Ты должен жить, Патрокл!

Виталий Бердышев
СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие автора

Наш новый друг
Зелёный целитель (Семейные походы)
Богатства Патрокла
Особенности местной флоры
Природные метаморфозы
(Что больше губит флору?)
Счастье личного общения
(«Плавательно-беговые» тренировки)
Цветы – любовь моя
Осенние мотивы
Зимний Патрокл
Заколдованное царство
Грустные перемены
Сила жизни


ПРЕДИСЛОВИЕ

Удивительная красота и богатства природы, в том числе и нашей, русской природы, бесследно исчезают, уничтожаемые руками браконьеров и иных расхитителей народного достояния, исчезают по вине отдельных бездушных руководителей, больших и малых начальников, допускающих вседозволенность или принимающих необдуманные решения в угоду сиюминутной выгоде. На этом фоне жалкими и беспомощными кажутся гневные выступления в защиту природы «зелёных», страстные призывы экологов, предупреждающих о грозящей всем нам катастрофе.
Человек неотделим от природы. Он рождается и умирает вместе с нею. Без неё, без душевных и физических связей с ней, мы, люди, будем уже совсем другими… Поэтому защита природы в создавшихся условиях становится одной из первоочередных задач общества. Решение её возможно только в общегосударственном и всенародном масштабе. Здесь каждый должен найти точку приложения своих усилий. И тогда возродятся в своей красоте и богатстве наши леса, станут полноводными реки, не будут заболачиваться пруды и озёра, очистятся от вредных примесей земля, вода и воздух. Тогда сохранятся в неприкосновенности наши любимые природные уголки («уголки нашего детства»), которые дадут здоровье и душевный покой нашим детям, внукам и правнукам.
Давайте же помнить об этом, бороться за это – как мы боремся за экономику, науку, искусство, – за всё то, что необходимо нам, людям, для нашего процветания и развития.



ТЫ  ДОЛЖЕН  ЖИТЬ,  ПАТРОКЛ!

                Без возрождения духа
                возрождение социальное
                и хозяйственное невозможно.
                С.Н. Булгаков

НАШ  НОВЫЙ  ДРУГ

С этим удивительным уголком сохранившейся в естественном состоянии природы на краю Владивостока мы познакомились в 1961 году, вскоре после нашего приезда в Приморье. Такое название имеет небольшая очаровательная бухта, примыкающая к полуострову Басаргин. Но для нас под этим названием значилось нечто значительно большее. Мы понимали под ним и всю окрестную территорию с лесами, лугами, цветами, грибами и животным миром, обитавшем на трёх примыкающих к Патроклу сопках.
Всё это пространство было покрыто дубовым лесом. Среди многочисленных дубов встречались единичные берёзы, клёны, липы, дикие яблони, ольха, ива, а также местная экзотическая дальневосточная флора – «чёртово дерево», аралия манчжурская, актинидия, лимонник китайский, дикий виноград. Нижние этажи леса были заняты густым кустарником китайской сирени и колючей заманихи. Встречались здесь также шиповник, калина, боярышник, жасмин. А уже под ними скрывались богатейшие заросли травы и цветов.
От вершин сопок в долину бежали многочисленные ручейки, превращавшиеся в настоящие потоки после проливных дождей и тайфунов. Они несли с собой землю, вывороченные камни и даже стволы деревьев, образуя многочисленные овражки и овраги, достигавшие в некоторых местах огромных размеров. Большинство из них успели уже зарасти травой, кустарником и деревьями. Внизу, в долине, между сопками плескалось довольно большое, почти круглое озеро, заросшее со всех сторон травой и камышом. Оно было неглубоким, но достаточно богато рыбой на радость рыбакам-любителям из окрестных микрорайонов. Весь этот лесной массив ещё в шестидесятых годах был пересечён множеством тропинок и тропок, ведущих из жилых районов к морю и сливающихся под конец в широкую лесную дорогу, спускавшуюся к скалистым отрогам побережья.
По соседству с Патроклом размещался небольшой дачный посёлок, расположенный прямо в лесу, на южном склоне одной из сопок. Здесь хозяевам удавалось выращивать неплохие урожаи овощных культур, ягод, картофеля, а также садовых цветов, предназначенных для продажи на расположенном по соседству рынке. Содержали здесь домашнюю птицу, коз и даже коров, кормящихся на богатых сочной травой лугах и лужайках, орошаемых ручейками. Примерно в центре этого района, в самой нижней части наиболее красивой и богатой растительностью сопки, располагался хуторок, состоящий из четырёх двухэтажных домов, некогда принадлежавших личному составу воинской части. С её расформированием в конце пятидесятых годов эти дома (ДОСы – дома офицерского состава) наполовину пустовали и были заняты в основном отставниками и гражданскими лицами, либо нашедшими себе работу по соседству, либо полностью посвятившими себя своим огородам.
Их участки располагались тут же, у самых домов, вклиниваясь небольшими прямоугольниками в лесные заросли, либо спускаясь к самому оврагу, с противоположной стороны от ДОСов. Народу здесь было в целом немного. Но ещё звучали в округе весёлые детские голоса, свидетельствующие о том, что жизнь здесь существует, и, может быть, не в последнем поколении. До «перестройки» в одном из подъездов даже располагался маленький магазинчик (как всегда в отдалённых воинских гарнизонах). Но в середине восьмидесятых он был ликвидирован, и жителям приходилось ходить за продуктами в район бухты Тихой.
На самом верху сопки, под которой располагались ДОСы, сохранился некогда мощный железобетонный ДОТ с прорытыми рядом с ним траншеями и ходами сообщений. Сейчас вся эта площадь заросла кустами и деревьями, но бетонный остов ДОТа был ещё прочен и зиял своими амбразурами в направлении бухты и Уссурийского залива.
Ещё один небольшой посёлок размещался почти у самого моря на юго-восточном склоне другой сопки, тянущейся почти до самого кладбища. Туда вела грунтовая дорога, обеспечивающая проезд автотранспорта из близлежащих микрорайонов города.
На берегу бухты располагалась станция ТИНРО (Тихоокеанский институт рыбного хозяйства и океанологии), где проводились метеонаблюдения и какие-то исследования по морской тематике. Она была огорожена забором из колючей проволоки и охранялась к тому же мощными псами, сидящими на цепи или бегающими внутри огороженного участка. На территории стояло красивое одноэтажное каменное здание и несколько деревянных сараев, скрывавшихся за деревьями. Каждое утро сюда подъезжала машина, доставлявшая трёх или четырёх сотрудников, а вечером забиравшая их с работы.
Самыми же главными достопримечательностями Патрокла были расположенное на полуострове Басаргин красивое белое здание НИИ, а также база гидросамолётов, размещённая напротив, на огороженной территории. Оттуда периодически раздавался оглушительный шум реактивных турбин этих гигантов. К институту вела широкая асфальтированная дорога, продолжающаяся в обратном направлении – к кладбищу.
Таков был Патрокл, когда мы познакомились с этим районом в начале шестидесятых после нашего переезда во Владивосток и смены казанской квартиры на однокомнатную на улице Монтажной, расположенной недалеко от этого района. Почему этой бухте дали имя легендарного героя Троянской войны, друга Ахилла? Возможно, за её красоту и мужественное величие. А может быть, и просто случайно, как давались в прошлом веке названия многочисленным бухтам нашего дальневосточного побережья.




ЗЕЛЁНЫЙ  ЦЕЛИТЕЛЬ
(Семейные походы)

Первое знакомство с Патроклом состоялось у нас в июне 1961 года, когда мы с женой и полуторамесячным Женькой отправились туда в один из моих выходных дней. Прошли с коляской узкой тропинкой, начинающейся с окраины нашего района, вверх в сопку. Затем спустились в небольшой распадок и остановились под тенью густых дубов и кустарников. Мы с Таней ещё не были знакомы с природой Приморья. Приехали сюда осенью. Провели в мытарствах холодную зиму (я – на острове Русском, она – одна на Монтажной), встречаясь только по выходным, да и то не всегда. Это был практически наш первый выход на природу, и она нас сразу поразила.
Всё было необычно: и густота растительности, и своеобразная флора, и жгучее солнце, и влажный воздух, затрудняющий дыхание. Однако находиться под пологом густого леса было приятно. Солнце здесь почти не проникало сквозь листву, освещая лишь небольшие лужайки между деревьями. Рядом весело бежал по камням небольшой ручеёк. В листве перекликались многочисленные пичуги. В тот день в лесу было сравнительно много народу, идущего по той же тропинке куда-то дальше, как потом мы узнали, к морю. Но это удовольствие было сейчас не для нас. Мы просто посидели немного в тени, поудивлялись необычности окружающей природы и отправились к дому. По дороге, на верху сопки, ещё раз отдохнули в тени кустарника и собрали небольшой букетик из жёлтых лилий-саранок, которых было здесь довольно много. То, что росли они прямо в лесу, в поле, поразило меня. У нас, на западе, такие цветы выращивались только в окультуренном виде и были большой редкостью.

В последующие несколько лет я не помню своих одиночных походов в лес и на море. Служба не предоставляла мне таких возможностей. Возобновились, или точнее, начались они только тогда, когда я перешёл на работу в санэпидотряд флота и когда подросшие дети были в состоянии совершать непродолжительные прогулки.
В те годы наш дом располагался почти на краю города, и нам ближе и удобнее было совершать походы на бухту Тихую. Она тогда представляла собой уединённый уголок с прекрасным пляжем, водопадом из чистейшей воды и крутыми, обрывистыми, скалистыми берегами. Ходили мы сюда и втроём с ребятами, и всей семьей. Загорали на каменистом пляже, купались в чистой, прозрачной воде; доходили до водопада, подставляя обгоревшие спины под холодную, ключевую воду. Затем взбирались крутой тропинкой на обрывистый берег и попадали сразу на цветущую лужайку, откуда любовались открывающейся панорамой Уссурийского залива. Здесь можно было отдохнуть и в густом дубовом лесу, покрывавшем в те годы всё окружающее пространство сопок вплоть до самого Горностая. Но в середине шестидесятых там началось строительство нового жилого массива, и окрестные сопки сразу превратилась в сплошную строительную площадку. Вот тогда мы и обратили наши взоры окончательно в сторону Патрокла.

Бухта Патрокл была заметно дальше от дома, чем бухта Тихая. Но лес начинался уже на самой окраине города, и идти через него тропинкой было одно удовольствие. Что для нас тогда было интереснее – море или лес? По-моему, и то и другое в равной степени. Море привлекало нас своей экзотикой. Лес – красотой и богатством.
Побережье Патрокла представляло собой обрывистую гряду, высотой до сотни метров, спускавшуюся либо к самой воде, либо оставлявшую пространство метров в десять-пятнадцать, удобное для отдыха и купанья. В большей части это было сплошное нагромождение камней, однако в двух местах был настоящий пляж. Один рядом со станцией ТИНРО – песчаный, протяжённостью метров в двести, другой – в полукилометре вправо по побережью – был покрыт плоской крупных размеров галькой.
В ясные, солнечные дни и особенно в выходные, песчаный пляж был полон народу. Сюда добирались пешком со Школьной, с Монтажной, с Борисенко, а в последующем – и из района бухты Тихой. Ездили на велосипедах, на мотоциклах. В будние же и пасмурные дни пляж был почти пустой. Его навещали лишь вездесущие мальчишки да редкие рыбаки, имевшие здесь гаражи и лодки.
Мы ходили в те края в любую погоду, используя для таких прогулок каждый час свободного времени. Ходили не только с целью отдыха, но и с задачей тренировок и закаливания, к чему я с раннего детства приучал своих сыновей. В какой-то степени для всех нас это было почти вынужденной необходимостью, так как непрерывные болезни детей не давали нам покоя. Частые простуды и ангины потребовали принятия экстренных и нестандартных мер для реабилитации.
Смотрели его все флотские медицинские эскулапы. Смотрели, качали головами, рекомендовали всякие антиастматические средства, которые... ничем ему не помогали. Вывезти же его на время из Приморья не было никакой возможности – служба намертво привязывала меня к Владивостоку. И никаких инструкций и указаний относительно перемены климата в связи с болезнью детей тогда не существовало. Не было и денег, чтобы хоть жена выехала с детьми на лето в иную климатическую зону. Субсидировать же нас в ту пору было некому. Тане пришлось уйти с работы и целиком посвятить себя детям. Но и этого оказалось недостаточно, ибо ни лекарства, ни уход сами по себе не могли помочь излечению от болезней. Необходимо было принятие более радикальных и нестандартных мер. Единственной оставшейся надеждой для меня были закаливание и физическая тренировка, в которые я сам всегда верил и был убеждён, что в таком малом возрасте эти способы помогут практически при любых, даже очень серьёзных, заболеваниях. Но и к проведению всех этих мероприятий приступать следовало тоже очень осторожно. В данном случае не подходили ни спортивные секции, ни оздоровительные клубы, где могли быть допущены непоправимые ошибки с неблагоприятными последствиями. Поэтому пришлось переключиться на эту работу целиком и полностью мне самому и использовать на это всё своё свободное время. Тут уж было не до диссертации, завершение которой пришлось отложить на неопределённый срок.
Надо ещё раз оговориться, что в подобных случаях физкультурно-оздоровительная программа, конечно же, не ограничивалась 20-30-минутной гимнастикой и обычным гулянием на свежем воздухе. Здесь нужны были часы ежедневной и уже специальной, целенаправленной тренировки, зачастую очень утомительной и даже изматывающей. Чтобы ребёнок мог выдержать это, нужны были особые условия, в первую очередь интерес к занятиям и хоть какое-то удовлетворение от их проведения. Приходилось выполнять десятки разных дыхательных упражнений, упражнений на развитие силы грудных мышц, на развитие общей выносливости.
Надо сказать, что Димыч уже в те годы, в возрасте трёх-четырёх лет, всё отлично понимал и выполнял всю программу беспрекословно. Он по двадцать-тридцать минут ежедневно лежал в ванне, отрабатывая дыхание в воду; осваивал медленный длительный бег, различные общеразвивающие упражнения, в том числе в висе и др. Конечно, делать всё это дома или на улице было бы страшно утомительно. Вот здесь неоценимую услугу и оказал нам Патрокл. Он стал для нас душевной отрадой во время отдыха, а также прекрасным местом для проведения всех видов тренировочных занятий. Там, в лесу, или на берегу моря, вся эта нудная и тяжёлая физкультурная программа выполнялась совершенно естественно, как бы сама собой.
Года через полтора таких занятий мы с ребятами уже могли бежать всю дорогу до Патрокла и обратно, включая все крутые подъёмы, в том числе и на обратном пути от моря. Это составляло в среднем около пяти километров, что для мальчишек пяти-семи лет было уже неплохо. По дороге устраивали разминку в лесу. Прыгали, отжимались, лазили по деревьям. Любимыми упражнениями для них были полёты на деревья, когда я подбрасывал их высоко вверх, а они успевали схватиться обеими руками за толстую ветку и долго висели на ней, подтягиваясь, кто сколько сможет. Рекордсменом тогда был маленький и крепко сложённый Димка, который мог подтянуться в пятилетнем возрасте 15-16 раз. Жене с его несколько «хиловатым» сложением труднее было выполнять подобные выкрутасы. Но в беге на длинные дистанции он не отставал и даже иногда давал нам фору.

Конечно же, для лечения болезней лёгких и носоглотки наиболее эффективно плавание, особенно в морской, солёной воде. В тёплую погоду мы, естественно, осваивали и эту программу. У песчаного пляжа была широкая полоса мелководья, где глубина на расстоянии добрых сорока-пятидесяти метров от берега не превышала одного метра. Вот тут ребятам было полное раздолье для купанья и барахтанья.
Резвиться в тёплой воде здесь было одно удовольствие. Учились плавать и нырять с длительной задержкой дыхания. Ныряние, на удивление, у обоих стало получаться быстро. Уже тогда, в возрасте 5 и 7 лет, они могли проплыть под водой более десяти метров, ещё не умея по-настоящему работать ногами. Устав от купанья, выбегали на берег, валялись на пышущем жаром песке, строили песчаные крепости и устраивали обычную мальчишескую возню. И такие прогулки мы совершали почти каждый день, когда я приходил домой с работы.
В воскресенье и в период отпуска в нашем распоряжении были уже целые дни. Тогда мы уходили в поход с самого утра, нагрузив сумку водой, съестными припасами и принадлежностями для купания. Устраивались либо на песчаном пляже, либо правее, где за огромной отвесной скалой был другой пляж поменьше, покрытый средних размеров галькой. Дно в этом месте было каменистым, заросшим травой, и метров через пятьдесят от берега оно круто обрывалось вглубь. Там, в глубине, на огромных каменных подводных глыбах висели многочисленные морские звёзды. Между камней, на песчаном дне обитали морские ежи, ползали в украденных раковинах раки-отшельники. Повсюду сновали мелкие рыбёшки.
Ближе к осени по всей округе к берегу приплывали бесчисленные полчища белых прозрачных медуз – студенистых созданий, купанье по соседству с которыми уже теряло свою привлекательность. Они могли доставить неприятность своими стрекательными клетками, вызывая жжение на коже лица, шеи и, особенно, при попадании на слизистые. Встречались среди них и огромные красные экземпляры, величиной со столовую тарелку и даже с блюдо. Этот вид был значительно опаснее по эффекту своего «стрекательного» действия.
Мой дед рассказывал, что как-то в период своей службы во Владивостоке в 1907 году он однажды во время морской прогулки на шлюпке ради интереса проткнул кортиком одно такое создание и не вытер лезвие. А потом начал резать им продукты. Последние же вызвали во рту такое жесточайшее раздражение, что деду пришлось срочно прибегать к неотложной медицинской помощи. Поэтому мы, уже зная этот печальный семейный опыт, дотрагивались до таких экспонатов (валяющихся на берегу) только ногой, брезгливо отшвыривая эту трёх-четырёх килограммовую массу с берега обратно в воду.
К счастью для всех нас, любителей моря, в этом районе не водились более неприятные особи этой породы – так называемые медузы-крестовики – маленькие, величиной с монету и с чётко выраженным крестообразным рисунком в центре. Те действительно были опасны, вызывая при соприкосновении с ними сильнейшую реакцию, вплоть до смертельных исходов.
В шестидесятые-семидесятые годы бухта была достаточно богата рыбой. По крайней мере, здесь мы довольно часто встречали рыбаков, промышлявших корюшку, навагу и даже селёдку, как с лодок, так и с берега, вытаскивая рыбу сетями. При ловле с берега использовался обычный в таких случаях метод. Один конец сети привязывался к массивной палке, крепко вбитой в песок, а сеть тянули лодкой метров на 50-70 в море. Затем поворачивали к берегу, охватывая тем самым значительное пространство бухты и собирая здесь свой улов. Основная трудность состояла при этом в том, чтобы вытащить тяжёлую сеть, когда было мало народу.
Однажды осенью мы с ребятами были свидетелями такой ловли и оказали рыбакам символическую помощь. Когда сеть вытянули, рыбаки рты раскрыли от удивления. Она была набита селёдкой. Сотни огромных серебристых рыбин трепетали в ней. До этого селёдка в нашу бухту заходила довольно редко, и такую удачу рыбаки приписали только нашему чудодейственному вмешательству. На радостях они разрешили взять с собой столько рыбы, сколько мы можем унести. А у нас, как на зло, было всего два небольших целлофановых пакета. Пришлось мне снять ещё и майку, наполнив её дополнительным десятком отборных рыбин. Это была неплохая добавка к нашему обычному рациону.
В последние годы ловля рыбы в бухте сетями прекратилась. По крайней мере, видимых следов этого я не наблюдал. Возможно, это было связано с официальным запретом и серьёзными штрафными санкциями. Но рыбацкие шлюпки продолжали бороздить бухту, а количество прибрежных гаражей для лодок всё увеличивалось. В одном месте, в самом конце каменистого пляжа, даже появился настоящий бронированный «ДОТ» с массивными железными дверьми, в котором размещалась моторная лодка. Это сооружение стоит и до сих пор на своём месте. Только вот удалось ли хозяину сохранить неприкосновенность своей шлюпки в теперешней обстановке, остаётся вопросом.

Довольно часто мы приходили купаться с маской и трубкой. Вначале этим удовольствием наслаждался лишь я один. Затем ко мне стали присоединяться и ребята. Слева от нашего пляжа в море было большое нагромождение камней и обширные заросли водорослей. Там, на чистом песчаном дне, между камнями удавалось полюбоваться морскими звёздами, морскими ежами, небольшими крабами и рыбёшками, снующими иногда целыми стайками. Можно было встретить и камбалу, зарывающуюся у тебя на глазах в песок и становящуюся совершенно невидимой на фоне песчаного дна. Из водорослей выглядывали маленькие линьки, а на дне отдыхали колючие бычки, достигавшие солидных размеров. Красиво выглядели висящие в воде медузы, медленно шевелящие своими прозрачными куполами. Ярко светились на солнце изумрудной зеленью водоросли. Но большого богатства флоры и фауны в прибрежной зоне здесь не было. Возможно, это было связано с постоянным судоходством в проливе и сильным загрязнением бухты, резко увеличившемся в восьмидесятые и девяностые годы.
Как только ребята научились хорошо плавать, мы стали совершать с ними дальние заплывы, вплоть до первых буёв, расположенных метрах в трёхстах от берега. Особенно приятно было плыть в тихую погоду, когда вода была спокойная и прозрачная. Плывёшь от берега и ещё долго видишь под собой песчаное дно, покрытое островками водорослей и уходящее всё дальше вглубь, и под конец совсем теряющее свои очертания в сплошной синей толще воды. В ветреную погоду плыть было значительно труднее, так как волны всё время захлестывали тебя с головой, мешая движению. После длительного пребывания в солёной воде у меня обычно сильно щипало глаза. Поэтому плавать в маске было приятнее.

