Мои руки ничуть не дрожат. Я медленно поднимаю винтовку, поправляю очки. Долго и тщательно целюсь. И отчётливо вижу тонкие губы, аккуратную щёточку усов, нос с горбинкой и глубоко утопленные глаза. Я хочу одним выстрелом снести ему череп, потом подойти, наклониться, надеть перчатки, взять вязкие и ещё тёплые мозги и промыть их в холодной быстрой речке. Там, за чинарами, на берегу, покрытом мелкой галькой…
Но я стреляю в сердце. Опускаю винтовку и выхожу.
Я выхожу из вагончика тира с потускневшей, замытой дождями вывеской. Парк аттракционов почти пуст, хотя день – воскресный. С пляжа, который просвечивает сквозь ряд ровных сосен, доносятся визг и крики. Жара…
Вещей у меня с собой нет. Ничего, кроме обычной женской сумки, больше похожей на торбу. Я снова вернулась в свой город.
Я вошла в квартиру и села на продавленный диван с протёртыми подлокотниками. В кухне, с долгими интервалами, из крана размеренно капает вода. Большое ржавое пятно с ровными краями обозначило время, пока этот дом ждал меня. На столе – слой пыли, а мутные стёкла показывают летний день и крошечную площадь, застывшую в истоме июньского дня.
На дне заоконного пространства – идиллическая картинка: высокий мужчина в светлой рубашке, вокруг него с лаем носится небольшая собака, похоже – миттельшнауцер…. И девочка лет пяти, с косичками, в голубой панаме и васильковом сарафане, хлопает в ладоши, смеётся и подпрыгивает на месте. Из магазина выходит женщина. На ней льняное короткое платье, и на крепеньких ножках – белые открытые туфли из ремешков. Мужчина наклоняется к её щеке, касается быстрым поцелуем, а потом берёт под руку.
Сразу, с первого взгляда, я поняла: это ты. И лишними были и быстрое метание в прихожую, и поиски очков в сумке, а потом – одним махом, всё содержимое – на пол. В очках размытая картинка приобрела чёткие очертания, и я поняла, что – не ошиблась.
Так быстро идёт время…. И я думаю: каким ты стал?
Тогда, двадцать пять лет назад, ты казался выше всех. Мне – четырнадцать, тебе – девятнадцать. Я только смотрела на тебя и слушала…. Два часа, или – полтора? Через полгода мне удалось достать твой адрес. Ты служил в армии. Из института исключили. Подруга сказала шёпотом: «за антисоветскую пропаганду».
Я написала тебе триста двадцать писем. И сейчас всё яснее вижу, как в прохладе секретного кабинета начальник Особого отдела вскрывает очередное письмо.
Он откидывается на стуле, начинает читать….
Тонкие губы кривятся, он разглаживает аккуратно подбритые усики…
Серые, глубоко посаженные глаза, ещё раз пробегают неровные строчки слов о любви.
Потом он достаёт картонную папочку, вкладывает туда моё письмо, тщательно, на бантик, завязывает серые верёвочки. Потягивается…. Идёт в офицерскую столовую и пьёт крепкий чай с твёрдым печеньем, похрустывающим на ровных белых зубах.
Я выхожу на балкон, делаю из вырванной страницы самолётик. Он садится ровно посередине маленькой площади, а потом его подхватывает ветер и уносит.
Продолжение http://www.proza.ru/2012/12/06/414