КАРЫШКЫР - ИМЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ. (отрывки)
Кара-Донгуз капчигай - что переводилось с тюркского - "Ущелье Черного Вепря", находилось далеко от больших и малых дорог: сутки езды на хорошем коне от ближайшего кишлака. Старая тропа, идущая по северному склону Ат-Башинского хребта, только интуитивно находилась опытными всадником и конем в переплетении дикой растительности.
Травы альпийского луга задевали верхушками за стремена, щекотали конское брюхо. С соцветий вспархивали и кружили всевозможные насекомые вместе с лепестками невиданных в низинах цветов.
На разведку маршрута Андрей Крутов выехал один. И если все инструкции по технике безопасности трактовали одно из главных правил поведения в горах: " Не ходи в одиночку! ", на что он, начальник изыскательской партии - который первым должен соблюдать писаные жертвами гор законы,- отвечал: " Нас двое, со мной мой конь! ".
Был Крутов худощав, жилист. Черная борода с проседью словно стекала с бритого черепа. Горный загар, въевшийся в кожу, не сходил даже в период зимних камеральных отсидок в городе. Все это выдавало в нем «бродячую натуру».
Андрей считал, что его конь - Корунд, по соотношению «люди-лошади», был сообразительнее многих человекоподобных. Не мог он, конечно, сосчитать, сколько будет «дважды два», но всегда находил забвенные тропы в зарослях; при глубоком снеге, дабы не сломать ноги, обходил сурчиные норы; на ледниках чуял трещины; предупреждал о появлении диких зверей. Даже по поведению и интонации ржанья Андрей узнавал кто рядом: куропатка, заяц, лиса или волк.
- Ну, что Корунд. Мы уже шесть часов идем с тобой, пора перекусить и отдохнуть, - Крутов похлопал рукой по холке, - спускайся к реке, мой Санчо-оруженосец...
... Пламя костра лизало черный вечер. В засыпающем небе мерцали блики огня. Всполохи пламени, будто накатывающие волны будоражили и без того разорванную душу Одинокого Волка.
Он смотрел на огонь и думал. Думал на двух языках, перемежая киргизский и русский. Вспоминал недавнего гостя, впервые за четырнадцать лет забредшего к нему и нарушившего его печальное одиночество. Ему хотелось, что бы он пришел.
И как в ответ на желание, старик услыхал натренированным слухом мягкие шаги. Так идти мог только человек, привыкший к осторожности в горах.
Андрей подошел к костру. Поздоровался. Руки он не протягивал - знал - старик стесняется своих обрубков.
На очаге стоял котелок с водой.
- Проходи. Ходишь тихо, но я тебя давно слышал. Сырой ночью далеко слышится. Понял, ты идешь.
Андрей присел у костра. Развязал рюкзак.
- Держи, Карышкыр. Это тебе нож - подарок. Сахар, соль, чай и хлеб.
Старик от таких подношений пытался улыбнуться, но улыбки не получилось. Кривой шрам изогнулся, углубился, и лицо исказила еще более ужасная гримаса, перерезанная, будто сабельным ударом.
- Зачем столько? Я загадал: когда нож, который я принес с собой, станет тоньше нитки - тогда я умру.
- Вот и хорошо. Будешь пользоваться двумя ножами – значит, время твоей жизни увеличится вдвое, - заметил Андрей.
- Мне много не надо. Когда бог скажет: "Уйди." - я уйду.
Старик поднес хлеб к лицу и начал вдыхать вкус. Отломил два кусочка, посолил...
...Корунд - это имя конь получил при рождении. Оно было дано по всем правилам «лошадиного фамильного дерева» от первых слогов родительских имен - жеребца Короля и кобылы Удача. «Санчо-оруженосец» - так Крутов называл его в минуты откровения. Конь привык к своим двум именам и откликался на оба.
Спустились к реке. Зябкостью потянуло от прохладного русла. Кустарник кончился. На песчаном пляже редкими снопами росла выжженная солнцем осока и такого же цвета, штучные стебли камыша.
- Сюда зверь не ходит, - подумал Крутов, - место открытое. Следов не видно.
Он спешился, снял переметную сумку-хурджун, отпустил повод.
- Иди, пей,- хлопнул Корунда по крупу.
Развязал мешок. Себе пол-лепешки, Корунду пол-лепешки. Себе два кусочка
сахара, коню четыре кусочка, а себе еще горсть сваренного и высушенного риса с мясом.
Поделив продукты, Андрей взял фляжку и пошел к реке. Корунд стоял передними ногами вниз по течению и с перерывами окунал морду в воду.
- Ну, что ты опустился до поросенка - в питье с ногами,- произнес Андрей и пошел выше по реке.
