...В больничном дворике цвела сирень, и над ней, и над цветами газона, заботливо высаженными в незамысловатые клумбы, кружили пчёлы и шмели.
Олег сидел на скамейке, запахнувшись в халат, подставляя больное плечо весеннему солнцу; он вдыхал еле уловимый аромат цветов, и слушал монотонное пчелиное жужжание, которое перемешивалось с цокотом кузнечиков в траве.
Только что закончились процедуры и перевязки, и он, в ожидании обеда, размышлял о будущем, прижимая к груди свою массивную от гипса руку.
Олег теперь часто думал о будущем, - с тех пор, как пошёл на поправку. Думал, о том, что его ждёт на гражданской жизни, чем он будет заниматься, с искалеченной правой рукой, и кому он будет нужен такой, вообще.
Будущее, как в тумане, не просматривалось ясно. Мысли о нём, почти всегда переносились в прошлое, совсем недавнее, но уже такое далёкое...
...В той жизни, до армии, Олег, заканчивая художественный институт, готовился стать живописцем. Он, с блеском, защитил свою дипломную картину, получил «красный» диплом, и только было намеревался «окунуться» в свободное творчество, как пришла повестка из военкомата: предстояло отдать воинский долг Родине. Единственная льгота за высшее образование — полтора года вместо двух.
Служить — так служить, решил Олег, и, переодевшись в военную форму по прибытии в часть, взял в руки выданную ему швабру, которая являлась главным «орудием» всех новобранцев.
...В Афганистан он попал не сразу. Вначале была «учебка» - учебное подразделение в Средней Азии. Полгода, проведёные там, ничего, кроме муштры, не оставили в его памяти. Строевые занятия на плацу на солнцепёке, драяние полов в казарме, а в перерывах между этим - учёба на ключе радиостанции: «сарай-чики», «заборики», «папа-маму-тык» - вечная азбука Морзе — в наушниках; сплошные бессонные ночи, подготовка к боевому дежурству.
Курсанты части уже догадывались, что их готовят в Афганистан: вести оттуда приходили всё тревожнее. Операция по «выполнению интернационального долга» затягивалась, а « ограниченный контингент Советских войск» всё увеличивался.
По прибытию в «учебку», в составе молодого пополнения, Олег наблюдал отправку в Афган предидущего курса: в новеньком обмундировании, с новым оружием, курсанты-выпускники красовались друг перед другом, фотографировались на память, ощущая себя героями, идущими выполнять, как говорил замполит, «свой патриотический долг перед Родиной». Да-да, именно « патриотический интернациональный долг», а никак не на войну. Перед чьей Родиной, это не важно, никто не задумывался. Говорят: «надо!» - и вперёд! Остальное — не суть...
...Двумя месяцами позже, в ночных нарядах, Олег наблюдал другую картину. Тогда, по ночам, через их часть проходил обратный транспорт из Афгана: самолёты «оттуда» садились на дозаправку на аэродроме части. Из них выходили помятые, в старом, изношенном обмундировании, солдатики, некоторые больные или раненные, с перевязанными конечностями, и такие же помятые, офицеры и прапорщики, которые сопровождали ответственный груз «200», а точнее, цинковые гробы с погибшими, для захоронения на родине. Вид этих военнослужащих был уже не бравым. По их одинаково отрешённому взгляду можно было понять о безразличии, которое они испытывали теперь ко всему — к окружающей обстановке, к уставным взаимоотношениям, начальству, друг к другу, и к себе, наконец. Казалось, им нужно одно: чтобы их оставили в покое, забыли о них, хотя бы на какое-то время, и дали выспаться. Да и о чём ещё можно было думать в три часа ночи? Лица солдат казались все одинаковые, и каждый раз, когда приземлялся очередной самолёт «оттуда», обшарпанные фигурки выползали из его чрева и толпились возле дежурного пункта: офицеры и прапорщики своей группкой, сержанты и рядовые — своей, побольше. Иногда офицеры заходили в дежурное помещение погреться или по-просту, «покимарить». Солдатики, оставшиеся снаружи, курили, тупо смотря в «никуда», и не произнося ни слова. И, хотя, на аэродроме, вблизи взлётной полосы, курить было строго-настрого запрещено, дежурные на солдат-афганцев смотрели «сквозь пальцы». Замечания, сделанные ранее «таким» военным, ни к чему не приводили, а иногда вызывали у них раздражение и даже ярость. Да и как их накажешь, когда через несколько минут они должны погрузиться в самолёт, и только их и видели?..