Запомнился мне один вечерний поход на Патрокл и ночное купанье. Это было тёплым августовским вечером 1968 года. Тогда у нас на несколько дней остановились два московских научных работника из Института морской медицины, руководимого в то время профессором Е.П. Сергеевым, моим хорошим знакомым по академии. Он их и направил ко мне с просьбой снабдить на период рейса кое-каким научным оборудованием.
Всё необходимое для них было тогда сделано. А вот в качестве развлекательной программы я выбрал патрокловский вариант. Пошли впятером, вместе с сыновьями. Туда шли ещё в сумерках, а купались в полной темноте в тёплой, как парное молоко, воде. Обратно возвращались почти наощупь, видя только силуэты деревьев. (Правда, у нас был карманный фонарик, но у него быстро сели батарейки). Вокруг нас летали бесчисленные светлячки. Столько их я никогда больше не видел. Удивительное было зрелище! Повсюду кружатся светлые, люминесцирующие искорки. То сверкнут маленькой звёздочкой, пролетая мимо, то кружат на одном месте, то устраивают вдвоём-втроём какой-то замысловатый танец над кустами.
Мы любовались ими, наверное, минут тридцать. Потом поймали несколько экземпляров. Это были невзрачные на вид маленькие жучки со светящимся брюшком, в котором как бы переливался, то ослабевая, то усиливаясь, волшебный огонёк. Домой пришли к полуночи, уставшие, но довольные. Прогулка произвела на всех огромное впечатление. Всё в ночном лесу и на море было необычно и таинственно, как в сказке.

Бывали у нас купанья и в штормовую погоду. Тут уж надо было держать ухо востро. Чуть зазеваешься, и волны вышвырнут тебя на берег метров на десять-пятнадцать. Могли и раздеть при случае, как это случалось иногда с неопытными и не в меру ретивыми купальщиками, решавшими несколько охладиться после принятия спиртного. Происходило это чаще по вечерам, когда на пляже было не очень много народу. Но созерцателей в таких случаях всегда хватало.
Любо было видеть, как выходящая из воды русалка с развевающимися волосами (любительница экзотических купаний) вдруг получала внезапное ускорение и, задрав ноги выше головы, неудержимо неслась на берег, укладываясь на прибрежный песок где-то уже у самых каменных откосов. При этом кричать от страха она начинала только после приземления, не замечая, что её мини-купальные принадлежности находятся уже в объятиях Нептуна. Когда же её затуманенный взор наконец обращался к своим собственным телесам и обнаруживал изменения, произошедшие в их внешнем обличии, визг и вопли потерпевшей перекрывали тогда даже всё заглушающий шум прибоя. Бывало, что у неосторожных любовных парочек какая-нибудь особо разгулявшаяся волна подхватывала и уносила оставленную без присмотра одежду. И их владельцам приходилось устраивать тогда «гонки за лидером», догоняя уносимые в море предметы.
Случались на море и трагические случаи. Так, однажды в какой-то праздничный день, когда на пляже была масса народу, один из одурманенных алкоголем купальщиков всё же не выдержал борьбы со стихией. С ним долго возились спасатели (а такие бывали на этом пляже в прежние годы в период массового купанья), потом медицина. Но всё оказалось бесполезным.
Был я свидетелем ещё одного несчастья. Однажды в яркий солнечный день, в самый разгар купания, к берегу подошёл моторный катер. Кругом в воде возились мальчишки. Вдруг мотор взревел, и лодка понеслась по воде, описывая неширокие круги. Двое мужчин, сидевших в ней, растерялись и не сообразили, чем всё это грозит и как остановить лодку. А когда заглушили мотор, было уже поздно. Винтом зацепило купающегося рядом мальчишку лет двенадцати, и его, всего в крови, мужчины втащили в катер и понеслись, вероятнее всего, в район Диомида, где можно было получить медицинскую помощь. Не помню, были ли тогда со мной ребята, но наука всем пловцам была хорошая – насколько могут быть для них опасны любые моторные лодки!

В шестидесятые годы вода в бухте была почти всегда чистая. С середины же восьмидесятых всё чаще стали отмечаться случаи загрязнения бухты мазутом. Идёшь к морю и уже издали ощущаешь сильный специфический запах. Подходишь – и действительно, вся прилегающая к берегу часть бухты покрыта слоем нефти, которая выкатывается волнами на песчаное побережье. После этого долго ещё на камнях, на водорослях, на песке остаются чёрные сгустки, которые прилипают к ногам, рукам и доставляют массу неудобств отдыхающим. Иногда же по бухте плавают лишь небольшие и тонкие очажки нефти, почти не заметные с берега. Плывёшь и неожиданно оказываешься в самом центре такого радужного пятна. Естественно, волосы, лицо, руки становятся пропитанными нефтью и долго не поддаются всем нашим моющим средствам. К счастью, период детства ребят прошёл в относительно благоприятных условиях жизни этого очаровательного очажка природы. И мы в основном наслаждались прозрачной голубизной нашей любимой бухты и спокойной жизнью окружающего её леса.

С конца шестидесятых, когда дети наши подросли, мы стали ходить на Патрокл уже большой и шумной ребяческой ватагой, забирая с собой всех соседских мальчишек из нашего и других подъездов. Конечным пунктом путешествия всегда было море. Тут можно было порезвиться на песке, позагорать, покупаться, разжечь костёр, устроить кучу-малу – да и мало ли здесь было иных мальчишеских забав!
Я устраивал ребятам различные соревнования – в беге, в прыжках, в метании на дальность. В беге всегда побеждал самый быстрый и шустрый Юрка, который был на год старше нашего Димы. Да и Димыч не отставал. Нёсся за ним вслед, обгоняя пока ещё слабого на спринтерских дистанциях Женьку и тяжеловесов Серёжку Солдатова и Игоря, а также Сашку Логвинова, ровесника Женьки. В прыжках же никто не мог победить очень резкого и уже хорошо координированного Димку. Тот всегда побеждал и в тройном прыжке, прыгая, как кузнечик, легко отталкиваясь от земли. Неплохо он кидал и камни. Но пока ещё сила и масса более старших ребят в данном случае брала верх.
В нырянии Димыч тоже был непобедим. Отработав длительную задержку дыхания, он на несколько метров опережал остальных мальчишек, особенно Игоря и Серёжку, положительная плавучесть которых позволяла им погружаться в воду только передней частью тела. Остальная же часть могучих телес всё время сверкала снаружи и задерживала движение. С другой стороны, именно эта плавучесть давала им огромную фору в плавании (вернее, барахтании) на поверхности, что они могли делать практически бесконечно. Остальные мальчишки уже давно дрожали, как суслики, а эти двое только начинали набирать обороты. И каждый старался продемонстрировать в воде своё превосходство. Тут уж за ними нужен был глаз да глаз. И мне самому было не до купания.
Надо сказать, что все мальчишки слушались меня беспрекословно. И вообще они были очень хорошими ребятами. Среди них не было никогда ни ссор, ни грубостей по отношению друг к другу и, уж тем более, драк. Крику и шуму было, конечно, всегда предостаточно. Но все споры всегда решались мирным путём. Да в общем-то, и споров серьёзных никогда не было. Они все жили как бы единой, дружной мальчишеской семьёй с едиными интересами. И мне с ними всегда было легко и весело.
Иногда на менее дальние расстояния я брал с собой и некоторых соседских девчонок, в частности Логвинову, ещё совсем малышку, но мужественно бегущую рядом со всеми по лужам. Случалось ей при этом и шлёпнуться с размаху прямо в грязь, но в лесу это уже не имело никакого значения. Да ребят за эти мелочи и не ругали.
Родители вначале побаивались отпускать такую гурьбу со мной. Однажды даже пошли на подстраховку Зина Солдатова с Валей. Но убедились, что всё проходит надежно и хорошо. И такие совместные походы, пусть и не регулярно, но продолжались у нас вплоть до нашего отъезда с Монтажной в район бухты Тихой.
Однако, как я ни следил за ребятами, как ни приучал их к порядку и дисциплине в лесу и на море, без инцидентов и приключений всё же не обходилось. Правда, происходили они в основном с нашими детьми. Так, однажды, когда мы втроём собирали лилии на южном склоне сопки, неожиданно куда-то исчез Димка. Только что перекликались, слышали его голос, и вдруг он замолчал. Мы с Женей в этот момент успели спуститься по склону метров на пятьдесят-шестьдесят, а Димыч застрял где-то на верхних этажах сопки. Мы кричим уже во всю мощь в его предполагаемом направлении... Молчание. Кричим во все стороны – вновь тишина. Что такое? Куда мог деться? Сколько раз вот так вместе ходили сюда, а такого никогда не случалось. Он уже знал лес, знал, как вести себя в лесу, и обычно не отставал от нас, находясь по соседству и всё время откликаясь. Может быть, мы просто быстро спустились, и он не слышит нас там, наверху?
Бежим с Женькой наверх, продолжая непрерывно звать его. Прибегаем к ДОТу, откуда начинали спуск – и тут всё пусто. Кричим во все направления. Снова молчок. Тут уж мне стало не по себе! Что делать и где теперь искать? Да и что могло с ним случиться? Похитить его не могли. Никого в лесу не было. Да и случаев таких в те годы не наблюдалось. Тогда была совсем иная жизнь – спокойная и размеренная – не чета теперешней. Не было разгула бандитизма, не было постоянного страха за родных и близких. И в лесу можно было ходить совершенно спокойно. Значит, сын мог только испугаться, отстав от нас, и помчаться с испугу домой. Дорогу-то он знал хорошо.
Бежим домой. Несёмся, что есть духу. На полпути встречаем двух взрослых мальчишек. Спрашиваем, не видели ли они такого-то малыша? Да, отвечают, недавно пробегал один бутуз. Бежит и вопит на весь лес. Даже не ответил нам ничего. А несётся, как лось, – и не догонишь!
Ну, немного отлегло. Значит, он! И правильно движется. Припустили ещё быстрее, насколько Женька выдерживал. Прибегаем домой, звоним. Неужели нет?! Нет, идут, открывают. Испуганная маман смотрит, ещё до конца не понимая, что же произошло. Зарёванный Димыч сидит в комнате и, увидев нас, припускает ещё сильнее. Ну, уж ладно, всё прошло. И больше не повторится.
– Как же ты так, вдруг взял да и убежал? Ведь далеко же, да и опасно одному-то?
– А я потерялся, – отвечает. – Вы убежали, а я один наверху остался. Трава высокая, выше головы. Кричу и никого не слышу. Думал, вы домой ушли.
– Дима, как же мы могли без тебя уйти? Разве мы могли тебя оставить?!
Молчит. Не сообразил, значит, от страха. Да, в нашей густой траве можно и заплутаться и испугаться малышу, каким был тогда Димка. Ему ведь было менее пяти лет! Хорошо ещё, что всё вот так кончилось. А если бы с перепугу он побежал не в ту сторону? Или мы пришли бы домой раньше него?!
Да, вина во всём случившемся, безусловно, только моя. Не все ситуации предусмотрел и не все инструкции проработал. Потом-то мальчишки уже хорошо знали, что делать в подобных случаях. Потерялся в лесу, сиди на этом месте и никуда не бегай! И кричи погромче во все стороны. Тебя всегда здесь найдут! И Дима это запомнил основательно. Спрашиваю, где ты будешь находиться, если вдруг ещё раз потеряешься?
– Не потеряюсь!
– Ну, а если всё-таки случится?
– Буду на ДОТе.
– Ну, ладно, пусть на ДОТе. Тебя там всегда найдём, даже если ты и в другом месте потеряешься.
– Ну, а сколько времени ждать будешь?
– Долго...
– Ну, примерно, сколько?
– Пока есть не захочу.
– Да, голод тоже веский аргумент. И с этим в период поисков надо считаться. Так что, Дима, будем торопиться! Не бойся! Но лучше всё же не теряйся!

Произошла однажды неприятность и с Женькой. Но уже на берегу моря. Полез неосторожно на скалу и сильно поранил себе палец. Бывает – со всяким подобное может случиться. Ото всех неприятностей не застрахуешься. Главная неприятность была в том, что через несколько дней сын должен был участвовать в фортепианном концерте в музыкальной школе, и его учителя возлагали на это выступление большие надежды. Пришлось отдыхать, хотя сам он очень жалел о случившемся, и даже всплакнул немного. (Чудак! Нет бы радовался, как остальные мальчишки в подобных случаях – ему было-то тогда всего семь лет!).
Ну, в этом случае моей вины в происшедшем было немного. Разве что должен был лезть впереди и отбрасывать все стеклянки, встретившиеся по пути. Да разве всё сбросишь! Их тут уже тогда было столько понакидано! В море они постепенно шлифовались, а вот на берегу долго сохраняли свою повреждающую силу.

В период жизни на Монтажной было у нас с ребятами ещё одно увлечение – это рисование. Я пытался привить им любовь к рисованию с натуры. Иногда мы с этой целью выходили на природу. Рисовали море, лес, букеты цветов, натюрморты. Чего-нибудь значительного в плане живописи никто из нас не добился. А вот некоторые пейзажные зарисовки и букеты в акварели и до настоящего времени украшают стены нашей владивостокской квартиры, напоминая о светлых временах детства и о красоте любимого всеми нами Патрокла.

Зимой хождение на Патрокл у нас прекращалось, так как малым ребятам трудно было пробираться по глубокому снегу (в шестидесятых годах снежный покров в лесу был значительным). Чаще всего мы брали с собой санки и устраивали катание на склоне ближайшей к нам сопки. Дорожка в гору была хорошо утоптана жителями размещавшегося по соседству частного сектора и представляла неплохую санную трассу, как с крутыми, так и с довольно пологими спусками. Однако здесь было и одно довольно существенное «но» – это растущие по обе стороны от тропинки деревья. Поэтому разрешать ребятам ездить одним здесь было опасно, и я катался с ними по-очереди. Или же позволял проехать лишь небольшой участок склона, перехватывая их на полпути. И лишь однажды разрешил прокатиться им чуть подальше, где склон был более пологим и ровным, без изгибов. Сам встал для страховки метрах в двадцати внизу. Дальше дорога несколько изгибалась, и была опасность столкновения с растущими поблизости деревьями. Предупредил мальчишек, чтобы сильнее тормозили ногами и не разгонялись.
Смотрю, поехали. Но не тормозят, а всё набирают скорость. Кричу, чтобы тормозили. Но куда там! Санки уже несутся. Конечно, ребятам уже не свернуть, и они вполне могут врезаться в ближайший дуб. Надо останавливать. Бросаюсь боком под санки. Те врезаются в меня, переворачиваются. Мальчишки кубарем летят через мою спину и ещё долго катятся по утрамбованной дороге, пока их не останавливает глубокий снег на обочине.
Да, такой вариант катания им явно понравился. Кричат, давай ещё. Только мы теперь с самого верха поедем. А ты здесь же ложись. Тогда вон туда улетим, прямо в снег! Им-то хорошо: через трамплины все мальчишки любят прыгать. Но вот мне изображать из себя трамплин было не очень приятно. Ушибленная нога после этого сильно болела и довольно долго напоминала об этом приятном для ребят событии. А в тот раз я с трудом добрался до дома. Какое уж тут было катание… Да ещё с трамплином!

С переездом на Тихую наши жизненные принципы не изменились. Но значительно разнообразились маршруты наших походов. Появились новые направления, в том числе на Горностай и в прилегающие к нему районы, а также на Тихобухтинский пляж, где мы бывали ещё до застройки этого района. Однако и Патрокл мы не забывали. И под конец всё-таки именно он остался самым любимым местом нашего отдыха.
С Тихой до Патрокла было несколько дальше, чем от Монтажной. Однако и мы были уже более тренированными, и расстояние было для нас не помеха. Часто нас сопровождали наши новые друзья – Игорь Потиевский, Женька Фарафонтьев, Игорь Меньшиков. В этот период наши тренировочные занятия стали значительно разнообразнее. Помимо общефизической подготовки, развития силы, выносливости, ловкости, ребята стали заниматься и отдельными видами спорта. В их число входили плавание, настольный теннис, волейбол, а затем и футбол.
Как ни странно, плавать ребята научились не на море, а в реке – на Уводьстрое, в Иванове в 1972 году, и с этого времени перестали бояться воды и плавали со мной до самых буйков. Быстро освоили и брасс и кроль, но предпочитали первый стиль плавания. И уже с 1973 года легко перегоняли меня, несмотря на все мои старания. Теннисом активно занимался Дима. Но мы все вместе во время прогулок имитировали различные элементы теннисных движений.
Игры с мячом доставляли всем огромное удовольствие. Но спортивных площадок нигде в окрестности не было. Поэтому приходилось играть без сетки. Играли в круг. Отрабатывали подачи, приём мяча. Удобнее всего это было делать на ДОТе. К тому времени площади под бывшие картофельные поля уже пустовали, и мы использовали это свободное пространство для тренировок. Я кидал с силой ребятам мяч, а они, стоя метрах в десяти от меня, отражали удары. Тренировались до тех пор, пока не начинали болеть предплечья, на которые приходилась основная нагрузка. Здесь же, на вершине сопки, устраивали мы и футбольные баталии, когда приходили целой футбольной командой.
Рядом с ДОТом располагалось ещё одно наше любимое место для отдыха. Это была небольшая поляна под двумя развесистыми липами. Здесь мы часто отдыхали после тренировок, лазили на нижние ветви деревьев, спускались по ним до самой земли, подтягивались. Здесь же росли дикие яблони, огромный куст боярышника, которые ребята также часто использовали в своих тренировочных «восхождениях», а осенью собирали с них довольно вкусные плоды и ягоды.
Другим промежуточным пунктом отдыха и тренировок был у нас турник. Это была стальная труба, надёжно закреплённая между двумя дубами на высоте более двух метров. Располагался он в районе ДОСов и, по-видимому, служил когда-то для занятий личного состава. Как рассказывал нам один знакомый теннисист-ветеран, этот турник существовал ещё в сороковых годах, и он тренировался на нём во время пробежек в этом районе. А теперь и мы использовали его в своих тренировках. Конечно, на нём было несравненно удобнее выполнять упражнения в подтягивании, чем на ветках деревьев, и ребята устанавливали здесь свои рекорды.
Следует отметить, что наши усилия в области физкультурно-оздоровительной работы не прошли даром. Через полтора года таких настойчивых занятий у ребят прекратились простудные заболевания, а у Димы не повторялись больше приступы астмы. В то же время его уровень общефизической подготовки настолько повысился, что он, начиная с 1974 года, мог свободно участвовать в соревнованиях по настольному теннису в группе взрослых, и далеко не безуспешно – приближаясь уже к первому взрослому разряду. Он был намного тренированнее своих сверстников и давал им фору практически в любых упражнениях.
Интересно было наблюдать, как преодолевает подъём в сопку во время бега вся наша команда. Дима с Женей бежали ровно, спокойно. А вот бедняга Игорёха Потиевский еле плёлся в хвосте. При этом руки и ноги у него заплетались, голова болталась при каждом шаге, склоняясь то вправо, то влево от тяжести и напряжения. Его всё время приходилось ждать, чтобы нечаянно не перегрузить нетренированный организм. Но самого Игорёху перегрузить тогда было не просто, ибо он и сам останавливался на каждом шагу, что-то всё время искал на земле или возился со своими ботинками.

Все те годы, вплоть до середины семидесятых мы гуляли по лесам Патрокла совершенно свободно, не опасаясь ни двуногих, ни многоногих агрессоров. Но со второй половины семидесятых положение в этом отношении стало меняться к худшему. Первыми стали нарушать наш покой клещи. Они как-то совершенно неожиданно появились в наших краях и начали плодиться с невероятной быстротой. Если в 1975-1977 годах можно было встретить лишь единицы этих паразитов и пока только в траве и кустарниках, то уже в конце семидесятых они тревожили нас по всему лесу.
Приходилось постоянно быть начеку, непрерывно осматриваясь и прибегая к защитной противоклещёвой экипировке – надевать однотонную одежду, заталкивать брюки в носки, а рубашку в брюки. Всё это заметно снижало настроение во время лесных прогулок. Осматриваться каждые десять минут, всё время проверять свою шею, голову, руки, дома выворачивать всю одежду, тщательно просматривая её – кому это будет нравиться! Но сейчас этот ритуал стал уже обязательным, ибо к восьмидесятым годам в лесу стало так много клещей, что они просто сыпались с деревьев на наши бедные головы во время весенних и летних прогулок. Как-то раз я решился немного позагорать в лесу в начале мая и за два часа собрал с себя более трёх десятков этих изголодавшихся кровопийцев.
Откуда взялись они в наших лесах, как появились, и почему их раньше не было здесь?! Вероятнее всего, ответом на все эти вопросы является тот факт, что до шестидесятых годов с ними просто активно боролись в этой зоне, поскольку здесь располагались многочисленные воинские части. Говорят, что даже обрабатывали значительные площади лесов дустом, убивая всё живое. Вполне возможно, что это было именно так, ибо мир пернатых и мир насекомых в те годы, когда мы познакомились с Патроклом, был несравненно беднее, чем в последующие десятилетия. Прекращение же обработок способствовало быстрому развитию жизни в этом районе. Стали гнездиться многие птицы, размножились фазаны, бурундуки, мыши. Перекочевали лисы, хорьки и др. Все они и перенесли с собой клещей из близлежащих, а может быть, и отдалённых районов.
Так что же лучше – с клещами и вместе с тем с богатыми лесами, или же без того и без другого одновременно? По-моему, лучше с богатыми лесами, но без клещей! А для этого данной проблемой надо заниматься основательно, изыскивая совершенные способы борьбы с ними, а не заниматься только констатацией факта эндемической опасности тех или иных районов и проведением прививочных мероприятий. Не может быть, чтобы в природе не нашлось биологических методов борьбы с ними, так же, как и с комарами и другими паразитами. Для этого и существует большая наука!
Первым, кто пострадал из всей нашей команды от этих незваных пришельцев, был, конечно же, Игорёха Потиевский. Ему почему-то не везло больше всех. И в школе его чаще других вызывали к доске и заставляли страдать из-за низких отметок. И по физкультуре у него всё получалось хуже. И на Патрокле именно его вместе с Димкой как-то поймали незнакомые взрослые мальчишки, и он не смог от них убежать, в то время как Димыч сумел сам вырваться из их цепких объятий. (Потом, правда, и Игорёху отпустили, дав в назидание пару пинков вдогонку). А тут ещё и клещ впился за ухом.
Почему из всех остальных он выбрал именно Игоря, да и когда он сумел это сделать, было совершенно непонятно. Мы и в лес-то не заходили. Значит, тот «учуял» своего избранника по дороге, спикировав откуда-то сверху, с кроны деревьев. Или же это произошло на пляже. Но тут до ближайших деревьев было около сотни метров. Какой, значит, надо было обладать притягательной силой, чтобы дать учуять себя с такого расстояния! Вот и пришлось нам вместо купания вести беднягу в травмпункт, а потом три недели надеяться на благоприятный исход, ибо противоэнцефалитной сыворотки тогда не было; только с девяностых годов краевая СЭС стала обладать такой возможностью.









