Люди в камуфляже и чёрных масках. Они ставят кого-то лицом к стене и стреляют в затылок из пистолета. На серый бетон выплёскивается грязно-бурая, в тускловатом освещении, клякса. Бедолага дёргается, оседает, судорожно извиваясь.
Говорят, он получил своё, по заслугам. Говорят, он торговал наркотиками, сеял смерть среди наших детей, и всё такое. Голос за кадром говорит. Напружиненный такой баритон, праведно гневный и грозный. Натуральный голос, без явных признаков компьютерной обработки. Ещё он говорит, что теперь так будет с каждым. Без суда и следствия. Правосудие прямого действия. И всё такое.
Это уже третий ролик. В двух других – наказывали за грабёж и мошенничество. Расстреливали из калашей целыми группами. Народные мстители. Идейные каратели. Борцуны со злом. Как свежо, как оригинально…
Ролик закончился. Перевожу взгляд на Ганса. Думаю кое-какие мысли, из которых главная – что почему-то меня клонит в сон. Хотя, казалось бы, я уже спал в этом месяце. Да, шутка – тоже не оригинальная.
- Вижу, что уже надоело? – Ганс посмеивается. Одними глазами. Своими неподражаемыми, васильково-невинными глазёнками. Мелодично, ручьисто посмеивается. Не спрашивайте, как он умеет это делать, посмеиваться мелодично и ручьисто одними глазами. Вероятно, я так привык к этому смеху, что слышу его наперёд, даже когда он ещё не перепрыгнул из ирисов в голосовой аппарат.
Пожимаю плечами:
- Я должен что-то сказать? Ну ты ведь знаешь, что я скажу. Что ж, запись, конечно, не full HD, но калаши коптят на ней так, что я практически вижу догорающие в полёте ошмётки пластиковой пули холостого патрона 7ХЗ. Далее. Я не раз наблюдал, как человеку стреляют в голову и на стену вышибает его окровавленные мозги. Я наблюдал это в кино. И всякий раз меня занимал вопрос: а куда пуля-то подевалась? Если она прошла насквозь с такой энергией, чтобы вынести вместе с собой полкило мозга – то сама она, что же, растворилась? Где след от неё? Где выбоина в стене? Да и вообще, разве так мозги выплёскиваются при сквозном ранении головы? Совсем не так они выплёскиваются. Близко ничего похожего. И этот, который якобы наркобарыга, в последнем ролике – чего он бёдрами-то вихляет? Ему в затылок из Макарова шмальнули – или в Дэнс-Дэнс-Революшн поиграть пригласили? При таком выстреле поражается продолговатый мозг, смерть мгновенная. Клиент валится – что тряпичная марионетка с обрезанными ниточками. А этот – «брейкует». Потому что стрёмно ему падать в полной расслабухе. Короче, голимая, малобюджетная постановочная фигня. И уж если её авторы так ненавидят жуликов и наркобарыг – взяли бы парочку да покромсали бензопилой. Вот это было бы зрелищно. За меньшие даже деньги. «Посадки»-то киношные, для имитации попадания, – всяко дороже бензина стоят.
Теперь Ганс смеётся в голос. Мелодично, заливисто, заразительно. Наверное, так смеялись эльфы, когда им удавалось поразить стрелой гоблинское глазное яблочко. Ганс – он чистейший эльф. Белокурый, кудрявый, голубоглазый, субтильный, шустрый. Херувимчик. «Питер Пэн». Даже если знать, кто он на самом деле, - он и в этом случае обезоруживает своей детской жизнерадостностью и неподдельной доброжелательностью. Да он просто славный, душевный парень, на самом-то деле и прежде всего.
Прищёлкивает пальцами, выстреливает указательным в мою сторону:
- Я был уверен, Тём, что ты не разочаруешь! Видишь ли, в своё время я знавал многих ребят из СС – так они все дети по сравнению с тобой.
Молчу, скромно улыбаясь. Да кто бы сомневался, что эсэсовцы были дети? Шаловливые, наивные дети, решившие, что в их киндегартене станет больше варенья, если бросить в топку всех бухгалтеров и завхозов. А если ещё и дантистов – то от сладкого перестанут болеть зубы.
Каким образом Гансу довелось водить знакомство с ребятами из СС, когда с виду он почти школьник? Это долгая история. Это длинный анамнез. Но если кратко, Ганс уверяет, что на самом деле его зовут Жан Лефруа, что он был офицером французской армии, командиром отряда Сопротивления и личным другом де Голля. Возможно, псих. Но я ему верю, хотя и не обязан. Возможно, я тоже псих. У нас – все не без того. И у нас весело.
Ганс продолжает:
- Tres bien. Разумеется, я позвал тебя не только для того, чтобы показать эту малоубедительную и нереалистичную постановочную страшилку. Но она связана с делом, о котором я хочу поговорить.
Внимательно слушаю, изображая дремотную апатию. За последние годы, на руководящей работе, я привык выслушивать людей этак «барственно», глядя в пустоту и словно думая о чём-то своём. Это заставляет подчинённых говорить по делу и кратко, а не пытаться поболтать за жизнь. Ганс, конечно, не подчинённый для меня, а начальник, «наш маленький хозяин большого жёлтого дома», но если его оскорбляет мой безучастный вид – нефиг было заставлять меня отсматривать эти «кошмарики». Впрочем, его ничто не оскорбляет.
Он излагает суть:
- Считается, что создатели этих роликов неизвестны, но пикантность в том, что они были не только размещены в Интернете, со ссылками на форуме одного городка средней полосы, но и показаны по местному кабельному телевидению. В полном объёме.
Поднимаю глаза:
- Что?
Ганс «восторгается», его пушистые ресницы взметнулись к бровям:
- О, я так и знал, что ты не спишь! А то хотел даже плед предложить... Так вот, с российских серверов эти ролики, конечно, сразу потёрли, но сам понимаешь, это всё равно, что в решето спичку воткнуть. Да и проблема не в самих по себе роликах или их распространении. Проблема в том, что «эшники» через «кашников» пробили ай-пи адрес, с которого видео изначально попало в Сеть. И кому, как ты думаешь, он принадлежит? Начальнику местной полиции. И на телевидение они попали явно с его ведома и с ведома главы администрации.
- Это очень интересно, - говорю. – Для «эшников» и, возможно, «кашников».
- Но причём здесь мы? – живо подхватывает Ганс. – Притом, что меня попросил этим заняться Серёжа Ефремов.
Ага, вот оно что. «Серёжа» Ефремов – генерал-лейтенант ФСБ. Начальник управления, специально созданного для наблюдения за нами. Они и наблюдают. Когда какая-то наша активность привлекает стороннее внимание и люди начинают вызнавать, кто мы и зачем мы, то, при должной настойчивости, они выходят на генерала Ефремова. И он объясняет: всё в порядке, граждане. Ситуация под контролем. Мы – наблюдаем. Остальное – закрытая информация. Убедительно просим не вмешиваться в наши оперативные разработки.
Ну а если человек оказывается слишком любопытным и дотошным, генерал Ефремов рассказывает ему правду, как она есть. «Видите ли, это такая транснациональная силовая корпорация, созданная ветеранами Второй Мировой с целью недопущения Третьей. Предположительно, они то ли эльфы, то ли вампиры. Что-то вроде. Но люди хорошие. Крышуют бизнесы, поставляют оружие, устраивают государственные перевороты. Если хотите, можете об этом статью где-нибудь написать. И о том, что в ФСБ водятся душевнобольные генералы, – тоже. Но последствия для вашей репутации и кошелька – думаю, вы себе представляете».
И не надо убирать случайных свидетелей, не надо затыкать рты угрозами расправы. Никаких таких кровожадных глупостей. Кто хочет прослыть «городским сумасшедшим» и поведать миру о сговоре спецслужб с транснациональными эльфами-вампирами – вперёд и с песней. Бумага ещё не такое стерпит, а уж Word и подавно.
Ефремов – очень полезный для нас человек. И хороший друг. Но вот чего я не понимаю – так зачем было создавать мой Дипломатический Департамент, специально предназначенный для связи с государственными структурами? Чтобы их чины выходили на меня через Ганса, а не наоборот?
Ганс улыбается:
- Чего, Тём, обиделся, что Ефремов обратился ко мне, а не к тебе? Но поверь, причины были.
Верю, конечно. Ганс поясняет:
- Там, в этом городке, - Кураев он называется, - всё, кажется, серьёзнее, чем экстремистское фильмотворчество «народных мстителей».
Что ж, теперь понятно. Ганс – не хочет делиться со мной всей информацией, известной ему. И он может себе это позволить. Как начальник. Со стороны же Ефремова было бы неуместно темнить и недоговаривать, обращаясь ко мне за содействием. Попросту неэтично.
- Ты правильно всё понял, - Ганс кивает. – Я хочу, чтобы ты лично отправился в Кураев и оценил обстановку свежим, непредвзятым взглядом. Поэтому я тебе всего и не рассказываю. Для чистоты эксперимента, comme on dit.
Эксперимент? Ладно, мне не привыкать к шкурке подопытной морской свинки. И правду сказать, засиделся я в высоком и пухлом своём кресле. На разведку, в одиночку, в глушь, в Кураев, где творятся странные дела, где менты-экстремисты под покровом ночи расстреливают мнимых жуликов холостыми патронами… Звучит заманчиво, чёрт возьми! Как в старые-добрые времена. А с департаментом – и Гарик, мой первый зам, прекрасно управится. Да и что департамент? В самом деле, нужны ли мы нам, коли даже Ефремов обращается не ко мне, а к Гансу?
Размышляю пару секунд, стоит ли о чём-то ещё расспрашивать Ганса, когда он решил разыграть меня втёмную. Но кое о чём – стоит, наверное. Говорю:
- Всего, конечно, мне знать не положено. С этим я смирился. Но сводку происшествий, как ты понимаешь, я сам затребую и посмотрю, первым делом. И…
Ганс перебивает, машет рукой:
- Oui, certainement! Сэкономим время! Всё равно ведь обратишь внимание. Итак, происшествия в городе Кураеве и прилегающем районе. Население – сорок шесть тысяч человек, не считая гастарбайтеров. За последние полгода зарегистрировано сто тридцать две кражи, восемнадцать грабежей, двадцать шесть угонов автотранспорта. Также – бывали несчастные случаи, ДТП и самоубийства. Изнасилований – ноль, убийств – ноль, умышленных тяжких – ноль, разбоев – четыре. Причём, что касается разбоев – все без фактического вреда здоровью, только угроза оружием. Пьяные драки, бытовое насилие – тоже всё по нулям.
Прищуриваюсь:
- Это чего за хрень? А как раньше у них было?
- Как обычно. Так-то городок тихий, но, конечно, время от времени кто-то кого-то резал, избивал, насиловал. Жизнь есть жизнь. А полгода назад – началась, как ты говоришь, эта хрень. Имущественные посягательства – на прежнем уровне, среднем по региону, насильственные – как отрезало. Предупреждая очевидные твои вопросы: смены руководства ни в полиции, ни в следственном отделе, ни в прокуратуре – за это время не происходило. Все сидят на своих должностях не меньше трёх лет. И пока нет оснований полагать, что они утаивают заявления.
Да, это было бы странно – регистрировать кражи, почти гарантированные висяки, но утаивать бытовую какую-нибудь поножовщину, где фигуранты очевидны сразу. Однако ж, кто разберёт, чего творится в голове у ментов из города с названием Кураев? Да я и о существовании такого города не знал, до сего дня! И конечно, это должно быть как-то связано с пресловутыми роликами-кошмариками.
Ганс не телепат, но ход моей мысли и так очевиден. Ганс предупреждает очередной мой вопрос:
- Что любопытно, ролики были выложены всего месяц назад.
«Ещё любопытнее, - думаю, - что во всех трёх темы - никак не преступления против жизни и здоровья. Наркоторговцы, жулики, воры. Это их как будто расстреливают, а не убийц и насильников. И здесь может быть несколько гипотез».
Улыбаюсь:
- Я могу легко проверить, скрывают менты особо тяжкие, или нет. Подстрелю кого-нибудь. Зарежу. И посмотрим, попадёт ли в сводку. Насиловать, вот, правда, не люблю, воспитание не такое, но если надо для дела…
Ганс кривится:
- Можно подумать, ты резать невинных людей очень любишь?
- Не знаю, - говорю. – Невинных – не пробовал. Вдруг, понравится? И повод есть. А то что за дела: целый город – и ни одной поножовщины за полгода? Надо бы им подправить… гомеостатистику мироздания.
Ганс прикладывает руку к груди, изрекает задушевно:
- Тём! У тебя – полный карт-бланш. Хочешь – режь. Хочешь – жги. Хочешь – в кровавую Венецию этот город преврати и плавай по нему на гондоле со счетверённым пулемётом, добивая остатки жизни. Если считаешь, что тебе это поможет лучше понять природу кураевского миролюбия. Главное – держи меня в курсе.
Я подумал, что это всё же дорогого стоит, такое напутствие от начальства. Приятно, когда тебе, не моргнув глазом, доверяют судьбу целого города. Пусть и всего сорок шесть тысяч жителей, не считая гастеров.
Ещё я подумал, что мне в каком-то роде импонирует комическая неординарность Гансова поручения. Бывало, я расследовал убийства. Бывало, я боролся с криминальной активностью. Это рутина для нас. Теперь же – мне предстоит расследовать отсутствие(!) убийств и выявить причины «недостаточной»(!) криминальной активности. Хотя, может, там всё просто? Махнули население города, не глядя, на каких-нибудь датчан – вот вам и тишь да благодать.
Глава вторая.
Расстояние до города Кураева от звезды Денеб, альфы Лебедя, составляет примерно пятьсот парсеков. От Арктура, альфы Волопаса, – одиннадцать. От Москвы, альфы РФ, – двести пятьдесят километров. Наверное, мне повезло, что я в Москве. С другой стороны, вокруг Денеба и Арктура, скорее всего, нет таких пробок…
Перед выездом я поставил на свой Туарег номера волшебной серии ХКХ, чтобы не терять время на гайцов, но спецсигналом не воспользовался, даже когда плотно встрял на съезде со Мкада. Я никогда не пользуюсь стробоскопами и крякалкой без крайней нужды. Я, конечно, циничный эгоист и спесивый сноб, но именно по этой причине мне не хочется, чтобы тысячи людей одновременно делали нелестные предположения о моей сексуальной ориентации и нравственном несовершенстве. Сноб и жлоб – это разные вещи. Нет, меня, конечно, совершенно не интересует мнение незнакомых людей о моей персоне, но зачем преумножать нервозность и ненависть в этом мире, где и так всё непросто?
Какой-нибудь водила разозлится на мою беспардонность, перегазует, когда вырвется из пробки, не успеет затормозить, думая о «феодальном» хамстве, собьёт маленькую девочку, выскочившую на проезжую часть за мячиком… Оно кому надо? И ради чего? Чтобы я на два часа раньше приступил к поиску ответа на вопрос, почему в никому не известном городе Кураеве люди перестали мочить друг дружку? Да у них уже полгода эта фигня творится. И, в целом, не сказать, что это так уж плохо. Если, конечно, это именно так.
Застыв перед очередным светофором, я решил, что сейчас самое время и место развить одну из моих гипотез касательно Кураевской «пацифистской» аномалии.
Доводилось ли мне встречаться ранее с таким феноменом, как резкое падение преступности в отдельно взятом населённом пункте?
О да! Доводилось. Ещё как доводилось. И я знал причины. Ещё как знал.
Поглядывая на чёртов светофор, я мысленно закрыл глаза (не спрашивайте, как это делается) и предался воспоминаниям не столь уж далёких дней.
2009 год, город… просто город на реке со смешным для русского слуха названием Воть
Напротив меня за столом - дородный, внушительного вида мужчина без явных следов тюремного прошлого на волевом, «стильно» небритом лице. Я знаю, что он отмотал трёшник за вымогательство, но это было давно, в юности. С тех пор – он сделался достаточно умён, чтобы не садиться в тюрьму за вымогательство. Хотя, можно сказать, это основной его бизнес в родном городе. И он практически монополист, если не считать налоговой инспекций. Поэтому неудивительно, что меня он воспринимает не то чтобы в штыки, но предполагает некоторую угрозу.