Олегу особенно запомнился один случай.
...Однажды, когда солдаты вот так же ожидали дозаправки, их старшие — лейтенант и прапорщик зашли в «дежурку», и сразу же «прикорнули» в сторонке.
А через полчаса, когда самолёт заправили, прозвучала команда: «По машинам!»
Те, кто курили снаружи, загасили окурки о подошвы сапог, и быстрым шагом направились к самолёту. А лейтенант с прапорщиком в «дежурке» не услышали команды, и продолжали храпеть на стульях. Подошедший к ним дежурный, капитан, громко скомандовал ещё раз: «По машинам!» Те встрепенулись. Открыв глаза, и не понимая, где находятся, они несколько секунд ошалело смотрели по сторонам, потом вскочили, и, не зная куда бежать, на какое-то мгновение замерли на месте.
-Выход? Где выход? - дико заорал прапорщик в лицо дежурному.
-Там...- робко ответил капитан и указал на дверь.
Подбежав к двери, прапорщик, ударом ноги, со всего маха, вышиб её и выбежал наружу. За ним последовал и лейтенант.
Дежурный растеряно посмотрел им вслед...
...Что такое бессонные ночи, Олег испытал на себе. Воспринимая действительность большей части суток только на слух - из-за постоянной «морзянки» в наушниках - он уже не полагался на зрение. Глаза в восприятии окружающего мира стали играть второстепенную роль. После ночного дежурства, когда «начинали качаться стены», и «земля уходила из-под ног», уши продолжали чётко слышать все звуки: капли дождя по лужам - «та-та-ти-ти», или звон цикад в траве - «ти-ти-ти-та-ти-ти-та», или шелест листьев в ритмах Морзе...
...Отоспаться Олегу удалось, как это ни странно, только в Афгане, где, по-началу, показалось спокойно. Никакой войны, как он представлял её, не было: обычная жизнь гражданского населения в кишлаках. Та же убогость и бедность, та же жара и вонь, что и в союзных азиатских республиках.
И армейская служба обычная, почти как в « учебке», только без муштры, и с периодическими выездами на БМП в походном марше.
...Первый труп нашего солдата он увидел через неделю после прибытия в Афганистан. Это был солдат-первогодка из соседней роты. И погиб он глупо, от своих: ночью танк случайно наехал задом на угол армейской палатки, в которой спали бойцы...
Позже, были ещё погибшие, но уже от пуль и ножей душманов. А тот, первый, запомнился Олегу чётче остальных, может, потому что был его ровесником и земляком, из одной области. Впрочем, они тут все ровесники, годом старше, годом младше — не суть...
...Афганская служба для Олега продлилась недолго. Он и повоевать-то, толком, не успел. Хотя, из радиста какой вояка? Вручили ему рацию с громкоговорящей связью, никакой «морзянки», носи себе эту «бандуру», и следи за её техническим состоянием, чтоб работала, как часы, да вовремя выходи на связь — вот и всё что требуется.
Оружие ему, конечно, дали, как полагается: автомат болтался за спиной.
Автомат, рация, плюс бронежилет и каска: итого килограммов тридцать пять, вот и побегай с таким грузом!.. Впрочем, бегать почти не приходилось — подразделение передвигалось, в основном, на боевых машинах пехоты и десанта — БМП и БМД.
...Олег успел побывать только на двух таких выездах, прошедших без эксцессов. Третий же оказался по-настоящему боевым, там его и ранило...Тот бой он запомнил навсегда, потому что он был первым для него. И последним.
...Колонна машин двигалась маршем, как обычно. Два грузовика, в сопровождении «БМПэшэк», в одной из которых, предпоследней — Олег.
