Радости детства

СОДЕРЖАНИЕ


Любопытство – не порок
Жареная картошка
Малярия
«Чугунка».
Уроки плавания
Платонычевы
Вовка Карцев
Тётя Клуша
Тётя Римма
«А Он есть!»
«Он – не тррраммвай па!»
Забег
Необычная игрушка
Мальчик Коля
Малец
Малышок
«Степан придёт!»
Маленькая Таня
«А я сейчас уйду…»
«Напишите про Мишку!»

                Друзьям моего детства
                с Первой Железнодорожной
                п о с в я щ а е т с я

Люблю я вас, курчавые головки!
Ваш звонкий смех, и ваша беготня,
И хитрости ребяческой уловки –
Всё веселит, всё радует меня!
А.Н. Плещеев


ЛЮБОПЫТСТВО – НЕ ПОРОК?

Не знаю, насколько я был любопытнее моих сверстников трёхлетнего возраста, но знаю точно, что меня интересовало буквально всё: и кот Васька, с которым интересно было играть, возя перед ним вместо мышки бумажку на верёвочке; и иная живность, обитавшая в нашей квартире, в частности, пауки и мухи, селившиеся постоянно, и набегавшие порой мелкие муравьи, снующие по одной из стен рядом с печкой вверх и вниз безо всякой видимой причины. Интересовала ёлка с игрушками, которую наряжали взрослые под Новый год, и круглая «чёрная» тарелка, которая всегда о чём-то рассказывала – большей частью мне совершенно непонятное, но, видимо, очень интересное для взрослых. Самым понятным и страшным, исходившим «оттуда», было слово «трансляция», которого с некоторых пор я стал ужасно бояться, и она представлялась мне в виде огненной женщины с растопыренными в стороны руками и головой, извергающей молнии.

В саду меня тоже интересовало всё: и цветущие кусты и яблони, красивые бабочки вместе со стрекозами и золотыми жуками, лягушки, ежи и даже змеи (ужи), порой заползавшие к нам из соседнего леса. А ещё меня интересовало то, что делали взрослые дома, особенно когда они собирались вечером в большой комнате за большим дубовым столом, ужинали, а потом все вместе играли в очень интересные игры. Играли то с какими-то деревяшками – называлось «лото», то кидались плотными бумажками с красочными картинками, изображавшими какие-то цветные значки, или же безногие фигурки мужчин и женщин – называемые «картами». При этом они всегда о чём-то говорили, спорили и старались забрать побольше чужих цветных бумажек. Больше всех спорил и дальше всех кидал карты дедушка, а потом забирал их обратно и складывал на столе рядом друг с другом. Бабушка с мамой и наш постоянный гость – «дядя Петрович» тоже складывали карты. Но они так громко не кричали и не швырялись картами, как дедушка.

Всё это для меня было настолько интересно, что я всё время стремился остаться в этой комнате и смотреть на карточное представление. Однако взрослые почему-то не позволяли мне это делать и каждый раз выпроваживали в спальню, где я должен был сразу ложиться спать. Какие-либо мои возражения не принимались во внимание, и я часами валялся в своей кроватке, в совершенно тёмной комнате, с тоской слушая голоса взрослых и оплакивая свою горемычную судьбу.

В общем-то, я рос послушным ребёнком, но что-то внутри меня противилось такой несправедливости и толкало к противодействию запретам взрослых. И вот в один из таких воскресных вечеров, когда в гостиной было особенно весело и шумно, я не выдержал, вылез из своей кроватки и босиком, в одной длинной, белой ночной рубашонке потихоньку, ползком на четвереньках пробрался в комнату и сразу залез под стол – довольно привычное место моего дневного отдыха. Всё здесь было как обычно, за исключением огромного количества ног, почти не оставлявших мне свободного пространства для размещения. Пришлось сесть в самой середине подстольного пространства, подобрать под себя ноги и не двигаться, чтобы не шуметь и не касаться ног играющих.

  Игра между тем продолжалась, и над моей головой непрерывно происходило какое-то движение – то ли от летящих карт, то ли от рук играющих. Разговор взрослых то прерывался, то вдруг возобновлялся вновь, и громче всех кричал дедушка, обвиняя почему-то дядю Петровича в каких-то «явных ошибках». Говорили и бабушка с мамой, а вот дядя Петрович молчал. Он вообще мало говорил, был всегда очень спокоен – помогал ли бабушке, мастерил что-то, работал ли у нас в саду. Был всегда со всеми согласен, никогда никому ни противоречил, не высказывал своего мнения – будто оно у него и не существовало. Только однажды пожурил маму за то, что она «неправильно поставила грабли» в сарае, и те больно «треснули его по носу», когда дядя Петрович случайно наступил на них в полумраке помещения. Друзей у него, кроме нашей семьи, не было, и он с удовольствием проводил время в тихой семейной обстановке, за карточным столом, вспоминая былые светлые времена офицерской кают-компании на одном из кораблей, где он служил вместе с моим дедом… Но всё это я узнал значительно позднее. А пока я просто радовался каждый раз его приходу и разнообразию, которое он вносил в нашу размеренную домашнюю жизнь…

Вот его ноги, самые длинные, в чёрных ботинках. Как бы на них не сесть. Пытаюсь отодвинуть их от себя – очень тяжёлые, не получается. Тогда надо подвинуть ноги деда – они совсем в меня упираются. Чуть-чуть двигаю их руками, и вдруг одна нога пребольно ударяет мне прямо в заднее место.
– Брысь, поганый, отсюда! – кричит дед, и ещё раз поддаёт другой ногой, угодившей мне прямо в спину.
В обычной обстановке я сразу бы заревел от боли, но тут пришлось терпеть и ещё сильнее сжаться в комок, чтобы не получить вместо кота Васьки очередную порцию пинков и дедовских проклятий. Когда дед выходил из себя, он обычно ругал только чертей, будто никого другого вокруг и не существовало. У него вырывалось тогда только «Чёрт! Чёрт!» – то ли он прогонял их от себя, то ли, наоборот, звал на помощь.
Сегодня до чертей ещё не дошло, и это говорило о том, что я не слишком испортил деду настроение… Да, но долго сидеть в одной тоненькой рубашонке на холодном полу было не очень приятно. К тому же, я совершенно не видел происходящего, а оно особенно возбуждало моё юное любопытство. Надо было выбираться на комнатный простор и попытаться заглянуть на поверхность стола. Хотя стол и был ещё выше меня, но я уже начал осваивать варианты «общения» с ним, хватаясь руками за край и выставляя нос над его поверхностью. Это я задумал сделать и сейчас – незаметно для взрослых.

С трудом преодолевая преграду из ног и ножек (от стола), я выполз сначала в угол комнаты, оценил обстановку, где буду менее заметен, и потихоньку выполнил упражнение с подтягиванием. Справился с ним довольно легко, положив свой нос на самый угол стола между мамой и дядей Петровичем, и какое-то время оставался незамеченным. Игра была в полном разгаре. Все молча швыряли в центр стола карты, потом опять забирали их, как мне показалось, по очереди. Потом, когда карт ни у кого в руках не осталось, дедушка закричал «Борона!» и стал что-то быстро записывать в лежащую перед ним тетрадь. Записал, поднял от тетради голову. И … увидел меня, точнее мой нос и несколько пальцев обеих рук, изо всех сил цеплявшихся за стол. Лицо деда перекосилось, на некоторое время дед замер с открытым ртом и вдруг как закричит:

– Он здесь, паршивец!! – Кто пустил?!!
И тут же запустил в мою сторону чем-то, лежащим рядом с ним на столе. И это «что-то» так сильно треснуло меня по носу, что мне показалось, будто носа у меня не стало, и я, уже без носа, отлетел от стола в сторону спальной комнаты и чуть даже не влетел в неё, открыв головой дверь и распластавшись на полу.
Меня сразу втолкнули в спальню, плотно закрыли за мной дверь, чтобы я не смог ещё раз пробраться в гостиную, и больше я уже ничего не слышал, оставшись вновь в моём одиноком вечернем заточении, наедине со своими горькими чувствами и переживаниями…
«Неужели, для взрослых карты важнее меня? – думал я. – Для деда – это уж точно! Так рассердился, что про своих обычных чертей забыл. Новое слово – «паршивец» придумал. Так меня ещё не ругали… И как точно попал по носу! Он же у меня такой маленький!..» Правда, назавтра, поутру, нос стал, как мне показалось, в два раза больше, и посинел, к тому же. И бабушка, увидев меня таким, заохала и стала ругать деда, вместе со всеми его картами. А меня долго мыла тёплой водой, ставила на нос какие-то примочки, и, в конце концов, нос мой вернулся к своему нормальному состоянию… И теперь уж я знал, что его ни в коем случае нельзя класть на стол, когда за столом сидит дед, и даже не играет в карты.




ЖАРЕНАЯ  КАРТОШКА

Что сегодня у нас готовилось на обед, я узнал, находясь под столом, где любил проводить часть своего свободного времени. Другую часть я проводил под кроватью, за шкафом, за печкой, где скрывался на какое-то время от взрослых и занимался своими любимыми делами – поиском пропавших вещей и знакомством с селившимися по углам пауками, до которых не в состоянии была добраться бабушкина швабра. Вот и в тот злополучный день я находился в поиске, уже обнаружив под столом футляр от очков, спичечную коробку и несколько игральных карт, которые в воскресенье тщетно пытался найти дед, обвиняя своих партнёров по карточному застолью (первым делом безответного дядю Петровича) в жульничестве. Теперь-то я надеялся утешить бедного старичка (дядю Петровича) своей находкой и был уверен, что после этого он охотно нарисует в мой альбом ещё несколько забавных физиономий, что он умел делать превосходно.

В момент самых активных поисков, когда я хотел вытащить какие-то вещи ещё и из-под дивана, стоявшего рядом со столом, послышались громкие ругательства деда: «Чёрт! Чёрт!», и я увидел его, мчащегося из кухни со сковородкой в руках. Видимо, бабушка поручила ему ответственное задание – накрыть стол, и, в частности, принести приготовленный ею ужин. Сковородка была очень большая (это я хорошо рассмотрел из-под стола), и дед мчался с нею во весь дух, не переставая почему-то чертыхаться. Споткнулся о небольшой порожек перед входом в комнату, чуть не упал, и, преодолев препятствие, продолжал нестись к заветной цели – то есть к столу. По мере приближения к нему топот становился всё интенсивнее, а возгласы – всё громогласнее. И наконец, что-то тяжёлое врезалось в край стола с последним, самым громким «чёртом» деда, и на меня (точнее, рядом со мной) посыпалась дымящаяся жареная картошка с луком и шкварками, затем сама пышущая жаром сковорода, и вслед за ней дедово пенсне, на которое он сразу наступил грязным ботинком.

Опасаясь, как бы что-нибудь не упало и на меня, я срочно вылез с другой стороны стола на простор и увидел деда, который пытался, как и я, тоже залезть под стол, – видимо, с целью сбора столь деликатесного продукта. Он голыми руками старался сгрести рассыпанную картошку на лежащую рядом сковородку, тряс обожжёнными пальцами, снова принимался за работу. Но ничего у него не получалось, поскольку сковорода была перевёрнутой, и картошка снова рассыпалась по сторонам. Пенсне же он не мог найти, так как глубоко втоптал его в картошку и уже успел засыпать шкварками. Чертей он уже не призывал на помощь, а только кряхтел, продолжая нелёгкий труд.

– Сколько тебя можно ждать? – послышался грозный призыв бабушки, и она показалась в проёме двери с кастрюлей и полотенцем в руках.
Дед молчал, предвидя на сегодня особенно гневную бурю, возможно, даже очередной шторм, в котором «терпеть крушение» придётся ему одному. Он прекратил свой «сизифов труд» и медленно поднялся из-под стола, тряся покрасневшими пальцами, и стряхивая с них налипшую картошку.
– Ты что, снова за котом гоняться вздумал вместо того, чтобы мне помогать? – ничего не может понять бабушка. – Где картошка?
Дед виновато указывает взором под стол, дуя на руки и продолжая махать ими в разные стороны.
– Ана на палу, – уточняю я, желая как-нибудь помочь дедушке, потерявшему вдруг дар речи. – Ана лассыпалась, а дедуска её собилал на скавалотку, – детализирую я произошедшие события.
Только сейчас бабушка смогла окончательно оценить обстановку и понять весь трагизм случившегося.
– Даже сковороду как следует донести до стола не может! Ничего попросить нельзя! Умеешь только свои газеты читать да радио слушать. ...Вот угораздило! Семью без ужина оставил. Кто теперь эту грязную картошку есть будет?!
– Нет, ана есё цистая, – уточняю я. – Дедуска толька адной нагой на неё наступил, и пенсне на неё уланил... Я сицас собелу... Толька скавалотка галяцая, – пытаюсь я разрядить ситуацию и предотвратить очередной домашний конфликт.
– Картошку эту пускай дед сам и ест. А я сейчас поджарю другую. Только вот шкварок больше не осталось... Что-нибудь придумаю... Иди, лечи свои руки, – обращается уже к деду. – В следующий раз будешь только пустую посуду носить... Да и ту бьёшь постоянно. Вон сколько чашек разбитых в малинник из окна повыбрасывал. А мы-то с мамой ищем – найти не можем...
– А я насол, – обрадовался я перемене темы.
– Что нашёл?
– Тваи ацьки в футляле и калты с калтинками пат сталом.
– Ну, молодец, Витюся! Один ты мне помогаешь. Только теперь надо как следует руки вымыть перед едой. Да и подождать немножко придётся... идём со мной на кухню...
Слава Богу, бабушка в тот раз быстро отошла и долго не гневалась. Но деда всё же до новой порции готовой продукции не допустила... Он через некоторое время собрал уже остывшую картошку (в свою тарелку), вынес во двор и, наверное, съел её, поделясь с Бобкой. Одному ему съесть такую порцию было бы просто не под силу!



МАЛЯРИЯ

В жизни я так часто болел, что болезнь стала, скорее, естественным моим состоянием. И, конечно, с самого раннего детства я стал объектом внимания наших врачей, волей или неволей, но вынужденных заниматься моим хилым организмом, избавляя меня от страданий, а себя – от моих частых визитов в их святые заведения.

Первая болезнь, которая доставила мне и моим родителям порядочно хлопот и волнений и которую я отчетливо помню, была малярия. Как я сумел столкнуться с проклятым комаром и почему именно я стал его жертвой, совершенно непонятно. Вокруг меня все – и взрослые, и дети – остались здоровыми и невредимыми. А гнусным плазмодиям так понравились мои «внутренние апартаменты», что они надолго обосновались в них, затаившись в красных кровяных тельцах, и только временами устраивали вылазки наружу с целью рекогносцировки, что бросало меня в страшный озноб и доставляло сущие мучения.

Надо отдать должное этим паразитам: они оказались удивительно хитрыми бестиями, поскольку так затуманили мозги всем нашим шуйским «эскулапам», что те долго ломали себе головы над совершенно непонятной для них клинической картиной. В конце концов они решили, что мои сильнейшие головные боли вместе с ознобами вызваны ни чем иным, как опухолью мозга. А поскольку точных методов диагностики типа современных УЗИ, или компьютерной томографии тогда ещё не существовало, то они стали настаивать на скорейшем вскрытии моей бедной черепной коробки с целью уточнения своего диагноза – чтобы поглядеть, где эта опухоль находится и в каком она состоянии.

Им быстро удалось убедить в необходимости этого мою маму и деда – тоже врачей и тоже понимавших важность точной диагностики. Но бабушка, учительница по профессии, ни в какую не желала признавать эти доводы, отлично понимая, что после такого «костоломания» в моей бедной черепушке вряд ли останется что-либо полезное для моего будущего существования. И для большей убедительности своих аргументов при появлении представительной делегации моих консультантов, приехавших за мной на машине, она схватила топор и встала с ним на пороге, обещая предварительно проделать аналогичную процедуру с каждым жаждущим моей младенческой крови эскулапом.

Этот довод оказался весьма убедительным, так как те сразу отказались от своей безнравственной затеи, перейдя на более гуманные, лабораторные, методы диагностики. И через несколько дней с божьей (и бабушкиной) помощью выявили-таки засевших во мне паразитов, к великой радости моих родителей и некоторому разочарованию светил местной медицины.

Так или иначе, но с этого момента борьба за моё выздоровление велась уже более планомерно и последовательно. И я отлично помню ежедневные приёмы ужасно горького порошка хинина, который, по-видимому, был ещё более противен моим внутренним сожителям, так как вскоре те перестали меня беспокоить, то ли отдав свои гнусные душонки дьяволу или чёрту, то ли сумев превратиться в какую-то иную, менее зловредную для меня разновидность.

С тех пор я возненавидел комаров и пытался уничтожать их любыми доступными мне способами. Я давил их на окнах, ловил сачком или фуражкой во время их роения по вечерам, или после дождя, когда они безмятежно кружились высоким столбом в весёлом свадебном хороводе. Привлекал я к этому занятию и других мальчишек с улицы. В целом же, думаю, мы своими усилиями внесли существенный вклад в комплексную программу борьбы с этими паразитами в нашем районе. По крайней мере, случаев малярии с середины сороковых годов на нашей улице не было.

Длительное пребывание плазмодия в моём, ещё не окрепшем организме, не обошлось для меня без последствий, так как с этих пор болезни стали навещать меня всё чаще и чаще. Я помню свои бесконечные простуды, ангины и просто недомогания с небольшим повышением температуры, когда мне ничего не хотелось делать, а только спать, укутавшись в тёплые одеяла...

Но вот каким образом сумел отразиться разговор о трепанации на конфигурации моего черепа, ставшего с тех пор резко деформированным (как после настоящего костоломания), осталось для меня тайной. Эта деформация в затылочной области сохранилась на всю мою жизнь и была настолько выражена, что вызвала определённую растерянность моей невесты, когда я «чистосердечно» признался ей в своей «умственной неполноценности» в связи с проведённой в детстве операцией. После этого она неоднократно тщательным образом прощупывала мою башку, определяя надёжность срастания костей, а также при каждом удобном случае оценивала мои умственные и психические способности. Убедившись, в конце концов, что «последствия врачебных ошибок», к счастью, не так уж велики, она всё же решилась связать свою судьбу с моей, однако первое время относилась ко мне с определённой настороженностью. А когда через несколько лет всё же узнала от меня истину, по-моему, так и не поняла, какой же версии теперь верить...


«ЧУГУНКА»

Я познакомился с железной дорогой и поездами в возрасте двух с половиной лет, когда семья переехала с Ивановской улицы на 1-ую Железнодорожную. Железнодорожная насыпь располагалась от домов метрах в шестидесяти, и гремящие поезда будили моё детское любопытство. Услышав движение очередного поезда, я нёсся к окну, восторженно оповещая всех, что едет «тавапый» (товарный) поезд или «пасазика» (пассажирский). Взрослым, конечно, это тоже было очень интересно, и они сразу присоединялись ко мне, созерцая вместе со мной длиннущие, как мне казалось, составы, идущие то в одну (к вокзалу), то в другую сторону.

