Посвящается Олехнович Людмиле Борисовне,
моему другу и «ангелу».
Сентябрь одевал город в желтое и красное, ветра обходили стороной, а небо каждый день удивляло чистотой голубого, ни облачка. Красиво, тепло, прозрачно, правда, несколько странно, ведь осень должна бать холодной и слякотной. Бледным и безжизненным был только голос в телефонной трубке:
- Ларис, так жаль, что я не могу гулять. Мне удалось дойти до окна, на улице так красиво, хочется собрать большую охапку листьев, уткнутся в нее носом и вобрать в себя запах живой пряной осени.
Почти три недели в больнице. Знаете, мне было уже почти все равно, здорова я или больна, так хотелось домой, да куда угодно, лишь бы подальше от этих скрипучих кроватей и патологически недоступных туалетов.
Знаете, чем пахнет в больнице? Когда страхом, когда холодом, а чаще спиртом и равнодушием. Дома сразу стало легче. Жаль, как жаль, что я больше не смогу гулять…
Страх не то чтобы заполз в душу, скорее грубо без спроса обнял, да так сильно, что гнетущей болью сдавило грудину, а тут и тревога не заставила себя ждать, врезалась в подреберье противным холодом, пробежала по телу и свернувшись в комок застряла в горле.
Голос в трубке как прощальный вздох, такой знакомый, но совсем иной, звучит тихо и слабо, словно отдельно от тела. Этот голос, как информатор, всегда безошибочно позволял мне понять все о ее физическом и душевном состоянии, поэтому сразу улавливаю в таком родном голосе совершенно иные, угасающие ноты, неужели конец?
Страх просто вытолкнул меня из квартиры. Машина обиженно рычала и сопротивлялась на виражах от слишком большой скорости и слишком нервных рывков с места на каждом светофоре, ерунда, «пыжик» справится с любой манерой вождения, а вот я никак не могу, справиться с этой все прогрессирующей тревогой, мне необходимо ее видеть, срочно.
- Господи, пусть я ошиблась, пусть это просто страх, игра моего воображения. Да, что угодно, только не …
Домофон цинично щурился и издевался. Казалось, я целую вечность простояла у захлебывающейся противным звоном двери.
Ответила, открыла, третий этаж как первый, и вот я держу ее за руки. Моя Борисовна, моя Людочка, такие знакомые черты, такое красивое, несмотря на недавно прошедший семидесятилетний юбилей лицо, очень похудевшая фигурка и совсем потухшие глаза.
Даже мое появление не вызвало особой радости. Осмелевшая тревога усилилась, глаза наполнились влагой, но этого нельзя показывать, нужно как-то справиться. Зачем ей сейчас мои слезы, достаточно своих, они тихо стекают по проложенному на щеках фарватеру исчезая навсегда в содержимом подушки.
- Ларис, мне так тяжело, думала буду умирать, вокруг будут дети, а выходит все по-другому.
Борис с женой и внучкой улетели в Испанию отдыхать, и вернутся только в субботу, а я чувствую, что не дотяну, я совсем одна, слабость овладевает мной не по дням, а по часам, возможно, этот понедельник станет последним. Я знала, я давно знала, что это мой год…
Отчаянье, словно молотом откуда-то изнутри, разбивает череп. Какой-то не объяснимой, животной интуицией понимаю, что она права, и одновременно, не принимаю эту мысль, а может попробую, может смогу вытащить, исправить, опровергнуть так уверенно наступающую смерть.
- Ничего, моя хорошая, не волнуйтесь, помните, сколько раз Вы впадали в панику, а я умудрялась Вас вытащить, вот и сейчас никому не отдам, прорвемся! Где клиническая выписка? Давайте посмотрим.
Моя Борисовна неожиданно оживает, маленькая искра надежды затеплилась в глубине глаз, а я читаю выписку и не могу понять, права наша медицина или совсем сошла с ума.
Людмила Борисовна Олехнович к своему семидесятилетнему юбилею прожила не одну жизнь, а сколько, сказать сложно даже тем, кто знал ее с детства. Мне выпало счастье провести рядом только последние шестнадцать лет.
Первый удар судьбы маленькой Людочке пришлось пережить еще в чреве матери. Мария Александровна так испугалась, когда поняла причину неожиданно нахлынувшей волны недомогания.
