Гаденыш

ГА Д Е Н Ы Ш.
Рассказ.
— А…а…а! — орала Любка. Все ее тело содрогалось от нестерпимой боли. Низ живота страшно ныл,  словно  огромные иголки, вонзились в кожу,  и кололи, кололи. Когда же кончится этот кошмар? Сознание уже не воспринимало происходящее. Хлопотавшие вокруг нее люди в белых халатах,  раздражали. Возятся, а помочь ничем не могут. Боль немного затихла. Любка увидела склоненное над собой лицо медсестры Шурочки в маске. Глаза девушки были наполнены влагой. Марлевым тампоном, Шура стерла обильно выступивший пот на Любкином лбу.
— Еще немножко, потерпи.
Люба хотела сказать,  терпение уже давно закончилось,  она  не чувствует себя человеком от этой жуткой, изнуряющей пытки. Но от нового приступа, ее лицо исказилось, она сжала руку Шурочки.

Раздалось тихое попискивание. И Люба ощутила  необычайную легкость.
— Все, все, милая! — услышала Люба. — Мальчик!
Любка  приподняла голову и увидела в руках медсестры маленький окровавленный комочек. Шура шлепнула ребенка по попе, и тот залился громким плачем.

— Какой страшненький. — вид новорожденного Любу разочаровал. Сколько она видела фильмов о рождении младенцев,  читала книг. Ей всегда представлялось  появление на свет ребенка, чудом. А тут окровавленный комок, еле двигающий  тщедушными конечностями.
— С чего ты взяла? Хороший малыш! Мы его сейчас обмоем, и он обязательно станет героем.
— Гаденыш! — прошептала Любка, и, будто, провалилась в большую яму. Как в бреду, ей слышались непонятные слова. Родильная горячка! Родовой стресс!  Над нею хлопотали врачи. Кололи в вены глюкозу. Подносили к носу тампоны, смоченные в нашатыре.  Очнулась  в палате. Открыла глаза, и вгляделась в обшарпанный потолок, с обсыпающейся штукатуркой. Повернула голову, и увидела стену, выкрашенную в синий цвет.

— Оклемалась, сестренка! — подошла к ее кровати женщина, в потертом, больничном,  цветном халате.
Люба шевельнула пересохшими губами.
— Мы испугались, когда тебя привезли, а потом,  Шура сказала: «Кризис миновал. Ты спишь.»  Позвать врача? — наклонилась  она, над ее лицом.
Люба покачала головой.
— Меня Надя зовут, а это Наташа! —  махнула Надежда рукой, на соседнюю кровать.
        - Если, что надо, зови.
Люба, не мигая, смотрела на соседок. Говорить ей не хотелось. Да и язык будто присох к зубам. Она отвернулась к стене.

А что мне надо? Подумала Люба. Почему  не умерла там, на родильном столе. Перед  глазами, как в немом кино, без звука, побежали  сцены из ее жизни. Трагическая смерть родителей в авиакатастрофе. В черном платке, онемевшая, от горя, стояла у гроба.  Закрыла квартиру и ушла в общагу, чтобы не сойти с ума. Месяц лежала на кровати, ни с кем не разговаривала, ела, если заставляли подружки, не ощущая вкуса. Потом стала ходить на занятия. На лекциях писала в тетрадь, но не улавливала смысла, произносимого преподавателем. А весной, с первой капелью, вдруг ожила. И почувствовала вкус к жизни, когда на автобусной остановке, увидела его. Высокий, в отглаженном  летном мундире, темно карие глаза, тонкие усики над верхней губой. Сердце  подпрыгнуло и замерло в нежной истоме.  Нырнула в любовный омут с головой. Остановить  было некому. Очнулась в кабинете у врача, сообщившего  о беременности. От радости летела, словно на крыльях. Он отсудил ее пыл. Женитьба в его планы не входила. А вскоре, и вообще уехал из города.  Сроки для аборта прошли. И она, с ужасом  считала дни до ненавистного, для нее появления младенца. Подружки прятали  от глаз комендантши, злой Варвары, как все ее  называли. Уговаривали.
— Родишь, поможем.

Чем они могли помочь? Существовали на стипендию, как и она. Зачем он мне? Шептала  по ночам. И ненавидела, ненавидела, свое дитя, готовившиеся к появлению на свет. Гаденыш! Шептала  в гневе. Такой же гаденыш, как и его отец. Лучше тебе умереть, не родившись.  Закрывала ладонью рот,  заглушая рыдания. Оставь его в роддоме. Точно дьявол нашептывал по ночам. Варвара точно выгонит  из общаги. Одна, в пустой родительской квартире, пропаду. Вся ее злость поднималась против  ребенка. Ненавижу! Хотелось ей крикнуть. Но она сжимала зубами, подушку. Кусала губы, чтобы не кричать.
Лучше бы я умерла. Думала в отчаянии, Люба.
 
— Ты бы хоть поела. Я тебе макароны принесла. — подходила к ней, Надя.
Но, копнув вилкой несколько макаронин, Люба отворачивалась от еды. Ее мутило.
Надев халат, она вышла в коридор, дошла до двери с надписью Главврач, тихонько постучала.
— Войдите. — услышала девушка, и, войдя, остановилась у порога.
— Что у тебя? — подняла глаза на девушку, Вера Ивановна.
— Я не буду брать ребенка. — быстро произнесла Люба.
— Подойди, сядь, не стой у двери.
Люба прошла, села у стола, поджала ноги под стул.
— Я не хочу брать ребенка. — снова повторила девушка. И словно боясь, что ей не дадут высказаться, громко добавила,
— Мне некуда его нести. У меня никого нет. Стипендия мизерная. Меня выгонят из общежития.
— Так. — Вера Ивановна постучала карандашом по стеклу. — Раньше надо было думать. Почему довела до родов?
— Не знала, не понимала, что со мной,  потом было поздно!
— Сколько женщин страдает от бесплодия, знаешь? А ты отказываешься от ребенка. Где  учишься?
— В педучилище.
— Можно в сад устроиться на работу, уборщицей, санитаркой в больницу. Я могу поговорить! Может быть, у нас найдется для тебя работа.
— Я не хочу его. Он мне не нужен. Я его ненавижу. Меня бросил его отец. Ему не нужен, и мне не надо. Они все гыды! Ненавижу! — и, закрыв лицо руками, Люба зарыдала.

Вера Ивановна  подошла к женщине,  положила руки ей на плечи.
— Успокойся! Малыш не виноват. Кто знает, может быть и разлюбезный твой придет с повинной.
— Да, я не знаю, где он? Он сбежал.
— Ничего, завтра принесут мальчика кормить, ты его увидишь и изменишь свое решение.
Любка вскочила, зацепилась полой халата, за стул, больно ударилась бедром об угол стола, и, сжав голову ладонями, выбежала из кабинета.  Вера Ивановна покачала головой.  Все они,  сейчас таковы. Гуляют, потом плачут. Сами еще дети. Ответственности никто не понимает. В школах, уроки сексуальной грамотности  ввели. Лучше бы чаще объясняли, какие у любви, последствия. Котенка жаль выбросить на улицу, а тут от  ребенка отказываются. И она не одна  такая.
                * * *
— Ну, мамаши, принимайте на кормежку. — Шура вошла в палату, держа на руках, спеленатых младенцев. — Это твоя красавица. — положила  на руки Надежде, девочку. А это твой, богатырь.
Люба отвернула лицо.
— Бери, мамаша. Гляди, какой! — Шурочка положила младенца на кровать.  Ловкие пальцы развернули новорожденного. Тот сморщил носик, повернул головку. Словно почувствовав, что ему не рады на этом свете, маленькие ручки  поднялись вверх, ножки слабо шевельнулись, губки покривились, и он тихо заплакал. Люба смотрела на малыша и ничего, кроме гадливости не испытывала.
— Гаденыш! — прошептали ее губы.
— Почему? — удивилась Шура. — Очень даже приятный мальчик.
— Вырастет, и станем подлецом, как все мужики. Ненавижу! — прошипела Любка. —

 Она не узнавала себя. С детства,  любое живое существо вызывало в ней безмерную жалость. Слезы умиления выступали  на глазах. А тут ей хотелось, задушить  ребенка. Его сморщенные красные ручки и ножки,  грызть и  кусать, до боли.

— Дура, ты! — Шура слегка шлепнула Любу по плечу. — Каким  он станет, будет зависеть в первую очередь, от тебя.  Возьми, приласкай, дай грудь.
Мальчик жалобно запищал. Шура запеленала ребенка.
— Будешь кормить?
— Унеси! Мне противно к нему прикасаться! — Люба легла на постель, отвернулась к стене.
— Потом пожалеешь! — Шурочка взяла ребенка и вышла из палаты.

  Любку бил озноб. Неужели я стала садисткой? Это он меня такой сделал, когда бросил. Всех бы разорвала в клочья. Она закусила  кулак, чтобы не разрыдаться. Еще секунда и с нею начнется истерика. Господи! За что мне все это? Надо уйти отсюда.

— Поешь, хоть немного. — Надя тронула Любу за плечо.