Им и надо-то было пройти всего тридцать километров, по обычной грунтовой дороге. И всё шло спокойно, пока дорога не вильнула в ущелье...
Высоченные скалы обступили справа и слева. Солнце, как всегда, жарило немилосердно, а от раскалённых камней так и веяло жаром. Дышать в машинах было нечем: пахло жжёным маслом и какой-то кисловатой гадостью. Все люки были открыты, но это не помогало, к тому же, старший, прапорщик, до половины высунулся из машины, и сидел, заслоняя приток воздуха, которого и так не хватало. Бойцы, втихаря, материли его, вытирая струившийся на глаза пот.
Вдруг снаружи что-то жахнуло, словно гром, и механик-водитель остановил машину: впереди идущая колонна застопорилась. И сразу же, словно молотки застучали по броне, и обмякшее тело прапорщика сползло вниз, всё лицо его было в крови. Это было так внезапно и неожиданно, что солдаты, на минуту, опешили, не зная что делать.
«Духи» на скалах! - крикнул сержант. - Всем — из машины, через нижний люк, я прикрою!.. Он выпустил длинную очередь из пулемёта. - Прапора заберите... Радист, мать твою так, быстро передай на базу о нападении!..
Пока бойцы ныряли в люк, покидая БМП, Олег успел передать сообщение на базу, а когда вылез сам, то первое что он увидел, в промежутках между колёсами машины, были клубы чёрного дыма со стороны колонны. Этот дым, почему-то, не поднимался кверху, а полз, словно змей, по дну ущелья. Стоявшие впереди грузовики горели, и возглавлявшая колонну БМПэшка, по-видимому, тоже. Горела и замыкающая БМП, из которой так никто и не вылез... Со всех сторон стреляли: солдаты — под прикрытием машины, а душманы — сверху, со скал. Пули то и дело цокали о железо, как молотки о наковальню в кузнице; некоторые ударяли в камни и грунт, высекая искры и поднимая облачка пыли.
Олег высунул ствол автомата меж колёс, и дал несколько коротких очередей наугад, поверх скалы, откуда были видны огоньки выстрелов.
За машиной, вдруг, кто-то из бойцов, вскрикнул и выронил автомат, потом упал сам, звякнув каской о камень. Кажется, это был Захар, Генка Захаров, из Ульяновска; ему три месяца служить оставалось. Кто-то из солдат схватил его за ноги и подтащил за машину.
Бойцы, по очереди, начали перебегать за огромный камень-валун, что находился метрах в пятнадцати от БМП. Налетавшие клубы дыма закрывали видимость и это спасало от прицельного огня «духов», который, несколько, усилился. Было понятно, что от «запертых» в ущелье машин надо отбежать подальше: по ним вёлся самый интенсивный огонь сверху. Понимал это и Олег, лёжа между колёс. Он заменил рожок у автомата, схватил рацию, и, дождавшись очередной «порции» дыма, побежал в сторону валуна. Пулемёт на БМП ещё стрелял, когда сверху к машине стрелой пролетел выпущенный из гранатомёта заряд... Олег увидел это на бегу, краем глаза, и, тут же ощутил сзади оглушительный взрыв. В спину, будто толкнули, и он, со всего маха, плюхнулся в двух метрах от валуна. Левая рука, по-прежнему, сжимала ремень рации, а правой, в которой был автомат, он, почему-то, не чувствовал...
« Какая странная тишина,..» - подумал Олег, когда на какое-то время, пропали все звуки. Он ясно видел окружающие с двух сторон, уходящие ввысь, скалы, и, где-то высоко-высоко над ними летающего коршуна; на скалах вспыхивали тут и там огоньки выстрелов, а их звуков не было слышно. Вместо них в ушах раздавалась, как-будто бы, тихая музыка и пение, слов которого не разобрать. Это пение было приятным и успокаивающим, под него не хотелось никуда бежать, суетиться, и, вообще, двигаться. - «Как будто, ангелы поют,- подумалось Олегу. — Может, я уже убит, и это, действительно, поют ангелы? Раньше я где-то читал, что так и бывает... Но, как же тогда эти скалы, со стреляющими на них душманами? Я же вижу их, и так явно!..Это странно, очень странно...» Олег закрыл глаза, затем, снова открыл: окружающая действительность не исчезла; попытался ощупать лицо руками, но удалось ему это только левой, правую он не чувствовал...