Железнодорожная линия располагалась на значительном возвышении – на насыпи, которая постоянно в летнюю пору укреплялась и достраивалась. Подходили платформы с песком, и рабочие лопатами сгребали его вниз, на насыпь. А потом другая группа рабочих укрепляла песок с помощью дёрна, держащегося на деревянных колышках.

Года через полтора-два я уже самостоятельно гулял со сверстниками на улице и порой забирался на эту «высоченную» для меня песочную насыпь, хотя взрослые категорически запрещали мне это делать. Почему-то, начиная от нашего дома (если смотреть от переезда), насыпь не укрепили, так и оставив песчаной. И мы играли в этом чудесном, мягком, сыпучем песке, собирали красивые камушки и делали первые попытки кидаться ими на дальность.

Происходили здесь порой и более знаменательные события – настоящие боевые сражения между моими юными друзьями. Так однажды самый юный мой друг Вовка Карцев одержал наверху насыпи блистательную победу над более старшим Стаськой Платонычевым, разорвав ему штаны и спустив вниз с самой верхотуры. Этот инцидент я уже детально рассмотрел в одном из своих рассказов, так что нет смысла его повторять, однако сцена была весьма впечатляющей.

          Случались здесь, на насыпи, и более серьёзные неприятности. Так, однажды под паровоз попал наш домашний петух, и вся куриная семья на какое-то время осталась без своего предводителя и даже перестала нестись в знак всеобщего траура по невинно пострадавшему. Это было летом. В другой раз, уже зимой, под поезд бросилась (уже намеренно) одна незнакомая всем нам женщина. Потеряла обе ноги, но не потеряла сознания и выдержала двухчасовое ожидание, пока её доставляли на детских санках в больницу, а затем делали операцию. И, как ни странно, осталась жива. Да, но оперировали её хирурги военного времени!

Самая страшная трагедия произошла здесь до войны – в 1939 или в 1940 году, когда около переезда с рельсов сошёл товарный состав, и цистерны с горючим покатились вниз. А потом под насыпью, у переезда ещё долго стояли лужи густого мазута, и мы, мальчишки, бегали туда созерцать их, поддевая верхнюю плёнку ветками и палками. Случившееся, точнее разговоры о произошедшем, произвели на меня очень сильное впечатление, и я стал даже побаиваться проходящих поездов, убегая подальше от насыпи, в сторону дома. А по ночам мне снилось это крушение, и катящиеся с насыпи вагоны, которые подкатывались к моим ногам, превращаясь вдруг в игрушечные пассажирские вагончики, с которыми можно было уже играть. И я был этому даже рад.

Конечно, привлекала нас железнодорожная линия не подобными трагедиями, а возможностью весело проводить здесь время. Летом мы собирали в траве щавель, которого тут было довольно много; играли в камушки, песочек, а затем и в войну. Учились бросать камни на дальность и на меткость – стремясь попасть в расположенные параллельно линии телеграфные столбы. Старшие мальчишки выбирали более мелкие мишени – в виде «роликов» (изоляторов) и порой даже разбивали их булыжниками.

А ещё мы любили в жаркую погоду охлаждаться паровозным паром, который порой выпускал машинист маневренного состава. Для этого приходилось долго бежать вдоль железнодорожной насыпи, преследуя движущийся поезд. А самый бесстрашный из нас Вовка Карцев бежал даже по самой насыпи, совсем рядом с паровозом и хвастался, что «дядька-машинист» грозил ему кулаком через стекло. Но однажды он всё же поплатился за свою храбрость, когда уж очень близко подошёл к вагонам набирающего скорость поезда. Какое-то время он стоял, повернувшись к поезду спиной и показывая нам – остальным «боякам» – стоящим внизу насыпи, язык. И вдруг Вовка стремительно, кубарем покатился вниз, кувырком пронёсся рядом с нами, миновал телеграфный столб и пропахал пузом добрых десять метров пыльной дороги – ведущей к Ивановской улице. Какое-то время он лежал неподвижно, уткнувшись носом в дорожную пыль. Затем начал медленно подниматься – сначала на колени, затем встал на ноги…

– Дурак! Пиннул меня сапожищем!.. Тут никто не удержится.., – промолвил он сочувствующим друзьям и стал осматривать свои раны. Их было предостаточно и хватило бы на всю нашу мальчишескую компанию. Во-первых, были свезены все болячки на обеих коленках, постепенно стал вырисовываться здоровенный синяк на заднице – видно, сюда заехал ему ногой мужик, стоявший в тамбуре вагона. Были определённые потери со стороны локтей, а также носа и подбородка, чем он на завершающем этапе осуществлял торможение, но за грязью и пылью, покрывавшей лицо, разобрать детали было невозможно. Пришлось бедняге идти домой на санитарную и хирургическую обработку. И это было сделано матерью с надлежащим усердием, ибо на следующий день мы встретили друга, с ног до головы вымазанного йодом и зелёнкой, с забинтованными локтями и коленками, и даже немного унылого, чего до того момента за ним никогда не наблюдалось. Но уже через несколько дней Вовка был, как и прежде, весел и остроумен и включился во все наши мальчишеские игры.

По-моему, именно он, Вовка, изобрёл самый дешёвый и эффективный способ заточки железок, добываемых нами на железнодорожной свалке: опять-таки с помощью проходящих мимо поездов. Он первым положил под колёса свою железяку, а после взял её с рельс уже блестящей и острой. Точно так же он плющил металлические монеты разного достоинства, а потом менял их в городе на куда более ценные вещи. Именно на такие монеты он выменял однажды крысу и мёртвого воробья, которыми запулил в окно моего учителя музыки, чтобы поскорее закончить мой урок, и, надо сказать, добился желаемого. Причём добился без последствий для своего здоровья, успев ускользнуть от гнева учителя, вовремя сиганув в соседний квартал вместе с сопровождавшими его мальчишками с этой улицы.

Железнодорожная линия служила нам ещё и полигоном для тренировки наших беговых и акробатических возможностей. Здесь мы бегали по шпалам, ходили по рельсам, по вечерам гонялись за майскими жуками, а также устраивали вокально-маршевое шествие с куплетами Генки Серебрякова, естественно, под предводительством самого автора и главного их исполнителя. То, что эти вирши были строго запрещены цензурой, нас нисколько не смущало, так как рассмотреть в сумерках конкретных исполнителей отдыхающим на лавочках у своих домов старушкам было просто невозможно, и они приписывали весь этот «срам» известной шпане с Ивановской или Кладбищенских улиц, считая всю нашу юную «железнодорожную» ватагу куда более благопристойной и воспитанной. Сами старушки порой тоже использовали железнодорожную насыпь для своих прогулок либо в Мельничнову церковь, либо в ближайший лес, расположенный за Буровским заводом. И всегда называли её «чугункой» – видимо по старой памяти, когда рельсы были ещё чугунными, а не стальными… А ещё «чугунка» хорошо скрывала нас во время запретных игр – на деньги в чеканку, которые мы проводили на тропинке, с противоположной стороны насыпи. И тут тоже было очень много интересного и весьма познавательного.

В зимнее время эта искусственная насыпь заменяла нам естественные горные склоны, которыми мы, в Шуе, были не очень богаты. И начиналась весёлая карусель на санках, на коньках и на лыжах. Здесь были и пологие участки, и весьма крутые спуски, и длинная накатанная лыжня с трамплинами, сооружаемая из снега ребятами.
На санках мы катались по утоптанному склону – по тропинке (дорожке), ведущей с Ивановской улицы к кладбищу и далее к школе № 10. Этот саночный вариант зимних развлечений мы освоили на самых ранних этапах нашего физического, а я думаю, и умственного, развития, поскольку совершенно не опасались расположенного совсем рядом с тропинкой телеграфного столба, о который периодически натыкались на полной скорости: кто ногами, кто руками, а кто и прямо носом, не успевая быстро убрать его в сторону. Правда, убрать нос было довольно сложно, ибо площадь столба была широкой, поскольку он был укреплён ещё несколькими поперечными врытыми в землю распорками.

Я-то столкнулся со столбом всего один раз, ударившись об него лишь ногой. И сразу после этого поумнел на несколько лет, поняв, что столкновение с ним иными, более нежными частями тела, будет иметь куда более нежелательные последствия. Оказалось, что свернуть с дороги на полной скорости на санках совсем не просто, и я в тот злосчастный заезд еле-еле успел отвернуть от столба совою голову, нацелившуюся прямо на деревянную, обтянутую проволокой опору.

Зато я видел, как врезался в столб незнакомый мне парень, решивший покатать ещё и своего младшего товарища (а возможно, и брата). Конечно, они понеслись с самого верха насыпи, не думая ни о каких столбах, надеясь так разогнаться, чтобы прокатиться аж до самых домов нашей улицы. Понеслись с восторженным криком, который через несколько секунд сменился ещё более мощным рёвом младшего, сидевшего впереди и протаранившего головой нижнюю часть столба. Хорошо, что голова была в мягкой шапке-ушанке, которая смягчила удар. Иначе несдобровать бы столбу и всей нашей телеграфной связи. Продолжил таранить столб и старший, перелетевший с задней позиции через младшего и врезавшего по столбу носом и лбом, от чего бедное дерево аж зазвенело, но всё же выдержало удар – хорошо укрепленное распорками.

Столб всё же выиграл единоборство, повергнув обоих неудачливых бедокуров в некоторое беспамятство, после которого оба с большим трудом смогли перебраться через насыпь, чтобы поковылять в свою сторону. Младший при этом продолжал громко реветь, а старший мужественно выдержал соприкосновение с опорой и только постоянно вытирал платком крепко разбитый нос…
Катаясь на коньках по этой же трассе, можно было иметь те же самые неприятности. Но я заблаговременно выбирал дальнюю от столбов дорожку, да и на первых порах ездил с половины крутой дистанции.

Катание на лыжах было не менее интересным. Лыжи я стал осваивать позднее и ходил на более высокие «горы», сразу за Буровским заводом. Там насыпь возвышалась метров на тридцать, сорок, а катиться можно было на все сто и более. Были там и разные по величине трамплины. Однако я так и не решился прыгать с них на моих (маминых) финских лыжах – с очень длинными задниками, мешавшими своевременно отрываться от края трамплина…

А ещё по нашей «чугунке» мы ходили летом в лес, который с каждым годом отдалялся от города всё дальше и дальше. Ходили за цветами, за ягодами и за грибами, доходя порой до самого Ворожино. И это были великолепные прогулки… – Вот такой была для нас, мальчишек, наша «чугунка», предоставившая нам столько возможностей для самых разных развлечений…


УРОКИ  ПЛАВАНИЯ

Моё первое знакомство с «большой водой» состоялось в корыте, в котором меня с определённого возраста стали купать мама с бабушкой. Отлично помню свои первые игрушки, плескавшиеся рядом со мной: кубики, шарики, красавца-попугая, а потом самодвижущийся катер на реактивном ходу. Свечка нагревала воду, и она, вместе с паром, вырывалась сзади быстрой струей, что и обеспечивало движение. Воду я полюбил сразу, и не было случая, чтобы отказывался от купания. Даже терпел злющее щёлоковое мыло, которым периодически отмывали меня родители.

Конечно, у нас тогда не было возможности учиться плавать с раннего детства, как это делается сейчас в ряде «сильно продвинутых» семей в стране и за рубежом. Поэтому с настоящим плаванием мне пришлось обождать – до тех пор, пока мы с бабушкой не стали ходить «на речку». Эта речка (Сеха) мне так понравилась, что я бредил ею во сне и наяву, призывая бабушку к всё новым и новым походам. Вот там я и увидел первых купающихся мальчишек, нырявших в глубокую воду либо с мытилки, или же с высокого обрывистого берега.

Хотя я и завидовал им, но особого желания повторить их подвиги у меня не было. Я хорошо понимал, что просто так, без специальной подготовки нырять в воду опасно – надо уметь плавать. Бабушка рассказывала, что она научилась плавать в один момент, когда её, ещё маленькой, тётушка просто сбросила с шлюпки (или с причала?) в воду, сказав – «Теперь плыви!» И бабушка поплыла, правда не в сторону берега, а в открытое море – видимо, со страху, и никак не могла повернуть назад или, по крайней мере, остановиться. Когда силы у неё окончательно иссякли, и она стала периодически погружаться в воду, сердобольная тётушка всё же сжалилась над ней и помогла выбраться на сушу. Однако дело было сделано, и бабушка после этого уже не боялась глубокой воды. Дедушка же рассказывал, что он тоже поплыл сразу. Возможно, поэтому он выбрал себе морскую профессию – военно-морского врача?

          Конечно, мне хотелось научиться плавать. Тем более что мальчишки с улицы – мои одногодки, уже не боялись барахтаться в воде, перебирая руками по дну на мелководье. Однако бабушка почему-то медлила с обучением, видимо, считая, что оно должно начинаться с определённого возраста. Это время подошло, когда мне исполнилось лет пять. Тогда мы ходили на стоянку к козе Зорьке и пересекали нашу любимую Сеху в районе Мельничновой церкви. Речка здесь была не такой глубокой, как в черте города, но и тут вода в глубоких местах достигала мне до подбородка. В один из походов мы решили немного передохнуть у речки. Выбрали местечко помельче, где Сеха скрывалась в густых зарослях ракитника, разделись и плюхнулись в воду. Бабушка вначале с удовольствием поплавала сама, а я в это время с не меньшим удовольствием ходил по песчаному дну и собирал мелкие ракушки, разгоняя убегавших в разные стороны водомерок и блестящих жучков, которых невозможно было поймать.

Проплыв несколько раз по течению и обратно, бабушка предложила и мне сделать то же самое, сказав, что для этого надо просто лечь на воду, как это делала она сама, и двигать руками и ногами. Двигать ногами и, особенно, руками у меня сразу не получилось. Мне казалось, что я сразу пойду ко дну, поэтому я моментально переворачивался на ноги, как только бабушка отнимала от меня свои руки. Её убеждения, что утонуть здесь никак невозможно (вода доходила мне всего до колен), на меня не действовали, и после нескольких безуспешных попыток освоения основного плавательного элемента («лежания») она окончательно убедилась в моей абсолютной плавательной бездарности и прекратила свои мучения. И в последующем ни разу подобных экспериментов со мной не проводила.

Она, конечно, понимала необходимость умения плавать в нашей жизни, но, видимо, настолько устала заниматься со мной иными «науками» – чтением, арифметикой, разучиванием стихов, в том числе на французском и на немецком языке, что дополнительные нагрузки в области теории и практики обучения были для неё непреодолимыми. С учётом моей всеобщей бестолковости. Так что следующее моё купание в её присутствии произошло уже через три года, когда бабушка сводила нас с Генкой Серебряковым на ту же Сеху, где мы и продемонстрировали ей свою мальчишескую удаль. Правда, там тоже дальше плескания на мелководье дело не дошло – мы к этому времени так и не научились плавать.

  Признаваться же в своей бестолковости на воде никто из нас, мальчишек с улицы, не хотел и, частенько навещая речку, мы вовсю пыжились друг перед другом и даже пытались «плыть на глубину» – то есть туда, где вода доходила нам до пупа. Дальше «плыть» было боязно и опасно. И, к тому же, на глубине руки уже не доставали дна, а без этого как можно было плыть дальше?

         Особенную удаль на реке придавали нам девчонки с улицы, которые порой ходили вместе с нами на Сеху и вдохновляли нас на наши мальчишеские подвиги. Иногда они даже сами напрашивались купаться, но только сидели на высоком крутом берегу и созерцали свысока водное шоу в нашем исполнении. Мы, конечно, пытались не ударить лицом в грязь и ставили свои личные рекорды и в плавании и в нырянии. Ни плавать, ни нырять никто из нас тогда по-настоящему не умел, но проплыть, оттолкнувшись от берега, один или два метра нам иногда удавалось, и даже пронырнуть под водой это расстояние. Здесь были и песчаное мелководье, постепенно уходящее в глубину большого бочага, и глубокая быстрина у крутого берега, так что каждый выбирал себе место по своим возможностям.

Вовка Карцев, хотя и был самым храбрым, предпочитал плескаться у берега вместе со своим сверстником младшим Арефьевым. А вот старший Валерка и Вовка Корольков заходили даже по шейку. Самый бойкий Генка Серебряков первым решился на прыжок с берега, и даже доплыл по инерции до противоположного мелководья, после чего долго орал от счастья на зависть остальным мальчишкам, пытавшимся «плыть» вдоль берега, но так, чтобы под ногами всегда можно было найти песчаную опору. От них пытался не отставать и я, и даже порой ложился на воду и что есть мочи дубасил по воде руками, так что брызги долетали до наших любопытных созерцательниц, и я с восторгом слышал их реплики.

– Во плавает! Всех лучше!
– Генка лучше. Он и нырять умеет.
– Нет, Валерка! Он дальше всех проплыл. Да ещё стойки на руках умеет делать! – Это, наверное, Нинка, сестра его, говорит. Конечно, брата расхваливает.
Чтобы быть первым, надо что-то особенное придумать. Попробовал тоже стойку сделать. Только сразу весь в воду плюхнулся. Да и полный нос воды набрал – засвербило даже. Второй раз, вроде бы, немного простоял на руках. Зашёл помельче, чтобы настоящая «стойка» получилась. И получилось! Голова с руками всё равно в воде были, а всё остальное какое-то время над водой болталось, и ноги дрыгались. Наверное, красиво смотрелось! Девчонки были в восторге… За мной и все остальные стойками заниматься стали, – кто на берегу, кто на глубине, кто – у самого берега.

  Я же в это время на заплыв решился. Тоже захотел с низкой части высокого берега прыгнуть. Перебрался к девчонкам по мелководью, встал на небольшой выступ. Вода совсем рядом – вроде, и не страшно. Собрался с силами, думаю – сейчас покажу, как надо прыгать! Оттолкнулся что есть мочи и полетел. Только почему-то не вперёд, а прямо вниз, и на глубину пошёл. Глаза открыл – плыву, но ничего не вижу, одна вода кругом. Работаю руками и ногами, наконец, в дно упёрся. Оно немного пологое, вверх подымается. Значит, туда плыть надо. Воздуха с непривычки не хватает. Уже давно не хватает! Надо скорее выныривать. Поплыл вверх. Да оттолкнуться от дна не догадался. Так что плыть долго пришлось. Вынырнул наконец! Только успел глотнуть воздуха, меня снова на дно потянуло. Хотя я мужественно сопротивлялся, болтая и руками и ногами одновременно. Какое-то время боролся с водой, а сам в конце концов вновь на дне оказался. Успел заметить, что оно дальше сразу обрывом в глубину уходит. А там темно и страшно. И даже ни одной рыбки не видно, которых мы обычно с берега наблюдаем. В груди всё горит от недостатка воздуха.

