Я любил авиацию. Ах, как я любил авиацию. Я читал книги о ней, читал в ущерб капитану Гранту и Таинственному острову. Родители отвозили меня в деревню к бабушкам, чтобы я набрался сил и загорел. Вместо этого я брал книги в сельской библиотеке и читал, читал. Соседские пацаны не понимали моего увлечения, они были солидарны с родителями – приехал в деревню, значит должен набраться сил и загореть. А для этого нужно как можно больше носиться по улице, или играть в «палки-банки» на худой конец. Я же предпочитал убивать драгоценные летние дни – дни в деревне! – на чтение каких-то там книг. Поступил бы я сейчас также? Не знаю. Даже, наверное, нет. Но тогда я очень любил авиацию.
Особенно мне нравилась книга авиаконструктора Яковлева, да-да, того самого, который ЯК. Дело все в том, что он попытался охватить авиацию с самых первых самолетов. Ну, или может не с самых первых, но все-таки. Особенно мне запомнились бипланы времен 1-ой мировой войны. Французский «Моран», например. Хотя, вот сейчас я не совсем уверен – был ли он бипланом. Может, просто крыло у него располагалось высоко, по схеме нынешних грузовых и транспортных самолетов. Но не это, не это было главное. Главное, что авиация, которую я полюбил, была как раз вот такая. Только-только родившаяся, делающая первые шаги, очень часто неуклюжие и не туда. Но – небо близко. Пилот может в любой момент «потрогать» его, высунув руку из кабины. А еще, как много позже я вычитал у Сент-Экзюпери, опытный пилот-почтовик мог почувствовать неполадки в организме самолета своим седалищным нервом. То есть, получается что сиденье пилота – это такой нервный узел, куда сходится все. – И работа двигателя, и закрылки, предкрылков тогда еще не было, и руль поворота, и…. Все, в общем. На всем этом, представьте, летчик сидит в буквальном смысле верхом. И – чувствует! Все это он чувствует! Вот ведь…. Но, впрочем, Сент-Экзюпери описал это гораздо лучше, потому что когда-то одним из этих пилотов был он сам. Не знаю, только ли у нас в стране или еще где-то в мире бипланы сохранились до 80-х годов. Наши трудяги АН-2, полноценные самолеты сельской авиации, часто барражировали над бабушкиным огородом.
С них-то все и началось. Приехав в начале лета на каникулы в деревню и выйдя на огород по известной надобности, я увидел один из таких «кукурузников», заходящим на посадку. А, надо сказать, поселок наш был довольно большой и имел, помимо Лесхоза, Леспромхоза и Химлесхоза еще и свой небольшой аэродром. Не базовый, конечно, АНы залетали сюда как в конечную точку – забрать пассажиров да когда-никогда дозаправиться. Почему «когда-никогда», потому что сам я ни разу не видел процесса дозаправки. Хотя все предыдущее лето мы с соседской пацанвой ходили на аэродром, как на работу – регулярно. Очень уж нам нравилось стоять в ветряной струе прогревавшего двигатель АНа. Ну а когда он начинал рулить на взлет, тут уж нас просто уносило, по одному и гроздьями. Вот вам и биплан, и один двигатель! Да, почему ж я решил, что бывали у них дозапрвки? Просто наиболее высокой точкой аэродрома – строением это назвать трудно – была как раз огромная бочка, стоящая на деревянных сваях, как на ходулях. А что может храниться в бочке, да еще такой здоровой? Наверное, горючее, тот самый загадочный авиационный керосин, который кроме как для самолетов нигде больше и не используется. Нет, была у одной из бабушек еще керосиновая лампа, но хранилась она давно уже на чердаке, с тех пор как где-то в конце 50-х, или в начале 60-х протянули в поселок из райцентра линию 35-ку, и электричество укоренилось в нем уже на постоянной основе. Другого применения керосина в народном хозяйстве я не знаю.
Но я отошел от темы. В тот погожий летний денек, стоя в огороде и держась за ручку двери нужника, я снова увидел его. – Самолет. Все воспоминания прошлого лета нахлынули разом. А среди них – воспоминаний – было, в частности, и одно обидное. Соседских пацанов покатали на самолете, а меня – нет. Ну не пошел я в тот раз почему-то. Решение созрело мгновенно – перелезть через забор и прямо по болоту, по самой кратчайшей траектории мчаться на аэродром. Что я и сделал. Только вот Сибирь…. Она ведь имеет по сравнению с европейской частью ряд особенностей. Раннее лето – это совсем еще даже не лето здесь. Болото, летом сохранявшее влагу только в отдельных бочагах, теперь было залито водой сплошь. Чего я натерпелся, бредя по щиколотку в этой воде, довольно холодной еще, потом утопив в ней один сандаль, потом минут двадцать разыскивая его руками в воде наощупь, и все это время – панически боясь змей! – змеи были у нас на болоте, не расскажу никому. Вернулся я мокрый, с позором и до заветного аэродрома не дойдя. Не до него мне стало в процессе. В довершение ко всему мама потеряла меня. Ну в самом деле, пошел ребенок у туалет и исчез. Полчаса нет, час, да вообще в туалете нет! Час с чем-то меня носила нелегкая, и встречен я был по возвращении отнюдь не флажками с шариками. Претерпев положенное наказание, к авиации я, тем не менее, не охладел.
