Грех

Только одному деду Игнату были ведомы самые удачные грибные места. В деревне не помнили случая, чтобы он вернулся из леса с неполной корзиной.

  Все грибные секреты он знал как "отче наш". До поры, пока не нарастёт грибов, сколько следует, он в лес не пойдёт. Сидит на завалинке, на солнышко жмурится, а в лес- ни ногой.

 – Обуви больше истратишь, чем того добудешь, – отшучивается он и опять на завалинке посиживает. Но, нужной поры – не пропустит.

 Берестяной короб за плечи, словно парашют навесит, невеликую корзиночку в руки и – был таков. Когда уйдёт и куда денется – никому не усмотреть. А кому и удавалось за ним увязаться, только до леса за ним и доходили. За первую ёлку зайдёт и словно растает.

 Звать и искать его в лесу – пустые хлопоты. Тёмные людишки про нехорошее намекали, да никто им не верил. Не того склада был этот светлый человек. Хороших дел за ним числилось намного больше, чем плохих, а о плохих его делах никто и не слыхивал. Но затворником в лесных делах дед оставался неизменным.

 – Лес – это храм природы, – говаривал Игнат. – Входить в него нужно как на исповедь. Вот тогда и воздастся. –

 Из леса старик идёт неспешно, лукаво поглядывает, словно проверяет, все ли видят его удачу. Не завидуют ли? А корзина его, словно свадебный торт. Шляпки от корешков ровненько отрезаны и одна к одной, шоколадными горбушечками вверх, уложены.

  А корешки рядышком лежат, чистенькие да опрятненькие. А которые малы грибки, те целиком, словно конфетки медовые, рассыпаны.

 И так он их искустно разместит, что любому человеку захочется эту корзину на стену повесить, да по праздникам только и глядеть. И за всеми ягодами он столь же удачливый охотник. А вот ружья, сказывают, с младенчества в руках не держал.

 Да и не слыхали, чтобы какой-нибудь зверь его в лесу смутил. Целебных трав и кореньев старик запасал на всю деревню и ещё на несколько окрестных. Травы он домой букетиками несёт, а для целебного корня у него специальная сумочка есть, изнутри липовой корой вымощенная.

 И хотя старик числился общепризнанным отшельником, неудовольствия ему никто не выказывал. Наоборот, каждый встречный спешил его вежливо поприветствовать и приласкать добрым словом. И он на добро добром отзывался.

 Не успеет человек ещё как следует захворать, а он уже тут как тут. Отварами да настоями поневолит и ставит на ноги не хуже настоящих докторов. Деньги за услугу ни с кого не берёт, но от угощения никогда не откажется. И садясь за стол вымолвит что-то очень старомодное:

 – Ради Вашего удовольствия... –
 Кушает он так же неспешно и основательно, как лечит и как управляет все нехитрые дела в одинокой стариковской жизни.

 – Ты, Матрёна, ко щам-то мне луковку принеси. Наваристые щи с луковкой-то в старом брюхе лучше упреют, – как бы невзначай уронит он. – Да и от простуды хорошо помогает; всякую заразную инфузорию из утробы выгонит, – добавляет он и выпив, если поднесут, рюмочку, долго нюхает переломленный пополам срезок чёрного хлеба.

 – За эту вот вредную привычку я однажды в конфуз попал. –
 – Как же это, дедушко? – торопится высказать внимание благодарная за излечение дочки, Матрёна.

 – В армии я тогда служил. И вот были мы с Ахмедом в увольнении и решили чекушку водки выпить. На чекушку набралось, а на закуску – кусок хлеба, да рукав солдатской шинели. Ну, я этакий кусочек и понюхал.

 А он, мусульманин, и вызверился на меня: "Ты, – говорит, – если ещё раз так сделаешь – моим врагом будешь!" А дружили мы с Ахмедом основательно. Долго я от этой привычки отвыкал, да видимо только на время отвык.

 Ложкой Игнат работает сноровисто и аккуратно, словно хороший пловец веслом. И, к явному одобрению любой хозяйки, ни одной, даже малой капельки, на чистую скатерть не обронит.

  Где нужно подставит под ложку кусочек хлеба. Прикусывает хлеб Игнат не для видимости, а для сытости, убеждённо приговаривая: "В хлебе самая сытость и есть".