          Только бы не вдохнуть, тогда и не выплывешь совсем! Немного присел на дно – что есть силы оттолкнулся от него и прямо понёсся вверх. И сразу же чуть не по пояс из воды выпрыгнул. Глаза выпучил от страха, рот раскрыл, чтобы воздуха успеть побольше набрать. Успел! Но снова в глубину погрузился. Что это меня всё на глубину тянет!? Дна быстро достал. Уже меньше боюсь. Смотрю, куда оно, дно-то, подниматься начинает. Туда теперь и выплывать надо, думаю. Барахтаюсь руками и ногами, и вдруг почти на самом берегу оказался. Лежу на песке и встать не могу, – устал с водной стихией бороться! А если бы ещё пару раз вот так нырнуть до дна пришлось? Выплыл ли бы? Хватило бы сил на это?.. Ну, об этом я стал думать уже потом. А пока слушал восторженные крики девчонок, поражённых моей удалью. А вот мальчишки будто меня и не замечали. Все своими стойками занимались. Нет бы, на мой «заплыв» обратили внимание! Опять бы сказали, что неправильно плаваю. А у меня на это свой ответ приготовлен был: «А я стоя плавать учусь! Так мой дедушка плавает». И правда это. Дед сам мне об этом рассказывал. Но он не только «стоя», но и лёжа плавать умеет. Говорит, что на каком-то очень солёном озере вообще утонуть невозможно. Ложись на воду, и она сама тебя выталкивать на поверхность будет. Не то, что в нашей Сехе! Зато там рыбы никакой нет. А у нас и гольцы, и пескари, и плотва, и вьюны, и щурята всякие! Сколько раз уже жарёху с мальчишками делали… Хорошо всё-таки на нашей Сехе! Повезло нашим улицам, что река рядом. И плавать на ней скоро по-настоящему научимся!

И действительно, научились. Но потом, через несколько лет, всё больше на Тезу ходить стали. Там и плавание настоящее освоили. И рыбалка была что надо. Только вот девчонки наши туда с нами уже не ходили. То ли далеко им казалось, то ли плаванием они перестали увлекаться. То ли ещё что произошло в их девчоночьей жизни… Но память о наших первых показательных заплывах у них должна была остаться! И, может быть, кто-нибудь из них, случайно прочитав эти строки, вспомнит о светлых годах нашего детства и приветливой и всегда жизнерадостной речке Сехе – реке нашего детства.


ПЛАТОНЫЧЕВЫ

          Первыми моими «товарищами» на Железнодорожной стали соседи Платонычевы: Берочка и Стасик. Берка был года на три старше меня, а Стаська – на год моложе. Большую часть времени мы проводили на лугу перед домами, но иногда и заглядывали в гости друг к другу. Берочка был довольно шустрый и весьма самостоятельный малый. Родители особым воспитанием его не занимались, точно так же, как и Стаськи, и оба они жили себе в удовольствие, в основном слоняясь по улице и забегая домой только с целью наполнения своих желудков. Несколько жизненных эпизодов с их участием я помню достаточно отчётливо.

          Один эпизод произошёл у них в доме. Оба моих товарища сидели на разных кроватях, раздетые, поверх не очень чистых одеял, и громко ругались друг с другом. Потом начали плеваться, и, конечно, Берочка переплевал младшего. А затем несколько хороших плевков отправил в мою сторону, и тоже очень метко, так что пришлось оттираться. Потом начались разговоры об ужине, и Берочка описывал достоинства и недостатки ливерной колбасы, принесённой матерью к трапезе. Он явно был против подобных мясных деликатесов, предпочитая ливерной другую – «крепкую» и «совсем мясную». А эту … «г… набитую» и есть не стал… Видимо, события те происходили ещё в довоенное время, поскольку в войну не до колбасы было – каждую крошечку хлеба со стола собирали…

          Второй эпизод был уже у нас, в большой комнате. Пришедший к нам Берочка ходил вокруг стола и декламировал кое-что из известного ему отечественного фольклора. Самым «приличным» из его репертуара был, на мой взгляд, некий лирический шедевр весьма солидной продолжительности, из которого в моей детской памяти остались лишь две последние поэтические строчки: «… выпей чашку гноя, закуси болячкой»…

           И Берочка многократно и громогласно повторял этот припев, в то время как наш дед, присутствовавший на представлении, периодически вскакивал с кресла, снимал и снова надевал пенсне и чертыхался себе под нос, из чего я уяснил, что ему Берочкины шедевры не пришлись по вкусу. Но почему-то он не останавливал моего приятеля, а вскоре просто сам удалился из комнаты – благо, у нас было, где спрятаться… Чем закончилось это представление пятилетнего артиста, не помню. Видимо, прервала его всё-таки бабушка, всегда стоявшая на страже красоты и культуры речи.

           Третий момент я помню у нас в палисаднике. Я гулял во дворе один, и кто-то из Платонычевых (вероятно, Берочка) позвал меня к забору. Что-то стал мне говорить, показывать. Я стою, ухватившись руками за доски, и стараюсь рассмотреть в узкую щель что-то на их территории. Берочка кричит: «Смотри, смотри!» И вдруг я получаю хлёсткий удар по лицу – видимо, кто-то третий, кинул в меня из засады хорошим комком земли. Мои глаза сразу наполнились песком, и я заорал от боли, сразу ослеп и не в состоянии был двинуться с места… Как меня забирали домой, не помню. Помню только, что мама долго отмывала меня и вытаскивала из глаз многочисленные соринки. Но счастье оказалось на моей стороне, ибо серьёзных повреждений глаз я не получил и мог в последующем созерцать красоты нашей природы и наслаждаться ею.

           Больше я уже не поддавался на провокации моего старшего соседа. А он то и дело предлагал мне всё новые эксперименты. То поймать рукой красивого шмеля. То схватить за туловище такую же красивую осу на нашем дубе. То оттереть руки от грязи с помощью шершавой доски с множеством заноз. То подойти сзади к лошади, пасущейся на нашем лугу и т.д. и т.п.

           Последствия подобных экспериментов я порой наблюдал, и, слава Богу, что они происходили уже не со мной. Так, огромного шершня на дубу поймал однажды сам Берочка, по-видимому, совершенно случайно. При этом поймал не руками, а ногой. Он всегда ходил босиком и частенько тренировался в лазании на наши дубы перед домом. Это было не только праздное любопытство. На дубах он собирал жёлуди, а потом кидался ими, в основном в меня и в Стаську, ибо иных живых объектов для прицельного метания в то время на нашей улице не было. Помимо этого, он пытался с длинной ветки дуба дотянуться до наших вишен, росших в палисаднике. Но этому серьёзно противодействовал наш Бобка, хотя и знавший Берочку, но столь же хорошо знавший и свои обязанности по охране наших владений.

           Однажды, когда наш приятель затеял очередное восхождение по стволу столетнего великана, он вдруг неистово заорал и шмякнулся вниз (хорошо, что в канаву). А потом что есть духу припустил домой и орал там настолько громко, что нам и на улице было слышно. Видимо, в пылу восхождения Берочка не заметил очередного шершня, лакомившегося дубовым соком, и нечаянно наступил на него. К несчастью, наступил не одеревеневшей пяткой, а куда более нежной частью, в которую и впилось огромное жало рассвирепевшего жёлто-полосатого создания.

          В другой раз Берочка вместо меня сам уселся на занозистую доску, прыгая через неё и не рассчитав длины прыжка, и потом долго вытаскивал занозы из своей задней части, опасаясь идти за помощью к матери. Она сыновей воспитывала в основном с использованием ремня и иных вспомогательных предметов в виде швабры или веника, которые всегда были под рукой.
          А вот эпизод с конём случился уже не с Берочкой, а с маленьким цыганёнком, пасшим коня на лугу перед нашими домами. Тогда Берочке очень захотелось выдернуть для каких-то целей несколько волосков из длинного конского хвоста. Сам он сделать это почему-то не решался и предложил голопузому цыганёнку за этот эксперимент, по-видимому, что-то вкусное, наподобие огрызка печенья или конфеты. Тот с малолетства согласился и стал дергать коня за хвост, встав к нему вначале сбоку, а потом (опять-таки по совету опытного Берочки) чуть сзади. Сумел-таки выдернуть пару волосков. Но Берочке этого показалось недостаточно, и он настаивал на большем. Мальчишка сделал ещё одну попытку… и получил солидный пинок задней ногой вздрогнувшего от неожиданности жеребца.

            Отлетев на несколько метров в сторону, мальчуган какое-то время сидел в полном безмолвии с несколькими чёрными волосами в руках, а потом взвыл на всю Железнодорожную и помчался к соседнему кварталу улицы – видимо, к своему дому. Берка же почему-то тоже быстро скрылся за воротами, оставив нас со Стаськой досматривать завершение представления. А оно закончилось тем, что пришли взрослые цыгане, осмотрели место происшествия. Почему-то пощупали копыто лошади, о чём-то громко говорили на своём языке и под конец направились вместе с конём куда-то в направлении Буровского завода.
Берочка любил кататься на моём трёхколесном велосипеде. Я, маленький, не мог на нём ездить по-настоящему. Ноги всё время срывались с педалей, и я постоянно останавливался, не в состоянии набрать скорость. Бабушка иногда позволяла Берочке покатать меня перед домом. Но как только она уходила домой, убедившись, что катание идёт нормально, Берочка сразу же ссаживал меня в канаву, а сам носился уж на полной скорости, раздвигая колени широко в стороны, поскольку его ноги не умещались в подрулевом пространстве.

        Стасик Платонычев, поскольку был младше меня, в ту пору почти не появлялся на улице, и я слышал только его периодический рёв, доносившийся или из-за забора их дома, или же из самого дома, из передней комнаты. Потом уже, года через два, мы стали проводить время вместе под предводительством Берочки. А вскоре к нам присоединился ещё один Стаськин ровесник – Вовка Карцев, живший через дом от нас, рядом с дедом Фёдором. Это произошло уже тогда, когда мне исполнилось года четыре, точно ещё до начала войны, потому что все наши игры и баталии протекали на цветущем лугу, который с началом войны был полностью перекопан под картошку.


ВОВКА  КАРЦЕВ

           Вовка был одним из моих лучших приятелей на Первой Железнодорожной в сороковые годы. Это был небольшого роста крепко сложенный бутуз, года на полтора моложе меня, и, по-видимому, очень остроумный от природы. Своим «остроумием» он однажды поставил меня в неловкое положение перед моей воспитательницей из детского сада. Она жила на нашей улице и довольно часто ходила мимо нас – то на базар, то на работу, то просто в город. Я с ней часто встречался и, как положено, каждый раз здоровался, выбегая навстречу: «Здравствуйте, Евдокия Фёдоровна!»

          Как-то однажды, когда я уже совершил этот обязательный ритуал, откуда-то из-за забора вдруг послышалось громкое и довольно ехидненькое: «Здравствуйте, Евдокия ... на! Хи-хи-хи!» В общем, приветствие звучало не совсем прилично. Та от неожиданности остановилась, но виду не показала и пошла дальше. На обратном пути её приветствовали уже из-за дерева: «До свиданья, Евдокия.!! Ха-ха-ха!!» Та вновь прошла мимо, не говоря ни слова. А на следующий день в детском саду со мной состоялся разговор на эту тему.
– Кто это у вас на улице такие нехорошие слова знает да ещё так громко их произносит?
Я, конечно, сказал, что не знаю. Но с Вовкой всё же поговорил. Он же, бродяга, ещё настойчивее стал караулить свою жертву, встречая и провожая её в разных местах улицы с тем же весёлым приветствием, дополняя его для разнообразия лишь разными междометиями. При этом встречи состоялись даже тогда, когда воспитательница шла с кем-нибудь из своих знакомых. В этих случаях мне казалось, что голосок встречающего звучал ещё громче и ехиднее. В конце концов бедняжка стала избегать нашего квартала, огибая его по Ивановской улице.

           Однажды Евдокия Фёдоровна всё-таки решилась пройтись перед нашими домами вместе с каким-то мужчиной. И сразу же имела удовольствие вновь встретиться со своим невидимым «почитателем». Вовка в сумерках спрятался за нашей огромной липой и крикнул им вдогонку, когда парочка отошла от него метров на десять. Но на этот раз реакция приветствуемых оказалась иной и несколько неожиданной для проказника. Мужчина вдруг повернулся и бегом устремился по направлению к дереву. Вовка на секунду замешкался, но потом припустил что есть духу к своему дому.

           По резвости его передвижения было видно, что он уже не раз использовал этот вариант спасения и был достаточно тренирован в беге на короткие дистанции. Но, к несчастью, и соперник ему попался на сей раз порезвее деда Фёдора. Вовка уже успел открыть калитку и наполовину протиснуться в спасительный двор, но был схвачен за шиворот преследователем и вынесен на нейтральную территорию. Я не присутствовал при свершении окончательного приговора моему другу, спрятавшись от гнева воспитательницы за своим забором. Однако после всего случившегося Вовка почему-то вдруг потерял всякий интерес к подобным «культурным» приветствиям. (Было ему в то время немногим более пяти лет).

          В другой раз Вовка чуть не навлёк на меня гнев моего учителя музыки. Этот инцидент произошёл уже позднее, когда я учился в третьем или четвёртом классе. Вовка жил тогда совершенно свободной жизнью. В отличие от меня, он, как и большинство остальных мальчишек, с утра и до вечера слонялся по улице, ища себе каких-нибудь развлечений. Иногда это ему надоедало, и он для разнообразия сопровождал меня в моих походах – то к учителю немецкого языка, то на музыку. Так было и в тот день. В нашем квартале каких-нибудь полезных занятий для него не нашлось, и он решил развеяться прогулкой по городу. Мы договорились, что он будет ждать меня под окнами, а я постараюсь не задерживаться после урока.

              Надо сказать, что мои музыкальные занятия проходили несколько необычно и временами затягивались на неопределённое время – когда учитель горел желанием показать мне всю красоту этого вида искусства. Так случилось и в тот памятный день. Евгений Сергеевич, вероятно, окончательно обалдев от моих выкрутасов за инструментом, избавил меня от дальнейших страданий, отстранив от рояля, поставил рядом с собой и стал показывать, как исполняются заданные мне вещи. И, как всегда, не ограничился этим, а продолжил демонстрацию возможностей своего рояля и фортепиано в целом. Сыграв что-то из Шопена, он принялся за своего любимого Листа, сотрясая воздух мощнейшими аккордами и пассажами его рапсодий и этюдов.

              В конце первого часа он стал обращать внимание на какие-то неожиданные дефекты в своём исполнении (чего обычно с ним никогда не случалось) – как будто в игру вмешивался некий посторонний ритм, не соответствующий стилю исполняемых им произведений. (Я-то сразу услышал, что кто-то мерно дубасил в наружную стену дома со стороны улицы). Учитель остановился, прислушался. Но звуки сразу прекратились. Он начал вновь, блистая высокой техникой исполнения своего любимого этюда «Хоровод гномов» и периодически поглядывал в мою сторону, как бы спрашивая: «Ну, как, нравится?» Но вскоре вновь стали появляться непредвиденные помехи, и на этот раз уже более существенные, с нарушением не только ритма, но и характера самого произведения. Со стороны казалось, словно какой-то неумелый трубач дудел во всю мощь что-то похожее на похоронную мелодию из траурного марша Шопена, которую мы часто слышали у нас на кладбище.

          Тут уж учитель не выдержал и подбежал к окну, пытаясь рассмотреть нахала. Но окна были закрыты, а в форточку ничего не было видно. Он срочно открыл одно из окон, но, естественно, уже никого не обнаружил. С опаской снова сел за инструмент и начал импровизировать, что у него всегда получалось весьма успешно. Минут через пять он окончательно разыгрался, войдя в образ, и одухотворенно раскручивал очередную вариацию на русскую народную тему, как вдруг что-то звякнуло в стекло, и к его ногам упал дохлый, потрёпанный воробей, а вслед за ним, уже более прицельно, летела то ли мышь, то ли крыса с бантиком на длинном хвосте. В окне мелькнула чья-то голова и мгновенно скрылась из виду.

          Маэстро стремглав бросился к окну, успев вовремя увернуться от летящего в его голову снаряда, погрозил кому-то кулаком, но прыгать из окна не решился (окно располагалось довольно высоко над тротуаром), а помчался по коридору к выходу. Коридор у него был достаточно длинный, не освещённый, с неровным полом. К тому же, надо было ещё пробежать весь двор, огибая дом, чтобы наконец выйти на улицу. Сначала я слышал только грохот падающей мебели и утихающие проклятия. Потом всё стихло. Я выглянул из окна и увидел Вовку, который что есть духу нёсся к переулку вслед за двумя другими мальчишками и успел свернуть в него до того, как учитель выскочил на улицу.

           Посмотрев по сторонам и внимательно обследовав территорию, Евгений Сергеевич обнаружил ещё несколько экспонатов такого же рода, готовых следовать за двумя первыми внутрь столь ненавистного кому-то помещения. Он так и не понял причины столь неожиданного гнева своего незнакомого слушателя. Но урок всё же прекратил. Закрыл, к моей великой радости, крышку рояля и отправил меня домой, забыв даже поставить в дневнике очередной «неуд».

             На углу меня встретил сияющий Вовка: «Ну, как я его! Куда попал вонючкой? А-то бы он никогда не кончил!» Действительно, дохлое существо было далеко не первой свежести и угодило точно на крышку рояля. Учитель с брезгливой осторожностью убрал её потом, взяв щипцами за хвост и выбросив в туалет.

          – Поймал бы этого сорванца, все уши бы оторвал! Откуда этот хулиган взялся? У нас таких вроде и не водится? – сказал он, подозрительно поглядывая в мою сторону. Я при этом еле сдерживался от смеха, хотя уже успел вдоволь нахохотаться в его отсутствие...
– В следующий раз, – говорил тем временем Вовка, – я с собой что-нибудь почище захвачу. А то вокруг ничего путного и не найдёшь! Да и за воробья с крысой пришлось целую коробку спичек отдать да двадцать копеек в придачу. Пацаны здесь тоже неплохие. Один даже подсадил меня к самому окну, хотя кидать сам побоялся. Просили на мен ещё расплющенных монет принести (мы их ставили для этой цели под колеса проходящего поезда). А я им на всякий случай дохлую ворону заказал, – поведал мне Вовка, пока мы двигались по направлению к Центральному рынку.