...Он вдруг ощутил, что его волокут куда-то за плечи, и увидел что ноги его каблуками сапог чертят две параллельные борозды в грунте. Очухался он уже в тени, сидя за валуном, опираясь на него спиной. Снова вернулись звуки выстрелов и грохот разрывов в направлении колонны. Находившиеся рядом с ним бойцы стреляли вверх из-за камня, и пустые гильзы со звоном сыпались ему на колени и на ботинки. Олег вспомнил про автомат, поискал его глазами возле себя, и не увидев, хотел нащупать за спиной, но не смог этого сделать: правая рука не слушалась его. Он, вообще, не ощущал её; весь рукав потемнел от крови, кровью была залита вся кисть, пальцы не шевелились.
Сквозь звуки выстрелов вдруг явно послышался какой-то гул.
-«Вертушки» летят! Наши! - крикнул кто-то из ребят. - Ну, сейчас они покажут этим пидарам кузькину мать!..
Солдаты приободрились, увидев, как над ущельем, словно гигантские пучеглазые стрекозы, показались вертолёты, сверкая лопастями, как крыльями. Они летели друг за другом, выпуская вокруг себя тепловые ракеты, похожие на огни салюта. Через мгновение на скалах чередой раздалось несколько взрывов, которые слились в один сплошной гул; сверху полетели камни и фрагменты человеческих тел... Солдаты невольно пригнули головы, подставляя каски, стараясь не смотреть вверх, прижимались к валуну.
...Последнее, что запомнил Олег, так это лужицу крови с правой стороны возле себя. Потом всё окружающее куда-то «поехало», и он, теряя сознание окунулся в прохладную бездну...
Он уже не чувствовал, как ему перевязывали плечо, как грузили в вертолёт — обо всём этом ему, после, в госпитале, рассказывал Саня Барсуков, сослуживец по роте.
...Очнувшись после операции, Олег увидел белый потолок и белые стены палаты, вдоль стен которой располагались койки с лежащими на них раненными. На соседней лежал парень с перевязанной головой и загипсованной, вытянутой кверху на цепочке с грузом ногой. Он повернул голову в сторону Олега, подмигнул, улыбаясь, и проговорил:
-Что, выплыл из тумана? Меня Игорем зовут; а тебя как? Вместе тут загарать будем.
-Олег...- в горле саднило, и раздавались какие-то хрипы. Он вспомнил ущелье, атмосферу боя, и хотел спросить, где находится сейчас, в Афгане или Союзе, но мысли после наркоза путались, во всём теле ощущалась тяжесть, а веки слипались под воздействием сна.
...Проснулся он только на другое утро. Медсестра, откинув одеяло, делала ему укол в бедро.
-Сестра, у меня с рукой что? - прохрипел Олег, показывая на своё, кажущееся огромным от гипса, плечо.
-Осколком связки перебило. Но это не самоё страшное, кость не задета, рука цела, правда, двух пальцев не хватает... Могло быть и хуже, - Голос медсестры был мелодичный, и казался намного моложе, чем она выглядела сама. - Доктор сухожилия тебе сшил, через месяц заживёт.
-Главное, что голова цела и ноги, - заметил сосед Игорь. - Ходить можешь, уже хорошо, а что пальцев на руке не хватает, так это ерунда! Лишь бы основной палец был цел! - рассмеялся он, довольный собственной шуткой.
-У тебя всё к одной теме сводится!.. - улыбнулась медсестра, и забрав поднос со шприцами, вышла из палаты.
-Эх, какая лодочка уплыла! Если б ходить мог, я бы поплавал на ней!..- с сожалением, вздохнул Игорь. - Завидую тебе, у тебя ноги целы. Так что, не теряйся, Наташку оболтать можно, она податливая! Видал, какие у неё сиськи?..