Успокаиваю:
- Нет, Парфён, на ваше - мы не посягаем. Тема другая. В твоём городе – строится автомобильный завод крупного международного концерна. Это федеральная программа по привлечению инвестиций. Ну да ты в курсе.
Подёргивает плечами (у него этот жест, обычно нервный, выходит вальяжным и даже изящным). Подтверждает:
- Конечно, в курсе. Но мы на это – тоже не посягаем. Мы же на голову не ушибленные, чтобы в такие темы встревать!
Улыбаюсь:
- Да никто и не сомневается! Хотя, как ты понимаешь, вам от этого тоже польза отольётся. В город придут хорошие деньги, вырастут обороты кабаков, бардаков и лабазов – ну да что я тебе рассказываю? И что ваше – то ваше. Мы не претендуем. Но вот какая моя задача, и за что мне платят очень нехилые бабки, – чтобы город стал спокойным и безопасным. Ты прикинь: сюда нагонят стада всяких инженеров, менеджеров, программистов. Из Европы. И мне нужно, чтобы они могли безбоязненно ходить по вашему замечательному городу. Чтобы парнишка, засветивший в кафешке айпэд, даже мысли не имел, что его за углом отоварят железякой по уху и обуют. Чтобы девчонка в короткой юбчонке и легкомысленном топике могла гулять по вашему парку в любое время суток и не бояться, что какая-то пьяная щваль утащит её в кусты и грязно надругается. Чтобы этого дерьма просто не было! Потому что дипломатические скандалы – нам нахер не нужны!
Парфён возмущается:
- Слушай, ты за кого нас держишь? Мои, что ли, гопом промышляют да девок насилуют? Да своих – я железно состроил! Отвечаю! Но за весь беспредел в городе я не могу отвечать. Тут зверьков до жопы, и неприкаянная всякая отморозь шалабудит.
Снова улыбаюсь:
- Ты молодец, Парфён. Я знаю, что своих ты… дисциплинируешь. А за всяких левых ответ держать – с тебя никто не требует. С чёрными – я побеседую. Со старшими их. А неприкаянную отморозь – мы сами прессовать будем очень жёстко. Знаешь, как маршал Жуков после войны в Одессе? И что мы от тебя желаем – просто поставь в известность всех, кого знаешь. Ну а если вдруг твой какой боец быканёт на ровном месте, наедет на какого-нибудь лоха не по делу – не обессудь. К тебе – претензий не будет. Но ему – будет плохо. Вот я это хотел донести – и только.
***
Я пьян. Я безобразно пьян. В стельку. В дымину. В сине-зелёную амёбообразную зюзю. Надо ж было так нажраться в этом затрапезном шалмане в этом захолустном городишке!
Я вообще не соображаю, что делаю. Очень плохо ориентируюсь в окружающей действительности. Надо мной нависает нечто белое и колышащееся. Вряд ли облако. Скорее, официантка.
Я не смотрю на счёт. Там же такие мелкие буковки, что вы, что вы. Извлекаю портмоне, пытаюсь выудить оттуда купюру. Не получается. Эти деньги – они так умеют прятаться, всё равно что улитки в ракушке… Сообщаю эту мысль официантке, глуповато хихикая, вываливаю на стол всё содержимое. Ага, вот почему пятитысячная купюра вылезать не хотела! У меня там, оказывается, пачка, стянутая резинкой.
Кое-как извлекаю одну бумажку, протягиваю официантке:
- Стока хва?
Девочка порядочная, вразумляет:
- С вас по счёту – восемьсот пятьдесят рублей.
- Чо? – трясу головой, но не могу прийти в чувство. Снова трясу. Пытаюсь сфокусировать зрение. Изрекаю: - А это тебе на чай. В пакетиках. Не, ну я счастлив-то – на больше, чем всмст-пст… Как тебе объяснить-то?
Я чувствую, что чем-то похож сейчас на древнегреческого оратора Демосфена. Который практиковался в красноречии, набив рот галькой. Между нами только-то и есть, что два различия. Он мог в любой момент сплюнуть свои камешки и говорить нормально. Я – не могу. И второе: он научился быть красноречив с галькой во рту, а меня – и без гальки едва понять можно, чего я там бурчу.
- Может, вам такси вызвать? – предлагает официантка.
Машу рукой:
- Нееее… Гостиница – два плевка… Я гулять буду… по воздуху… Никого не надо… Спсб за срвс…
Снова глуповато хихикаю. Да, я пока им не заблевал весь зал – и они это ценят.
Кое-как протискиваюсь в дверной проём (менеджер меня подстраховывает), вываливаюсь на улицу. В прохладную ноябрьскую ночь. Она чуточку освежает, кристаллизует мой растворённый в этаноле мозг, я кое-как распрямляюсь, но идти по прямой, конечно, не в состоянии. Виляю зигзагами.
Через какое-то время слышу в наушнике голос Гарика:
«Внимание! Объект идёт за тобой».
«Объект» - некто Толя «Штопор». Тридцать девять лет, три ходки. Кража, два разбоя. Вернее, две серии разбоев. Шили и убийство, но его доказать не удалось. Откинулся год назад, числится сторожем на овощебазе. Вроде, и работает там. Сутки через трое. А двое суток на отдыхе, который проводит, преимущественно, в этом кабаке.
Захожу в проулок, ведущий к гостинице кратчайшей дорогой. Меня мотает так, что я лишь чудом не спотыкаюсь о чугунный заборчик, отгораживающий газон от тротуара.
«Объект достаёт нож» - Гарик старается быть бесстрастным, но я-то чувствую, что он взвинчен до предела.
Останавливаюсь. Покопавшись во внутреннем кармане дублёнки, извлекаю мобильник. Как бы набираю эсэмэску, пошатываясь в поисках точки опоры. Вижу на дисплее изображение с камеры, установленной в воротнике дублёнки. Да, Штопор настроен решительно. Это безусловно.
В последний момент слегка приседаю – и подпрыгиваю, начиная разворот.
Насколько помню, правильно этот удар называется в каратэ «ура-уширо-маваши-гери». Задняя вертушка, пяткой в голову, по широкой дуге. Я не могу быть уверен. У меня всего второй дан был, и то в юности. Я даже не знаю, как правильно по-русски писать: «моваши» или «маваши». Никогда не видел, как оно слоговой азбукой, хираганой, записывается. А иероглифы – это Восток, блин, дело тонкое.
Но что я точно знаю - Гарик может не торопиться.
Он, тем не менее, подбегает со всей своей резвостью, целит из Глока с глушителем в тело, перевалившееся через литой заборчик на газон.
Он хочет доказать мне, какой он жёсткий мальчик? Аж контрольный выстрел произвести способен, не хуже киллера любого?
Да нет, тут другое. Хотя непосредственно в моей группе этот парень всего два месяца, а на зачистку я взял его впервые, но знакомы-то мы были гораздо раньше. И я давно убедился: тут не ребяческое самоутверждение и не мрачное позёрство. Он просто старается делить ответственность за всё, что мы делаем. Инстинктивно. Такой вот… щепетильный.
Сейчас, впрочем, в этом нет нужды. Я уже проверил пульс и деликатно отвожу руку Гарика с пистолетом:
«Не надо. Двухсотый. Грузим».
Подъезжает белая Газель с красной полосой и «люстрой» на крыше. Выходят двое парней в синих комбинезонах. Укладывают тело на носилки, затаскивают в машину. Я не могу поручиться, что его никогда не найдут. Может, его найдут археологи лет через тысячу. Может, его найдут палеонтологи лет через миллион. Может, это будут инопланетные палеонтологи. Поди знай!
Я закуриваю и Гарик закуривает, угостившись из моей пачки. Он редко курит – но сейчас на взводе. Он служил срочную в СпН на Кавказе, потом работал опером в ментовке. Он много чего делал, много чего видел. Но разница между нами в том, что я курю, когда хочу курить, а он – когда нервничает.
Гарик «подкалывает»:
- А может, он не собирался тебя убивать, а хотел только припугнуть ножом?
Пожимаю плечами. Предполагаю:
- Весьма возможно, что он просто хотел спросить у меня время. А ножик достал – в знак приветствия. Ну, как шпагами да шашками салютуют. И это очень печально, что теперь он не расскажет об этом ни одному присяжному заседателю. Веришь ли, у меня у самого сердце кровью обливается.
Гарик прикладывается к плоской стальной фляжке и, отхлебнув, хмыкает:
- У тебя есть сердце?
- Есть. Совершенно здоровое, бьётся ровно.
Несколько секунд раздумываю, стоит ли говорить, стоит ли «занудствовать»? Всё-таки, Гарик – большой мальчик, почти под тридцать, капитан угрозыска. Но это я его завербовал в своё время, я его приручил, я за него в ответе. Поэтому – стОит, наверное.
Обращаюсь к нему, стараясь смотреть и говорить не слишком «увесисто», не слишком «менторски»:
- А знаешь, Игоряш, почему у меня такое здоровое сердце? Потому, что я не пью после того, как приходится кого-то грохнуть. Серьёзно, я тебя не «лечу» - но это дурацкая привычка. Формирует нехорошую ассоциативную связь. Убил – выпил. А значит, выпил – убил. Так бывает, тебе ли не знать? Пить, Игоряш, – для удовольствия надо, если вовсе. Для общения. А снятие стресса бухлом – это всё херня. И довольно опасная херня.
Гарик фыркает:
- Да не сказать, что у меня такой уж стресс. Ещё б мне упыря этого жалко было! Нет, я так – за успех операции. Символически. Пятьдесят грамм.
«Смягчаюсь»:
- Ладно, за успех полтинничек – это можно. Что у тебя? Коньяк?
Он протягивает фляжку.
- Хороший коньяк, - сообщаю результат дегустации. – Точно не французский, но букет богатый, насыщенный.
- Дагестанский домашний. Брат двоюродный там живёт, для себя делает.
Подумав, извещаю:
- Завтра отдохнём, послезавтра – операция под кодовым обозначением «Бабушка здорова». На сей раз по улице поведу я, а ты страхуешь в подъезде, где нападение наиболее вероятно. Надеюсь, ты понимаешь, насколько нам дорога и любезна Людмила Васильевна? Стрелять – сразу на поражение. И так, чтобы никаких контрольных. Чистая необходимая оборона.
Гарик возражает:
- А может, с контрольным как-то нагляднее будет?
Я сам в своё время думал над этим, но всё же – нет. Прокуратура может обидеться, если к ним станут поступать сообщения о явных, недвусмысленных убийствах. Это хлопотно заминать. А так – «кто-то на кого-то напал, с ним чего-то сделали, потом увезли на скорой в больницу». Законопослушные очевидцы - и сообщать не станут. Врачи ведь и сами должны, верно?
Меня порой спрашивают, не являются ли мне по ночам трупы, в кошмарах? А мне странно, почему об этом не спрашивают патологоанатомов или судмедэкспертов. Они-то – всяко побольше моего трупцов видали.
Хотя, конечно, я нормальный человек, и у меня во сне бывают кошмары. Ну, «триллеры», как я это называю. Иногда снится, как педаль тормоза проваливается в повороте на двухстах. Иногда – как пистолет даёт осечку за осечкой. Но если он всё же выстрелил и противник превратился в труп – чего в этом кошмарного? Мёртвые – не кусаются. Только лишь плохо выглядят и пахнут, да и то по прошествии времени.
***
- Это всё несерьёзно, ваша затея, - заявляет Рома, местный начальник СКМ. Он выразил готовность к сотрудничеству, он не станет искать тех, про кого мы скажем, что их уже не найти, но он настроен скептически.
- Ты пойми, Артём, это не Москва. Здесь через одного – потомственная, в трёх поколениях, пьянь, рвань и срань. Они ничего другого делать не умеют и не хотят. Только воровать, грабить и мочить друг друга по синьке на засранных кухнях.
- Мне плевать, - говорю, - как они мочат друг друга на засранных кухнях. Главное, чтобы на улице не шалили. И от этого – мы отучим очень быстро. За месяц.
Рома всплёскивает руками:
- Вот же ты утопист! Да тут десятилетия нужны, чтобы менталитет сменился!
Пускаю дымное колечко, в задумчивости. Спрашиваю:
- Ром, вот у вас в городе – мост через Воть есть. Высокий, метров двадцать. И с него, вроде, частенько летом прыгают. Иногда – по пьяни. Иногда – разбиваются.
Подхватывает:
- Ну да! Об этом я и толкую! И разбиваются, и тонут – а всё одно прыгают!
- А зимой?
- Что зимой?
- Зимой с этого моста прыгают?
- На лёд? Ну, лет десять назад было. Самоубийца один.
- Вот! – поднимаю палец. – Самоубийца. Он прыгнул на лёд, потому что знал, что разобьётся, и хотел разбиться. Но остальным – как-то хватает соображения понять, что на лёд лучше не прыгать с двадцати метров. Если не имеешь такой цели, разбиться насмерть. Водка, гены, ментальность – а прыгают всё же в воду. Не на лёд. Так вся наша задача – показать, что воды вовсе может не быть. С очень большой вероятностью.
***
Знойная брюнетка в бежевом спортивном костюме и с сумкой для ноутбука на плече резвой походкой шагает по парку. Явно спешит. Домой, наверное. До захода солнца. Смеркается. Да и подмораживает. Не по сезону барышня одета.
- Э, погоди! Да стой, говорю!
Парней трое. Совсем молодые, лет семнадцать-восемнадцать. При них – уполовиненная двухлитровка Очакова и в пакете, видимо, ещё. Они не слишком пьяные, но уже созрели для флирта.
- Да ланна, чо ты?
Загораживают тропинку.
Девушка флиртовать не хочет. Просит:
- Дайте, пожалуйста, пройти. Мне некогда.
- Да ланна! Мы ж ничо! Мы, типа, друзья. Давай дружить!
Один кладёт руку ей на плечо. Барышня вздрагивает, норовя стряхнуть эту бесцеремонную лапу. Снова просит, уже очень холодно и внятно:
- Дай-те про-йти!
Ухажёр ухмыляется:
- Поцелуешь – пропустим. Типа, таможенная пошлина.
Мне становится немножко страшно. Я знаю эту девушку. Это Анечка, моя секретарша. Она темпераментная. И мне действительно страшно за этих придурков.
Но нет: она укладывает всех троих очень аккуратно. Можно сказать, ласково. И что точно – чересчур поспешно.
«Пожалела Анюта уродцев!» - ворчит Гарик.
Да, пожалела. Не позволила дойти до покушения на износ. За это – мы бы взгрели по полной программе. Убивать бы не стали, конечно, но им было бы неприятно, и видео получилось бы впечатляющее. А так – и предъявить им особо нечего. Но повоспитывать всё же сам бог велел.
Подходим: я, Гарик, ещё четверо парней в бронниках и чёрных масках, с автоматами. Для массовки, для пущей внушительности. Анечка сразу же достала из сумки пистолет и отступила шагов на пять, сейчас держит своих «обидчиков» на прицеле. Но они особо и не рыпаются. Они в явном замешательстве. Надо пользоваться моментом.
- Молодые люди! – говорю. – Так знакомиться с девушками – некультурно. А ваш город борется за звание культурной столицы… Среднего Повотья, если вы были не в курсе. И бескультурье теперь здесь не приветствуется. Более того – карается.
Оправдываются:
- Да мы ж ничего не делали… Да, не, чо, мы нормальные пацаны, мы просто пошутили.
Улыбаюсь:
- Конечно. Поэтому я не отниму у вас много времени. Но позвольте показать вам несколько очень коротеньких фильмов про людей, которые тоже ничего не сделали.
Устанавливаю айпэд, чтобы всем было видно. Комментирую по ходу воспроизведения:
- Вот здесь вы наблюдаете человека, который ровным счётом ничего не сделал. Он просто идёт за другим человеком, который сильно пьян и при деньгах. Да, это я. Но на самом деле я никогда так не нажираюсь, и вам не советую. Это всё понарошку. Мы играем с этим дядей, который за мной идёт. Кстати, вижу, что вы узнали этого дядю. Некий Толя Штопор. И наверняка слышали, что он куда-то запропастился. А сейчас вы узнаете, куда. Так. Вот дядя достаёт ножик, по-прежнему ничего не делая – и… Да, по-моему, это было красиво. Иппон, чёткий иппон. А дяде уже всё равно. Как понимаете, он не поспать улёгся. Его похороны я вам показывать не буду, но, поверьте, он упокоился в очень укромном месте. Спаси господь его заблудшую душу…
Сразу же – другой фильм из нашего минисериала.