           Мы, конечно же, не могли пройти мимо него, не выяснив, чем и как идёт здесь торговля. Было около часа дня (мой урок же начинался в десять!), так что торговля к этому времени начинала постепенно свёртываться. Мы прошли по всем рядам, купив пару стаканов семечек на дорогу. Вовка вдобавок перепробовал по разу их качество, а также вкус яблок и орехов у всех находившихся здесь торговок. Хотел, было, сделать ещё один такой заход, но встретил дружный отпор продавцов, вовремя усмотревших в нас очередных безденежных проходимцев. И мы удалились восвояси. До следующего раза.

Самый же первый эпизод с Вовкиным участием я помню, когда мне было года четыре, может быть, пять – не больше. Тогда Вовка, кажется, затеял соревнование с другим моим приятелем Стаськой Платонычевым, моим соседом справа – кто из них быстрее заберётся на железнодорожную насыпь, напротив нашего дома. А может быть, у них были какие-то иные цели, я точно не знаю, так как в тот момент находился на цветущем лугу, рядом с домом, и занимался моим любимым занятием – ловлей насекомых. Мне очень хотелось поймать бабочку или шмеля, но этого пока ещё ни разу не удавалось сделать.

Между тем соревнующиеся ползли на карачках вверх по насыпи в том месте, где песок ещё не был укреплён травой, и вовсю старались обогнать друг друга, используя временами и запрещённые приёмы. Так, когда Стаська вырывался вперёд, Вовка тянул его за штаны, стаскивая вместе со штанами вниз, так как те крепко держались на проймах. А когда Вовка обгонял Стаську, последний, в свою очередь, цеплялся за Вовкины трусы. Но поскольку трусы были только на резинке, то они сползали вместе со Стаськой до самых Вовкиных лодыжек. Вовка срочно оборачивался, заметно теряя скорость, быстро вновь натягивал штаны, прикрывая обнажённую и ярко светящуюся на солнце часть тела, и громко орал на соперника.

В какой-то момент я немного отвлёкся от наблюдения за своими друзьями в погоне за каким-то уникальным представителем отряда мягкокрылых, а когда вновь устремил свой взор в их направлении, они оба уже сидели на самом верху насыпи напротив друг друга, вцепившись руками в рубашки противника, и о чём-то яростно спорили, раскрыв рты и крича на всю Железнодорожную. Такое в те юные годы довольно часто случалось с нашим братом, так что ничего особенного в этом споре для меня не было. Поэтому я спокойно продолжал свои собственные занятия по исследованию флоры и фауны нашего чудесного луга.

Однако вскоре усилившийся вопль обоих вновь привлёк моё внимание. Мальчишки уже орали во всё горло, причём Вовка, как всегда, выл басом, а Стас визгливо тянул на самых высоких нотах и вдобавок периодически плевался в направлении своего противника. Этот элемент противоборства у Стаськи был основательно отработан, поскольку плевательного материала у него всегда скапливалось с избытком, и он работал над совершенствованием этого приёма, по-моему, с утра до вечера, разве что с перерывом на обед и ужин. Использовал он его иногда и в частых спорах со своим старшим братом Берочкой. Но в этом случае больше одного плевка ему совершить не удавалось, так как Берочка расправлялся с ним куда более эффективными способами, после чего Стаськин рёв долго сотрясал всю округу. В данном же случае противник был примерно равный по силам, и этот приём действовал безотказно. Вовка только успевал утираться рукавом рубашки.

Через какое-то время противники схватились ещё плотнее, войдя в ближний бой и стараясь нанести возможно больший ущерб штанам и рубашке соперника. Но и в этом упражнении перевеса поначалу не было ни с той, ни с другой стороны. Тогда в ход пошли пока ещё свободные ноги, и борьба стала напоминать скорее действия братца кролика, напрочь прилипшего к смоляному чучелу. Вой обоих при этом становился ещё пуще, особенно после хорошо нацеленных ударов противника.

Я тем временем успел поймать в фуражку чудесного жёлто-коричневого шмеля, потерявшего бдительность на цветке одуванчика, и теперь раздумывал, как переправить его оттуда в заранее приготовленную спичечную коробку. Я уже был наслышан об их коварном жале и не решался открыто хватать руками, как обычную муху. Как раз в этот момент на насыпи раздался истошный вопль, и по его характеру я сразу понял, что Вовка всё-таки одолел своего серьёзного противника. Однако я упустил самый кульминационный момент и не видел эффектного приёма, с помощью которого Стас был повержен на землю. И когда обернулся, Стаська уже кубарем катился вниз по склону, в то время как Вовка прицельно расстреливал его сверху песком и камнями.

Наконец Стас преодолел последние метры этой сложной дистанции, замедлив скорость у основания насыпи, подобрал штаны, которые болтались у него на разорванных проймах, и во всю мочь помчался к своему дому, не переставая выть. По дороге он пару раз шлёпнулся, запутавшись в спадающих панталонах, затем решил вообще сбросить их, как мешающую передвижению деталь одежды, и понёсся к финишу уже заметно быстрее, вопя и взывая о помощи. Его зарёванная физиономия была вся вымазана грязью, из носа свисали две здоровенные сопли, которые он так и не успел израсходовать по назначению, оплёвывая своего противника. Теперь они, выдавленные рёвом наружу из каких-то тайных внутренних хранилищ, оттеняли картину его полного поражения, цепляясь за подбородок и никак не желая расставаться со своим владельцем. «Мамке сказу!» – голосил Стаська уже из-за забора, и Вовка срочно устремился вниз, спасаясь от возможного возмездия более старших Стаськиных родственников. «Он у меня есё полусит! Сопля зелёная!» – известил он меня, пробегая мимо. Это была его первая победа над старшим соперником, и он был горд иметь в моём лице хоть одного свидетеля своего торжества.

Я ничего ему не ответил, так как всецело был поглощён своей долгожданной добычей, ибо раньше, кроме мух, пауков, да навозных жуков, ничего путного поймать был не в состоянии. Однако добраться до шмеля мне никак не удавалось. Он сердито гудел и вибрировал в фуражке, и я боялся нечаянно выпустить эту драгоценную добычу.

Наше противоборство продолжалось ещё какое-то время, но наконец шмелю удалось-таки всадить своё острое жало в мой большой палец, да так, что я света божьего не взвидел. Я уже открыл, было, рот, чтобы заорать во всю глотку, как вдруг увидел кавалькаду, выходящую из дома Платонычевых во главе с его матерью и Берочкой и с замыкающим шествие Стаськой, продолжающим выть, казалось, ещё сильнее прежнего, и держащимся обеими руками за голую задницу (мамаша ему периодически всыпала в сердцах за всякие провинности). Первые двое двинулись по направлению к Вовкиному дому, а Стаська, то ли стесняясь идти без штанов, то ли опасаясь продолжения экзекуции, остался на всякий случай у своей калитки.

Конечно же, финал происходящих событий был для меня настолько интересен, что мой рот автоматически закрылся, не успев издать ни одного воплеподобного звука, и я устремил свой взор в их направлении, ожидая увидеть захватывающее зрелище. Но ворота Вовкиного дома оказались крепко-накрепко закрыты, и на требовательный стук Берочки никто почему-то не отзывался. Берка хотел, было, перелезть через невысокий забор, но мать крепко поддала ему сзади и, по-видимому, после этого несколько успокоилась, отложив разбор происходящего до вечера. Ну, а чем всё это закончилось, я уже и не помню. Вероятнее всего, Вовка, как чаще всего бывало, умудрился и на этот раз избежать больших неприятностей. И мы втроём уже на следующий день вновь весело играли на том же цветущем лугу. И я объяснял мальчишкам, как надо ловить шмелей и какой палец особенно опасно подставлять под их страшное жало.

Вовка проявлял изобретательность и здравомыслие отнюдь не только в области проказ и шалостей. Уже в раннем детстве он многое знал и трезво размышлял над нашими жизненными проблемами, во многом давая фору и мне, и другим старшим мальчишкам. Так, в возрасте лет четырёх он уверенно отвергал предлагаемые нами способы ловли рыбы в нашей Сехе с помощью одной только нитки с хлебом. Я же считал, что нитка в данном случае должна просто застрять в зубах у нашей жертвы, что позволит без труда вытащить рыбу наружу. Вовка тогда предложил мне самому испробовать на себе этот способ в виде эксперимента и чуть не выдрал мне очередной молочный зуб с её помощью. После этого он и сам немного засомневался в истинности своих суждений, но всё же остался убеждён, что без крючка поймать даже глупого пескаря совершенно невозможно.

В другой раз он предложил подпереть входную дверь дома деда Фёдора снаружи, чтобы спокойно собирать яблоки у него в саду. И лишь немного не рассчитал прочность конструкции, так как палка всё же сломалась под яростным напором рассвирепевшего старца, узревшего нас со своего наблюдательного пункта у окна. И разгневанный старик с метлой в руке выскочил нам наперехват. Видя нашу полную беспомощность, поскольку мы были отрезаны от калитки и находились как в мышеловке, припёртые сзади соседским домом, он спокойно закрыл ворота на все засовы и, растопырив руки в стороны, пошёл по неширокому проходу между домом и забором в нашем направлении, предвкушая на сегодня полный улов.

Нам с Вовкой оставалось только попытаться с двух сторон проскочить под руками рассвирепевшего Карабаса-Барабаса и открыть калитку. Однако, как ловко я не нырял под его руки до самой земли, дед сумел уцепиться за мою рубашку, в то время как Вовка проскочил между его ногами и понёсся к выходу. И пока Фёдор возился с моими штанами, щедро наполняя их ужасно жгучей крапивой, в изобилии росшей вдоль всей ограды, Вовка успел залезть до половины забора и ухватился руками за верхний край досок.

Но, на нашу беду, дед сегодня был особенно в форме и в последний момент настиг беглеца. Ухватил его свободной рукой за штаны и, злорадно улыбаясь, водворил вниз, где его ждала не меньшая порция той же проклятой травы. Затем Фёдор выволок нас обоих за шиворот из своего палисадника и, поддав каждому хорошенького пинка с целью ускорения, с явным интересом наблюдал, который из нас быстрее добежит до своего дома. Видимо, оставшись довольным нашими скоростными возможностями, он закрыл калитку и удалился на покой. Сегодня он мог больше не волноваться за сохранность своего урожая.

Нам действительно тогда было не до него, поскольку долго ещё пришлось очищать штаны от остатков ужасно жгучих листьев и стеблей. Фёдор как будто специально выращивал у себя под забором самый гнусный подвид этого сорняка. Потом-то мы с Вовкой всё же отомстили ему, выдрав в его отсутствие всю эту злосчастную траву в его палисаднике. Не знаю уж, как хозяин отреагировал на эту потерю, но в тот раз соприкосновения с ним нам удалось избежать.

В заключение должен сказать, что эта Вовкина идея с палкой была весьма оригинальной, и только некоторые дефекты в расчётах в связи с незнанием нами в ту пору основ фундаментальных наук, в частности физики, математики и, особенно, сопромата, не позволили добиться желаемой цели.

Ещё одним прекрасным качеством Вовки было его бесстрашие. Его, казалось, ничего не пугало и ничего не могло смутить. Он один из всей нашей мальчишеской компании не боялся более старших незнакомых пацанов, которые частенько отбирали у нас ягоды, собираемые в «кустиках». При виде незнакомых мальчишек мы обычно прятали стаканы в карманы, что, конечно же, не спасало от разбоя. А потом орали от обиды и беспомощности, потеряв весь с таким трудом собранный урожай. Один лишь Вовка воспринимал случившееся с хладнокровием и рассудительностью, как неизбежный результат мальчишеских взаимоотношений. Иногда Вовка просто успевал до подхода грабителей слопать все собранные им ягоды, в то время как мы судорожно засовывали стаканы в узкие карманы.

А однажды, когда ягод и у него было порядочно, он придумал просто гениальный способ их сохранения, спрятав незаметно стакан в густой траве. В тот раз он отделался только парой пинков от разгневанных налётчиков, ожидавших собрать с нас значительно большую дань. Мы же вновь распростились со всеми своими ягодами. Не пострадал только Валерка Арефьев, старшего брата которого знала и боялась вся окрестная шпана. Вовка же потом щедро поделился с ревущими потерпевшими всем своим ягодным достоянием и высказал предложение об оборудовании специальных тайников на всех этапах нашего следования на случай очередной облавы. И это тоже было весьма разумное предложение.

Иногда Вовка не прочь был подшутить и над нами, используя нашу мальчишескую наивность. Так, однажды, когда мы только-только начинали учиться плавать и ещё барахтались в нашей Сехе, Вовка вдруг во всеуслышание заявил, что сегодня нырял с Центрального моста в Тезу. Находившийся рядом с ним маленький Валерка, к всеобщему удивлению, полностью подтвердил его слова, уточнив, к тому же, что он (Вовка) «мылнул ась с пелил» (что означало в переводе: «нырнул аж с перил») и «...до самава белега доплыл!» Да, это было весьма важное уточнение. Однако и оно не развеяло полностью наших сомнений. Сомнения всё-таки оставались, поскольку в Сехе Вовка здорово отставал от нас во всех плавательно-нырятельных упражнениях. Но вдруг в Тезе вода лучше держит?! А храбрости и решительности у Вовки всегда было с избытком.

Как потом мы не терзали Валерку своими расспросами о деталях Вовкиного подвига, тот твёрдо стоял на своём. И лишь через год, когда Вовка уехал из нашего района, Валерка сознался, что его тогда на самом деле подговорил «Карец» (Вовка Карцев), давший за это две конфеты. Валерка же всегда жил впроголодь, и такие деликатесы перепадали ему нечасто. Так что ему вполне простителен был такой небольшой «обманчик», который к тому же подстёгивал остальных к собственным подвигам.

Вовка бесстрашно катался с горки на санках и на коньках. Летом ближе всех подходил к проходящему поезду, бежал за ним, чтобы попасть под струю конденсированного пара у маневрирующего паровоза. Был весьма осмотрителен и рассудителен. И лишь однажды просчитался, демонстрируя нам свою храбрость.

В тот раз он слишком близко подошёл к набирающему скорость поезду и был сброшен с насыпи то ли выступающей частью вагона, то ли пинком мужика, стоявшего в тамбуре. В любом случае досталось ему тогда здорово, и он стал более осмотрительным в своих проказах и шалостях.

Занимался ли чем-нибудь Вовка дома, я не знаю. Но то, что он был знаком с некоторыми шедеврами детской художественной литературы, так это точно. Так, в раннем детстве он мне с восторгом рассказывал о пограничнике Карацупе и его верном псе – собаке Индусе. Это была его любимая и, возможно, единственная знакомая тогда книга. По-видимому, читала ему её мать, ибо в детский сад он тогда не ходил. А потом Вовка ходил периодически в 13-ю школу. И без видимых усилий переходил из класса в класс. Однако напрочь отвергал все домашние задания, и за их выполнением его никто из нас никогда не видел. Поэтому он значительно чаще других ребят торчал под моими окнами, предлагая быстрее прекратить это ненужное домашнее самоистязание и заняться более важными делами.

Большой тяги к школьным наукам в детстве Вовка тоже не испытывал и о школе рассказывал нам в основном только как о месте весёлого времяпровождения. А в сорок восьмом году он неожиданно переехал с нашей улицы куда-то на противоположную окраину города. В первое время после этого иногда приходил к нам в гости, но со временем его визиты становились всё более и более редкими. Вовка всегда вносил в наши игры много остроумия, веселья и мальчишеского задора. Поэтому я всегда был рад его видеть. А сейчас, через шестьдесят лет после описанных здесь событий, я с большой радостью и одновременно грустью о светлом мальчишеском прошлом вспоминаю проведённые вместе годы и сожалею о том, что ничего не знаю о жизни и судьбе друга моего такого далёкого уже детства.


ТЁТЯ  «КЛУША»

Да, соседи справа нам достались не сахар! Хоть и говорили Платонычевы, что продадут дом только хорошим людям, но, видимо, понятие о приличии имело для них совсем иное содержание. Да и какой может быть выбор, когда нужны деньги! Почему Платонычевы продали дом, куда они потом переехали, как разместились большой семьёй, мне это было тогда неизвестно. Так или иначе, но на смену им появилась эта семейка во главе с мамашей – тётей «Клушей», как её все величали в округе.

Не знаю, были ли эти соседи лучше целого табора цыган, одно время претендовавших на покупку, но попортили они нам жизнь основательно, особенно в первые годы после переезда. Началось с того, что они сразу отвоевали у нас значительную площадь нашего вишнёвого сада, примыкавшую к их дому, отгородив её забором. Затем прорезали себе окно, выходящее поверх забора прямо в наш сад, у которого с утра и до ночи восседала любопытствующая мамаша, высматривая, кто, чем и когда занимается у нас во дворе. Возможно, она вела даже дневник каких-то наблюдений, отмечая, когда мы выходим в туалет, когда кормим кур, когда взрослые уходят на работу и т.д. (если, конечно, она умела писать, насчёт чего были большие сомнения). При этом она нахально смотрела через стекло или в открытое настежь окно, а на наши просьбы и замечания подымала такой крик, что первоначально сюда сбегались все соседи с нашего квартала.

Надо отдать ей должное – она имела бесспорный талант к подобным громкоголосым дискуссиям и, к тому же, явную страсть к последним. Обладая бесподобным матерным диалектом, она могла поливать шестиэтажными конструкциями сразу несколько выбранных ею объектов и обычно в одиночку перекрывала нестройный хор противников своим мощнейшим колоратурным сопрано. Визжа на самих высоких нотах, она часто проверяла на прочность наши психику и барабанные перепонки. На первых этапах противостояния, для большего нашего убеждения в превосходстве своих аргументов, она пыталась, ко всему прочему, использовать ещё и наглядно-демонстрационный метод (по украинскому варианту). Однако серьёзным препятствием этому явилось то, что демонстрационный элемент, благодаря его необъятным размерам, в окне не умещался, что существенно снижало эффект использования данного приёма. Да и само окно располагалось довольно высоко от пола, так что балансирование на шаткой табуретке было чревато большой вероятностью низвержения на пол. Был, правда, ещё вариант – устроить демонстрацию через щели забора. Но здесь поджидала опасность соприкосновения с шершавыми досками, что было вполне реально в пылу демонстрационного экстаза. Поэтому после нескольких малоэффективных попыток его применения тётя Клуша вообще от него отказалась. Да она и не нуждалась в иных методах убеждения, ибо основной действовал всегда безотказно, и победа ей была гарантирована с самого начала на девяносто девять процентов.