А страна уже катилась к упадку. И ведь советское время еще на дворе было, но непостижимым образом, стоило только Горбачеву объявить перестройку, как тут же все начало рассыпаться. Видимо, перестройка подразумевала полное разрушение существующей системы. Коснулось это и авиации. Все реже и реже летали самолеты над совхозными полями, пока наконец не перестали появляться там совсем. И аэродром стал просто видимой издалека бочкой на сваях. Вот тогда-то меня и посетила эта гениальная идея.
Я решил построить самолет.
Как причудливы бывают иногда детские фантазии! Может, здесь свою роль сыграли самолеты из книги Яковлева? Там на фото они были такие… очень неуклюжие (я уже говорил) и домашние. Но ведь я видел вблизи АН-2. Я понимал, что размером он больше среднего грузовика, а по устройству – значительно сложнее. Я способен был это понять. Но почему-то вот решил.
Первым делом мы с другом Ваней наведались на аэродром к той самой бочке. Бочка-то была в порядке. Вот рядом…. Под бочкой внизу был такой… сарай-не сарай, навес-не навес. В общем, был он полуразрушен. Причем, оторванные доски валялись тут же рядом. Что совершенно исключало работу селян – те бы забрали доски, без вопросов. А чего их просто так-то отрывать? Деревенская жизнь ведь рациональна по большей части. Ну в общем, решили мы доски эти собрать. Делом это оказалось очень непростым, потому как попадались среди них плахи см по 4 толщиной и длиной под два метра. Но мы были упорны. Да, забыл упомянуть. Если не по прямой через болото, а человеческой дорогой идти на аэродром было довольно далеко. И вот, с утра пораньше уйдя из дома, позавтракав наскоро и скудно, мы как два муравья принимались за работу. Другие – нормальные дети спокойно ходили на рыбалку, или просто носились по улице, нам же с Ваней было ни до чего. Цель наша была высока и труднодостижима. Самое интересное, что до сих пор при воспоминании о тех днях у меня появляется… сложный такой комплекс ощущений. Запах нагретой солнцем бочки, смешанный с запахом досок, книга – а куда от нее? Я до сих пор помню, как она выглядела – в рыже-коричневом матерчатом переплете, с фотографиями, обведенными карандашом «под копирку» и фотографией самого Яковлева в начале. Все это…. Запахи, образы в голове, все мои тогдашние ощущения – это было мое ощущение авиации. Мое ощущение ее.
Что и как мы будем строить, я представлял с трудом. Но одно я знал точно. Вдвоем с Ваньчей нам не справиться. Надо вербовать сторонников. Так мы нашли близнецов Чомба. Ну как, «нашли», Ваньча учился с ними в параллельном классе. Кажется. А может и в одном. Не важно. Братья Чомба тоже были не как все. Отца их тоже звали Чомба. Может, это просто была кличка, основанная на внешнем сходстве – братья были чернявы и с миндалевидными глазами. Хотя… в деревне надо сильно постараться, чтобы заполучить кличку врага режима. Это – в советское время, когда пропаганда работала будь здоров. И Моиз Чомбе, убивший дружественного нам Патриса Лумумба в далеком Конго, расценивался простыми гражданами, как… ну если не Гитлер, то как Геббельс точно. Представьте, что у вас появился друг по кличке Геббельс. Хорошо, что я не знал в то время, кто такой Чомбе.
Мы посвятили братьев в наш план. Доски на тот момент были почти все собраны нами в одно место. Правда, и лето уже близилось к закату. А с ним и пора каникул. Этот момент тоже стал для меня неожиданностью.
И вот, мы сидим с Ваньчей на остове какого-то грузовика в гараже Сельхозтехники. СХТ по народному. Это так называлось – гараж, а на самом деле довольно большой кусок земли, огороженный дырявым забором, куда выгонялась и вытягивалась вся списанная техника. Потом ее потихоньку растягивали на запчасти, если было что брать. Мы были дети советской деревни, и хотя я и приезжал только на каникулы, но за три летних месяца сливался с местной ребятней неотличимо. Разве что вот книг они не читали, или читали мало. Так вот, для детей советской деревни запах бензина и разного рода «мазуты» был таким же естественным, как запах сена, коров и навоза. «Мазутой» пахли оставляемые на ночь у ограды трактора и машины дядьев и старших братьев. Ей же несло от машины, привезшей сено. И в том, и в другом случае большой удачей было попасть в кабину и «порулить». Наконец, мазутой пахла вся списанная техника в гаражах. И уж тут-то нам было раздолье! «Рули» хоть целый день до посинения. Но СХТ-шный гараж мы не любили. Там техника вся была какая-то скучная – ГАЗики да 75-ки, и разбирали ее как-то очень быстро. А вот леспромхозовский гараж…. Вот это было нечто. Разнообразие лесоповальной техники не поддавалось нашему детскому уму. Тут были и гиганты-трелевочники Т-4, и тоже трелевочные трактора, но поменьше, не помню названия, и на базе вот этого последнего – погрузчик со второй кабиной и манипулятором-захватом. Кто скажет, что в Союзе не было техники? Была. Танки и трактора. Венцом удачи считалось «порулить» списанным японским лесовозом «Камацу», аналогом нашего «Урала». Только кабина там была гораздо интереснее, и «баранка» (настоящие шофера не говорят «руль», только «баранка»), что за месяцы после списания не потускнела и не облупилась. Не в пример нашим ЗИЛовским и ГАЗовским рулям, что трескались через пару месяцев на открытом воздухе. Я, кстати, не помню списанных КАМАЗов. Вот странно, они ведь были в Леспромхозе, но в гараже, который был нашей вотчиной, их не было.