Олег улыбнулся.
...Он вдруг вспомнил Машу. До армии, он дружил с ней полтора года - учились в одном институте, только на разных факультетах: он на живописном, она — на искусствоведении.
Они, давно уже ходили вместе в обнимку, целовались, хотели пожениться, но до постели дело так и не дошло. Маша была девушка скромная, из хорошей семьи, и до свадьбы не хотела расставаться со своей девственностью, а Олег не настаивал.
Как-то, после сессии, Маша, как обычно, зашла к нему в общежитие. Она часто заходила пообщаться, попить чаю, посмотреть слайды по искусству. Вот и в тот раз, они сидели вместе, обнявшись, и смотрели новый альбом по живописи. Разговор зашёл о Джорджоне, о его « Спящей Венере».
- Нравится? - спросила Маша, испытывающе глядя Олегу в глаза.
- Картина или женщина?
- Женщина нравится?
- Картина, конечно шедевральная, - улыбнулся Олег, - что и говорить, но женщина, на мой, мужской взгляд, полновата. Хотя и красива, бесспорно.
- А что у неё красиво?
- Ну, лицо, руки, грудь...Но она вся, какая-то, недоступная, не то что Венера у Пуссена или, скажем, у Веласкеса. Мне больше нравятся доступные женщины и живые, например, такие, как ты. - Олег обнял её за шею, и поцеловал в щёчку.
Это я-то доступная? - отстранилась Маша. - Я что ли? Я тебе покажу! - шутливо возмутилась девушка, замахнувшись на него.
Давай, покажи! Покажи мне что-нибудь! - рассмеялся Олег, закрывая голову руками. - Я у тебя ещё ничего не видел, мне даже сравнить не с чем...
Молчи, дурак! Будешь так вести себя, сейчас встану и уйду. - Маша надула губы.
Ну, что ты, Маня, прости меня, прости, я же шучу. - Олег обнял девушку и стал целовать её глаза, щёки, губы.
Она не противилась, а наоборот, обняла и приникла к нему своими губами. Потом, когда он стал целовать её шею, Маша вдруг распахнула кофточку, как бы пропуская его ниже, и расстегнула бюстгалтер.
Олег обомлел. Он впервые увидел её груди. Не очень большие, но упругие, правильной формы, с маленькими острыми сосками, они представляли само совершенство. Он гладил их ладонями, целовал, тыкался носом, говоря нежные слова, и смотрел, смотрел на девушку, и не мог наглядеться. Потом подхватил её на руки и отнёс, целуя, на кровать. Но Маша тут же вырвалась, и села, запахивая блузку.
- Всё, хватит на сегодня, а иначе тебя потом не остановить, - раскраснелась она. - Пока я буду, как у Джорджоне, а не как у Пуссена...
...Сейчас, лёжа в палате, Олег вспоминал слова Маши и улыбался. Внезапно он подумал о свадьбе, и улыбка сошла с его лица. Захочет ли Маша теперь выйти замуж за него, почти калеку? Может, правая рука, вообще не восстановится и он не сможет рисовать, что тогда? Как встретит его девушка? От этих мыслей ему стало не по себе...
...Ночью у Олега поднялась температура, его знобило, в полусне- полубреду снились какие-то нитки, ноги, руки, отдельно летящие по воздуху, раскалённые камни ущелья, и, едва уловимое, ангельское пение, слов которого не разобрать из-за стрельбы и взрывов. Он что-то бормотал, кричал, отчего проснулся сосед по палате Игорь. Вызванная им медсестра подошла к Олегу, пощупала его лоб в капельках пота, нахмурилась и, покачав головой, вызвала дежурного врача.
Врач, измерив температуру, позёвывая, велел сделать укол, и попросил медсестру почаще наведывать Олега.
К утру температура немного спала, но не нормализовалась; Олегу стало лучше, бред прошёл, он даже вставал, чтобы пройтись и размяться. Голова немного кружилась, а во всём теле ощущалась неимоверная слабость, так что, выйдя из палаты, и сделав несколько шагов по коридору, он тут же вернулся обратно.
