„Мы должны быть внимательней в выборе слов,
Оставь безнадежных больных.
Ты не вылечишь мир – и в этом все дело.
Пусть спасет лишь того, кого можно спасти,
Доктор Твоего Тела.“
В. Бутусов
Когда-то... в стародавние времена, которые то ли были, а то ли небыли... превеликое множество всяких казусов происходило – только успевай за всеми желающими порассказать... И находились же скормотеи! А поскольку хранить байки приходилось, в основном, на драгоценной бумаге, которую неблагодарные слушатели норовили то скурить, то употребить с пользой по-иному, осталось лишь самое негодное. В числе прочей ветхости: пачка листов, выдранных из корабельного журнала, несколько табличек, свитков, рулон шёлка, кожа... да гербарий... И всё-то помеченное, всё-то безвозвратно испорченное клинописью, иероглифами, значками и символами, рисунками и разными самыми словами.
АнEстезиолог
Анастазиус с рождения усмирял самую сильную боль одним своим появлением. Согласно древней легенде, он избавил от нестерпимых родовых мучений мать и всех тех, кто в этот день произвел на свет детей. Причём не только в родном городе, но и повсюду, где рожали или невыносимо мучались. Рос Анастазиус быстро – спортивным, красивым и умным, не болел, не шалил, не ленился. Особо славился тем, что умел заговаривать мигрени, суставные и мышечные боли, схватки, спазмы, судороги... Его приглашали и к тиранам, и к мудрецам, к воинам и детям и во дворцы, и в хижины – никому не отказывал, всем облегчал участь. С помощью отваров и трав, порошков и снадобий, прогреваний и холода, массажа, дренажа, пиявок, воды, огня, воздуха, земли, глины, песка... иголок, палок, банок, бань, лунного света, солнечного дождя, бычьей крови, божьей любови... и всего, что было под руками-ногами, над головой и в голове...
А однажды Анастазиус встретил женщину, которую полюбил. Она не ответила ему взаимностью – и тогда Анастазиус тяжело заболел. Он был одержим единственной женщиной. Анастазиус худел, бледнел и слабел с каждым часом. Кто только ни пытался ему помочь: со всего света к Анастазиусу устремились те, кого он избавил от страданий, а также их родственники, друзья, предки и потомки с котомками лекарств, минералов, металлов и других полезных элементов, предметов и пищи. Священные козы с целебным молоком, текущим из вымени, били серебряными копытцами у порога Анастазиуса. Птицы счастья смахивали его слёзы своими легчайшими пёрышками и откладывали крошечные бирюзовые яйца прямо к нему на постель. Пиявки, не тревожа укусами, изливали прямо в сердечную рану Анастазиуса свой волшебный гирудин. Целые семейства отважных ёжиков самозабвенно стелились под ноги, с упорной осторожностью стимулируя ему пяточные зоны... Могучие белки тащили в цепких когтистых пальчиках огромные связки гомеопатических грибов и сухих, богатых природными веществами ягод, корзинки с лесными орехами.
Шли годы. Анастазиус терял свой дар, а вместе с ним и мудрость, силу духа и доброту... Его жизнь истекала бесконечной болью и ужасной тоской. И только женщина, что пленила Анастазиуса, не стремилась помочь – она же ни о чём не знала. А всё потому, что Анастазиус так и не нашёл для неё всего несколько спасительных для себя слов.
С тех пор в память о славном Анастазиусе и в назидание всему человечеству тех, кто облегчает чужие страдания, зачастую не смея или же не умея избавляться от собственных, называют анEстезиологами.
Стоматолог
Современниками и знакомцами Джованни значились титаны раннего Возрождения: Петрарка и Данте, матерью – прекрасная француженка, отцом – состоятельный флорентийский купец, родиной – Париж. Вероятно, потому-то Джованни не вырос аскетом, скорей, наоборот. Пылкий, чувствительный юноша познал и нежность королевы, и ласки многих не облачённых царской властью дам – лишь властью над сердцем Джованни... Его страстный, свободный язык не столько врачевал души, хотя и это, без сомненья, тоже, сколь укреплял жизненные силы, сопротивляемость популярной в те времена чуме и прочим инфекционным заболеваниям, а также возбуждал аппетит. Всяческий, в том числе и к наслаждениям полезной свежей и твёрдой пищей, что неизменно приносило свои плоды в виде роскошных улыбок, сияющих жемчужными зубами. А это – само по себе во все эпохи здорово и ценно!
Поэзия и проза, письма, устные рассказы на итальянском, французском и латыни – Джованни не ограничивал себя в языках, словах, поступках и сюжетах, лишь бы порадовать и отвлечь от тягот и невзгод, лишь бы наполнить мир естественной красою и полнотой жизни. Говорят, Джованни ни в коей мере не стеснялся выражать эмоции и чувства, чем постоянно смущал окружающих до крайности. У дам даже в его отсутствии при одном только перелистывании книг, написанных Джованни, неугасимо алели щёки, а жалобы кавалеров носили столь фривольный характер, что в итальянском языке раннего Возрождения, как, впрочем, и не только раннего, и не только в итальянском, просто не существовало ничего даже отдалённо подобного. Слова эти, скорей всего, появились пусть и ранее, но из тюркских языков, а уж после – в славянские.