Вокруг война, 1941 год, на руках маленькая дочь, научные разработки и море работы, ведь она врач госпиталя, раненые, ну какая может быть беременность, нужно спасать людей. Мария Александровна забиралась на шкаф и прыгала с высоты вниз, двигала тяжеленную мебель и перепробовала еще ряд народных средств в попытке сорвать беременность, не вышло.
Девочка умудрилась удержаться внутри уюта и тепла под материнским сердцем. А вот реальный мир встретил ее появление голодом и разрухой, а еще отчаянным страхом, в тревожном сорок втором всем казалось, что война и невзгоды не кончатся никогда.
Конец войны всегда начало новой жизни. Детство проскочило и осталось в прошлом, она почти о нем не вспоминала, а вот годы юности принесли в ее жизнь волну новых эмоций и впечатлений, потому что Людочка начала обретать себя.
Едва окунувшись в студенческую среду, молодая студентка химфака уже не представляла себя вне этого удивительно мира.
Трудолюбие и врожденные способности к методичной работе, умноженные на яркую природную красоту и обаяние, помогли добиться желаемого, она начала преподавать.
Доцент, кандидат химических наук, зав. кафедрой «Естественные науки» на «Международном» факультете РИСХМа-ДГТУ . В 1984-1986 годах преподавала химию студентам, читала курс повышения квалификации для преподавателей университета Ориенте в городе Саньтьяго-де-Куба.
Эта работа была высоко оценена руководством кубинского университета и консульством СССР в Республике Куба.
Химия очень сложная наука, а преподавать на иностранном языке, это во стократ сложнее, она была способна на этот «высший пилотаж». Каждая лекция не имела ничего общего с сухим чтением материала, а скорее превращалась в маленькое феерическое шоу.
Она была неподражаема в любой области знаний, ее лекции по «Концепции современного естествознания» и «Ноосферным знаниям и технологиям» не просто насыщали информацией, а помогали проникнуть в суть бытия, расширяли мировоззрение, меняли мироощущение.
Красавица Олехнович, воплощенная Элизабет Тэйлор всегда была любимицей коллег и душой кафедры, ее обожали все, завидовали многие, но чаще влюблялись. «Учитель, я бы хотел жить с вами!» - однажды восторженно воскликнул иностранный студент, сразу после лекции. Она только улыбнулась, в ответ… Ей было с кем жить.
Вот уже несколько лет в маленькой однокомнатной квартире в районе РИЖТа, она ухаживала за тяжело больной мамой. Так и жили вместе Людочка и «Мурочка», как ласково называли в семье Марию Александровну Уколову.
Сын к этому времени уже вырос, женился и успел подарить бабушке Люде двух бесконечно любимых внуков. Сначала дети жили вместе с Людмилой Борисовной в том же доме и даже подъезде, где и бабушка «Мура», только этажом ниже.
После банального падения, приведшего к перелому шейки бедра, Мария Александровна осталась, совершенно беспомощна, правда не совсем одна, на площадке рядом с мамой жила старшая дочь и любимица матери Елена Борисовна.
Но рядом может оказаться не близко, и Людмила перебралась к маме. Она старательно ухаживала за ней пять лет, вплоть до самой смерти. Конечно, это был сложный период, но кому-то нужно было взять на себя заботу о маме, тем более, что ее собственная жизнь рассыпалась на кусочки.
На свадьбе сына, прямо за праздничным столом муж заявил, что уходит из семьи, и гордо удалился, оставив ее с разбитым сердцем и внушительным счетом за свадебный банкет.
На работе никто не заметил тяжелейшей душевной травмы, растворяющей на молекулы душу красавицы Олехнович.
Нарядная и сияющая она по-прежнему приходила в институт с хорошим настроением, принося с собой праздник.
Зав. кафедрой с удовольствием бралась за организацию вечеров-капустников для преподавателей, сочиняла и режиссировала, пела и играла, ярко, чувственно, феерично, заряжая своим азартом коллег и студентов, а после…приходила домой и еле сдерживала слезы у постели матери.