Действительно, во время подобных двусторонних дискуссий, кроме истошного воя её голосовой сирены, ничего другого в радиусе до полукилометра и слышно не было, да и быть не могло. Её голосовой аппарат мог исторгать звуки, вероятно, превышающие мощность рёва двигателя современного авиалайнера. При этом сирена выла на самых неблагоприятных, высоких тонах, что в зародыше пресекало все попытки противника быть услышанным. Правда, смысловое содержание её беспрерывных тирад было скрыто за бесконечной чередой междометий из чисто русского фольклора. Но это уже не имело никакого значения ни для оппонента, ни для неё самой. Оппонент был просто подавлен мощностью её децибел, а для неё же основной смысл диспута как раз и состоял в психическом и физическом подавлении противника. И она могла подавлять его непрерывно в течение часа и более. И продолжала развивать бесконечные вариации на одну и ту же тему даже тогда, когда поверженные в панике скрывались за толстыми стенами своих домашних укреплений.

Да, её методами бороться с ней было абсолютно бессмысленно. Это был, несомненно, талант, данный от Бога и развитый до высочайшей степени в непрерывных дискуссиях с соседями во времена её прежней, деревенской жизни. Но тот же Бог, вероятно, одумавшись, лишил её возможности передать эти уникальные качества по наследству, справедливо опасаясь за существование бедных жителей окрестных сёл и деревень. Однако нам хватало и её одной.
Как ни остра была на язык наша бабушка, как ни была она закалена работой в школе военного времени, против аргументов взбалмошной соседки она ничего не могла поделать. К такого рода дискуссиям она просто не была приспособлена. Поначалу, во время первых пробных репетиций, она ещё пыталась вставлять отдельные слова в секундные паузы между непрерывными тирадами тёти Клуши. Но когда та ещё более ускоряла темп и извергалась вообще без пауз, тут бабушке делать было уже абсолютно нечего. И она только руками разводила да открывала изредка рот, произнося что-то в ответ. Но я, находясь вблизи от неё, не мог расслышать ни единого её слова.

Дед же наш вообще страшно боялся любых споров. Поэтому он только изредка блестел стеклами пенсне из-за чуть приоткрываемой двери, проверяя, на какой стадии находится дискуссионный процесс, и сразу же исчезал обратно, скрываясь в помещении. Так что помощи со стороны бабушке ждать не приходилось. Но и быть побеждённой она тоже не привыкла. Да и непристойно было бы учителю русского языка и литературы, обладающей глубокими знаниями в области человеческой психологии, логики дискуссий, а также блестящим умом и мгновенной сообразительностью, терпеть подобные поражения. И час возмездия неумолимо приближался.

Однажды я был удивлён каким-то необычным предметом, который бабушка держала в руках. Он имел вид воронки, но только больших размеров, и был сделан из плотной бумаги. Бабушка объяснила мне секрет своего изобретения. Я страшно обрадовался. Ведь мне было так жаль её и деда, которых все уважали вокруг, вдруг оказавшихся совершенно беззащитными перед проделками этой сумасбродной старухи.

Итак, оружие возмездия было готово. Теперь оставалось только ждать удобного случая. Долго ждать его не пришлось. Как-то днём мы застали тётю Клушу в попытке вылить в наш сад через забор очередную порцию помоев. Бабушка, как всегда, начала, было, её увещевать, призывая к порядку и справедливости. Соседка, казалось, только этого и ждала, начав поносить нас всех в своём обычном стиле. Через минуту она уже развела пары, и теперь можно было не сомневаться, что она не скоро остановится.

Бабушка пошла не спеша домой и вышла, держа в руке своё изобретение. Встала у крыльца, направила рупор строго в нужную точку и заговорила, казалось, громовым голосом. Не буду приводить её фразы. Бабушка всегда говорила культурно и даже в самых крайних случаях не срывалась на грубости и оскорбления. Я гляжу в щель забора, находясь поодаль, и вижу, что тётя Клуша вдруг остановилась, будто громом поражённая, раскрыла рот и чуть не выронила из рук очередную лохань с помоями. Стоит и ничего понять не может. Бабушка же тем временем продолжает говорить спокойно и размеренно и вместе с тем громко и весьма убедительно.

Тётя Клуша спохватилась – как это, она молчит, а кто-то смеет ей выговаривать, да ещё так громко и к тому же в присутствии своих! (Тут как раз я увидел вышедших поглазеть на очередное представление сына Кольку и кого-то из её дочерей). Такого ещё никогда не бывало! И она сразу так заверещала, что даже видавший виды Колька покачал головой: «Во, даёт, мамаша!»
В течение какого-то времени я слышал всё заглушающий дуэт: с одной стороны, визжащее сопрано на самых высоких нотах тёти Клуши, с другой – размеренный баритон бабушки, многократно усиленный через громкоговоритель (рупор). Сначала обе трубили примерно в одну силу. Разница была только в том, что бабушка не прилагала для этого больших усилий, в то время как соперница уже до предела использовала всю мощь своих лёгких и голосовых связок. Вероятно, самое страшное в подобных спорах для неё было не слышать своего собственного голоса. Поэтому она прикладывала все усилия, чтобы хоть немного склонить перевес в свою сторону. Но этого ей уже не суждено было сделать.

Бабушка постепенно стала усиливать свою речь, чуть повышая голос и одновременно заостряя и удлиняя конус рупора. Через какое-то время я стал слышать только её одну, хотя Клуша продолжала открывать рот, топая для усиления ногами и размахивая руками. В какой-то момент бабушка остановилась. С противоположной стороны тоже не доносилось никаких членораздельных звуков, слышался лишь слабый хрип, вырывавшийся из всё ещё открытого рта разошедшейся соседки. Кажется, и она это заметила. Закрыла, было, рот, потом снова открыла, но эффект оказался прежним. Боевая мощь её была полностью подавлена. Подавлена силой бабушкиного интеллекта. Это оказалось для неё так неожиданно и необычно, что она повернула скорее домой, не прибегая к иным демонстрациям, но всё же плюнув напоследок в нашу сторону. Зрители пошли следом за ней. Я думаю, они не были слишком разочарованы исходом данного поединка, который представлял для них, скорее всего, чисто художественную ценность.
 
Итак, длительное нашествие тьмы на наши владения получило первый серьёзный отпор. Но, как и в борьбе с татарской ордой, последующее наше противостояние с тётей Клушей длилось ещё долгие годы. Она то пыталась отвоевать значительную часть земли перед нашим домом. То вдруг не разрешала проехать к нам машине с дровами, ложась под неё, как под гусеницы вражеского танка. То выбрасывала к нам через забор семейство малых котят и т.п.

Надо признаться, что дети её были совсем иного склада характера. У них не было её безудержного стремления к конфликтам и вечной ругани. Хотя они большей частью и стояли в спорах на стороне матери, но в глубине души, мне казалось, были склонны больше к нейтралитету. Когда я подрос, мы с её детьми Колькой и Тамаркой неоднократно ходили в лес и играли вместе. А в младшем возрасте Колька даже разрешал мне втихаря лазить к ним в огород за упавшими туда стрелами. Ходили мы вместе по грибы и по ягоды. Старшая дочь Клавдия в последующие годы много помогала нашей семье по хозяйству, а мы отдавали ей часть вещей для её огромного и всё прибавлявшегося семейства.

Да, в конечном итоге жизнь стабилизируется, даже с такой соседкой, как тётя Клуша. Но и она со временем несколько переменилась в лучшую сторону; по крайней мере, меньше досаждала нам своими выходками. То ли с возрастом пыл поиссяк, то ли выдумки поубавилось, то ли ей самой всё это уже надоело. Все же военные годы она провела с нами в непрерывной конфронтации.


ТЁТЯ  РИММА

Тётя Римма! Как это она одна – тоненькая, щупленькая женщина, умудрялась растить трёх дочерей. И это в военные и послевоенные годы! Кормить, одевать, обувать, воспитывать; зарабатывать на жизнь, вести хозяйство, в одиночку поднимать огород, выполнять все мужские работы по дому. А иногда и вести настоящие боевые действия, отстаивая сохранность своего домашнего скарба и благополучие своего женского семейного коллектива.
Однажды я стал свидетелем такой баталии, когда двое буйных с каких-то дальних улиц пришли выяснять отношения почему-то на нашу территорию. То ли им на своей места не хватило, то ли маршрут был такой – до Хитрого рынка, но они двигались от Ивановской по нашей Железнодорожной и ругались на чём свет стоит. Пока ругались, добрались до дома Анисимовых. Это место для окончательного выяснения отношений показалось им наиболее подходящим. У остальных домов – то впереди забор мешает, то завалинки; у нас Бобка во дворе надрывается – страшно пьяных не любит! А тут завалинки нет, окна низкие, простенки широкие, и упереться в стену удобно.

Они и упёрлись оба сразу. Сначала, правда, против дома сцепившись постояли, лучшее место всё выбирали и равновесие отрабатывали. Качнутся то в одну сторону, то в другую; то к одному окну приблизятся, то к другому. Отцепиться же друг от друга не могут – сразу на землю валятся. Наконец нашли удобное пристанище – в центральном простенке между окнами. Один упёрся в него спиной, второй на него давит. И руки у обоих сразу освободились. Они и размахались ими, как петухи крыльями, норовя съездить друг другу куда-нибудь побольнее. Однако попасть друг в дружку не могут – близко больно. А вот по окнам попадать стали, аж звон стоит – того гляди стёкла посыпятся! Помочь же сейчас Анисимовым и некому. Днём все взрослые с улицы на работе. По домам одни старики да малые дети сидят.
Я в это время находился на железнодорожной насыпи, как раз напротив их дома. Всё вижу и не знаю, что делать. Может, к Хромовым сбегать – у них всегда кто-то есть дома. Да вряд ли помогут. Тётя Груша только с нами, своими соседями, боевые действия любит устраивать. Других трогать не будет. И мне самому между делом может достаться, как не раз бывало. Нет, туда хода нет!.. У Корольковых только дед с бабой. У Арефьевых, может, кто и помог бы, да ходить туда мне не разрешают – не всё в той семье гладко. А остальные дома совсем пустые – до самого вечера.

Вдруг вижу – открывается калитка Анисимовых, и из неё выбегает рассерженная тётя Римма. (Как им повезло, что в этот момент она дома оказалась!) Подбегает к мужикам и ну их от окон оттаскивать. А те на неё даже внимания не обращают. Только друг друга и видят. Один, к тому же, выхватил из кармана то ли плоскогубцы, то ли кусачки и пытается долбануть ими своего противника. Но попасть опять-таки не может, хотя мишень, вроде, и немаленькая.


Тётя Римма, видя безуспешность своих попыток оторвать их от окон, побежала во двор и сразу же выбежала обратно, держа в руках метлу. И так начала молотить ею по головам и спинам дерущихся, что те сразу поняли, что имеют дело уже с серьёзным противником и что надо либо занимать оборону, либо спасаться бегством. Попробовали защищаться руками, закрывая ими головы, но этот приём оказался малоэффективным. Мало того, что стало доставаться ещё и рукам, да ещё пришлось отцепиться друг от друга, и это сразу нарушило баланс равновесия у обоих и повело их по направлению к канаве.

Этот порыв оказался таким стремительным и неожиданным, что тётя Римма даже не успела ни разу долбануть своей метлой по их неприкрытым спинам. А те, добравшись за несколько шагов до канавы (частично заполненной водой после недавно прошедшего дождя), на секунду застыли перед ней в явной растерянности, не соображая сразу, как преодолеть эту водную преграду. Видимо, посчитав её всё же непреодолимой, они сочли наиболее целесообразным просто плюхнуться в воду и продолжить шествие вниз по течению, скрывая, ко всему, все следы своего пребывания на нашей улице. Очутившись в прохладной стихии и немного протрезвев, они сообразили, что двигаться вперед на четвереньках будет быстрее и надёжнее, и поспешили покинуть поле боя, меся руками и коленями скопившуюся на дне жижу.
Тётя Римма прошлась ещё пару раз метлой по головам и спинам побеждённых и, поддав ногой по выступающей задней части менее проворного беглеца, явно осталась довольной исходом сражения. Подобрав трофеи, разбросанные на месте побоища (в виде клещей, кусачек, молотка, напильника, вывалившихся из вместительных карманов убегавших), она подождала, пока беглецы не удалятся на безопасное расстояние, и только после этого гордо пошла домой пополнять своё далеко не богатое домашнее хозяйство и успокаивать девчонок, рёв которых долетал даже до моего отдалённого наблюдательного пункта.

Мне же было интересно наблюдать за оригинальным способом передвижения двух бедолаг, который и мы иногда использовали, играя в войну. Поэтому я некоторое время следовал за ними по железнодорожной насыпи. Те, набрав скорость, в быстром темпе, без остановок и без оглядки проползли метров пятьдесят, продемонстрировав значительные скоростные возможности. За домом Корольковых они остановились, потеряв значительную долю инерции, повернули одновременно головы назад, осматривая ближайшие окрестности и опасаясь увидеть за спиной своего грозного противника.
Убедившись, что погони нет, они решились на кратковременный отдых, усевшись прямо в канаве и опираясь руками о её края (опять-таки для поддержания равновесия). Потом, о чём-то немного порассуждали в замедленном темпе и приняли решение на дальнейшее следование по избранному ранее маршруту. Совершив эту сложную умственную операцию, они сделали попытку принять всё же подобающую человеку вертикальную позу. Попытка оказалась успешной только с третьего захода – когда они использовали свой старый и уже апробированный вариант – ухватившись друг за друга и упираясь на растущее рядом дерево.

Постояв немного в такой позе и убедившись в относительной устойчивости своего положения, а также посчитав тротуар достаточно широким для безопасности своего дальнейшего движения, они двинулись по направлению к рынку. Там всегда можно было найти и солёные огурчики, и капусту, и рассол для охлаждения чрезмерно разогретых желудков.
Когда эта обнявшаяся в знак окончательного примирения и орущая во всю глотку парочка миновала последний дом нашей улицы, перейдя на более широкое пространство, она потеряла для меня интерес, поскольку её дальнейшее передвижение не предвещало каких-либо новых событий...
Да, тётя Римма в тот день, в одиночку справившаяся с двумя здоровенными верзилами, показала, на что способны наши русские женщины в минуту опасности, и пользовалась после этого у всех ребят с улицы большим уважением (я, конечно, рассказал о произошедшем и Валерке, и Вовке Карцеву, и всем соседским девчонкам).


«А  ОН  ЕСТЬ!»

Какое счастье для детей – встреча со сказкой, с чем-то совершенно необычным, радостным, прекрасным! И воспринимается эта сказка ими как естественная реальность, как счастье их детского бытия. Таким счастьем для малышей является Новогодняя ёлка с непременным Дедом Морозом, Снегурочкой и иными представителями сказочного новогоднего царства. Сказки, стихи, песни про Ёлочку, Снегурочку, про Дедушку Мороза радуют и вдохновляют малышей, наполняют их души глубокими, чистыми чувствами. Они искренне верят в существование этих сказочных героев, всегда готовых прилететь к ним на ёлку, одарить подарками, потанцевать с ними в весёлом хороводе вокруг зелёной Красавицы. Поэтому каждый малыш перед Новым годом загадывает желания, кладёт под ёлочку валенки (для подарков), или просто ждёт там гостинцы в новогоднюю ночь от Деда Мороза.

  Верил в Деда Мороза и я в далёкие сороковые годы, верили наши дети, внучка Оленька, и мы с женой старались максимально продлить им это счастье соприкосновения с прекрасным. И эту веру постоянно подкрепляли подарки, приносимые добрым Дедом Морозом в новогоднюю ночь. И ребята каждое новогоднее утро, и в последующие дни, вскакивая с постели, первым делом устремлялись к наряженной красавице, доставая из своих валенок очередные долгожданные подарки. В возрасте девяти, десяти лет у них, естественно, закрадывались некоторые сомнения относительно существования сказочного персонажа, но доля веры всё равно сохранялась.

Как всегда весело встретили мы в семейном кругу и 1973 год. Каждый получил свою долю новогодних подарков, и через несколько дней мальчишки наши (девяти и одиннадцати лет) успокоились и не надеялись увидеть под ёлкой что-нибудь новенькое. Но валенки, на всякий случай, оставались лежать на своих местах.
То ли пятого, то ли шестого января мы вчетвером (всей семьёй) сидели в северной комнате, ведя беседы о новогодних праздниках, о Новогодней ёлке, о подарках Деда Мороза. Вспоминали новогодние стихи, играли на пианино и на мандолине новогодние песенки.
– В этом году меньше подарков нам подарил дедушка, – делает вывод младший, Димка.
– Может, ещё принесёт, – сказала мама. – Каникулы-то продолжаются. Тем более, что вас с Женюлей есть за что похвалить: отлично учитесь, музыкой, рисованием занимаетесь, физкультурой, настольным теннисом… Нет, обязательно прилетит…
В этот момент послышался отдалённый гул самолёта. Я подбежал к окну, увидел несколько летящих воздушных шариков и закричал мальчишкам:
– Летит! Летит!! – Оба тут же бросились к окну, но уже ничего не было видно.
– Он туда, в ту сторону улетел! – кричу я и бегу в южную комнату. Ребята несутся за мной.
– Вон, вон! – кричу я. – За домом скрылся! – И подпрыгиваю, чтобы разглядеть Его вдалеке. Мальчишки тоже тянутся вверх. Но где им, маленьким, увидеть это чудо! Повертелись, покрутились здесь некоторое время, вернулись обратно в нашу «гостиную», где по-прежнему пребывала мама. Почему она не заинтересовалась Дедом Морозом? Ведь как всем нам хотелось Его увидеть!

Стали заниматься своими делами. В какой-то момент Димыч обратил внимание на свой валенок, почему-то высунувшийся из-под ёлки. – Непорядок! Пошёл к нему, чтобы положить на место. И вдруг как закричит:
– А Он есть! Он есть!!!
И вытаскивает из валенка пакет с подарками.
Срочно под ёлку залезает Женя и тоже достаёт для себя книжку и краски с карандашами. Тогда и мы с мамой ползём под красавицу и тоже находим желанные вещи: мама – очередную кастрюлю и разделочную доску для кухни, а я – удивительную книгу Гарта Гилмора «Бег ради жизни»!

Вот где было радости! Может быть, даже не столько от подарков, сколько от того, что «Он есть!» И это было наше общее убеждение. И даже двенадцатилетний Серёжа Солдатов, пришедший вскоре к нам в гости, не смог переубедить нас в этом. Он долго спорил с ребятами, убеждая их, что всё это проделки «родителей», и кривил кислую улыбку, когда они хором утверждали, что сами видели, как Он пролетел, и после этого сразу же появились подарки… А как он подложил их под ёлку, не видели, так как побежали сразу за ним в другую комнату. …Убедили ли они тогда Серёжу, не знаю, но он тоже получил свои подарки – у себя под ёлкой.


«ОН  НЕ  ТРРРАММВАЙ  ПА!»