БОГАТСТВА  ПАТРОКЛА

Но всё же, несмотря на клещей, лес оставался для нас и все последующие годы не меньшей отрадой, чем море. Постепенно мы познакомились со всеми его богатствами. Прежде всего, это были цветы. Здесь мы собирали по весне подснежники, летом несли огромные букеты саранок. Затем появлялись яркие «оленьи рога» вместе с оранжевыми купальницами и голубенькими колокольчиками. В конце лета расцветали сказочно красивые «царские кудри». Ближе к осени радовали глаз жёлто-голубые ромашки, а затем удивительно пахучие белые медуницы. Немало здесь произрастало и лекарственных растений, таких как наперстянка, купена лекарственная, кровохлёбка, несколько подвидов горцев, щавеля. Росли также представители только местной дальневосточной флоры – аралия манчжурская, лимонник китайский, заманиха, актинидия, дикий виноград и др. На удивление, в шестидесятых годах мы здесь редко находили адонисы и ландыши, которые стали бурно развиваться в последующие десятилетия.
В летние и ранние осенние месяцы над цветами на полянах всегда кружились многочисленные насекомые. Особенно много стало их к середине семидесятых годов. Удивительно красивы были здесь бабочки. Среди них выделялись огромные махаоны, адмиралы, бабочки «павлиний глаз», жемчужницы. Встречались и более мелкие, но не менее красивые виды – голубенькие, красные, чёрно-коричневые и других оттенков. Они сидели на цветах сразу по три, по четыре и более, создавая удивительную по красоте картину. Входишь на такую залитую солнцем поляну, сплошь покрытую цветами, и дух захватывает от всего многообразия изумительных форм и красок. Мы фотографировали эту красоту на цветные плёнки. Снимали и с телеобъективом, и с насадочными кольцами и без них. До сих пор у нас сохранилось несколько альбомов этих снимков.
Привлекали наше внимание и другие живые существа, обитавшие в этих местах. Прежде всего, это были птицы и среди них желтогрудые иволги, зелёные и чёрно-красные дятлы, синички, поползни, а также многочисленные фазаны, непонятно каким образом сохранившиеся почти в городской зоне. Повсюду на деревьях прыгали бурундуки. Водились хорьки, ежи, змеи. В норе около ДОТа одно время даже обитало семейство лисиц, увидеть и заснять одну из которых посчастливилось нашему Диме. А вот Жене повезло в другом – он заснял удивительно пушистую белку, откуда-то прискакавшую в наши края. Но всё это было в семидесятые годы.
Сейчас ни лис, ни белок здесь уже не встретишь. Однако фазаны по-прежнему водятся в изобилии. Идёшь по лесу и видишь, как метрах в пятнадцати от тебя тихо движется серенькая курочка. Отводит в сторону от гнезда или выводка. И долго сопровождает тебя, пока не убедится в безопасности семейства. Или вдруг выскочит из-под куста и понесётся в сторону огромный петух с длинным хвостом. Несколько раз видел их, гордо шествующих через автотрассу, ведущую к кладбищу.
Движение автотранспорта здесь довольно оживлённое. Но вряд ли для этих птиц машины представляют серьёзную опасность. Реак¬ция у них отменная. Это не наши глупые домашние куры, которые так и норовят попасть под колёса. По-моему, у кур что-то сдвинуто в восприятии движущихся предметов, поскольку они бегут всегда не от машины, а наоборот – по направлению к ней. Едешь на велосипеде и видишь, как одна или две вот такие дурёхи из находящейся по соседству стаи изо всех сил несутся рядом с тобой наперегонки, параллельным курсом, неистово крича и махая крыльями. И пока не перебегут тебе дорогу под самыми колёсами, не успокоятся. Уж как мог попасть под паровоз только набирающего скорость поезда наш шуйский петух, и представить себе не могу! Фазаны, конечно, другое дело. Им здесь в зарослях густых кустарников одно раздолье. Сквозь кусты не так-то просто пробраться. Да и стрелять в пригородном районе запрещено. Правда, выстрелы иногда слышатся. Но стреляют ли из ружей, или мальчишки из самопалов, понять трудно.
Однако была и другая опасность для обитателей местного леса. Это полудикие собаки, непрерывно рыскающие большими стаями по всем окрестным лесным массивам. Они выработали тактику широкого охвата и прочёсывания местности, по-видимому, приносящую свои плоды. Я неоднократно встречал в лесу разбросанные фазаньи перья и другие свидетельства происходивших кровавых пиршеств. Это была, безусловно, их работа. А однажды я был свидетелем, как такая свора из шести или семи собак подняла в воздух огромного петуха, который взлетел на дерево и орал там диким воплем от страха, а дальше лететь почему-то был не в состоянии.
Вообще эти птицы летают в самых крайних случаях, предпочитая неслышно скрываться шагом. Как-то раз, тихо идя по тропинке, я почти наткнулся на фазана, стоящего на краю её ко мне спиной и что-то выискивающего в кустах. То, что он меня не услышал и подпустил так близко, было вполне объяснимо, так как в тот день дул сильный ветер, и в лесу стоял сплошной гул. Я подошёл к нему метра на полтора и мог бы, наверное, даже попытаться схватить за хвост, но стал наблюдать, как же он поведёт себя дальше. Секунд через двадцать он всё-таки снизошёл повернуться в мою сторону и настолько обалдел от неожиданности, что понёсся прямо на меня (совсем как наш глупый шуйский петух, попавший под паровоз), проскочил рядом с моими ногами через тропинку и только после этого замахал крыльями и оторвался от земли, крича от ужаса. Пролетел метров пятнадцать и скрылся в кустах. То ли у них на большее расстояние сил не хватает, то ли тактика выработалась такая – но так бывает всегда. И на деревья они, как правило, не взлетают. В случае с собаками это было, скорее, исключение.
Пожалуй, фазаны были единственной добычей собак в нашем лесу. Поймать бурундуков для них было, наверное, практически невозможно. Те всегда успевают взобраться на дерево или в нору. Бегут, пищат, предупреждая остальную свою братию об опасности, и через пару секунд их уже и не видно. Когда идёшь, не обращая на них внимания, то подпускают тебя поближе и с любопытством разглядывают из-за ствола дерева или из своей норы.
Дима в какой-то год даже подружился с одним таким шустреньким бурундучком – Мишкой. Тот подпускал его к себе метров на пять, принимал подарки в виде семечек и орехов. И не забыл своего друга, встречая его в последующие сезоны. Я же лишь однажды чуть не поймал такого проныру в фуражку, когда тот с перепугу скакнул от меня на тоненькое деревце, стоящее посреди небольшой полянки. Прыгнуть оттуда уже было некуда, и бедняга ждал своей участи среди ветвей и листьев на самом верху берёзки. Я тряхнул деревце пару раз, и бурундук полетел вниз, широко растопырив лапы в стороны. Но я не стал подставлять фуражку, опасаясь его острых зубов. Да и зачем было причинять ему дополнительные неприятности! И тот удрал восвояси в более надёжное укрытие.
Помимо фазанов, мы встречали здесь и других представителей пернатого царства. С удовольствием наблюдали за иволгами – райскими красавицами местной пернатой фауны. Они всегда прилетали в наши края в одно и то же время – где-то к девятому мая, и тогда в разных уголках леса слышалось их приятное и характерное пение. На территории двух окрестных сопок их поселялось три или четыре пары. Мы видели даже одно из их гнёзд, висящее на тоненькой веточке высоко на дереве над глубоким оврагом.
Любовались мы также уверенной работой красавцев дятлов на сухих стволах деревьев. Смотрели, как огромные стаи скворцов очищают лес от бесчисленных серо-зелёных гусениц, периодически появлявшихся на листьях и ветках дубов и висящих повсюду на своих тоненьких шелковинках. Иногда удавалось увидеть и грозного филина, неподвижно сидящего на толстой ветке или беззвучно перелетающего с одного дерева на другое.
Находясь на берегу моря, мы частенько наблюдали каких-то хищных представителей пернатого семейства, удивительно красиво парящих в восходящих потоках воздуха, двигающихся с моря. Иногда они садились на растущие у обрыва деревья и грозно поглядывали вокруг своими немигающими глазами.
Однажды вечером, уже почти в сумерках, одна из этих птиц почему-то выбрала себе место для отдыха на крутом склоне скалы; уцепилась за него когтями и, по-видимому, заснула в такой позе. Я ради интереса попробовал приблизиться к ней и рассмотреть, чем это она там занимается. Но подобраться сумел только метров на пятнадцать. Крикнул несколько раз, но она не обращала на меня внимания. Даже интересно стало. Взял небольшой камушек и кинул в её направлении, желая отвлечь её от глубоких размышлений. Эффект же оказался несколько неожиданным. Во-первых, камень угодил не в скалу, а прямо в широкую спину хищника и, по-видимому, доставил ему некоторые неприятности. А, во-вторых, эта пичуга вместо того, чтобы улететь со страху, как это делает большинство других летающих созданий, вдруг камнем устремилась в моём направлении. Я только успел взмахнуть свободной рукой, скорее прикрываясь ею от разъярённого хозяина здешних небес, чем пугая его.
К счастью, он за эту долю секунды полёта успел сориентироваться в ситуации и в последнее мгновение отвернул в сторону. Иначе могли бы быть серьёзные неприятности, ибо лапы его внушали мне определённые опасения. Да и просто удар массы около килограмма, выпущенной как из катапульты, мог доставить мне много забот в последующем. Оказывается, опасно вторгаться вот так, не зная особенностей поведения животных, в сферу их обитания и тем более посягать на их спокойствие. Я видел, в частности, как колонии чаек отстаивают здесь, на берегу моря, свои привилегии.
Как-то в окрестностях появился довольно большой чёрно-белый кот, по-видимому, охотившийся в лесу на полевых мышей и решивший разнообразить на берегу моря своё меню. Чайки как раз поедали оставшуюся после рыбалки большую рыбину, очевидно, выброшенного бычка. Кот быстро спустился с крутого склона и устремился к добыче. Птицы, вначале оторопевшие от неожиданности, взмыли все разом вверх. Но, увидев, что их лакомая добыча ускользает, немедленно переменили тактику, и вместо бегства стали непрерывно атаковать наглеца, пикируя на него одновременно с разных сторон всей своей стаей.
Кот в первый момент пытался огрызаться и даже махать лапами на атакующих. Но у тех, по-видимому, данный вариант атаки был основательно отработан, и агрессор это сразу почувствовал. Поэтому он, схватив добычу в пасть, потрусил с ней к спасительному лесу. Но на пути был ещё крутой склон, взобраться на который с тяжёлой добычей было гораздо труднее, чем бежать по ровному берегу. К тому же раздосадованные и разгневанные таким нахальством птицы, по-видимому, перешли от угроз к делу, и коту то и дело приходилось выпускать добычу и бросаться в их направлении. Ему каким-то чудом удалось добраться до середины склона, и он уже ни в какую не хотел расставаться с добычей, даже получая солидные тумаки от нападавших птиц.
То, что клювы у них имеют достаточную прочность и силу, в этом не приходилось сомневаться. Я видел результаты их работы на берегу, в частности, проломанные черепа крупных рыбин, мышей и даже крыс, каким-то образом оказавшихся в их владениях. Но кот всё же был не крыса, и с его когтями приходилось считаться, ибо белые перышки нет, нет, да и появлялись в воздухе, сопровождаемые ещё большим криком нападавших птиц.
Однако видя, что похититель уже подбирается к заветному краю склона и готов улизнуть в кусты, чайки прямо-таки осатанели и стали атаковать уже не поодиночке, а стройными рядами. Набирая скорость, они мчались на кота со стороны берега, почти задевая его своими крыльями. Удивительно точно подобный эпизод изображён в одном из мультфильмов – оказывается, подобные сценки временами встречаются в действительности.
Между тем одна атакующая птичья волна следовала за другой, и кот не выдержал. Выбрал удобный момент и молниеносно ринулся в спасительные кусты, оставив добычу её бывшим хозяевам. Те ещё немного покружились над кустами, покричали для острастки и вернулись к своей рыбе, быстро прикончив её тут же, на краю обрыва. Да, одному, даже очень большому коту, с такой ватагой не совладать.

Проживали в наших лесах и огромные чёрные вороны, также строго охраняющие свою территорию. С такими птицами, уверен, ни одна кошка не будет вступать в споры и покушаться на их гнёзда. Поэтому охраняли они свои владения в основном от двуногих посетителей, и охраняли весьма старательно. Стоило приблизиться к их гнезду метров на сто, как сразу вокруг тебя начиналось кружение вначале одного, а потом уже и двух представителей семейства одновременно.
Вначале, на дальних подступах к гнезду, облёты были тихими, спокойными. Ворон лишь садился над тобой на ближайшее дерево и следил за твоими действиями. По мере приближения к гнезду это парение становилось всё настойчивее и угрожающее. Ворон начинал демонстрировать своё возмущение, обламывая клювом довольно крупные ветви и сбрасывая их в твою сторону. Во время движения он начинал атаковать тебя сзади, пролетая почти над самой головой, но так, чтобы не попасть нечаянно под твою руку, поднятую кверху. Умная же всё-таки бестия! Одновременно оба представителя семейства начинали орать во всё горло, продолжая кружить над твоей головой.
Я пробовал отгонять их палками. Они отлетали на должное расстояние и оттуда продолжали кричать на весь лес. «Бандит идёт!», или ещё что-нибудь подобное. Даже цветы не давали собирать вблизи места их обитания. Только наклонишься, как на тебя сверху летит какая-нибудь палка или ветка. Хорошо ещё, что у них нет привычки поливать тебя помётом, как это делают другие птицы в минуты опасности. Тут уж не отмоешься! Запашок, наверное, специфический. Да и количества поливочного материала хватило бы, чтобы облить с ног до головы.
Я однажды попал под такую атаку сравнительно небольших пичужек. Так и то наложили на фуражку, на куртку и за шиворот даже сумели угодить. Сразу и понять не мог, что за манна небесная на меня с неба сыплется. А когда сообразил, выгребая из-за воротника солидную порцию скользкой и довольно противной жижи, то так на них обиделся, что даже хотел дать им настоящий бой. Однако вовремя одумался, приняв в расчёт и их аргументы, и перешёл на соседнюю поляну.
А ведь ничего плохого и не делал в тот момент для их птичьего потомства. Просто собирал земляничный лист под деревьями и не придал значения всё более настойчивым крикам двух пичужек. Когда же началось пикирование и стрельба, то было уже поздно. Как из пулемётов летело и одновременно с двух направлений! Вероятно, я нечаянно приблизился к их гнезду с птенцами или же к слётышу, скрывавшемуся в траве где-то поблизости. Птичьи интересы, безусловно, надо уважать и уступать их просьбам и требованиям, иначе можно попасть в подобную неприятную ситуацию.
Правда, то были наши, ивановские пичуги. А здесь, в Приморье, даже вороны до такого не додумаются. И слава Богу! На них я просто потом перестал обращать внимание. И в конце концов видя, что я постоянно хожу в этих местах и даже не смотрю на их гнёзда, они смирились с моим присутствием. Но всё равно каждый раз встречали меня где-то на границе своих владений, только уже молча.

Довольно часто в этих местах встречались мне полудикие собаки. Особенно много стало их в последние годы. Основу их, по-видимому, составляли псы с соседних хуторов. Пополняли эти стаи и пришельцы из других районов города. Видел я в этих стаях и хороших, породистых животных, в том числе и больших собак. Такие могли представлять опасность не только для фазаньих выводков. Идёшь по лесу и слышишь, как вокруг тебя трещат сухие кусты во всех направлениях. Уже знаешь, что несётся свора. А они всегда куда-нибудь спешили, проносясь мимо, и только ускоряя ход после твоего крика или свиста.
По весне я неоднократно находил в лесу собачьи выводки. Маленькие, ещё слепые сосунки обычно лежали прямо на голой земле в небольшой ямке, вырытой матерью, и спали, мирно посапывая. При моём приближении начинали ползать, подымать головки, попискивать. Но руку мою за родственную не признавали. Сразу пытались спрятаться от неё, залезая поглубже под тела своих собратьев. Мамаш рядом с такими выводками я ни разу не видел и не слышал, даже в том случае, когда прятался где-либо поблизости.
А однажды я наткнулся уже на более взрослое семейство. Это случилось где-то в конце апреля – в начале мая. Шёл с бухты и вдруг вижу: на дороге шествуют куда-то штук шесть кругленьких, пушистых и довольно упитанных щенят. И никого поблизости нет. Как они сюда попали? Конечно, сами прийти не могли. Неужели мамаша вывела в надежде, что заберут добрые люди?! Вряд ли такое возможно. И даже для очень умной собаки. Вывести из леса именно на дорогу, именно на ту тропу, по которой идут обязательно все, кто ходит на бухту! Но и людям с хутора незачем их сюда выносить. Те хозяева такими делами обычно не занимаются, используя в подобных случаях более радикальные способы. Так значит, всё-таки мамаша додумалась?
Я тогда долго любовался ими. Ходил рядом, гладил их. Они совершенно не боялись меня – не сторонились, не убегали. Даже, наоборот, пытались бежать за мной вверх по тропинке. Этого я не мог допустить. Не те дома были условия, чтобы содержать, помимо кошки, ещё и щенят. (Одна комната – это не вилла на острове Капри, где юный Дж. Даррелл мог проводить свои наблюдения за жизнью животных, принося домой и целые собачьи выводки). Так и пришлось оставить их на дороге в надежде, что мамаша придёт за ними, заберёт на ночь, согреет, накормит, приласкает уставших и, наверное, испуганных малышей. Но вот что было интересно – с дороги они никуда не сворачивали. Не забегали в траву, в кусты, под деревья. Неужели так учила делать их мать?! Мимолетное наблюдение, конечно же, не могло дать ответа на все эти вопросы.
Одну такую полудикую мамашу я встретил однажды у моря. Она сама выбежала ко мне из кустов на дорогу. Стоит метрах в десяти и жалобно смотрит. Худущая, голодная, соски отвисли и болтаются. Стоит вся мокрая и дрожит мелкой дрожью – в тот день как раз шёл обычный для нашего лета нудный, моросящий дождь, и вся трава и кусты были полны воды. Дал ей всё, что у меня было. Сказал, что завтра ещё приду.

Пришёл в то же время. А она уже ждёт на том же месте. (Скажи после этого, что собаки не понимают человека!). Я принёс ей хлеба, костей, ещё чего-то. Ела со страшной жадностью. Даже не выбирала лучшие куски, как всегда делают не очень голодные псы. Глотала всё подряд, что ближе лежит. Только не стала есть большую краюху хлеба, захватив её с собой после того, как убедилась, что у меня ничего больше не осталось. Посмотрела в мою сторону добрыми, благодарными глазами и потрусила вверх по сопке. После этой встречи у меня был продолжительный перерыв в походах, и я её больше не видел.
Как в своё время с этими собаками ладили здесь лисы? Ведь собаки прочёсывали буквально каждый метр площади и, безусловно, знали о лисьем убежище. Вряд ли, конечно, сами полудикие, они считали лис своими врагами, или серьёзными конкурентами. Скорее всего, они просто наведывались к ним изредка в гости и, возможно, перенимали у них навыки мышкования.
Мышей в округе было огромное множество. Весь южный склон сопки в её верхней части был буквально прорыт мышиными ходами. Насколько хватало этого лисьему выводку и чем те дополняли себе этот мышиный рацион, оставалось для нас тайной. Вероятно, лисье семейство вполне могло охотиться и на фазанов, если тех лавливали даже местные собаки. А возможно, и неопытные бурундучки попадались иногда на их острые зубы. К тому же на хуторах вовсю распевали петухи, свидетельствуя о наличии самой лакомой для лис добычи. Так что с голоду они здесь не пропадали.
Куда делось потом это семейство? Или ушло по зимнему льду на остров Русский, в менее заселённые человеком районы, или ночью двинулось через микрорайон бухты Тихой на Горностай и дальше в таёжную глушь. Нельзя исключить, что они попали и на мушку местного браконьера. Знакомый наш лесник не отвергал и такую версию. Во всяком случае, их давно уже нет в наших краях. Осталась в память об их пребывании лишь одна известная нам нора – большая дыра под камнями на самом верху сопки, спрятанная в глухом кустарнике. Когда мы её впервые увидели, она была явно обитаемой. Земля вокруг была утоптана. Но никаких следов и остатков пищи вокруг не было. Именно в этом районе и столкнулся с одним из представителей этого лисьего семейства Дима, успев запечатлеть его на цветную плёнку.

Водились в этих краях и менее привлекательные существа, такие как земноводные и пресмыкающиеся. Нет смысла говорить о лягушках и головастиках, наполнявших многочисленные здешние лужи, с которыми все хорошо знакомы. Змеи – совсем другое дело. Само упоминание о них многих приводит в трепет. А у нас обитала и, по-видимому, до сих пор ещё существует довольно крупная их разновидность – это полозы. Змея совершенно не ядовитая, но довольно устрашающего вида и размеров.
Я несколько раз встречался с ними. А однажды был просто поражён величиной чёрного, блестящего чешуей змеиного клубка, греющегося на солнце, почти у самой тропинки. Конечно же, захотелось рассмотреть змей повнимательнее, и я, взяв на всякий случай палку, стал потихоньку приближаться к клубку. Тут клубок развернулся и превратился всего в одну змею, но таких больших размеров, что страшно было идти дальше. Тем более что она довольно резво двигалась между камнями. Конечно, это был полоз.
Внимательно рассмотреть его мне так и не удалось, ибо часть тела постоянно была скрыта от меня каменными глыбами. Но толщина и длина поражали. Просто не ожидал, что здесь могли сохраниться такие экземпляры. Змей-горыныч явно не хотел демонстрировать мне свою красоту и мощь и скоро заполз под каменную плиту, которых вокруг было более чем достаточно.
Места обитания для змей здесь были прекрасные: укрытий сколько угодно. Мышей и лягушек тоже великое множество. А из врагов – в основном мы, двуногие вредители. Собаки вряд ли будут нападать на такую необычную добычу. Может быть, в отсутствие лис, ежи могли бы представлять для них определённую опасность. Но только взрослые и крупные. Да ещё бесстрашные хорьки могли бы потягаться с ними в силе и ловкости.