Любка нервно передернула плечами. Как им всем объяснить? Ничего мне  не надо. Я не хочу жить!  Там на столе не умерла, а ведь могла бы. Все предрекали смерть. Ростом не вышла, матка детская. Возраст молодой. Плод  плохо развивается. А ведь, не умерла. И этот, гаденыш родился, как все. Зачем я здесь?  Сейчас все обедают, и никто не заметит моего исчезновения до самого вечера. Она села на постели, трясущимися руками завязала тесемки халата, и выщла в коридор. Прошла мимо пустого стола дежурной, зашла в гардеробную, открыла шкаф, вытащила узел со своей одеждой. Только бы никто не  помешал, твердили, как молитву, ее губы. Надела  пальто, на босу ногу надвинула туфли, и побежала к выходу. Подгоняемая холодным ветром, добежала по дорожке до больничных ворот, и вышла на улицу. Любка быстро шла по тротуару, спотыкалась о неровности дороги. В голове у нее кружилось, перед глазами плыли черные круги. В очередной раз, споткнулась, задержалась ладонью, стерла кожу в кровь, облизнула пальцы, ощутив соленый вкус, и снова побрела.  Стемнело.    Зажглись фонари, Закружились в воздухе мелкие снежинки, холодный ветер раздувал незастегнутые полы одежды. Любка совсем замерзла. Ей хотелось горячего чаю, но она нигде не видела ни кафе, ни дома, где можно было согреться. Ей стало нестерпимо жаль себя. Я никому не нужна.  Шептала она, размазывая по щекам, катящиеся градом, слезы и сопли.  Ей представился маленький сверток, принесенный сегодня утром Шурой. И она поняла. Он тоже никому не нужен. Его, как и меня, никто не любит. Зачем я ушла? Он, наверное, плачет,  хочет есть. Надо вернуться, покормить. Сыночек, Ванечка! Прошептали ее губы. Так звали того, ее первого, и так она собиралась назвать малыша, когда верила и чувствовала себя счастливой.  Она остановилась. Где я?  Куда  забрела? Удивилась Любка. Мне надо вернуться в роддом. Отряхнула полы намокшего, пальто, и снова пошла вперед. С ее непокрытых волос стекала вода,  тело крутило от пронизывающего холода. А она все шла.  Яркий свет  вдруг, ослепил. Любка почувствовала сильный удар в грудь, и упала. Опершись, ладонью о скользкую землю,  попыталась приподняться, но силы покинули ее, голова запрокинулась набок, и она потеряла сознание. Ей пригрезилось, что она летит на самолете, а перед  глазами простирается огромное голубое небо. Ей стало спокойно, и легко. Она  вздохнула и замерла.

— Готова! — наклонился над ней высокий мужчина в черной куртке. Но Люба уже не слышала этих слов. — Пьяная, что ли? Или, бомжиха? Напьются, и лезут! - он сел в машину, хлопнул дверцей, и, нажав на газ, исчез за поворотом.  А Любка осталась лежать на дороге, под усилившимся дождем и мокрым снегом.
                * * *
— Вера Ивановна! — Шура зашла в кабинет к заведующей отделением. — Синицына отказалась кормить. Похоже, действительно, твердо решила не брать  ребенка.
— Я  ухожу на планерку. Потом с ней побеседую.

            После планерки, Вера Ивановна, шла по территории больницы, выстраивая в уме убедительную речь, для вразумления девушки.  На прошлой неделе,  два случая отказа, и теперь. Главный  не похвалит! 
— Позови  Синицыну!
Через минуту, Шура влетела в кабинет, держа в руках съехавший, от быстрого бега, колпачок.
— Ее нет в палате.   — девушка, тяжело дыша,  села на стул у стены.
— Сбежала. — Вера Ивановна сняла очки, протерла ладонью глаза.  — Документы на ребенка  оформили?
— Да  когда  было?
— Неси малыша! Будем оформлять, как отказника.

Шура внесла ребенка. Вера Ивановна развернула, положила на весы.
— Она его гаденышем   называла.
— Нормальный ребенок. — врач ощупала малыша. — Все у него на месте. Покормить надо.
 
Малыш стал жадно  сосать из бутылочки теплое молоко, предложенное Шурой.
— Отличный ребенок! — Вера Ивановна провела пальцем по маленькой ручке, взяла в ладонь крохотную ступню.
— Какие же, они все беззащитные в этом возрасте. — на  глазах женщины выступили слезы умиления и жалости. — А у меня не было детей. Однажды была беременной, муж ударил в живот, выкинула, и мужа выгнала.  Больше никому не поверила.

— Усыновить не хотели? — Шурочка посмотрела в глаза женщине.
— Нет. Боялась, не смогу воспитать. Очерствела.
— Зря вы на себя наговариваете. — улыбнулась Шура.
— Ладно, хватит сантиментов! Давай имя ему искать, и оформлять документы! —  Насытившись, мальчик дремал,  сладко почмокивая розовыми губками.
— Как же, тебя назвать, малыш? Почему твоя мама тебя гаденышем назвала? Ты прелестное создание!
— Давайте, Ванькой! — улыбнулась медсестра. — Простое и распространенное имя.
—  Иван Синицын. А отчество?
— Иванович.
— Так и запишем. — Отнеси его в кроватку. — Вера Ивановна подошла к столу, достала новенький бланк, и, по-детски, прикусив, кончик языка, вывела буквы в первом документе, нового гражданина.
                * * *   
  В доме малютки, молоденькая практикантка,   переворачивала малышей в кроватках.
— Ой, не могу! Этот гаденыш опять описался. За сегодняшнюю смену четвертый раз меняю пеленки. Никакого терпения не хватит.   
— Ты ему, наверное, много воды дала. — наклонилась над кроваткой,   Лида.
— Как и всем! — обиженно скривила,  рот, Нина. —  Препротивный ребенок!
— По-моему,  даже очень симпатичный. Не пойму, почему  все  гаденышем называют?
— Говорят, в роддоме, родная мать так назвала.
— Отказник!
— Кормить  отказалась, и сбежала.
— Он чувствует, что его не любят, и вредит. — сплюнула Нина.
— Ой! — рассмеялась Лидочка. — Он сейчас только чувствует,  когда срать хочет и жрать.
—  Дети,  как кошки, и собачки, чувствуют, любят их, или нет.
— Значит, ты не любишь. — хлопнула по плечу Нину, Лида.
— Всех  любить? — Нина показала рукой  на кроватки, расставленные вдоль стен. — Меня не хватит!
— Подрастут и спустятся на нижний этаж.
— Новых принесут.  Ой, скорее бы,  практика окончилась!  — вздохнула Нина.

                * * *
  Солнечный луч заглянул в окно, пробежал по стене, засветился на зеркале стенного шкафа.
— Подъем! — хлопнула в ладоши, Марья Андреевна. И громко рассмеялась, наблюдая, как неохотно поднимаются трехлетние малыши. С кровати у окна раздался громкий плач.
— Ваня! Ну,  что у тебя! — она подошла к  ребенку.
Ванька, закрыв ручками глаза, громко кричал. Рядом, на подушке, лежала огромная пушистая свинья.
— Это игрушка. Открой глаза. Смотри, она не кусается. — сдерживая смех, женщина пыталась отнять ручонки малыша от лица.
— Кто это сделал? Знаете, он боится. Зачем озорничаете?

Она взяла ребенка на руки. Но, он извернулся и укусил ее за руку, измазав ладонь слезами и соплями.
— Ой, гаденыш! — женщина посадила малыша на кровать. — Хватит плакать, одевайся! А то без завтрака останешься.
Какой неприятный ребенок! Подумала женщина.
— Быстро строиться,  и в умывальню!

Дети послушно  взялись за руки.
— Ваня, не отставать! — он ее раздражал. Почему, она и сама не могла объяснить. Вечно зареванный, сморщенный. Глаза, опухшие от слез. Дети его не любили. Норовили подшутить. Частенько, били. Он забивался под стол и ревел до одури. Его показывали психиатру. Но тот не находил  никаких отклонений. Как не мальчишка! Уж, сколько детей воспитала, а к этому не могу найти подход.  Ванька, чувствуя, к себе неприязнь воспитателей и сверстников,   сторонился людей и детей.

— И что это ты ревешь все время! — потащил ребенка за ногу из-под стола, слесарь,   дядя Леня.  Ванька неожиданно,  пнул мужчину мыском ботинка по ноге.
— Вот, гаденыш! Я к тебе с душой, а ты драться. Чем реветь, сдачи надо давать обидчикам.  Как мне сейчас. Ты ж мужик, а плачешь.
Ванька прижался к стене спиной, и поглядывал на старика волчонком.
  Ночью, он долго не мог заснуть. Ему вспоминалась свинья  на подушке, которой он страшно боялся.  Исказившееся лицо дяди Лени, после его удара.  Он снова и снова  рисовал себе страшные картины, из воспоминаний своей недолгой жизни. Почему они все меня обижают? И называют гаденышем. Что это за слово такое?  Ваня не понимал, нравится ему такое прозвище, или нет, настолько он к нему привык.
 
На следующее утро, за завтраком, Сережа набрал с тарелки полную ложку манной каши, и бросил в лицо Ивану. Прищурив глаза, наблюдал, как тот стряхивал кашу с головы, и громко смеялся. Вокруг все хохотали, и смотрели на Ваньку.
— Сейчас заплачет и побежит жаловаться! — наклонилась толстенькая Леночка к соседке за столом, Настеньке.

Ваня встал, подошел к обидчику, взял тарелку и вывалил кашу ему на голову. А вдобавок, и стукнул тарелкой. С головы Сережи потекла тонкая струйка крови. Ребята перестали смеяться,  и с ужасом глядели на Ивана.

— Ты что наделал? — Марья Андреевна подбежала к Ваньке, схватила за руку. — Вот гаденыш! Ты зачем его ударил?
Иван сжал кулаки. В глазах ребенка женщина увидела гнев.
— Сегодня останешься без сладкого.  Пойди, стань в угол!
— Сережка первым начал кашей кидаться. — подошла к воспитательнице, Лена.
— Не ябедничай! — Марья Андреевна  взяла на руки Сергея, и побежала в умывальню. Ванька  впервые  дал сдачи. Но как жестоко. Неужели, у него проснулась злость? Если так, то теперь мы с ним наплачемся. А что удивляться, мальчик растет. Характер меняется.