 – Что же, разве мусульмане сами хлеба не едят? – снова спрашивает Матрёна, умилённая таким откровенным уважением к своему столу и наливает и в свою тарелку блестящие по верху половника мозговым наваром щи.

 – У них обычаи другие. От наших сильно отличаются. Они свинину не едят и не терпят даже упоминания о ней. А когда хлеб понюхаешь, это на "чушку" походит. Вот он и обиделся, – поясняет Игнат, отрезая от луковицы очередную дольку.

 – Из одной-то телятины таких щей не наваришь, – огорчается за всех мусульман Матрёна.

 – Известное дело, – соглашается Игнат. – У них там овец много. По горам пасут. Баранина, у них в еде – главная.
 – А я вот не знаю, обоих баранов в зиму пускать, или одного оставить? – заботится хозяйка.

 – Обеих режь. – Не раздумывая, говорит старик, – сена ныне мало будет. А у тебя ещё корова и тёлка стельная на зиму встанут.

 – Жалко обеих  рушить, овечка не молодая уже. Как-то всё к будущему году обернётся? – снова грустнеет Матрёна.

 – Видишь как траву - то нынче прижало. Холода, да дожди без грому, да и яровые тоже с вершок всего. А ещё в сенокос, сколько всего урону да гною будет. По такой погоде много не соберёшь, – неторопливо произносит дед и добавляет – Нынче лето на пятьдесят третий год походит.
 – Тоже худое было? – не выпрастываясь из своих забот, машинально спрашивает Матрёна.

 – Я почему запомнил, – откликается дед наклоняя тарелку и одним гребком вычерпывая из неё остатки щей, – той весной Сталин умер. Большой траур в народе был. А как лето начиналось, как нынешнее – старики говорили, что зима тяжёлой будет.

 Мы тогда молодые были, не всё у них слушали. А ведь это уже давно примечено, чем больше растерянности в народе – тем зимы тяжелее зимуются. А мор или на животину или на людей клонится.

 Матрёна возвращается из кухни с горшком тушёного картофеля. Поджаристая аппетитная корочка струится тонким аппетитным паром, наполняет избу сытым уютом. Наполнив тарелки и плеснув в дедову чарку из невеликого графинчика, она усаживается на своё место готовая к дальнейшей беседе.

 – Ту зиму мы прожили почти неплохо, а вот апрель нам всю душу вымотал. С сеном накладка вышла. Или летом не так помножили, или зимой не так поделили, а только получилось так, что снег ещё до половины не сошёл, а у нас рогатую скотину уже кормить нечем. – Игнат опрокинул рюмку и горько сморщился.
 – Неужели и соломы не хватило? – удивилась Матрёна.

 –В том-то и беда, что солому бестолково прибрали. – Заново переживает всё случившееся тогда  Игнат. – Председательствовал у нас тогда мужик - выскочка. Дело править не умел, совета стариков – не терпел, а рапортовать – первый.

  Такого отрапортует, с ума можно сойти. Вот и велел он трактористам солому копновозами грудить да сверху это месиво соломенными же шапками накрывать. Не скирда, и даже не полскирды, а уродина какая-то.

  Всю эту халтуру объявил новым методом. Мужиков подгоняет, а сам доложить торопится: " Так и так, новый ударный метод применили. Процент выполнения удвоили! " По всему району растрезвонили. Кто поумнее был, соглашался, да по-своему делал.

  Но некоторые попались и по нашему – горе мыкали.
 Зоотехник у нас умный мужик был, пытался всё это остановить, так председатель его выжил и на его место ещё одного "новатора" откуда-то привёз, да к тому же и пьяницу отменного. В своей науке он всего-то и умел разве что кобылу от быка отличить.

 – Неужели среди мужиков никто не понял, что не дело делают? – перебила Матрёна.
 – Как не понимали? Все понимали, и говорили ему, а он: "Без паники, мужики! Заводи, и по коням. " А мужики, что?
  Приказы в те времена не принято было обсуждать. Умным – пригрозил, глупым – за первое место премию вином пообещал. Так и угробили соломку-то. А какова была, особенно яровая!

