- Любовь — это такая страна, где награждают за выдуманные достоинства и казнят за гипотетические преступления.
- Выдуманные... мужские, ха!.. Любовь — это уникальный способ добычи жидкости трением.
- Первобытный. Даже раньше, чем огня.
Соавторы пишут довольно романтическую драму, сами это понимают, но, будучи стихотворцами, отходить от замысла не желают, поэтому пытаются цинизмом реплик снизить уровень условности конфликтов. Заодно и показать, в том числе — и друг другу, что не уходят от реальности, а только пытаются ее обобщить.
В комнате царит лак, его цвет и запах. Лето, желтый интенсивный свет проник сквозь распахнутое окно под крышей пятиэтажки, радостно сгущается на свежеокрашенных поверхностях. Пока домочадцы не вернулись с юга, надо успеть и кривые полы покрыть модной в те 80-е годы плитой ДВП, и книжные шкафы построить. Плотницкие и столярные работы, за которые соавторы взялись с таким же дилетантским пылом, как и за драматургию, подходят к концу, настало время краски и лака. А заодно хозяин и его временный постоялец добивают свою первую общую пьесу - «Белую змею».
На разложенном диване разбросаны листки с просвечивающими слюдяными пятнами от перекусов на скорую руку и со стрелками переходов на тыльную сторону. Соавторы пробуют реплики на зуб, не всегда понятно, относятся ли фразы к тексту или просто — обмен возникающими мыслями. Пока один макает кисть в баночку и мажет, не забывая предлагать варианты, другой, полулежа на диване, записывает.
- Фу, Юсуф! - от прохождения этих звуков щеки гостя делаются еще круглее. - Мы с такими фразами в какие-то пошлые дебри лезем, а ведь там, на трассе, все просто. Ты же сам рассказывал про газопроводчиков, как ревнивый мастер под вагончиком подслушивал.
- Да, такое он не мог услышать, а услышал бы — не понял... Хотя что-то похожее подумать мог бы, пусть и не такими словами. Реплики для меня самое трудное, - и хозяин неожиданно для себя благодушно ухмыляется. - Это что, а вот когда мы с Айраткой и Гидрой лудили мюзикл под музыку Сасанова... ну, ты был на прослушивании в театре и видел, что временами вообще позор выходил... кроме текстов песен, разве что... До сих пор помню: «Скоро день, как я тебя увидел, скоро ночь, как я тебя узнал, скоро утро...» - пропел он на непонятную мелодию. - Так вот, как-то раз часу к третьему ночи Славка-Гидра предложил, чтобы перейти от одного эпизода к другому - сменить репликой тему, и в очередной раз начал фразу с «Да...». А мы к тому времени уже заметили и обсудили, что для демонстрации непринужденности заставляем наших героев каждую поворотную реплику начинать: «Да, ты знаешь...» или похоже. И я вдруг заорал: «Да без да!». Сами стали на каком-то птичьем языке говорить и думать.
И тут же подумал: «Так что и с его простотой надо бы поосторожнее».
- А кто же еще реплики придумывает? Не герои же наши.
Соавторы поняли, что идут по кругу самобичевания, и замолчали. Телефонный звонок прозвучал вовремя.
- О, Галия! Привет! Ты далеко? У Тамары остановилась? Да, перевел первые два. Можешь зайти, посмотреть. Тут у меня живет Бирбир. Какой, какой? Тот самый. Только Бирбир — это его псевдоним. Да не смущайся, он человек простой. Гений, говоришь? Не знаю, можешь в лицо ему об этом сказать. Идти до нас так...
А потом уже соавтору:
- Ты ее, наверное, читал? А я взялся переводить, посмотри, что получилось. Она перед тобой робеет, хоть и профессиональная танцовщица. Но придет. Покормим гостью из Стерлитамака. Все равно хватит лачить... а слово-то какое, вурдалачить! — иначе спать нельзя будет, пусть хоть немного проветрится.Этот запах разрывает ноздри.
Бирбир довольно долго смотрел переводы:
- Вот... Красиво, конечно. Но ты усложняешь, слишком много контекста, в тюркской поэзии нет таких многослойных образов. Хоть Галия и татарка, а не башкирка, наши еще проще пишут, но и у нее нет намеков на что-то более важное, чем прямо сказано.
- Ну прости, я же из общего контекста исхожу, а не из ее личного. И если намекаю — только на возможное развитие образа. Ладно, главное слово — заказчику.