Ее душа этот кошмар перемолола, а вот тело нет. Рак, словно липкая зараза, подобрался совсем незаметно и бесцеремонно и грубо принялся разрушать красивое тело. Страшный диагноз почти полностью уничтожил сознание.
Пройдут годы, и в моей жизни тоже наступит тяжелое время, невыносимая боль растворит мою душу и высушит тело, потеря веса перейдет в патологию и тогда, моя милая Борисовна подарит мне всего одну, удивительно мудрую фразу:
- « Лариса, не делайте со своим телом то, что сделала я после ухода мужа, поверьте, еще придет время, когда вы поблагодарите бога за то, что вам было так плохо!»
Я поверила и осталась жива. Она практически спасла мне жизнь, а ее жизнь спасала семья, и конечно в первую очередь мама.
Профессор Уколова приложила максимум усилий, телефонная трубка в ее руках как скальпель хирурга, только четкие движения, отточенные фразы, конкретные инструкции.
До болезни Мария Александровна была заместителем директора Ростовского Онкологического Института, а сестра Елена Борисовна возглавляла лабораторию института. Конечно, все старались помочь дочери самой Уколовой и действовали с максимальной самоотдачей.
Мама была почти богом в медицинском мире Ростова, но чертова зараза в теле Людочки не признавала авторитетов, и ей пришлось пройти через страшную для любой женщины операцию по ампутации груди и тяжелейший курс химиотерапии.
Как она тогда выжила, осталось для меня загадкой. Послеоперационный период, капельницы с убийственно тяжелым раствором, лекции студентам, руководство кафедрой, лежачая мама, забота о внуках, а душа в лохмотья. Ей самой каждый день казался последним.
Удержалась, и двадцать пять лет прожила вопреки, в непосильной борьбе с недугом, беззаветно отдавая себя семье и работе. Хотя мерзкая тварь внутри сильного духом организма постоянно устраивала марш-броски.
Рак матки, как следствие операция по удалению зараженного органа, курс лучевой терапии, и новый диагноз множественные метастазы в костях. Ушли сестра, и мама.
Один за одним этот мир покидали друзья и коллеги, а Людочка держалась, работала, жила.
Мы встретились совершенно случайно, хотя сейчас я понимаю, что это была «рука судьбы».
Просто бог очень умный и знал заранее, как мы обе, гораздо позже, через годы, будем нуждаться в поддержке и даже искать спасение друг в друге. Сегодня моя очередь спасать и я снова и снова пытаюсь вчитаться в клиническую выписку.
Все началось с температуры, она неожиданно, но прочно поселилась в Людмиле Борисовне и не оставляла своим присутствием несколько недель, женщина пила жаропонижающие и вызывала врача, но доктор вынужденно заменяющая на время отпуска коллегу, не особо возилась с семидесятилетней пациенткой и даже не прослушав легкие старалась побыстрее удалиться.
Иногда заглядывал сын, говорил, что температура так долго держаться не должна и … уходил.
К моему великому сожалению, я в это время была буквально прикована к больному ребенку и не то что приехать, даже по телефону не могла говорить, только короткими урывками, чтобы дать ей возможность услышать мой голос.
Она слабела, я нервничала и настаивала на повторном вызове врача, мне просто нужна была хоть какая либо разумная информация о ее состоянии, чтобы понять, чем можно помочь.
Тут случилось хорошее, из отпуска вышла постоянно курирующая участок врач. Доктор внимательно осмотрела больную, вызвала скорую и отправила ее в центральную городскую больницу с подозрением на пневмонию.
Диагноз подтвердился, и Людмила Борисовна на несколько недель застряла в больнице. Я по-прежнему оставалось в провале своей беды и только по телефону пыталась поддержать ее, как могла.
- Ларис, ну поговорите со мной еще минутку, мне так необходимо слышать ваш голос.
Мне было бесконечно досадно, что я не могла быть рядом и даже эта минута разговора давалась мне совсем не легко, но главное, что она это знала.
Случилось странное, сын с семьей улетел в Испанию на десять дней отдыхать, а тем временем Людмилу Борисовну выписывают из больницы.
Внук тоже Боря, только младший, привез Людочку домой и не позаботившись о бытовых мелочах удалился. Одиночество, страх, слабость, непрерывная боль в кишечнике стали ее главным врагом, и она позвонила мне.
