Профессор Преображенский и Полиграф Шариков

Андрей Иванович Ляпчев
Большинство моих современников знают «Собачье сердце» не по книге, а по телефильму. При этом многие из тех, кто и повесть читал, и экранизацию смотрел, уверены, что книга и экранизация равнозначны по смыслу и выражают одинаковые идеи. Но «кино лучше», потому что поставлено талантливо и с бережным отношением к булгаковскому тексту…
«Собачье сердце», это сатира на советскую действительность двадцатых годов. Гениальный ученый, гордость российской науки, настоящий русский интеллигент профессор Преображенский страдает в послереволюционной Москве от подлых выходок люмпена Шарикова, пользующегося поддержкой советского чиновника, председателя домкома Швондера. Шариков и Швондер – сатирические персонажи, а Преображенский – «положительный», высказывающий взгляды автора… Примерно так, весьма схематично и примитивно, можно охарактеризовать впечатления от экранизации повести подавляющего большинства читателей и критиков… Осмелюсь высказать иное мнение…
«Собачье сердце» - это гениальная сатира, а М. А. Булгаков ученик Н. В. Гоголя и М. Е. Салтыкова-Щедрина. Но Шариков и Швондер, как литературные персонажи, существа неинтересные. О Шарикове будет позднее разговор особый, а Швондер – просто сволочной чиновник, коих было предостаточно и до 1917 года. Пёс Шарик с его внутренними монологами намного интереснее, но как юмористический персонаж… А главным героем повести является профессор Преображенский, человек незаурядный, на стороне которого, вполне заслуженно, и симпатии автора и симпатии читателей. Однако, недостатки и пороки свойственны не только людям дрянным, но и людям очень хорошим. Вытащить на свет тёмные стороны души лучших людей гораздо труднее, чем показать низость дрянного человека. М. А. Булгаков – один из редких писателей, кому это удалось.
А что же читатели?
А некоторые читатели наши поняли не больше тех цензоров, что когда-то запретили повесть. (Может быть потому, что сами одарены недостатками профессора Преображенского, не имея при этом его положительных качеств, может быть по каким-то иным причинам…)
Может быть и сам Михаил Афанасьевич всего не понял. Художественное творчество – явление таинственное. Если человеку не хватает таланта – замысел, как правило, значительнее воплощения. Талантливый человек может выразить то, что хочет. Гений говорит о большем, чем сам понимает. Булгаков – гений…
Но вернемся к Преображенскому. Задумаемся о том, что он говорит, и что делает…
«– Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе и не существует. Что вы подразумеваете под этим словом? - яростно спросил Филипп Филиппович у несчастной картонной утки, висящей кверху ногами рядом с буфетом, и сам же ответил за нее. - Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнется разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах.»
Спора нет, «разруха в головах» страшнее, чем «разруха в клозетах»… А у самого Филиппа Филипповича в голове полный порядок?
Вот профессор объясняет, как ему удалось подманить бродячего пса:
«- Лаской-с. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный и даже коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему.»
А через некоторое время рассуждает о мерах по наведению порядка в Калабуховом переулке и в России:
«- Городовой! - кричал Филипп Филиппович. - Городовой! ... - Городовой! Это и только это. И совершенно неважно - будет ли он с бляхой или же в красном кепи. Поставить городового рядом с каждым человеком и заставить этого городового умерить вокальные порывы наших граждан. … Лишь только они прекратят свои концерты, положение само собой изменится к лучшему.»
Что же: городовые будут лаской умерять вокальные порывы граждан?
По мнению Филиппа Филипповича «на человека и на животное можно действовать только внушением».
Но вот приходят к нему четверо членов домкома. Проницательная дворняжка чувствует, каким будет внушение: «Ох, тяпнет он их сейчас, ох, тяпнет. Не знаю еще - каким способом, но так тяпнет...» И Преображенский «внушает», правда не пришедшим, а высокопоставленному лицу по телефону и, возможно, себе: «Сейчас ко мне вошли четверо, из них одна женщина, переодетая мужчиной, и двое вооруженных револьверами и терроризировали меня в квартире с целью отнять часть ее».
Профессора, равно как и читателей, не смущает, что револьверов у домкомовцев нет, а хамское поведение пришедших «терроризмом» назвать сложно…
Но Преображенский не замечает противоречия в своих взглядах, как не замечает многого другого…
«- Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь, а представьте себе - большинство людей вовсе есть не умеют. Нужно не только знать что съесть, но и когда и как. (Филипп Филиппович многозначительно потряс ложкой)».
Миллионов людей умерших в России в Гражданскую войну и после нее от голода, профессор искренне не замечает. И что такое голод, он тоже не знает, да и не хочет знать. (М. А. Булгаков, что такое голод знал очень хорошо по личному опыту. И что такое отсутствие квартиры. В этом одно из его отличий от Ф. Ф. Преображенского и большинства читателей.)
