Вы, конечно, возразите, о подобном писать нельзя! Чудовищно! Не может быть! Но было. А то, что случается – не вырубишь и топором.
Событие произошло в чахлом городе Бэнске, где любой, самый незначительный слух поддавал жара пересудам. К месту событий, пусть даже предполагаемых, люд несся с азартом ошалелых - запах крови почуявших - кур.
Нынче толпа гудела возле трехэтажного дома красного кирпича. На причину массового интереса указывала крышка гроба, стоящая возле входной двери.
- Вынесли?! – Издали сотряс воздух молодец с лицом, напоминающим полено, и, рубя шажищами расстояние, приблизился. Человеческий костерок всколыхнулся, живо занявшись ответами. Языки затрещали всякое, из чего «поленолицый» вывел следующее - не опоздал. Он раздул меха и накрыл земляков удовлетворенным басом:
- Значит скоро.
- Скоро? Да скорее б! Я к зубному опаздываю, а они все тянут и тянут. – Полыхнула раздражением «кукольная» девица, накидывая на личико вуаль гримасы из века «благородных» девиц мадам.
Время утекало...Народ стоял. Прочно, будто зрелище красочное ожидаючи.
- А Зинка ведь хорошей рукодельницей была, - вдруг припомнил кто-то.
Зеваки вновь возгорелись, полыхнули воспоминаниями о немногих достоинствах почившей. Потом в воздух взлетела первая искра недостатков, за ним другая, третья… Затрещало. Загудело. Когда пыл критиков угас - притопленый зноем - другая часть зрителей, прежде молчавшая, занервничала.
Это, уже не лезло ни в тын ни в ворота! И в былые те времена скудная, - но все же какая никакая - история городка не ведала случаев, когда ритуальное действо затягивались на такой неприличный срок. Пополз даже скверный слушок - мол, отложили мероприятие.
- А шут его знает насколько! – Огрызнулся на остро жужжащий в воздухе вопрос какой-то мужик в засаленном пиджаке. И вроде свара средь толпы назревать начала, заегозилися мужики кулаки почесывая.
Мужик в Бенске норовистый, на мордобитие шустер. И только тут, вроде знающих себе цену актеров, из траурного подъезда выбрались двое. Хоть и не артисты, а напряженность момента чующие. И так у них все в «масть» вышло, словно выступили они не из дома, а из-за кулис на требовательный «бис».
Лица, в оттеночном гриме сердечного траура выражали высшую степень озабоченности.
- Николай Федорович, касатик вы мой… что же это… как же так….что ж у нас…за такое? – Подскочил к одному из озадаченных в очках гражданин без очков, зато с лысиной. И сноровисто так, словно всю жизнь тренировался, отразил своей плешью пинг-понговый шарик окулярного блика.
- В гроб не помещается, - брякнул тот, и стеклышки деловито протер.
Грянуло общее протяжное: «к-а-ак» и толпа загалдела, забубнила, запричитала, раскатившись окрест обыденным своим гвалтом.
-Как, как? А вот так! Дело теперь делать надо. – Хмуро отозвался мужчина с благородным лицом не коронованного короля, второй из скорбящих «лицедеев». И, выхватив прозорливым взглядом уже затаившегося в авто спутника, кратко обрисовал. – Распухла.
И пошел не спешно, как бы играючи к белой «копейке». Звучно огорошил колымагу дверью, словно ударом этим точку ставил и за руль уселся, и с места рванул «доделывать» что-то. Ну а публика? Эта, не сомневайтесь, бурей пересудами разразилась.
- Знамо дело. Дык в ней и допрежь сто килограммов-то с гаком было, - с придыхом ввернула в общий гомон старушка, божий одуванчик, словно винт в висок вкрутила. – Семка-гробовщик сказывал, что сынок еёный - тот, что Володька - навыбирал. Семка-то баял, эвон самый, что ни на есть хлипонький выкроил. На мамку-то ить денег пожа…
Потонул старушечий голосок в гудеже общественных воспоминаний. И еще час проскочил, точно третья рюмка.
Это в сказке сказать – проще пареной репы гроб тот хрустальный отыскивать. А у нас герой, хоть и на царевича престарелого смахивал, да не дотягивал до Ивана того, везунчика, сына купеческого. А второй-то из «бисующих» и вовсе слыл калекой перехожей. Очки потерямши, был слепцом беспомощным.
Им бы чего попроще, по деревеней, повместительней разыскать. Да не тут то было. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Поиски усложнялись тем, что шарить, собственно говоря, было негде. Не развернешься, не размахнешься. В городишке здравствовало всего одно ритуальное агентство. Звалось оно - «Земной рай». В гробовом том эдеме властвовал Семен, из Петровичей тех пройдошливых. Пучеглазый такой. Вечно опилкой припорошенный, точно из рая пешком вышедши.