Французский язык, несомненно, является одним из самых красивых языков в мире. Конечно, после нашего, русского! И нежный носовой «prononce», и глубокое раскатистое «rrr», и красивые связки между словами – «liaison». Действительно, на таком языке можно заворожить любую женщину. Не зря, видимо, французский был фактически вторым языком у нас в прошлые века, и весь высший свет владел им превосходно. Да и в мире на этом языке говорила значительная часть планеты. Сейчас он уступил пальму первенства деловому английскому, в том числе и у нас, и в школах его практически уже не изучают.
 
Более полувека назад я имел счастье изучать французский в школе и на первом курсе медицинской академии, и, хотя он не потребовался мне на практике, светлые воспоминания от знакомства с ним у меня остались – в плане возможности читать и понимать французскую литературу, а также в виде небольшого сборника стихов французских поэтов, подаренного мне профессором Костильянцем, нашим преподавателем французского в академии. Из него я в юношеские годы выучил добрую половину стихотворений, которые остались в памяти на всю жизнь.

Естественно, я пытался передать свои, пусть и не очень солидные, знания французского детям, а потом и внучке Оленьке, используя для этого самые разнообразные методы обучения. С сыновьями мы больше учили стихи – в основном детские, тоже оставшиеся у меня в голове из школьной программы. Но были и серьёзные – Ламартина, Поля Верлена, Виктора Гюго. Какие-то фрагменты их дети помнят до сих пор. С внучкой же занятия проходили куда более целенаправленно, поскольку возможностей для этого было значительно больше, чем раньше – я к этому времени стал военным пенсионером (к сожалению, по болезни) и мог уделять занятиям с Лёлёкой всё своё свободное время.

В возрасте трёх-четырёх лет Оленьке почему-то не очень хотелось учить и выговаривать совершенно не знакомые ей слова и учить французские стихотворения. Она соглашалась на это только при условии беспрерывного бега за некой Бабой Ёшкой (Бабой Ягой), сидучи на плечах у деда. Благо, простору в нашей новой Владивостокской трёхкомнатной квартире было достаточно, и мы курсировали с внучкой из комнаты в комнату, в надежде всё же догнать хитрую колдунью, отстегать её веником и выгнать из наших апартаментов. Вот во время этой бешеной скачки мы и озвучивали все этапы преследования и отпускали в сторону старушенции не совсем лестные фразы.

Иногда, когда я ещё оставался в силе после завершения операции, мы продолжали путешествия уже с любимыми стихами. Это тоже входило в программу наших дневных и вечерних развлечений. И это давало свои результаты. Однако более интересным Лёлёка считала чтение «французской литературы». У нас было много адаптированных сборников французских сказок и рассказов, которые Оля слушала с удовольствием, особенно, когда я читал их на русском языке. Но я умудрялся порой в чтении переходить на французский, и это тоже укладывалось в головке нашей малышки, поскольку она часто задавала вопросы совершенно по тексту (правда, по-русски).

Да, говорить на французском Лёлечка не хотела, переключая моё внимание сразу на другие дела. Но я не отступал и нашел ещё один вариант обучения, который девочке показался достаточно интересным. Дело в том, что к Лёле в гости часто приходили играть её подружки Лёля Серебрякова и Аня Ястребова, бывшие на полгода старше внучки. К этому времени у Лёлёки появился удивительный (для того времени) подарок – кукла и домик Барби, который ей привез из Франции папа, занимавшийся там научной работой. И собирающаяся у нас девичья команда могла часами заниматься своей излюбленной игрой в куклы, удобно располагаясь на полу, на тёплом красивом ковре, где и раскладывались все кукольные принадлежности.

Вот тут-то я и включался в их игры, рассказывая что-либо об их куклах по-французски и советуя сделать то-то и то-то – например: одеть, обуть, накормить, напоить, достаьь что-либо и т.д. и т.п. Наша Лёлёка сразу принималась выполнять мои «поручения и советы», а её старшие подруги с надеждой взирали на неё, повторяя все её действия. Мы также учили и кукол французскому – в основном простеньким стихотворениям, которые должны были повторять их юные владелицы. Особенно нравилась девочкам почему-то «Песенка лентяя», который бездельничал целую неделю, находя каждый день оправдание своей лености:

Понедельник, вторник – праздник,
Среда – может быть,
Четверг – праздник Святого Николая,
В пятницу – не работают,
В субботу – надо отдохнуть,
В воскресенье – идут гулять.

Наша Лёлёка уже давно знала стихотворение наизусть. Постепенно освоили его и подружки. С французским прононсом лучше всех получалось у Лёли Серебряковой. Она и так картавила, но тут «р» у неё звучало, чуть ли не как у самой Эдит Пиаф. И она с удовольствием демонстрировала свои возможности и перед взрослыми, за что мы её постоянно хвалили. Иногда она рассказывала особенно вдохновенно, и тогда её раскатистое «р…р…р» гремело так, что прибегал наш сосед по подъезду Виталий Константинович (подпольная кличка «Кин-Киныч» – как прозвала его наша Лёлёка) – дедушка Ани. Он с восторгом слушал «импровизации» на французскую тему трёх подружек (естественно, ничего не понимая), и только спрашивал меня – кто это «Он», – который «Не трррамммвай па!», звучащее у Оли Серебряковой особенно мощно: «Vendredi on ne travaille pas!»…

…Вот так мы и учили с Лёлёкой французский. И к семи годам достигли определённых успехов. По крайней мере, она знала наизусть более двадцати французских стихотворений, в том числе таких поэтов, как В. Гюго, П. Верлен, Т. Готье, Ламартин, Лафонтен и др., а главное – она стала понимать (на слух) французские тексты, в том числе и весьма сложные: «Le lion», «La neige en deuil». И это было весьма отрадно!



ЗАБЕГ

Когда я жил во Владивостоке, то частенько ходил со своей внучкой Олечкой и её подружками на флотский стадион на Спортивной, стараясь привить девочкам любовь к физкультуре и спорту. Конечно, это ещё не были настоящие тренировки, но беготни и веселья в этих прогулках было более чем достаточно. Подружки лазили по лестницам, висели и кувыркались на перекладине, прыгали в длину, бегали наперегонки, играли в ловишки. Иногда даже совершали со мной забеги на два-три круга по стадиону. Правда, последнее не входило в их собственную игровую программу и выполнялось без особого вдохновения. Поэтому, как только я начинал разговор о пробежке, у Лёли Серебряковой сразу начинал болеть живот, у Ани Ястребовой – коленки; наша же Лёля говорила, что уже и так очень устала, а надо ещё попрыгать и поиграть со мной в догонялки. Однако категорически отказываться от пробежек они не решались, уступая в конце концов моим убеждениям.

Наши забеги всегда проходили по одному и тому же сценарию. Со старта вперёд сразу уходила Аня, включая предельную скорость и обгоняя нас метров на двадцать. И все мои советы о том, что надо стараться бежать медленно и легко, оставлялись ею без внимания. Она, как некогда Владимир Куц, могла быть только лидером и никогда не отступала от этой традиции, по крайней мере на первых ста метрах дистанции. Мы же, в отличие от некогда всегда преследовавших Куца Пири и Чатауэя, не бросались за ней в ожесточённую погоню, экономя силы в равномерной трусце. И эта тактика всегда торжествовала. Метров через сто – сто пятьдесят мы уже настигали Анюту, и та, обессилевшая от бешеного спринта, переходила на шаг, жалуясь на ноги, голову, живот и на другие части тела, которые не позволяли ей бежать дальше.

После этого вперёд уверенно выходила Оля Серебрякова, тоже любившая быть первой и умевшая терпеть усталость. Она предвидела, что Аня продержится недолго, и тогда наступит её черёд. В отличие от Ани, Оля прислушивалась к моим советам и выходила в лидеры постепенно, излишне не расходуя силы, но и не давая младшей Лёлёке обогнать себя. Лёлечка же, в свою очередь, знала, что тягаться ей со старшей подружкой пока не под силу, и поэтому оставалась рядом со мной, чуть позади нового лидера. Так мы пробегали два или три круга, а иногда замахивались и на большее, когда у лидера было хорошее настроение. Случалось, бывало, той и не хватало пороху, или же в очередной раз начинал колоть бок. Тогда она, ещё спереди, кричала мне: «Виталий Всеволодович! Бок болит! Не могу больше!» И, конечно, получала мою похвалу и добро на отдых. Тут уж у нашей Лёлёки появлялись все шансы завоевать первенство, и она заканчивала последний круг единоличным лидером, обгоняя к финишу и меня, к немалому своему удовлетворению.

Помимо нас, на стадионе частенько собиралось много народу, особенно мальчишек и девчонок разного возраста. Приходили и поодиночке, и группами, и даже с собаками, устраивая весёлую беготню и баталии. Тренировались здесь и мальчишки из легкоатлетических секций, а также юные футболисты. Многие из этих ребят, увидев наши игры, присоединялись к нам, включаясь в соревнования и стараясь показать, на что они способны.

В один из таких вечеров по соседству с нами занимались два мальчугана. Они в бешеном темпе лазили по снарядам, отжимались, подтягивались, делали пробежки, ускорения. И всё это почти без отдыха. Меня удивило, что рядом с ними не было никого из взрослых, и все эти вроде бы мало интересные упражнения они выполняли самостоятельно. Да, такая настойчивость и упорство в тренировках даны далеко не каждому и тем более в таком юном возрасте. Поэтому я поинтересовался у них, откуда они и кто с ними занимается. Оказалось, что им по восемь лет (моей Лёлечке тогда только что семь исполнилось), что они из спортивной школы юных футболистов и что два раза в неделю занимаются здесь самостоятельно по программе тренера.

Я похвалил ребят в присутствии девочек, и мальчишки ещё быстрее завертелись на снарядах, демонстрируя просто чудеса ловкости и выносливости. Они выполняли такие упражнения, которые нашим девчатам и не снились. Особенно на нас произвело впечатление одно из них – прыжки с низкой перекладины на высокую, вис на ней на руках и завершающий прыжок вниз с довольно большой высоты. (В последующем, когда девочки немного подросли, они тоже научились его выполнять и тоже устраивали непрерывную карусель у этих лестниц).

В тот раз мальчуганы, естественно, захотели посоревноваться и с нами в наших упражнениях. И, конечно, дали огромную фору моим красавицам и в беге, и в подтягиваниях, и в отжиманиях, и во всех акробатических элементах. Правда, чтобы победить в висе, им пришлось порядком поднатужиться, а вот в прыжках в длину они были вынуждены даже признать своё поражение, уступив по всем статьям Лёлёке.

В висе наши девочки упражнялись уже давно и могли висеть без отдыха полторы-две минуты. И если самой миниатюрной Лёлечке сделать это было довольно легко, то более мощной Анюте приходилось прикладывать для этого значительные усилия. Но, на удивление, она частенько побеждала всех в этом упражнении и даже устанавливала рекорды. Судьёй в соревнованиях был я и отсчитывал секунды по секундомеру или по секундной стрелке часов.

Мальчишки вошли в это соревнование, явно не опасаясь за свою репутацию и веря в свои возможности. Они висели то на двух, то на одной руке, размахивали ногами, крутились в разные стороны и даже перебирали по перекладине руками, то и дело поглядывая на своих «слабосильных» соперниц. Те же держались спокойно, лишь изредка двигая для разминки корпусом и руками. Прошли тридцать, сорок, шестьдесят секунд, но никто из девочек и не показывал признаков усталости. Мальчишки явно заволновались, испытывая, по-видимому, к этому времени уже определённый дискомфорт, но сжимали зубы и продолжали висеть, поглядывая с тайной надеждой на соперниц – когда же те наконец отпустят руки – не может того быть, чтобы они не устали!

На семидесятой секунде не выдержала Лёля Серебрякова. Это был тогда её личный рекорд, и на большее она просто не была способна. Мальчишки сразу приободрились, не зная возможностей Лёлёки и Ани. Они вновь стали раскачиваться и крутиться, но уже морщились от натуги и нарастающей боли в руках. На девяностой секунде один из них всё-таки не выдержал и «отвалился», сказав, что упал случайно и ещё мог бы висеть. Второй же упорно держался, всё время наблюдая за своими соперницами. И вдруг как закричит: «А она ногами упирается! Обеими притом! Так не честно!»

Как это я, судья, не заметил этого! Аня, воспользовавшись своим преимуществом в росте, оказывается, умудрялась дотягиваться пальцами ног до земли и периодически, как легендарный Антей, упиралась в свою спасительницу. Я, конечно, сделал ей предупреждение, и она вскоре закончила соревнование, не выдержав напряжения. А шла уже сотая секунда.
Наша Лёля ещё держалась, но вижу – уже с трудом. Соперник тоже крутится в конвульсиях с кислой гримасой на лице. Так продолжать дальше нельзя. И я даю команду соглашаться на ничью и заканчивать - все молодцы! А они висят. Висят из последних сил, несмотря на судейские указания! Вот они – воля и упорство! Висят уже более двух минут – почти Лёлин рекорд. Беру её легонько за талию и снимаю с перекладины. Мальчишка тут же сваливается вслед за нею. Всё же он победитель. Поддержал мальчишеское достоинство! Хвалю всех, объявляю результаты и личные рекорды. Да, это было уже настоящее соревнование. И подружки показали, что и они не лыком шиты, на удивление уже видавших виды в подобных состязаниях мальчишек.

Но тем пришлось ещё больше удивляться, когда дело дошло до прыжков. Тут безоговорочным лидером оказалась наша Лёлёка. Прыгучесть у неё с детства была отменная. Ладная фигурка, длинные крепкие ножки, ни грамма лишнего веса – уже это давало ей преимущество перед остальными. К тому же, она любила эти упражнения и часто тренировалась в этом виде и дома, и на стадионе. Всё это сделало её недосягаемой не только для сверстниц-девочек, но и для многих мальчишек. А если брать относительные результаты – подсчитанные в количестве собственных шагов, точнее, в числе отмеренных стоп, то тут она с успехом тягалась и с куда более взрослыми ребятами – с восьми – и даже девятиклассниками, занимавшимися спортом!

Лёлёка знала свои возможности и позволила себе вначале немножко «поиграть» с мальчиками, не прыгая в полную силу, но каждый раз «перепрыгивая» их, несмотря на то что они устанавливали всё новые и новые собственные достижения. Перепрыгивала, но ненамного, оставляя им возможность отыграться в следующих попытках. Затем немного «прибавила» и сразу стала недосягаемой для всех соперников. Правда, в спор попыталась, было, вмешаться Аня, перепрыгнув вдруг всех остальных и чуть не достав Лёлю. Но мальчишки с возмущением опротестовали её результаты, сказав, что она «считать не умеет», прибавляя каждый раз три-четыре лишних ступни, или же просто прыгает «не тройным», а «пятерным». Да, такой грешок водился за Анютой, хотя она всегда упорствовала, отстаивая честность своих достижений, однако никак не соглашалась повторять попытки у всех на глазах. Надо сказать, что я оставлял все подсчеты на совести самих соревнующихся и следил лишь за правильностью выполнения прыжков. Во время же соревнований частенько начиналась такая карусель, что мне трудно было уследить и за этим.

Однако Лёлю ребята принимали на полном серьёзе, видя в ней уже настоящую соперницу. Но не лукавили, как Аня, а предпочитали честную борьбу – как и подобает спортсменам. Мальчишки старались изо всех сил, выполняя всё новые и новые попытки в тройном, одинарном прыжке, в прыжках на одной левой или правой ноге. Прыгали, останавливались, массировали себе ноги, разминались, сосредоточивались перед очередной попыткой – в общем, делали всё так, как учили их тренеры. Но всё было напрасно. И как ни пыжились наши спортсмены, им пришлось уступить, к явному их удивлению и разочарованию.

Наигравшись вдоволь с нами и продемонстрировав нам свои возможности, ребята вернулись вновь к занятиям по своему плану. Сейчас им предстояла «беговая нагрузка» – несколько кругов по стадиону. Я попросил их взять в компанию девочек, втайне надеясь, что соревновательный азарт всё же поможет моим подопечным преодолеть с ребятами пару кругов. Вопреки моим ожиданиям, Аня и Оля Серебрякова категорически отказались, сославшись на внезапно появившуюся боль в боку и в ногах. Лёлёка же после моих просьб всё же решилась на это испытание и потрусила вслед за мальчишками.

Те сразу, как ошалелые, рванулись вперед, по всей вероятности, опасаясь такой серьёзной соперницы. Даром, что ещё маленькая и хилая, а вона как прыгает! Да и висеть умеет. С такими длинными ножищами и перегнать может! Поэтому они неслись без оглядки метров пятьдесят. А когда разом оглянулись назад, то даже растерялись: Лёля легонько трусила по беговой дорожке, явно не собираясь их обгонять, и делала вид, будто кроме неё никого на дорожке и не существует. Это мальчишек явно обескуражило. Но всё же они какое-то время держались от неё на почтительном расстоянии, опасаясь какого-либо подвоха в виде неожиданного рывка, или затяжного спурта. Но Лёля действительно не собиралась с ними тягаться, отлично видя их преимущество в этом виде лёгкой атлетики. Она продолжала бежать легко и свободно, явно выполняя свою собственную программу.

Её безмятежный вид, неторопливость движений вскоре успокоили ребят, и те даже подождали её и побежали уже рядом, о чем-то переговариваясь друг с другом. Но поскольку взятый Лёлей темп их не устраивал, они стали то бегать кругами вокруг неё, то скакать на одной ноге, то принимались бежать задом наперёд и даже успевали сделать серию разминочных упражнений на лужайке футбольного поля. А когда забегали вперёд, быстро возвращались обратно, больше не покидая свою маленькую спутницу, как и подобает истинным джентльменам.
Когда они завершили таким образом один круг и подбегали к снарядам, видно было, что оба порядком устали от дополнительных нагрузок, однако продолжали в том же духе. Лёля же выглядела совсем свежей и, казалось, совершенно не обращала внимания на вертухляции мальчишек.

Я не сомневался, что они все вместе так и прибегут к финишу в умеренном темпе, не стремясь обогнать друг друга. Однако на финише произошло неожиданное. Когда до конца дистанции оставалось метров сто и мальчишки несколько отстали от Лёлёки, отдыхая после серии прыжков по скамейкам, та вдруг резко увеличила скорость и побежала так, как она обычно бегала на пятьдесят метров (а это она умела делать!). И сразу оторвалась от растерявшихся ребят метров на пятнадцать – пока те сообразили, в чём дело.