 – Вино-то поставил? – любопытствует собеседница.
 – Вино коровы выпили... –
 ???

 – Весной. Но, об этом потом... А тогда мужикам сказали, что с отчетностью запоздали. А пока разбирались, солома промокла и загорела. Пар как из вулкана по утренникам валил. У кого за такую "победу" повернётся язык награду спрашивать?
 – И как до пастьбы доживали? –

 – Ой, матушка, и не спрашивай. – махнул рукой Игнат, вознося следующий тост. Уцепив в тарелке кусок мяса – стал ожесточённо жевать его, словно он был виновником всего случившегося с Игнатом и его односельчанами в ту тяжёлую весну.

  Ополовинив тарелку, переведя дух, почувствовав улучшение настроения и признав себя годным для рассказа самого трагического момента, Игнат продолжил грустную историю:

 – Ко двору ближе версты подходить было страшно. Ревут коровы днём и ночью, только что не воют. А умели бы- завыли бы непременно. Да и мы вместе с ними. А что во дворе делалось?! Это сейчас полы деревянные стелют. А тогда скот на постилке соломенной стоял.

 Но, какая же постилка, если солома ещё в поле истлела. Стелили. Да от неё труха одна. А как весной вода подошла, такое месиво под коровами образовалось, что которые уже с голодухи сил не имели стоять – всё равно стояли, потому, что падать им было некуда.

 Творилось там, девонька, такое, что не за столом рассказывать. – Проговорил Игнат и решив, что лучше сначала управиться с обедом, обстоятельно занялся вторым блюдом. Запив всё кружкой горячего чая и поблагодарив за уощение, засобирался домой.

 – Деда, а потом-то что было? – спохватилась Матрёна.
 – Грехом закончилось... – тяжело вздохнул Игнат и взглянув на заплаканное от ненастья окно, присел на лавку.

 – Велели нам особо слабых коров в уголок столкать, да на верёвки к переводам подтягивать. Под брюшину им две верёвки подведём, да к балке и вяжем. И они у нас словно на качелях. До земли ногами достают, а набок не валятся.
 А тут из района звонят и сообщают, что на следующий день в нашем колхозе семинар по передовому опыту будут проводить.

 Сам районный Голова приедет. Ой, что тут началось! Переполошились наши ура-патриоты настолько, что уже в явные глупости ударились. И было от чего. Тогда, не сейчас – за такой урон в тюрьму сажали. Велел председатель зоотехнику заморенных коров водкой напоить чтобы, хоть один день, но повеселее смотрелись, да в месиво не упали.

 А сам в район ускакал. Зоотехник водку в пролётку и айда по фермам. К нам уже в последнюю очередь приехал. Идёт по ряду, какая корова невесело смотрит, заставляет её за нос держать, а сам водку распечатывает. Каждую бутылку сначала на пригодность проверит, а потом корове меж зубов суёт.
 – Чем проверяет? – не утерпела Матрёна.

 – Своей утробой и проверяет. А потом уже и корове зальёт. Очень он на этот счёт недоверчивый был. –
 – Не полегли спьяну коровы-то? – любопытствует хозяйка.

 – Коровы выстояли, а зоотехник – слёг. До конца двора маленько не дотянул и распаялся прямо у того места, где заморенный скот на качелях качался. – Вы, говорит, мужики дальше самостоятельно исполняйте, – а сам в кормушку устроился. А мы, что? Мы – пожалуйста. У нас дело-то без него спорее пошло. Всё исполнили, глядим, а у нас в арсенале лишняя граната осталась. Её мы за здоровье бурёнок, да друг-друга, по прямому назначению применили.

  И слава бы Богу, да, вспомнили про начальника,  а его нигде нет. Никита Горячев за кормушку глянул и ахнул. Торчит наш командир среди бурёнок и встать на ноги не в силах. Чуть не по воротник мужика в" земную твердь" засосало... Ох и перепугались мы тогда! А как бы утонул – нам тюрьма.

 Ну, куда его такого девать? Домой по селу не поведёшь. В пролётку грузить– лошадь со страху из оглоблей выскочит. Никита и говорит:

 – Давайте его на коровий манер на верёвки подтянем, тёплой воды принесём, да обмоем. А как на человека станет походить, тогда и решим, что дальше делать.
 Сказано- сделано. Подтянули его бережно и аккуратно – опыт у нас уже был, и за водой кинулись.