-Чего желаете Эдуард Рафаэлович? – Елейно поинтересовалась неказистая личность, бочком на свет показываясь. Даже не личность, а что-то такое, неописуемое. Словом сказать - по роду занятий - на личинку жука-короеда смахивающий.
- Ты, жучара, чего нам подсунул, а!? – Сурово свел брови в разлет тот, кто с царственной осанкой был, удало распрямляя плечи – косую сажень. - Восемьдесят сантиметров! Во-семь-де-сят!!! А спихнул? Я тебя спрашиваю!? Спихнул, как? Как метровый?!
-Чё ты,… в самом-то деле… чё ты ёпс… такое гутаришь? - Зашуршал «короед». Сноровисто в тень скользнул, хоронясь от туго взгляда клиента. - Я скидочку, как постоянным клиентам. Я-то... Эдуард Рафаэлович. Я, ёпс, на выбор... Ведь скидочку скинем? А выбор ведь был, не совру – домовина одна к одной. Один и поболе, да подороже. А второй - так себе. Он и выбрал… Я что, ёпс? Что выбрал, то и дал. Мне-то что. А ведь предупреждал я Вована. Они того, мертвецы-то… - дернул лапками в стороны, - пухнут. По жаре-то. Покойница ан мне, как сестренка была. В детстве, епс-переёпс, пойдем бывало к реке, а…
-Покажи что есть. – Оборвал Эдуард Рафаэлович и первым ступил на порог, домовито обозрел хозяйство.
Деревянная утварь была разбросана по всему помещению. Унылое сияние дешевых атласов, огрызки позументов, червоточина на домовине и все это, словно краешки яблок в саду. А, если внимательно приглядеться к декорациям, то уместно было бы заметить – из райского сада. Куда ни кинь взор – всюду «яблоки», «яблоки», «яблоки»… и яблоку негде упасть. Даже на затертом серо-сизом кресле - из подлокотников которого жалкой порослью топорщилась вата - восседал, точно на трон взошел, гроб.
Гробовых дел мастак встрепенулся, кинулся, ударился о творение рук своих, но не расшибся, не превратился в Финиста того, сокола ясного, как в сказках писано. Не былинный у нас Петрович молодец, а так, с боку припеку – крендель кручёный. Ругнулся забористо, что ни в сказке сказать, ни пером описать и замельтешил, зашустрил в «садах» своих:
- Т-ыы-кс, щас ёпс глянем, поглянем…, вот извольте, самый большенький. Загляденьице. Вылитый дуб. Прямо вылитый. Сам бы, ёпс, в такой… Хы-хы-ы. Не побрезговал.
Эдуард Рафаэлович медленно обошел товар, обстоятельно осмотрел, словно корову на ярмарке торговал. Постоял, глазом своим вострым намечая, все примечая. Постукал костяшками пальцев по бортику. Не лирику он тут разводил, а дело делал. Наконец, выдал:
-Дай-ка, Никола, сантиметр. Сдается мне, тут не полтора метра вширь. Та-аак! – Протянул гнусоватенько и подозрительно прищурился, без сантиметра примерился, - полтора говоришь, жук ты паршивый!?
- Ну, это…, сойдемся – разойдемся… все по-Божески… уступлю, так и быть.
-Сколько? – Дельно вступил Николай Федорович.
На что Сёма бодро выскочил на свет Божий. Приободрился. В щедрости своей, границ не ведающей, замахал костлявыми лапками, точно придавили его намертво обстоятельства:
- Так и быть! Скину, поскину, эх, ма-а! Гулять, так последний огурец жрать! Пятьсот!
-Что-о-о? – Недовольно протянул Эдуард Рафаэлович. На благородном лице его написалось, затем прочиталось – сбросил-то трохи.
-Ёпс-с. За девятнадцать! - Возопил.- Он же высший сорт. Это же не хлам какой. Гляньте-погляньте, свеженький, ёпс, как яблочко наливное. А ткань, - Петрович двумя желтыми когтями зацепил блеклый кумач, с того аж пыль хлопьями завихрилась, - хрустит эвон как!
- Не ввинчивай мозги! Знаю, сколько процентов накручиваешь.
-Побойтесь Бога, Эдуард Рафаэлович! Он же мне… ну родной, ведь! – Подпустил слезу в голос, вот-вот разрыдается над предстоящей утратой.
- Кто…? Как… родной.
