Человек без половины черепа

Виталий Лазарянц
     Мастеровые часто спорят не словами, а делами. А люди искусства – своими произведениями.
     Разговорились как-то (и уже в сотый раз) Родион Гудзенко со  Славой Ивановым о разных в;деньях одного и того же. Родион настаивал, что глаз не объектив фотоаппарата, и не должен диктовать пошлую линейную перспективу. Дело в том, что оба они были профессиональными художниками. А Иванов настаивал, что у природы свои тайны, секреты, скрытые мудрости, которые незачем усложнять ещё и разгадкой «а что здесь изображено?». Художник должен постараться преподнести на раскрытой ладони то, что поразило его. И для этого должен быть выбран самый доступный для человеческого восприятия метод линейной перспективы. «А как же обратная перспектива в иконописи, которая выворачивает всё и заставляет тебя снаружи заглянуть в свою душу?»- парировал Родя. «А ты прочти мне ещё лекцию о символике, кабалистике, магии!» - горячился Слава. – «Я тебе о способе изображать, а ты мне про Ерёму».

     На этот раз  спор неожиданно завершился тем, что они взялись за кисти. Решили писать портрет. Меня,  мой портрет. А там, мол, посмотрят, чьё произведение будет воспринято полнее окружающими. Пошли к больничному бараку, нашли прекрасное местечко. Усадили меня, достали краски. К двум мольбертам присоединился неожиданно третий.

    - Вы не будете против, если и я тут стану? – Спросил странный человек, на которого и смотреть-то было страшно. У него не было половины черепа. – Я тоже художник. Могу поделиться и красками. У меня много масла, и много - редкого.

    - Вставай, не жалко. Только, у нас своего добра достаточно. А что, если не секрет, у тебя с головой? Не влияет на психику?

    - Нет, всё в порядке. В побег ушёл в позапрошлом году. На рывок пошли. По снегу. Догонять стали. Я лёг на спину, кричу «Сдаюсь, не стреляйте!», а Агеев, он меня догнал, и  отвечает: «Мне ещё за теми бежать». И выстрелил прямо в глаз.

    Когда очнулся в больничке, ни глаза, ни половины черепа! И левая рука да правая нога парализованы.  А думаю, и всё помню! Быстро рана затянулась, смотрите. Меня выписали и снова сюда, в эту же зону. Мы с ужасом смотрели, как выглядел несчастный. Вместо левой половины черепа вмятина затянутая розовой плёночкой. И стеклянный глаз в изуродованной левой глазнице и висящая левая рука, и парализована правая нога.

    - А как на способности живописать повлияло?
    - Да ни как! Разве что фантазии побольше стало.

    Трое художников начали живописать меня. Три мольберта, три стиля. Один припевает (это тот, что без пол черепушки), другие пыхтят, но замечания не делают: как на такого сердиться. Долго длился сеанс, но, в конце концов, закончили «в один присест».

    Стали рассматривать. Везде я был узнаваемым. Но у Родиона – я был составлен из больших разноцветных треугольников, полосок и овалов в сине-чёрном мареве, у Славы – зализанная цветная фотография (с фоном, на котором были тщательно прорисованы листочки  ветвей  берёз),  и третий портрет – хорошо скомпонованный холст, с которого смотрел я.  Точно - я. Кому как не мне было видно, что схвачена сама сущность молодого, жадно ищущего смысл бытия, человека с моими чертами лица и с моей наглой бесшабашностью.

    После этого я часто видел и Родю, и Славу в обществе странного человека. Того самого, изуродованного пулей тут же путающегося под ногами начальника режима нашего лагеря (майора Агеева). Они не спорили. Они тихо беседовали со старым лагерником и хорошим художником. Обменивались тюбиками  красок. Но до конца жизни не изменили своей манере писать.

     Многим не хватает, чтобы им снести пол черепа, выбили глаз и наполовину обездвижили, чтобы обнажить самое существенное, чтобы  реальность исполнилась полнотой фантазии жизни.
     Вот и мне: я начисто забыл Имя, Отчество, Фамилию и Срок лагерного человека с неудавшимся побегом.  Осталось только в памяти, что происходило это летом 1957 года в Мордовском лагере «Дубровлаг» на Седьмом лагпункте. И Майора Агеева я никогда не забуду.
 
     Все три портрета были безжалостно отобраны у меня при очередном шмоне и пропали во всеядном ненасытном чреве лагерной истории, лагерных историях…

На фотографии: я с Родионом Гудзенко (моим крестным отцом)