Где-то в начале 90-х, когда зимы в Израиле были суровые, читай дождливые, меня выперли на сборы в самую сильную армию на Ближнем Востоке. На месяц. Особой сексуальной ценности для местной армии я не представлял и выполнял функции -тут постой, там посиди, тут походи, то я настроился на легкий отдых и пару стаканов русской радости дождливым вечером. Две недели я читал книжки, попивая чифирек и покуривал сигаретки, охраняя какой-то сарай в местных райских кущах. Еще неделю я изучал устройство носилок и изображал раненого, за избыток артистизма и избыточный вес был проклят собратьями по учебе на веки вечные. В последнюю неделю зарядили дожди, народ приуныл и сушил боты при этом проявляя дьявольскую изобретательность в набегах на столовую и военно-полевой буфет.Ну да...прибежал какой-то прапор и велел грузится в старый НУН-НУН, это такая машинка, которая больше ломается, чем ездит. А ездит она медленно, чтоб не развалится на ходу. И мы тихонько-тихонько под дождичком доползли до какой-то развилки, где нас передали офицеру резервисту. До предпоследнего дня сборов мы месили грязь среди двух бетонных кубиков и поглядывали в пелену дождя, кроме семьи деловитых ворон мы были на хрен никому не нужны. В пятницу, откуда не возьмись притащились два сына Сиона в шляпах набекрень, из под которых мокрыми сосульками свисали пейсы. Они притащили шабатное вино, печенюшки. Народ мрачно смотрел на их суету.
Кто-то вспомнив незабвенных Ильфа и Петрова произнес
-Эти ксензы щас охмурять будут.
И они охмуряли по полной. Сначала они для связи с космосом они предложили наложить тфилин, кто-то отнекивался, кто-то накладывал, кто-то вспоминал ...и да будет тебе это знаком на руке твоей и памятником пред глазами твоими, дабы закон Господень был в устах твоих.... Кто-то выпивал глоток вина и задумчиво грыз печенье. Потом эти дети Господа устроили танцы. Куски грязи летели во все стороны, народ ржал и включался в действо. Вороны очумевшее от этого зрелища тихо сидели на бетонном кубике переминаясь с лапы на лапу.
Дождь перестал. Небо очистилось. Тишина опустилась на нас. Казалось, что я затерялся в этом черном мире среди равнодушных звезд. И ни чего божественного в моей голове не крутилось, только вспомнилось лермонтовское ...
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
А дальше я не помнил, хоть тресни.
Опять зарядил дождик. Через двое суток, шмыгая носом я вылез из теплого нутра автобуса и окунулся в гражданскую жизнь с её суетой и израильской мирной мимолетностью.