...На утреннем обходе врачи, осматривая Олега, о чём то шушукались между собой, слышно было только часто повторяемое слово «сепсис». После их ухода, медсестра сообщила, что решено перевести Олега в другую палату, как она выразилась, «к гнойникам», куда она его и сопроводила. Это, мягко говоря, не добавило оптимизма в настроение Олега.
...В палате было человек пятнадцать раненых, из которых многие не поднимались с кроватей. Двое — с ампутированными до колен ногами. Помимо Олега, в тот день в эту палату подселили ещё троих: у одного парня не было ноги - он ходил на костылях, а два других с перевязанными руками и ногами, вообще не могли передвигаться самостоятельно. Время от времени, медсестра подкладывала под них «судно», прося бойцов- соседей по палате, приподнять их тяжёлые тела.
Глядя на всю эту картину, слушая по ночам стоны, Олег подумал, что ему, всё же, относительно, повезло, и, что он обязательно должен поправиться, не смотря ни на что.
...Ночью снова поднялась температура, и он опять бредил; медсестра опять делала укол. Получалось, его кололи круглые сутки, а температура не нормализовалась, лишь слегка снижалась днём, и сильно повышалась к вечеру. Впрочем, остальных кололи не меньше, но это не утешало...
...На очередном обходе, врач объявил Олегу, что его будут готовить к повторной операции, отчего на душе Олега не стало спокойней.
« А вдруг ампутируют руку, по самое плечо? - думал он, с тревогой. - Здесь, ведь, не спрашивают, согласен ты или нет, отрежут и всё...» Он выходил на госпитальный двор, нервно курил, в уме рисуя самые мрачные картины.
До операции оставалось два дня, и тревога только усиливалась.
...А весна вступала в свои права. Яркое солнце заливало все газоны. Почки на деревьях набухли и, вот-вот, должны были лопнуть. Показалась первая молоденькая травка.
«...Вот и весна уже, - думал Олег. - Сейчас бы домой, с Машей пройтись по парку. Как же я не ценил это раньше!.. Ведь, так мало надо для счастья: быть здоровым, гулять с девушкой по парку, и, чтобы, не стреляли... Да, не даром говорят: всё познаётся в сравнении...А сейчас сиди тут, в этом госпитале, и гадай: останешься калекой или нет?.. Господи, хоть бы мне выкарабкаться! Знал бы молитвы, помолился...» Олег смотрел на траву, на деревья, начинающие зеленеть, и загадал: если выздоровлю, точно в Бога поверю, что он есть. Хотя, достоин ли я, чтобы выздороветь, чем я лучше других? Вот в чём вопрос...
Олег посмотрел по сторонам: вокруг никого не было. Он сполз со скамейки, и встал коленями на молодую траву газона. Закрыв глаза, он вдруг, неожиданно для самого себя, прошептал, в отчаянии: « Господи, прости меня, грешного!...» Он не заметил, как по щеке скатилась слеза... Открыв глаза, он увидел, что рядом с ним, на перила скамейки села какая-то птичка, и весело чирикнув два раза, полетела дальше. Олег проводил её взглядом, и вдруг ощутил чувство необычайной умиротворённости на душе. Он даже удивился той лёгкости, которая окутала всё его тело сейчас.
Он поднялся с колен и присел на скамейку, пытаясь осознать своё состояние. Уныние и душевная усталость улетучились куда-то, уступив место бодрости и ясности ума. Воодушевлённый, Олег хотел, было, идти на перевязку — уже подходило время — но что-то задержало его. Он даже не понимал, что именно. Неподалёку показалась человеческая фигура, судя по всему, женская, немного странная из-за своей походки, размеренной и плавной. Её он увидел сразу, и не понял: то ли старушка преклонных лет, то ли просто пожилая женщина брела, как-то уж очень медленно. Медленно и плавно.