 А как воротились, смотрим, а у нас полный двор народу. Выездной семинар устраивают. И все люди степенные, многие с портфелями. Районный начальник- Иван Силыч, впереди всех идёт и обьясняет всем, как известный новатор дело в отсталом хозяйстве на ноги ставит:

 – Только, чт-то Сивков, у тебя во дворах грязновато? И дух какой - то тяжёлый, словно по винному погребу идём. Откуда спиртом - то тянет? Прививки что ли делали? –

 – Прививки. Прививки, Иван Силыч. – хватается за спасительную соломинку Сивков.
 – Наверное, тоже новым способом? – интересуется районный голова.
 – Способ известный, но усовершенствование сделали – не изменил своей привычке новатор. А Иван Силыч дальше семинар ведёт:

 – Ты, Сивков больше на специалистов опирайся. Сам всё не углядишь. Вырастишь хорошие кадры специалистов, крепкая тебе в делах опора будет. – И уже ко всем погромче обращается. – Учитесь у Сивкова специалистов ростить. – А сам всё ближе и ближе  к тому нехорошему углу продвигается. Глянул я на Никиту, не робкого десятка мужик, а и он лицом потух. А сделать уже ничего нельзя – опоздали...

 Сивков - то наш, знает про погибельный угол и всеми силами старается начальство туда не пустить. В который уже раз, всех на свинарник манит новую породу свиноматок показать. Но, председатель Райисполкома мужик очень опытный был. Его на мякине не проведёшь. Как почувствует, что его от какого-то места отманивают, обязательно туда заглянет. Идёт он по двору и линию про кадры ещё шире разворачивает:

 – А ты, спрашивает, товарищ Сивков, чего-нибудь нового в работе с кадрами не предложишь? –
 – Да есть некоторые задумки, Иван Силыч, всё больше беспокоясь, неопределённо говорит наш председатель. – Но ещё на практике недопроверено... –

 Тут голова района и достиг того злополучного места и сразу же на зоотехника и наткнулся. Тот в человечье - то обличье ещё только собирался возвращаться. Висит, мычит, головой мотает и глаза закатывает. А навозная жижа с него хлопьями сползает и под ноги хлюпает.

 Глянул районный Голова на него и обомлел. На мученика таращится, разом забыл, какое последнее слово молвил, оторопел даже и как - то по слогам спрашивает:
 – " А, э- то у те- бя, Сив- ков, что за по- ро- да..?" –

 Наш новатор из - за людей ещё зоотехника не видит и как можно бодрее чеканит:
 – Ярославская, чёрно - пёстрая, повышенной продуктивности, Иван Силыч. –
 Иван Силыч уже едва сдерживается, но выдавливает:

 – Да неужели ещё и у соседей такое чуделище висит?! –
 А наш-то не осмелится в его сторону глянуть, да и бубнит уже совсем бестолковое:
 – Две недели назад ездили, так у них тоже, Иван Силыч, с полсотни таких подвешено... –

 Тут зоотехник очнулся до такой степени, что узнал районное начальство и ещё не соображая где он и как, вымученно улыбнулся и выпалил:
 –Здр-р-р-рас-с-с-те, Ива-н-н-н Си-и-и-вы-ы-ч!.. –
 Во дворе грохнул такой гомеров-хохот десятков здоровых мужиков, что занеси туда мёртвого, подняли бы. Если кто-нибудь, что-нибудь успеет сказать, да и снова хохотом заходится:

 – Ты, Сивков, не на своё ли место эти кадры ростишь, или куда ещё повыше? –
  Женщина среди них была жалостливая:
  – Ой, за что это вы его так?! – спрашивает.

 А мы у входа зажатые с водой стоим, нам и смешно и стыдно. Ведь в какое положение мы человека поставили, хотя не нарочно, а всё же... Объяснить пытаемся, а нас никто понять не может, да ещё громче гогочут.

  Не знаю как Никита, а мне кажется, что я тот грех ещё до сих пор ношу.." – закончил дед Игнат и, глянув ещё раз в заплаканное окно, поблагодарил хозяйку и распрощался.