Галия пришла, стеснение преодолела быстро, но почтение осталось. Хотя она и была старшей в компании, но считала какой-то свой рейтинг. А может, чисто восточное — подчеркивать уважение к мужчине. Разговор был длинный, Бирбир о себе говорил скупо, обсуждали стихи Тамары, Эдика, о присутствовавших вообще только вскользь. Потом все-таки — о ней, а от ее стихов перешли к их пьесе.
- Ну покажите!
- Там пока ничего не закончено, обрывки, сцены.
- Знаешь, мы лучше тебе замысел расскажем. Это всегда интереснее и короче получается, чем куски-то показывать.
- Тем более, нам самим замысел пока нравится больше исполнения.
- Значит, так. Зимняя пустыня, каменистая земля смерзлась, колонна связистов со скрежетом прокладывает кабель вдоль газопровода из Афгана в Душанбе.
- Это про войну?
- Нет, дело лет за пять до того происходит. Но как бы предвосхищает... Я сам тогда попробовал на кабелеукладчике работать, десять дней в тех местах по застывшим барханам на нем качался. Платформу кабелеукладчика цепляют к трактору, на прицепе катушка диаметром метра три, внизу — как плуг, только не сеют в борозду, а опускают толстый-толстый кабель. Плуг этот тянут сразу несколько тракторов...
- Как ты понимаешь, ничего этого на сцене нет.
- Ну да, я для общего представления.
- Представляю!
- ...И плуг вспахивает почву, слежавшуюся за много веков, разрезает спящих зимой змей, выворачивает древние монеты и горшки. В мехколонне, которая живет в вагончиках под песчаными бурями, люди совершенно разные. Бирбир вот предложил подчеркнуть, что тут и русские, и украинцы, и татары с башкирами, и местные — узбеки, туркмены. Да оно и на самом деле примерно так было. Только я-то уехал, а они там по полгода.
- Каждый из них по-разному смотрит и на пустыню, на соседей по вагончику, и на то, что выворачивается из земли. И поступает в быту, как велит национальная психология. Завхоз Галина Степановна, например, командует и приворовывает, бульдозерист Рифкат пашет и права качает, шофер Мидхат молчит, а потом пропадает, мастер Коля пьет и фантазирует...
- Такая лениво работающая модель нашего общества, замкнутая на одно дело в безмерном пространстве. Трактористы, шоферы, поварихи, снабженцы, прораб... Любови, страсти — в национальном преломлении.
- И вдруг натыкаются на огромную закопанную статую Будды, которой почти две тысячи лет. В ней все их загадки и отгадки. Согдиана, древние цивилизации, центр Азии, откуда многое у нас, да и не только у нас, пошло.
- Так почему «Белая змея»? Газопровод?
- Не, он черный от изоляции. Это предание: нельзя тревожить мать всех змей, старую, большую, белую. А они ее разрезают. Разбудили безжалостную природу. И древняя согдийско-афганская муть полезла наружу.
- Муть-не муть, но полезла... А потом Аму-Дарью, главную белую змею, танки перешли. С тем же успехом.
- Вы сами такое предание придумали!
- Ну... почти. Не умеем мы писать бытовуху. Бирбир предложил священную змею разрезать, когда я ему про Афган сказал, что там эсэсер пытается сделать себе харакири ржавым консервным ножом.
Не удержались, все-таки показывали написанные куски, хозяин и гостья иногда смеялись над неловкостями. Без привычных очков черные, большие, но бритвенного разреза, глаза Бирбира были непроницаемы, брови подняты, как-будто удивлялся. Как все-таки ему шло прозвище ББЗ — Большой Башкирский Заяц, похож на мульти-богатыря из олимпийской серии «Ну, погоди!». Еще он напоминал статую Будды. Карие глаза Галии даже при улыбке смотрели извиняюще-вопросительно. Потом готовили ужин, хозяин сбегал за бутылкой, немного выпили...
- Ну куда ты пойдешь? В общагу? Зачем, у нас вон детская пустая, а мы с Бирбиром спокойно на этом диване уместимся.
- Нет, мальчишки, Тамара ждет.
- Ничего, так и тебе, и ей будет удобнее.
Уговорили, к поздней темноте разошлись по комнатам: мальчики направо, девочка - налево. Постоялец отвернулся и неслышно дышал. Хозяин все-таки счел должным проговорить ситуацию.
- Ты думаешь, она не обидится?
- На что?
- На невнимание. Она же познакомиться с тобой от Тамары приехала.