ОСОБЕННОСТИ  МЕСТНОЙ  ФЛОРЫ

В шестидесятых и семидесятых годах местные лесные пространства были достаточно богаты грибами. Больше всего в те годы здесь было сыроежек. Но попадались и более ценные виды – подберёзовики, моховики, подосиновики (только с коричневой, тёмной головкой) и даже белые. В отдельные годы бывали и значительные урожаи последних. По крайней мере, на полноценную жарёху для всей нашей семьи собрать удавалось. А однажды нам с ребятами здорово повезло. В кустах, почти у самой дороги, нашли два здоровенных белых красавца – даже в пакет не помещались! Вот радость была!
Местные грибы отличаются от своих западных собратьев в основном цветом и запахом. У них нет того дивного грибного аромата, которым так славятся все виды западных их представителей, особенно в сушёном виде. Эта особенность, кстати, присуща не только местным грибам. И цветы здесь тоже пахнут значительно слабее. Особенно это заметно на ландышах. Три-четыре цветочка, растущих в наших среднеевропейских лесах, по силе аромата сравнимы с целым букетом местных красавцев.
Но здесь у цветов иная прелесть – значительно более яркие краски и большие размеры. Те же самые ландыши в среднем раза в полтора крупнее западных. Но встречаются и просто гигантские экземпляры. Растут они где-нибудь в одном месте, занимая небольшой лоскуток площади, в окружении других, уже обычных. Что в этих случаях служит толчком к такому гигантизму, совершенно непонятно.
Местный гигантизм растений проявляется не только на примере ландышей. Ещё более заметен он у купены лекарственной, у лесных фиалок и даже у цветов лесной земляники. Они здесь почти такие же, как у западных культурных сортов, выращиваемых на садовых участках. Но здесь есть другое «но». Цветёт лесная земляника всегда превосходно. Особенно у нас в районе ДОТа, на самой верхней части сопки. Но вот ягод после обильного цветения мы ни разу не видели. Все пустоцветы, нет ни одной завязи, и это несмотря на массу насекомых, в том числе и пчёл, летающих с цветка на цветок!
Возможно, причиной этого являются местные прибрежные туманы, почти непрерывно покрывающие всё побережье в летние месяцы. Однако на садовых участках, расположенных по соседству, клубника, как говорят хозяева, даёт неплохие урожаи. Ещё одна загадка природы. Только вот разгадывать их никто по-настоящему не собирается. Используем то, что есть, и не хотим приложить труда, чтобы сделать урожаи богаче и надежнее.
Ну, почему бы, например, не заняться выяснением причин локального гигантизма, наблюдаемого на небольших площадях, и не попытаться использовать этот механизм для резкого повышения урожайности садово-огородных культур?! Почему бы не продолжить начатые когда-то у нас исследования по изучению витаминного состава местных дикоросов, а также овощных культур. Ведь так и остались не выясненными причины огромного разброса содержания, в частности, витамина С в одних и тех же культурах в зависимости от условий и места их произрастания. Всё это важные народнохозяйственные проблемы, пускай и местного значения. Подобная научная тематика имеет стратегическое значение, в отличие от многих иных тем, решающих сиюминутные задачи. Даже простые наблюдения за природой могут дать толчок к их разрешению.
До последнего времени мы не знали, что на Патрокле произрастают и даже дают урожаи некоторые весьма редкие виды местной дальневосточной флоры – лимонник, актинидия, виноград. Виноград, правда, мы и раньше находили в виде отдельных лиан по всей сопке. Однако оказалось, что основные заросли его были расположены на северо-восточном склоне, в районе ДОСов. Вероятно, все эти культуры и раньше давали здесь урожаи, но каждый такой куст давно был на примете у местных старожилов.
В 1993 году мне удалось поближе познакомиться с представителями этой экзотической флоры. Сначала я впервые увидел эти растения во время цветения в июне месяце. А осенью собрал и первые для себя ягоды актинидии и лимонника. В том же году, тоже впервые, мне удалось собрать и большой урожай орехов. Здесь росли два вида лещины: один обычный, как на западе, второй – колючий с несколько меньшими ядрышками. Почти половина северо-восточного склона сопки была покрыта этим орешником.
Ранее мы на него не обращали внимания, так как возни и неприятностей с колючками было предостаточно. Собирать их было ещё куда ни шло, а вот чистить – одна надсада. После этого все пальцы были исколоты, колючки висели на одежде, впивались в ноги, распространялись по всей квартире. Стоило только принести пакет с орехами домой, как на мою голову обрушивались целые потоки проклятий, как на главного виновника этой колючей напасти. И даже наша кошка Манька ходила по полу, брезгливо отряхивая лапы, не понимая, откуда такая беда свалилась на её владения. Однако вкус почти зрелых орехов был отменным, и я не мог пройти мимо такого урожая. Ходил в лес каждый день в течение двух недель подряд. Собирал по четыре-пять пакетов и получал от этого огромное удовольствие.
В первые дни сбора приходилось рвать орехи с веток, так как они ещё не достигли окончательной зрелости и не осыпались на землю. Орехи обычно скрывались в густой листве, и их трудно было разглядеть снизу. Приходилось наклонять каждую ветку. А те достигали иногда пяти-шести метров высоты, и сделать это не всегда удавалось даже взрослому мужчине. Вероятно, поэтому отдельные, особенно толстые ветви, так и оставались совершенно не обобранными. И я получал огромное удовольствие собирать с них полный урожай, особенно, когда орехи полностью поспевали.
Поспевшие орехи уже слабо держались на ветках. Достаточно было тряхнуть толстый ствол, как с ветвей во все стороны так и сыпался целый водопад жёлто-зелёных соплодий, включающих по два-три, по пять-восемь и даже более орехов. Тут уж только не зевай и запоминай, в каком направлении их искать, ибо в густых кустах, или же в траве найти их было непросто, поскольку они почти полностью сливались с серо-коричневым фоном голой земли, желтеющей травой и опавшими листьями орешника. При таком сборе обычно пропускаешь их добрую половину. На следующий же день искать здесь практически бесполезно из-за вездесущих бурундуков, подбирающих с земли все оставшиеся орехи.
Два или три дня в этот «ореховый сезон» были у меня особенно удачны. Собирал я в эти дни почему-то совершенно один. Конкуренты в лице мальчишек и местных мужичков куда-то вдруг все исчезли. А полностью созревшие орехи как раз начали осыпаться. Я заходил в густые заросли орешника, тряс несколько соседних веток и ползал с пакетами под деревьями, быстро наполняя их один за другим. Такой способ сбора, конечно же, был более удобным и менее трудоёмким, чем наклонять ветку, выискивая на ней в листве отдельные, да ещё плохо различимые соплодия.
И какое было удовольствие, когда попадались совершенно не обранные места. Тогда с веток сыпался такой ореховый дождь, что приходилось прикрывать голову пакетом, чтобы не получить тумаков. Прошли как-то рядом бабуси. Поинтересовались, чем это я так активно занимаюсь. Удивились, что ищу не грибы. А у самих всего по десять дохленьких сыроежек в вёдрах болтается. Мне же после наших западных грибных сборов возиться с местными единичными «заморышами» просто не хотелось. В общем, за две недели я набрал тогда столько орехов, что даже отнёс на работу любителям лесных даров (пусть и они помучаются с колючками!).
После сборов, по вечерам начинался второй этап ореховой эпопеи – их очистка. Вначале я работал голыми руками. Потом – в резиновых перчатках. Затем приспособился мять орехи на полу на балконе ногами, обутыми в твёрдую обувь. После этого орехи легко вылущивались из своей мягкой кожуры. К тому же и колючки куда-то исчезали. Можно было в таком, мятом, виде оставить их ещё на пару недель, тогда бы они уже сами вывалились из своей наружной обёртки. Но я до этого тогда не додумался. В общей же сложности заготовил в тот сезон около десяти килограммов вполне зрелых орехов, которых нам хватило на несколько долгих, зимних месяцев.




ПРИРОДНЫЕ  МЕТАМОРФОЗЫ
(Что больше губит флору?)

Грибы, ягоды, орехи, безусловно, доставляли нам огромное удовольствие в патрокловских лесах. Однако их сбор представлял, скорее, эпизодическое явление. Что же касается постоянной радости, даримой нам лесом, так это были цветы. Мы начинали собирать их с ранней весны и заканчивали поздней осенью. Вначале собирали огромные букеты только для себя. Потом стали заниматься фотографией, оставляя память о них уже на всю жизнь. Когда же возможности заниматься фотографией сводились к нулю, а ребята, повзрослев, переключились на иные виды насущной деятельности, я больше проводил здесь время в одиночестве, находя удовольствие просто в созерцании всей этой красоты.
Меня всё время волновал вопрос, поднимаемый многими учёными и натуралистами – можно ли рвать лесные и полевые цветы без ущерба природе? И какую роль в уничтожении всей этой лесной красоты играют любители цветов, собирающие их себе на память, стремясь продлить соприкосновение с этой красотой ещё на несколько дней? В принципе, так и должно было быть на самом деле – массовый сбор цветов, по идее, должен был отрицательно влиять на их последующее развитие.
Вместе с тем, в глубине души я чувствовал, что причина должна заключаться не только в этом. Здесь должны были действовать и какие-то иные, более мощные и значимые факторы. Ведь сколько лет подряд в детстве мы обрывали абсолютно все цветы на небольшом участке наших «кустиков» (в Шуе), но их количество в следующие годы отнюдь не уменьшалось, а в отдельные годы даже увеличивалось.
Наблюдения за развитием ягодников в лесных угодьях Ивановской области, проведённые мною в семидесятые годы, также давали повод усомниться в этих постулатах. Надо было всё проверить... в местных условиях. Тем более что я в глубине души не мог смириться с мыслью о том, что всей этой красотой можно любоваться только здесь, на природе, и не иметь возможности продлить это удовольствие, создавая у себя в квартире некое подобие лесного уголка.
Как же тогда быть тем девяноста процентам людей, которые не могут часто бывать на природе по разным причинам? Что же, им так и не видеть этой удивительной красоты, не наслаждаться ею, не испытывать того глубокого внутреннего трепета и волнения, которое даёт нам общение с естественной, живой красотой живой природы, в том числе и с полевыми цветами. И где-то с середины семидесятых годов я стал тщательно наблюдать за их ростом и развитием в отдельных хорошо знакомых мне уголках леса.
Под контроль взял основных своих любимцев - ландыши, адонисы, ветреницу, ирисы и лилии. В одних местах ежегодно обрывал все цветы до единого. На других – половину. На третьих – вообще не трогал. Естественно, не повреждал корневища и оставлял практически все листья растения – так, как обычно делают сборщики. Наблюдал десять лет и не нашёл никакой разницы в их росте и развитии на всех взятых под наблюдение участках. Везде были одинаковые циклы активности, связанные прежде всего с количеством зимних и весенних осадков, а также с какими-то общегодовыми особенностями развития лесного сообщества в целом.
Например, за восемь лет наблюдений на восточном склоне сопки практически полностью исчезли ландыши, в том числе и на облюбованных мною полянах, исчезли вне зависимости от того, собирал я их или нет. Вот так, просто за два-три года взяли и все разом сошли на нет. Вначале перестали цвести. Потом стала резко уменьшаться их лиственная часть. И во все последующие годы цветения их в этих местах практически не было. Вместо обширных ландышевых полян остались одинокие мелкие кустики, иногда с очень мелкими цветочками. Что привело к этому? Возможно, вырос густой подлесок в виде кустарника. Возможно, и трава стала гуще и богаче. Каких-либо иных видимых изменений с лесом в этом месте за данный период не произошло.
С другой стороны, в те же самые годы резко увеличились рост и размножение ландышей на южном склоне той же самой сопки, где раньше этих цветов я в больших количествах не находил, а единичные найденные обрывал без остатка. И вот в середине восьмидесятых они неожиданно за несколько лет как бы вдруг выросли из-под земли. И при этом развились в совершенно новый для этих мест подвид – в полтора раза более крупный, на высоких и легко отрывающихся цветоножках, в отличие от всех остальных, их окружающих собратьев. И чем больше я их рвал в последующие годы, тем больше их становилось в окрестностях. А в девяностых годах они уже занимали почти весь южный склон сопки, вдаваясь огромным лепестком среди других, более мелких разновидностей.
Наблюдал я и за двумя небольшими скоплениями просто гигантских ландышей на западном склоне сопки. Они были раза в три-четыре крупнее обычных и расцветали позднее всех остальных. Что привело к развитию здесь, на площади в несколько десятков квадратных метров такого гигантизма? Я собирал их все до одного, но это нисколько не отражалось на их последующем развитии – как и во всех остальных случаях полного сбора цветов.
Но вот, что я точно определил, так это крайне отрицательное влияние повреждений корневой системы на последующее развитие растений. Так, в 1987 и 1988 годах я стал выкапывать отдельные цветы для нашего цветника перед домом. Копал ландыши, адонисы, ветреницы, хохлатки. Все они прекрасно прижились и в течение нескольких лет цвели, несмотря на все старания местной детворы их уничтожить. Особенно устойчивыми при этом оказались адонисы. Они расцветали в марте (но позднее, чем в лесу) и сверкали яркими жёлтыми глазками на освещённых солнцем участках. В местах же, где я их выкапывал, появились глубокие и стойкие проплешины, не зараставшие в течение нескольких лет. И более того, весь ландышевый участок, площадью в два квадратных метра, через шесть лет полностью перестал цвести и плодоносить. То же самое случилось и с кустами адониса, и хохлатки, и ветреницы! Однако часто ли портят корневую систему у растений сборщики цветов? Просто так, руками, без особого желания вырвать с корнем ландыши, лилии, да и многие другие цветы, по меньшей мере, нелегко.
Так что не любители цветов виноваты в периодическом исчезновении тех или иных видов растений в наших лесах. Скорее всего, это естественный результат развития леса вместе со всей его флорой и фауной, которая непрерывно меняется, и наша вина в исчезновении тех или иных растений прежде всего в том, что мы не способствуем восстановлению леса, его обновлению, омоложению и не создаём тем самым благоприятных условий для развития его живых систем. Поэтому вряд ли стоит уж слишком ругать любителей цветов и природы за их неукротимое желание продлить удовольствие от общения с ними. Это естественное стремление человека подольше сохранить контакт с близким и дорогим ему растительным миром, со всей его красотой. Красотой вообще и красотой конкретной в виде отдельных, наиболее любимых каждым человеком видов растений (и животных).
Так пусть же все любители природы радуются этой возможности. Пусть осветляют свои души этой безграничной красотой и сохраняют её в стенах своего жилища. Но чтобы мы и дальше не потеряли окончательно эту возможность, надо больше заботиться о наших лесах, обо всей окружающей нас природе. Заботиться не только лично каждому, но и в государственном масштабе, оберегая её жизнь, как и нашу собственную.

Что ещё может влиять на развитие местной фауны и флоры, так это лесные пожары, или так называемые палы. Сколько было разговоров и споров о них. Нужны палы или нет? Чего от них больше, вреда или пользы и т.д. Во многих местах такие палы устраиваются специально с целью очистки и повышения урожайности сельскохозяйственных участков, борьбы с вредителями, в том числе и с клещами. Это на полях. Но насколько целесообразны они в лесах? Ясно, что огонь, идущий снизу, уничтожает не только прошлогоднюю траву, но и повреждает кустарники, а также небольшие деревья; он уничтожает не только клещей, но и остальных насекомых. Вредит ли он растениям? Считается, что периодические пожары стимулируют их рост и развитие.
Я наблюдал на Патрокле участки леса, подвергшиеся воздействию огня. Это нетрудно было сделать, так как осенние и весенние поджоги листвы превратились в нашем районе в традиционное развлечение местных мальчишек. И сколько ни воевал с ними наш лесник, изменить положение кардинально он так и не смог. И вся территория окрестных сопок буквально выжигалась, превращаясь поздней осенью в серо-чёрное пепелище с торчащими вверх обгорелыми и уже мёртвыми ветками кустарников, обгорелыми, чёрными стволами деревьев. А что не успевало сгореть осенью, догорало весной, после оттаивания снега.
Как вели себя лес и растительность при этом? В местах, подвергшихся пожару поздней осенью, наблюдалось, действительно, более раннее развитие практически всех видов растений – от адонисов до ландышей и лилий. И практически ни один вид растений не страдал от огня. Адонисы при этом обычно развивались примерно на неделю-полторы раньше, чем в местах, покрытых прошлогодней листвой. С другой стороны, при пожарах, прошедших весной, особенно в позднее время, когда уже начинала появляться первая травка, ущерб от них становился явно ощутимым.
Все повреждённые огнём всходы резко замедляли свой рост, надолго задерживалось цветение. Цветов на этих участках становилось намного меньше, в том числе летних и осенних их видов. Безусловно, страдали при этом и насекомые. По крайней мере, бабочек оказывалось в этом районе заметно меньше. А таких видов, как махаоны, адмиралы, «павлиний глаз» и вовсе не наблюдалось. Уменьшалось и количество стрекоз, ранее сотнями летавших на полянах и лужайках. И в настоящее время такая неблагоприятная динамика стала заметной уже на всей территории Патрокла. И это, безусловно, закономерный результат регулярных поджогов, охватывающих каждый год до 70% всего лесного массива.
Раньше, в шестидесятые и семидесятые годы, с локальными очагами пожаров хоть плохо, но всё же боролись, особенно в весенние месяцы, и всех поджигателей непрерывно гоняли по лесу и даже ловили с помощью солдат окрестных частей. И подобные «шалости» не оставлялись безнаказанными. В конце же восьмидесятых, с устранением должности лесника, в этом отношении начался полный беспредел. Да и лесник, останься он сейчас на своей должности, вряд ли смог бы справиться без помощи административных властей со всеми творящимися здесь безобразиями.
Возвращаясь к вопросу о влиянии палов на сохранность мира насекомых, следует отметить совершенно непонятный факт, что они практически не оказывают влияния на численность клещей, которых год от года становится в наших лесах всё больше и больше, в том числе и носителей вируса энцефалита. Удивительно живучие создания – даже огонь их не берёт. Может, они умеют от него прятаться? Например, в коре или высоко, в кронах деревьев? Так или иначе, но они доставляют сейчас всем отдыхающим массу неприятностей.

За три с половиной десятилетия моих непрерывных наблюдений за Патроклом лес претерпел немало изменений. В шестидесятые годы часть лесной площади была отвоёвана жителями ближайшего частного сектора под картофельные поля, особенно южные склоны сопок. И надо сказать, картофель здесь рос отменный. Я в этом убедился, беря (конечно, нелегально) отдельные клубни для анализа на содержание в них витамина С.
Мы, гигиенисты, тогда уже знали, что в нашем регионе содержание аскорбиновой кислоты в овощах и фруктах несколько снижено, по сравнению с другими областями страны. И мы выясняли в те годы причины этого не очень приятного для приморцев феномена. Вместе с тем, в картофеле, собранном мною в этом районе, мы обнаружили весьма заметные различия в уровне содержания витамина в зависимости от места выращивания культуры (в полтора-два раза!). Жаль, что работа тогда не была доведена до конца, и не удалось выявить причины этих удивительных различий (точно так же, как и причин гигантизма растений).
В начале семидесятых годов все эти участки были заброшены и постепенно заросли травой и кустарником. Кое-где на них появились щавель и дикий лук, за которыми мы хаживали сюда сезона три, готовя из них  прекрасные витаминные щи ранней весной. С зарастанием этих полей бурьяном развитие щавеля прекратилось, и нам пришлось ходить на его поиски вдоль по ручью, протекавшему параллельно патрокловской автотрассе. Постепенно щавель и там иссяк. Полностью исчез лук. В семидесятые годы пропали все хорошие грибы, да и сыроежки стали здесь редкостью. Но оставались цветы. И они, казалось, были неиссякаемы, меняя только ареол своего распространения в зависимости от густоты и возраста леса, переходя с одного склона сопки на другой, с одной поляны на следующую. А через десятилетия почему-то вновь возвращались в прежнюю свою обитель.




СЧАСТЬЕ  ЛИЧНОГО  ОБЩЕНИЯ
(«Плавательно-беговые» тренировки)

С восьмидесятых годов всей этой красотой в основном любовался я один. У ребят же появились свои, более прозаические заботы. Но всё же и они изредка вырывались на природу, наслаждаясь кратковременным отдыхом на берегу моря или в глубине леса. Я же посещал эти места частенько. В эти годы мне пришлось увеличить свою двигательную активность в связи с серьёзно пошатнувшимся здоровьем. И я выбрал для пробежек и занятий, конечно, этот район.
Мне вновь, уже в который раз, удалось поставить себя на ноги и натренироваться настолько, чтобы иметь возможность пробегать всю трассу до моря практически без отдыха. Но потрудиться при этом пришлось уже порядком. Да и обратный крутой подъём я мог преодолевать лишь быстрым шагом.
На подходе к морю, уже насквозь мокрый, сбегаешь вниз по склону и убеждаешься, что море чистое – нет ни грязи, ни мазута. Да, такое нередко бывало на нашей бухте. Какое удовольствие тогда скинуть с себя промокшую одежду и освежиться в этой чистой, тёплой воде! Сразу снимается усталость, появляются новые силы. И начинается второй этап тренировки – уже водный. В тёплой воде плаваешь минут двадцать-тридцать, опять-таки до сильной усталости. После этого отдыхаешь на нагретых камнях и греешься на солнышке (когда есть время).
Однако чаще подобные тренировки приходились на утренние часы, до работы – так, чтобы успевать к 9 часам быть дома и, наскоро позавтракав, нестись на автобус. В этих случаях всю обратную дорогу тоже приходилось пробегать в быстром темпе. Вот это была нагрузка! И я вновь наполнялся верой в самого себя, в свои силы и возможности.
Сложнее стало с 1987 года, после переезда в район Луговой, откуда мне было уже не добежать до бухты. Приходилось ехать до энерготехникума на автобусе и с трудом добираться обратно на трамвае. Но всё же я пытался по возможности использовать и этот вариант. Естественно, зимой подобные утренние пробежки прекращались. Но я почти каждый сезон использовал время максимально, продлевая купания до ноября и даже до декабря месяца. При этом старался не пропускать больше одного, максимум двух тренировочных дней.
Бегал я на бухту в любую погоду: и в дождь, и в холод, и в снег. Бежать и купаться под дождём было даже приятно. Холода никакого не ощущаешь. Только снимаешь очки, чтобы можно было хоть что-то видеть, и вперёд. На бухте, естественно, никого нет. Скидываешь одежду, прячешь её в большой пакет, чтобы ещё больше не промокла, и в воду.
Само море обычно достаточно тихое. Только волны легонько набегают на берег, шелестя по песку и оставляя кучки зелёных водорослей. Вода прозрачная. Плывёшь вдоль берега, и только шум дождя да шелест волн вторят твоим равномерным движениям. Если на купание остаётся достаточно времени, плывёшь не торопясь, наслаждаясь полной свободой тела, возможностью расслабить все мышцы, потянуть связки, проверить возможности своей поясницы. Сначала плывёшь брассом метров двести-триста, затем переходишь на кроль. Потом вновь брасс. Временами делаешь небольшие ускорения. Потом снова полностью расслабляешься...
Купаться в шторм не доставляло большого удовольствия. Сами по себе огромные волны на песчаном пляже не представляли для меня препятствия. Но вот большое количество вырванной волнами травы и всякого хлама в виде щепок, досок, брёвен, целлофановых пакетов, приносимых к берегу, лишали купанье всякой привлекательности. Да к тому же и раздеваться приходилось чуть ли не на середине склона, так как волны захлестывали нижние уступы скал почти целиком.
Я любил дни после бури, когда волнение немного успокаивалось, вода очищалась, но волны прибоя ещё сохраняли свои внушительные размеры. Они накатывались на берег одна за другой, постепенно набирая силу, и, наконец, взметнувшись девятым валом высоко в небо, обрушивались на берег с неудержимой мощью. Песчаная отмель тянулась далеко в море, и волны катились по ней во всем своём величии метров тридцать. И когда они поднимались в последнем усилии у самого берега, окаймлённые сверху белой бахромой пены, и как бы застывали на мгновение, вода просвечивала голубоватой желтизной, так удивительно точно переданной великим Айвазовским на его полотнах. И в то же мгновение волна разбивалась на миллионы брызг, осыпая побережье мельчайшими капельками солёной влаги. От падающих беспрерывно волн стоял такой гул, что его невозможно было перекричать, разговаривать приходилось на ухо.
Непросто было зайти в воду в такую волну. Главное, надо было суметь встретить её как можно дальше от берега, пока она ещё не набрала всю свою силу на мелководье, и нырнуть под самое её основание, иначе можно было уподобиться тем тучным тётям, которых выносило на берег «вверх тормашками». Ныряешь в волну, задержав подольше дыхание, и ощущаешь, как над тобой долго-долго крутится разъярённый бурун, готовый захватить и тебя самого, закрутив в своём бешеном водовороте.