И вот, я снова перечитываю список препаратов, которыми лечили ее в больнице, и вижу, что в попытке задушить пневмонию врачи использовали три антибиотика, один за одним, при этом, по словам самой пациентки, совершенно не позаботились о последствиях такой ударной терапии, для хрупкого, двадцать пять лет терзаемого раком организма.
Мало того, четвертый сильнейший антибиотик прописали пить дома еще пять дней. Моя Борисовна всегда доверяла врачам, поэтому послушно начала принимать препарат, который вызывал у нее только рвотную реакцию.
Последствия такой вандальной терапии не заставили себя долго ждать, развился сильнейший дисбактериоз кишечника. Я растерялась, а она смотрела на меня с надеждой и ждала. Нужно принять решение.
- Вот, что, моя хорошая, давайте сделаем так, мы прекращаем принимать этот жуткий антибиотик и усиленно лечим дисбактериоз, думаю до субботы тогда точно доживем, а там приедут дети и все наладится.
Она соглашается и просит помочь ей подняться, чтобы сходить в туалет. Я помогаю, провожаю прямо до унитаза и стою рядом, потому что если отойду, она реально упадет. Это уже не просто слабость, это уже катастрофа.
Вторник, я помчалась к ней, как только смогла вырваться из загребущих лап каждодневных проблем.
Все по прежнему: тихие слезы, сдавленные стоны, дрожащие от бессилия руки, даже чашка с водой непосильно тяжела. Я приготовила чай, сварила кашу и уговорила ее немного поесть, кормила как маленького ребенка, а она смущалась и плакала.
- Лариса, ну почему Вы не моя дочь?
- Это потому, что я Ваш друг! Разве плохо?
- Что Вы! Очень, очень хорошо.
Она берет мои руки, прижимает к груди и ласково, совсем не по-дружески, по матерински целует.
Так и засыпает спокойно, но ненадолго, очередной приступ боли грубо и бесцеремонно прерывает целительный сон.
Боли в области живота становятся сильнее. Я глажу Людмилу Борисовну по волосам, протираю мокрый от испарины лоб.
- Что, моя хорошая, совсем худо?
- Совсем.
Отчаянье как блокатор парализует действие, поэтому выхожу на балкон, чтобы выплеснуть слезы и собраться с мыслями, нужно как-то бороться, если не со смертью, то хотя бы с болью.
Прохладный воздух и звуки живой улицы помогают прийти в себя. Вытираю мокрые щеки и смело шагаю обратно в комнату.
-Людмила Борисовна я поняла, от боли в животе можно избавиться, мы будем делать клизмы!
Как ни странно, простой медицинский прием оказался очень действенным и принес явное облегчение моей подопечной.
Боли стихли, снотворное и укол обезболивающего помогли ей спокойно уснуть, а я тихо, на цыпочках, вышла из квартиры, чтобы успеть поцеловать перед сном другого, так отчаянно нуждающегося во мне маленького человека.
А утром снова:
- Лариса, я умираю…
- Еду.
Снова вжимаю в пол педаль газа, и не оглядываясь на камеры и штрафы, лечу к своему дорогому другу, я успею, я стараюсь, я должна…
Ситуация оказалась не настолько критической, как казалась мне по дороге. Просто осмелевшая болезнь убила в человеке последние остатки сил.
В результате, простая попытка встать утром с кровати и дойти до туалета привела к падению.
Она очень старалась подняться без посторонней помощи, но в ее состоянии это было практически не возможно.
Каким-то чудом смогла дотянуться до телефонной трубки и позвонить соседям, а тут и я примчалась на помощь, посадила в кресло и постаралась хоть как-нибудь поудобнее устроить ее постель, или ложе, а если честно, ни то и не другое.
Старый, раскладной , малогабаритный диван, уже не был пригоден для сна, поэтому на него кривенько и косо водрузили высокий, видавший виды матрас, а венчал это сооружение еще и наматрасник.
Не кровать а «ложе», даже здоровому человеку встать или лечь на эту конструкцию было бы не просто, а как с больным суставом, который просто врос в кости таза и восемь лет терзал непрерывной болью, а еще скелет, пронизанный метастазами, не удивительно, что она упала.
Нужно поменять белье, я открываю шкаф и перебираю старые застиранные простыни.