— Хватит хныкать! Сам виноват. — женщина поставила ребенка на пол, вытерла лицо полотенцем. — Не надо ни  в кого кашей кидать.

После завтрака, Марья Андреевна наблюдала за Иваном. Ребенок увлеченно лепил из пластилина  самолет. Лицо его было сосредоточенно.  Худенький Дима, с вечно торчащими волосами, стоял позади и смотрел. Потом, вдруг протянул руку, и выхватил у Ивана готовую фигурку самолета.
— Отдай! — подступил к нему Иван.
Мальчик завел руки за спину.
— Не отдам! Мне тоже хочется играть.
Иван стукнул ногой Диму по коленке. Тот закричал, и запрыгал на одной ноге.
— Да, ты совсем озверел, гаденыш! — подскочила воспитательница к детям.
— Пусть не лезет! А то, как дам! — Иван поднял кверху маленький кулачок.

  Теперь, Иван не допускал обиды.  Почувствовав силу,  он стал обижать сверстников, будто мстя, за прошлые обиды. То игрушку отберет, то больно ущипнет, а то и стукнет, просто так, без причины.  Ему уже никто не клал свинью в постель, не отбирал игрушки. Его стали сторониться. Марья Андреевна не любила мальчика, и все меньше уделяла ему внимания. Она с ужасом понимала,  ей не хочется лишний раз подходить к нему. Не возникало желания погладить  по голове, как других детей.   Ваня все больше замыкался в себе. На всех  поглядывал волчонком.  И прекрасно переносил одиночество. Играл один, ел один. Даже за стол с ним никто не садился.  Воспитатели, старались не замечать происходящего.

Хоть бы кто-нибудь его усыновил. Мечтала Марья Андреевна. Красивый мальчик.  Надо только найти к нему подход. Чего ей самой никак не удавалось. Приходили люди, но Ванька ни у кого не вызывал симпатии.
               
Вот и сегодня, она уже почти час рассказывала молодой паре, о воспитанниках.  Потом повела  знакомить с детьми. Как и полагается, сначала, указала на играющих детей, через стеклянную стенку, отделяющую гостиную от коридора. Будущие родители прильнули к стеклу.
— Облюбовали?
— Да.  — повернулась женщина. — Вон тот,  у стола, красивый мальчик.
— Не советую. Возьмите Сережу. Он ласковый и общительный.
— Мы хотим этого.
— Ваня очень злой. И вряд ли он к вам пойдет.
— Нам решать. — обиделась женщина. — Мы  подарок ему купили. — она указала на огромною, серую обезьяну. Уныло, повесившую голову, в руках у мужа. —  Познакомьте нас.

Марья Андреевна пожала плечами, открыла дверь.
— Ваше право. Только потом не обижайтесь. Ваня, пойди сюда!
Ребенок поднял голову, слез со стула, медленно приблизился. Его черные глаза настороженно смотрели на незнакомых людей.
— Это тебе. — женщина подала игрушку мальчику.
Иван заложил руки за спину.
— Я медведя хочу! — тихо произнес ребенок.
— В следующий раз обязательно купим  медведя. — наклонился к нему мужчина. Ваня вгляделся в серые глаза мужчины. Как у нашего дяди Лени. Значит, водку пьет. Лицо ребенка исказилось гримасой.  Он плюнул в лицо мужчине,  повернулся и убежал.
— Ах, ты гаденыш! — мужчина вытерся платком. — Как вы их воспитываете?
— Я  предупреждала. Вы ему не понравились. — Марья Андреевна уже догадывалась, о причине такого поступка. Она тоже уловила запах спиртного.— Так,  что решили? Сережу позвать?
— Мы поищем в другом детском доме. — женщина качнула полями модной шляпы. И взяв под руку мужа,  засеменила  сапожками, стараясь идти в ногу с мужчиной.
— Обезьяну возьмите. — крикнула вслед Марья Андреевна.
— Пусть останется. Считайте, благотворительная помощь. — махнул рукой, мужчина.

Марья Андреевна вошла в комнату. Наказать?  Поставить в угол, лишить сладкого? Они и так ничего не видят.  Посадила  подаренную игрушку на подоконник, и вышла.   
—  Ванька обезьяну порвал. — через несколько минут, приоткрыла дверь кабинета заведующей, Леночка.
— Порвал? 
— И Сережу побил.
— Сейчас приду. —  с раздражением, произнесла, женщина.
Она вошла в гостиную,  и кинулась выручать Леночку. Иван тянул ее за косы.
— Ябеда! Вот, тебе.
— Иван, отпусти Лену. Как тебе не стыдно, она же девочка! Хорошие мальчики девочек не обижают.
— Не люблю ябед! — отступил Ванька. —  И всегда буду бить!
— Я тебя сейчас накажу. — потянула ребенка за руку, заведующая. — Отдам тебя в другой детский дом.
— Ну, и отдавайте. — Ванька  поднял на воспитательницу, глаза, налитые злыми слезами.

Марья Андреевна вышла в коридор. Противный мальчишка! Не по-детски злой, упрямый.  У нее все кипело внутри. Гнев плохой советчик, вспомнились ей чьи-то слова. Но она не могла заставить себя полюбить Ивана.    
— Надо связаться с иностранцами. — догнала ее в коридоре, Галя, новая преподавательница пения. Девушка уже тоже не раз испытала на себе, характер нелюбимого всеми, ребенка. Он клал ей кнопки, мазал стул клеем. И даже, положил в сумку живую мышь.
— Ах, Галочка! Я бы его на край света отдала, если бы взяли. Ты видела, что он, гаденыш, делает?
Галя  рассмеялась.
— Мне тоже этот  мужик не понравился. — скривила рот,в ироничной улыбке, Галя. — Я помогу. У меня есть знакомые в агентстве.

Спустя месяц, Марья Андреевна настороженно поглядывала на женщину, лет тридцати. Рыжеволосую, с модной, короткой  стрижкой,  и сорокалетнего, лысого мужчину.
— У нас вилла, хороший дом! — с акцентом говорила женщина. Мальчик нам нравится.
— Вы сначала возьмите его в гости.
— Мы так и хотим. У нас знакомые за городом. Дача, сад. Ему будет хорошо.
— Медведя   купите, он давно хочет.

Ванька, затаив дыхание,  смотрел на игрушку, снившуюся  по ночам. Настоящий, большой  бурый медведь.  Он прижал мишку к груди.
— Ванечка, ты пойдешь сейчас в гости. Тетя и дядя хотят с тобой погулять.
Ваня, согласно кивнул головой,  словно в забытьи, позволил  себя одеть. Покорно, сел в машину.

Очутившись, за воротами детского дома, ребенок испугался и заплакал.
— Хочу домой.
— Мы погуляем, и ты вернешься домой. — женщина обняла его за плечи. — Смотри в окошко.

Иван впервые ехал на машине. Он разглядывал дома, магазины. Когда подъехали к решетчатым воротам, заупрямился и  долго не хотел выходить,  вцепившись в сиденье, обеими руками.
— Не бойся! — уговаривали его четверо взрослых. Терпение их быстро кончилось, и, больно, разжав его пальцы, вытащили на улицу. В их сердцах, сразу поселилась неприязнь.
 
Вечером, мужчина тащил упирающегося ребенка за руку по коридору детского дома.
— Кого вы нам дали? Он сломал цветы в саду, порвал ножом диван. Чудовище, а не ребенок!
— Вы его обидели?
— Только сказал, чтобы он не дергался за столом, и не разрешил съесть второе пирожное. Так он укусил меня за руку. Гаденыш!
Марья Андреевна не удивилась услышанному. Она была уверена,  иностранцы Ивану не понравятся.  Может быть,  школа его изменит. Придется еще мучиться два года.

                * * * 
              Нарядные первоклашки, с букетами цветов, выстроились на школьной линейке.  Иван улыбается. Наконец, он стал взрослым. Первоклассник!
После линейки их завели в класс, усадили за столики. Он послушно положил перед собой руки, как их учили в детском доме, подготавливая к школе. Раскрыл тетрадь, снял колпачок с ручки. Его  черные глаза смотрели прямо перед собой.
 Учительница оглядела класс, раскрыла журнал.
— Давайте знакомиться! — Меня зовут Ирина Владимировна. Я буду называть фамилию, а вы вставать.
— Синицын Ваня!
Он из детского дома. Вспомнила учительница, список детей, данный ей в учительской.  Злой не по годам, жестокий! Недаром, все его называли гаденышем. Предупредила  завуч.

Ваня сел на стул, и охнул от резкой боли. Большая кнопка, впилась в  тело. Иван  повернулся и ударил кулаком сидевшего позади него за столом, мальчика. У того из носа потекла кровь.
— Ты что сделал? — подбежала Ирина Владимировна.
— Он мне кнопку положил! — Ваня сжал кулаки. Лицо его покривилось от злости.
— Надо было мне сказать. Зачем ты его ударил?
— Пусть не кладет кнопки! А то еще добавлю!
— Сидите, тихо! — распорядилась учительница, и, обняв пострадавшего за плечи, повела в умывальню.
— Зачем ты положил кнопку?
— А что он воображает! Детдомовец!
— Теперь, вы  вместе будете учиться в школе.
— Я не хочу!  Мой папа богатый! Он его убьет! Подкидыш несчастный!