Но вот водяной вихрь миновал, и теперь только успевай загребать вперёд, навстречу новой, ещё более мощной волне. Но её ты встречаешь уже дальше от берега, и она не кажется такой огромной и страшной. Метрах в пятидесяти, семидесяти от берега можно уже свободно плыть параллельно волнам, то взлетая на их гребень, то опускаясь в ложбину между ними. Лежишь, погрузив лицо в воду, и совершенно не опасаешься, что тебя захлестнёт. Единственно, что может быть опасно в данном случае, так это крупные посторонние предметы, кружащиеся на волнах и не всегда заметные на поверхности.
Но особенно нравились мне осенние купания, в начале октября. Тихое, ещё не холодное утро. Полное безветрие. Море абсолютно спокойно. Волны лишь чуть-чуть ласкают песчаный пляж. Песок чист. Заходишь в воду и идёшь долго-долго, пока вода не достигнет тебе до пояса. Тогда тихонько ныряешь и плывёшь, охватывая взглядом пространство дна на добрых пять-шесть метров в разные стороны. Определяешь по дну скорость своего движения. Толчок ногами – есть два метра, ещё толчок – снова столько же. Делаешь сто таких гребков – и двести метров позади. Плывешь назад в том же темпе. В воде встречаешь восход солнца. Вон оно показалось из-за обрывистых скал и слепит глаза. Ярко освещает дно...
Температура воды держится до середины октября на уровне +14+16°С. В воде можно свободно находиться минут пятнадцать-двадцать. Но со второй половины октября становится значительно холоднее. Температура воздуха снижается до 0+5°С. Вместе с воздухом холодеет и вода. При температуре +10+12°С она уже обжигает при первом соприкосновении, но, разогретый бегом, почти не ощущаешь этого холода и быстро привыкаешь к такой температуре, выполняя всю свою плавательную программу в 300-400 метров. Если бегаешь сюда ежедневно, то легко адаптироваться к понижению температуры до +7+8°С и даже получать удовольствие от плавания в быстром темпе минут десять. Пропуск же тренировок на один-два дня чувствуется сразу. И вода кажется чрезмерно холодной, и плыть уже не хочется. Так что я старался не делать подобных перерывов.
В ноябре с утра обычно подмораживает. На лужах ледок. Поэтому и одеваться приходится потеплее. Тёплая рубашка, свитер, пальто. На ноги тёплые носки и кеды. Перед купаньем расстилаешь на берегу пальто и становишься на него голыми ногами; потом снимаешь всю остальную одежду. Идёшь по замёрзшему пляжу, затем по кромке льда и входишь в воду, которая может вначале казаться даже теплее, чем воздух. Да так оно и есть на самом деле. Вода +5+7°С, а воздух  -2-5°С.

Ноябрьские купания – уже серьёзное испытание. И даже при регулярном режиме. В таких условиях долго плавать не приходится, и нырять с головой тоже опасно. Проплывёшь метров пятьдесят – и скорее назад. Надо успеть вылезти, растереться и быстрее одеваться. Чуть запоздаешь, пробудешь в воде лишние несколько минут, и сразу появляется сильная дрожь, да такая, что ни обуть, ни зашнуровать кеды уже невозможно. Поэтому из воды бежишь к одежде, срочно надеваешь всё: рубашку, свитер, брюки и пальто. Потом уже носки и кеды. А затем только бежать и бежать. Бежать до тех пор, пока вновь не согреешься. А это происходит лишь к самому концу пути, уже на подходе к дому. А дома вновь бежишь под душ. Смываешь с себя лишнюю соль – собственную и морскую, и вновь бегом на работу. Кругом сплошная беготня. А здорово, если это всё получается! И получалось же!

Как-то раз в раннее ноябрьское утро я совершал свой морской ритуал, как вдруг услышал с корабля, стоящего на рейде:
– Мужик, сейчас дуба дашь! Валяй назад!
Как они увидели меня? Наверное, в стереотрубу узрели. Помахал им рукой на всякий случай. Но из воды вылез. Уж очень холодно было.
В другой раз только спустился в воду с прибрежной льдины, гляжу: с горы метрах в ста от меня спускается парочка. Пришлось быстро выскакивать да пальто накидывать. Иначе потом и одеться-то не сумеешь. Они подивились такому чуду. Поинтересовались, что за секция такая здесь занимается, и нельзя ли в неё записаться.
– Записаться-то можно, – говорю, – да вот плавать кто будет?
– Мы и будем, – отвечают.
И стали раздеваться. Ну, думаю, по-пьянке что не выкинут! Окочурятся на самом деле, и ты к этому причастен будешь!
– Нет, – говорю, – тут ритуал нужен. Сначала бег десять кругов по пляжу – туда и обратно. И только потом плавание. Кто не выдержит, к воде не допускается.
А они и впрямь круги крутить начали. Первые двести метров одолели. Я за это время наполовину оделся. Начали преодолевать вторую половину. Не дотянули. Сели на полпути на бревно и встать уже не могут. Слава богу! Помахал им рукой на прощание, а сам скорее бежать отсюда. Дальше уже не моё дело.

Самое запоминающееся позднее осеннее купанье было у меня во время сильного снегопада. Когда из дома выбегал, снег только ещё начинался. Было не холодно – нулевая температура. В воду залез, а кругом от снега ничего не видно. Ощущение удивительное – как будто в иной мир переместился. Снег вокруг валит такой, что в двадцати метрах даже берега чётко не видно. Одни силуэты скал и камней. Немножко поплавал, не отплывая от берега, чтобы случайно не сбиться с курса в снежном затмении, и выскочил одеваться. Оделся и бегом домой. А снегу уже по щиколотку навалило. Ноги сразу стали мокрыми. Но согрелись. Да и самому не холодно. Состояние хорошее. Бежать приятно. Решил побегать, как в старину бывало. Добежал до кладбища и обратно. Затем сделал ещё такой же круг, но подальше – до самого конца дороги. И уже назад окончательно. Пробежал в общей сложности более двенадцати километров. Однако дома пришлось уже лежать. Хорошо, что всё обошлось, и спина выдержала.
Да, такие пробежки ещё были возможны в начале восьмидесятых. Как было здорово! Почему и как потом всё это кончилось, где я дал слабину, понять не могу. Вроде бы занимался всё время регулярно и настойчиво. В какой-то степени, видимо, повлиял и переезд с Тихой, и вынужденный переход на иные виды тренировки.
А, живя на Тихой, я и зимой продолжал бегать. Часто бегал по трассе до кладбища. Иногда сворачивал и на Патрокл. Добирался по снегу до льда и по нему продолжал карусель в разных направлениях. Ветер свищет. Только нос да щёки закрывай! В полукилометре от берега и дальше, почти до самого очищенного ото льда фарватера, сидят рыбаки. Корюшку тянут. Встречались среди них и знакомые лица. На берегу после бега можно было хорошенько размяться под прикрытием высоких скал, и домой.
Последние мои походы на Патрокл с осенним купаньем состоялись в 1994 году. И закончились примерно в середине октября с похолоданием, ибо бежать всю дорогу я уже не мог. А после купанья иначе было нельзя. И я тогда полностью переключился на занятия на стадионе. Но это не было ещё моё прощание с Патроклом. Весной и летом 1995 года я вновь регулярно посещал эти места, но уже с другой целью – с целью сбора цветов. Не столько для себя и для своей семьи, сколько для раздачи их знакомым, в первую очередь женщинам, видя, какую радость они им приносят.



ЦВЕТЫ  –  ЛЮБОВЬ  МОЯ

Не думаю, что есть на свете люди, которые не любили бы цветов. Есть равнодушные. Есть те, кому не нравятся те или иные их виды. Но чтобы не нравились все подряд – таких нет. Таких просто быть не может, так как это удивительная красота. А без красоты жить невозможно. (Можно вспомнить здесь и Достоевского). Природа создала человека именно таким – чтобы он мог наслаждаться красотой, и чтобы она стимулировала его чувства.
Чем больше вокруг человека красоты, тем богаче его жизнь, тем шире и многообразнее внутренний мир, палитра его эмоций, представлений и восприятий, глубже его духовное богатство, благороднее мысли и поступки. Не зря же человек сам научился творить вокруг себя красоту, создав искусство во всем многообразии его форм и направлений. Более того, он возвёл свой труд в ранг прекрасного, доводя любую работу до совершенства, и сам любуясь ею и её результатами.
Мир ярких красок, совершенных и многообразных форм, удивительных запахов, которые мы находим в цветах, волновали человека с самого начала его становления как Homo sapiens, и встречают каждого из нас уже в первые годы жизни. Они во многом формируют в нас понятие красоты, оставаясь с нами на всю жизнь. И это формирование происходит как бы само по себе, по воле самой природы.
Посмотрите, как тянется к ярким предметам ребёнок, как радуется он всему живому. Вспомните свои собственные детские ощущения и чувства при встрече с природой. Цветущие лужайки, поляны, цветы во дворе. Как волновало всё это душу, как повышало настроение, как наполняло сердце любовью и радостью. Волновало всегда: как в минуты покоя и душевного подъёма, так и в часы горести и скорби. Значит, такой контакт необходим нашим душам всегда и везде. Чтобы сердца наши не зачерствели, не обросли паутиной лжи и ненависти, чтобы в наших душах не заржавели струны, призванные откликаться на добро, любовь, красоту и совершенство.

Я сам безгранично люблю природу, люблю во всех её проявлениях, во всех формах и красках – не изменённых, не нарушенных, не испорченных нашей необдуманной человеческой деятельностью. Цветы для меня – символ чистоты и сохранности природы, надежда на наше собственное будущее и... бесконечная красота! Красота, заставляющая задумываться о проблемах мироздания, о нашей собственной жизни, о наших достижениях и ошибках, о нашей беспечности и безответственности в обращении с создавшей и выпестовавшей нас природой.
Почему же многие забывают обо всём этом. Почему променяли живую, естественную, ничем не превзойдённую красоту на фальшивую мишуру. Почему забыли о своей прародительнице – Природе – и относятся к ней, как к совершенно не нужному и даже мешающему развитию нашей человеческой цивилизации элементу земного бытия. Может быть, потому, что отгородили себя от неё, что слишком редко встречаемся с нею. Что разучились созерцать её и любоваться ею?!
А может, наши души уже поразила некая раковая опухоль бездушия, избавиться от которой нет возможности. И мы специально создаём для себя иную среду обитания – с иными представлениями о красоте, о жизни и о самом человеке, и не задумываемся при этом о том, что всех нас ожидает в будущем. Пока есть ещё время оглянуться назад и одуматься. Пока не перейдён Рубикон – та черта, после которой возвращения назад уже не будет. Есть время затормозить неудержимый бег из своего прошлого, не потерять с ним оставшиеся хрупкие связи – того, что будет чревато потерей и своего будущего. Не потерять главный, наиважнейший элемент этого прошлого – среду нашего обитания, естественную природную среду во всём её многообразии и совершенстве…
Вот почему надо дарить людям цветы. Чтобы они не забывали о прошлом, думая о будущем. Чтобы они сохранили прошлое в своём будущем. Чтобы не перестали чувствовать истинную красоту и наслаждаться ею.
Конечно же, цветы сами по себе не смогут изменить что-либо в жизни современного человека и, тем более, повлиять существенно на его душу, изменить уже сложившийся мир индивидуальных представлений. Но они могут дать человеку хоть немного радости, либо уменьшить горечь страданий и тяжесть переживаний. Они способны также хоть ненадолго, но растопить лёд чёрствости и бездушия, всё больше покрывающий в последнее время наши сердца.
Да, цветы, безусловно, надо дарить, и я дарю их людям. Пусть даже ради небольшой крупицы мимолетного счастья или просто радости, которые они испытывают при этом. И, даря цветы, я вижу, что люди продолжают чувствовать красоту и радоваться. Радоваться, как радуются маленькие дети, сталкивающиеся с миром прекрасного. Радуются своим былым воспоминаниям, сохранившимся с детства и юности. Радуются, как радуется красоте всё живое, имеющее душу и сохранившее в ней струны, способные звучать в унисон при соприкосновении с прекрасным.
Я дарю цветы своим близким, знакомым, дарю в праздники и в будни, дарю в минуты радости и горя, и сам радуюсь, видя, как светлеют лица людей, ушедших в себя и в свои заботы, видя, с каким трепетом начинают они перебирать и ласкать цветочки, ставить их в воду, ухаживать за ними, как за своими друзьями; как вдыхают они аромат цветочных благоуханий и наслаждаются красотой их форм и красок. И мне не жалко тратить на всё это время и силы, ползая на коленях по сопкам и собирая целые пакеты ландышей или подснежников и формируя из них многочисленные букеты. Я даже не помню, как и когда это у меня началось. По крайней мере, не менее двенадцати лет назад, когда я стал работать в городской СЭС, в сплошном женском окружении, поразившем меня разнообразием характеров, и, на удивление, добрым и порядочным отношением друг к другу. И эту возможность опять-таки дал мне Патрокл со своим сказочно богатым растительным миром.

Цветочная эпопея начиналась у меня с первых дней марта. И самыми первыми цветами была, конечно же, верба. Её букетики, дополненные одним-двумя другими, яркими цветочками, всегда составляли обязательный атрибут праздничного стола во время весеннего, женского праздника 8 Марта. На Патрокле вербы было не очень много. Она росла в основном близко к дороге, и всю её довольно быстро обрывали. Но у меня были и свои, дальние места, где верба тоже была, хотя и не в таких больших количествах. Зато она оставалась там в полной сохранности и красоте. Это была низина, расположенная недалеко от озера, сплошь заросшая камышом, кустарником и ольхой, обвешенной в эту пору красивыми веточками свежих и прошлогодних соцветий. Вся эта местность была покрыта толстым слоем льда, образовавшегося после февральских и мартовских оттепелей, и от воды, скапливающейся в этой низине из многочисленных ручейков, бегущих сюда со склонов окрестных сопок. Поэтому мне приходилось основательно утеплять свои кеды, чтобы при длительном пребывании здесь ноги сильно не замерзали.
В этом месте росло несколько разновидностей вербы. Одна – с крупными «цветами»-бубончиками – в виде высоких деревьев. Вторая – помельче, на кустах. И третья, совсем мелкая, на низеньких кустиках. В начале марта при утренних заморозках и средней минусовой температуре все бубончики были закрыты коричневой чешуей. И лишь на некоторых, наиболее освещённых солнцем участках, начинали проблескивать первые серебристые головки.
Ходил я в эти места обычно два или три раза, собирая в общей сложности букетиков двадцать-тридцать. Скользил вокруг кустов по льду, срывая тоненькие, ещё недостаточно гибкие веточки, укладывая их в портфель и в большие пакеты. Завязывал пакеты верёвкой и двигался домой, обвешенный первыми лесными трофеями.

Надо сказать, что подобное «варварское» обращение с кустами в общем-то не сильно задерживало их развитие. Каждый следующий сезон на них образовывались всё новые и новые побеги, ещё более многочисленные, чем прежде. Больше страдали деревья, с которых другие сборщики обламывали огромные ветви. Правда, и те, оставаясь здесь же, на увлажнённой земле, в скором времени пускали корни и давали жизнь новому поколению своих собратьев.
Придя домой, я ставил все веточки в вёдра с водой и на следующий день мог уже любоваться серебристой красотой сбросивших с себя чешуйки вербовых соцветий. И розданные мной букеты долго потом красовались в кабинетах и комнатах моих знакомых, дополняясь периодически другими, уже более поздними цветами. Кто-то держал их в воде. Тогда веточки обрастали листочками, пускали корни, ещё более оживляя обстановку в помещении. Другие же сохраняли их на более поздний срок, оставляя без воды и засушивая. И я узнавал свои букеты через многие месяцы, посещая периодически своих знакомых.

Следующими по времени цветами, появлявшимися на Патрокле почти сразу вслед за вербой, были адонисы. Первые их жёлтенькие головки обычно выглядывали из-под земли во второй декаде марта. И сколько я не искал их перед праздником, так ни разу и не смог найти в наших местах, даже в солнечную, тёплую погоду. Вначале цветы появлялись на обгорелых участках, хорошо прогреваемых уже ярким весенним солнцем, и, раскрывшись в его лучах, сверкали яркой желтизной своих венчиков. Здесь их легко было собирать.
В пасмурную же и холодную погоду поиск их был довольно затруднителен, так как все венчики были наглухо закрыты, и ещё совсем маленькие цветочки и бутончики полностью сливались с землёй. Но всё же мне удавалось их находить и в этом случае, поскольку я знал все места их расположения и внимательно приглядывался к каждому бугорку на земле.
Нелёгким делом было вытащить маленький стебелек из мёрзлой земли. Приходилось выкапывать их пальцами, которые скоро начинали ныть от холода, а руки одновременно становились чёрными от налипающей на них влажной земли. Ещё менее приятно было вытаскивать цветы из сухой, совсем не увлажнённой почвы, что бывало в отдельные сезоны, когда весна заставала природу, совершенно лишённой снежного покрова. Даже ходить по такому лесу не доставляло удовольствия. Идёшь, а вокруг тебя клубами подымается пыль, оставшаяся после прошедших осенних пожарищ и от рассыпающейся от сухости почвы. Цветы в этом случае были какие-то блёклые, вялые, болезненные, и даже погружённые в воду стояли совсем мало. Удовольствие от таких сборов заметно снижалось. О пыли и грязи к тому же всегда приходилось помнить, возвращаясь домой.
Однажды, забыв осуществить свой обычный ритуал «омовения» перед уходом, я так и прибыл домой с чёрным носом и грязными подтёками по всему лицу. Прошёл в таком виде через всю Тихую, да ещё в воскресный день, до трамвайной остановки. Ехал, ничего не подозревая, в транспорте, заходил в магазины, у дома разговаривал со знакомыми, и только узрев свою физиономию в зеркале, понял причину тех недоуменных взглядов, которые периодически бросали в мою сторону встречные прохожие. После этого случая я каждый раз перед уходом (да и в процессе сбора) периодически отмывал свои чёрные руки водой, случайно сохранившейся после таяния снега под корнями деревьев, либо просто оттирал их снегом, лежащим у крупных стволов. Однажды, совершая очередной такой ритуал, провалился в одну из ям почти по колено, приняв таким образом первое весеннее крещение. Но чаще всего я основательно отмывался снегом у замёрзшего ручья или у незамерзающего ключа в самом конце моей обратной дороги.
Надо сказать, что самые первые цветочки, собранные в начале их развития, были ещё очень скромных размеров, не имели совершенно листвы и тонули даже в самых маленьких чашечках. Поэтому ставить их приходилось особым способом, размещая горизонтально на блюдечке с водой, либо вставляя в отверстия бумажки, которой накрывали стакан или чашечку. Помещённые в воду бутоны начинали быстро расти и распускаться, создавая чудесный ярко-жёлтый букетик, тянущийся всеми своими цветочными головками кверху – к солнцу и свету.

