Нет, не получается у меня вынести за скобки личную жизнь. Вместе с нею уходит в сторону и эпоха, которую мы проживали.
Самое интересное пока не началось, а только носилось в воздухе…Страна разваливалась, но тихо, бесшумно, и только в газетах стоял невыносимый треск от коммунистической болтовни, да на политзанятиях во всех учреждениях советские граждане доказывали друг другу преимущество нашей системы перед загнивающим Западом и бандитской Америкой.
Пока Запад загнивал, а Соединенные Штаты бессовестно «навязывали свой образ жизни всему миру», мы гордились своими успехами во всех областях науки, техники, образования, медицины (всего не перечесть!), и особенно в области ракетостроения и покорения космоса… А поскольку Днепропетровск был одним из центров ракетостроения, да еще с маниакальным упорством выращивал и поставлял для Москвы партийных вождей, мы должны были на собственной шкуре ощущать все блага замечательной системы. Родина Ильича №2 (для непонимающих – Леонида Ильича), хоть и умершего два года назад, пока еще снабжалась вареной колбасой двух-трех сортов, цыплятами-табака, плавлеными сырками, сливочным маслом, кефиром и серебристым хеком. Вместе с вождем уплыли в небытие колбасы копченые, сыры голландские (нескольких сортов), свиные окорока и прочая роскошь – в виде полусухих болгарских вин, рыбных консервов из Прибалтики и торта «киевский».
Правда, витрины еще хранили муляжи этих продуктовых фантомов, которые тщательно протирались и обновлялись.
А в окрестных городах и рабочих поселках только муляжи и остались. Так что жителям этих мест приходилось устраивать экскурсии в областной центр, чтобы добыть еду для пропитания семьи.
Вот какую запись я обнаружила в девнике за 29 ноября 1984 года.
« Как хорошо, что я работаю вечером! Сколько всего можно сделать днем! Жаль только, что делаешь не то, что хочется. Холодильник опустел, нужно идти на охоту за продуктами. Сейчас главными охотницами в семьях стали бабушки-пенсионерки да те, кто работает вечерами, как я. Как нам повезло, что Леонид Ильич родился и вырос по соседству! Родина вождя не должна голодать! Приезжие балдеют от наших красивых витрин. Но ведь муляжами сыт не будешь, а добраться до настоящей еды можно только выстояв очередь.. Да не одну! Нельзя рисковать: колбаска может закончиться перед твоим носом, а в одни руки и так дают 300 граммов, не больше!
И вот каждый (каждый!) занимает сразу три очереди, к трем продавцам, и одну – в кассу. И начинается великое движение в тесном помещении лучшего магазина со сладким названием «колбаса». Есть еще один, самый большой гастроном, Центральный, но в нем преодолеть пространство несколько раз очень трудно. Так что я хожу в тот, что между улицей Ленина и Короленко. Ведь ты должен перебегать из одной очереди в другую, чтобы тебя не забыли, а глазами в это время шарить по другой очереди, из которой ты только что выпал. Желательно – на короткий срок, иначе тебя забудут ТАМ! Волшебную фразу « я тут стояла!» успеваешь произнести раз десять, если не хочешь услышать ехидное «вас тут не стояло!».
К кассе подходишь уже взмыленная, как загнанная лошадь, и заветный чек означает победу, но ее еще надо подтвердить!
– Касса! – орет продавщица через весь магазин, – «молочную» не выбивайте!
Ладно, мы люди не гордые, съедим и «отдельную». Начинается подсчитывание замены – на месте, ведь цены разные. Пока продавец с тобой договаривается, чем заменить («Может, ливерную возьмете? Ее получится больше! Нет? Так что вам давать, женщина? Какая вы капризная!») очередь бурлит от негодования:
– Женщина, не задерживайте продавца! Берите что дают!
От ливерной осталось одно название, она явно готовилась из отходов производства…
И тут мне повезло! Не хватило колбасы молочной, зато я узрела за весами явно припрятанные продавщицей толстенькие сардельки и попросила их вытащить из заначки. Покрасневшая от злости девица молча швырнула на весы четыре связанные сардельки – под беснование очереди:
– Позовите заведующую! Почему на прилавке нет сарделек? Безобразие!
Вот они – радости развитого социализма! Я еле ноги унесла из магазина!
Завтра надо будет раздобыть хотя бы кости для борща…»
Читаю это и вспоминаю случай драматический , который многим стоил здоровья.
В один из таких походов за продуктами забежала я к старшей сестре, Нате, на работу. Был перерыв, и все обедали – прямо на рабочих местах, возле кульманов. И вдруг кто-то нарушил эту идиллию, заглянув в комнату с радостным криком:
– Девочки, носки выбросили! В Цуме!
Да, тогда не продавали вещи, а выбрасывали, хотя смешно звучит, когда речь идет о дефицитных вещах! Как можно выбросить то, за чем все гоняются?!
Боже, что тут началось! Надо успеть до конца перерыва занять хотя бы очередь, чтобы потом бегать – выстаивая за себя и других. С работы же не отпустят! Благо - универмаг центральный под носом!
И я поскакала в это заведение.
– Папе тоже возьми, – попросила Ната. – У него сорок первый размер, не забудь.