                * * *
Школу Иван невзлюбил с первого дня. Когда ему положили кнопку на стул. За что? Пытался  понять. За что, они меня  не любят! Что я им сделал плохое?  Но стоило ему положить руки на стол, он забывал все обиды.  Ему нравилось учить буквы, выводить в тетради, крючки, палочки, цифры. У него оказалась хорошая память, и он успешно справлялся со школьной программой.

Шло время. Но Ваня, по-прежнему был отшельником среди сверстников.  К нему обращались только, чтобы списать задание. Но, особенно  задевало его самолюбие, презрение Лены. Она, даже, списав примеры по арифметике, надувала губки, и отворачивалась, забывая сказать, спасибо. Оскорбленный такой несправедливостью,  Ванька больно дергал ее за косы.
— Только, попробуй, пожаловаться,  убью!

На уроках рисования, Иван  старательно водил карандашом по бумаге.  Большие и маленькие самолеты, казалось ему, оживают под его рукой и уносят  высоко в голубую даль неведомых стран. Когда-нибудь, я поднимусь в небо. Мечтал ребенок. Буду управлять большой железной птицей. В такие моменты он чувствовал себя счастливым.

— Хорошо, у тебя, получается! — остановился возле стола, учитель  рисования Константин Федорович. — Приходи на занятия кружка. Там не только рисуют самолеты, но  строят модели.  И даже управляют ими.
Посещения кружка стали для Вани настоящим праздником. Фантазии его не было предела. Из-под его умелых рук, выходили настоящие маленькие шедевры. 
Но, заканчивались занятия в школе, кружке. И, он шел домой. Где никто ему был не рад.

                * * *

Последние теплые осенние дни. Ваня, как всегда перешел дорогу, и свернул в маленький сквер. Он приходил сюда каждый день. Лоток с пирожными. Полная женщина в белой куртке. Несбыточная мечта! Каждый раз он останавливался  на противоположной стороне аллеи и наблюдал. Взрослые и дети, подходят к лотку, покупают пирожные. Кто одно, а кто и целую коробку. А нам только на праздники дают, да и то не вдоволь.  Сегодня он подошел совсем близко.  Заварные, надутые от крема, посыпанные сахарной пудрой. Ванька сглотнул слюну,  протянув руку, взял  пирожное, и тут же откусил половину.
— Ты что делаешь, гаденыш! —  продавщица  бросилась к Ваньке, руками разжала его губы, и вырвала кусок пирожного. — Милиция! Милиция! Что же это такое? — на голову ребенка обрушились удары кулаков.

Ванька пытался вырваться, он успел проглотить кусочек, подавился и закашлял. Из расцарапанной губы  потекла кровь. Вокруг столпились люди.
— Что вы смотрите? Он украл пирожное с лотка! Вызовите милицию!
— Сейчас нет нормального воспитания.  Безотцовщина!  Детдомовские, еще хуже. — равнодушно,  переговаривались в толпе.
Пожилой мужчина,  в клетчатой фуражке, подошел к продавщице, дернул за рукав.
— Растоптали продукт. Уж, пусть бы ребенок поел.
— Он украл!  А вы его защищаете.
— Отпустите ребенка!

Ванька выворачивался всем телом. Изловчившись,  укусил женщину за руку.
— Гаденыш,  еще  кусаешься! — она ударила Ваньку кулаком по спине. Ванька стукнул ногой женщину по коленке. Она вскрикнула,  и разжала руку, державшую воротник Ванькиной куртки. Почувствовав  свободу, Ванька кинулся бежать.
 
— Гаденыш! Еще дерется! Убить его мало!
Внимание толпы переключилось на продавщицу.
— Подумаешь, ребенок, съел  пирожное?
— Не съел! Она его по земле размазала. Пожалела ребенку, а растоптать не жаль. — худенькая старушка поправила на голове цветастый платок. — Я постоянно покупаю здесь сладости для внука, так она и сдачи не додает.
— Люди стали злые. Лучше выбросить, чем отдать нищему.
 
Ванька бежал, не видя дороги от слез. Споткнулся, упал, и громко зарыдал в голос, от стыда, от боли.  Поднялся, хромая, пошел к зданию детского дома. Открыв дверь, прошел в умывальню. Умыл лицо, отряхнул брюки и куртку.  Лег в постель, накрылся с головой. Никому я не нужен! Вздыхал Иван. Никто даже не заметил, что меня нет в столовой, на ужине. Вот бы умереть сейчас. Пожалели бы они меня? А может быть, обрадовались. Я им всем надоел. Дерусь, кусаюсь. Гаденышем называют! Что это за слово такое противное! Он тихо всхлипывал. Но все-таки, надеялся, что воспитательница зайдет, погладит его по голове.  Он бы рассказал, как его избила продавщица.  Ведь, я, действительно, украл. Осознал Ванька. Но мне так хотелось попробовать. Он проваливался в дремоту, но через каждую минуту, вздрагивая, просыпался. Надо отомстить! Всем отомстить! Вот завтра возьму и не приду. Сяду в поезд, и уеду. Сойду на незнакомой станции, и умру под кустом. Тогда их всех накажут. И, немного, успокоившись,  заснул.
 
На следующее утро, Ванька проснулся, едва стало светать. Оделся, и вышел на улицу. Холодный ветер дул ему в лицо. Он ускорил шаги, и вышел к небольшому скверу, где часто сидел после школы. Присел на лавочку. Желтые осенние листья засыпали газоны. Полегчавшие ветки, грустно наклонились под холодным осенним дождем. Ване стало грустно, и он горько заплакал. Почему все меня ненавидят? Я никому ничего не сделал плохого.  Он встал и пошел по дорожке. Вышел к вокзалу. Возле поезда, суетились люди. Ваня подошел к вагону.

— Мальчик, ты с кем? — остановила, проводница. Но он юркнул у нее под рукой. Поезд тронулся. В тамбуре Ванька схватил чью-то, стоящую в стороне, клетчатую сумку, и побежал, по проходу вагона.  Мужчина в военной форме,  взмахнул руками.
— Держите его! Сумку мою украл!
Двое мужчин догнали мальчика, скрутили руки, выхватили сумку.
— Ваша?
— Ах, ты, гаденыш! — подбежал  мужчина.  И схватил мальчика за ухо. От боли, Ванька закричал. Он пытался освободиться, поворачивал туловище влево, вправо.  Но цепкие руки двоих мужчин держали  крепко. Тогда он стукнул по ноге мыском ботинка одного, потом другого. Мужики взвыли.

— Еще и дерешься!  — Ванька почувствовал, как огромные кулаки колотят его по спине,  и голове. Ребенок согнулся от боли.
— В милицию его! На первой станции! А сейчас ведите ко мне. — распорядился военный. — У меня,  не удерет.

Ваньку затащили в купе, посадили на лавку.
— Жаль, наручников нет.- Мужчина, прищурив глаза, поглядел на ребенка. — Детдомовский? 
Ухо у Ваньки горело. Он из-под лобья поглядывал на мужчину.
— Ты что ж,  надумал воровать?  — мужчина сел напротив, уставил на Ваньку, серые, глаза.

Иван молчал. Все его тело налилось гневом. Крутил за ухо, а теперь разговаривает.
Мужчина  раскрыл  сумку, вытащил пакет, разложил на столе еду. Порезал колбасу.  Такую, Ванька ел только один раз, на новый год, когда шефы принесли  подарки. Благотворители. Так их называли воспитатели. Ваньке жутко не нравилось это слово. Огромные дядьки, с лысыми головами. Глаза, как видео камеры. Он намазал одному из них стул клеем. И  его,на весь вечер, поставили в угол.

Он наблюдал за военным.  Белый батон намазал густо сливочным маслом. В детском доме давали черный хлеб. Булочки  по праздникам. Открыл рыбные консервы в масле. Налил в стакан  из бутылки водки, залпом выпил, захрустел огурцом из банки. Ванька надеялся, мужик  предложит ему  бутерброд. Но тот аппетитно чавкал, забыв про мальчишку, сидящего на лавке.

Жмот! Скотина! Шептал Ванька. Куска колбасы ему жаль! У него урчало в животе.  В кармане, даже горбушки не осталось. Хотя, он  всегда,после ужина, воровал на кухне, куски хлеба.
 
Остатки пищи, мужчина аккуратно сложил в сумку, задвинул под лавку. Разомлевший, от водки, лег на постель, и сладко захрапел, уткнувшись носом в подушку.  Ванька поглядывал в окно. Стемнело. А станции все не было. Они меня сдадут в милицию. Стучало в голове. Что я украл? В сумке, кроме еды ничего нет. Выпрыгнуть в окошко? На полном ходу, разбиться можно. Оконную раму  не осилю открыть.  Мужики, которые меня ловили,  наверное, тоже выпили и спят, как этот, противный тип.  Вот остановится поезд и убегу.

 Он встал, подошел к лавке, нагнулся и потянул сумку. И почувствовал,  что поезд замедлил ход. Ванька приоткрыл дверь. При свете тусклой лампочки, увидел двух женщин с чемоданами в проходе. Готовятся выходить! Догадался Ваня. Надо проскочить между ними. Сейчас темно, и меня не заметят. Он вышел в коридор. Женщины оживлено разговаривали между собой. Поезд остановился. Проводница открыла дверь, откинула ступеньки. Одна из женщин, волоча перед собой чемодан, протиснулась в тамбур. Ванька пригнулся, и прижался к двери. Женщина поставила ногу на ступеньку. Мальчик прыгнул у нее между ног на землю, и побежал. У него от страха заложило уши. Ему казалось, он слышит топот ног у себя за спиной. И бежал, набирая скорость. Наконец, он выбился из сил, и остановился. Темнота и тишина.  Стуча, колесами, мимо него промчался поезд, С другой стороны тоже пролетели десятки вагонов. Значит, я убежал. Меня не догнали. Он обрадовался. Но радость его быстро улетучилась. Где я и куда идти?  От страха, ему даже есть расхотелось. Заблудился. Понял ребенок. Волоча за собой по земле, сумку, он двинулся в обратном направлении. Может быть, дойду до станции. Не мог же я далеко уйти. Вскоре впереди, он увидел огни. Ускорил шаг, и вышел к платформе. Ванька устал, замерз, сел на лавку у стены и заплакал.