В местах со случайно сохранившейся листвой цветы появлялись на свет позднее на одну-две недели и вытягивались уже на длинных ножках, преодолевая этот мощный лиственный покров. Их вполне можно было ставить в чашечки или в небольшие стаканчики, и они продолжали расти в воде, становясь ещё пышнее и красивее.
Прелесть адонисов состояла и в том, что они самыми первыми появлялись на свет, возвещая о пробуждении мира природы. Появлялись задолго до других цветов и даже раньше первых травинок. К тому же адонисы очень долго не отцветали, сохраняя в естественных условиях свою свежесть и красоту в течение минимум десяти-пятнадцати дней, особенно первые, самые ранние цветочки, обдаваемые холодом и снегом.
В марте-апреле у нас бывали иногда снегопады. И тогда представлялась возможность увидеть изумительную картину выглядывающих из-под бело-голубого снега ярко-жёлтых венчиков уже больших и полностью распустившихся цветов. Они появлялись целыми скоплениями по пять, по десять цветков, всё время поворачивая свои головки в сторону солнца. Именно их и только их мы видели в этих краях в сказочном снежном окружении. Остальные же подснежники появлялись значительно позднее и были практически лишены возможности встречи со снежным покровом. Да и вряд ли те нежные создания были способны выдержать подобное испытание.
Любил я эти цветы ещё и за то, что их можно было собрать очень и очень много, одаривая букетами всех желающих. Я приносил их домой целыми сумками, держал в холодильнике уже в виде готовых миниатюрных букетиков, завернутых в бумажные пакетики. Стоило только вынести их в светлое и тёплое помещение, как бутоны сразу же распускались, как бы предлагая полюбоваться собой каждому желающему. Тут уж многие десятки (если не сотни таких) букетов находили своих адресатов, отрывая их на время от однообразной работы и будничных забот.
Эта адонисовая эпопея продолжалась у меня обычно весь март и всю первую половину апреля, намного дольше, чем при сборе любых других цветов. В некоторой степени этому способствовало и их расположение на наших сопках. Так, если на южных и юго-западных склонах они цвели в марте, то на северных и северо-восточных начинали распускаться лишь в апреле. А если там ещё и не проходил по какой-то непонятной причине осенний пал, то цветы могли выглядывать из-под листвы даже и перед самыми майскими праздниками.
Почему-то раньше, в шестидесятые и семидесятые годы, мы редко находили адонисы, хотя бывали в лесу и в весенние солнечные дни. По-видимому, их просто было здесь не очень много в то время, да и росли они лишь в отдельных местах. С середины восьмидесятых я стал встречать их значительно чаще. Больше всего их было на южном и западном склонах. Год от года количество этих цветов непрерывно увеличивалось. И как я не старался в своём неудержимом стремлении собрать их как можно больше, и собирал порой действительно все до одного цветочка, на следующий год они вырастали в ещё больших количествах. В последние годы я приходил уже на поляны, сплошь покрытые жёлтым адонисовым ковром. А цветы всё продолжали распространяться дальше и дальше, расширяя свой ареал и осваивая уже более низкие участки сопки. Чем можно объяснить такое быстрое их распространение, понять не могу. Возможно, безудержным желанием скорее попасть в мой букет и принести радость женщинам, таким же удивительно красивым и привлекательным, как и они сами?

После появления адонисов следовал значительный перерыв в развитии нашей цветущей флоры. Только в середине апреля пробивался на свет ещё один представитель местного цветущего царства – так называемый «весенник звёздчатый» – удивительно нежный, будто прозрачный, небольших размеров цветочек с беленькими лепестками. Это был первый медонос, и в солнечную погоду все беленькие головки были буквально облеплены пчёлами. В букете цветы выглядели невзрачно, но, безусловно, придавали настроения. К сожалению, этих вестников весны было очень немного, и росли они всего на двух небольших увлажнённых ручейками полянах.
Почти одновременно с ними появлялись первые травинки, а также местные фиалки, чисто жёлтого цвета. Последних было такое изобилие, что все выжженные участки сопок превращались в это время в сплошной ярко-жёлтый ковёр. Но в букетах эти цветы не смотрелись и поэтому не представляли дня меня должного интереса. Одновременно на влажных низменных полянах быстро развивались крупные ядовито-жёлтые калужницы, которые мы также не брали в букеты.
Я с нетерпением ждал появления следующих моих апрельских любимиц – ветрениц, которые тоже в изобилии росли практически повсеместно в этих районах. Мне очень нравились эти нежные белые цветочки, иногда с лёгким розоватым оттенком. Я любовался ими больше, чем первыми адонисами и даже ландышами. Самые первые из них я срывал в виде небольших нераскрывшихся беловатых бутонов на коротеньких ножках, появлявшихся всегда в одном и том же месте – в небольшом овражке, у ручья, на северо-восточном склоне сопки, почти у самых ДОСов. С каким трепетом я собирал несколько первых таких цветочков и бережно нёс их домой, мечтая увидеть распустившимися через один-два дня.
При тёплой погоде количество цветов в лесу быстро увеличивалось, и где-то в двадцатых числах апреля можно было думать и о настоящих букетах. Первые букетики получались не очень большими. Но уже перед майскими праздниками можно было собирать их в неограниченном количестве, и вновь я нёс полный портфель бумажных пакетиков с этими чудесными цветами, которые пленяли сердца наших чувствительных к красоте женщин – в городской и краевой СЭС, в госпитале флота, в ДВО АН СССР, аптекоуправлении, в поликлиниках, на предприятиях, где мы проводили обследования. У себя дома я держал эту красоту весь период их цветения, то есть примерно недели три.
К сожалению, эти цветы долго не стояли в букете и облетали обычно через один-два дня, оправдывая своё название. Но какая это была красота! Для меня она была сравнима разве что с прелестью очаровательного ландышевого букета. Помещённые в широкую вазу, нежные цветы выпрямлялись во все стороны, образуя густую бело-розовую шапку удивительной красоты, обрамлённую снизу ажурными кружевами зелёных листочков. И такие вазы стояли во всех наших комнатах, заставляя трепетать наши души, отвлекая их от тяжёлых дум и размышлений.
А какой чудесный, свежий аромат исходил от этих цветов! Так и хотелось зарыться в них лицом и ласкаться с этими нежными созданиями. Хотелось заставить их жить долго-долго, не потерять на завтра эти чудесные лепестки и тончайший, непередаваемый аромат. Но, увы, наслаждаться ими дома удавалось всего несколько дней. Приходилось всё время ходить за новыми букетами. К счастью, ветрениц в наших лесах было с избытком. И распускались они, как и другие цветы, не в одно и то же время.
В начале мая был пик их цветения. Цветы стояли уже в полном своём блеске, покрывая пространство между кустами орешника, китайской сирени, под многочисленными дубами среди только-только начинающей зеленеть травы и жёлтой прошлогодней листвы. Они высоко подымались на своих нежных стебельках, покачивая белоснежными головками под дуновением тёплого ветерка. Росли они и поодиночке и густыми скоплениями, образуя изумительные по красоте бело-зелёные прогалинки на жёлтом фоне листвы. Особенно красиво выглядели они у ручья, сверкающие ослепительной белизной на чёрном фоне воды и как бы рассматривающие в ней своё прекрасное отражение.

В начале мая появлялись хохлатки. Сначала на выжженных местах, затем и на остальной части леса. Они тоже росли почти повсюду, дополняя своей голубизной очарование ещё цветущих белых красавиц, и смешанные бело-голубые букеты имели уже свою, особую прелесть. Хохлатки тоже цвели довольно долго – в течение всего мая, достигая в конце своего развития больших размеров. В букете они уже смотрелись, как настоящие веточки сирени, похожие на них и по форме и, особенно, по расцветке. Оттенки у них были разнообразные: от нежно-голубых до фиолетовых. В отдельных местах их было так много, что всё пространство под деревьями казалось как бы устланным фиолетово-голубым покрывалом.
В конце мая на ДОТе пышно расцветала дикая земляника. Её крупные цветы красовались повсюду, высовываясь из-под прошлогодней и свежей травы белыми головками. Их приятно было собирать в небольшой самостоятельный букетик. Но поскольку эти цветы расцветали почти одновременно с ландышами, то, естественно, предпочтение я отдавал последним.
Примерно в это же время был расцвет и фиалок, растущих по склонам сопок, на открытых, прогреваемых солнцем участках. Светло-голубые, тёмно-синие, фиолетовые с жёлтыми сердечками, они хорошо смотрелись не только на полянах, но и в маленьких блюдечках, создавая прекрасную сине-фиолетовую миниатюру.
Но в это время я предвкушал встречу с моими любимцами – ландышами. Они начинали распускаться в начале июня с установлением тёплых, солнечных дней. Я уже заранее исследовал все окрестные ландышевые плантации и знал, где и когда будет наиболее обильное цветение. Самые первые цветы всегда появлялись на одном и том же месте – почти на самой вершине южного склона сопки, у тропинки, ведущей к ДОТу. Ландыши здесь были некрупные, но зато самые первые, на несколько дней опережавшие появление других своих собратьев.
К сожалению, в последние годы цветение в этом месте начало постепенно прекращаться, да и листва стала иссякать. Точно так же, как и на всех участках северо-восточного склона. Вместе с тем рост и развитие ландышей заметно активизировались по всему южному склону (на что я уже обращал внимание ранее). Удивительная всё-таки и совершенно непонятная метаморфоза!
Первые небольшие букетики ландышей буквально очаровывали наших милых женщин. Да и как иначе могли действовать на человека эти восхитительные творения природы. Они для того и созданы, чтобы волновать и радовать наши, человеческие сердца. А какое удовольствие было их собирать. Особенно, когда они достигали своего полного расцвета. Я поднимался на ДОТ и оттуда спускался на своё заветное местечко – на верхнюю часть южного склона, где огромным лепестком, шириной и длиной в несколько сотен метров росли мои очаровательные любимцы – наиболее крупные и легко рвущиеся красавцы.
А они уже как бы ждали меня, выглядывая со всех сторон из-под сплошной зелёной листвы своими белоснежными, уже почти полностью распустившимися колокольчиками, висящими на длинной, немного изогнутой ножке. Чаще всего они стояли здесь большими скоплениями (целыми семействами) по нескольку десятков на небольших полянках, прикрываясь сверху и с боков, как щитами, широкими светло-зелёными листьями. Собирать их здесь было одно удовольствие. Их не надо было обрывать вместе с листьями, так как цветы очень легко отделялись от корневища в своей нижней части и вытягивались из земли без каких-либо дополнительных усилий, в отличие от всех остальных своих разновидностей, растущих по соседству с ними.
На первых порах мне хватало и одних моих любимцев, которыми я наполнял сразу два или три пакета. И это позволяло мне сформировать несколько десятков великолепных букетов. Я собирал ландыши вместе с небольшим количеством листьев, а также с очень нежной, пушистой светло-зелёной травкой, похожей на маленькие ёлочки, которые так и просились в букет к своим прекрасным собратьям. Удивительно, что эти «ёлочки» в изобилии росли как раз в тех же местах, что и ландыши. И их было так много, что вполне обеспечивало мне художественное оформление всех ландышевых букетов, которые я собирал почти непрерывно в период их цветения, а в последующем и букетов из лилий и других, более крупных цветов в июле и августе месяце. А одних только ландышевых букетов я дарил за сезон более сотни.

Проходя иногда по нашим цветочным базарам, я всегда обращал внимание на продавцов лесных цветов, и сравнивал свои букеты с выставленными на продажу. Конечно же, они были несравнимы. Собранные мною цветы были значительно крупнее. Да и сами букеты вместе с ёлочками выглядели намного богаче и привлекательней, чем у профессионалов-сборщиков. Но ведь и предназначение-то у них было совершенно иное.
Я хотел, чтобы мои цветы приносили людям только добро. И как можно больше добра. Поэтому я вкладывал в них всю свою душу, все свои лучшие пожелания, передавая своё душевное волнение, свою радость от встречи с ними, встречи здесь, на природе. Не знаю, чувствовали ли это люди. Но мне кажется, что когда ты сам собираешь цветы и сам даришь их, они несут в себе (говоря научным языком) уже иную информацию, имеют более глубокое содержание, чем цветы, купленные на рынке.
Я не склонен думать, что при этом цветам передаётся какая-то особая, внутренняя энергия, что на них влияет твоё биополе, как утверждают экстрасенсы, объясняя эффект своих магических воздействий. Хотя полностью и этот механизм отрицать нельзя, так как есть факты, свидетельствующие о том, что от прикосновения одних людей цветы быстро вянут, а других – как бы оживают и ещё долго стоят в букете.
Здесь есть более прозаическое объяснение. Просто ты, собирая цветы, стараешься сделать букеты более красивыми, более совершенными, более свежими. Играет роль и то, что цветы преподносятся просто так, без какого-либо особого повода, от души, для того, чтобы человеку было приятно. Возможно, влияет и уже сложившийся стереотип: получать такие подарки примерно в одно и то же время, в одних условиях, из года в год, из месяца в месяц. И тогда адресаты уже ждут их, как бы заранее готовя себя к встрече с ними, что, безусловно, усиливает эффект воздействия последних. И я всегда старался не нарушать этот приятный ритуал.
Как-то пару раз, просто ради интереса, я показал продавцам мои уникальные экспонаты, открыв перед ними свои пакеты. Конечно же, никто из них, увидев это чудо, не поверил, что всё это богатство предназначено вот так, просто для раздачи.
– Как, бесплатно?! Такой товар!.. Дурак! Ты же миллионером мог бы стать!.. Хоть нам скажи, где собираешь.
И вновь никто не поверил, что все это собрано практически в черте города, на Патрокле.
– Мы, – говорят, – в своё время все сопки там облазили. Всё одна мелочь попадается. Теперь возим из-за города, километров за двадцать. А ты говоришь, Патрокл! Ври, да не завирайся!..
Вот так, для одних цветы – товар, предназначенный на продажу, для других – бесконечная красота, которую можно только дарить друг другу. Одни этот товар везут издалека; для других сказочное изобилие открывается недалеко от собственного дома...
У меня давно вызывал удивление тот факт, что сборщики до сих пор не добрались до моего (как я его называю) заветного местечка. Ведь его так легко было найти! Тем более что я собирал здесь цветы в течение полутора-двух недель по мере постепенного их расцветания на разных участках сопки. Второй вопрос, откуда и как образовался этот удивительный подвид. Ведь до 1988 года таких цветов здесь точно не было, а я собирал другие, плохо срывающиеся и более мелкие их разновидности. Не от моих же постоянных и многолетних прикосновений к ним и не от моего страстного желания принести людям радость произошла такая сказочная метаморфоза?! Но факт остаётся фактом. И я сполна использовал эту возможность.
Я ходил за цветами в любую погоду: и в солнечные дни, и в туман, и в морось, и даже в дождь. Все эти внешние препятствия были слишком ничтожны по сравнению с тем наслаждением, которое я испытывал от соприкосновения с этой чистой и безупречной красотой, которую дарила мне щедрая природа Патрокла. И хоть страшно ломила спина, и приходилось собирать чуть ли не ползком, промокая почти насквозь, я всё равно был счастлив. Счастлив встречей с моими любимцами, а также предвкушением другого счастья – возможностью дарить радость людям. И я торопился в сборе, зная, что последующие цветы (после ландышей) уже не окажут такого эффекта. Да их и невозможно будет собрать в таком, практически не ограниченном количестве.

К середине июня ландыши обычно уже отцветали. Цветы желтели, блекли, уменьшались в размерах, теряли свой аромат. Да, с ними надо было уже прощаться. Прощаться до следующего лета, и я собирал последние небольшие букетики в густой траве на северных склонах, но они уже не стояли в вазе более суток. А на подходе были уже следующие виды летних красавцев. Набирали силу многочисленные бутоны саранок. Поднимали высоко над травой свои голубенькие развесистые стебельки-метёлки колокольчики. Раскрывались большие серо-белые колокола наперстянки. Неудержимо росли вверх гигантские изогнутые стебли купены лекарственной. Уже красовались целые поляны белых цветов, напоминающих полностью распустившиеся ветреницы. Только они были с более крупными лепестками и не такие красивые и привлекательные. Кое-где уже светились голубовато-розовые соцветия горошка. Наступал летний период цветения буйной, яркой и многообразной флоры.
Дома появлялись огромные букеты лилий вместе с заметно выросшими «ёлочками». Как настоящие пальмы, неделями стояли долго не увядающие ветви купены. В больших вазах красовались длинные соцветия голубых колокольчиков. Создавали настроение различные смешанные букеты. Раздавать такие крупные цветы было уже труднее. Нести в огромных пакетах, завертывать в газету! Много не унесёшь, а дарить ведь надо всем!
Я имел неосторожность давать цветы на работе первым встреченным по утру женщинам. А иногда букетов на всех и не хватало. И я видел скрытую обиду и горечь в глазах нечаянно обделённых. Поэтому я редко носил такие крупные цветы на работу, оставляя их для хорошо знакомых работников госпиталя, для находящихся на лечении знакомых  ветеранов флота, а также для жителей нашего подъезда. И наслаждался ими сам вместе с женой и внучкой – тоже большими любительницами цветов.

Должен сказать, что вся наша семья любила цветы. Ребята в детстве и юности с удовольствием собирали их вместе со мной. А в последние годы переняли и мой опыт дарить их знакомым. Но особую радость получала от цветов наша Лёля. Она вместе со мной раскладывала букетики и отбирала лучшие для своих подарков. Относила цветы учителям в школу, в свой любимый клуб «Мягкая игрушка», соседям и знакомым. Носила цветы вместе со мной и на почту, где тоже было много любителей этой красоты. И всегда желала иметь цветы в своей комнате.
Ходила она иногда и в лес вместе со мной и Женей, но чаще осенью, так как летние и весенние прогулки были слишком опасны из-за массы клещей. Лишь однажды мы решились взять её на нашу ландышевую плантацию (когда ей было четыре года). И тогда она собственноручно собрала первый ландышевый букетик, подарив его любимой бабушке.
Надо сказать, что некоторые цветы, особенно по весне, уважала и наша кошка Манька. Откусывала стебельки «ёлочек», листьев лилий, осоку, заменяя этим так любимые ею перцы, растущие ежегодно у нас на балконе и ревниво оберегаемые хозяйкой.

После лилий наступала очередь «бубенчиков» (местных купальниц – «жарков»), целые поля которых росли в низинах, на лугах, орошаемых ручьями и последождевыми потоками. Эти цветы тоже были очень красивы, и всё же не вызывали у меня того душевного трепета, который я испытывал от соприкосновения с нашими западными купальницами. Местные бубенчики были несколько меньших размеров, имели более яркую, почти оранжевую окраску и, в отличие от западных, росли целым букетом на одном разветвлённом стебле. Одновременно с ними на одних и тех же лугах расцветали и высокие синие колокольчики, а также удивительно яркие и крайне нежные «оленьи рога», светящиеся красными пятнами по всему лугу. Было много и других луговых цветов разных форм и расцветок, которые я понемногу тоже брал в свои букеты.
Очень красиво выглядели все эти крупные цветы, и особенно купальницы, в высоких вазах. Одна из них (глиняная китайская с красивым рисунком) всегда стояла у нас на полу у окна. И освещённые солнцем букеты сияли целым морем оранжевого огня вперемешку с синими, красными и зелёными вкраплениями от «ёлочек», колокольчиков, «оленьих рогов» и других цветов. Стояли такие букеты и на балконе, создавая в своей массе атмосферу настоящего патрокловского луга, как бы сконцентрированного в небольшом объёме этого помещения. И это тоже была непередаваемая красота.
Жаль только, что чудесной китайской вазе с её огромными размерами и недостаточной прочностью не суждено было долго жить. И пострадала она не от мальчишеских забав и Лёлиных шалостей, а от своей доброй и любящей хозяйки. Да, именно она, наша всё и всех любящая маман, как-то нечаянно свалилась на неё с шаткого постамента в виде стула, пытаясь делать уборку на верхних этажах комнаты. И здесь полная водой и цветами ваза сыграла свою последнюю роль, заметно смягчив приземление и не допустив трагического исхода после этого неподготовленного эксперимента с эквилибристикой. Конечно же, без должной подготовки решаться на такой рискованный трюк мамуле не стоило.
Падение не осталось без последствий и лишило маму на определённое время возможности предаваться её любимым занятиям на кухне. К тому же, серьёзно морально пострадала и наша Манька. Она находилась в момент инцидента вместе со мной в соседней комнате и страшно испугалась, очевидно, решив, что началось землетрясение. Выпучив глаза и подняв шерсть дыбом, она некоторое время носилась по комнате, не зная, то ли спасать своих котят, то ли хозяев. Потом подбежала ко мне, давая понять, что произошло нечто из ряда вон выходящее.
Я в это время, как всегда, играл на пианино и ничего вокруг себя не слышал. Вняв, наконец, её настойчивым просьбам, я последовал за Манькой в соседнюю комнату и сразу увидел огромную лужу и остатки разбитой вазы вместе с разбросанными кругом цветами.
– Боже мой, наша ваза! – вскричал я, не понимая, что же всё-таки произошло. И только в следующий момент обнаружил какое-то движение среди обломков, а затем и пытающуюся подняться мамулю, выпутывавшуюся из объятий широкой тюлевой занавески, свалившейся на неё и готовой вот-вот увлечь за собой и железный карниз, на котором она крепилась. С трудом мы с Маней помогли маме подняться, довели её до дивана, оказали первую помощь. Рука, вроде, была цела, но сильно болела в локте. К счастью, как потом выяснилось, перелома не оказалось.  То, о чём я неоднократно предупреждал, всё-таки свершилось. И поскольку предупреждал о грядущей опасности именно я, то я и оказался главным виновником произошедшего.
Жалко было маман. Но она всё же смогла через неделю вновь обрести некоторую творческую активность на кухне, правда, ещё очень долго жаловалась на боли в руке. Пришла в себя вскоре и Манька, но длительное время с опаской смотрела на восстановленную вазу и обходила её стороной. А вот сама бедная ваза так и не смогла больше служить нам по назначению. После склеивания она потеряла всё своё былое очарование, приобретя многочисленные продольные и поперечные шрамы, свидетельствующие не столько о её хрупкости, сколько о силе приложенного к ней воздействия. Мы сохранили её в память о былых заслугах и мужественном самопожертвовании. Я поставил вазу на моё любимое пианино, как наиболее ценную вещь, спасшую мне мою дорогую супругу, и даже нашёл ей применение, помещая в неё зимние, сухие букеты.
В ранний летний период появлялись цветы, к которым я тоже был особенно неравнодушен. Это прежде всего мои любимые лесные фиалки (любка двулистная) и другой вид местных орхидей – удивительно нежные и сказочно красивые розового цвета создания, растущие всё на том же южном склоне сопки. Этих уникальных красавиц оставалось здесь всего несколько кустиков, и я всегда раздумывал, рвать их или нет. Однако каждый раз срывал всё же с осторожностью, зная, что иначе они всё равно будут сорваны (а, может быть, и выкопаны) кем-нибудь из местных любителей экзотики, которых в летние месяцы здесь было всегда с избытком.
Фиалки же я находил каждый год, но не более десяти цветочков. Это тоже были исчезающие красавицы. Но каких они были размеров! Раза в два, если не в три, крупнее наших, западных. Они имели точно такую же форму и аналогичный запах, но только менее сильный. Однако достаточно было в лесу распуститься трём-четырём таким нежно-белым созданиям, как их присутствие уже ощущалось, и я приступал к длительным поискам, пока не находил их, спрятавшихся в укромном уголке где-нибудь между густыми кустами. Вполне вероятно, что цветов здесь было и больше, но отыскать их в густой траве, значительно более высокой, чем они сами, было нелёгкой задачей.
Росли в нашем районе и другие фиалки, какой-то рудимент любки двулистной – с очень мелкими цветочками невзрачного вида и совсем изменённым, более резким и менее приятным запахом. Я их тоже брал в свои букеты. Но Манька от них брезгливо отворачивалась, и когда я выносил цветы на балкон, демонстративно уходила оттуда, покидая своё любимое место на кресле.
Забегая несколько вперёд, хочу добавить, что была ещё одна разновидность лесной фиалки. Но та появлялась на свет ранней осенью и произрастала на светлых лужайках, достигая внушительных размеров – до сорока, пятидесяти сантиметров в высоту. Очередной местный гигант. Она имела такую же форму, как и любка, тот же двойной лепесток, довольно приятный и сильный запах. И удивительно долго стояла в букете, сохраняя и цвет и аромат.
Обнаружил её я совсем недавно – года три назад, проходя по знакомым лужайкам в долине, на которые я обычно осенью уже не заглядывал. Ещё издали увидел высоко подымающиеся над землёй белые соцветия, ярко сверкающие на солнце. Подошёл и сначала принял их за обычные лесные фиалки. Но всё же это была не та нежная июньская орхидея. Эти цветы не прятались от постороннего взгляда глубоко в траве и кустах, в тени деревьев, а, наоборот, выставляли напоказ свою внешнюю красоту. И не было в них удивительной нежности и застенчивой пленительности – качеств, столь характерных для их более редких, а кое-где и совсем исчезающих очаровательных подружек.

