Сева упал и почувствовал завядшую траву под своей щекой. Пряную, отсыревшую в утренней росе. Он не спешил открывать глаза: запах казался волнующим и знакомым. Он слышал приближение ритмичного шороха, прислонившись ухом к земле и приоткрыл глаза: цвет травы был буро-желтый, нелетний, незеленый! Не было этого мучительного зеленого цвета. Только матовая желтизна высокой соломы. Он услышал звук косы. К Севе приближался человек хозяйской поступью, отрезая желтую траву полукругами. Руки его крепко сжимали рукоятку. Снизу он казался огромным. Серая рубаха была расстегнута и подвязана. Я приподнялся на локтях и заглянул в его лицо.
-Отец?!- вырвалось у Севы жгучей радостью. Он огляделся кругом и узнал молодой сад. Через поле виднелся саманный сарай, с крышей из очереда, из хаты дымило, деревья стояли голые, чёрные, влажные, снизу по ним от самой земли поднимался туман, крепко цепляясь за нос. Сева был мокрый от росы.
Отец услышал его и остановил косу. На лице появилась его обыкновенная усталая улыбка, с которой он по-хозяйски оглядывал двор после работы. Он совершенно не удивился и тут же по доброй привычке принялся бранить сына.
-Дрыхнешь посреди моего покоса?
Сева посмотрел через межу на поле, где в августе колосится пшеница с синими васильками: поле было убрано и пусто, только основания соломенных стеблей вкривь и вкось выступали из черного чернозема.
Счастливый он снова повернулся к отцу.
-Я не помню, как пришел домой, отец, - признался он и посмотрел на него с просьбой объяснить, что произошло.
- Ты не пришел, ты только идешь, - улыбнулся отец. И в его загорелом, скуластом лице было столько знакомого, но Сева ничего не понимал. Как же это он иду сюда? Ведь он здесь! В месте где поле на два гектара до дороги на тракторную бригаду, где хата виднеется за яблонями и отец прямо перед ним, в серой рабочей рубахе...
- Как твои дела, Сева? - спросил отец.
-Все хорошо..., - отбрехался Сева.
-У тебя грудь прострелена: один глаз нормальный, а второй — полузакрытый, - прервал меня отец, - Твое лицо выглядит так, как будто ты завтра сойдешь с ума...
Сева вздрогнул. Ему стало неловко оттого, что отец раскрыл ложь с одной стороны, а с другой — сделалось тепло при мысли о том, что старика не провести, что от видит и чувствует его, как будто они никогда не разлучались.
-Меня убили, папа. Все кончилось. Я поиграл сам с собой и умер. И все это пустое. Все хорошо, папа. Только нет ответа на два вопроса — всего два вопроса. Кто я и что дальше. Как я, папа? Что будет дальше, папа?
-Ты успокоишься, если я скажу: тебя зовут Сева, и ты - мой сын?
Сева задумался. Это было для него неочевидным, что отец называет его сыном. Даже после того как он от него отрекся.
-Знаешь, отец... больше всего на свете я боюсь, что я непохож ни на тебя, ни на мать. Что я совсем другой... - протянул он.
Но отец расплылся от этой фразы в широкой улыбке.
-Как это славно.. - протянул он и задумался.
- Славно? Что же? - удивился Сева.
- То, что ты ну точь-в точь как я, - объяснил папа.
Сева уже совсем ничего не понимал, и папа стал говорить.
-Я точно такое же спрашивал у самого себя. Когда мне было 22. Только моего отца не было рядом и я говорил сам с собой как полоумный.
Сева вдруг представил себе, каким папа был, когда ему было так, как ему. Молодой, ловкий студент, снимающий комнату у пожилой еврейки на краю города... Он посмотрел на папу: сейчас он казался непохожим на него. Значит, папа как-то пережил это. И он захотел понять, как именно он это сделал.
- И сейчас ты уже не задаешь себе эти вопросы? - спросил Сева.
- Да, сейчас я перестал их себе задавать, - улыбнулся он.
-Почему?
- Потому что я счастлив.
-Значит, тот, кто задает себе эти вопросы несчастен? Так, папа?
- Да, он несчастен!
- Но тогда... будет ли счастлив тот, кто найдет ответы на эти вопросы?
- Сева, ты задаешь себе вопросы, на которые нет ответа
- Но как же перейти в состояние, к котором я не буду задавать себе эти вопросы?
- Ты хочешь быть счастливым, Сева?
- Наверное.. нет... не этого я хочу... Я просто... хочу знать... что это было кому-то нужно.. моя жизнь...
- Вопрос не в этом.
- А в чем? - не выдержал Сева.
- А в том, как вернуться обратно, в самое несчастие. Счастье, Сева, в нем засыпают. В несчастье - просыпаются. Это просто: жить и не задаваться вечными вопросами: пить свой чай, есть свой хлеб... Только так человек из птицы с крыльями превращается в свинью у кормушки. А ты лети, Сева! Лети! - и тут глаза отца заблестели, мне даже на секунду стало страшно.
-Хочешь, Сева, я поспорю с тобой, - продолжал он, - о том, что если бы ты остался жив, то лет через 30 ты бы оглянулся на это самое время, которое сейчас называешь страшным, и сказал бы, что это самое лучшее время? - и отец протянул ему руку, чтобы заключить пари. В глазах его блестел огонь. Сева как ошпаренный спрятал обе руки за спину.
-Я не буду спорить, отец. Я это знаю, - твердо отказался я, - Только счастье это слишком острое, слишком страшное. Как убийца с топором. Я это знаю, но я не знаю кто я! Кто я, отец?
Отец вытер рукавом серой рубашки лоб, протер лезвие косы соломой и без ответа стал косить, идя косой прямо на Севу.
-Отец!- спросил Сева. Отец шел на него и как будто не видел. Севе пришлось встать и отскочить от того места, где он лежал.
-Отец!!! - крикнул он взволнованно. За его косой вместо густой высокой травы оставались острые былины. Эти былины почему-то пугали Севу. Но в самом месте где он заснул трава была смята. Отец попытался ее срезать как следует замахнувшись, но коса шла вдоль прижатых стеблей, выходило, что она их попросту гладит.
-Видишь, Сева, траву, на которой ты спал, нельзя скосить,-приговаривал отец, - Не есть ли это ответ? Твой ответ, Сева, твой ответ...
И, обернувшись, он стал косить дальше, а Сева вернулся, обнял свою траву, прижался к ней лицом, стал вдыхать ее влажный, терпкий запах. Он обнимал ее и засыпал снова. А потом снова просыпался в поле, звал отца, но отца уже не было.