Очередь за мужскими носками тянулась через все этажи по главной лестнице – на последний. Ничего себе! И ни одного мужчины! Толстенная змея с множеством женских голов медленно ползла по ступенькам, и головы возбужденно переговаривались:
– Не знаете, все размеры есть?
– А сколько пар дают в одни руки? По три?
– Ой, а у моих мужиков давно все кончилось! Вяжу из простых ниток, представляете?
– И я пробовала – не получается! Из шерсти умею, а вот из катушечных… это как, подскажите!
Сверху спускались счастливые обладатели трех пар, тут же радостно демонстрируя товар:
– Смотрите, такие есть, черные, и такие, в полосочку!
– Господи, зачем мне полосочка? Хоть бы черных хватило!
Я в этой толпе достигла уже второго этажа, когда раздалось паническое:
– Женщины, кончился сорок четвртый размер!
А мне нужны сорок второй и сорок первый. И я поднимаюсь под небеса, пока еще окрыленная надеждой, но другие, кому не достался нужный размер, стоят все равно. Ведь у каждого родня есть и знакомые! Экипированный трусами и носками мужчина – это полноценный мужчина, воин! Строитель коммунизма!
Я почти достигла уровня третьего этажа, где очередь уже плавно текла по ровной поверхности, и больше не было риска свалиться с лестницы. И вдруг раздался крик:
– Кончился сорок второй!
И тут кто-то, решивший повернуть назад, не рассчитав силы, повалил нижестоящего товарища по борьбе за дефицит прямо на ступеньку, под ноги другим. И те не удержались. Очередь с истерическими воплями стала валиться с ног, увлекая и меня. Надо было дотянуться до перила лестницы, чтобы мощный человеческий поток тебя не подмял, как других.
Никогда не забуду этого животного страха, который возник где-то в животе и поневоле вылился в крик:
– Да держитесь же! Что вы делаете?!
Откуда и силы взялись в моих слабых от природы руках! Обвал продолжался – катился сверху вниз, а там уже кто-то рыдал от боли, поломав какую-то конечность.
– Дайте пройти, дайте пройти! – кричали сверху те, кому не хватило и сорокового размера. – Остались только детские, люди!
Многие, как и я, вцепились в спасительные перила так по-обезьяньи крепко, что потом не могли разжать пальцы…
Ушла я живая, целая, но без носков.
Я всегда боялась толпы, давки, но с тех пор боюсь и обычных очередей…
Вот, хотела писать о курсах, а написала о кое-каких достижениях развитого социализма с почти человеческим лицом.
Интересно, а где доставал свои носки генерал?
Понятно, что так называемая личная жизнь, семейная, была для меня важнее всего. Но среди моих знакомых не было ни одной женщины, посвятившей себя только семье. Работали все! Прожить на одну зарплату было невозможно. Позволить себе не работать могли только жены высших научных работников, партийных функционеров и рабочих высокой квалификации.
А как часто проблемы на работе определяли семейную атмосферу!
Мы жили скромно, из-за денег никогда не ссорились. Оба выросли в не избалованных большими деньгами семьях. Знали, что такое нужда. Оба критически относились ко всему, что происходило в стране. Муж был беспартийным, а потому, хоть и считался хорошим специалистом, выше начальника отдела подняться бы не смог.. Был заместителем главного технолога на заводе металлоконструкций. Получал 120 рублей. А я – вдвое больше. Думаю, его это напрягало. Ведь он работал больше меня, сильно уставал. Завод был далеко от дома…
Да, потерять работу на курсах было страшно не мне одной. Все мы в конце учебного года писали заявление об увольнении « в связи с окончанием работы курсов», а в начале октября – о приеме на девятимесячные курсы. Дальше следовали еще трехмесячные и одномесячные – летом. В стаж летние месяцы не шли. Наши трудовые книжки лежали в отделе кадров университета.
Словом, положение здесь у каждого было шаткое. В любой момент ты мог оказаться без работы, если тебя, весной уволенную, просто не пригласят на работу осенью.
На особом положении были работники кафедр, которые просто подрабатывали на курсах. Конечно, кандидаты наук хлеб у нас, почасовиков, не отбивали. Чаще это были аспиранты или молодые, пока не остепененные преподаватели, куда менее опытные, чем наши зубры, отпахавшие на курсах много лет и знающие программу куда лучше молодняка. Однако начальство перед «кафедралами» виляло хвостиком – совершенно не понятно, почему. Неужели надеялось, что от тех зависит злополучный «процент поступаемости»?
Почасовики и «кафедралы» пересекались только в пространстве курсов, и очень редко - в общении.
Вообще же, назвать коллективом моих коллег по курсам я не могу. Даже редкие педсоветы, с помощью которых завуч, Валерия Ивановна, пыталась вбить в головы своих подчиненных общую идею и объединяющие цели, были не в силах превратить толпу приходящих на занятия педагогов и уходящих домой – в коллектив.
Зато все кучковались. По парам или тройкам. Сейчас бы это назвали тусовкой.
Наша троица – я, Нина Ивановна и Валентина Федоровна – сложилась давно и была пока нерушимой. Остальные кучки возникали и распадались незаметно для окружающих. Меня такая общая анархия устраивала. Я не большая любительница коллективов. Мне нравится тесная дружба вдвоем и не очень тесная – втроем.
продолжение http://www.proza.ru/2012/12/06/1999