Великого Джованни увековечивали не раз и не два. В камне и бронзе – на Земле, в названиях кратеров далёких планет – в Космосе. Ну, и ещё, как бытует среди знатоков его вдохновения, в слове стоматолог. Слове, в котором – правда, только этим самым знатокам – неизменно слышится и знаменитая эротическая сотня историй, рассказанных десятью персонажами, и сто мат(о)ных слов, и (с)томат(о)нокраснеющие щёки дам, и белозубо-здоровые улыбки всех бесчисленных почитателей живительного таланта Джованни.
Феллолог, или Подлинные записки сэра Уильяма Б. О'Шонесси
Перед вами всего лишь фрагмент, бесценная крупица наследия выдающегося токсиколога, фармаколога, уролога, гинеколога, венеролога, невролога, кардиолога... доктора медицины, почётного члена Лондонского Королевского Общества, профессора Калькуттского Университета, произведенного в рыцари королевой Викторией, истинного кошколюба, пионера электрического телеграфа, да и просто записного красавчика и сердцееда.
Публикуется впервые под редакцией и с разрешения единственного полноправного наследника сэра Уильяма Брука О'Шонесси, пожелавшего сохранить in-cog(n)ito.
Ирландец, рождённый в Лимерике,
Стал истинным сэром средь сэриков.
Познавший нужду,
Любовь и вражду
Прославил ещё и лимерики.
Ф. О'Шо
Если вы читаете написанное мной, значит, опыт удался, долгая жизнь отработана не зря, простите за пафос. А ведь приступая к записям, я так до конца и не верил, что их коснётся кто-нибудь, кроме моего кота. Не то чтобы меня оставили дети, жёны, друзья, коллеги, возлюбленные... и их потомки – да, да, я прошёл такой длинный путь открытий и взлётов, что многие родные давно уже не рядом со мною – нет... Поверьте, я просто не мог рассказать оставшимся своим близким то, что лишь перед уходом из этого мира решился доверить бумаге и Феллологу, зная, что бумага сохранит, а кот передаст. Причём передаст лишь тем, кто будет готов без насмешек и уничтожающего скепсиса выслушать его хозяина пусть и за гробом.
Мне бы хотелось оставить этому миру гораздо более того, что было оставлено при уходе. Но я понимаю, что всего не передать – главное, Феллологу удалось спасти странички из старого корабельного журнала, куда я заносил свои самые заветные мысли...
Будучи чуть больше двадцати лет от роду, я успешно экспериментировал на собаках с лечебной настойкой конопли, целительно расслабляя скованные мышцы, о чём сразу же, по мере появления первых систематизированных результатов, сообщал коллегам. Так вот и спустя несколько десятилетий, но уже в тайне ото всех, я решился проверить геронтологические свойства открытого мною порошка на основе куркумы. И затеял я этот беспримерный доселе эксперимент, и провёл его по всем правилам медицинской науки на своём обожаемом пятнадцатилетнем коте Феллологе. Отчего ж именно на нём? Да потому, что из чистого эгоизма возжелал, чтобы век моего пушистого истинного друга мог сравниться с человечьим! Да, сказать по чести, ни одна из моих женщин не любила меня с такой преданностью и бескорыстием, ни один из моих родных, детей и друзей... А потому я и выбрал того, кто из всех заслужил поболее жизнь если и не вечную, то почти бесконечную. Приняв на себя, тем самым, полномочия Господа нашего и расписавшись в собственной гордыне, что с той поры не даёт мне покоя, как и в эти последние минуты на Земле.
Одно меня утешает, верный Феллолог не только проводит хозяина в последний путь, но и выполнит очень важное и ответственное поручение, которое я дал ему сразу, лишь убедился в действенности изобретённого метода.
Итак, Феллолог прожил с момента начала эксперимента в полном здравии ещё около шестидесяти лет полноценной кошачьей жизни. При этом он дальше уже не старился, не потерял ни шерсть, ни репродуктивную функцию. Более того, Феллолог обрёл беспримерную способность воспроизводить человеческую речь, понимал которую, как выяснилось в наших с ним беседах, всегда – просто не всегда показывал, что понимает... Его зрение улучшилось, равно как и слух, внутренние органы работают отлично, как у подростка. А главное, главное – интеллектуальные возможности достигли небывалых вершин! Ручаюсь, по меньшей мере половина моих учёных степеней принадлежит в равной степени и Феллологу – и это вызывает у нас обоих слёзы умиления, благодарности и восторга перед Создателем... Правда, почерк кота далёк от каллиграфического, но зато он бегло читает на четырёх языках, силён в точных науках и проявил себя как совершенно уникальный невропатолог, безошибочно определяя болезненные зоны, а также врачуя их посредством звуковых вибраций и наложением лап.
Но не ждите, что я признаюсь вам на этих страницах, почему не стал расширять свой эксперимент – если поймёте, хорошо; нет – пусть это останется моим незначительным секретом. Владея результатами и описаниями, никто не помешает вам продолжить с того места, где я остановился. Всё дело в том, что это могло бы причинить боль моему дорогому другу. Феллолог прекрасно читает написанное, но так и не научился читать между строк.
Далее следуют в полном объёме графики, таблицы, расчёты и дозы. Правда, записи изрядно прокушены зубами и тронуты когтями – очевидно, в процессе опытов, проводимых с котом Феллологом. И всё, как следует из текста записей, с его полного на то согласия и выраженной подобными и прочими специфическими метками доброй кошачьей воли.
If I Fell
_________________________________________
Casus incurabilis – неизлечимый случай.
Скормотеи – скорые на руку грамотеи.