– Он же…, вот ведь он! - Запальчиво выкрикнул ловкач, кидаясь к гробу так ходко, что едва не кувыркнулся в собственное произведение. В бортик вонзился и простонал хрипло, - я ж его… вот этими самыми… руками! Ё-п-ссс. Ни у кого такого не прикупите, точно говорю.
-Что-то он здесь поцарапанный, - Николай Федорович, карябнул коричневую полироль и сморщился, точно недозрелое яблочко надкусил. – Он случайно, не бывший в употреблении?
- Да какое там употребление. – Обидчиво отвернулся Петрович. – Свежачок, ёпс, твержу. Чистый дуб.
И покатился торг дальше, яблочком по тарелочке. Бились за копейку страстно, с надрывом, словно себя в рабство продавали. Все продешевить боялись. Наоравшись до сипоты, наконец, ударили по рукам.
Гроб оказался невыносимо тяжел. Ни туды и ни сюды. Кликнули подмогу. Удальцы из ближайшего ларьца, -- что «Стопкой» зовется-- ввалились не сразу. А, явившись, в три пропитых голоса нестройно пробухтели:
- Что, начальник, надо?
- Вытащить, - устало кивнул на деревянный саван Николай Федорович.
- А чё? Нам чекушки хватит. Верно, ребята? – Звонко выпалил самый кудлатый – физиономии не разглядеть - и за гроб вцепился. Собутыльники дружно налегли и дело пошло…
Публики возле дома прибавилось. Николай Федорович вместе с напарником, охая и кряхтя, принялись вытаскивать прискорбный груз. Зрители пораженно заквохтали, точно не гроб сносили, а какую-то неведомую деталь. Последний приют был таких чудовищных размеров, что с ужасом взирать на него можно было вечно.
Пара мужчин, чья фантазия более всех отличалась безыскусностью форм и представлений, бодро пришли на помощь. Под печальный матерок полупьяного электрика Гришки, полированное «яблочко» стащили с «тарантайки».
-Теперь ей будет просторно, - подал кто-то голос.
- Мама, а тетя Зина в ад или рай попадет?
Родительница ответила что-то тихо и односложно, но девочка не унималась:
- А она пройдет в таком большом гробе в Небесные ворота?
Последовала звонкая оплеуха и обиженный вой любопытного чада перекрыл забористую брань летевшую из подъезда, точно тухлые яйица в бездарных актеров. Охальничать было с чего - ноша исправно застревала на каждом повороте.
В хате остервенело зудело и бестолково клубилось семейство. Завидев вошедших, родственники зароились, жгуче загудели того и гляди – вжарят …
- Мо-олчать! – В миг установил траур Эдуард Рафаэлович, вхаживая вслед за объемным приобретением. И, пока все огорошено приходили в себя, отдал приказ. – Быстро перекладываем и выносим.
-Да, да, - поддакнула тетенька, затравленно озирая гроб, – заждались мы. А места ей точно хватит?
- Хватит, сестра, - резко ответил Николай Федорович, оттирая единокровную подальше от сцены. Там уже вел представление, как оркестром дирижировал, маленький такой и «авосливый» старичок. Из тех энтузиастов жизни, кто поспевает быть везде, где пользы от них – убыток.
- Санька, за плечи, я говорю, хватайся! Да не там…! Толян, подсоби. Не тяни, Никитич… Раз, два - взяли! – Кинул рукой на три четверти.
Подхватить-то подхватили, но как-то не впопад, без оглядки на роскошь веса. Дубинушкой пошла покойница, тараном ухнула головой о бортик. Треск пошел изумительный, любо дорого иным злопыхателям послушать было.
Следующую попытку водворения «зернышка» в «яблочко» забрал мастер на все руки, Эдуард Рафаэлович. В самое яблочко с первого захода сноровисто всадил: не сковырнуть тебе, не вынуть, как будто вколотили покойницу. Боком волокли по подъезду – не выпала, только руками своими негнущимися пол мела.
Кладбище. Заунывные пафосные речи. Тягостное прощание. Как обычно... Как у всех...
Наконец, истощив остатки родственной любви, горюющие присмирели. Притихли. Главный распорядитель, а это был, конечно же, Эдуард Рафаэлович, отдал последнее указание. Конечный приют, заунывно скрипя, грустно поплыл вниз. Но не так проста была Зинаиды Михайловна, чтобы вот так запросто, без бенефиса покинуть подмостки жизни.
«Яблочко», точно с ветки сорвалось - скользнуло в яму бочком своим наливным, гулко треснуло и в дребезги разлетелось. Отломленным черенком взметнулась крышка. Толпа с истеричной шумностью вздохнула - не каждый день такие показы кажут – и затаилась, выдохом подавившись. