ОЦЕПЕНЕНИЕ (Отрывки).
Небо над этим местом даже в непроглядные зимние ночи светилось. Будто где-то высоко накрывалась эта горная часть азиатского континента белой свежевыстиранной простынею и пробивалась её подсиненная белизна сквозь кромешную неподвижную мглу.
Река Кокор, которая истерично билась в узких цветных скалах Тянь-шаньских гор подходила к этому месту и словно чего-то, испугавшись, резко сворачивала и бросалась в порожистую щель, обдираясь о шершавые теснины каменных берегов.
Островерхие цветные хребты невообразимо переплелись в диком хаосе, словно длинный, длинный кусок радуги был скручен в узлы, скомкан и брошен на этот участок взъерошенного пространства. Какой-то бедлам творился в перекрученных разноцветных хребтинах, ущельях, впадинах и моренах: синие склоны наползали на красные, голубые водоразделы стыковались с фиолетовыми хребтами, образуя разинутые рты пестрых цирков, а то и несколько цепей разной раскраски расходились из одной точки, напоминая разноцветные ленты балаганной карусели.
Из-под малиновых и желтых склонов вытекали кислые и соленые родники. Их щелочные и сероводородные запахи путали птиц и зверей, которые также в свою очередь были не похожи по окрасу на своих сородичей.
Были родники с запахом жареных семечек, карамели, гнилой картошки и немытых носков. Удивляло и то, что в этом химическом мире по склонам росло такое разнообразие непонятной растительности, что только опытные ботаники, по ним одним понятным признакам, могли определить род и название мутантов.
Извилистая, выдержанная по всем параметрам дорога, по которой в былую пору разъезжались двадцатипятитонные БелАЗы, пролегла вдоль левобережья реки.
Трасса упиралась в поселок, воротами в который когда-то был массивный красно-белый шлагбаум и будка с вооруженной охраной. Сейчас же ржавая гнутая труба с еле заметными пятнами красной и белой краски намертво вросла в землю и напоминала колодезного журавля. С его верхушки свисало два обрывка размочаленной веревки, похожих на уставший вывалившийся язык змеи.
В прошлом поселок был дивным. Как чудо возник он на необжитых скалах, разделился на четыре площадки, которые располагались одна над другой. Связывались они между собой асфальтированной дорогой, бетонными лестницами и сотнями проторенных троп, которые сплели кварталы, дома и человеческие судьбы в один обитаемый клубок...
Никого из жителей не радовали: ни солнце, ни дожди, ни яркие радуги. Весенние запахи, которые забивали мусорный чад, всем были безразличны.
Пожарные уже не смывали радиоактивную пыль с дорог и деревьев. На всё депо осталась одна полуразбитая машина.
Птицы покинули вырубленные на дрова сады и скверы. На ржавую арматуру и искорёженные трубопроводы садиться они не научились. В грудах стекловаты, которая спадала с раскуроченных теплотрасс, приспособились жить мыши, а осы лепили гнезда в черных провалах труб.
Жестокая жизнь заставила искать развлечения, которые могли скоротать мертвое время. И поэтому только здесь: среди отравленных трав, среди людей забывших поцелуи, у народа с обугленной памятью мог родиться этот мутант. Только в умах теней, шатающихся среди запыленных радиоактивных домов, мог появиться этот уродливый способ «уничтожения времени». Так могли развлекать себя люди, которые мумифицируются по ходу жизни, превращаясь в сухие серые экспонаты — живущие по инерции и которые каждому прошедшему дню говорят: «Слава Богу, ещё на день меньше осталось жить!»
Только в мозгах, отравленных радиацией и алкоголем, могла родиться такая игра с коротким названием «Метр».
Это было скорее не состязание, а времяпровождение — «бегство» от постылой действительности, где повальная пьянка была превращена в соревнование.
Собирались обычно по субботам в бывшем поселковом клубе. Это, когда-то популярное и редко пустующее здание сейчас находилось в великом запустении: черные провалы окон без стекол смотрелись, как кричащие беззубые рты. Конёк крыши прогнулся, словно спина старой изможденной лошади. Штукатурка со стен поотваливалась, будто помертвевшая кожа с тела больного, обнажив желтые язвы трескающейся от времени кирпичной кладки.
Бордюры вокруг газонов покрылись каким-то неведомым мхом, приспособившимся жить на бетоне. На клумбах у клуба рос чертополох и репей с ...
Но Григорий не реагировал на могучую поддержку. Он отцепил левую руку, которая стала круговыми движениями подбираться к стакану. Резкий рывок, словно ухват змееловом шеи гадюки, и стакан утонул в могучей лапе Кувалды. Дело оставалось за малым — донести.
Пальцы на правой руке побелели, с усилием удерживая качающееся крупное тело. Рука уже перешло грань подбородка, запрокинулась голова, приоткрылся рот, чтобы принять победную дозу. Но сдвинутая назад голова перетянула тело, рука оторвалась от стола и Гришка быстро-быстро, мелкими шажками, чтобы не упасть, засеменил назад, при этом удерживая стакан в равновесии. Ткнулся в первый ряд, мощно ударил плотным задом по коленям болельщиков и завалился на спину, задрав ноги в истоптанных ботинках. Водка выплеснулась под громкий хохот, на лица и одежду зрителей.
Ударившись головой о грязный пол, Григорий словно отрезвел, поднялся. Держа в руке пустой стакан, оглядел зрителей и нагло произнёс:
— Я повторю.
— Что-о-о-о? — заголосила толпа сторонников Шарипа. — Никогда. Ничья.
— Ничья... Ничья... — радовались зрители, — Повторить!
Хорошо, что не стали скандировать «Бис». О повторе не могло быть и речи. Шарип сидел на полу, выписывал круги руками перед опущенной головой, словно отгонял мух. Наверное, нежеланные мысли лезли в голову. Обе команды, рассосавшиеся по углам клуба, сопели и стонали, каждый игрок в своём сне.
Гриша стоял у стола, вцепившись в края, и твердил упрямо: «Я не проиграл. Я повторю... Я не проиграл. Я повторю...».
Кувалда, даже в опьянении, не мог простить себе такого позора. Раньше побежденным он никогда не уходил из клуба, чаще его «выносили» победителем.
Вдруг он поднял кулак-кувалду и хряпнул им о столешницу. Подпрыгнули бутылки на середине стола, зазвенела поваленная посуда, треснула фанера — пробежали брызги щелей от удара мелкими змейками, образуя рисунок маленького грязного солнца.
— Я требую реванша! В том же составе! В следующую субботу! — Рявкнул он и, грузной походкой, не качаясь, пошёл к выходу.
Все поняли — так и будет.
На выходе из клуба Григорий оглянулся и ещё твёрже произнёс:
— Ну, держись Шарипка. Укопаю я тебя.
Но Шарип гонял невидимых мух. Угроза Гришки-Кувалды для него сейчас была чем-то вроде тех несуществующих насекомых, которые «кружили» вокруг его тяжёлой головы...