Арсений Тарковский и его дети

Геннадий Иваныч
Однажды я прочел в автобиографических записках Арсения Тарковского такую фразу,-
"Детей надо очень баловать. Я думаю, это главное. У детей должно быть золотое детство. У меня оно было..."
Так считал Арсений Александрович в начале восьмидесятых. Или может не считал? Или может считал так
не всегда?

Инна Лиснянская в повести "Отдельный", посвященной Тарковскому, вспоминала,-
"В разговорах со мной и Петровых( Мария Петровых, поэт-переводчик. - С.Ч.Р. ) и Липкин ( Семен Липкин,поэт-переводчик. - С.Ч.Р),
отдавая дань Тарковскому  как поэту, неизменно упрекали его в равнодушной жестокости по отношению, главным образом,
к собственным детям. Рисовалась такая картина: Арсик мог себе позволить обзаводиться книгами, пластинками и даже игрушками,
в то время как его дети Марина и Андрей буквально голодали вскоре после войны. Их сердобольно подкармливали из раздаточного
окошечка кухни, тогда еще не там, где теперь, расположенного переделкинского дома творчества.
Естественно, у меня нет и тени сомнения в правдивости Марии Сергеевны и Семена Израилевича."

Сомнений в их правдивости нет и у меня, потому что однажды на эту тему высказался и сам Андрей Тарковский.
В одном из западных интервью он вспоминает детские годы, с нескрываемой обидой и болью,-
"Со стороны можно сказать: ну, конечно, были какие-то средства, раз человек из интеллигентной семьи, это естественно.
Но ничего естественного в этом нет, потому что мы ходили буквально босиком. Летом вообще не носили обуви, у нас её не было.
 Зимой я носил валенки моей матери. В общем, бедность — это не то слово. Нищета!"

И вот еще цитата из книги Паолы Педиконе,-

"В 1930-х библиофильство было особой страстью Арсения. Когда он стал зарабатывать «серьезные» деньги, значительную часть их тратил на
покупку редких книг. Он знал главных официальных и «подпольных» букинистов Москвы, дружил с другими книжными коллекционерами. Немало
раритетов приобрел он на великолепном книжном развале, простиравшемся от Никольских до Ильинских ворот.Так, он был счастливым
обладателем нескольких прижизненных изданий Пушкина: «Цыган», «Руслана и Людмилы», трех глав «Онегина» (второй, третьей и четвертой),
первого (и единственного) прижизненного издания стихотворений Лермонтова.
Кроме того, в собрании Тарковского были прижизненные «Вечерние огни» Фета, его же книга переводов и автобиографический двухтомник, был
Батюшков издания 1817 года, 25-томное издание Блока, пятитомник Бальмонта, выпущенный в свет издательством «Скорпион» и содержавший
полное собрание переводов поэта, включая натурфилософский трактат «Эврика», прижизненные книги Державина и Евгения Баратынского, в том
числе и  «Сумерки» (о последней книге Тарковский жалел особенно; собеседникам он напоминал, что аллея в Муранове, где жил Баратынский,
называлась «Сумерки»), первые издания книг Осипа Мандельштама, Марины Цветаевой, Анны Ахматовой, Владимира Нарбута, Михаила Кузмина…
Кстати сказать, коллекция Тарковского далеко не исчерпывалась поэтическими книгами. Она содержала и полные комплекты многих журналов:
«Новый путь», «Весы», «Аполлон», «Золотое руно», а также альманахи XIX и XX веков – «Скорпион», «Северные цветы», «Полярная звезда».
В общем, изящная словесность была представлена во всех ее видах…"
  -------
Стихотворение в тему,
 
Кухарка жирная у скаред

Кухарка жирная у скаред
На сковородке мясо жарит,
И приправляет чесноком,
Шафраном, уксусом и перцем,
И побирушку за окном
Костит и проклинает с сердцем.

А я бы тоже съел кусок,
Погрыз бараний позвонок
И, как хозяин, кружку пива
Хватил и завалился спать:
Кляните, мол, судите криво,
Голодных сытым не понять.

У, как я голодал мальчишкой!
Тетрадь стихов таскал под мышкой,
Баранку на два дня делил:
Положишь на зубок ошибкой...
И стал жильем певучих сил,
Какой-то невесомой скрипкой.

Сквозил я, как рыбачья сеть,
И над землею мог висеть.
Осенний дождь, двойник мой серый,
Долдонил в уши свой рассказ,
В облаву милиционеры
Ходили сквозь меня не раз.

А фонари в цветных размывах
В тех переулках шелудивых,
Где летом шагу не ступить,
Чтобы влюбленных в подворотне
Не всполошить? Я, может быть,
Воров московских был бесплотней,

Я в спальни тенью проникал,
Летал, как пух из одеял,
И молодости клясть не буду
За росчерк звезд над головой,
За глупое пристрастье к чуду
И за карман дырявый свой.

1957

На фото Арсений Тарковский с сыном, вероятно середина тридцатых годов.