«Я - человек фактов, человек наблюдения. Я - враг необоснованных гипотез. И это очень хорошо известно не только в России, но и в Европе. Если я что-нибудь говорю, значит, в основе лежит некий факт, из которого я делаю вывод. И вот вам факт: вешалка и калошная стойка в нашем доме. … Не угодно ли - калошная стойка. С 1903 года я живу в этом доме. И вот, в течение этого времени до марта 1917 года не было ни одного случая - подчеркиваю красным карандашом: ни одного - чтобы из нашего парадного внизу при общей незапертой двери пропала бы хоть одна пара калош»… Не буду продолжать всей тирады. Отмечу только некоторые факты, происходившие в рассматриваемый период времени за пределами Пречистенки и странным образом выпавшие из поля зрения гениального хирурга: поражение России в войне с Японией, революция 1905 – 1907 годов, Первая мировая война…
А вот и вывод из факта:
«Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор? …! На нем есть теперь калоши и эти калоши... мои! Это как раз те самые калоши, которые исчезли весной 1917 года.»
Разговор происходит в декабре 1924 года. В калоши, украденные более семи лет назад у профессора Преображенского оказывается обутым некий абстрактный Пролетарий. И это рассуждает человек, безусловно умный, но… Болезнь эпохи: разруха в головах… В представлениях белых и красных, интеллигентов и крестьян конкретные гадости, безобразия и преступления творили абстрактные «буржуи» и «краснопузые», «жиды» и «офицерьё»…
Трудно не заметить булгаковской иронии по поводу обеденных речей профессора Преображенского: «Филипп Филиппович вошел в азарт. Ястребиные ноздри его раздувались. Набравшись сил после сытного обеда, гремел он подобно древнему пророку и голова его сверкала серебром.»
Зато на дворнягу Шарика речи профессора произвели неотразимое впечатление: «Во время этих обедов Филипп Филиппович окончательно получил звание божества.»
(К сожалению в телефильме «Собачье сердце» эпизод обеденного разговора показан скорее «глазами Шарика» чем в строгом соответствии с текстом. «Чуть-чуть» по-другому и вместо иронии вдохновенный пафос…)
Но хватит о словах. Профессор Преображенский ведь не только говорит, он еще и работает, он труженик, он гениальный хирург… Свою работу он делает безупречно. На хороши ли результаты работы для общества? (Для Преображенского это важно.)
Во второй главе Преображенский принимает в смотровой трех пациентов, имеющих деньги и стремящихся продлить период половой активности. (К ним легко можно добавить и четвертого, мысли которого понимает бездомная дворняга со своей собачьей интуицией: «Теперь пришло мое времечко. Я теперь председатель, и сколько ни накраду - все на женское тело, на раковые шейки, на абрау-дюрсо. Потому что наголодался я в молодости достаточно, будет с меня, а загробной жизни не существует».) Один из них, крупный советский работник, имеющий жену и четырнадцатилетнюю любовницу. (Раньше это называлось «растлением малолетних».) Они – платят, Преображенский – оперирует. Наверное среди его пациентов есть и более приличные люди, но дряни тоже достаточно. Зачем это нужно Преображенскому? Оказывается, у Филиппа Филипповича была возвышенная великая цель: «Я заботился совсем о другом, об евгенике, об улучшении человеческой породы.»
Улучшение человеческой породы путем хирургического вмешательства. А в результате самой совершенной операции вместо симпатичного пса Шарика появляется Полиграф Шариков!.. Страшная вещь - разруха в головах!
А кто такой Полиграф Шариков?
Прежде чем ответить на этот вопрос необходимо понять ещё одно отличие повести М. А. Булгакова от телефильма. Актер В. Толоконников сыграл Шарикова талантливо, превосходно. Даже слишком талантливо. Его Шариков – индивидуальность. Это человек, искалеченный жизнью, озлобленный и страдающий… И в том что это не смотря ни на что человек – сомневаться не приходится.
А в повести?
«- Но кто он - Клим, Клим, - крикнул профессор, - Клим Чугунков - вот что-с: две судимости, алкоголизм, "все поделить", шапка и два червонца пропали - хам и свинья... Одним словом, гипофиз - закрытая камера, определяющая человеческое данное лицо. Данное! … - свирепо вращая глазами, кричал Филипп Филиппович, - а не общечеловеческое. Это - в миниатюре - сам мозг.»
Авторы экранизации и большинство читателей поспешили согласиться с этим выводом Преображенского. Но какие для этого основания, кроме нескольких высказываний Филиппа Филипповича? Преображенский не кукла, озвучивающая готовые истины. Он думает самостоятельно и вполне может ошибиться. Где он увидел в Шарикове «человеческое данное лицо» Клима Чугункина? В первое время после операции в Шарикове проявляются определенные индивидуальные черты и Шарика (словарный запас) и Чугункина (игра на балалайке), но затем эти черты исчезают.
Шариков, «полученный при лабораторном опыте путем операции на головном мозгу», не имеет ни стыда ни совести, умело приспосабливается к окружающей среде и борется за выживание, как любое другое биологическое существо. Что в нем специфически человеческого? Гипофиз? Давайте посмотрим, что же это такое?