- Ларис, возьмите махровую, она поудобнее.
- Но, она совсем износилась, вся в дырочку как решето.
- Да бог с ним, зато не сползает, стелите.
Устроив свою Людочку поудобнее, приношу ей лекарства и готовлю еду, просто толченый отварной картофель и детские консервы с перетертой говядиной, больше ничего нельзя, сейчас нужна строгая диета.
Приехала из Новочеркасска Вера, они с Людочкой вместе учились и смогли пронести любовь и преданность друг к другу через всю жизнь.
Я получаю возможность на несколько часов отлучиться, чтобы попасть на работу и решить ряд неотложных проблем.
Возвращаюсь как можно быстрее, боюсь что Верочке будет физически тяжело помогать Людмиле Борисовне подняться, мне тоже не просто, но я все-таки гораздо моложе, поэтому сильнее.
Мои девочки справились, Вера в прихожей украдкой вытирает слезы и обещает приехать, как только понадобится ее помощь, несмотря на то, что живет в другом городе.
Обнимаемся как родные, хотя встретились впервые, как жаль, что по такому печальному поводу.
Четверг, в противовес моим отчаянным усилиям облегчить состояние женщины, приготовил свои козни.
Позвонил из Испании сын, я сидела рядом и видела, как меняется выражение ее лица, глаза наполняются слезами.
- Господи, Людмила Борисовна, что случилось?
- Боря ругался, спрашивал, что это я тут устроила из за банального дисбактериоза, обещал, если не справлюсь с желудком до субботы, сдать меня в инфекционное отделение.
Она отвернулась и долго плакала, а я сидела словно в ступоре и не знала, как утешить эту хрупкую в своей беспомощности, бесконечно дорогую мне женщину.
Ложусь рядом, обнимаю как можно сильнее, чтобы она почувствовала, что я здесь, совсем рядом, и тихонько шепчу на ухо о том, как все мы ее любим и друзья, и внуки, и конечно сын.
Просто Боря мужчина и не может говорить о главном правильно, он наверняка хотел подбодрить и показать, что готов действовать как только приедет, просто не нашел нужных слов.
Опять вытираю слезы, целую мокрые щеки и пытаюсь передать ей всю свою любовь, но этого мало, а нужно всего одно доброе слово, только не мое, его должен был сказать сын.
Давление упало, скорая, уколы, таблетки, снотворное, уснула… спокойно и ровно, дай бог ей сил продержаться до утра.
Пятница. Двери открыли соседи, Людмила Борисовна лежит в постели на большой клеенке, а я слушаю рассказ о событиях прошедшей ночи.
Она проснулась около двух часов ночи и пыталась встать с кровати, получалось плохо, а необходимость подступала.
Женщина занервничала, попыталась рывком поднять непослушное тело, поднявшись, сразу рухнула навзничь от потери сознания и несколько часов пролежала на холодном мокром полу.
Очнулась от пронзительной боли и долго ползла к телефону, пришлось опять беспокоить соседей.
Оля пришла сразу, открыла двери своим ключом, долго возилась в бесполезной попытке поднять обессилевшее тело, не получилось, и Ольга позвонила внуку Людмилы Борисовны младшему Боре. По ночному городу
красавец аспирант промчался быстро, легко поднял еле живую бабушку, помог обмыть, переодеть и… уехал.
Снова и снова она рассказывала о событиях ночи, не в силах справиться с эмоциями от пережитого ночью кошмара, а я закипала от злости, ну почему…? Почему, ее бросили?
Почему оставили погибать в холодной пустоте одиночества?
Отчаянье и злость придают сил, я поднимаю измученное тело и рывком вытаскиваю противную холодную клеенку.
- Ничего, моя хорошая, сегодня Вы будете спать спокойно, я никуда не уйду, проведу эти сутки возле Вас, не прогоните?
- Господи, Лариса, а как же ваш ребенок? Вы не можете сидеть возле меня сутки, я же вижу, как Вы разрываетесь.
- Не волнуйтесь, бог очень умный, все будет хорошо.
- Хорошо? Но…
- Вы, встревожены, почему?