Третьими моими летними любимцами были ирисы. Они росли на Патрокле только в одном месте – недалеко от моря, на лужайках, постоянно мокрых от стекающей сюда с сопок воды, и появлялись вместе с фиалками и орхидеями. Это были сине-фиолетовые, очень крупные цветы, разбросанные отдельными кустиками по всей площади заливного луга вплоть до самого края скалистых обрывов. Так как в этих местах постоянно было много отдыхающих, собрать их было нелегко. Приходилось точно знать время их распускания, и для этого навещать участки каждые два-три дня.
Чаще всего мне доставались жалкие остатки с этих плантаций. Но несколько сезонов сопутствовала и удача, когда долгие дни стояла пасмурная и дождливая погода, и мне удавалось прийти сюда первым. Тогда я получал полное удовольствие собрать готовые вот-вот распуститься бутоны. Бывало, я имел счастье видеть эти цветы уже полностью раскрытыми и красующимися во всём своём блеске в лучах восходящего солнца на фоне яркой зелени ещё мокрого луга. Это тоже была неописуемая красота. И так жалко было её нарушать.
Я любовался ею столько, сколько это было возможно, начиная сбор только при приближении первых групп отдыхающих. Как бы я хотел навечно запечатлеть эту красоту на рисунке или на фотографии – «Мокрый луг с ирисами!». Кажется, я когда-то видел репродукцию одной такой картины кого-то из французских импрессионистов. А может быть, это лишь моё воображение. Возможно, это были лишь букеты этих цветов.
Можно было бы изобразить эту прелесть в виде небольшого участка поляны со всеми мельчайшими деталями цветов и травинок, как это делал Шишкин. Можно было бы охватить пейзаж целиком, создав общее впечатление от всего симбиоза красок и оттенков, как у Левитана, или у импрессионистов. Или хотя бы запечатлеть всё в цветных фотографиях. Но ни художественного таланта, ни плёнок у меня тогда не было. Поэтому приходилось оставлять впечатление об этом великолепном пейзаже в своей внутренней памяти, воскрешая его иногда вместе с другими картинами природы в периоды своей грустной неподвижности и физической беспомощности.
Таких удивительно красивых пейзажей, как этот мокрый луг с ирисами, я больше в нашем районе не видел. И опять-таки их дарил нам всё тот же щедрый на красоту Патрокл. Я, скрепя сердце, нарушал эту естественную гармонию красок, собирая цветы в свои букеты, зная при этом, что иначе их обязательно сорвут другие. Сорвут и тут же бросят, а сами пойдут купаться. А может, и выдернут с корнем. Так что лучше было оставить корни в покое до следующего цветения. Я осторожно срезал стебли ножницами. Аккуратно складывал цветы и бутоны в пакет, обвернув их газетой, и осторожно, чтобы не поломать ни стеблей, ни лепестков, нёс их до дома.
Прохожие меня часто спрашивали, где я смог купить такую прелесть. И никто не поверил мне, как и где они мне достались. Несколько раз у меня прямо на улице просили продать весь букет оптом или дать хоть один цветочек. Я всегда в таких случаях дарил небольшой букетик и этим незнакомым мне людям. А однажды отдал чуть ли не половину собранного одной молодой счастливой парочке, готовящейся к свадьбе. Эта парочка как раз шла на Тихобухтинский рынок за цветами и думала, что я тоже из числа торговцев, спешащих туда же. Я отдал им также и половину фиалок и единственную найденную мною розовую орхидею. Отдал в надежде, что эта красота принесёт молодой семье долгое и полное счастье.
Они настолько удивились, что я не взял с них денег за такое сказочное богатство, что хотели отдать мне всё, что у них было (помимо денег), даже свои наручные часы. Это было уж совсем некстати! Поэтому я пожелал им счастья и поспешил удалиться, оставив их в недоумённой растерянности. Вот что могут делать красота и добро. Прежде всего, вот такая, почти чисто духовная красота, не материальная, которой многие из нас, к счастью, по-прежнему отдают предпочтение.
Бывали случаи, когда я дарил цветы не просто так, а в виде благодарности за какие-то оказанные мне услуги. И в этом случае видел радость и удовлетворение. И лишь однажды получил в ответ на преподнесённый букет чудесных подснежников (чудесных – по моему представлению) недовольную гримасу и реплику: «Мог бы и конфет купить, или хоть шоколадку! Цветами сыт не будешь!..» Купил я ей потом и конфет, и шоколадку, и бутылку в придачу. И надеюсь, что удовлетворил тем самым её прозаические запросы. К счастью, этот эпизод был единственным такого рода исключением.

Говоря о красоте и многообразии цветов этого уникального района побережья, нельзя не обратить внимания на прелесть местных кустарников и цветущих деревьев. В мае здесь буйно расцветали дикие яблони, затем боярышник, калина и, наконец, красавец жасмин, отдельные кусты которого ещё сохранились у самых ДОСов. Росли они и в долине, недалеко от озера, там, где я ранней весной рвал вербу, цвели здесь также калина и боярка.
Я обнаружил эту красоту в тех краях недавно, не заходя раньше в эти районы. Спустился как-то в низину и был поражён открывшейся передо мной панорамой сплошь усыпанных белоснежными цветами кустов и деревьев. Их пряный аромат распространялся далеко отсюда, и я уже издали понял, с какими представителями флоры иду на свидание. Понял и страшно обрадовался ещё одному уголку сохранившейся нетронутой красоты.
Деревья и кусты мы не ломали. Только однажды с ребятами попытались составить гербарий из живых цветов яблони и жасмина, поместив ветки в сухой песок. Но ничего путного из этой затеи у нас не вышло. И мы любовались ими впоследствии только в естественных условиях. А потом, осенью собирали урожаи боярки и диких яблок с деревьев у ДОТа.
Сохранились в этих местах и цветущие лианы лимонника и актинидии. На них почему-то раньше мы не обращали внимания. Только в 1993 году, собирая лилии, я обнаружил целые заросли небольших лиан с мелкими, приятно пахнущими цветами. Отдельные лианы были побольше и целиком опутывали кусты. Другие – карабкались высоко на деревья. Основная же их масса только-только вылезала из-под земли, но в огромном количестве.
Вначале я и не предполагал, что это такое. Но чутьё подсказывало, что лианы эти явно из местной эндемичной флоры, и на них надо обратить внимание. Да и листья их показались мне необычными – кажущимися издалека совершенно белыми, серебристыми. Такие я неоднократно видел ранее на высоких деревьях. Надо было внимательнее присмотреться к ним, пока растения были видны столь отчётливо.
Я обошёл весь этот район и обнаружил около десятка лиан, уже довольно крупных размеров, висящих либо высоко на деревьях, либо опутывающих со всех сторон кустарник, создавая под собой как бы естественный шатёр, сплошь состоящий из цветущих и благоухающих веток. Тогда я взял с собой парочку небольших веточек и узнал от своих биологов, что это и есть актинидия. Значит, должны были быть и плоды осенью. И это предположение подтвердилось.
Плодоношение в тот год было исключительно обильное. И уже через месяц все лианы были покрыты сотнями мелких продолговатых зелёных ягод. Однако к сбору урожая я не успел. Основные ягоды были сорваны задолго до их окончательного созревания. Но всё же и нам удалось собрать в общей сложности стаканов восемь этих изумительных витаминоносителей (именно этот вид актинидии был особенно богат витамином С). В целом же урожай с этих лиан должен был составить не один десяток килограммов чудесных ягод. Жаль, что виноград в этих местах почему-то плохо плодоносил. Его лианы висели на кустах и деревьях в ещё большем количестве.

Во второй половине лета распускались ещё одни представительницы местной уникальной флоры – лилии под названием «царские кудри». И надо сказать, что по своей красоте они полностью соответствовали своему названию. Их удивительно яркие красно-оранжевые головки, собранные из двух-трёх и даже девяти цветов, сверкали на освещенных солнцем лужайках или красовались в тени между кустами. Они почему-то росли только на северо-восточном склоне сопок да ещё в пойменной долине, и ни разу не встречались мне в других местах.
Собирали мы их ещё в шестидесятых годах. Но потом как-то забыли о периоде их цветения. А возможно, в это время года мы потом просто выезжали на запад на время моего отпуска. Но вот оставшись здесь на всё лето в 1992 году, я вспомнил об их существовании и был награждён возможностью любоваться и этими представителями местного сказочного растительного царства.
Они росли чаще поодиночке, иногда небольшими скоплениями, на расстоянии друг от друга, предпочитая густые заросли травы и кустарника. Их не просто было найти, за исключением тех случаев, когда они сияли своей сказочной красотой на солнечных полянах на фоне окружающей более тёмной растительности. Вместе с тем в долине на заливных лугах они составляли с другими цветами такой удивительно яркий, красочный ансамбль, что здесь ими можно было любоваться часами. Так я и делал, спускаясь сюда от ДОТа по восточному склону сопки и выходя из-под тенистых деревьев на залитый солнцем луг.
Каких только цветов, каких оттенков и красок здесь не было! Повсюду из травы выглядывали голубовато-синие колокольчики, находящиеся на последних стадиях отцветания, нежно-розовые пирамидки наперстянки, ярко-жёлтые метёлочки какого-то неизвестного мне растения. Здесь же светились ярко-красным оттенком маленькие кустики «оленьих рогов», погружённые своими корнями и листьями в воды протекающего ручейка. По соседству красовались розово-фиолетовые соцветия солодки, а также тёмно-синие с фиолетовым оттенком цветочки горошка. Все эти цветы как бы купались в зелёном море травы, в которую я погружался чуть ли не с головой.
Но королевой среди всего этого моря красок были, конечно же, «царские кудри». Ещё не замеченные здесь никем, они именно царствовали в окружении всего этого разноцветного цветочного ковра, сверкая удивительно ярким оранжевым оттенком, и уже издали привлекали к себе внимание. Да, здесь они красовались, явно ощущая своё превосходство над остальными своими подругами и собратьями. Стояли, вызывающе глядя на окружающее их царство природы, явно гордясь своей красотой. А в целом тут создавался такой неповторимый, просто сказочный ансамбль удивительных форм и красок, каких я нигде никогда больше не видел.
Это была совершенно иная красота, по сравнению с тихой и неброской красотой наших среднеевропейских лугов и полей, где все краски не столь ярки, а цветы менее заметны, хотя и не менее разнообразны. Здесь почти все разновидности цветов были значительно больших размеров, имели более яркую окраску, более пышные формы. Единственно, чего не хватало им, так это удивительного аромата, свойственного всем цветам среднеевропейской зоны, создающего тот неповторимый букет, забыть который нам, жителям среднерусских лесов и равнин, уже невозможно.

Из летних цветов следовало бы еще выделить несколько разновидностей шиповника – жёлтой, белой и розовой окраски, растущих в отдельных местах на солнечных полянах. Эти цветы, хотя и обладали довольно сильным ароматом, однако были не очень крупных размеров. И притом я всегда почему-то приходил к их увяданию, так что в букеты почти никогда и не брал (принимая к тому же во внимание их весьма надёжную защиту). Исключение представляли отдельные кустики розового шиповника, растущего на скалистых отрогах, у самого моря. Эти карликовые колючие создания были удивительно красивы и имели крупные, почти как у розы, цветы. Одна веточка с несколькими бутонами и всего одним распустившимся цветком представляла собой законченный вариант совершенной красоты, и мы не упускали возможность полюбоваться ею у себя дома.
На моё удивление, эти несколько кустиков у побережья, росших совсем рядом с дорогой, смогли просуществовать в таких условиях, на виду у тысяч отдыхающих, добрый десяток лет. И только в начале девяностых годов они внезапно куда-то исчезли (как исчезло в это время многое из нашей прежней жизни). Исчезли, по-видимому, вместе с корнями, так как я не мог найти ни одной оставшейся здесь веточки, и уже больше таких красавцев я на этих скалах, да и вообще на Патрокле, не встречал. На память о них остался чудесный акварельный рисунок Димы – небольшая веточка с цветочком и бутоном в маленькой вазочке.

На «царских кудрях» и им сопутствующих цветах кончалась моя цветочная эпопея. Осенние цветы почему-то уже не производили на меня такого впечатления, хотя и они засуживали внимания. Местное осеннее разнотравье также блистало яркими формами и красками. В сентябре все лужайки и поляны были усыпаны красивыми ромашками с синими лепестками. Расцветали кусты китайской сирени, красуясь по всему лесу своими нежными розовыми соцветиями. Кое-где из-под засыхающей травы проглядывали ярко-голубые колокольчики горечавки. У ДОТа на южном склоне появлялись многочисленные «осенние одуванчики» – цветы ярко-оранжевого цвета, очень похожие на своих весенних тёзок (возможно, арника горная?).
Другими, очень распространёнными цветами на Патрокле были дикие гвоздики. Особенно много их было на ДОТе, по всей верхней части этой сопки. Они росли густыми скоплениями, целыми розовыми кустами. Были довольно крупных размеров – по меньшей мере, раза в два крупнее своих западных полевых разновидностей. Мы иногда и их добавляли в наши осенние букеты. Но стояли они недолго, быстро теряя свою ярко-розовую нежность.
В низменных увлажнённых участках в сентябре буйно расцветали удивительно пахучие белые медуницы, привлекающие к себе массу насекомых, в первую очередь бабочек. На отдельных лужайках ещё не так давно (в восьмидесятые годы) буквально все цветы были усыпаны ими, представляя собой поразительные по красоте объекты для художественного фотографирования. На одном цветке в объектив одновременно можно было поймать сразу несколько этих очаровательных созданий. Увлечённые своими заботами, бабочки близко подпускали фотографа, позволяя делать снимки с расстояния в несколько сантиметров.
Были здесь и многочисленные жуки, божьи коровки, кузнечики. Между цветами и ветками деревьев вили свою паутину разнообразные пауки, среди которых выделялись величиной и устрашающим видом огромные крестовики, способные справиться с любой попавшейся в их сети добычей. В воздухе же носилось бесчисленное множество стрекоз, сверкающих на солнце серебристыми крылышками. Они то замирали на одном месте, то молниями устремлялись в сторону, очевидно, в погоне за невидимой для нас добычей. Садились они редко, в основном на нагретую солнцем землю, так что сфотографировать их было нелёгкой задачей. И мы испортили немалое количество кадров, чтобы сделать несколько более-менее удачных снимков с телеобъективом. А в целом, ребятам удалось довольно широко запечатлеть в цветных и чёрно-белых фотографиях, а также на слайдах красоту природы дорогого нам всем Патрокла. И до сих пор у нас хранятся два альбома чудесных цветных фотографий, сделанных ими в конце семидесятых и в восьмидесятых годах, как память не только обо всём этом прекрасном мире, но и о наиболее светлом времени их детства и юности.
Однажды нам удались даже уникальные снимки чрезвычайно редкого вида чёрно-жёлтого махаона, которого мы встретили в районе ДОТа. Мы носились за ним с телеобъективом, наверное, в течение целого получаса. И он, как бы поняв наше желание, долгое время позировал нам, садясь, то на цветы, то на ДОТ, то просто на землю, и не улетал, позволив нам отснять чуть ли не целую плёнку.
Самыми последними осенними цветами были яркие беленькие, очень нежные цветочки на тоненьких ножках, несколько напоминающие ветреницу. Росли они только в одном месте – у ручья, у самой дороги, около ДОСов. На фоне уже почти серой травы они сверкали своими белыми лепестками, напоминая мне чудесную весеннюю пору с белоснежными ветреницами, за которыми я так любил ходить в эти места. Это был уже прощальный привет мне от леса – чтобы я не забыл навестить его и в следующую весну. Я собирал эти цветы в небольшой букетик и наслаждался дома их нежной прелестью ещё два или три дня. И это было всё. Мой «цветочный» период, длившийся с марта по октябрь, то есть почти восемь месяцев, заканчивался. Наступало время любоваться уже иной красотой – красотой засыпающей и уснувшей природы.




ОСЕННИЕ  МОТИВЫ

С конца сентября Патрокл сказочно преображался, сверкая яркими, но уже осенними красками. Дубовый лес приобретал жёлто-коричневый, отливающий медью оттенок. Снизу его обрамляла светло-жёлтая, почти прозрачная, листва орешников и яркая зелень отдельных видов кустарников. Постепенно начинали краснеть клёны и вдруг, в один день, вспыхивали сверху донизу багровыми и светло-розовыми тонами. Издалека виднелось покрытое жёлтой листвой так называемое «чёртово дерево», взобраться на которое было совершенно невозможно из-за его многочисленных шипов.
Удивительно красиво висели на деревьях прозрачные нежно-розовые листья виноградных лиан, образуя пылающие шатры над кустами или ярко расцвечивая верхушки облюбованных ими лип и берёз. Приятно было пожевать толстый, мясистый черенок виноградного листочка, наполняя рот его кисловатым соком, хорошо утоляющим жажду и, по-видимому, содержащим в себе немалый набор витаминов и других полезных веществ. Почему мы не используем их и им подобные местные дикоросы в качестве естественных витаминоносителей и антиоксидантов в условиях их серьёзного дефицита в нашем регионе?..
Внизу, на земле желтели высокие листья папоротника, отцветали красно-фиолетовые соцветия левзеи, а также колючего остро-нитро. Кое-где краснели оставшиеся единичные ягоды ландыша; издалека виднелись ядовито-красные пирамидки соплодий растения, название которого я так и не узнал. Все дорожки, тропинки, опавшие листья под дубами покрывались желудями, дробный перестук от падения которых то и дело раздавался в тишине засыпающего леса.
Повсюду сновали разжиревшие на желудях и орехах бурундуки, запасая припасы на зиму. То тут, то там слышался их отрывистый предупредительный писк и быстро исчезающее шуршание. Сейчас их сравнительно легко было увидеть на полуголых деревьях, несмотря на защитную окраску. Замолкли вороны и уже не сопровождали меня в походах по их владениям. Наверное, решили все свои родительские проблемы и дали себе чуточку отдохнуть. Давно улетели райские желтогрудые иволги и другие мелкие лесные пичужки. Лес постепенно пустел, готовясь к зимнему сну. Одни лишь фазаны периодически подавали свои предупредительные сигналы при появлении поблизости незваного гостя. Сейчас им стало труднее прятаться, и окрестные собаки активизировали свою охотничью деятельность.

Со второй половины сентября, после прохождения последних осенних тайфунов, обычно устанавливалась чудесная погода, с ясными солнечными днями и почти полным безветрием, либо при слабом северо-западном муссоне. Наступала наша долгая золотая осень, которая продолжалась почти до ноября. Приятно было в эту пору бродить в тишине отдыхающего леса и любоваться его осенними, яркими красками, оставлять себе на память в виде фотографий и слайдов наиболее характерные детали этого чудесного осеннего пейзажа: розово-багряную листву клёнов на фоне нежно-голубого неба, или яркие гроздья спелой калины и боярышника; или же ровную голубизну бухты на фоне красно-жёлтых верхушек деревьев – панораму, открывающуюся с самой верхней точки сопки. «Сквозь золотые листья клёна» – так назвал один из наиболее удачных снимков этой серии академик Матюхин, вспоминая природу этого края, которую ему суждено было променять на равнины Западной Сибири.
Сейчас в лесу можно было не опасаться клещей, активность которых в это время года падала почти до нуля. Какое это счастье – ходить по лесу и не осматриваться каждые десять-пятнадцать минут, не опасаться непоправимых последствий укуса энцефалитного паразита. Ходишь так, как ходили мы по нашим западным лесам, до последнего времени свободным от подобной нечисти.
В это время в осеннем лесу можно было найти и последние грибы – сыроежки, опята и подберёзовики. Но искать их в сплошном слое опавшей листвы и в сохранившейся траве было нелегко. Да я и не стремился к этому, не получая удовольствия от нескольких случайно найденных и довольно невзрачных черноголовиков. Народ же ещё бегал по лесам, шурша палками в траве, по густому кустарнику, радуясь редким находкам.
Орехов уже не было совсем. Как быстро они отошли! Ещё недели две назад я стряхивал их с деревьев, собирая целыми пакетами, а сейчас не встретишь ни одного висящего соплодия, ни одного орешка, затерявшегося в опавшей листве. Все вылущены бурундуками. Как только они находят их на земле, под листвой, в траве? Какими органами чувств пользуются при этом? Увидеть их, полностью сливающихся с листвой, совершенно невозможно. Нащупать – тоже непросто. Неужели с помощью обоняния? В общем, нам, любителям-сборщикам, надо не зевать. Хотя и хозяевам оставить часть урожая тоже необходимо. Чем ещё им здесь питаться? Только желудями. А может быть, бурундуки и грибы сушат, как белки?