- Вот здесь вы видите, как наркозависимый дважды судимый чел идёт за старушкой. Она до этого сняла все деньги со счёта в сберкассе, около ста тысяч. Он это видел, он там пасётся регулярно – и увязался. Вот он заходит за ней в подъезд, где вроде бы ничего не потерял, – а вот бабушка разворачивается у лифта. Она не такая уж старая, на самом-то деле. Немного за шестьдесят. Майор госбезопасности в отставке. К тому же, её страховали. Он прянул на неё – и четыре пули с двух сторон. Да, после такого – не живут. Обратите внимание: он тоже ничего не сделал. Только и успел, что кастет приладить. Но, может, он не собирался убивать? Может, он и нападать не собирался? Может, он сам бабушки этой смертельно испугался, потому и вооружился? Мало ли, какие фобии бывают у торчков? Теперь – уже никто не узнает.
В заключение лекции я сказал следующее:
- Прошу понять главное, молодые люди. Это – не разовая акция для галочки. Это – новая реальность. И теперь в вашем городе так будет всегда. Всякий раз, когда ты на кого-то наезжаешь, может оказаться, что это подстава. Провокация. Терпила может оказаться нашим агентом. Который не станет миндальничать, а сходу засадит пулю. В порядке необходимой обороны. Или же где-то рядом будет наш агент. С тем же результатом. И в каждой отжатой мобиле, в каждом подрезанном лопатнике – может быть маячок для отслеживания через спутник. Поэтому рекомендую сто раз подумать, прежде чем к кому-то приставать, как-то угрожать, что-то воровать. Вас – мы отпустим. На этот раз. Но берём на заметку. Сейчас снимем пальчики, возьмём ДНК – и догадайтесь, что будет, если это ДНК обнаружится на месте какого-либо преступления. А оно обнаружится. Даже с пОтом через подошву проникает. Для нас взять соскоб и пробить по базе - раз плюнуть. Равно как и мобилу отследить что по симке, что по коду IMEI (демонстрирую, чтоб не быть голословным, местонахождение их аппаратов и перемещения за последние сутки). Мы не менты. У нас очень длинные руки. Мы реально работаем – и без сантиментов, без соплей. В ваших интересах – вести себя отныне предельно законопослушно и вежливо. Не поддаваться на провокации. Которые непременно будут. Снова и снова.
Когда мы оставили этих ребят с их пивом, Анечка заметила:
- Всё-таки, дети. Ну как у них нервное потрясение случится?
Прикладываю руку к груди:
- Веришь ли, я очень на это надеюсь! Потрясение, переворот сознания, катарсис. Да мне пофиг, если честно, как это на их нервах скажется, но в чём точно уверен: уже завтра они растрезвонят всем дружкам, чтО сталось с Толей Штопором и чего не надо делать, чтобы не разделить его судьбу!
Анечка, подумав, вздыхает:
- А тот высокий чёрненький – симпатичный, на самом деле.
- Это который тебя лапать порывался? Ну, пойди изнасилуй его. Тебе – можно.
Смеёмся.
Да, пожалуй, Анюта и права была, что не допустила их до чего-то более серьёзного, нежели тинейджерская пьяная развязность. Не то пришлось бы прессовать уже «по-взрослому», а это долго и муторно. Возможно, в данном случае и лишнее. Они и так получили пищу для размышлений. А уж «радио» - сработает исправно. Да ещё и новых мифов, леденящих кровь, присочиняют.
***
Рома, главный местный сыщик, интересуется, с очень озабоченным видом:
- Слушай, вот тут Барбос пропал. Это не вы его, часом, оприходовали?
- Барбос? – хмурюсь, перебирая в памяти местных уголовников. – Какой ещё Барбос?
- Обыкновенный. Четвероногий. Размер средний, окрас светло-рыжий, уши торчком, хвост колечком. Дворняга. Тут тётка приходила, просила поискать. Да шучу я, насчёт «вы оприходовали»! Небось, сучку почуял – вот и сбежал. Вернётся. Но я вот что подумал. Заяву я принял, а сейчас подпишу какого-нибудь шкета, из проблемных, чтобы он показал, будто это он псину увёл.
- Зачем?! – стараюсь смотреть на Рому так, чтобы это не было невежливым.
- Ну как, зачем? Продать хотел. А потом раскаялся, отпустил собаку и пришёл в милицию. Уголовной ответственности – не подлежит в силу возраста. Но кража как бы есть, и кража раскрыта. Поди плохо?
- А псину ты где возьмёшь?
- Да может, и нигде не возьму. Её же пацан, вроде как, отпустил? Значит, побегает, да вернётся домой. Но вообще, я сейчас пошлю ребят поездить по району. Благо, фотка пёсья есть. На свалке пусть посмотрят. Там целая свора тусует – к ней, наверно, Барбос и прибился.
- У тебя температура? – спрашиваю.
- У меня психоз, - честно отвечает Рома. – Я принял от гражданки заявление о пропавшей дворняге, и это значит, что у меня психоз. Тяжёлое умственное расстройство. «А я сошла с ума, какая досада».
- Зачем же принял-то?
Рома необычайно возбуждается:
- Зачем?! Он ещё спрашивает! Да потому, что делать нам нехрен! В буквальном смысле! За три недели – четыре мелкие кражи, два мошенничества, ну и бытовуха всякая, это уж куда без неё. Но поножовщина - сразу в следствие уходит. И если я не буду напрягать своих оперов на поиски хотя бы собачек – они от цирроза скоро загнутся, с такими раскладами!
Посмеиваюсь:
- Что, всё так плохо? В смысле, хорошо?
Рома вздыхает:
- Тём, я не знаю! Может, это только на время криминальный элемент поутих, выжидает, – но вот реально как… на цепь посадились! Чёрте что творится. Щипачи – на работу устраиваются. Бакланы – вшиваются, чтоб не дай бог по пьянке на ваших не нарваться. А главное – граждане осмелели. Тут мне Юлька, из ПДН, рассказывала. Жаловался ей один из постоянных клиентов. Шестнадцать лет – но отморок конкретный. Был. А тут честно признался: совершенно невозможно «работать» стало. Зажимаешь лоха, начинаешь разводить, а он такой: «Ребят, а вы уверены?» А они – уже хрен в чём уверены. Особенно – в том, что рядом нет этих «призраков», спецназа вашего. Которые всех повинтят, в лес вывезут – и с концами. Ну, ты же знаешь, что про вас тут рассказывают.
Возражаю, со всей скромностью:
- Да мы всего троих и загасили. Непосредственно в момент нападения.
Рома разводит руками:
- Ну, это МЫ с тобой знаем! А по слухам – тотальная война с преступностью. Главное: никто не знает, кто вы, где вы, откуда можете появиться.
Думаю: да, в этом вся соль. Трупы – это как розочки на тортике. Маленькие детальки, от общей массы, но за них больше всего цепляется глаз. Главное – не террор. И не его свирепость, даже не его масштаб. Главное – правильная его подача. Оперативная съёмка, где мы валим отморозков в момент нападения, – это реальность. Но не та реальность, с которой можно сунуться в прокуратуру или в СМИ. Кому интересен рассказ на тему «Люди в масках показывали мне фильм»? Остальное – полнейшая неизвестность и домыслы.
Неизвестность – пугает больше всего. Домыслы – подпитываются тревожной воровской фантазией, разрастаются, ветвятся, кустятся, и за каждым кустом начинают мерещиться наши «призраки». В том – экономия наших усилий. Нам нет нужды на самом деле брать под полный контроль всю территорию. Достаточно – создать видимость, что мы можем оказаться поблизости в любой момент. И нам нет нужды грозить, в манере иных не очень умных восточных правителей, что мы будем отрубать руки за воровство или сажать на кол. Вообще – никакой конкретики в угрозах. Пусть работает фантазия.
Нам достаточно поймать одного-другого воришку, показать запись того, что бывает с отпетыми головорезами, и заявить: «Сейчас мы тебя отпускаем, но подумай сам, парень, что с тобой случится, если окажешься таким дебилом, что ещё раз напакостишь и попадёшься. А ты – попадёшься. Если будешь дальше пакостить. Потому что твоя ДНК – у нас уже есть».
Он не эксперт в молекулярной биологии, чтобы понимать, насколько преувеличено обещание моментально вычислить его по ДНК с места преступления. И он не эксперт в анализе логических конструкций, чтобы правильно понять фразу «подумай сам, что с тобой случится». Он неизбежно видит в ней какую-то лютую угрозу. Хотя – чего мы такого сказали-то?
Но люди – мнительны. Люди, промышляющие криминалом, - особенно мнительны, за редкими исключениями. И этим можно пользоваться. Не без успеха…
///
На этом месте я мысленно открыл свои мысленно закрытые глаза. Оказалось, я прорвался через пробки в ближайшем Подмосковье, и теперь дорога более-менее свободна. Но я всё равно ехал тихо, с общей скоростью потока в левом ряду, продолжая размышлять.
Итак, я прекрасно знаю, как можно «закошмарить» криминальщину в отдельно взятом городе. Я это сам делал много раз. И прочие наши – тоже. И серьёзные ОПГ – тоже это делают, когда у них есть резон поунять уличный беспредел. Пусть не так «точечно» и эффективно, как мы, в отсутствие наших оперативных возможностей, - но делают.
Случается, это делают и менты. Тут многое зависит от личности начальника. Они же бывают двух типов (промежуточные оттенки – не в счёт).
Первый – идеалист-нытик. Вечно плачется на то, как пробелы в законодательстве и недостаточное финансирование не позволяют ему исполнять свои обязанности. В этом случае порядок в городе обеспечивает наиболее решительная и сознательная братва, подмявшая под себя всё, включая ментов.
Второй тип – реалист-прагматик. Который осознаёт, что у него в подчинении несколько десятков крепких парней с оружием и полномочиями, а потому – не очень-то важно, какие там пробелы имеются в законе. Ему чихать на закон. И на госфинансирование – тоже. Он свои источники находит. И он подминает под себя всё, включая братву.
Второй тип – это качественные менты. Полноценные. С ними, правда, иногда бывает та проблема, что от ощущения вседозволенности у них съезжает башня. Вспомнить хотя бы этого «астраханского хана», С., начальника областного УБОПа. Отличный профессионал был, он очень жёстко подчинил себе местных бандосов, но в конце концов – просто охренел товарищ полковник. Решил, что ему вообще всё можно. Убивать, кого вздумается, брать заложников, грабить честных коммерсов. А в этом мире – даже нам не всё можно. Когда живёшь среди людей, полезно помнить, что не у одного у тебя есть кодла с пушками да с корочками.
Так может, генерал-лейтенант Ефремов заподозрил, что кураевская ментовка отбилась от рук, и попросил Ганса напомнить им, что есть хищники покрупнее? В принципе, это не исключено. Бывало, к нам обращалось очень высокое ментовское начальство с весьма пикантными просьбами. Скажем, решить «по-тихому» проблему с зарвавшимся каким-нибудь районным или областным «штандартенфюрером». Их можно понять: сор из избы никто выносить не хочет, когда есть другие варианты. Тем более – выносить скелетов из шкафа на всеобщее обозрение. Поэтому – «Пожалуйста, сделайте с ним что-нибудь, покуда этот вурдалак прокурорских не начал отстреливать. С него станется». Ну и выходило, что «вурдалак» кровушки вдосталь попил – а печенюшкой ненароком подавился. Или – сердечный приступ в ванне. Или - падение с высоты, в окошко неудачно выглянул. Почётные похороны, оружейный салют, а бывшим подчинённым, таким же упырям, - намёк: «Поскромнее себя надо вести, товарищи полицаи!»
Однако ж, о таких услугах нас просили именно ментовские генералы, опасаясь, что лично им скандал аукнется и фуражки полетят, если официальное следствие нароет «вопиющие факты». А причём тут ФСБ? Тем более, Ефремовское, «анти-нашенское» управление?
Или, может, Ефремов предположил, что в Кураеве имела место не ментовская, а наша зачистка? Допускаю, первая мысль – могла быть такой. Но он умный человек и он хорошо знает наш стиль. Мы – неизменно предупреждаем о таких акциях. В первую голову – его. А там уж он, по своим каналам, объясняет надзорным всяким органам, что резкое падение криминальной активности на семьдесят-восемьдесят процентов – это нормально. Так и было задумано. И не надо местных ментов проверками мучить.
К тому же, мы никогда не светим свои оперативные видео в Интернете и в СМИ. Одно дело - показать конкретному задержанному и через него запустить слух в «целевой аудитории». Но совсем другое - пугать широкую общественность реальными или постановочными расправами. Это совершенно не наш почерк. Тем более, говорят, уже установлено, что ролики выкладывались со служебного компа в кабинете начальника кураевской полиции. Так резонно предположить, что именно он и стоит за всей этой драмкружковой «виоленсией».
А за кураевской статистической аномалией – тоже он стоит? И как же ему это удалось-то? За полгода – ни одной бытовухи с хоть какими-то телесными повреждениями? Аж зависть берёт! У меня – и то не бывало таких результатов. Я только и мог, что внушить более или менее адекватным персонажам, что не стоит грабить на улице малознакомых людей, поскольку это может быть подстава с печальным исходом.
Но когда вдрызг пьяный дуролом вдруг вспоминает, как десять лет назад его пинали в учебке ВДВ, а собутыльник, такой же идиот, демонстрирует недостаточное уважение к ВДВ, потому что он пять лет нюхал парашу, и это круче, – дело почти что автоматически кончается ножом в брюхе, и не важно, чьим и у кого. Таковы – абсолютное большинство убийств и тяжких телесных в России. И хрен ты чего поделаешь, хрен чем запугаешь психопатов, которые «по синьке» действительно не соображают, что творят. Море по колено, морские знаки – по… уровень пояса.
Нет, это правда, что после наших «сеансов реморализации» многие люди, зная за собой небезопасную склонность быковать по пьяни, начинали себя как-то ограничивать, а то и вшивались. И некоторый просад по бытовухам – тоже наблюдался. Но никак не до нуля. А тут – чудеса да и только.
Перед самым въездом в Кураев я остановился на обочине, чтобы почитать кое-какие справки, только что пришедшие по моему запросу из нашей Аналитики. Пока – негусто. Этот городок никогда не попадал в поле нашего внимания. Но по ключевым должностным лицам – кое-что есть.
Глава третья.
Почти всякий уважающий себя провинциальный городок имеет свой набор достопримечательностей. Дом, на который глянул из кареты Александр Сергеич Пушкин, проездом в Кишинев. Дуб, который навеял Льву Толстому знаменитую аллегорию чувственного пробуждения князя Болконского. Пруд, который навеял Тургеневу мысль об утоплении Муму. Недовзорванные большевиками церквушки, зачастую симпатичные. Развалины особняка, где какой-то купец зарезал неверную жену, и с тех пор там бродит то ли его, то ли её призрак. Всякое такое.
У города Кураева, известного, как утверждает Википедия, с шестнадцатого века, несомненно имелись собственные интересные места: каменные, деревянные, чугунные и прочих материалов свидетели уникальной его истории. Будь я натурой возвышенной и романтической, я бы, конечно, начал знакомство именно с таких мест. Но я прагматик и мыслю приземлено.
В том, что через город проезжали всякого рода великие люди – нет ничего удивительного. Раз есть дорога – должен же по ней кто-то ездить?
Тем более не диковинка, что ревнивый купец полтораста лет назад зарезал неверную жену. А раз такое дело – как же не водиться приведениям в местном фольклоре?
Но вот то, что за целых полгода в сорокатысячном городе НИКТО никого не зарезал, и об этом заявляет не народный фольклор, а официальная сводка, - гораздо более удивительно и уникально. Это вызывает много вопросов. И весьма возможно, что в конечном итоге я найду ответы на них в краеведческом музее. Но пока что я решил не искать столь вычурных и окольных путей к истине, а наведаться в учреждение, более очевидным и плотным образом связанное с темой моего исследования. Благо, повод у меня был, и о моём визите предупредили.
***
- Я вас ждал, - сообщает хозяин кабинета, тотчас начиная улыбаться, как я представился. Встаёт, пожимает руку.