— Что случилось? — услышал мальчик и поднял голову. Перед ним стоял мужчина в милицейской форме. — Отстал от поезда? — он улыбнулся и откусил кусок от большого красного яблока. — Поможем!

Милиционер! Испугался Ванька.  Вскочил и хотел убежать, но мужчина  схватил его за воротник.
— От поезда отстал? Небось, мамка разыскивает? Выкладывай!
— У меня нет мамки.

Милиционер завел ребенка в отделение.  Оглядел мальчика с головы до ног. Одежда новая, но стандартная. Родители такую не купят. — Детдомовский?
Мальчик кивнул головой.
— Значит, сбежал? А сумку где взял? Спер? — он потянул сумку из рук мальчика. Ванька вцепился в свой трофей двумя руками.
— Отпусти! — рассмеялся милиционер. —  Или у тебя там, бомба?

Скрипнула дверь.
— Террориста поймал? Молодец, Генка! — вошедший майор, прищурив глаза, посмотрел на испуганного ребенка.
— Что вы, Виктор Алексеевич! — криво улыбнулся милиционер. — Мальчишка, видать, от поезда отстал. Сумку не отдает, гаденыш! Точно, украл!
 — Не бойся! Покажи, что у тебя в сумке? Где ты ее взял? — Виктор Алексеевич подошел к Ваньке,  потянул сумку.  Ванька, взглянув в смеющиеся глаза майора, отпустил ручки.

 Мужчина подошел к столу.
— Да, тут, целый продуктовый магазин! — усмехнулся он, вытаскивая  деликатесы. — Признайся, стащил? — повернулся  к мальчику. Ванька опустил голову на грудь.
— Пока будем искать хозяина, все протухнет.  Так, что будем пировать. Садись. —  улыбнулся он Ваньке.  — Как раз,  чайник вскипел.

Ванька с жадностью набросился на еду. Колбаса,  белый хлеб, отварная курица, пирог с яблоками.  Насытившись,  ощутил приятную истому. Голова склонилась на плечо, веки опустились на  глаза.
— Разморило тебя. Ложись, поспи. — майор подвел ребенка к лежаку. Достал из шкафчика,  подушку, одеяло. Ванька чувствовал, сквозь, сон, как его положили,  накрыли одеялом.
Давно он так сладко не спал. Но его настойчиво трясли за плечо.

— Просыпайся! Поедешь домой.
— Вы куда меня поведете? В милицию?  — открыл  глаза, Ванька.
— Доставим, в  детский дом.
—  Я же сумку украл.
—  Улики мы  съели. А вот, если  еще украдешь, тогда уж точно, попадешь, к нам надолго.

Перешагнув порог детского дома, Ванька от радости заплакал. Он хотел броситься к воспитательнице, обнять ее, рассказать, что с ним приключилось.
— Ты зачем из школы сбежал? — Марья Андреевна строго свела на переносице, брови. И Ванька снова замкнулся в себе. Я никому не нужен. Меня никто не любит. Промелькнуло у него в голове. Лучше бы я остался в милиции.

                * * *
— Молодцы!  Теперь вы ученики третьего класса. — Ирина Владимировна закрыла журнал, встала у стола.  — Отдыхайте!

Ванька вышел на улицу. Размахивая портфелем, побежал к школьным воротам. Теперь можно отдохнуть от школы.  Лето он всегда любил.  Он зашел в парк, прошел по аллее, свернул к аттракционам. Высоко взлетают качели. Визжат ребята. А у него нет денег, чтобы заплатить за билет. Такие забавы для него недоступны. Он закинул вверх голову, и смотрел на крутящиеся в воздухе, подвесные кресла, пока не закружилось в голове.  Закрыл глаза, постоял несколько минут. Потом вздохнул,  и пошел смотреть  карусель. Возле оградки аттракциона мальчик увидел, одиноко стоящий велосипед, с черной отполированной рамой, и серебряными колесами. Прокатиться, хоть разочек. Ванька подошел, погладил раму ладонью. Огляделся. Вроде никто не видит. Словно бес подталкивал его. Прокачусь, и поставлю на место. Никто и не заметит. Он вскочил на велосипед и нажал на педали. Ветерок ударил  в лицо, разлохматил волосы. Счастливый Ванька сделал круг вокруг аттракционов, пошел на второй. Еще раз объеду, и поставлю  на место, решил Иван.

— Вот он! Катается! — полная женщина, а рядом с нею такой же толстый мальчик, ровесник Ваньки,  побежали Ивану навстречу, преграждая дорогу.
— Куда смотрит милиция? Украли велосипед!

Не успел Ванька приблизиться, как его схватил  за шиворот, подоспевший на крик, милиционер.
— Я покататься взял. Там никого не было. — оправдывался Ванька.
— Покататься он взял! — трещала женщина. — Видали? — она подскочила к Ваньке и ударила его по щеке.
Ванька стукнул женщину ногой в живот, а милиционера по ноге, и бросился бежать. — Ой, мамочки! Что же это делается? — завопила женщина. — Среди бела дня грабят,  да еще бьют!

Ваньку догнал милиционер, больно ухватил за локоть,  и потащил.
— Сейчас составим протокол, и пойдешь годика на два в колонию, гаденыш! — он толкнул Ваньку на скамейку, ударил по голове кулаком. У Ваньки, от удара, заложило уши.
— Не надо, дяденька! Больно! — заплакал Ванька.

Из милиции его вела за руку Марья Андреевна.
— Последний раз тебя выручаю!
Ванька дернул руку и пустился по тротуару.
Пусть бежит. Женщина посмотрела ему вслед! Хоть бы пропал. Надоел до чертиков.

Ванька бежал и бежал. Уехать далеко, далеко. И пусть никто меня не найдет. Мечтал измученный ребенок.   И будто, по мановению волшебной палочки, он оказался на вокзальной платформе. Вот, мое спасение, подумал Ванька.  Сойду на первой станции, и пойду куда-нибудь, где меня никто не знает.  Он уловил момент, когда проводница проверяла билеты, и нырнул у нее под рукой в вагон. Пробежав по коридору,  спрятался в туалете.
Лязгнули буфера, поезд дал гудок, и тронулся. Все! Свободная жизнь! Ванька выскользнул из туалета, потянул дверь в тамбур.
— Мало каши ел! — услышал  за спиной сиплый голос.   Ванька повернулся. Перед ним стоял парень, лет четырнадцати, в грязном ватнике, с оторванным у плеча, рукавом.Черная шапка, с  одним ухом, надвинута низко на лоб. Лицо  в грязных подтеках — Держи, протянул он Ваньке большой кошелек. — И дуй в соседний вагон! Там встретимся! Не вздумай улизнуть! Из-под земли достану!

Ванька притих. С ним мне, не сладить! Понял мальчик, и, покорно вошел в раскрытую дверь соседнего вагона. Началась его «свободная»  жизнь! На первой остановке поезда они слезли. Мучитель завел его в здание вокзала, в буфете  купил  сосиску в булке,  горячего чаю. А после вывел на площадь.
— Стань возле той стены, и проси.
— Что просить?  — не понял Иван.
— Милостыню. Зря я тебе, что ли, жрать давал.

Ванька сжал кулаки, и бросился к парню.   Тот схватил его за воротник, и больно стукнул кулаком в нос. Ванька почувствовал на губах соленый вкус крови, и пошел к месту, которое  указал  Граф. Такова была кличка нового знакомого.

Ванька  стал промышлять на «работе». Отзывался на кличку «Гаденыш». Днем  попрошайничал,  вечером,  вместе с графом ходил на «дело». Научился вытаскивать  из карманов кошельки. Ему везло, улов почти всегда был удачным. Ванька без труда угадывал, где можно поживиться. Крутились на какой-нибудь станции день, иногда два, а потом садились на поезд и, проехав, одну остановку, выходили.
— Чтобы не выследили. — пояснял Граф.

Так они и мотались из города в город. Спали, где придется, в подвале, на вокзале, если тепло, в парке на лавочке. Ванька потерял счет дням.

Однажды, Ванька решил сбежать от своего мучителя. Как обычно лег на грязную подстилку, закрылся с головой рваным одеялом. Оставив щель, наблюдал за Графом. Тот курил, важно выпуская дым. Потом сидел, обняв колени, о чем-то  раздумывая. Будто назло Ваньке, не ложился спать. Наконец, лег к Ивану спиной, и захрапел. Мальчик осторожно вылез из-под одеяла, прислушался,  встал, и на цыпочках пошел по шатким чердачным половицам.  Вылез в слуховое окно. В темноте, осторожно ступая ногами по ржавым кускам жести,  на крыше старого дома, дошел до края, и, нащупав доску, приставленную с вечера, скатился вниз. Очутившись на свободе,  остановился в растерянности. Он не знал, куда  идти. Темно, холодно, ничего не видно. Сделал шаг.  Ощутив под собой, твердую землю, пошел смелее. И натолкнулся на ограду. Он забыл, что  впереди, стоял забор. Иван наступил на кирпич, чтобы перелезть,  но крепкая рука,  ухватила его за воротник.
— Смотаться вздумал? —  тяжелый кулак опустился на его голову.
Ванька взвыл от боли, и упал на землю.
— Еще раз надумаешь, убью! — Граф ткнул его ногой в бок. Схватив, за плечи поднял,  поддал под зад. Толкая мальчишку перед собой,  притащил  на чердак. Достал из кармана старые,  милицейские наручники, и приковал Ваньку к рейке.