В эти тихие тёплые солнечные дни я любил отдыхать на пляже, сидя на прибрежных камнях и глядя на спокойную морскую гладь, искрящуюся ярким серебром. Море почти не слышно. Лишь иногда на берег набегает лёгкая прозрачная волна, лаская прибрежный песок и оставляя за собой мокрую полосу. Временами раздаётся пронзительный крик чаек, сидящих на спокойной воде и как в зеркале отражающихся в её ровной глади.
Вдали виднеются одиночные лодки рыбаков. Ещё дальше, в проливе, медленно продвигается белоснежный океанский лайнер; на рейде стоит какой-то военный корабль; самоходные баржи движутся в разных направлениях. Два раза в сутки проносится катер на воздушной подушке: утром из города, направляясь в какой-то отдалённый пункт побережья, к вечеру – обратно в город. Как из-под земли слышится глухой размеренный стук работающего двигателя подводной лодки.
Пахнет морем и водорослями. Достаточно горячее солнце поднимается всё выше, постепенно прогревая песок и каменные глыбы прибрежных скал, освещая косыми лучами морское дно, покрытое травой и каменными обломками. В сухой траве, выкинутой морем, копошатся мелкие мушки, ползают муравьи, прыгают неизвестные мне крошечные насекомые. Часам к одиннадцати-двенадцати становится совсем тепло, и можно спокойно загорать, не опасаясь солнечных ожогов. Осенний загар особенно ровен и мягок, жёлто-коричневого оттенка.
Вода ещё достаточно тёплая, и купанье на спокойной и ровной глади доставляет огромное удовольствие. Она настолько прозрачна, что на расстоянии доброй сотни метров от берега видишь дно, покрытое камнями, водорослями и какими-то посторонними предметами. Нырять же за ними на глубину более шести метров уже тяжеловато. Иногда под тобой проскальзывают стайки рыб, испуганно стремящиеся в сторону от твоей огромной и страшной тени.
Кое-где видны пульсирующие, почти прозрачные купола медуз, направляющихся почему-то постоянно к берегу. Недалеко плывёт чайка, быстро перебирающая в воде лапками и не подпускающая тебя ближе, чем на десять-пятнадцать метров. В стороне резвится пара нырков, преследующих в воде свою добычу. Каждый живёт своей жизнью и наслаждается ею по-своему.
Переворачиваюсь на спину и лежу почти неподвижно, отдыхая и глядя в бездонную голубизну неба, лишь где-то далеко на севере затуманивающуюся лёгкими перистыми облачками. Оттуда постепенно поднимается ветерок, и водная гладь покрывается мелкой рябью. Лёгкие частые волны непрерывно бьют в лицо, массируют тело, и вдруг вновь исчезают, уступая место тихой и спокойной воде, тянущейся до самого берега. Вылезаю и сажусь на нагретый камень. Пляж по-прежнему почти пуст – лишь на противоположном конце его играют мальчишки, да по берегу бегает какой-то незнакомый пёс дворняжеской породы. Да ещё где-то за скалой дымит небольшой костёр, разведённый то ли рыбаками, то ли мальчишками. Мужичок, засучив штаны, ловит в мелкой воде между камнями морских червей для завтрашней рыбалки. Тихо. Лишь изредка раздаются далёкие гудки проходящих в фарватере судов. Близится вечер. Солнце уже не греет. Пора собираться домой. Можно пройти лесом, через сопку. Можно и прямо по тропинке. Сегодня выбираю последнюю.






ЗИМНИЙ  ПАТРОКЛ

Нравился мне и зимний Патрокл, который я также периодически навещал, как во время тренировочных пробежек, так и просто – ради удовольствия. Даже в практически бесснежные зимы, когда снег таял в городе, здесь долго сохранялись заснеженные участки. Весь же северо-восточный склон сопок оставался в снегу всю зиму. В снежные зимы здесь повсюду прокладывались лыжные трассы, в том числе и с высоких сопок, где лыжня крутилась между деревьями вплоть до самых ДОСов.
В местах, где летом протекали ручьи, образовывались обширные наледи, представлявшие собой естественные катки, на которых мальчишки из окрестных домов устраивали весёлые катания. Катались и на коньках, и на санках, но чаще всего на фанерах и досках. Поверхность наледей была немного наклонной, и можно было катиться далеко-далеко, сталкиваясь на ходу и перекатываясь друг через друга.
Особенно любил я ходить в зимний лес под вечер, когда солнце уже клонилось к закату и освещало жёлтыми и розовыми тонами заснеженные склоны сопок, а тёмно-синие тени от деревьев прорезали это розоватое пространство, устремляясь далеко вниз по направлению к домам офицерского состава. Приятно было пройтись по снежной целине, прокладывая первый и пока единственный след в этом рыхлом белом ковре. Затем спуститься к морю и наблюдать скоротечные красочные метаморфозы, происходящие на покрытом снегом и глыбами льда берегу и на ещё не застывшей воде под лучами заходящего солнца.
Белое, заснеженное пространство пляжа сливалось с нежной голубизной прибрежного льда и ярко контрастировало с тёмной водой, лёгкими волнами накатывающейся на обледенелые прибрежные камни. От ещё не зашедшего за сопки солнца по всей поверхности бухты тянулась золотая, искрящаяся дорожка, колышущаяся и прерывающаяся у самого берега морским прибоем.
Но вот солнце опускалось за изрезанный вершинами русскоостровных сопок горизонт, и все оттенки моментально менялись. Снег светился вначале жёлтыми, потом розовыми тонами. Окраска льда приобретала сине-фиолетовый оттенок. Море становилось всё более синим. А небо пылало розовым и красным пожаром. Быстро спускались сумерки, и я спешил преодолеть до наступления темноты расстояние до автобусной остановки на Тихой. Иногда в такие прогулки я брал с собой фотоаппарат и успевал сделать серию снимков этой мимолетной красоты патрокловского ноябрьского заката.




ЗАКОЛДОВАННОЕ  ЦАРСТВО

Однажды патрокловский лес предстал передо мной в совершенно необычном, сказочном облачении. Это было весной, кажется в начале апреля. Накануне вечером прошёл дождь, а ночью внезапно похолодало. И я шёл на Патрокл, уже заранее предчувствуя совершенно необычную встречу. Лес в то время был ещё совсем голый. Не было ни цветов, ни первой травы. Сохранившиеся адонисы закрылись и скрылись от моего взора. Кругом стояли только голые деревья, кусты, да кое-где виднелись прошлогодние сухие стебли растений. И всё это находилось сейчас в тонком, прозрачном ледяном обрамлении.
Впечатление было такое, будто ты вошёл в заколдованное царство, где всё вокруг состояло из чистейшего прозрачного льда. Величественно и неподвижно стояли закованные в ледяной панцирь деревья. До земли склонялись покрытые льдом лёгкие ветви кустарников с сохранившимися кое-где льдинками-листочками. С веток свисали ледяные сосульки. Сказочно выглядели стебли прошлогоднего чертополоха с ажурным ледяным кружевом на застывших цветах. Блестела покрытая прозрачным ледяным покрывалом устилающая землю прошлогодняя листва. Вокруг стоял тихий, как бы хрустальный звон от движения бесчисленных ледяных сосулек и от ломающихся льдинок под ногами.
Всё вокруг казалось неестественным и неживым. Будто какой-то чародей прикоснулся к деревьям и кустарникам своей волшебной палочкой и превратил их в безжизненный ледяной сад – по-своему красивый, сверкающий, искрящийся тусклыми алмазами и хрусталями, но лишённый прежнего душевного трепета и настроения. Дотрагиваешься до веток, деревьев, травы и ощущаешь только ледяной холод, как в сказочном ледяном королевстве. И слышишь один лишь ледяной звон, ещё более оттеняющий безжизненность окружающего тебя мира. Всё живое здесь как бы потеряло свои обычные формы и краски. В нём не чувствовалось его прежней живой души, пробуждающегося весеннего волнения, его естественных голосов. Один только волшебный хрустальный звон. Один алмазный блеск. То, что случилось сейчас, казалось враждебным живой природе. Произошедшее сковывало жизнь, заключало её в заколдованный, хотя и внешне прекрасный, хрустальный саркофаг, замуровывало в своих ледяных объятиях.
Нет, мне был люб и дорог другой Патрокл. Пусть временно уснувший на зиму, но сохранивший и во сне свою внутреннюю прелесть, свой многогранный внутренний мир. Мне дороги были его собственное внешнее обличье и даже его естественная зимняя красота. И я не жалел, что не взял с собой аппарат. Такая память о Патрокле искажала бы истинное представление о нём, как о живом и глубоко чувствующем существе с его богатым внутренним содержанием.
Я хотел видеть его пробуждение, слышать голоса птиц, ощущать всю многогранную музыку его жизни. И я был бесконечно рад, когда услышал естественный звон первых падающих с деревьев капель. А потом весь лес зазвенел струящимся с него дождём, и стал медленно оживать, приобретая свой прежний, так хорошо знакомый мне вид, свои естественные формы, свои обычные голоса. Да, он уже просыпался от заколдованного сна, и это чувствовалось во всём его внешнем виде, за которым вновь угадывалось глубокое душевное богатство.




ГРУСТНЫЕ  ПЕРЕМЕНЫ

В каком только обличье, в каких только нарядах и видах не представал передо мною Патрокл за тридцать пять лет знакомства с ним, каких изменений не претерпели его флора и фауна за это время. Однако самые заметные и быстрые перемены произошли здесь в последние годы, в годы нашей перестройки, когда многое в нашей жизни было пущено на самовыживание. И с конца восьмидесятых годов обстановка в районе Патрокла стала резко меняться.
Во-первых, всю территорию превратили в огромную мусорную свалку, куда со всех сторон стали съезжаться машины, гружённые всяким хламом, пищевыми и другими отходами. Вначале захламили всю верхнюю часть сопки, граничащую с автотрассой. Затем стали сбрасывать отходы ещё ниже, уже по южному склону. Подъезжали сюда и со стороны дач, и со стороны кладбища - откуда только можно было подъехать. В лесу устроили свалку разбитых машин, остовы которых теперь валяются по всему Патроклу. Зачем только эти кузова надо было тянуть по бездорожью в глубь леса, когда намного проще было бы просто бросить их наверху, в районе общей свалки?
По лесу и у моря стали бродить подозрительные личности. По одному, по двое и целыми группами ходили здесь по утрам ужасного вида, обросшие, грязные, побитые, в порванной одежде мужики в поисках неизвестно чего и исчезали в неизвестном направлении.
А в 1993 году здесь вдруг появились целые бригады китайцев, прочесывающих наш лес вдоль и поперёк в поисках только им одним известных трав и кореньев. Часто, выходя из леса, они несли полные целлофановые пакеты каких-то чёрно-коричневых корней, довольно крупных размеров. И не желали отвечать на наши вопросы об их происхождении. Более того, они вообще не желали разговаривать с нами, продолжая свои занятия.
Как-то, идя по лесу, я услышал непонятный перестук и перезвон, совершенно не свойственный местным лесным обитателям. Думал, что ремонтируют ограду колючей проволоки в расположенной по соседству воинской части. Подошёл поближе и ещё издали, из-за кустов рассмотрел целую цепь китайцев, стоявших по трое, на расстоянии друг от друга и что-то усердно выкапывающих из земли. Цепь эта тянулась далеко, и я насчитал человек двадцать, занятых одновременно этой работой. Они явно выкапывали что-то ценное. Но что?!
Спрашивать у них в этих условиях было бесполезно и небезопасно. Оставалось догадываться самому. Кругом, по всей поверхности сопки уже встречались неглубокие, недавно вырытые ямки – явно, результат деятельности этих старателей. Никаких остатков корневищ в ямах не было видно. Да я и не разобрался бы в этих тонкостях, не будучи знаком с биологией местных видов. Спрашивал у встречных грибников. Они тоже были глубоко возмущены происходящим и тоже не знали объектов этой охоты.
Кто дал разрешение на такое? Здесь, в этом пригородном районе даже свои, местные жители, не осуществляли крупных заготовок сырья. Грибы, ягоды, цветы – другое дело. Но выкапывать растения с корнями, да ещё в таких количествах! Почему такое стало возможным? Почему никому нет до этого дела? Откуда столько иностранцев в полузакрытом районе, по соседству с воинскими частями? До чего же мы дошли в своей вседозволенности! Ничего-то нам своего не жалко. Какую ценность разбазариваем! И ценность невосстановимую!
Я потом спрашивал у наших биологов в НИИ, чем могли промышлять в этих краях иностранцы. Но те тоже только плечами пожимали. Надо было видеть всё на месте. Так я и не узнал этого секрета. Единственно, что можно было точно сказать, так это то, что ямки были небольшими. Так что выкапывались, вероятнее всего, травянистые растения, а не кусты. Вместе с тем я потом обнаружил, что в окрестностях исчезли все росшие тут деревца аралии маньчжурской, ранее красовавшиеся своими развесистыми кронами на восточном склоне сопки. Но чьих это было рук дело, тоже осталось загадкой.
В 1994 и 95 годах подобных набегов на нашу лесную зону со стороны иностранных граждан больше не было, да и сами они неожиданно исчезли. Мы, конечно, ценим труд китайских товарищей, всегда шедших к нам на помощь. И в данном случае они, очевидно, во многом помогли нам в реализации каких-то направлений нашей перестройки. Но вот издержки их пребывания в наших краях и, в частности, их отношение к будущему нашей природы, наводит на грустные мысли. Безусловно, сотни ямок, оставшихся по всей площади нашей любимой сопки после их как всегда скрупулёзной и основательной работы, явно не свидетельствовали об обогащении местного растительного мира. Возможно, мы даже навсегда потеряли в данном районе какой-то уникальный вид нашей бесценной дальневосточной флоры, возродить который из ничего будет уже невозможно. Так и уехали они, унося с собой свою тайну. Уехали так же внезапно, как и появились в наших краях, предоставив нам самим решать наши сложные проблемы.

Эпизод с иностранцами был, конечно же, неприятен для всех любителей леса. Но это был всего лишь частный случай в уничтожении природы Патрокла прежде всего нами самими и без всякой иностранной помощи. Сделать из Патрокла свалку! Допустить промывку танкеров в проливе и непрерывное загрязнение бухты мазутом! Это могут только бездушные люди, полностью потерявшие чувство ответственности перед будущим. А тут ещё через лес прорубили огромную просеку для рытья траншеи под коллектор. Вырыли, проложили, но не засыпали как следует, не уровняли и не утрамбовали грунт, и через пару лет на этом месте начали образовываться очередные овраги. Показательно, что к этому времени была ликвидирована должность местного лесника, который худо-бедно, но следил за всей патрокловской лесной зоной. Значит, всё это богатство стало теперь нам совсем не нужным? Значит, всё так и пойдёт далее на самотёк вплоть до полного уничтожения её животного и растительного мира?
Раньше я довольно часто встречался с лесником и подружился с ним. Он рассказывал мне о своей работе, о прошлом этого лесного района. Вначале он следил только за Патроклом и бухтой Тихой. Потом, после завершения строительства жилого района на Тихой, ему отвели ещё и зону Горностая. Хотя работы и прибавилось, но он и тогда успевал многое сделать. Боролся с палами, с поджигателями, с нарушителями чистоты леса. Правда и тогда законы были не на его стороне. Сколько, говорит, он обил порогов у начальства, в администрации города, затем в организациях по охране природы. Привлечь нарушителей к ответственности было практически невозможно. Мизерные штрафы, смехотворные наказания вызывали у нарушителей только презрительную улыбку. Держался лишь на помощи военных. Командование расположенных поблизости воинских частей всегда шло навстречу. Выделяло людей тушить пожары, ловить поджигателей, записывать номера автомашин, сбрасывающих в лесу отходы и мусор.
Последний раз я увидел лесника, уставшего и постаревшего, в 1989 году. Как всегда, он был со своей неразлучной сучковатой палкой – единственным его оружием, защищавшим его и от диких собак, и от хулиганов и даже от  ретивых водителей самосвалов, устраивавших свалки в лесу. Он стоял на вершине сопки и тяжело опирался на свою верную спутницу. Увидев меня, обрадовался.
– Вот ещё хоть с одним знакомым попрощаюсь перед уходом, – сказал он мне вместо приветствия.
– А что случилось, почему прощание?
– Да потому, что сокращают меня. Леса и без тебя, говорят, проживут. А вскоре и оставшееся пойдёт под топор. В этих местах новый микрорайон планируют – для молодёжи. Другого места не нашли! А чем дышать после уничтожения их дети будут?! И так уже зелени вокруг совсем нет. Одна пыль да камни остались. О чём наши учёные думают? Почему не борются за нашу природу, за Патрокл, за Тихую, за Горностай. Какие на Горностае площади сейчас от фарфорового завода погибают! Ведь целая академия наук существует. Сколько биологических институтов. А все глобальные проблемы решают. Далёкие от нас, от жизни... А Патрокл, Тихая, Горностай, Русский остров, наша курортная зона – это тоже наши, глобальные проблемы. И ими надо заниматься в первую очередь... Океан, Антарктида, Сибирь пока существуют. А вот такие мелкие очажки природы исчезают один за другим. А они, прежде всего, составляют Природу и жизнь наших городов, отдельных микрорайонов... Строим район. Вырубаем всё подряд. Потом снова занимаемся насаждением. Пока вырастут, двадцать лет пройдёт. А ведь сколько можно было оставить, сохранить деревьев. Такие зоны, как Патрокловская, надо сделать охраняемыми, заповедными территориями. Это в интересах нашего города, в интересах всех здесь живущих. Сам видишь, какая здесь красота! А было ведь ещё богаче!.. Где я только не бывал, по каким инстанциям не ходил! Убеждал, доказывал. Смеются! Говорят, не о том думаешь, старик! Видишь, сколько жилья не хватает. Сколько людей в лачугах живут. А ты о своём лесе заботишься... О людях думать надо... Да я о людях и думаю, о нас обо всех забочусь. Только глубже и дальше, чем они мыслят... А может, они и не хотят думать о будущем. После нас – хоть потоп. Часто мы в своих действиях руководствуемся этой поговоркой. Потом думать будет поздно!..
– Так неужели Патрокл под новый жилой район планируется? Всё вырубаться будет!
– Вроде пока не весь. Но стоит начать, а там и до моря скоро доберутся. Единственная надежда, что сил сейчас не хватит.
– И куда же теперь, какую работу выберете?
– Не знаю. Об этом пока не думал, думаю о судьбе моих питомцев...
Так он и остался стоять, всё в той же позе, задумчиво глядя на бухту, на спускающийся к ней склон сопки, покрытый его любимым лесом. А я не мог поверить, что всё здесь так быстро может кончиться. Так же быстро, как это произошло с некогда такой же прекрасной бухтой Тихой. Произошло буквально у нас на глазах. Неужели мы скоро потеряем и эту последнюю нашу красоту, которая дала столько радости и счастья моей семье, нашим знакомым и многим тысячам любителей природы?
Неужели скоро пропадут уникальные поляны с ландышами, ирисами, царскими кудрями; исчезнут виноград, актинидия, лимонник? Исчезнет весь, пока ещё богатый животный мир этого последнего в черте города естественного уголка природы? И даже вездесущие вороны должны будут покинуть эти места? И не будет больше ни вербы, ни подснежников? Не будет чудесных весенних букетов, которые до последнего времени так радовали женские сердца и вдохновляли меня на дальнейшую борьбу с недугами ради возможности новых встреч с этой удивительной красотой? Останется один лишь пляж, покрытый мазутом, битым стеклом и кучами мусора, оставленного буйными компаниями весёлых собутыльников, которые оккупируют этот район, как свою вотчину? Да, по-видимому, к этому всё и идёт. И надо будет тоже готовиться к скорому прощанию с этим добрым и близким уголком, столько времени дарившим нам счастье.




СИЛА  ЖИЗНИ

Так думал я тогда, но, к счастью, Патрокл оказался достаточно сильным, чтобы выдержать первое яростное наступление на его красоту и богатство. Наш Патрокл, как и мифологический герой с этим именем, мужественно боролся с грозным противником, стойко перенося его ощутимые и коварные удары. Он возрождался новой травой, кустами и молодыми деревцами в ответ на ежегодные палы, превращал в ржавчину остовы легковых машин, покрывал молодой зеленью склоны оврагов, смывал дождями грязь, оставляемую нерадивыми отдыхающими. У него ещё были силы для всего этого. И этот уголок природы продолжал жить.
Он держался и после того, как вся верхняя часть сопки превратилась в сплошную свалку. Перенёс он и прокладку огромной траншеи, получив в память об этом страшный, долго не рубцующийся шрам, проходящий через всё его безупречно красивое тело. Устоял он и перед нашествием иностранцев, сохранив большую часть своей уникальной флоры. Держится пока и сама бухта, до предела используя все свои резервные самоочищающие возможности, держится против уничтожающего бездушия тех, кто безжалостно изо дня в день загрязняет её некогда чистые и прозрачные воды. И вся эта неравная борьба ведётся Патроклом в то время, когда, кажется, открылись все возможности для его развития и расцвета, декларируемые начавшейся уже перестройкой.
Сколько этот лес, это море дают пользы людям, задыхающимся в городской пыли, в дыму ТЭЦ-2, в выхлопных газах бесчисленного автотранспорта. Сколько сотен тысяч людей обеспечивает зелёная зона кислородом, дефицит которого особенно ощущается у нас, в Приморье. А какое количество владивостокцев испытывают ежегодно радость от общения с его красотой – либо отдыхая на залитом солнцем пляже, либо под пологом патрокловского леса, слушая тишину его спокойной жизни, вдыхая аромат целебных трав, наблюдая за его богатым растительным и животным миром.
Сколько здесь сохранилось полезных и лекарственных растений, используемых в народной и научной медицине. Одно беглое перечисление их заслуживает внимания: адонис, ландыш майский, купена лекарственная, солодка, наперстянка, горечавка, коровяк, остро-нитро, левзея, фиалка, кровохлёбка, три вида горца (перечный, почечуйный, змеиный), щавель конский и обыкновенный, шиповник, боярышник, калина, заманиха, аралия маньчжурская, актинидия, лимонник китайский, виноград, земляника, фиалка, дуб, ольха, берёза, яблоня, орешник, ива, липа... Это только то, что знаю я, дилетант в этой области. А сколько тут других видов, возможно, не менее значимых в медицине!
Если бы учёные подсчитали всю пользу, которую приносит нам, владивостокцам, зона Патрокла и какую может приносить в будущем, с точки зрения нашего психического и физического здоровья, то уверен, они убедили бы фактами любого скептика не только в необходимости её полного сохранения, но и активной её защиты как уникальной для Владивостока зелёной зоны. Патрокл – это наше достояние, наша гордость и наше здоровье. Уничтожив эту красоту даже частично, мы вскоре потеряем её целиком, так как сохранившаяся площадь лесного массива уже сейчас настолько мала, что вплотную приблизилась к своему критическому уровню, за которым наступит полное её разрушение.
Древнегреческий Патрокл погиб, уничтоженный людьми с помощью богов. Современный Патрокл должен жить. Жить во имя людей и ради них. И сами люди должны помочь ему в этом.
1996 год