Его улыбка – вполне дежурная, вымученная. В ней мало искреннего радушия. К этому я привык, пожимая руки десяткам начальников городских и районных отделов полиции. Конечно, они мне не рады. Да и с чего им радоваться чужаку из Москвы, к тому же «фэбэсу»?(Что на самом деле я не совсем из ФСБ, что генерал Ефремов просто обеспечивает нам легальное прикрытие, – это лишняя информация для ментов районного уровня).
Но не было в той улыбке и какой-либо настороженности. Скорее – равнодушие и странное лукавство. Я такое выражение видел – у молодых своих коллег, только-только обзаведшихся корочкой, когда их стопят гайцы.
Вот это меня слегка удивило. Что, появление в твоём кабинете целого подполковника аж с самой Лубянки – это не повод напрячься, хотя бы внутренне? Совсем, что ли, скрывать нечего? Так не бывает. Или бояться не за что? Так тем более не бывает.
Впрочем, мой приезд не мог быть для него неожиданностью. Этого полкана, местного ментовского начальника, наверняка уже задолбали по тем роликам-кошмарикам. Пусть не так, как местных тивишников, пустивших видео в эфир, без согласования, но всё равно – это же на его земле случилось. А значит, можно предположить, что и банда режиссёров-экстремистов орудует именно на его земле. А он проглядел. Но даже если нет, то недоработки в воспитании СМИ, на тему того, что можно показывать без согласования с ментовкой, а чего нельзя, - это уж точно его «косяк». И за этот месяц начальство давно уже должно было выгрызть ему мозг. Может, по этой причине он и стоит передо мной такой безмятежный и лукаво-расслабленный? Может, у него уже не осталось нейронов, ответственных за испуг? Или уже решён вопрос о его выходе на пенсию?
Присаживаемся.
- Подполковник? – уточняет он, по-прежнему улыбаясь. – А вы молодо выглядите для подполковника.
Чуть не поперхнулся!
Да, блин, я знаю, что молодо выгляжу для своего «конторского» звания. Я блондин, поэтому не видно седины. Скорее всего, её и нет. Я слежу за собой, не злоупотребляю алкоголем и наркотиками (лишь во благо употребляю), поддерживаю приличную физическую форму и чувствую себя «пополамно» от своих тридцать шести. Оттого и выгляжу не больно-то старше. Мне максимум четверть века дают. Что в моём случае – образует некоторое неудобство. Ибо слишком много людей в государственных структурах довольно давно знают меня как офицера ФСБ, и им показалось бы странным, если б меня не продвигали по службе. Я и так уж шесть лет в майорах проходил – но дальше тянуть было невозможно. Пришлось «повысить».
И вот теперь какой-то местечковый обермусор этак сходу, а не после третьей, говорит, что я слишком ювенилен для «подпола»? Что ему, типа, мальчика прислали? А ты, дядя, ничего не попутал, чтобы вот так серпом наотмашь, по больной мозоли?
- Спасибо на добром слове, - говорю. – Вы тоже, я смотрю, молодцом держитесь.
Да, он крепкий с виду мужик. Коренастый. Видно, что гантельки по утрам тягает, по меньшей мере. Нисколько не обрюзгший, лишь намечается пивной животик. Ну да главарю провинциальной ментовки, в сорок два года, - простительно. А так-то он из оперов. И поднимался по линии угрозыска, всю дорогу. Пять лет проработал начальником СКМ, здесь же, в Кураеве, последние три – начальник РОВД. Карьера, в целом, удачная.
Насколько успел ознакомиться с материалами, собеседник мой, полковник Колычев Павел Дмитрич, - хороший, справный мент. Как и его предшественник, полковник Ракитин, ныне пенсионер. Из числа тех, кого я называю «качественными» ментами. То есть, таких, которые понимают: закон законом, но с порядком закон уживается только в фантастическом американском сериале. А пушки и полномочия им даны – чтобы порядок поддерживать. Любыми разумными методами. Не забывая, при этом, и свои шкурные интересы, вестимо.
И они поддерживали порядок даже в девяностые, когда очень многие менты низового уровня элементарно растерялись перед новыми социально-экономическими реалиями. Эти – нет. Судя по отчёту из Аналитики, они быстро и правильно поняли, что когда политическая жизнь района представляет собой войну за власть между разными ОПГ, – местная ментовка будет чего-то стоить, лишь если заделается самой мощной ОПГ. К чему имеет все возможности, если применить чуточку мозгов. Им это удалось без особо одиозного беспредела. Нам, во всяком случае, пока не известно о таких фактах. А если они, факты, сразу не вскрываются, при сквозном анализе СМИ, - значит, особо одиозного ничего и не было. Значит, всё было относительно культурно.
Уже к середине девяностых в Кураеве почти все крыши стали красными, опережая развитие событий по стране в целом. И местные бандюки – оформились в легальные ЧОПы, работающие в тесном контакте с ментами. А кто не хотел – не выживал. Напротив, его выживали из города, так или иначе.
Что ж, история не столь уж редкая. Не все менты – лохи. И мне приятно, что мой собеседник – как раз из тех ментов, кто и в девяностые лохом не был, и сейчас в себе уверен. Но - он не слишком ли в себе уверен? У него, часом, не возникло «синдрома Салехова», ранее помянутого астраханского хана? Он действительно не понимает, в какой опасности сейчас находится, какую беду на себя накликал?
- Полагаю, Павел Дмитрич, - говорю, - вы догадываетесь, о причинах нашего интереса к делам вашего города. Те видеоролики с образцово-показательными расстрелами, попав в Интернет, вызвали большой резонанс. И вы понимаете, как относятся наверху к подобным явлениям. Наше государство, и даже наша контора – давно уже бросили моду расстреливать людей в глухом лесу без суда и следствия. Во всяком случае, об этом не принято снимать документальные фильмы. Как сказано в классике, «приходится соблюдать приличия». Поэтому, можете считать, мы ревнуем и завидуем, когда кто-то творит такие вещи открыто. А ревность и зависть – вызывают некоторое ожесточение. И уж точно – будоражат наше любопытство.
Полковник разводит руками:
- Эксперты сказали, что это была имитация.
Возражаю:
- А это не важно, Павел Дмитрич! Сейчас – имитация. Но кто поручится, что в следующий раз не будет реальных убийств? Или, того хуже, вдруг у этих «режиссёров» найдутся поклонники и подражатели, которые, приняв всё за чистую монету, решат сами кого-то казнить, под камеру? Ну да что я вам очевидные-то вещи растолковываю? Наверняка вы это уже десять раз слышали с тех пор, как скандал разгорелся!
Посмеивается:
- Вот это вы – в самую точку! Да, я уже устал выслушивать эти глупости про «дурной пример заразителен», «пропаганда экстремизма расшатывает устои общества и власти», и прочее. Если вы их повторяете по долгу службы – не трудитесь. Я уже всё слышал.
Гхм! Однако!
Да, я повторяю эти глупости – прекрасно зная, что это глупости.
Пропаганда – всего лишь слова и картинки. Миф о её всемогуществе в современном мире подпитывают балаболы, в тайне неравнодушные к лаврам доктора Гёббельса. Им всё кажется, будто это он «сделал Третий Райх». Да если б всё было так просто!
Нет, пропаганда приносит плоды только тогда, когда востребована, когда для её семян имеется подходящий гумус. Если человек готов идти и убивать незнакомых ему людей только потому, что кто-то показал такой пример или заявил, что надо это делать, - проблема не в указчике. Главная проблема – в этом безмозглом, озлобленном уроде, который готов следовать любым указаниям, только бы отомстить человечеству за своё убожество. Но мало кто понимает, что эти уроды – не жертвы пропаганды «экстремизмуса». Они – причина её существования.
Тем не менее, я вынужден, совершая насилие над собственным здравым смыслом, повторять эту чушь, про опасность экстремистских материалов. Потому что я – как бы офицер ФСБ и должен блюсти свой сценический образ. И по-моему, я хорошо отыгрываю роль. А какой-то районный мент – не только что аплодисментами меня не одаривает, не только что под козырёк не берёт – «будет сделано, впредь не повторится, вашскобродь», - а вот так запросто осаживает меня, называя вещи своими именами! И с каких это пор наши менты столь смелы и самостоятельны в суждениях перед незнакомыми фэбэсами? Может, он и не на пенсию даже выходит? Может, у него рак в терминальной стадии? Или он яду принял, непосредственно перед моим визитом?
Улыбаюсь:
- Хорошо, не буду повторять столь надоевшие вам соображения. Но ведь самое тревожное – другое. Вам, насколько сведущ, не говорили ещё об этом, но Управлению Э при МВД удалось определить айпишник компьютера, с которого производилась загрузка роликов.
Делаю паузу. Слежу за реакцией. А её – ни-ка-кой. Ни тревоги, ни тоски, ни даже любопытства. Всё та же буддийская безмятежность.
- Это был ваш(!) компьютер, Павел Дмитрич, - уведомляю. – И данное обстоятельство радикально меняет дело. Получается, что злоумышленники не только состряпали свои мерзкие страшилки, не только выложили их в Интернет, но, тайком проникнув в ваш кабинет, воспользовались вашим компьютером, чтобы подставить вас.
Павел Дмитрич смотрит на меня очень внимательно. В его взгляде – многое.
Я – непроницаем. Знаю, что непроницаем. Как свинцовая плита - для гамма-излучения. Такой же тупой кусок серого металла, в который можно сколько угодно пялиться, но хрен прозришь. И я знаю, что такой мой вид – раздражает людей. Побуждает взяться за резак и начать как-то меня ковырять. И пусть. Мне не удалось сразу его озадачить и вывести из апатии, но сейчас он, кажется, заинтригован. Вот пусть сам и прокачивает меня. А то мне его прокачивать – уже поднадоело.
Наконец, он заговаривает:
- Артём, если не ошибаюсь? Вы, вроде, не производите впечатление идиота?
Ложь. Сейчас, в своей свинцовой непроницаемости, я именно такое впечатление и произвожу. Но – спасибо за куртуазность, товарищ полковник. Наконец-то.
Он продолжает:
- Вот эта вся ахинея, про злоумышленников, проникших в мой кабинет, – это что, шутка? Или вы мне версию подкидываете, как отмазаться от ответственности за распространение экстремистских материалов? Если последнее – то спасибо за заботу, но я в этом не нуждаюсь.
- Иными словами, - говорю, - вы признаёте, что именно вы и устроили всю эту катавасию с расстрельными ужастиками?
- Конечно, признаю. Идея была моя, но ребята согласились в ней поучаствовать. Сами уже давно о чём-то таком подумывали. Исходя из оперативной обстановки в городе.
Поднимаю брови:
- Исходя из оперативной обстановки? А что с ней не так?
Полковник усмехается:
- Артём! Вы прекрасно знаете, чтО с ней не так. Вы же ведь именно поэтому сюда приехали, а собственно ролики – вам до одного места. И не надо тут комедию ломать, «ФСБ озабочено экстремизмом, ФСБ ревнует к бессудным расправам»! Глупо выглядит. А вы не дурак и вряд ли желаете выглядеть глупо.
«Да ты, мужик, совсем охренел!» - думаю вполне беззлобно. Не, ну у меня уже нет сил злиться – до того нетипично и… раскованно, что ли, он себя ведёт. Может, пора поставить его на место?
- Что я не дурак, - говорю, - это верно. Эмпирически доказано. Ну и раз уж речь зашла обо мне, а вы совсем ничего про меня не знаете, то позвольте я вам кое-что сам расскажу.
- Я вас слушаю.
- Итак, Павел Дмитрич, первое, что вам бросилось в глаза, когда я сюда вошёл, это мнимое несоответствие моего возраста званию. И я, конечно, немного старше, чем кажусь на первый взгляд, но вы правы: я довольно быстро поднялся. А в любой силовой структуре быстро подняться можно двумя способами. Либо хорошо лизать задницы – либо хорошо надирать задницы. Угадайте, каков мой случай, если я лично и в одиночку приезжаю в незнакомый город, чтобы расследовать деятельность экстремистской организации, которую, предположительно, возглавляет начальник местной полиции.
Посмеивается, машет рукой:
- Да я понял, Артём, что вы герой! Только вы и сами очень быстро поймёте, что это уже не имеет значения.
Добавляю металла в голос. Так, пару унций, для «звона».
- Мне плевать, что вы там поняли! По-любому – вы поняли неправильно. У вас нет информации, чтобы делать правильные выводы. А у меня сейчас – сеанс самолюбования, и я не люблю, когда мне обламывают кайф от демонстрации моих мегаломании и нарциссизма! Доходчиво изъясняюсь?
Да, теперь он точно заинтригован. Он мне показал сумасшедшего мента, которому всё пофиг, я ему – показываю сумасшедшего фэбэса. Думаю, таких он ещё не видел, и ему интересно.
Откидывается назад в кресле, скрестив руки перед грудью, мол, валяй, «токуй», слова не скажу.
Продолжаю «токовать»:
- Считайте, что я – робот, боевая машина. Терминатор в инквизиторской версии. Меня - невозможно подкупить. Я слишком богатый парень, я не беру взяток, я крышую бизнесы и владею собственными. Меня – невозможно запугать. У меня четыре огнестрела, не считая попаданий в бронежилет, и я уже очень много лет живу с мыслью, что могу умереть в любой момент, как и всякий другой. И мне десятки раз угрожали расправой над моими близкими, но во мне нет ничего человеческого. Для меня приоритет – уничтожение тех, кто грозится такими вещами, а не спасение заложников. Даже если это мои близкие. Мы все смертны, в конце-то концов. Но чего будет стоить жизнь, если вымаливать её у какой-то мрази, давая ей власть над собой? И это не пафос, это не риторические фигуры. Я действительно так думаю. Я действительно так живу. И если мне нужно доискаться до сути - я всегда доискиваюсь. Любой ценой.
На этом я окончил свою тираду, чтобы смочить горло влагой из щёк, но сделал это незаметно. Чтобы казалось, будто я лишь даю время этому полкану для осмысления моих слов.
Он осмыслил и хмыкнул:
- Ну хорошо, Артём. Говорю же: я понял уже, что вы – герой. А может, на «ты» перейдём, лады? Да, я понял, что ты – герой. Что ты очень крутой парень. Другого бы не прислали. Но поверь, уже завтра – это не будет иметь никакого значения. И ты сам всё поймёшь.
Да, блин! Точно: никогда ещё с такими чуднЫми ментами не сталкивался. Или – не в нём дело, не в нём лично? А в чём?
Убеждаю проникновенно:
- Пал Дмитрич! Я тебе рассказал о своей крутизне неземной – не для того, чтобы запугать. Мы не враги, как хочется думать. Просто имей в виду: я – могу быть таким союзником, на которого можно положиться. И что бы у вас тут в районе ни было – это в любом случае не проблема для моего уровня. Считай, у меня неограниченные полномочия. Одно моё слово – и здесь завтра будет батальон армейского спецназа с тяжёлым оружием и бронетехникой. А если понадобится – полк. Который надёжно возьмёт всех вас под защиту от любой угрозы, кто бы её ни создавал. Вам нечего бояться. Если мы будем работать вместе.
Да, я считал бредовой вероятность того, что в городе Кураеве, 250 км от Москвы, власть взяла какая-то лютая банда, перед которой бессильны местные менты, только и способные, что привлекать внимание к своей беде постановочными роликами. Но чем чёрт не шутит?
Полковник Колычев, однако ж, рассмеялся теперь уже в полный голос, не скрывая того, как забавляет его моя наивность. Он и раньше не трудился изображать пиетет, мягко говоря, но теперь – отбросил и всякое лукавство.
- Артём! Я верю, что ты можешь ввести в город полк спецназа. Но я очень не рекомендую это делать. Будучи патриотом, я не хочу, чтобы наша армия лишилась целого полка спецназа.
Прищуриваюсь:
- Пал Дмитрич, ты сейчас соображаешь, что говоришь? Джохаром Дудаевым себя возомнил?
Я уже понял, что речь вовсе не об этом. И близко не об этом. Но я не понимаю, о чём она, речь. И стараюсь как-то раскрыть его, как лиса раскрывает ёжика, подталкивая носом в пруд.
Он морщится, точно от мигрени:
- Уй, я тебя умоляю! Ни о какой конфронтации – речи нет и быть не может. И если ты введёшь сюда спецназ – я не говорю, что они умрут. Боже упаси! Я тебе больше скажу: они замечательным образом будут и дальше принимать участие в парадах на День Победы. И я сказал – достаточно. Дальше – сам поймёшь.