- Лариса, я очень боюсь субботы, мы с Вами так старались, ждали детей, а сейчас я понимаю, что будет только хуже, Боря не поверит, что во мне не осталось жизни, он не станет помогать…, не станет…
Мы пережили пятницу. Мои усилия не прошли даром и Людмиле Борисовне стало получше, она послушно принимала лекарства и понемногу ела.
Желудок удалось стабилизировать, а боли свести на нет, при помощи рекомендованных врачом скорой уколов.
Вечером она потянулась за пультом и даже немного смотрела телевизор, а я тихонько сидела рядышком и боялась спугнуть это робкое счастье, неужели мы справились, неужели получили всего один маленький шанс выжить.
Радоваться было страшновато, впереди ночь, обычно именно в это время суток болезнь наступала и давила хрупкое тело с особой наглостью. Хорошо, что я рядом, а утром опять приедет Вера, иногда так бывает, что другой город оказывается ближе, чем соседняя дверь.
Вот такой излом пространства, а может человеческой души?
Уже утро. Суббота залила солнцем и без того желтые листья, где-то там за окном сонную тишину выходного утра тревожит громкое ворчание автомобиля, уже минут двадцать хозяин машины мучает явно неисправный двигатель.
Вот зачем шуметь, сейчас разбудит мою Людочку, а жаль, ведь она так спокойно и крепко спала этой ночью. Просыпалась всего несколько раз, спросить, почему я не ложусь, и опять проваливалась в сон.
Я знаю, что давно должна бежать, но не решаюсь оторваться от родной души, волнуюсь, вдруг Вера задержится, а будить не хочу, жалко прерывать такой сладкий сон. Сегодня прилетает Борис, надеюсь он справится, надеюсь поможет.
Людмила Борисовна позвонила мне вечером и рассказала о том, как приехал сын и с налета рывком поднял ее с кровати.
- Что ты, Люда, здесь устроила? Публики тебе не хватает? Твой главный врач психиатр, если не справишься за три дня к нему и отвезу, пускай снимает твою депрессию! И что значит неудобная кровать? Я что, должен сейчас кучу денег потратиь, а какой в этом смысл?
Борина жена поправляла сбившиеся простыни, а слабенькая Борисовна беспомощно висела на руках сына и за малым не отдала богу душу. Сопротивляться такому натиску она конечно не могла.
- Лариса, он монстр! - шептала украдкой в телефонную трубку Людмила Борисовна и тихонько плакала.
И все, она сломалась, полностью потеряла волю к жизни.
Ее подвел, предал человек, которого она беззаветно любила , и эта ситуация уничтожила последние остатки сил, последнюю искру жизни в измученном теле.
Она катастрофически быстро начала слабеть, и уже не могла говорить по телефону.
Детям не хотелось возиться с больной бабушкой и они быстренько наняли сиделку.
Я звонила, просила сиделку приложить трубку к уху подруги и говорила о том, как много она для меня значит, как сильно я ее люблю. Бесполезно! Она угасала.
Я помчалась к ней сразу, как только смогла вырваться из своей беды. В маленькой квартире народа было много: сиделка, сам Борис, его жена, внучка.
Я подошла к Людмиле Борисовне, женщину было не узнать.
Боря откинул одеяло и неожиданно ткнул пальцем в надутый живот матери, она вскрикнула, открыла глаза и посмотрела на всех совсем безучастно.
- Вот это мне не нравится. Все, я поехал в сауну, - бросил в сторону жены Борис и ушел.
Я очень просила жену Бориса пригласить в дом священника, а Таня сопротивлялась и говорила о том, что Боря даже слышать об этом ничего не хочет.
- Таня, она очень тебя любит! Помоги ей, сделайте так, как хочет она. Это важно! Она просила об этом. Неужели вы не видите, она умирает!
На следующий день Борис, словно проснувшись, приступил к активным действиям. Людмилу Борисовну погрузили в скорую и целый день возили по городским клиникам в бесполезной попытке пристроить в больницу. Не вышло, и вечером к ней пригласили священника. Это стало просто маленькой победой.
Дни сливались в одну тревожную бесконечность. От сиделки я узнала, что больная практически перестала есть и все чаще стонет, а иногда даже кричит.
Друзья по кафедре предлагали принести сильные обезболивающие, они остались у коллеги после смерти тяжело больной матери.