Ваньке уже давно расхотелось путешествовать. Ночами,  ему снился детский дом, воспитательница. Он просыпался, и тихонько стонал.  Ему хотелось  ходить, как все, дети,  в школу, отвечать на уроках. Строить планеры. Ведь уже совсем скоро, они бы стали их запускать в небо. Но, вспоминая, о своей отшельнической жизни в детском доме, желание к возвращению быстро пропадало. И от безысходности своего ужасного подневольного существования,  горько плакал.
— Не хнычь! — бурчал спросонья, Граф.

На утро они снова садились в поезд. Перебегали из вагона в вагон, остерегаясь попасться на глаза проводникам.  Если ловили, Ванька  жалобно всхлипывал, а граф, почесывая нос, скулил.
— Тетенька, дяденька, мы с братом от поезда отстали. Вышли на минуточку, воздухом подышать и отстали. Мамка, наверное, волнуется.

Как правило, им верили, а иногда даже давали кусок булки, или пирожок, редко, кусочек колбасы. Если попадалась добрая проводница, их кормили горячей пищей из вагонного ресторана. Правда,  еда не отличалась высокими вкусовыми качествами, но мальчишкам казалась пищей богов.
 Если позволяли, скудные финансовые запасы,  покупали билет, и ехали гордо, поглядывая в окно. Пили чай, разносимый проводницей по вагону, ели, купленные впрок на станции, бутерброды.

Но в этот раз, им не повезло. Ни денег на дорогу, у них не было, ни разжалобить никого не удалось,
Ранним утром, еще только светало, они спрыгнули на платформу.
— Еще раз увижу в вагоне, гаденыши, сдам в милицию! — крикнул  вслед,  начальник поезда.
 
— Эх! Холодно. Снегу нет, а морозы держатся. — похлопал в ладоши Граф.
— Так, ноябрь уже. — потянул носом, Ванька.
— Сейчас  бы чайку попить горяченького, да с расстегайчиком.
— Ишь, чего захотел! Хотя бы кусок хлеба черного. В животе урчит. — вздохнул Ванька. — В детском доме сейчас тепло. И в школе тоже. Сиди себе, рисуй после уроков.

— Опять в неволю захотелось? — Граф презрительно сплюнул. — Мне эти детдома во, где. — он провел ладонью себе по горлу. — Обязаловка.
— Зато тепло, и кормят три раза.
— Что ты канючишь? Сейчас пробежим по перрончику, в магазин заглянем. В супермаркете,  тьма народу, отирается.

Перрон оказался пустым. Только дворник размахивал метлой.
Они вошли в здание. В углу, на лавке,  прижавшись, друг к другу, дремали, две старушки. Одна, обнимала сморщенными, от старости, руками, маленькую, черную сумочку.
— Пусто! —  вздохнул Иван.

Ребята вышли на улицу,  перешли небольшую площадь, и двинулись вверх по проспекту.  Ванька не помнит, сколько они прошли. 
— Вот, и супермаркет! — Граф подмигнул Ваньке. — Уж, здесь точно есть, чем поживиться. Ты  малец, тебя пропустят. А я здесь подожду.

Ванька потянул стеклянную дверь. В лицо  ударило теплом, и запахом съестного. Он глубоко вздохнул и толкнул вертушку. Сидящая у кассы, женщина его не заметила. Видно, еще не проснулась, обрадовался Ванька.

Магазин был пуст. Только у бакалейной лавки, стояли двое мужчин в летной форме. У Ваньки перехватило дух. Настоящие летчики. Ему хотелось подойти, дотронуться до рукава  синей шинели. Сейчас не время, созерцать кумиров, жрать, больно хочется.  У них, уж, точно полные карманы денег, определил  взглядом профессионала, Ванька.  Он встал в стороне,  наблюдая за летчиками. Они увлеченно о чем–то спорили. Ванька не спускал глаз с оттопыренного кармана одного из них.  На цыпочках подошел, к мужчине,  засунул ладошку в карман, и потянул кожаный кошелек.  Но трофей оказался больше его ладони, и зацепился за ткань брюк.

— Ах, ты, гаденыш! —  летчик схватил Ваньку за руку. Разжал его пальцы, и освободил свой бумажник.
— Держит, как цепко! — рассмеялся, второй мужчина. — Беспризорник, сразу видно. Надо в милицию  отвести. Там с ним разберутся.
— И отведем. — летчик, словно  тисками,   сжимал руку мальчика.
— Дяденька, я от поезда отстал. — затянул Ванька по привычке. — Отпустите! Я три дня не ел.
— А мать твоя где?
— Нет у меня мамки. — Ванька свободной рукой вытер глаза.
— Да, что ты с ним, Иван, церемонишься? В милицию его! Там разберутся.
— Детдомовский?
Ванька, вспомнив детский дом, заплакал еще горче.
— Я не буду больше. Отпусти, дяденька.
— Наверное, он сбежал из детского дома. Милиция быстро отыщет его адрес.

Возле них, помахивая дубинкой, как из-под земли, вырос охранник.
— Какие проблемы?
Мужчина раскрыл рот, но тот, что держал Ваньку за руку, покачал головой.
— Все в порядке.
— Ребенок с вами?
— Со мной.

В сердце летчика шевельнулась жалость.
— Тебе объясняли, что воровать плохо? — летчик не нашел иных слов. — Как тебя зовут?
— Ванька! — всхлипнул ребенок.
— Тезка! — улыбнулся второй мужчина.
— Ты, есть хочешь?
— Я три дня не ел.
— Надо его покормить.
Ванька вспомнил, что его на улице дожидается Граф.
— Там брат, ждет.
— Где твой брат, покажи?
 
Они вышли на улицу. Граф, увидев, Ваньку в компании мужчин в форме, дернулся, подтянул штаны и побежал, что есть духу.
— Сбежал, твой брат. Видно, не родной он тебе. — рассмеялись мужчины. — Так что, придется тебе пойти с нами.
— Я не пойду в милицию. Не хочу в тюрьму! — Ванька изловчился, укусил летчика за руку, и бросился бежать.
— Вот, гаденыш! — замахал рукой летчик. Но второй быстро догнал Ваньку. — Я сейчас на тебя наручники надену. Воришка несчастный!
— Отпустите, дяденьки! Я не хочу в милицию. Я больше не буду. 
— Мы пойдем в кафе. Ты сам сказал, не ел три дня.

Ванька понял, его не отпустят, и решил покориться судьбе.
— Может, к тебе? Он грязнее черта. В кафе нас не пустят. — остановился один их мужчин.
—  Точно, не пустят. — согласился с другом, мужчина. — Леш,  вернись в магазин, купи все, что надо.

Пока Алексей ушел делать покупки, Иван крепко держал Ваньку за руку.
— Ты где живешь?
— Нигде. — Ванька стрельнул на летчика глазами.
— Понятно, сбежал. А раньше где жил?
—  В детском доме.
— А мать твоя где?
— Не знаю. У меня, ее не было.
—Как не было? Мать у всех есть. Ты как на свет появился?
— Марья Андреевна говорила, она меня в роддоме оставила.

—Ну, Лешка, застрял в магазине. — повернулся Иван к товарищу,  спускающемуся по ступенькам магазина, с пакетами в руках.
Они остановили машину. Ванька вертел головой направо и налево. Город показался ему особенно красивым.
— Это Москва?
— Нет, это не Москва. — рассмеялись мужчины.
 
Они остановились возле девятиэтажки.
— Приехали! Вылезай. И не вздумай убежать. Под землей найду!
Ванька уже не помышлял о побеге. Он с жадностью поглядывал на пакеты.
Лифт поднял их на  восьмой этаж.
— Заходи, тезка! — втолкнул Иван мальчика, нерешительно, остановившегося на пороге.

— Сначала в ванную. Умой лицо и руки. — мужчина протянул ему полотенце, и открыл блестящий кран.
Горячая струя воды, обожгла.  Он давно не мыл руки теплой водой. Поднес мокрые ладони к лицу, провел пальцами по волосам. Вытерся розовым, махровым, приятно пахнущим, полотенцем.
 
На столе уже стояла тарелка, с нарезанной, ломтиками, колбасой, сыром. В банке блестели в масле рыбные консервы. От большого чайника шел пар.
—  Не робей, тезка!
Ванька сел на стул. Перед ним поставили большую чашку горячего чая, положили бутерброд.
Он с жадностью  набросился на еду, кусая большие куски.
— Не торопись! - улыбались мужчины.
Насытившись, Ванька погладил ладонями  по животу.
— Ну вот. — хлопнул его по плечу, Иван. — А то меня хотел съесть.
Ваньке стало нестерпимо смешно, и он рассмеялся.
— Значит, мир!
Ваня вложил  пальцы в широкую ладонь мужчины,  встретился с ним взглядом. Черные глаза смотрели на него с нежностью. Он впервые не  увидел в глазах человека  отвращение к себе.
— Теперь спать! — Иван обнял мальчика, подвел к дивану, поправил подушку, накрыл мягким пледом. На глазах Ваньки выступили слезы. Он схватил руку мужчины и поцеловал.
— Ты что! —  смутился Иван, высвобождая руку из детских пальцев. —  Спи, давай!