Глава 4
Несмотря на некоторую напряжённость нашей беседы с «главментом», расстались мы по-приятельски. Я решил больше до него не докапываться. Если он в такой же манере говорил с теми, кто приезжал к нему прежде меня, и до сих пор в своём кресле, - значит, тому есть причины. И если он говорит, что я сам всё пойму, – что ж, постараюсь. Ну не зубы же напильником стачивать, полковнику-то полиции, заслуженному ветерану органов? Не в первый день знакомства, по крайней мере.
Да если угодно знать, я вообще такие методы не практикую. Это чушь и беллетристика, будто можно провести пару раз надфелем по зубам, и любой человек расколется. Нет. По моему опыту, люди делятся на две категории. Те, кого достаточно просто припугнуть, и те, кого себе дороже ломать физическими пытками. Этот, полковник, - из вторых. Если не хочет откровенничать – не надо его перенапрягать, не надо с ним ссориться. Хрен с ним.
Напоследок я узнал у него, как в их городе лучше снять квартиру (терпеть не могу гостиницы) и где можно перекусить без риска нарваться на вчерашний подогретый стейк.
И отбыл.
От РОВД за мной увязалась гражданская серая «пятнашка». Я был уверен, что так будет, и даже не пытался её сряхнуть. Нехай следят. У меня пока что не было запланировано таких перемещений, которые я хотел бы скрыть. Я направлялся в ресторанчик «Арго», рекомендованный мне полковником. «Кухня хорошая, сервис на уровне, единственно что – музыка так себе. Блатняк преимущественно». Что ж, ментов кураевских я уже заценил – посмотрим на городских бандосов. В месте культурного их досуга.
Когда я припарковался у кабака, «пятнашка» проехала мимо, как будто и вовсе не при делах. Ну да, если б она встала рядом – это было бы уже слишком очевидно. Впрочем, какая разница? Они серьёзно думают, что я мог не заметить такой «толстый» хвост? И не срисовать этого паренька на крыльце ресторана, который так поспешно убрал трубу, глянув на мою машину?
Выхожу, ставлю на сигнализацию. Паренёк поёживается, будто бы от холода, хотя он в кожанке, а на улице плюс семнадцать. Снимается с места, идёт мне навстречу, старательно делая вид, будто не замечает меня. Лениво думаю, что совать руку за пазуху – было бы не только преждевременно, но и глупо. Нет угрозы. Ни грамма.
Наконец, парень меня заметил.
«О, простите! Можно вас на секундочку?»
Ему лет двадцать с небольшим, ниже меня на полголовы, среднего сложения, не дохлерод и не бычок. Заглядывает в глаза, немного стесняясь.
- Чем могу быть полезен? – спрашиваю.
Покашливает, переминаясь с ноги на ногу.
- Извините, тут такое дело… У меня аккумулятор сел в телефоне. А позвонить очень надо, девушке. Нет, не подумайте, я заплачУ! Вот! – суёт мне пятидесятирублёвку.
- Брось, - говорю. Достаю мобилу из бокового кармана куртки, протягиваю. – Звони.
На его лице – мимолётное недоумение. Аппарат у меня очень простой и непритязательный. Максимально простой. Вообще без каких-либо излишеств. Да, от владельца Туарега следовало ожидать чего посолидней. Но звонить – можно. Связь держит исправно. Только не в этом случае, видно.
- Я извиняюсь, - парень разводит руками, неловко улыбаясь, - но тут, по ходу, не ловит. У нас вообще проблемы с этим делом, до сих пор. Но я знаю, где точно поймает.
- Так давай отойдём, - предлагаю. Чем дальше – тем больше меня забавляет абсурдность ситуации.
Мы идём за угол ресторана, под арку и в сквер. Народу никого, даже собачников не наблюдается. «Может, в подвал ещё спустимся?» - думаю.
Парень всматривается в дисплей, поднимает палец: «О, вот сейчас… ищет, ищет…Дело в том, что ретранслятор наш – он во-он там!» - тычет куда-то мне за спину.
Оборачиваюсь. Слышу топот стремительно удаляющихся ног.
Прикидываю: «А разве, по законам жанра, он не должен был попытаться меня вырубить?»
Но нет: он и удрать-то не особо пытается. Так, отбежал метров на двадцать, развернулся, стоит, смотрит на меня. А я – на него. Хотя разглядел достаточно хорошо ещё до того, как вышел из машины. Тёмно-русый, глаза серо-зеленоватые, как тёртый сыр рокфор, умеренно курносый, уши оттопырены. На фотке последняя деталь смотрелась явственней, но сейчас у него волосы подлиннее, и он, наверное, немного комплексует из-за своей лопоухости – прикрывает причёской. А зря: девчонкам, бывает, как раз нравятся такие «мультяшки». Да, я сразу опознал его по фотке.
- Ну, я телефончик себе оставлю? – крутит в руке, потом демонстративно засовывает в карман джинсов.
- Оставь, конечно, - говорю. – Главное – поближе к яйцам держи.
- Чего?
- Там тридцать граммов пластита и детонатор, срабатывающий на удаление от моего трэкера свыше ста метров.
Вскидывает подбородок, скалится:
- Да ладно гнать-то!
- А ты проверь! - предлагаю. – Ты номера моего джипа видел?
- Типа, от вас, чекистов, всего ждать можно?
- Типа того. Но вот чего я от ментов местных не ожидал, так это что они мобилы на улице отжимают. Да ещё так ненатурально.
Обижается, совсем по-детски:
- Чего это ненатурально?
Заявляет, будто бы даже с гордостью:
- Я, между прочим, этим весьма даже профессионально занимался. Ну, в школе ещё, до того, как в мусора подался.
«Ох уж эта российская полиция! – думаю. – Кого только не берут в неё!»
Но с этим-то – понятно. Лейтенант Денис Ракитин, сын бывшего начальника РОВД. Нет, конечно, я не всех ментов кураевских в лицо знаю. Это было бы нереально, столько правоохранительных мордасов запомнить за столь малое время. Но начальство и оперативный состав – на всякий случай изучил. И фотки из личных дел, и примечательные биографические факты.
Парень, будучи уличён и раскушен, подходит ко мне, теперь уже нисколько не стесняясь. Протягивает мобилу.
Киваю:
- Да оставь себе, коль уж впрямь так жизнь сплющила!
- Да иди ты! Больно надо такое говно!
- Потому и говорю, что ненатурально! – поясняю: – Кто станет отжимать трубу, которой и в салоне-то цена – штукарь?
Про себя думаю, что ни один вменяемый гопник – вообще не станет связываться с парнем моих габаритов и внешности. Нет, я не монстр какой-нибудь, но всё-таки метр восемьдесят пять, и намётанный глаз по одной только походке просекает, что есть шанс не убежать. Хотя, конечно, я и не стану гоняться за бедовыми какими-то пацанчиками ради мобилы ценой в тысячу рублей. Для того и держу их, чтобы незнакомым людям на улице давать позвонить. В том числе. У меня их в машине штук тридцать. Одноразовых. Включил – отправил эсэмэску – скинул.
Лейтенант, меж тем, исследует свою добычу, попискивая клавишами. Вздыхает:
- Так я и думал! Никаких вызовов, никаких контактов.
- Конечно, - усмехаюсь.
Одобряет:
- Хорошая идея. Надо и себе вторую мобилу завести, на всякий случай.
- Мою оставь, - повторяю оферту. – Я-то засвеченную обратно по-любому не возьму.
- Спасибочки… - поднимает глаза: - А вот так, по-чесноку, не было желания догнать и навалять?
Пожимаю плечами. Отвечаю равнодушно:
- Было бы – догнал бы и навалял.
Качает головой, выговаривает очень серьёзно, тихо и даже печально:
- Нет. Не навалял бы. Просто ты этого ещё не понял.
Гхосподи-бож-мой! Как же они меня утомили своими причудами да намёками, эти кураевские правоохранители!
Прищуриваюсь:
- Типа, ты резкий слишком для меня?
- Я?
Его глазёнки – сплошное, круглое, весёлое недоумение. Фыркает:
- Нет, конечно. Кто я – и кто ты? У тебя ведь наверняка спецподготовка, офигенный боевой опыт, все дела. Так? Но я тебе одну простую вещь скажу, подполковник! Всё это теперь – ничего не стоит. Ты просто не сможешь меня ударить.
Смотрю на него пристально, даже пронизывающе. Уверяю:
- Будет, за что, – я тебя не только ударю, но уши оторву и заставлю их съесть! Усёк, щегол?
Кивает, осклабившись:
- Ага, помечтай, помечтай! Вы все такие забавные, пока не врубаетесь!
«Все?» Значит, до меня ещё у кого-то мобилу отжимали, провоцируя? Или не мобилу – не суть. А суть, кажется, в том, что они все с ума посходили. А говорят: только гриппом вместе болеют. Может, энцефалит? Какая-то новая, нелетальная форма?
***
В бандитском кабачке «Арго» публики было мало, но это была правильная публика. Ровно такая, какая интересовала меня. В зале - трое коротко стриженных, мускулистых мужиков лет под сорок. У одного подмышкой ствол, судя по тому, как держит левую руку, у другого – предплечья сплошь расписаны под хохлому с элементами гжели. Наколки, правда, не блатные. Так, для «красоты». Да сквозь проём двери, ведущей в бильярдную, проглядывает компания молодёжи в спортивных костюмах. Тёплая компания. Шумная.
Я сел за столик, заказал пива, цезаря и антрекот с картошкой фри. Если господин полковник не обманул, антрекот будет свежий и мне не придётся закатывать скандал по этому поводу. Значит, придётся – по какому-то другому.
Потягивая «жигулёвское», вполне пристойное, и поклёвывая цезаря, я ненавязчиво присматривался к этим троим мужикам. Бандиты? В девяностые – однозначно слыли бы за таковых. И сами бы охотно поддерживали подобную репутацию. Весёлое было времечко. «Каждый второй бандит, каждый третий положенец», как говаривал один мой приятель. Но сейчас называть себя бандитом – как-то немодно. Да и говорят, в Кураеве давно уже все бригады легализовались в ЧОПы под ментовской крышей. Может, и эти – что-то вроде. А может, вовсе мирные обыватели, только стриженные и накачанные. Но, надеюсь, с понтами-то у них всё в порядке? И выпили они достаточно?
Музыка играет негромко. Сейчас всего четыре часа, а громкость в кабаках начинают прибавлять где-то с семи. Музыка – «три аккорда два струна», но это глубоко лирическая композиция. О несчастной судьбе честного вора в этом насквозь прогнившем и лицемерном мире. Не знаю, чьё, но я эту песню слышал ранее. Запали в душу строки, полные тоски и обиды:
«Но вот облом, и мне опять не фартануло:
Маруха с бабками моими сквозанула».
Насколько понял, это не совсем блатняк, а вроде как пародия на блатняк, где заведомая ходульность персонажей, шаблонность сюжета и штампованность тропов как бы намекают на… А, не важно!
Прищёлкнув пальцами, громко обращаюсь к бармену, через весь зал:
- Слышь! А у вас чего поприличнее поставить есть? Вот не такой скулёж парашный для быдла, а нормальный какой музон!
Та компания из троих «то ли бандитов» давно обратила на меня внимание. Новое лицо в этом заведении – очевидно, редкость. Сейчас – пялятся уже не скрывая. Собираются с мыслями.
Бармен отвечает, изображая улыбку:
- Извините, но так-то это специфика заведения. Так-то через дорогу есть арт-кафе «Пиччикато», там другая музыка. Классика.
«Так-то». Смешно. Что ж, с выходом сериала «Реальные пацаны» - многие бармены по всей России стали изъясняться с пермско-уральским акцентом.
Хмурюсь:
- Это чего, мне уйти, что ли? Так ты бы вывеску над дверью повесил: «Гадюшник для уродов, нормальным людям не заходить». Но сейчас – хрен я куда уйду. Я мясо заказал! И по ходу ожидания – я не хочу блевануть салатом прямо на стол. А это случится, если ты музон не сменишь!
Ловлю себя на мысли, что веду себя примерно так же, как давеча тот ментёнок, Денис, со мной. Тоже – провоцирую людей на агрессию. На ровном месте. И это, конечно, нехорошо, это предосудительно, но – ситуация под контролем. Уж с тремя этими «быкозаврами» я в любой момент разрулю дело так, чтобы никто не пострадал.
«Быкозавры», наконец, приподнимаются, встают из-за столика. Резко поворачиваюсь в их сторону, громыхнув стулом. Выстреливаю вперёд свою одухотворённую физиономию, гавкнув: «Чо?!»
Тот, у которого предплечья расписные, примирительно разводит руки:
- Послушайте, уважаемый…
Он стоит по центру, двое корешков – по бокам. Тот, у которого подмышкой отмечено было мною некое неудобство, исподволь суёт кисть под борт кожанки. Да, угадал насчёт ствола. Но я в таких вещах давно уже не ошибаюсь.
Обращаюсь к нему персонально:
- Вот только рыпнись за своим травматом! Мушку сперва спили!
Тот убирает руку, но выговаривает с укоризной:
- Чего ты такой нервный-то, а? Чего ты нарываешься, а?
«Чего я нарываюсь? – думаю. – Долго объяснять, мужики. Или – вы мне объясните?»
«Расписной», жестом остановив своих друзей, медленно приближается, покачивая открытыми ладонями перед грудью. Заводит речь:
- Слушай, парень! Ты ведь нездешний? И недавно здесь? Угадал?
Отвечаю, пребывая в экзистенциальном омерзении от своей роли:
- Да-а я в натуре с Ма-асквы! А чо, проблемы?
Третий их товарищ, без особых примет, шепчет тому, который с пушкой. Читаю по губам: «Да расслабься! Он по-любасу ничего не сделает. Его первый раз, небось, накрыло, - вот и бесится. Сам себя проверяет. Ты себя-то вспомни, когда то же самое было!»
«Расписной» уже совсем рядом, нависает надо мной. Качает головой, улыбаясь:
- Плохо тебе, да, дружище? Понимаю! Но если уж так хочешь свою крутизну показать – есть цивилизованные варианты. Чего мы, дети малые, драку тут устраивать?
- Какие, блин, варианты? – интересуюсь, изображая замешательство. Изображаю правдоподобно, поскольку всё, что я увидел и услышал в городе Кураеве за последние три часа, – оно и должно ввергать в замешательство.
Улыбается шире:
- Армрестлинг, скажем. Ты не подумай: я не то, чтобы зассал. Я, вообще-то, боксёр. В прошлом – чемпион области, мастер спорта. Но вот как прикинешь, сколько зла делается по пьяни, да по дури, да по глупым обидкам – как-то не хочется руками всуе махать. Взять того же… дага этого горемычного, чемпиона по единоборствам. Один удар, и вроде по делу – парнишка в морге, а этот на киче. Ну, понимаешь, о ком я говорю! Так зачем оно?
Какое-то время мы смотрим друг другу в глаза. В моих – хмельной кураж и смятение. Так должно быть. В его – спокойная уверенность и доброжелательность. Их, этих кураевских мужиков, правда, что ли, незаметно для них самих махнули на каких-нибудь датчан?
- Армрестлинг – так армрестлинг! – соглашаюсь, «подумав».
Он присаживается напротив, расчищаем поле битвы, устанавливаем руки.
Да, он очень крепкий. Верю, что он мастер по боксу. Но вряд ли он подтягивается на одной руке пятьдесят раз. А я это делал – ещё в школе, на спор. Сколько пива и портвейна выиграл – прикончил бы печёнку ещё до совершеннолетия, когда б один всё выжирал!
- А ты силён, ничего не скажешь! – пыхтит мой оппонент, постепенно давя мою руку к столу. – Давно такого не встречал!
Осталось сантиметров пять. Все ставки уже сделаны. На меня, кажется, поставила только одна официанточка. Тысячу рублей. Возможно, из жалости. Хотя, по здешним меркам, это её дневной заработок, наверное. Неужто огорчать девчушку? Но чтобы не разочаровывать её – огорчить всех остальных?
Что ж, я не столько даже силач, сколько – подлец и мерзавец. И любитель театральных эффектов.
Будто выйдя из задумчивости, спохватываюсь:
«А, мы уже начали, что ли?»
Сколько раз я говорил эту обидную фразу, когда противник прижимал мою руку на спичечный коробок к поверхности, - столько раз и получал от неё удовольствие. Дешёвое, попсовое, но – удовольствие.