Боря думал, тянул время, но брать ампулы не спешил, а мама кричала. Я тоже не выдержала и позвонила Борису, он пообещал в ближайший понедельник заняться оформлением специальных обезболивающих, через районную поликлинику.
Прошло еще несколько тревожных дней, и неожиданно Боря позвонил сам:
- Лариса, я не смог оформить обезболивающие для мамы, в поликлинике изменились правила оформления и сделать это официально практически невозможно.
Люда в последнее время сильно кричит, поэтому я принял решение поместить ее в хоспис.
Она просто нереально кричала, пока ее везли, а там мне очень повезло, мы успели занять последнее муниципальное место.
Людой сразу занялись врачи, и случилось чудо, она пришла в себя, улыбнулась, порозовела, это такое счастье.
Сегодня уже нет смыла ехать, а завтра можете ее навестить. Она в сознании, всех узнает, посетителей пускают с девяти утра и до восьми вечера.
Что значит, нет смысла ехать? Тем же вечером, я погрузила детей в машину и помчалась в сторону хосписа.
Добиралась долго, оказалось, что к этой больнице ведет самая разбитая дорога в городе.
Ехала медленно, осторожно переползая из ямы в яму, не удивительно, что Людочка кричала по дороге, такая тряска разобьет даже здоровые кости.
До хосписа добралась уже в темноте, и бесконечно долго терзала кнопку звонка у ворот больницы. Пустили. Странное место.
Внутри глухой плотной тишины предсмертного ожидания, приглушенный свет, бесшумный персонал словно скользит по палатам, редкие стоны, хрипы, все.
Я не пойму, почему мне так страшно? Ответ находит меня сам, здесь нет звуков жизни, как в простой больнице.
Здесь только тихая предсмертная тишина, но где же Людочка?
Неожиданно, как из под земли, появляется мужчина:
- Вы к кому?
- Я к Олехнович, ее положили сегодня.
- А, я понял, пойдемте.
Моя Людмила Борисовна лежит на очень удобной кровати, с приподнятым изголовьем в чистенькой белоснежной постели.
Я беру ее ладонь, подношу к губам, она чувствует, открывает глаза и не громко, сдавленно кричит, сжимая мою руку.
Неожиданно затихает, снова закрывает глаза, и видимо проваливается в глубокий медикаментозный сон.
Я не могу больше сдерживать слезы. Падаю лицом на ее ладони и горько, безудержно рыдаю, от всего сердца прося у бога облегчить ее страдания, целую и ухожу без малейшей надежды увидеть ее еще раз.
Как хочется верить, что она не понимает, где находится. Больше всего на свете она не хотела умирать в больнице. Только дома, среди детей и близких.
Восемнадцатого октября в семь часов десять минут утра Людмила Борисовна Олехнович умерла.
Я уверена, что встретила она смерть как доброго друга и по собственной воле ушла с ней.
Муниципальную кровать она занимала всего два дня, а уже девятнадцатого октября в церкви на Братском кладбище провели обряд отпевания.
Совсем недалеко от института, в котором прошла вся ее настоящая жизнь. Об этом она успела написать книгу «Тридцать пять лет естественного счастья».
Небо крупными каплями билось о скользкую ткань зонта, брызги хаотично разлетались в разные стороны и совсем намочили красивые, необычно сиреневые бутоны роз.
Это были самые роскошные розы, которые удалось найти. Хорошо, что отпевают в церкви. Она любила церковь. Много людей, все достойно и правильно, но…
Пока прощались с телом, я подошла к батюшке и спросила, можно ли положить цветы в гроб, чтобы они остались с ней. Священник посмотрел внимательно и сказал:
- Можно, сейчас я насыплю землю, и вы положите этот букет. Пусть будет с ней.
Шесть крупных, необычно сиреневых роз легли на белое.
Красивая женщина ушла в иную жизнь, с красивыми цветами, словно актриса вышла с букетом из театра навстречу своим поклонникам.
В последний путь ее, как настоящую приму, провожали аплодисментами и криками «Браво».
Это было так правильно, так уместно. Великий учитель, педагог самой высшей пробы ушла, преподав мне последний очень важный урок. Уходить нужно красиво, под аплодисменты и крики «Браво»!