Олег смотрел на неё, не отрываясь, а та приближалась, и тоже смотрела на Олега, слегка улыбаясь доброй улыбкой, как бабушки смотрят на внуков. Она и впрямь, чем-то напоминала ему родную бабушку Зину, умершую три года назад. Только передник, поверх длинного до пят платья, был причудливо вышит крестами, что придавало некую таинственность и странность всему её облику.
Приблизившись, пожилая женщина села на скамейку, возле Олега, положив свои морщинистые руки на колени, на вышитые кресты, ладонями вверх, подставляя их солнцу.
- Славно греет! - проговорила она, щурясь от яркого света.
- Да, по-летнему, почти, - ответил Олег, всё ещё рассматривая незнакомку. Голос её тоже напоминал голос умершей бабушки, отчего стало как-то, по-домашнему, уютно.
- Болит плечо-то? - повернулась к нему старушка, ласково глянув в глаза.
- Болит, бабушка. Скоро операцию сделают, может полегчает.
- Полегчает, обязательно полегчает! Ты только верь. Дай-ка, мне руку твою, - она положила свои ладони на перевязанное плечо Олега, и начала бормотать что-то, как бы напевая, но слова были неразборчивы. Этот напев напоминал колыбельную — так матери, в старину, наверное, баюкали своих младенцев — но, в то же время, был похож на какую-то ритуальную молитву, смысл и значение которой знал только сам молящийся. И, хотя, Олег не понимал ни слова, ему было спокойно и хорошо, он, словно, окунулся в детство, когда, набегавшись с мальчишками во дворе, разбив до крови коленки, приходил к бабушке, и та лечила его, ласково произнося при этом только ей известные заговоры. Он снова почувствовал себя внуком, и это согревало душу.
А что значат эти слова? - спросил он, когда старушка закончила свои напевы. - На каком это языке?
На ангельском. Теперь ты обязательно пойдёшь на поправку. Только верь!..
...Ночью, лёжа в палате, Олег долго не мог уснуть, прокручивая в уме встречу с необычной старушкой. Он всё никак не мог отделаться от ощущения, что раньше уже где-то слышал мелодию, которую напевала эта нежданная посетительница.
И вдруг его осенило! Так это же тот самый напев, который звучал у него в ушах там, в ущелье, во время боя, когда его ранило!.. Как же он сразу не понял это! Ведь, точно, звучало именно то пение на незнакомом языке, когда отключились все другие звуки!
Ну и ну! Чудеса, да и только!
Олег долго ворочался, размышляя над этим, и совсем не заметил, что температура тела не повысилась ночью как было всё последнее время; а когда уснул, сон его был спокойным и ровным, без просыпаний, без сновидений, словно и не было никакого ранения, как-будто спал он не в больничной палате, а дома, в привычной уютной обстановке. Это была первая ночь в госпитале без укола.
В шесть часов утра медсестра, как обычно, раздала термометры раненым, и была приятно удивлена, когда температура у Олега не превысила нормы. И на перевязке, после, было отмечено, что никакого нагноения нет, и что рана заметно затянулась. Врач, осмотрев её пристально, удивлённо вскинул брови, и сказал, что они, вероятно, поторопились с переводом Олега в палату «с сепсисом». Решили понаблюдать ещё сутки.
Но не через сутки, не через двое, температура у Олега не поднялась. Он явно пошёл на поправку, и это отличало его от всех других больных в палате. О повторной операции врачи уже не говорили.
-Удивили вы меня, боец! - восклицал военврач. - Мы уже подумывали об ампутации, а оно вон как вышло, гангрены как не бывало! Везунчик, одно слово!
Когда Олега переводили в прежние апартаменты, другие раненые завистливыми взглядами провожали его, и от этих взглядов Олег чувствовал себя виноватым, будто это он забрал долю их везения.
...Через полторы недели Олега выписали из госпиталя, комиссовав, по ранению, из армии. Так закончилась для него служба в Вооружённых Силах. До ворот госпиталя его провожали два сослуживца, которые могли ходить, и пожилая женщина, почти старушка, в переднике, причудливо вышитом крестами. Впрочем, Олег её не видел, так как та находилась на значительном расстоянии, лишь издали провожая его своим добрым, ласковым взглядом...
__________________