- Ну-у, скажешь.
- Она на тебя как на живого классика смотрит.
- Ну и что?
- Может, мечтает проверить, насколько живой?
- Что, вот так вломиться к человеку?
- А не вламывайся, постучись.
- Не провоцируй.
- Зуб даю — она об этом думает.
Бирбир прошлепал по свежекрашенному полу. Минут через двадцать вернулся, тяжело дыша. Опять отвернулся. Хозяин постучал по спине пальцем, спина была холодной, как у тюленя.
- Не обиделась?
- Засмеялась, сказала, что я хулиган.
Утром Галия летала птичкой, Бирбир молчал. Галия уехала. Кончились летние каникулы, семья вернулась с юга, Бирбир продолжил свое странствие по знакомым, друзьям и общежитиям. Его охотно печатали, когда он предлагал что-то, но платили мало. Жилья своего не было, даже когда с успехом пошли его пьесы, сначала — в кукольном, потом — в драме.
А «Белая змея» в русском театре не понравилась, может — слишком на многое замахнулись, может — монотонной скороговоркой написали. Может - характеры не вышли, вместо индивидуальности получив тогдашние представления о национальной психологии, может, наоборот — соавторы не решились (или сами глубоко не поняли разницу) эпически обнажить конфликты этих психологий. Казалось все ясным и простым: русские, татары, башкиры... Чего там! Мужчины, женщины — подумаешь! Раз навсегда обозначенные образы, как в классической восточной поэзии... В любом случае, видимо, — неумелые были драматурги.
О своих женщинах Бирбир не распространялся, только недавно из опубликованных воспоминаний одной подруги стало известно о его длинном романе. Из ее же текста выявилась и основная причина его холостяцкой жизни: он хотел жениться только на башкирке, а они, готовые разделить его странствия, все не попадались. В какой-то степени, он стал заложником своей постоянной мысли, своей системы отношений, приверженности национальной культуре. Поэтому, наверное, не закрепились и его отношения с татаркой Галией. Хотя литературно (и человечески) близкими они оставались до самой его ранней и неожиданной смерти.
Ему предложили от Союза писателей курировать литературу в Стерлитамаке, служить там главным башкирским письменником. Наверное, не все его встретили так тепло, как Галия. Было чему завидовать: успех в сравнительно молодом возрасте, фундаментальные знания, ценимый Литинститут за спиной, свобода суждений, свой яркий стиль. Зависть, как основной двигатель маленьких творческих сообществ, еще более усилилась и стала разводить его с сотоварищами, когда ему вдобавок и квартиру дали. Это было его первое в жизни свое жилье. Галия уверена, что зависть и квартира его и погубили.
Если суммировать ее горячий и путанный, с экивоками, рассказ при случайной встрече через много лет, то получится, что и не пил он вовсе так сильно, как ставилось в официальную причину его смерти. А отравили его. Пищевод был весь сгоревший — что-то подмешали в питье специально. После смерти квартиру быстро «освоили»...
Как видим, были и более значимые события в жизни наших героев, но яркой картинкой, сбережённой от времени многослойным лаком памяти, остался этот летний день. А в нем — и наивная наглость самонадеянных литераторов, пишущих для всех, как для себя, и тревожные вопросы, которые они чувствовали тогда, но и сегодня не смогли бы на них ответить. И сама их молодость, вроде бы уже и не имеющая отношение к смерти вчерашней и завтрашней и жизни сегодняшней.
Полы, которые они в тот день «лачили», давно заменили новые хозяева квартиры, а шкафы остались прежними, переехав за полторы тысячи километров. Очевидно, они более фундаментальны, чем полы, несмотря на одинаковую с ними неумелую самодеятельность. На полке одного из шкафов (пониже, чтобы не надо было тянуться) среди книг, подаренных друзьями, стоит тоненькая тетрадка стихов Бирбира на башкирском языке.
А из всех переводов тех лет запомнился один. Вот он.
Виль Гумеров
* * *
Могильный камень плечи опустил,
как будто на степном водоразделе
застыл орёл и смежил дуги крыл,
устав искать невидимые цели.
Чья плоть связала камень и орла?
Летавший всадник недвижим в могиле.
Степь безымянный сон подстерегла
и маками своими опоила.
Закат полынный порох подожжёт,
но камень и тогда не шевельнётся -
он знает, что сгоревшее жнивьё
у ног его цветами развернётся.
Перевод Иосифа Гальперина.