Нужно было только видеть, как они рванули за беглянкой! Устремились одновременно, не сговариваясь, и неслись, не отставая друг от друга. Но как быстро мальчишки не бежали, ликвидировать такую солидную фору на короткой дистанции им было уже не под силу. И запыхавшаяся Лёлёка достигла первой места общего сбора и успела перейти на шаг, прежде чем ребята, пыхтя и отдуваясь широко раскрытыми ртами, настигли её.
– А так нечестно! – сумел только выдохнуть один из них. – Бежим еще раз!..
Да, это были настоящие спортсмены, не желавшие проигрывать в любых ситуациях.
– Как же это тебе удалось? – спросил я внучку позднее.
– А я услышала, что один из мальчиков сзади меня сказал, что «устал до опупения» и бежать больше не может, вот и решила обогнать их, – ответила мне Лёлёка.
Всё было очень просто, и она точно рассчитала свои возможности.


НЕОБЫЧНАЯ  ИГРУШКА

С того момента, как в деревне Игнатово, по соседству с нашими огородами, поселился целый табор цыган, они стали постоянными пассажирами троллейбусов, курсирующих от железнодорожного вокзала до аэропорта. Цыганская детвора постоянно каталась в переполненном транспорте туда и обратно к большому неудовольствию кондукторов. Взрослые тоже частенько ездили по своим цыганским делам. Обычно они вваливались в салон шумной толпой, всегда впереди пенсионеров-огородников: черноволосые, бородатые мужчины, женщины, пестрящие яркой, разноцветной одеждой и увешанные золотыми побрякушками, молоденькие мамаши, тащившие за собой темнокожих цыганских карапузов с огромными чёрными глазищами и вечно мокрым носом. Салон сразу наполнялся криком, гамом, понятной и непонятной речью. Моментально занимались все свободные места, а сгорбленная огородным трудом ветеранская гвардия из последних сил держалась стоя, уцепившись за поручни и спинки сидений.

Однажды, когда я возвращался в город, у деревни, как обычно, собралась довольно солидная цыганская ватага и сразу заполнила весь салон до этого полупустого троллейбуса. Мальцы моментально оккупировали сиденья, а одна из мамаш с малышом на руках заняла место кондуктора, невдалеке от меня. Малыш возрастом около года был весьма симпатичен – с чёрными, как смоль, волосами, с бегающими во все стороны глазёнками, с красными прыщами и расчёсами по всей физиономии после комариных укусов и со свисающим значительно ниже подбородка носовым содержимым.

Сидящая рядом со мной пожилая женщина сразу обратила внимание на этот момент и посоветовала мамаше «вытереть крошке носик». Хоть это было сказано не на цыганском диалекте, мамаша без затруднений поняла намёк и подолом длиннющей юбки провела пару раз снизу вверх по личику своего чада. Действие придало физиономии вполне благопристойный вид, однако младенцу это новое состояние, видимо, не понравилось, и дитё рёвом попыталось вернуть себе прежний облик. Однако попытка оказалась не совсем удачной, так как, кроме слёз, иных ингредиентов из своего очаровательного носика оно выдавить не смогло. Это расстроило его ещё больше, и дитятко в качестве компенсации стало настойчиво чего-то требовать у матери – ещё более громким рёвом и непрерывными: «Дай!». Это требование оно вырёвывало вполне отчётливо и явно не на цыганском диалекте.

Чего «дай», понять постороннему наблюдателю было совершенно невозможно, так как в руках у мамаши ничего в этот момент и не было. Сердобольные бабуси сразу стали предлагать на выбор кто морковку, кто цветочек, кто какую-то коробочку, но дитё сердито отшвыривало все эти дешёвые подношения и всё усиливало напор.

Покрутив дитём в разные стороны, побросав его с колена на колено и видя, что всё это не даёт желаемых результатов, мамаша полезла в ворохи своей юбки и вытащила оттуда... сигарету. Дитё моментально схватило её обеими ручонками и сразу успокоилось. (Да, безусловно, мать хорошо знала запросы своего малолетнего упрямца).

Меня заинтересовало, как малыш будет забавляться этой «игрушкой». Он же, не задумываясь, вставил её себе в рот (причём, нужным концом!) и удовлетворённо засопел носом, из которого сразу показалась очередная порция жёлто-зелёного содержимого. Конечно, можно было подумать, что дитятко использовало эту игрушку вместо злополучной соски. Но уж больно «профессионально» оно действовало в этой ситуации. И, к тому же, соска висела у него на шее, но на неё не обращалось никакого внимания.

Увидев это магическое действо, бабуси будто оторопели и с полураскрытыми от неожиданности ртами замерли в немой сцене. Я же как раз выходил на очередной остановке и не увидел дальнейшего развития событий. Можно было предположить, что продолжение было не менее впечатляющим...


МАЛЬЧИК  КОЛЯ

Это восхитительное шестимесячное чадо я впервые увидел у себя на работе, в санэпидстанции. Оно, запеленованное и закутанное в одеяло, лежало на моём рабочем столе и возмущённо орало, негодуя на учинённое над ним насилие. Вокруг него хлопотала его бабушка – работница нашего отдела, на попечение которой и был оставлен младенец, пока родители решали в СЭС какие-то хозяйственные вопросы.

Обстановка в рабочей комнатушке была явно не рабочей, тем более, что оба наших стола (стоящих рядом друг с другом) были заняты чадом: стол Тамары Тимофеевны – нижней частью тела младенца, а половина моего – его головой с широко открытым ртом, исторгавшим в моём направлении мощнейший каскад децибел, в основном в басовом регистре.

Я посоветовал осчастливленной бабуле освободить на время малыша от сковывавших его доспехов, и это сразу возымело действие: младенец моментально замолчал и задвигал всеми четырьмя конечностями, стремясь опуститься на более низкую и широкую поверхность. Пришлось заняться им основательно посредством взятия на руки. Малыш оказался на редкость тяжёлым – чуть ли не тяжелее нашей трёхлетней Олечки! Но всё же я сумел приподнять его к потолку и покрутить немного в воздухе. Это произвело на него впечатление: круглая физиономия младенца сразу расплылась в удовлетворённой улыбке, и он что-то залепетал басом на непонятном мне диалекте... В последующие, довольно частые визиты к нам он уже сам решительно требовал от меня подобного развлечения (голосом и жестами), нисколько не считаясь с моей «хилой» спиной и безудержно нарастающей собственной массой.

Когда же волею природы малыш научился перемещаться в пространстве, то начал творить дома всякие чудеса, проявляя при этом невероятную изобретательность и недюжинную физическую силу. Об этом каждый день рассказывала мне Тамара Тимофеевна, всерьёз обеспокоенная настоящим и будущим своего чада. А я с удовольствием пересказывал эти истории дома, вызывая явное любопытство у подрастающей Лёлечки, которая с интересом сама расспрашивала меня о новых приключениях «мальчика Коли».

Действительно, по количеству свершённых героических поступков, по глубине замыслов, по качеству их исполнения он вполне мог поспорить за лидерство с самим основоположником великих подвигов – юным Гераклом! Жажда поиска и открытий у него была необыкновенная, и, поскольку взрослые не в состоянии были ему доступно объяснить все таинства человеческого бытия, он решил докапываться до всего сам, порой весьма оригинальными способами.
Так, на Новый год он серьёзно заинтересовался ёлкой с игрушками (куда в большей степени, чем остальными подарками). Сначала следовало попробовать игрушки на вкус, и он успел откусить от нескольких по солидному кусочку, прежде чем его повышенная активность привлекла внимание родителей. Те срочно перевесили игрушки за пределы досягаемости младенца, ещё не способного подыматься с «четверенек».

Но в данном случае стимул был настолько велик, что юный исследователь сумел каким-то чудом дотянуться до симпатичной, туго набитой чем-то папочной коровы, которая сразу пошла на ужин вечно голодному карапузу. Родители появились в комнате только к самому завершению трапезы, когда юный Гаргантюа уплетал остатки своей жертвы, пытаясь справиться с довольно твёрдыми рогами, никак не поддававшимися его ещё не окрепшему жевательному аппарату.

Никакие уговоры родителей вернуть корову обратно не дали результатов (кроме истошного рёва голодного страдальца). Поэтому его решили в тот вечер оставить в покое. Он же горел желанием завершить трапезу, как и положено, десертом, для чего использовал блестящую фольгу, до которой также сумел добраться. К счастью, этот этап подъёлочного застолья был обнаружен своевременно, и ненасытного исследователя срочно изолировали от столь опасных ёлочных украшений...

Помню ещё один случай с нашим героем, произошедший уже в следующем году. Тогда мальчика Колю заинтересовало техническое оснащение их апартаментов и в первую очередь электрооборудование помещений. Не имея возможности достать до лампочек, висящих под потолком, он принялся исследовать розетки, вначале посредством засовывания в них пальцев, а потом с помощью палочек и кусочков проволоки (всегда доступных в хорошем хозяйстве). Додуматься до подобного в двухлетнем возрасте дано далеко не каждому вундеркинду, так что действия малыша на полу до поры до времени не привлекали внимания родителей. Привлекли тогда, когда послышался грандиозный шум, а затем и истошный вопль юного исследователя, оказавшегося вдруг посредине комнаты и не понимавшего, кто это так больно дерётся.

Родители тоже не сразу разобрались, в чём дело. Когда же устремили взор в сторону, указуемую перстом младенца, то увидели торчащую из розетки палку и рядом с ней длинную проволоку, по-видимому, только что побывавшую в тех же таинственных тёмных отверстиях... Последующее закрытие всех розеток защитными устройствами, мне кажется, было уже излишним, так как подобного опыта было бы достаточно для любого мало-мальски мыслящего существа, а не только для «технического гения».

Познавательные способности мальчика Коли день ото дня развивались с неудержимой быстротой. Следующим наиболее интересным объектом для него стал телевизор. Вечерами вместе со взрослыми малыш с интересом наблюдал за экраном, пытаясь понять, как возможно такое и как все эти двигающиеся существа могут умещаться в такой сравнительно небольшой коробке. В конце концов его юный ум сообразил, что здесь что-то не то и дело пахнет обманом. И чтобы окончательно разобраться со всем этим надувательством, он решил собственноручно исследовать внутреннее содержимое короба, приступив к делу, когда взрослые были на кухне.

 По всей видимости, отодрать заднюю крышку было непросто, несмотря на недюжинную силу юного исследователя. В какой-то момент солидный короб был сдвинут с места и, повинуясь закону тяжести, полетел с тумбочки. Однако малыш не дал ему так бесславно завершить своё существование, приняв на себя основную силу удара. И когда в комнату вбежали родители, обеспокоенные шумом, несоизмеримым с возможностями юного дитяти, то чуть не лишились чувств при виде представшей перед ними картины: телевизора, лежащего на полу, и кончиков ног, высовывающихся из-под него и подрыгивающих в безуспешных попытках потерпевшего освободиться от этой неимоверной тяжести.

Когда усилиями троих взрослых членов семьи телевизор был водружён на место, потерпевший всё же сообразил, что пора начинать орать, и дом огласился мощными завываниями, свидетельствовавшими о недюжинной силе духа малого страдальца, решившего пожертвовать собой во имя спасения родительского достояния.

Последующие подвиги юного Геракла были вскоре перенесены из Владивостока в Промысловку, куда переехала родительская семья, получив там собственную квартиру. Правда, каких-либо сообщений местной прессы относительно серьёзных происшествий и ЧП в тех районах не поступало, так что можно было думать о благополучном существовании там святого семейства.


МАЛЕЦ

Он стоял на остановке и глазел по сторонам, глубоко засунув указательный палец правой руки в свою правую ноздрю. Другая рука находилась в ладони его матери и не могла принять участия в археологических исследованиях его носовой полости. Это был мальчуган лет пяти-шести, в коротеньких штанишках, светлой рубашонке навыпуск, с разбитыми грязными коленками, с веснушчатой физиономией и озорными глазами, шныряющими по сторонам в поисках чего-либо интересного. В какой-то момент мамаша, видимо, потеряла бдительность, и мальцу удалось освободить вторую руку. Он уже совсем было собирался подключить и её к работе, но тут я сделал ему исподтишка подобный же жест. Малый уставился на меня, оторопев от неожиданности и раскрыв рот. Потом физиономия его просияла в понимающей улыбке, и он скорчил мне рожу.

Вокруг было довольно много народу, и продолжать при всех разговор в том же духе взрослому человеку было всё-таки неудобно. Однако мне удалось незаметно для окружающих сделать ему дулю и тоже чуточку оскалиться. Это мальцу явно понравилось, и он даже хихикнул от удовольствия, придумывая, какой же любезностью ответить неожиданному собеседнику. Он высунул язык, достав им сначала до подбородка, а затем – до кончика своего носа – элемент, на отработку которого, совершенно очевидно, была затрачена уйма свободного мальчишеского времени. Это было уже высшим пилотажем и не входило ни в какое сравнение с моими скромными возможностями. Поэтому я удовлетворённо покачал головой в знак восхищения и продемонстрировал ему только самый кончик своего языка, свернув его в трубочку.

Он сморщился в знак презрения к моей бездарности и оскалился, показав два неполных ряда желтоватых зубов. И тут же засунул большие пальцы обеих рук за щёки, широко раздвинув их и полностью открыв для усиления эффекта рот. Рожа получилась действительно потрясающая! Однако этот приём оказался замеченным не только мной, но и его мамашей, которая крепко поддала ему в сердцах и, схватив за руку, поволокла за собой на противоположную сторону проспекта. Несколько раз мальчуган поворачивал ко мне голову, безусловно сожалея о столь быстро прерванной беседе, но мать тащила его за собой, придавая всё новое ускорение. На той стороне улицы они сразу затерялись в толпе и исчезли из виду. Так я и не сумел ознакомиться со всеми навыками его в области пантомимики (и не смог перенять эти элементы на собственное вооружение). В нашем же кратковременном диалоге он дал мне фору по всем статьям и явно чувствовал своё полное моральное превосходство над великовозрастным собеседником.




МАЛЫШОК

На улице только что прошёл сильный дождь – результат очередного циклона с запада. Все дорожки, тротуары, скверы залило водой. Широкая лужа разлилась как раз напротив нашего дома, и прохожим приходилось обходить её, делая порядочный крюк в сторону сквера. Зато ребятам было раздолье. Как раз закончились школьные уроки, и первоклашки гурьбой и поодиночке разбегались по домам. Они-то уже знали толк в лужах и не пропускали ни одной на протяжении всей своей короткой дороги. Одни топали по лужам в сапогах, уверенно ступая по воде и не боясь промочить ноги. Другие – шли прямо в кедах, стремясь обнаружить место поглубже, да ещё устраивали единоборство своими сумками в самом центре этого широкого водного пространства. Девочки продвигались сторонкой, обходя глубокие участки, стараясь не замочить обуви, и с завистью наблюдали за действиями своих школьных товарищей. В какой-то момент волна первоклашек схлынула, и сквер вновь опустел. Опять стал накрапывать дождь, и охотники погулять временно разбрелись по домам.

В тот час я периодически выглядывал в окно, пытаясь обнаружить нашего подъездного кота Ваську, который по причине ливня пропустил свою дневную кормёжку, что причиняло серьёзное беспокойство нашей бабуле, беспрерывно пытавшейся выйти на его поиски в дождь и слякоть. Смотрю, но ни одного кота в ближайшей округе не вижу. Зато увидел мальчонку лет трёх-трёх с половиной, неожиданно появившегося откуда-то со своей мамой. Облачён он был в водонепроницаемые доспехи в виде высоких сапог и комбинезона и самостоятельно шествовал впереди матери по водному бездорожью. Сапоги, намного выше колен, позволяли ему забираться в глубокие места и чувствовать себя там в относительной безопасности. В то же время его мать вышла почему-то в невысоких ботиночках, очевидно надеясь на непродолжительную прогулку.

Малыш вначале просто топтался по краю небольшой лужицы, бросая в воду палочки и наблюдая, как плывут его корабли. Потом принялся бегать с места на место, топая по воде и подымая тучи брызг, а осмелев, даже залез неглубоко в воду. В общем, чувствовал себя совершенно самостоятельным и явно гордился этим.

В этот момент как раз прибежали ещё несколько запоздалых первоклашек, очевидно оставшихся по тем или иным причинам после уроков и теперь стремящихся быстрее высвободить всю накопившуюся за время занятий энергию. Они носились в самом центре большой лужи, погружаясь в неё чуть ли не по колено, дрались портфелями и сумками, кидались палками, брызгали друг в друга водой. Окончательно промокнув и покрывшись толстым слоем грязи, они внешне успокоились и направились на обмывку, скрывшись в своих подъездах.

Малыш всё это время зачарованно смотрел на них, не двигаясь с места. После их ухода постоял ещё десяток секунд, как бы что-то обдумывая, и вдруг решительно направился в самый центр той же широкой лужи, погрузившись во взбаламученную воду куда выше колен. Мать, увидев это, всполошилась и стала требовать, чтобы он вернулся назад. Но тот безмолвно и совершенно невозмутимо продолжал шествие дальше, испытывая видимое удовольствие от принятия подобной водной процедуры. Дойдя до противоположного берега этого моря – озера, он остановился и с гордостью посмотрел на свою мать – смотри, мол, какой я храбрый!

Мамаша побежала на ту сторону лужи, стремясь скорее ухватить шалуна, прежде чем тот успеет свалиться в воду. Но он и не собирался падать, а бегом ринулся в противоположном направлении и остановился уже в самом центре водного пространства. И опять посмотрел на мать – сюда-то ты уже не доберёшься! Та кричит, топает ногами, грозит ему пальцем, но всё безрезультатно. Малыш хорошо запомнил все приёмы старших проказников и пытался повторить их с наибольшим эффектом. Сначала он стал брызгать воду руками, потом ногой, норовя опрокинуться при каждом движении, и в какой-то момент всё же достал до матери, окропив её уже совсем мутной жидкостью.

Терпение той иссякло окончательно. Она забегала по краю лужи и в конце концов ринулась в глубину, успев схватить проказника налету, когда тот, не рассчитав ускорения, плюхался в воду. Она ухватила его поперёк туловища и выволокла из опасной зоны на сушу. И теперь резво двигалась к дому, не обращая внимания на корчи малыша, извивавшегося, как змея, у неё в руках, но не произносившего ни звука. Должно быть, он всё же был удовлетворён своими сегодняшними достижениями и гордился ими. Но на этом, судя по всему, его проказы были закончены... до следующей прогулки.


«СТЕПАН  ПРИДЁТ!»

Почему мы в раннем детстве боимся самых невероятных вещей – нам, уже взрослым, понять совершенно невозможно. Но страхи эти – вещь вполне реальная, и они доставили всем нам в ранние годы много неприятных минут. Я в детстве боялся только двух страшилищ – это старика Хоттабыча и «Трансляции». Ну, Хоттабыч – персонаж хорошо известный, и, по-видимому, я не раз слышал о нём в те годы: либо по радио, или же из детской книжки под тем же названием, которая до сих пор хранится у нас в чулане. Однако внешнего облика этого старца я совершенно не помню и не могу припомнить ни одной ситуации с его присутствием, которая бы меня сильно испугала. Вместе с тем бабушка с мамой рассказывали мне в более поздние годы, как использовали этот «исторический персонаж», чтобы заставить меня сделать что-то, чему я первоначально категорически противился. Чаще всего это случалось при укладывании меня в постель, когда мне страшно не хотелось оставаться одному в тёмной спальне, в то время как взрослые, в том числе и гости, занимались в столовой разговорами или играли в карты.