Гипофиз упоминается на страницах повести несколько раз. Вот Преображенский проводит операцию:
«Борменталь подал ему склянку, в которой болтался на нитке в жидкости белый комочек. Одной рукой - "Не имеет равных в Европе... Ей-богу!", - смутно подумал Борменталь, - он выхватил болтающийся комочек, а другой, ножницами, выстриг такой же в глубине где-то между распяленными полушариями. Шариков комочек он вышвырнул на тарелку, а новый заложил в мозг вместе с ниткой и своими короткими пальцами, ставшими точно чудом тонкими и гибкими, ухитрился янтарной нитью его там замотать».
А позднее «из шкафа, с третьей стеклянной полки Филипп Филиппович вынул узкую банку и стал, нахмурившись, рассматривать ее на свет огней. В прозрачной и тяжкой жидкости плавал, не падая на дно, малый беленький комочек, извлеченный из недр Шарикова мозга. Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире».
И что же, этот «малый беленький комочек» определяет человеческую индивидуальность?
Пусть измученный Шариковым Преображенский пришел к такому выводу – я в подобную глупость верить решительно отказываюсь. Да и сам Филипп Филиппович избавившись от усталости, возможно, отказался от своего вывода: «…он говорил? … это еще не значит быть человеком. Наука еще не знает способов обращать зверей в людей. Вот я попробовал да только неудачно, как видите.»
Почему в результате лабораторного опыта профессора Преображенского возник Шариков? Кто такой этот Шариков?
Два атеиста, сын кафедрального протоиерея Ф.Ф. Преображенский и сын профессора духовной академии М.А. Булгаков не смогли однозначно ответить на эти вопросы. (Возможно, их отцы смогли бы ответить: «В Шарикове нет Божьего образа и подобия». Но для атеистов такой ответ не приемлем.)
А современные читатели, не долго думая, основываясь на высказываниях утомлённого Филиппа Филипповича зачислили Шарикова в «люмпены»… Но, помилуйте, какой же он люмпен? Полиграф Полиграфович, это существо, обладающее определённым весом в обществе. Заведующий подотделом очистки может неугодной секретарше «устроить сокращение штатов». Где это вы таких «люмпенов» видели? Говорите «две судимости», «шапка и два червонца пропали»? Но у Шарикова нет судимостей. Шапку и два червонца он спёр, потому что нужны были деньги и он знал: Преображенский в милицию заявление писать или бить по морде не будет. Уголовное прошлое Чугункина здесь ни при чем. А «всё разделить», это вообще основная идея нашей приватизации…
Профессор Преображенский не знал лично ни Клима Чугункина, ни людей из его круга. Человек порядочный, умница, труженик, Преображенский не мог, да и не пытался понять и привести в согласие противоречия своего мировоззрения. Человеколюбие и отрицание насилия сочетались в нем с верой в огромные возможности насилия в лице «городового», наблюдательность с феноменальной способностью не замечать очевидных вещей, возвышенная цель с негодными средствами… А в результате – пришествие Шарикова… Не могу и не хочу осуждать Филиппа Филипповича. За свою жизнь я не встречал ни одного человека не имеющего, в той или иной мере, таких же недостатков… Но и согласиться с Преображенским тоже не могу…
Такие люди, как Преображенский, встречаются очень редко. А шариковых расплодилось… Через 80 лет после чудовищной истории, записанной Михаилом Булгаковым, шариковы чувствуют себя вполне уверенно, озлобленно лают, гадят и стараются давить всех, с кем по их мнению это можно сделать безнаказанно. Шариковы есть среди ответственных чиновников и журналистов, среди депутатов Государственной думы и писателей. Современные шариковы намного эрудированнее своего прародителя. Они умело влияют на окружающих, учитывая поучения беса Баламута своему племяннику Гнусику о том, что современный человек «с младенчества привык к тому, что в его голове кружится одновременно добрая дюжина несовместимых воззрений. Концепции он воспринимает, прежде всего, не как истинные или ложные, а как теоретические или практические, устаревшие или современные, банальные или смелые. Самоуверенная тарабарщина, а не аргументы, поможет тебе…» И тарабанят они обо всём они по-шариковски: грубо, безапелляционно, оскорбительно для окружающих.
Шариковы лают и стараются тяпнуть не только от злобы. Они чувствуют поддержку в обществе. Они уверены, что им никто не помешает. Преображенских и Борменталей почти не осталось, писателей масштаба Булгакова тоже нет… Может со временем всё изменится к лучшему. А сейчас… Иногда начнешь просматривать какую-нибудь современную книжку и такое чувство, что в собачье дерьмо наступил…
Как бороться с шариковыми? Преображенский, проделав очередную талантливую операцию, превратил Шарикова в смышлёную симпатичную собаку. Я этого делать не умею. Но ведь просто делать вид, что не замечаешь шариковых, тоже нельзя. Это ведь не бездомные собаки, это уважаемые члены социального общества…
Наверное иногда следует хотя бы называть вещи своими именами. Или, по меньшей мере, не хвалить того, к чему чувствуешь брезгливость, даже если все вокруг визжат от восторга. Это не так просто, как может показаться. Но иначе популяция шариковых захватит и загадит всё…