Ме-е-едленно, по сантиметру за секунду, поднимаю его руку. Провожу через «зенит», - и так же медленно, но непреклонно, дожимаю «к закату».
Он уже всё понял, он уже почти не сопротивляется. Хотя поначалу трепыхался отчаянно, надо отдать ему должное. Но когда я его укладываю – он поматывает головой и благодушно посмеивается:
- Блин! Я беру назад слова, что давно таких не видел. По ходу – никогда!
Несмотря на проигрыш, на его лице – какое-то странное облегчение. От того, что я не буду крушить эту забегаловку? Возможно.
Свой личный куш я передаю бармену со словами: «Счастья всем, кто угостится, и сколько хватит!»
Теперь – я свой в доску. Хотя и москвич. Это они с самого начала знали. У меня ведь 199-й регион на номере, и разведка сразу донесла, что это мой Туарег стоит на парковке. А что означают буквы ХКХ – возможно, они не знают. Это ведь не эфэсошное ЕКХ – «Еду, как хочу». И не АМР – «Ахтунг! Министр рожает!» Мы-то скромно катаемся. Даже те, которые реальные фэбэсы, а не самозванцы вроде меня.
Мы болтали о всяком-разном, типа, «что нового в Москве? – Ленин из Мавзолея не сбежал», и стрелки часов кружились в плавном вальсе неприметно, и лишь звяканье сменяемой стеклянной посуды отмеряло ход беседы.
Я пью виски, ребята – водку. Поначалу думал подцепить их на тему того, что пойло, именуемое нынче водкой, - в действительности никакая не водка, в историческом смысле, а просто копеечный спирт-ректификат, разбодяженный водой. Но как-то уже западло быковать. Я ж не маньяк, в самом-то деле.
Бывший боксёр, сидящий напротив меня, настроен и вовсе миролюбиво. Можно сказать – лирически. И «тонко-психологически».
Вещает:
- Я тебя понимаю, Артём! По молодости – сам таким был. Бывало, зайдёшь вот так же в кабак, слово за слово, базар-вокзал, – и понеслась. Просто так, для веселухи. Но вот как подумаешь, сколько пацанов калеками стали, или на зону загремели с таких дел, - как-то уже и невесело.
«Да говорил ты уже, Вить», - припоминаю. Его имя Виталий, так он представился, но все называют Витей.
- А вот не так давно, знаешь, - продолжает он, - встречался я с одним корешем старинным. Тоже, знаешь, помахаться по молодости любил. Но ему как раз не повезло. Порешил ненароком, розочкой от бутылки. И мало дали ещё. Всего трёшник, по малолетке.
«Надо же! - думаю. - Я ведь тоже первый раз именно розочкой человека убил. В семнадцать лет. Точнее, думал, что убил. Темно было, он на меня с ножом полез – я ему и отмахнул. Он срубился – я решил, что сонник вскрыл. Оказалось – руку, которой он шею закрывал. Просто обморок. Бывает и с крепкими пацанами при внезапном сильном кровотечении. Но там-то не ради веселухи. Их пятеро было. И этот – с пером, в печень мне метил, сука. Не сказать, что я пребывал в горе и шоке, когда считал его мёртвым. Я даже сам удивился, как легко это воспринял. Но, пожалуй, обрадовался, когда он воскрес. Впрочем, к делу не относится».
Витя меж тем продолжает рассказ о непростой судьбе своего сурового друга. Тот отсидел, заделался авторитетом, привлекался за вымогательство и разбой, потом отмотал червонец за убийство. Откинувшись, на Дальнем Востоке что-то по-крупному мутил, с контрабандой леса и перегонами тачек. А недавно, вот, вернулся и поведал, почему решил завязать.
- Пришёл он тогда к нам в секцию, вроде как по старой памяти. Посидели, погутарили. И рассказал он нам историю. «Был я, - говорит, - в тайге. Один. Получилось так. И встретил тигра. Здорового, уссурийского. Вот прямо нос к носу, как с тобой сейчас. И, базлают, будто вся жизнь перед глазами проносится – так ничего подобного. Смерть-то я много раз свою видывал. Но тогда – просто мысль возникла. Вот, думаю, я и на пику посадить мог, и горло вырвать. Сам от себя, грешным делом, тащился, какой я лютый. А перед кошкой этой – кто я такой? Да наскочит – и порвёт в одно движение! Хотя казалось бы: тварь дикая, неразумная. Но силой и лютостью – куда мне до неё, как ни кочевряжься? Смешно даже! Ан ведь я – человек. И во мне другая сила есть. Не то, чтобы мясо живое терзать да кости грызть. А вот другая. И она – поболе будет. С этим-то сознанием – стоял я и смотрел тигру прямо в зенки его жёлтые. И думал: «Ступай себе с богом, брат мой полосатый. Я тебе зла не желаю, и делить нам нечего». И уж не знаю, передалась ему моя мысль, или просто не голодный был, - а разошлись мы тихо-спокойно. А потом, как пот со лба утёр, ещё подумалось мне: «Вот и на меня как на тигра того смотрят. Многие – боятся. А чего хорошего-то?» До сих пор до конца недомыслил, недоразвил – но задумался крепко. С мудрыми людьми говорил, буддизмом увлёкся. И вот всё в размышлении».
Было уже семь, но бармен, он же диджей, не спешил прибавлять громкость. Даже убавил. И сам прислушивался к рассказу Вити-пацифиста о своём друге, урке-философе. Более того, бармен один только и оставался в отдалении от нас, за своей стойкой. Все прочие, включая бильярдную молодёжь и персонал ресторана, как высыпали на армрестлинг с тотализатором, так обратно и не отсыпались. Новых посетителей за всё время прибавилось всего пару человек, и те тоже слушали.
«Им всем – интересна эта тема, - отметил я. – Очень интересна. Животрепещуща, можно сказать. А как, бишь, урку-то нашего зовут?»
- Зачётная история, - говорю. – Слушай, а твоего кореша – не Владимир Владимирович, часом, звали? Хотя нет! Этот – ещё и поцеловал бы тигра на прощание, всенепременно!
Осмыслив мою чуточку крамольную шутку – ржут. Беззлобно, «аполитично».
- Да нет, - посмеивается Витя. – Серёга Жнецов. «Жнец». Я могу адресок дать. Реально, толковый чел. Тебе – полезно побеседовать будет. Большой путь парень прошёл. Извилистый. Тернистый. Каменистый. Всяко бывало. Но вот - осмыслил многое.
«О да! – думаю. – Я-то – так, погулять выходил только. По Петровке, по самой бровке. Как же не заплутать мне во тьме без духовного совета от «осмыслившегося» дзен-уркана?»
Но адрес, конечно, взял.
Когда я уже собирался уходить, мне позвонил полковник Колычев. Сообщил, что нашёл для меня хорошую квартиру. «Ключи – в почтовом ящике, а он так просто открывается».
«Интересно, - прикидываю, - хата изначально жучками напичкана, или только сейчас приморочились установкой? А может – хватит думать о людях плохо? Местные – они все такие лапочки!»
Витя подтверждает это мнение, хватая меня за плечо:
- Э, а ты как поедешь-то? Ты же выпил неслабо! Давай такси закажем. У нас недорого совсем.
Ухмыляюсь:
- Ага, я прямо уж так выпил, что на ногах не стою! Поэтому…
Немного разбежавшись, подпрыгиваю, опираюсь ладонями на соседний свободный столик, распрямляю ноги к потолку и фиксирую стойку.
- Круто! – говорит кто-то.
- Циркач, что ли?
Отталкиваюсь, приземляюсь на ноги. Подтверждаю:
- Циркач, циркач. Клоун я по жизни.
«Ну теперь, - думаю, - обо мне расскажут, кому надо. И этому авторитетному философу – первым делом».
Но, вероятно, в акробатических трюках и не было нужды. Мне просто глянулась та официанточка, которая на меня штуку поставила. Милая девчушка. Сейчас-то я сонный, пьяный и выжатый, не до амуров, но уже утром это будет очень актуально. Так чего б не соблазнить заблаговременно? В конце концов, должен же я как-то отблагодарить её за веру в меня и моральную поддержку?
Глава 5
Ключ от квартиры действительно оказался в ящике, а ящик открывался просто. Пока что полковник Колычев ни в чём меня не обманывал. Он лишь недоговаривал. В частности, о том, что он будет собственной персоной сидеть в машине напротив подъезда и проводить ОРМ «Наблюдение». Ну да, он же из оперов. И встал-то грамотно. Он просто не знает, какие у меня классные камеры на машине установлены. Я ведь и с километра могу реснички сосчитать в любом шпионящем за мной глазу.
Впрочем, он же не только следит, наверное? Это-то можно было бы и кому попроще доверить. Нет, он – находится поблизости, а не следит. И самолично. Почему? Хочет выйти со мной на контакт вне стен своего кабинета?
Ладно. Ставлю Туарега так, чтобы полковник уж точно не проморгал. Выхожу. Открываю капот. Доливаю тосол (это в любом случае надо сделать, после давешней пробки). Однако ж – ничего не происходит. Колычев и не думает шевелиться. Что ж, до утра я ждать не буду. Правда же, спать охота.
Взбегая по лестнице на седьмой этаж, прикидываю, какие ещё могут быть причины того, что начальник кураевского РОВД счёл необходимым расположиться поблизости от квартиры, которую сам же мне и приискал. Он единственный, кто знает про меня, и он не доверяет своим людям? Нет, он не единственный. И доверяет им настолько, что и хвост за мной до кафешки пускал, и лейтёху этого, Дениса, послал меня провоцировать.
Тогда, может, другое? Он – единственный мент в городе, кого Я знаю в лицо и с кем успел наладить хоть сколько-то уважительные отношения? И зачем же ему, бишь, торчать в машине перед подъездом? А вот сейчас и проверим.
Подойдя к двери, достаю мобилу. Уже настоящий свой аппарат связи. Многофункциональный сотово-спутниковый коммуникатор Умклайдет 9М. Чем он отличается от обычного смартфона? Тем, что обычный современный смартфон умеет примерно то же, что умели компьютеры десять лет назад. А Умклайдет – не умеет делать стрижку и укладку волос. Хотя, если честно, не проверял.
Провожу сканирование активных источников радиосигнала. Ближайший – буквально в метре, за стеной. Мобильный телефон, работающий в стандарте GSM-900. Не только включён, но и находится на связи непосредственно сейчас. Определяю номер. И с кем, бишь, он на связи? Другая мобила, находящаяся… вожу Умклайдетом из стороны в сторону… да примерно, где я думал! Где Колычев восседает – там и находится.
На всякий случай – довожу сканирование до конца. Вроде, больше в моей квартире нет ни микрофонов постоянного действия, ни веб-камер. Но потом, конечно, проверить надо будет. А пока – не будем заставлять людей ждать.
Отпираю замок, распахиваю стальную дверь. Нежно и бережно, чтобы не помять то, что притаилось в углу, судя по сигналу. Разворачиваюсь. Изрекаю задумчиво:
- Я вот что подумал: если, скажем, пустить в эту дверку пулю девять миллиметров, стальной сердечник, патрон парабеллум, пятьсот джоулей – выдержит, чи нет?
Некоторая пауза, потом дверь медленно отдаляется от стены, обнаруживая за собой… Какой сюрприз! Кто бы мог подумать!
Ну конечно, Дениска, давешний мой «гопник в погонах».
Усмехается:
- Ты чего, всегда такой параноик?
- С некоторых пор, - отвечаю хмуровато, захлопывая дверь. – Юноша, тебе полковник Колычев не говорил, что я, в каком-то роде, привычен к покушениям? Не догадываешься, почему я ещё жив? В частности, потому, что у нас норматив реагирования на опасность – ноль-две секунды. Сюда входит: извлечь пистолет из-под верхней одежды, изготовить его к бою, поразить ростовую мишень в десяти метрах. Прикинь, если б я тебя заранее не вычислил, а зашёл, как ни в чём не бывало, – и вдруг за спиной твоё пыхтение? Тебе, пацанчик, совсем, что ли, жить надоело?
Кривится:
- Уй, да ладно, жуть-то наводить! Ты чего, реально такой тупой, если всё ещё не въехал?
Покашливаю:
- Кхм! Слушай, вообще-то, гостей из Москвы положено девицами красными привечать, а не щенками борзыми!
Раздумывает с пару секунд, потом гогочет нарочито похабно:
- Да ланна! А то никто не знает, что все чекисты – пидоры гнутые? Вы ж там на Лубянке только и делаете, что в жопу долбитесь, ага?
Прищуриваюсь:
- Правда? Так ты здесь для этого? Ну, вазелин, надеюсь, припас?
Вдохновляется, раздухаряется
- Конечно, сладенький! Тебе будет не больно, обещаю! А хочешь – просто за щёчку возьми.
Отворачиваюсь от него, нахожу клавишу на стене, включаю свет.
Дениска не унимается, чуточку ожесточается:
- Чего молчишь, чмо ****ое? Язык встал, в предвкушении, как у меня сосать будешь? Давай, блин, разрабатывай ротик-то!
Прохожу на кухню, ищу чайник. Вот он, на столе. Электрический.
Дениска не отстаёт:
- Куда съебал, бля? Зассал, что ли? Ну и где вся твоя крутизна-то хвалёная, ты, петух лубянский? Чо молчишь, чушкан? Ответить – очко жим-жим?
Ополаскиваю чайник под струёй, наполняю, инсталлирую на подставку, включаю. Наконец, обращаюсь к своему «гостю», по прежнему не глядя на него:
- Чай будешь?
Отказывается «жёстко»:
- Обломись, хозяюшка! Я пиво пью, когда поёбываю фэбэсов. Два удовольствия в одном. Что скажешь?
Поворачиваюсь, согреваю его улыбкой настолько лучезарной и доброжелательно, что не всякий костёр инквизиции был столь же лучезарен и доброжелателен к еретикам, коих избавлял от скверны греха:
- А чего тебе сказать-то? Ну, хочется думать о людях хорошее, поэтому не думаю, что ты реально педик. Хотя в твоём возрасте некоторые гомоэротические фантазии вполне естественны, на фоне дефицита гетеросексуального опыта, по-прежнему неизбывных комплексов и неуверенности в себе при общении с противоположным полом. Но ты не парься: это у многих таких лошков лопоухих бывает.
Мне не больно-то хотелось его уязвить, но я знаю, что это неизбежно. Конечно, когда он на меня тявкал, - у него на уме не было никаких извращённых фантазий. Но это не значит, что их вообще никогда не было. И сейчас хоть немножко, хоть на пару процентов своего «процессора» - да загрузился он на эту тему. И это очень забавно наблюдать.
Дениска непроизвольно выпячивает челюсть:
- Типа, умный очень? Или, типа, понял, наконец, что нихуя ты мне не сделаешь, что бы я ни говорил?
Ей-богу, он очень смешной!
Пожимаю плечами:
- А что, я должен захотеть тебе что-то сделать за твой школьный трёп? Ну, думаю, была у тебя мечта заветная такая – безнаказанно нахамить старшему офицеру ФСБ. То ли пацанская, то ли ментовская. Что ж, мечты сбываются. И я рад, если могу подарить тебе «сбычу мечт». Люблю, знаешь ли, дарить людям радость.
Теперь – он лыбится уже безо всякой даже деланной агрессивности, а будто бы с облегчением, что не надо меня больше провоцировать:
- То есть, реально понял, в чём тут у нас фишка? На себе ощутил, да? А про меня ты угадал: со школы ещё хотел как-нибудь высказать в лицо кому-то из ваших, что про контору вашу сраную думаю, и чтоб он хрен чего поделать мог. Не, ну ты-то – нормальный чел. На свой счёт не принимай, если чо…
Думаю про себя: «Нормальный? Да ты, братец, просто не знаешь, какие у меня у самого в школе фантазии были насчёт ментов. Ничего, скоро узнаешь…»
Ещё же я думал, что это чем-то похоже на то, как в театре матёрые актёрища глумятся над новичком, которому впервые досталась роль в два слова. Подначивают: «А вот обязательно мандраж хватит – и напутаешь». И вот он переживает, вот он думает бессонными ночами, что это попросту невозможно, облажаться в такой простой роли. А потом выходит на сцену и говорит какому-нибудь августейшему Ричарду или Генриху: «Кушайте подданных!» Что-то вроде. Тысячи их, таких приколов.