Да, так вот СХТ-шный гараж мы не любили. Просто до него было одинаково идти Чомбам и нам. Сиди-им, ждем с Ваньчей. А Чембята, оказывается, уже тут. Просто не подошли сразу, а лазят как макаки по какому-то недавно выкаченному «Белорусу». Довольно странному. Ходовая новая, даже еще блестит. А кабина расплющена так, будто угодили по ней гигантской кувалдой. И тут старший Чомба, убей не помню как кого из них звали, поэтому не буду врать, отлетает мячиком от того «Белоруса» и бежит, приплясывая, к нам: «Я пятерку нашел, я пяте-ерку нашел!». Подбежал, счастливый, брат за ним. И точно, в кулаке – синяя, свернутая вчетверо «пятерка». Купюра в пять советских рублей. Видно, заначил тракторист где-нибудь в бардачке, трактор-то списали не по сроку, а по аварии. А пять рублей по тем временам деньги были… неплохие, очень неплохие, так скажем. Для сравнения – будучи уже гораздо старше, я целый день должен был ходить по тайге, собирая папоротник, который потом в заготконторе солили и отправляли, по слухам, в Японию чтобы сдать его не на «пятерку» даже, а всего-навсего на «трешку». Вообще, деревенские люди всегда знали цену деньгам. Потому что не было особо много их никогда. Так что для нас это были заоблачные деньги.
«Теперь конфе-ет куплю!» - чуть-ли не пел от радости Чомба. Опять же, спустя время я понимаю, что семья их жила бедно, потому что даже Ваньча (и его-то семья не была богатой – одиннадцать детей, вот и прикиньте) все-таки носил какую-никакую, но свою летнюю одежку, Чембята же оба добивали школьные костюмы, чернильно-синей очень прочной ткани. Причем, в полном комплекте, то есть пиджак-брюки. И конфеты, видимо, ели нечасто и недосыта. Тогда же…. Тогда я сказал что-то вроде: «Ну как, «конфеты»! Эт хорошо, конечно, но только ведь у нас есть поважнее дело. Самолет – ведь! На него тоже нужны деньги, и вот, первый весомый вклад как раз вот – ваша «пятерка» и есть». Ну, как-то так. Чомба сразу погрустнел и отвел глаза. Ведь это его, его удача была! А теперь что – вынь да положь ее обществу? Да еще непонятно на что и куда. Скажу по секрету, я тоже не знал – куда. Просто в книге авиаконструктора Яковлева была в числе прочих и такая фотография – истребитель ЯК, а на боку у него надпись: «Истребитель построен на средства, собранные крестьянами колхоза такого-то». Вот – на средства! На деньги, значит. Значит, деньги для самолета нужны. И тут мозг дал мне спасительную подсказку – компас! В любом самолете обязательно должен быть компас. А как раз накануне мы с бабушкой ходили в Хозмаг, чего-то там покупали по хозяйству, и я видел там большой, размером с мою ладошку компас. Туристический. Ну и что. На первое время пойдет. Потом поставим лучше. Так я Чомбе, точнее обоим братьям, и объяснил. И порешили – на следующий же день идти в Хозмаг, и этот самый компас купить. Ну, а на оставшиеся деньги – так и быть, пусть покупают каких хотят конфет. Хоть «Каракум». Это самые были дорогие тогда, мы их не брали, по-моему, с бабушкой никогда.
Конечно, никуда Чомбы с нами не пошли. И на деньги эти – на все, я думаю – накупили, как и положено, конфет. И от коалиции нашей авиастроителей откололись с того раза и навсегда. И даже избегали нас с Ваньчей и боялись. По-моему, так зря. Я бы им ничего не стал делать, ни одному, ни другому. Все-таки это была их, честно найденная «пятерка». Да и не главное это все. Главное, что до сих пор при воспоминании о том лете, мне снова вспоминаются все те ощущения… тот запах…. Запах авиации. А я любил авиацию. Ах, как я любил авиацию.