• Впереди, на песке он заметил нарушенную гладкость вылизанного ветром пляжа. Подошел и застыл: четкие следы вели к реке и уходили обратно. Его охватило ощущение Робинзона - увидевшего на своем необитаемом острове отпечаток стопы.
След был от сапога. Такой ребристый отпечаток подошвы могла иметь только обувь человека из его изыскательской партии или другой какой-либо экспедиции. Но он узнавал у...
... Зима быстро спускалась с хребта. Это было заметно по полосе снежного покрова, которая с каждым днем приближалась к моему жилью. Вслед за снегом шла вниз и живность, живущая высоко в горах: архары, козероги. Вслед шли волки. Я беспокоился за свою лошадь. Сделал для неё шалаш у входа в землянку. Страх усилился, когда однажды ночью конь бил сильно копытом и тревожно ржал. Выйдя утром, увидел: на нетронутой поверхности свежевыпавшего снега – четкий след одинокого волка, который ровной окружностью опоясывал наше пристанище. Это был след разведчика.
Я по ночам начал жечь костёр в шалаше – отпугивал зверей. Подбросив побольше дров - уходил немного вздремнуть. Но однажды, после нескольких бессонных ночей, я уснул очень сильно. Меня разбудил топот, хруст веток и, даже не ржанье, а крик коня. Выскочил я с диким рёвом, размахивая дубиной.
Блески угасшего костра вместе с луной, свет от которой пробивался сквозь ветки шалаша, немного рассеивали мрак ночи. Я увидел, как рванулись через проломы несколько черных теней. Конь бился в агонии. Пока запалил факел и осветил его, он уже затих. Зияли дымящиеся свежей кровью раны: вырванный клок мяса на загривке, перегрызённое горло, вспоротый живот и перекушенные сухожилия задних ног. От земли поднимался густой розоватый пар.
К человеческой смерти легче привыкаешь. А если учесть, что погиб мой единственный собеседник и товарищ – было горше вдвойне.
До утра я стерег мертвого коня: жег костер и кричал, кричал от боли за друга, за одиночество. Выл от отчаянья и безысходности, представлял себя растерзанным на его месте , выскакивал и гонялся, словно безумный, за волками. Возвращался. Опять кричал, стучал дубиной по дровам – пугал зверей. Представляешь, как дурели, голодные волки от запаха свежей крови...
... Уже потом я понял, что произошло дальше. А благодарить случай за свое спасение я до сих пор не решаюсь.
Язык лавины врезался в речку, перепрыгнул её, подтолкнул снизу спокойно лежащий снег на противоположном склоне.
От удара вздрогнули горы, ожил склон и встречный лавинный поток скользнул вниз и ткнулся в снежную плотину перегородившей речку. Разбросал мокрым студнем набухший от воды снег. Моё, освобожденное таким образом тело, ещё не успевшее задохнуться, подлетело вверх и упало чужеродным пятном на серые рытвины смешанных снегов двух лавин.
Но я не видел, как снежная пыль поднялась высоко и заискрилась в лучах мутного солнца, как легкие искры опустились на мою изодранную одежду и растаяли на окровавленном лице. Я этого не чувствовал -- сознания у меня не было.
Очнулся я ночью под сильный мороз. Видел над головой огромные, белые, дрожащие звезды. Между ними искрилась снежная пыль, похожая на застывшие молекулы кислорода. Мне казалось, что на мне нет не только одежды, но и кожи. Словно безшкурый, одними голыми нервами лежал я на промороженном снеге. Застывшее тело не чувствовало боли -- холод был для меня анестезией. Но мозг работал четко. За телогрейкой, под ремнем, у меня была ракетница. Я хотел спастись и начал борьбу за выживание.
Уже пропали звезды, когда я извлек ракетницу негнущимися руками. Зажал между коленей, взвел курок. На метеостанциях дежурят круглосуточно, через каждые три часа выходят на связь и я надеялся , что ракету увидят . Искать меня все равно утром пошли бы.
Самое трудное было -- это направить ствол ракетницы вверх . Я боялся угодить себе в подбородок .Между одеревенелых колен ствол держался плохо . Работая четырьмя бесчувственными конечностями я все - таки нажал на спуск .
Ракета ушла горизонтально в противоположный лесистый склон . Попала она видно под елку , где не было снега .Загорелась сухая хвоя и вскоре вспыхнула первая ель . Я вначале даже обрадовался , что огонь увидят , но потом меня охватил страх -- ведь сгорит лес .
В холод огонь становится жадным. Ненасытное пламя стало обжираться мерзлой хвоей, ярко брызгая смолью. Вспыхивали ели мгновенно, от низа до верха. Ярко, броско, как взрыв, а потом тихо горели, роняя обуглившиеся ветки в тающий снег . Я лежал и замерзал глядя на жаркий огонь, от которого до меня доходил только свет .
Нашли мое беспамятное тело утром. Но я этого не чувствовал. Негнущегося,...