«Трансляцию» же я помню вполне отчётливо. Она не раз мерещилась мне во сне, представляясь взмывающим вверх столбом пламени иногда в облике огненной женщины с растопыренными руками. И что мне было при этом невероятно страшно, и что я орал, просыпаясь в своей маленькой кроватке, было безусловной реальностью. По-видимому, боязнь Трансляции преследовала меня и в более позднем возрасте, поскольку я частенько звал к себе, уже в большую кровать, кого-либо из взрослых, будучи не в силах спать в одиночестве, и успокаивался только рядом с ними.

Как уж эта, совершенно необычная персона, втемяшилась в моё юное сознание, и почему она приобрела такой устрашающий огненный облик, для взрослых было загадкой. Но их вполне устраивало наличие неожиданного спасителя, поскольку сами они в предвоенные годы не имели достаточного времени на моё увещевание. Я же сейчас полагаю, что связь могла возникнуть при совершенно необычных и случайных обстоятельствах.

Этот характерный огненный столб я точно видел наяву – во время жуткой грозы, когда всё вокруг свистело и трещало, и молния, казалось, сверкала почти непрерывно. Я находился с кем-то из взрослых на кухне и в ужасе смотрел на страшные чёрно-синие тучи, готовые вот-вот поглотить наш сад, наш дом вместе с нами, всю нашу улицу, а также на потоки воды, изливавшиеся из них, и уже превратившие сад и огород в настоящее море.

И вдруг на фоне всего этого грохота и блеска я увидел высоченный огненный столб, взметнувшийся где-то на соседней улице, за огородами и домами. Огонь стремительно взлетел вверх и почти сразу же исчез из виду. Никто из взрослых этого не видел и ничего не мог мне ответить на мои вопросы. Именно это огненное видение в последующем и мерещилось мне в виде кошмаров по ночам. Взрослые же схватились за него, как за палочку-выручалочку, обозвав первым услышанным словом из радиопередач. И это слово в течение продолжительного времени действовало на меня весьма эффективно. Но мои ещё не окрепшие юные нервы долгое время потом испытывали на себе тягостные последствия воздействий столь неожиданного «свето-трансляционного» эффекта.

Помня об этих детских страхах, своих детей мы старались оберегать от подобных устрашающих персонажей. Правда, наша нежная и сердобольная мамочка, по-моему, всё же иногда применяла в воспитании этот запрещённый приём, особенно, когда вечно тощий Женька и толстый карапуз Димка («Пин-Пиныч» – как окрестил его ещё маленький старший брат) не желали (или просто были не в состоянии) проглотить всё предназначенное им сегодня «диетическое питание».

Наша знакомая девочка Даша в детстве почему-то очень боялась «Степана», хотя, вроде, среди забулдыг-соседей чудища под таким названием и не просматривалось. Но однажды нечто подобное всё же появилось на горизонте в виде заросшей гнусной пьяной рожи, заглянувшей с улицы в открытое окно их частного дома. С какой целью появилось на всеобщее обозрение это невесть откуда взявшееся видение и что оно хотело этим выразить, история умалчивает. Даша, сидевшая в этот момент за столом перед тарелкой, наполненной до краёв очень вкусной кашей, которую невозможно было запихать в её плотно закрытый ротик, какое-то время молча смотрела широко раскрытыми глазёнками на это покачивающееся из стороны в сторону диво, не понимая, «привидение это или по-настоящему». Когда же сидящий рядом с ней папа флегматично прокомментировал сие явление нехриста народу словами: «Вот они и ходят, Степаны!», – бедная Дашенька уткнулась в тарелку и с такой быстротой заработала ложкой, что моментально разделалась с положенной на ужин порцией. «Видение» же к этому моменту исчезло – так же неожиданно, как и появилось, и папа на всякий случай закрыл окно, чтобы обезопасить семью от неблагоприятных последствий подобных таинственных «явлений природы».

Да, страхи, несомненно, в той или иной мере пугали каждого из нас – такова уж наша бренная жизнь, приготовившая нам слишком много всевозможных опасностей. Боятся детишки и Бармалея, и крокодила, и собак, и пауков…, пилы, топора и т.д. и т.п. Даже самый уравновешенный по характеру из всех известных мне карапузов – «мальчик Коля» (тогда ему было не более двух лет) – Геркулес по сложению, Гаргантюа – по аппетиту, и одновременно страстный исследователь по натуре, – и тот приобрёл себе недруга в лице массивного телевизора марки «Таурас», который однажды во время исследовательского порыва младенца свалился на него с табуретки, лишив на время возможности соображать и двигаться. Правда, у Коли после случившегося возник, скорее, не страх, а определённое уважение к этому самодвижущемуся предмету, и на какое-то время он оставил телевизор в покое, переключив свой интеллект на исследование иных человеческих ценностей. Выразить же своё истинное отношение к произошедшему и свои глубокие чувства он в то время был ещё не в состоянии и только широко раскрывал глаза и что-то сердито бубнил, когда я расспрашивал его при встрече о больно дерущейся «игрушке».


МАЛЕНЬКАЯ  ТАНЯ

Она появилась на соседском огороде, у Коли, для меня совершенно неожиданно. Прихожу однажды утром на участок, а у соседей меня встречает не только собака Линда, требуя громким лаем утреннее угощение, но и маленькая девочка. Бежит из глубины участка и сразу приглашает в гости:
– Дяденька, идёмте к нам!
За те несколько минут, пока я разговаривал с соседями, а Линда вертелась вокруг меня в радостном порыве, девочка успела наговорить мне о себе массу интересного: что она сейчас у бабушки с дедушкой, что ей шесть лет, что она ходит в садик, что сегодня её земляникой кормили, что у неё есть кошка Муська и собака Линда, что она будет жить здесь долго-долго и многое другое...

– А куда зубы-то свои подевала, – спрашиваю я, видя отсутствие сразу четырёх верхних зубов. – Такое даже у мальчишек не всегда получается.
– Да на велосипеде каталась, - отвечает за неё Тома, её бабушка. – Вот и двинулась обо что-то зубами... Ничего, скоро вырастут.
– Как же ты без зубов жевать теперь будешь? Небось голодная ходишь?
– Уплетает за обе щёки – только подавай, – добавляет дед. – И ни минуты покоя нету – только и знает, что носится то на улице, то по огороду.
Действительно, девчонка оказалась на редкость бойкая. От соседей только и слышалось:
– Не балуй! По грядкам-то не бегай!.. Смотри, огурцы помяла!.. Да не ешь ты смородину, ещё совсем зелёная!
– Нет, уже с одного бока красная, и совсем не кислая! – уточняет малышка.
– Куда несёшься!.. Опять ботнулась!.. В канаву, что ли, слетела?
Ну, думаю, сейчас громкий рёв раздастся – так шлёпнулась, что даже мне слышно было. Но нет, всё обошлось. Правда, пришлось переодеваться.
Первоначально каждые пять минут с соседнего огорода слышались её громкие призывы в мою сторону:

– Дядя, подойди сюда!
Подойдя в первый раз, я понял, что отойти обратно мне удастся не скоро, так как разговоров у моей юной соседки хватило бы на несколько часов кряду. И чтобы не упустить собеседника, она придумывала всё новые и новые поводы и всё время возвращала меня обратно. Наконец, изыскав какую-то особо вескую причину, я вырвался из её цепких объятий и сразу скрылся за парником, в противоположной части огорода, занявшись отложенными было делами.

Между тем настойчивые призывы беззубой красавицы слышались почти непрерывно. Я уже стал опасаться за судьбу своих сегодняшних посадок, которыми не в состоянии был заниматься, как вдруг меня неожиданно выручил Василий Семёнович – Колин сосед напротив. Он имел неосторожность по доброте душевной поддаться на уговоры юной леди и принять у неё угощение в виде горсти розоватой смородины. И уж после этого она его от себя не отпускала ни на своём, ни на его участке. В течение добрых четырёх часов кряду постоянно слышался её звонкий весёлый голосок, временами сопровождавшийся ответами добродушного деда. Но в конце концов даже он не выдержал и спрятался в домике, а потом сразу драпанул с участка. Я же уже знал, как вести себя, чтобы вновь не попасть на крючок – был твёрд и решителен...

Два следующих дня прошли без её вмешательства в мою трудовую деятельность – у девочки появились юные подружки с соседних участков; к тому же, приехал кто-то из её родственников, так что было на кого переключить поток неуёмной внутренней энергии. Когда же на третий день никого из её знакомых поблизости не оказалось, она стала заводить знакомство со всеми прохожими, провожая каждого до самого конца улицы. Она с удовольствием проводила бы их и до троллейбуса, но выходить за пределы садовой территории ей было строго-настрого запрещено. Её звонкий голосок раздавался то с одного конца улицы, то с другого, и я то и дело слышал, как она живо беседует то с дедом Толей, то с дядей Колей, то с какой-то незнакомой мне тётушкой.

Сегодня вот тоже к полудню успела проводить таким образом с десяток прохожих. Особенно длительная беседа завязалась у неё со страховщицей, обходившей наши участки. И времени для беседы было вполне достаточно. Страховщица с видимым удовольствием вела разговор, объясняя юной собеседнице все тонкости страхового дела. Обрывки этой задушевной беседы мне даже удалось услышать, когда они проходили мимо нашего домика.
– А зачем страховать-то надо?
– Да вот если что с домиком случится.
– А чего случится?
– Ну, например, смерч какой налетит, крышу сорвёт.
– А если застрахуешь, то не сорвёт?..

Дальнейшие глубокие объяснения старшего товарища уже не дошли до моего слуха.
Мне всё же очень хотелось выяснить, чем закончилась эта беседа и насколько обогатилась знаниями наша красавица. И я вопреки здравому смыслу через какое-то время всё же завёл с ней разговор, подойдя к садовой ограде.
– Ну, как, застраховали домик?
– Нет ещё, денег нету.
– А если крыша улетит, когда ветер подымется?
– Тогда деньги отдадут.
– А если смерч налетит?
– Тогда всю траву с корнем выдернет.
– И Муську унесёт?
– Не, я её держать буду...
Тут она вплотную приблизилась к моей изгороди:
– А чего это у вас калитка закрыта? (Признаюсь, что я специально её закрыл, чтобы обезопасить себя от излишних светских разговоров).
– Да вот, чтобы цыгане не заходили. (Действительно недавно имел место такой случай).
– А у нас в дом зашли, вещи унесли и шифанер тоже, – следует сразу развитие цыганской темы.
– Да ну?! И как же вы их пустили?
– Они сами зашли. И дом подожгли.
– Неужели? – Мне на самом деле теперь трудно было разобраться, где истина, а где её выдумки.
– Да ещё и бабушку убили... И сожгли в доме.
– А вы как же?!
– А это в другом доме было...
Эта тема девочке тоже быстро надоела, и она перевела разговор на более для неё интересную:
– А я скоро в школу пойду.
– Да ты ещё маленькая. Тебе, наверное, и шести-то нет?
– Нет, мне уже много. Вот гляди: и она показала мне на пальцах – пять и пять.
– Да ты ещё и считать-то не умеешь.
– Умею. Я и писать умею. Я уже три класса закончила.
– А в какой перешла?
– В пятый!
С этими словами она сумела открыть калитку, которую не смогли бы открыть даже цыгане, и ринулась на мой участок. Тут уже я серьёзно забеспокоился. Погром может быть почище, чем от Линды, Марго и всех остальных соседских собак вместе взятых. И, поскольку обычные убеждения на неё совершенно не подействовали бы, я крикнул:
– Собака, собака!
Услышав это, красавица ещё быстрее устремилась в обратном направлении.
– А какая у вас собака? – спросила она уже из-за изгороди.
– Да незнакомая чья-то, но, видно, сердитая. (Такая на самом деле ко мне забегала сегодня, но только добрая).
Не знаю, поверила ли моя юная знакомая насчёт собаки, но в огород ко мне в тот день больше не устремлялась...



«А  Я  СЕЙЧАС  УЙДУ...»

Как-то я пришёл на почту отправлять бандероль. Встал в очередь. Впереди меня было человека четыре, и среди них крутилась маленькая девочка лет четырёх-пяти. Одета она была в красивую меховую шубку, спускавшуюся почти до пят, и в меховую шапочку – стоял февраль, и на улице было довольно холодно.

Очередь продвигалась медленно, и девочка скучала. Она то отбегала в сторону, то вновь возвращалась к стойке, рассматривая красивые открытки и стараясь достать до них маленькими пальчиками. Однако роста пока не хватало, и открытки оставались в неприкосновенности. Стоявшая впереди меня бабушка добродушно погрозила ей пальчиком. Девочка лукаво улыбнулась и сделала ещё несколько безуспешных попыток, поднимаясь на цыпочки и даже высовывая язык от усердия. Её миниатюрный носик приподнялся кверху, так и прося, чтобы до него дотронулись... Я не утерпел и легонько надавил на него – пора, мол, остановиться.

Девочка чуть повернула в мою сторону головку, сверкнула лукавыми глазёнками и тихонько сказала:
– А я всё равно буду.
– А что ты будешь? – тоже шёпотом спросил я.
– Вот это буду, – ответила она, смотря на меня и не отходя от стойки.
– Не получится, – убеждённо сказал я, показывая жестом её размеры.
– А ты возьми мою руку, тогда получится, – попросила она и ещё сильнее потянулась кверху.
Брать за руку я её не стал – открытки всё равно были за стеклом, но обратил внимание на её шубку.
– Какая у тебя шуба!! Лисья, наверное?
– Нет, стрынтетическая! – гордо ответила она. – С пупончиками!
– А шапка-то ещё лучше!
Девочка хотела посмотреть на свою шапку, но это у неё не получилось. Поэтому она просто покрутила головкой в разные стороны, демонстрируя мне все прелести своей верхней одежды, как заправская манекенщица.

– А у меня платье красивое, – продолжала она, делая попытки приподнять свою длинную шубейку, но шубка выше колен не поднималась. – Белое и розовое с кружевами… А ещё мы в куклы играем. И в домик тоже... Ко мне Оля приходит...
– А тебя как зовут? – спрашиваю (пора было уже и познакомиться поближе).
– Наташа... Мне уже скоро пять будет...
Очередь стала продвигаться, и я полез в свою сумку доставать бандероль.
– А я сейчас уйду, – так же тихо с лукавинкой в глазах шепчет мне девочка.
– Так придёшь же ещё? – спрашиваю, думая, что это она играет.
– А я совсем уйду, – настаивает она, смотрит на меня и повторяет, как мне кажется, уже с некоторой грустью, – я совсем, совсем уйду!..
И тут же направляется к двери, открывает её обеими ручонками и поглядывает на меня, как бы приглашая за собой.

«Сейчас вернёшься, куда ты одна денешься», думаю я, полагая, что она здесь вместе со стоящей передо мной бабушкой.
За девочкой вышла женщина, получившая посылку впереди нас, что-то сказала ей на улице, и они пошли вместе... Так что девочка не обманывала меня, предупреждая, что сейчас «совсем, совсем уйдёт». А я и не понял её. И даже не попрощался с нею...


«НАПИШИТЕ  ПРО  МИШКУ!..»

Когда начинаешь заниматься литературным творчеством и издавать свои книги, – волей-неволей появляются читатели и отзывы о прочитанном. Они не всегда бывают приятными, особенно от профессиональных литераторов, но порой появляются и положительные – от простых любителей чтения. Точно так же было и со мной. Приходилось радоваться и разочаровываться, надеяться и огорчаться, терпеть и вдохновляться и т.д. и т.п. Продолжаю получать отзывы и сейчас.

Особенно радуют в последнее время дети. В библиотеках, в школах читают. Иногда в Интернет заглядывают. И не стесняются говорить при встречах о своём мнении. И как приятно бывает получить тетрадный листочек от первоклассника с надписью печатными буквами: «Я Вас люблю!» Или от третьеклассника – «Ваши книги самые лучшие!» Да ещё с моей фотографией, взятой из Интернета с обложки одной из книжек. Иногда и звонки по телефону от ребят получаю.

Первый детский звонок прозвучал года два назад утром, часов в девять:
– Это вы Бердышов?
– Да, я Бердышев, – отвечаю, чувствуя, что звонит мальчик лет десяти-одиннадцати.
– А это вы написали «Чистые души»?
– Я написал, – отвечаю.
– Мы вам благодарность объявляем! Всем классом!
– Спасибо! А откуда вы узнали об этой книге?
– Учительница читала. И мы сами читали. Благодарим вас за всё.
Слышу, что в комнате, откуда разговор ведётся, шум стоит – дети шумят, смеются, кричат, разговаривают. Явно в классе, на перемене разговор происходит. Конечно, мне очень интересно было узнать подробности: что за класс, что за школа, из какого города, какие рассказы понравились. До местных школ в то время мои книги ещё не дошли, – только в музеях да в библиотеках концентрировались. Но было несколько случаев приобретения книг слушателями наших концертных программ, в частности, москвичами в санатории «Золотой берег». Может быть, оттуда всё пошло? Были среди слушателей и педагоги. Хочу спросить юного собеседника, но в этот момент шум затихает, и телефон отключается. Видимо, начался новый урок. А больше звонков из этого класса не было. Зато были разговоры с учениками четвёртых, пятых, шестых и более старших классов по поводу прочитанного. И всегда очень поучительные – для меня, в частности. А самым приятным – был разговор с шестилетним Андрюшей, которому мама прочитала часть моих рассказов о детстве, о природе и о животных.
– Ну, как, понравились мои животные, – спрашиваю.

– Понравились… А вы почему о сниги…гириках ничего не написали?
Действительно, о снегирях я пока ничего не написал. Хотя они в одну зиму и кормились на моём балконе вместе с синичками и воробьями.
– Обязательно напишу! – отвечаю. Они ко мне уже прилетали.
– И ещё о мишке напишите! – продолжает Андрюша.
– А у нас мишек нет. Я их не встречал в лесу.
– А вы о моём мишке напишите.
– Он, наверное, большой и страшный?
– Нет, совсем не страшный! Он большой и мягкий! Я с ним сплю даже!
– Про мишку твоего не обещаю – надо с ним сначала познакомиться. А вот про «снигириков» обязательно напишу. И тебе подарю эту книжку.
На этом мы с Андрюшей в тот раз и расстались. А вскоре познакомились в школе, где его мама работает заведующей библиотекой. И он продолжает читать мои книжки и пока даёт на них только «положительные отзывы».