Вот так же старательно все в этом городе стараются убедить меня, что я не смогу больше применять какое-либо насилие. Эту-то идею я уже понял. Но вот к чему бы она, с чего бы она?
Чайник вскипел быстро, едва я чашки успел сполоснуть.
- Тебе сколько сахара? – спрашиваю.
- Два, - отвечает Дениска. - И ладно, давай уж я тебе всё расскажу, введу в курс. Мне не впервой. Короче, почему так – мы не знаем. Но фишка в том, что…
Даю ему поболтать с полминуты, потом отвлекаюсь будто бы на эсэмэску, достаю свой Умклайдет. Киваю:
- Ты продолжай, продолжай. Говоришь, даже если руку попытаться кому-то заломить – головокружение и судороги начинаются?
- Ага. А если ударить всерьёзку порываешься – так вообще туши свет. Резь в глазах, тошнота, всего колбасит. Тебе Витя-боксёр не рассказывал, про свою секцию? Если рассказывал – то не всё. Они реально там стали бояться нос друг другу разбить или в нокдаун отправить. Вялые все на ринге сделались, отравление поначалу подозревали. Ну а вся эта байда, типа, пришёл бывалый зэк и просветил, - это отмазка. Да он, Жнец, - тоже, потому и пришёл, что сам почувствовал…
«Очень, очень интересно, - думаю, шаря пальцем по тачскрину. – Правда интересно. Но ты мне при других обстоятельствах это всё поведаешь, Дениссимо!»
Включаю джамер. Всё, теперь его мобила не видит сигнала со станции. Заглушен намертво. Но мы ведь уже так славно поладили с Дениской, не правда ли? Ведь нет причин для беспокойства? Верно, товарищ Колычев?
Блокирую управление и кладу Умклайдет на стол. Денис, как парень исторически неравнодушный к мобилам, тотчас забывает о «введении в курс», интересуется:
- Это чой-то? Таких не видел ещё.
Хватает проворно, цап-царап – и мой «ультимативный девайс» у него в лапах.
- Это спутниковый, - объясняю.
- Ага. Поэтому такой здоровый?
Да, Умклайдет 9М – он крупнее и тяжелее любого современного сотика. Он по весу примерно соответствует тем мобилам, какие были на границе тысячелетий. Но мне так даже удобно ходить. С одной стороны – Глок, с другой – уравновешивающий его телефон. Сколиоз не заработаешь, по крайней мере.
- Денис! – говорю очень серьёзно, хотя и с улыбкой. – Мы, вроде, подружились? Ты готов уважать мои маленькие причуды?
- Ага. Щас, щас! – тычется в клавиши, всматривается в дисплей. Да, вот так и подобрал он восьмизначный код разблокировки!
- Денис! – повторяю громче и настойчивей. – Видишь ли, в том… отделе, где я работаю, потеря табельного волына – не значит почти ничего. Одним больше на свободном рынке, одним меньше – никого не волнует. Штраф вычтут – и всех дел. Но вот утрата персонального спецкоммуникатора – это серьёзно. И мы очень настороженно относимся к попыткам завладеть им или получить доступ к нему. Ты ведь не хочешь со мной поссориться?
Отвечает досадливо и «отмашисто», вертит аппарат в руках:
- Да не хочу я с тобой ссориться… Не ссы: заценю – и верну! Нам чужого не надо... Блин, сколько ж здесь разъёмов-то?
- Много, - говорю. – Там вообще много чего. И в нём-то – реально есть заряд пластита для самоликвидации при попытке взлома.
На сей раз – я не вру. Как не вру и дальше:
- Помнишь, Денис, как я обещал, что не только ударю тебя, но оторву уши и заставлю их съесть, если будет «за что»? Считай, сейчас ты – в полуметре от этого самого «за что». У тебя есть десять секунд, чтобы положить мой телефон на стол. Отсчёт пошёл.
О! Он соблаговолил наконец прекратить баловство с моим Умклайдетом и обратить на меня свои глазёнки. Такие же округло-весело-недоумевающие, как я уже видел в сквере.
- Чо? Артём, ты опять за своё? Забудь! Ты нихера мне не сделаешь! Ты даже отобрать не сможешь свою цацку, если я отдавать не пожелаю! Смирись уже, жлоб упёртый!
Зря он меня жлобом обозвал! Я ведь сноб, а не жлоб…
***
Тем же вечером мне позвонил Ганс, главный мой сюзерен. Я люблю, когда мне звонит Ганс. С ним всегда приятно поболтать. Но сейчас он позвонил немножко не вовремя.
Во-первых, я собирался принять ванну, о которой мечтал уже несколько часов, и которую уже начал наполнять. Во-вторых – с минуты на минуту я ожидал возвращения одного гостя, который выскочил из моих апартаментов совсем недавно.
Ганс, уяснив мою занятость, обещал быть очень краток.
- Тём, один вопрос: ты каких-то странностей не замечал за собой?
- Замечал, - говорю. – У меня тут один пацанчик пытался мобилу отжать – так я ему даже пендаля не отвесил.
- Продолжай! – редко, очень редко звонкий Гансов голос бывает таким серьёзным и озабоченным.
- Потом в баре с мужиками местными чуть было не поцапался, - докладываю, - а до драки не дошло. А когда домой вернулся – я тут квартиру снял – меня поджидал тот же пацанчик, которому я пендаля не отвесил. Оперок из местной ментовки. Он, видимо, посчитал себя обделённым и теперь уж точно решил нарваться на мордобой.
- И ты набил ему… лицо? – спрашивает Ганс очень настороженно, едва не испуганно.
- Не набил… - выдерживаю очень многозначительную, трагическую паузу. Почти что слышу, как Ганс прикусывает губу.
- Нет, морду не набил, - повторяю. – Так, под дых насовал, помучил немножко да ухо отрезал.
- ЧТО?
Вот интересно, за кого Ганс больше обеспокоился: за меня или за того парня? За меня – вроде, не должен. Он меня знает. И за него не должен. По той же причине.
- Всё в порядке, - говорю. – Так, он вернулся уже, друг сердешный! Я тебе попозже перезвоню.
Да, это жестоко, «подвесить» начальника в тягостном неведении. Но не могу удержаться от маленькой мести за «чистоту эксперимента» и «шкурку морской свинки».
Глава шестая.
Надо было видеть Денискино выражение лица, когда я, отсчитав десять секунд, как обещал, приподнял его рывком за ворот и ткнул щепоткой в солнышко. Конечно, у всех людей, скрюченных ударом под дых, выражение лица бывает не очень радостное. Рот, как у полудохлого карасика, глаза навыкат, плаксивая скукоженность всей мимики. Но у этого ментёнка к прочим характерным признакам примешивалось искреннее, величайшей силы изумление. И хотя могло показаться, что он просто кряхтит, корчась на полу, на самом деле он силился выговорить слово: «КАК?»
- Как наносится прямой в корпус? – уточнил я, роясь в своей сумке. – Техника следующая. Движение идёт от ног, усиливается поворотом туловища в талии, передаётся в плечевой пояс. Если всё сделать правильно – рука сама собой выстреливает вперёд, можно бить и расслабленной. Тебя ЭТО интересовало?
По ходу лекции, я завёл ему кисти за спину и нацепил наручники. Потом извлёк у него из кобуры ПМ и отложил в сторону. Он пробовал, было, ерепениться, но не очень активно. Подняв за шиворот, я усадил его на стул. К тому времени лейтенант уже более-менее пришёл в себя.
Первым его членораздельным высказыванием было такое:
- А в рыло можешь съездить? Вот так, чтобы нос расквасить?
Благодушно посмеиваюсь:
- О, да ты вошёл во вкус, как погляжу? Могу. Но не буду.
- Почему?
Задумываюсь на секунду над формулировкой.
- Видишь ли, Денис, я – не чета краснопёрым твоим браткам-оперкам. Это вас хлебом не корми, а дай только отделать подозреваемого так, чтобы физиономия напоминала покорёженный жостовский поднос. А я – со школы предпочитаю прессовать деликатно, чтобы следов не оставлять. Но если ты, мой юный мазохист, хочешь, чтобы было больно, – это я тебе обещаю.
Встав позади спинки стула, одёргиваю его кожанку. Кладу кисти на плечи.
Теперь в его голосе решимости поубавилось:
- Эээ! Да не хочу я, чтоб мне было больно! Я и так тебе всё рассказать собирался.
- Тсс! – говорю. – Не надо ничего рассказывать. Я тебя не пытаю. Считай, это просто проверка. Для меня. Самодиагностика.
- В смысле?
- В том и смысле, что меня все здесь пытаются уверить, будто я, оказавшись в вашем городе, утратил способность делать людям больно. Оказался профнепригоден, можно сказать. А поскольку меня в этом уверяют очень настойчиво – я и сам заморочился. Вот и посмотрим!
Может, я всё-таки маньяк, несмотря на все ранее данные уверения в обратном? Сейчас – да, маньяк. И должен им казаться.
Продолжаю свой курс лекций по физиологии:
- Знаешь, Денис, я с детства увлекался акупунктурой, восточными этими штучками с точками. И это не мистика, это реальность. Оставим в стороне энергию Ци, но можно очень многое сделать с человеком, воздействуя на нервы в разных местах. Вот, скажем, точка Чжун Фу (приходится немножко поелозить пальцами вокруг плечевого сустава, и наконец, по характерному непроизвольному всхлипу пациента, понимаю, что нащупал). Это очень важная точка лёгочного меридиана. Её можно использовать для лечения, а можно – для мучения. Всё зависит от техники массажа. Например, если сделать вот так – перестаёт работать диафрагма. Ни охнуть, ни вздохнуть!
Теперь это уже не всхлип. Теперь это застывший в безмолвии вопль ужаса. И не важно, насколько он смелый, этот паренёк. Любой человек, когда у него впервые стискивает в груди лёгкие, и он хрен чего может с этим поделать, - испытывает ужас. Даю «пациенту» прочувствовать секунд десять, после чего «отпускаю».
- Согласись, - говорю, - это тебе не пакет на голову и не «слоник». Ощущение – поострее, не правда ли? Да и мне так – интересней, чем тупо пинать или душить. Я чувствую себя музыкантом, органистом, можно сказать. Непринуждёнными движениями пальцев – играю на человеческих органах. Извлекая чарующие звуки в очень широком диапазоне.
Едва переведя дух, Денис тараторит, откашливаясь:
- Слушай, я всё понял, не надо было на тебя наезжать, не надо было обзываться…
Снова «стискиваю» ему лёгкие. Уведомляю:
- Я буду делать это всякий раз, как ты опять начнёшь молоть чепуху! Это не те звуки, которые я рад был бы извлечь из тебя! Они меня не чаруют. Усёк?
Снова отпускаю. Объясняю:
- Нет, мне пофиг твои наезды, пофиг твои обзывалки. Я себя не в песочнице нашёл, чтоб оскорбляться на детские шутки. Говорю же: я просто хочу проверить себя. А ты – считай, под руку подвернулся. Хотя и то сказать: сам нарывался, да ещё так старательно – придётся потерпеть. Поверь, уже недолго осталось.
Уразумев, Денис, наконец, затыкается.
- Я мог бы ещё и сердце тебе остановить, - говорю. – Тоже парные точки, Цзи Цюань, малость пониже (показываю, и он вздрагивает от непривычного укола за грудиной). Но остановка сердца – это не столько больно, сколько страшно. А вот что больно – так это одновременное воздействие на Фэн Фу и обе Фэн Чи! Вот так, с мелкой-мелкой вибрацией, чтобы попасть в резонанс!
Левой рукой - чуть наклоняю ему голову лицом вниз, правой - тычу в основание затылка. Легонько, чтобы он не утратил контроль над уретрой. Мне, в конце концов, ещё жить в этой квартире!
Но всё равно он взвыл, конечно.
- Да, - говорю, - знаю, что несладко тебе. А вот со мной – ничего, вопреки всем посулам. Странно, да? Думай, что хочешь, Денис, но по-моему, в вашу городскую торговую сеть под видом сигарет попала партия контрабандной шмали из Голландии. Вы здесь все накурились, резко захипповали – и напридумывали себе хрен знает чего.
- Нет, это исключено! – заявляет, подёргивая головой. – Ни сигареты, ни бухло, ни продукты питания. Это мы всё проверяли. И водопровод – тоже.
«Да что вы там могли напроверять-то, в своих лабораториях?» - думаю.
Он настаивает:
- Нет, Артём! Тут дело в чём-то другом. Просто, всякий, кто оказывается в зоне действия – моментально… «ломается». Даже если ничего не ел, не пил, не курил. И это, по ходу, навсегда. Потом и на сто километров отъезжает – а эффект сохраняется.
«Ну это я после уточню поподробнее. Сейчас – не будем отвлекаться. А то дядя полковник забеспокоиться может».
- Я тебе верю, - говорю. – Да, может, оно и на меня подействовало, ваш этот «вирус пацифизма», или что оно там? Но, может, чтоб у меня проявилось, чтобы меня сплющило – чего посерьёзнее нужно предпринять?
Раздвигаю ему челюсти, продавив щёки, впихиваю кляп:
- Извини, Денис, так надо! Видишь ли, сначала я хотел спросить тебя, смотрел ли ты фильм Квентина Тарантино «Бешеные псы», но потом решил, что твой ответ и не имеет особого значения. Равно как и то, известно ли тебе слово «аллюзия».
Да, это всё неважно, но я всё-таки держу паузу, даю ему возможность что-то промычать в ответ. Судя по интонации, он не понимает, что сейчас будет. Ничего, скоро поймёт.
- Я тебе грозил, что оторву уши? – спрашиваю. - Я тебя обманул. Всё будет не так брутально. Я тебе отрежу(!) ухо, культурненько. И только одно. И это почти совсем небольно. Там очень мало нервных окончаний.
Он явно возмутился, задрыгался – но кого бы это волновало? Я – неумолим. Прихватываю пальцами раковину, подкручиваю, и – вуаля!
Надо было видеть его глаза! Затруднительно передать словами, что являл собой его взор! Да, это надо было видеть. И я вот сколько раз ни наблюдал эту реакцию – а всякий раз как в первый.
Ну, мало кто из людей имеет реальный опыт отрезания у себя уха, для сравнительного анализа ощущений. И мало кто представляет себе в точности строение собственной ушной раковины. Поэтому, когда сначала испытываешь резкую боль, а потом тебе суют под нос некий окрававленный предмет, предположительно происходящий от тебя же, и не менее окровавленный нож, – стопроцентно ведёшься. Но при этом, конечно, желательна некоторая предварительная психологическая обработка.
На самом деле, старый трюк. Меня ему научил один из наших высших директоров. Не Ганс. Другой ветеран шпионажа и герилий, Анхель Собербио. Он же подарил мне тогда коллекцию латексных муляжей. Обычно используется ещё и бычья кровь, но сейчас пришлось импровизировать. Пришлось чиркнуть себя по пальцу. На мне-то – всё едино, как на гидре лернейской заживает.
- Вот и проверил, - спешу порадовать Дениса, широко улыбаясь. – Поздравляю, коллега, наш эксперимент прошёл успешно. Я – всё такой же отмороженный, на всю голову больной ублюдок, каким был и вчера. Можешь не выговаривать мне это лишний раз, когда я тебя расстегну и отпущу. Лучше – не трать время, а беги со всех ног к своему начальнику, который дежурит у подъезда, и дуйте в больницу. У вас ещё полно времени, чтобы пришить твой акустический причиндал на место, но чем раньше – тем вернее. Поэтому, сейчас ты дашь мне свою правую руку, я прилажу ухо на место, накрою твоей ладошкой, а ты – прижми посильней!
В нормальных условиях, освободившись от браслетов, он бы, наверное, бросился на меня с одним-единственным намерением: растерзать мне горло голыми пальцами и перегрызть зубами обнажившийся мой позвоночник. Но таинственная пелена миролюбия, окутавшая город Кураев, была превыше естественных в таких случаях побуждений. Поэтому Дениска лишь зыркнул на меня совсем уж «ошпаренными» глазёнками, истерично застонал и умчался со всех ног, прижимая к черепу своё вполне себе здоровое ушко. Я едва сдерживался, чтобы не заржать: до того комично это смотрелось со стороны. Когда ж он выскочил на лестницу, хлопнув дверью – я и перестал сдерживаться.