Мужчина сел за стол, достал сигарету и закурил.
— Ты заметил? — подмигнул другу, Алексей. —  Он как две капли воды, похож на тебя, только усов нет!
— Не пори чушь. — прищурил глаза Иван.
— Эх, молодость! Пора ошибок!  — Алексей закинул руки за голову, потянулся. — Семьей так и не обзавелся, живешь один. А ведь уже за тридцать. Людка, с радостью бы согласилась выйти за тебя.
— Связывать себя не хотел, Работа такая.
— Я же вот не побоялся. Уже двое таких, как этот найденыш, подрастают. — Алексей встал. — Пойду! Тамарка, наверное, уже все глаза проглядела, а то на аэродром станет  звонить.

Иван закрыл дверь за другом. Прошел в комнату, остановился у дивана. Ванька, подложив ладошку под щеку, сладко посапывал.
Совсем, как я в детстве. Улыбнулся Иван. Проснется, надо его в ванной отмыть. А то в постель страшно положить. И что это я? Удивился мужчина. Алешка глупость сказал, о сходстве ребенка со мной. Он вгляделся в личико мальчика. Его фамилия Синицын?   И вдруг  ясно представил, каштановые, кудрявые волосы, приподнятые, красным пластмассовым ободком над широким лбом, синие, как небо, глаза. Птичка-синичка!  Маленький уездный город. Не помню, как там оказался и зачем. И девушка с голубыми глазами. Синицына Люба.

 Мужчина поднялся, вышел на кухню, закурил. Сел на табуретку. Она, вроде бы, говорила, что беременна, а он уехал, не простившись.  Погулять хотелось. Пожить для себя. А Ванька? В детском доме вырос. Мать не знает. Куда же она делась? Значит, не его ребенок. И не надо себя казнить. Люба давно замужем, счастлива. Вполне, вероятно, избавилась от плода их любви.  Он встал, прошел по кухне до окна и обратно. А почему,  волнуюсь? Повернул голову, и увидел, черные глаза, смотрящие на него.
— Ну вот, парень, если хочешь спать в кровати,  пойдем мыться.

После купания, они ели на кухне яичницу. Иван поглядывал на мальчика.
— Какой ты стал чистый, красивый.
— Красивый. Это плохо, или хорошо? — Ванька допил чай, поставил на стол  чашку.
— Хорошо, конечно.
— А меня, всегда,  гаденышем называли. Говорят, мамка в роддоме,  окрестила.
— Ну, какой же ты, гаденыш? Разве, когда грязный? А сейчас ты хороший мальчик.
— Вы меня, не прогоните?
— А ты где раньше жил?
— В детском доме. Только они меня, наверное, уже потеряли.
— Думаешь, и не ищут?
— Я им всем надоел.

Иван смотрел на ребенка. А ведь, Лешка прав. Ребенок очень на него похож. С чего бы такое сходство?
— Ладно, пойдем спать! — мужчина уложил Ваню в кровать, заботливо подоткнул одеяло. — Ты спи. А я пойду посуду мыть.

Он вышел на кухню.
— Дома, и не звонишь? — Люда подошла сзади, обняла за шею, потерлась щекой о его щеку.
— Да, я, вот закрутился.
—  Лешка звонил, говорил про какого-то найденыша.
— Уже растрезвонил.
— Показывай.
— В спальне он, спит.
— Ты  уступил ему,  наше ложе? Какой добрый.  А я на диване должна с тобой кувыркаться?
— Не мог я его выгнать. Пусть отдохнет, потом подумаю, что с ним делать?
— В Детский дом отвезти. О чем думать? Или он, или я! Думай, я тоже подумаю! — Людка набросила пальто, сунула ноги в сапоги. — Ну, бывай, пока, добрый молодец! Чересчур, добрый! — она бросила на стол ключи от квартиры. Громко хлопнула входной дверью.
Иван  поправил на диване подушку, и лег. Обиделась. Места ей мало.  Завтра прибежит мириться. А может, быть, прав, Алексей? Пора мне жениться. Людка не самый плохой вариант. А с Ванькой, что делать? Отвезти в детский дом.  Он повернулся на бок, подложил ладонь под щеку, и заснул.

Проснулся, с радостным чувством,  посещавшим его в выходные дни. Не надо никуда торопиться.  Сел на постели, огляделся.  И вспомнил,  Ванька! Спит, наверное, как сурок.  Надвинул тапочки, вошел в спальню. Смятые, простыня и одеяло.  Открытая тумбочка. Пустая банка из-под конфет,  валяется на полу.  Вышел в коридор. Ванькина одежда,  исчезла. Рубашка, которую, он надел на ребенка после ванны, висит на вешалке. Убежал! И деньги забрал. Гаденыш!  Привык вести, бродяжническую жизнь. Теперь его трудно исправить.  Иван вышел на кухню,  сел, на табуретку. Может быть, он слышал   разговор с Людмилой?

Ванька уже час сидел на лавочке возле детской площадки, в соседнем дворе. В кармане лежали украденные купюры.  Он опускал руку, и снова вынимал. На этот раз, он не испытывал чувства гордости, от своей смекалки. Накормили, намыли. Дядя Ваня,  кровать  уступил. Ему очень хотелось вернуться. Но у него в ушах звучали слова вредной тетки.  Зачем он тебе? В детский дом отвези. А я не хочу в детский дом. Там меня никто не любит.  Ленка, шантрапой называет. Сколько раз ей задание по арифметике списывать давал, а она нос от меня воротила. Нет, в детский дом я не вернусь. Хоть, пусть меня зарежут. И Графа потерял. Может быть, он на вокзале? Я забыл, где вокзал.

 Ваня вытер рукавом куртки, намокшие, от слез щеки.   Оглядел пустой двор. Возле подъезда,  подставив первым лучам утреннего солнышка, блестящий синий бок, дразнит глаз, мотоцикл. Ух, ты! Причмокнул языком, Ванька. Прокатиться на таком, хоть разочек, а потом,  и помереть не страшно. Подошел,  прикоснулся к ручке. Огляделся, вокруг никого. Сел на седло, поставил ноги в рваных башмаках, на педали. Положил руки на обтянутые кожей ручки, В интернате, слесарь, дядя Петя, иногда  учил мальчишек управлять стареньким мопедом. Ванька покрутил ручку, нажал на педаль. Мотоцикл затарахтел, и сорвался с места. Ванька только успевал поворачивать руль, чтобы не врезаться в стену.

 Обогнул двор, и выскочил на дорогу. Ветер свистел у него в ушах, он прищуривал глаза, перехватывало дыхание. Ой, как хорошо! Шептали его губы.  Он не заметил, как проехал жилой квартал, и  вдоль дороги,навстречу ему, побежали  елки, с растопыренными ветками

 Мальчик все дальше удалялся, по пустой, широкой трассе.  У него устали ладони, сжимавшие ручки. Устала спина, от напряжения. Вдруг мотоцикл подпрыгнул, и резко завалившись на бок, съехал с дороги, ударился в дерево. Ванька потянул застрявшую ногу.  Сквозь порванную штанину, зияла большая кровавая рана. Хромая,  дошел до поваленного дорожного столбика, и сел. Слезы градом потекли из его глаз. Все его тело содрогалось от холода и страха. Теперь меня точно посадят в тюрьму. Он представлял, себя, за решеткой, в зале  суда. Люди показывают на него пальцами, и кричат: «Гаденыш! Расстрелять его!»  Ваня громко зарыдал. Проезжающий дорожный патруль остановился. Младший лейтенант вышел из машины.
— Украл?
Ванька кивнул.
— Садись! — подтолкнул ребенка, мужчина. — В отделении разберемся!
Ванька покорно сел в машину. Вот и закончилось мое путешествие. Понял мальчик и заплакал еще громче.

                * * *
Иван  положил запасную смену белья в портфель.
— Ты,  серьезно, едешь  разыскивать этого гаденыша? — Алексей нервно расхаживал по комнате. — Ну, зачем он тебе? Деньги забрал! Мотоцикл, точно он, угнал! По нем давно тюрьма плачет!  Неужто, поверил в мою глупую шутку? Мало ли встречается людей похожих друг на друга.

— Ты не понимаешь. Я смотрел на него, и у меня сердце сжималось. Беспризорные дети, маленькие воришки. Все это много раз слышал по телевизору, читал в газетах. Признаюсь, и верил и не верил, что в наше время, может быть такое. А тут увидел своими глазами. Насколько жестока жизнь к этим малолеткам. Еще и посадят. Криминал разгуливает на свободе, а такие юнцы будут сидеть в лагерях.   Наше равнодушие виновато в их несложившихся судьбах. Его надо обязательно найти.  Был у меня один эпизод в том городке. И  сроки совпадают.
— Не ожидал, что ты вдруг станешь таким сентиментальным.
— Ладно, друг! Если  малец появится,  не отпускай!   

  Едва Иван, сошел с трапа самолета, и его захлестнули воспоминания. Кажется, только вчера был здесь. Ничего не изменилось. Он прошел здание  аэровокзала, вышел на улицу.  Купил букет цветов у бабульки, на остановке. Дом узнал издалека. Люба жила одна, и они, спокойно,  предавались любовным утехам. Вошел в подъезд, поднялся по лестнице на второй этаж. Дверь вся та же, обита черным дерматином. Как она живет, с кем? Сделал несколько глубоким вздохов и нажал на кнопку звонка.

— Вам кого? — женщина лет сорока, в неряшливо, повязанном,  на голове, голубом платке, удивленно  рассматривала мужчину в летном мундире. Иван специально надел  для солидности, и надеясь, что Люба так скорей его вспомнит. Это не она. Вздохнул Иван. И хриплым от волнения, голосом произнес.
— Синицына Любовь Александровна здесь проживает?
— Я такой не знаю. Мы здесь уже девять лет живем.