Знаю, это был злобный розыгрыш. Но, думаю, поучительный. И уж всяко добрее, чем если б я нашпиговал этого самонадеянного дурачка свинцом и томпаком, внезапно обнаружив в своём жилище. Впредь – будет знать, с кем имеет дело. А если уж его так веселит «дёргать смерть за усы», как говаривал народ джунглей, - вероятно, эта игра станет для него увлекательней, когда осознан риск. Не то – вовсе скучно, поди.
Другая же причина моего смеха была в окончательном понимании: я – действительно такой же, каким был вчера. Всё ровно тот же бессердечный живодёр и циничный мерзавец, каким я сам себе офигенно нравлюсь.
В этот момент я решил набрать ванну, предполагая, что Дениска вернётся за своим стволом раньше, чем ёмкость наполнится, и тогда же позвонил Ганс.
***
Лейтенант в самом деле вернулся раньше, чем ванна наполнилась. Открыв дверь на его звонок, я без слов протянул ему ПМ, рукояткой вперёд.
Казалось, он вовсе не держит на меня зла, - или же распиравшее его любопытство было столь сильно, что перебивало всякий намёк на досаду, как орхидея начисто глушит горьковатый душок полыни.
- Слушай, ты как это сделал? Я же видел своё ухо?
Принимаю самый невинный вид:
- Ну, тебе же господин полковник сказал, что это был, наверное, гипноз?
Да, я поставил на него жучка и слушал их разговор в машине. Это было почти так же потешно, как и видеть лейтенантскую мордашку с мнимо ампутированным органом слуха.
«Дядя Паш, дядя Паш, он реально… Его – не берёт! Он, с-сука… Ты посмотри, что он сделал!»
«Успокойся! Дай-ка, гляну…»
Ну и дальше – счастливое открытие, всеобщее ликование, переходящее в озадаченность, и многозначительное предположение о секретном чекистском гипнозе. О да, я такой. «Весёлых не певец я песен, и не игрец на мандолине. Зато глазами я Вольф Мессинг, зато руками я Гудини». Экспромт. Пусть Колычев так и думает.
Что при этом думает бедняга Денис? Да главное – у него вряд ли ещё когда возникнет искушение лапать мой телефон без спросу! А это важно. Ведь Колычев, как я узнал, решил отдать его в моё распоряжение. Что-то вроде адъютанта и персонального Вергилия по кругам здешнего рая. Я и не против, это было бы полезно. И парнишка мне симпатичен. Люблю нахалов. Но – следовало всё-таки дать представление о допустимых пределах нахальства.
- Я тебе потом как-нибудь расскажу, в чём там фишка, - обещаю. – А сейчас, извини, я – мыться и спать. Чертовски устал за этот день. В том числе – от тебя.
Сообразив, он встряхивает головой:
- Э, а ты чего, прослушиваешь нас?
- Повернись, - говорю.
Снимаю с ворота жучок, показываю.
Но, конечно, только один жучок снимаю.
***
Отмокая в ванной, я набрал Гансу. Теперь можно было поболтать без помех.
- Да, со мной всё абсолютно нормально! – подтвердил я. – Ни слабости, ни тремора, ни спазмов, ни болей. Ничего такого, о чём толкуют местные. Хотя этого ментёнка я помучил добротно. Или, думаешь, чего-то надо было сломать ему, для полной уверенности?
- Не надо! – восклицает сердобольный Ганс. – И так всё ясно. У местных – от одной мысли о насилии симптомы проявляются.
Благодушно посмеиваюсь:
- Ну ты сравнил перст с афедроном! Какая у них подготовка – и какая у меня? Да из всех из них, включая ментов и уголовников, едва ли найдётся дюжина, кто хоть раз в жизни стрелял в живого человека. И то, небось, по сию пору ночами снится.
Ганс прицокивает языком:
- Извини, Артём, что сразу не сказал, но ты ведь не первый, кого оправили в Кураев.
- Конечно, не первый, - хмыкаю. – Ясное дело, и ментовское начальство приезжало разбираться с этими роликами, и фэбэсы, наверное. Иначе – откуда бы Ефремову об этом знать? И… - тут меня осеняет: - Погоди, ты хочешь сказать, что я из НАШИХ – не первый?
- Ну да. Позавчера мы посылали двух вояк из «Мицара». Задание – разоружить пост ДПС. Без ущерба для здоровья, конечно. Легенда: на пари с одним полицейским начальником.
«Мицар» - это наша главная силовая группа в Центральном регионе. Комплектуется в основном бойцами из спецназа ГРУ (или нечто подобное). И не срочниками дембельнувшимися – а матёрыми ветеранищами. Через одного – офицеры. Головорезы отборные, элита из элит. Я с этими ребятишками познакомился ещё в девяносто пятом, когда проходил курс «юного сурка» на Талдомской базе. Очень душевные – но и очень суровые такие мужчины.
- И что, - спрашиваю, - они обломились?
- По полной. Вообще-то, они уже в возрасте мужики, под полтинник, на покой собирались. Поэтому их и отрядили. Решили, что если они утратят способность перерезать горло, одновременно покусывая сэндвич с беконом, то именно для них – невелика потеря. На Майорке или на Ривьере это не самое нужное умение. Но они оба – очень опытные бойцы, бывалые. От Афгана – и по всему земному шару. А вот обломились. Утверждают: что-то непонятное. Полчаса просидели в машине напротив того поста, на который должны были напасть, – да так и не решились. Говорят: только представишь, как вырубаешь гаишника, – и чуть ли сам сознание не теряешь. «Клина словили», по собственному выражению одного из них. Как ни пытались сосредоточиться, как ни настраивали себя – а даже выйти из машины в таком состоянии не рискнули. И правильно, думаю, что не рискнули. Опытные.
Ощеряюсь не очень добро:
- Погоди! Так после этого провала ты решил, что следующая разменная монета – директор Дипломатического Департамента? Типа, тоже невелика потеря, если и я «клина словлю» да лишусь возможности бить людей?
Ганс смеётся заливисто и беспечно, в своей обычной манере:
- Ну а что же? Ты – начальник. Подчинённых – тебе вовсе необязательно бить, они у тебя и так умные. Твоих контрагентов, генералов да министров, – тем более. И зачем тебе, спрашивается, самоличная способность к насилию?
- И то верно! – соглашаюсь. – Для меня способность к насилию – примерно такая же бесполезная штука, как для Эльзаса – борьба за независимость от Франции.
В действительности, это удар ниже пояса. По «легенде» Ганс – уроженец Эльзаса, франко-германский полукровка. Именно в Эльзасе якобы действовал его отряд Сопротивления. И Ганс будто бы настаивал на решении политической судьбы этого спорного региона путём референдума, но их всех кинули при послевоенном устройстве Европы. Пусть звучит, как бред, но за что купил – за то продал. За бесплатно.
- Вот-вот! – почти слышу, как Ганс кивает, разрезая подбородком воздух. – Ну и зачем тебе, Тём, способность к физическому насилию, когда ты и словесно – тот ещё аспид? Но если серьёзно: у нас тут чуть было тотализатор не сложился на твой счёт.
- Типа, подействует на меня эта фигня или нет? И что помешало тотализатору сложиться?
- А то, что ВСЕ на тебя ставили. И Анхель, и Элфред, и Говард. А Рокотов особо отметил: если даже ЭТОТ скуксится, – значит, надежды нет никакой.
- Рад, - говорю, - был оправдать ожидания. Моя эксклюзивная монстрозность – всегда к вашим услугам.
- Там ещё один нюанс имеется, - заявляет Ганс, не считая нужным разоблачать мою «монстрозность». – Видишь ли, когда те двое мицаровцев вернулись, отчаявшись выполнить задание, – естественно, их проверили всесторонне. Но – никаких отклонений, никаких примесей. Однако ж, когда им предложили устроить спарринг под нашим наблюдением – они не смогли драться, а в крови был обнаружен очень сильный переизбыток ацетилхолина. Это, как ты знаешь, нейромедиатор, который, в больших количествах, тормозит нервную систему.
Ну да, в курсе. Конечно, мои познания в биохимии весьма фрагментарны, но их хватает, чтобы озадачиться: этот ацетилхолин – он откуда взяться-то мог?
Высказываю предположение:
- А у них там яда какого, часом, обнаружено не было?
- Было. Вещество, наиболее сходное с майтотоксином.
Та-ак… Чего-то знакомое. Вроде, какой-то родич тетродотоксина, которым травятся япошки, вкусив неправильно приготовленного фугу. Только – ещё злобнее, ещё убийственней.
- Но это очень нестабильное вещество было, - продолжает Ганс. – Максимум полминуты держалось, от позыва к агрессии. Едва успели хоть приблизительно определить. А после – разлагается на естественные сахара. И дозы его – ничтожные. Но можно предположить, что если это вещество у «кураевцев» вырабатывается самим организмом, под воздействием уж совсем не знаю чего, - то более сильная и продолжительная агрессия, вероятно, может привести к смертельно опасной его концентрации. Имей в виду, если всё же накроет.
Успокаиваю:
- Внезапное появление любых токсинов у себя – я бы почувствовал сразу. Но этого не было. Вообще ничуть.
Ганс, со всею своей мудростью, подводит итог:
- А это значит, что на твою физиологию не действует кураевское благословение или проклятье. Можно считать, ты – Избранный, Тёма (на этой фразе, уверен, он не смеётся даже глазами, а смеётся в таких глубинах души, что лучше вовсе о них не ведать). И твой квест – докопаться до истины. Без резких движений, без помпы и бравады, без раскрытия карт.
Ганс очень славный парень, но иногда он меня бесит своей снисходительностью, замаскированной под наивность. Сейчас, впрочем, нет. Сейчас он сам стебётся, и мне предлагает постебаться, обращая всё в некую RPG.
Что ж, поиграем.
***
Перед сном я задумался, в чём могут быть причины моей «избранности». Почему эта неведомая кураевская фигня действует даже на мицаровских вояк, но не действует на меня.
Я составил довольно остроумную, на мой взгляд, хотя и несколько «метафизическую» теорию. Вероятно, дело не столько в физиологии, сколько – в нравственной конституции. Что бы оно ни было, эта «пацифистская аномалия», но будем считать её неким «катализатором совести». А совесть, как я слышал от других людей и читал в книжках, это такая штука, которая начинает тебя грызть изнутри, когда ты сделал какую-то пакость по дури. Возникает некий внутренний голос, который начинает увещевать: «Ты поступил плохо, повинись и покайся».
Как по мне, это должно, скорее, называться «шизофрения», все эти внутренние голоса и раздвоение личности. Но люди предпочитают называть это «совесть».
У меня этого нет. Сам я частенько шучу, будто придушил свою совесть при рождении пуповиной, но это неправда. У меня её просто никогда не было. И я, конечно, называю порой себя «отморозком» или «больным на голову ублюдком», но в действительности я считаю себя стопроцентно психически здоровым парнем. Никаких внутренних голосов, никаких покаяний пост-фактум. Я просто стараюсь не делать ничего такого, о чём пришлось бы пожалеть. Но если так вышло, в силу случайности, заблуждения, печального стечения обстоятельств – что ж, errare humanum est и на ошибках учатся. Каждый прокол, конечно, нуждается в анализе, чтобы избегать подобного впредь, но зачем приплетать сюда какое-то пошлое раскаяние, зачем эта садомазохистическая игра на собственных нервах? Это контрпродуктивно, это мешает думать. И чисто по-человечески, ничто не вызывает у меня такого омерзения, как вид кающегося грешника.
В своё время я смотрел много лент с хрониками судов над нацистскими преступниками. Эти ребята творили страшные вещи. Во многом – вследствие заблуждений, которые я бы назвал нелепыми. Но что внушало уважение – эти ребята хорошо держались. Не бились в истерике, не каялись, не просили прощения. Они до последнего оставались верны самим себе и презрительны к своим судьям.
Видел я и суды над уголовниками. Среди них тоже встречаются сильные натуры, но редко. И когда отпетый душегуб, замочивший пять-десять-двадцать человек начинает вдруг просить прощения у родичей своих жертв и рассказывать, как ему теперь совестно сознавать, что он натворил, - это жалкое зрелище. Уж казалось бы, что ему терять-то? На что надеяться? Мог бы хоть не изменять своим принципам. Мог бы встать и сказать, в лоб да в полный голос: «Да, я считаю себя волком, а своих жертв – баранами. И не вижу ничего плохого в том, что волк режет баранов. Хотя понимаю, что у вас – иная точка зрения».
По крайней мере, это было бы честно, последовательно и достойно. Но сдаётся мне, он лепечет свои дурацкие оправдания – не потому, что рассчитывает на снисходительность. А потому, что у него действительно проснулась совесть. Выбрала место и время, что называется. Главное – она у него есть. Она нисколько не мешала ему творить беспредел – но теперь заставляет унижаться. Вот же какая «полезная» штука!
Ещё же совесть, насколько понимаю, это такая «астральная проушина», за которую очень удобно подвешивать мнительных людей на крючок шарлатанства. Что первично, а что вторично – совесть или религия? Не знаю. Но мне точно даром не нужно ни то, ни другое. Я и так себя прекрасно чувствую.
Стыда у меня тоже нет. «Чего ни хватишься – ничего у вас нет». Мне часто говорили «Как тебе не стыдно?», с детского садика начиная. И всегда хотелось ответить: «Да вот как-то так». И это всё, что я мог бы сказать. Поскольку я честно не понимал, с какого бы перепугу мне вдруг начать стесняться того, что я сам же делал для своего удовольствия. Ведь если я что-то делаю – значит, считаю это правильным и приятным. Если тебе(!) оно не нравится – можешь попробовать уговорить меня или заставить вести себя по твоим правилам. Я принимаю оферты и считаюсь с неустранимыми угрозами. Но ставить вопрос так, будто я сам не знал, что делаю, а теперь должен покраснеть от твоих укоризненных слов? Сложно сказать, кого ты при этом бОльшим дебилом считаешь, себя или меня. Будем считать, чел, оно просто само собой вырвалось, это твоё бессмысленное «Как тебе не стыдно!»
Не помню и такого, чтобы я испытывал чувство вины. Сознание оплошности, стремление исправить ошибку и возместить ущерб – да, бывало. Но это не чувство вины. Просто – ответственность, в разумном и юридическом смысле. Бывает – ещё и эмпатия. Когда я вижу человека со сломанной ногой – я доставлю его в больницу. При этом совершенно не важно, я ли сломал ему ногу, или кто-то другой. Если я – значит, это было неизбежно. «Кинг-Конг зря не обидит». Погрязать в рефлексиях о своей вине – попусту тратить силы и время вместо того, чтобы устранить нежелательные последствия. Если они действительно нежелательны.
Людям, привыкшим видеть в себе и других совесть, стыд, вину, – бывает поначалу трудно смириться с тем, что у меня этого всего нет. Они думают, что я притворяюсь, рисуюсь. И всё пытаются как-то меня пронять, достучаться. Но когда убеждаются, что это абсолютно бесполезно, – находят даже некоторое удобство в общении со мной. По крайней мере, не надо морочиться попытками манипулирования, когда заведомо знаешь, что они обречены. У предсказуемости – есть свои достоинства. Как говорила Ирка, моя первая жена: «Мои подружки лишь на третьем году совместной жизни убеждались, что их любимый – самовлюблённый эгоист и толстокожая сволочь, а я знала это сразу, спасибо твоей откровенности».
Да, как ни парадоксально, но барышни – особенно ценят беспомощность своего главного оружия: умения крутить парнями, надавливая на болевые точки вины и стыда. Возможно, они не так уж и любят это оружие, а используют его лишь затем, чтобы найти обладателя иммунитета? Такого, которого можно вогнать в краску лишь интенсивными физическими упражнениями известного рода?
Кстати, о птичках! Интересно, эта официанточка работает каждый вечер, или сутки через трое? Что ж, в любом случае предлог для беседы – выдумать несложно.
Разумеется, я мог бы не морочиться, а вызвать проституток. И в целом я ничего не имею ни против проституток, ни против их клиентов. Но, если угодно, у меня всё же есть некоторые личные комплексы, несмотря на всю рациональность. Один из них: я не покупаю себе партнёров по играм, будь то шахматы или секс. Ибо пусть у меня нет ни стыда, ни совести, но, возможно, их потому и нет, чтобы оставить место для гордыни?