Иван завел руку с букетом за спину. Ему стало неловко. Вернулся через десять лет. Думал, тебя все еще ждут. А тут и нет никого.
— Кто-то,  из прежних жильцов остался?
— Была одна старушка. Она рассказывала  трагичную историю о соседях. Только я не знаю, в нашей квартире они проживали, или в другой. У старых людей, часто прошлое перемешивается с фантазией.
— Где она?
— Умерла, пол года назад.
Иван переступил с ноги на ногу.
— Возьмите, мне они теперь,  ни к чему. — он протянул женщине букет,  и пошел вниз по ступенькам.
— Молодой человек!- услышал Иван голос женщины с верхней площадки. — Вы в жилищную контору обратитесь.  За углом, в соседнем доме. У них, возможно, остались сведения о бывших жильцах.

Контору ЖКХ, Иван нашел быстро. Молодая девушка, с модной стрижкой, и умело наложенным на лицо, макияжем,  поднялась со стула, увидев в дверях симпатичного летчика.
— Мне бы узнать? — смутился Иван, ее явно заигрывающего, взгляда. —  Здесь раньше девушка жила. Синицына.

Сотрудница конторы,  подошла к шкафу. — Архив нам хранить негде. Условий нет. В каком году проживала? — она быстро перебрала папки. Вот, кажется, нашла. Повторите фамилию? —  села за стол,  раскрыла книгу, перелистала страницы. Ярко красный,  ноготок заскользил по строчкам. — Синицына Любовь Александровна,  трагически погибла.
— Как погибла? — Иван снял фуражку, провел ладонью по волосам.
— Здесь написано. Потому и жильцов  заселили в квартиру. Подробностей  не знаю. Я  здесь третий год работаю.
— А ребенок у нее был? Рожала она в том году, когда погибла?
— Это в роддоме узнавайте. Может быть, они знают. — кокетка захлопнула книгу. — Скажите спасибо, что хоть такие сведения сохранились.

Возле подъезда  Иван присел на лавочку. Явился, любовник!  Птички-синички, давно в живых нет.  Может быть, и ребенка у нее не было. А я как дурак, приехал, хожу, спрашиваю. Прав Лешка. Не надо было сюда ехать.
— Дяденька, тебе плохо? — прозвучал рядом детский голосок. Иван поднял голову. Девочка лет четырех, в красной вязаной шапочке, и серой курточке, с меховым воротничком, внимательно его разглядывала.   
Высокая женщина, в дубленке, подбежала к ребенку.
— Галя, сколько раз тебе говорить, не уходи далеко.
— Вы не скажете, где  роддом? — неожиданно, для самого себя, спросил Иван.
— В соседнем квартале. Совсем недалеко. — Иван слушал объяснение, кивал головой, и понимал, что ничего не слышит, и не соображает. Но,  как вежливый гражданин, сказал, традиционное, спасибо, и пошел по дорожке, медленно переставляя ноги.

  Иван, не заметил, как вышел к зданию родильного дома. Ну, вот, и  нашел. Удивился он, и поднялся по ступенькам.
— У нас архив хранится только пять лет. — главврач, наморщила лоб, слушая сбивчивые объяснения Ивана.
— Александра Ивановна! — обратилась она к вошедшей женщине.
— Ты не помнишь, рожала у нас Синицына Любовь десять лет назад?
— Синицына, помню. Родила, сбежала, и под машину попала в  тот же день. Весь город тогда говорил, мол, наказал ее бог, за  брошенного ребенка. Она еще его гаденышем назвала.  Как родила, так и невзлюбила.
— Ну вот, слышали?  Наверное, это и есть ваша знакомая. Наша Шурочка всех помнит. Лучше всякого архива.
— Да как, не запомнить такую сволочь. Я бы ее своими руками удушила! А вы кто ей будете? — Шура, прищурив глаза,  посмотрела на мужчину.
— Брат, троюродный. — щеки Ивана покрылись красными пятнами.
— Брат? Небось, квартира понадобилась?  Столько лет прошло. Надо же, вспомнили! Вот люди, пошли! — Шурочка хлопнула в ладоши.
  — Ребенок где? Кто у нее родился? — Иван, надеялся,  женщина скажет, умер. Почему-то, ему, очень хотелось, чтобы эта история сейчас и закончилась! Зачем ему все эти хлопоты.
— Мальчик, хороший такой. В дом малютки отдали, а потом в детском доме рос. Да, уже год, как сбежал. Их воспитательница со мной на одной площадке живет. Рассказывала,  теперь, без него спокойно стало. Всех обижал. Житья от  него никому не было.
— Так выходит его,  не искали?
—  Вы  из милиции?  Что он натворил?
— Нет, я не из милиции. — поднялся Иван.

На улице, он пошел в сторону детского дома. Значит, вполне возможно, Ванька мой сын. Его мучил стыд. Люба погибла по моей вине. Если бы я тогда не бросил ее беременную, она бы осталась жить. Сколько ей было? Восемнадцать? Совсем девчонка. Кажется, она училась в училище.  Пережила гибель родителей. На что ей было воспитывать ребенка. Я виноват в ее гибели.  Он все больше верил, что Ванька его сын. Люба, в отчаянии, окрестила его гаденышем.  Какую страшную трагедию испытала  девушка. Птичка-синичка! Прости, если можешь?  Шура сказала, похоронили в общей могиле, как бомжиху. На дороге валялась, сбитая машиной. А я все это время спокойно жил, кутил, спал с женщинами. И не разу не вспоминал о ней. Я подлец! Вслух произнес Иван. Какой же я подлец! Надо найти Ваньку. Он мой сын. Все сходится. Мужчина остановился. Куда я иду? В детский дом? Зачем? Может быть, Ванька вернулся туда? Где ему быть? Уже зима, холодно. Если он украл мотоцикл, его могла поймать милиция. Детская колония станет ему приютом года на три. Потом, покатится по скользкой дорожке. Был человек, и нет человека. Закончит  жизнь,  как  Люба, на дороге. Я должен ему помочь. Найти и помочь!
 
На улице резко похолодало. Мелкие снежинки закружились в воздухе, быстро  заметая, подмерзшие к вечеру тротуары. Иван, отряхнул шинель, сбил перчаткой снег с шапки и портфеля. Потянул тяжелую дверь.

— Я вам который раз говорю, Синицын уже год, как исчез! И сюда  не приходил, и думаю, не придет!  — снова и снова повторяла Марья Андреевна настойчивому летчику.
— Вы, даже не знаете, живой мальчик или нет? Вас не тревожит его судьба. Вы в розыск подавали?
— Подавали! Но его не нашли.
— Покажите мне его фотографию.
— Пожалуйста! — Марья Андреевна положила перед мужчиной на столе, несколько групповых фотографий. — Вот он. - ткнула  пальцем, в нижний ряд.
— Ванька! Точно он! — обрадовался Иван.   — Разрешите взять?
— На занятиях кружка, самолеты рисовал. В школе увлекся  сборкой моделей. Учитель говорил, у него хорошо получалось.  Одна из его работ. — женщина подала Ивану самолет.

Мужчина бережно взял модель. Надо же, как ловко! У него  тоже была любовь к самолетам с детства.
— Спасибо! — Иван поднялся. — Извините!
—  Мы тоже думали о мальчике, поверьте.  — Марья Андреевна проводила взглядом мужчину.

В отделении милиции, лейтенант, равнодушным взглядом окинул представительного летчика.  Откусил большой кусок от  бутерброда, аппетитно зачавкал, запил чаем из стакана. 
— Оставьте, ваше заявление и фотографию. Поищем. 
                * * *   
Иван, снова и снова заходил на круг. Самолет не слушался его команд.
— Прыгай! — кричал ему диспетчер. — Прыгай, тебе говорят! Но Иван пытался посадить машину. Резкий запах гари ударил ему в нос. Густой серый дым окутал кабину. Похоже, мне уже ничего не удастся сделать.  Это наказание  за Любу, за Ваню. Только остаться в живых. Я исправлю свою ошибку. Клянусь, найду мальчика и не отпущу от себя. Он почувствовал, что задыхается, и его ногам стало жарко. Я горю! Понял Иван и нажал на катапульту.
                * * *
— Дядя Ванечка, не умирай! —  услышал Иван детский голос. Или я уже в раю, или  снится. Пронеслось в его голове. Он с трудом открыл глаза.
Возле кровати сидел на стуле Ванька и  гладил, трясущимися пальцами  его  руку. По щекам ребенка, катились крупные, как горох, слезы.
— Я не умираю! С чего ты взял! — прошептал Иван. — А ты больше не сбежишь?
— Дядь, Вань! Прости меня! Это я взял деньги. Я их даже истратить не успел. И мотоцикл разбил.  — захлебываясь рыданиями,  произнес,  Ванька.

Иван увидел за спиной мальчика милиционера и Алексея.
— В милиции нашел твоего Ваньку. — улыбнулся другу Алексей. — Уже в суд хотели дело отдавать. Еле уговорил, привести к тебе мальчонку. Не верили, в мой мало убедительный рассказ.

— Я возмещу неустойку за мотоцикл.  Закройте дело. — Иван, свободной от повязки, рукой, обнял ребенка, притянул к себе.
— Ну, Ванька, берегись! Только встану, набью тебе задницу.
Милиционер и Алексей дружно рассмеялись.
— Хочешь на самолете полетать?
— Еще как! — улыбнулся мальчик, сквозь слезы.
— Как поправлюсь,  возьму тебя с собой. Давай пятачок! — Иван сжал в своей ладони Ванькины  пальчики.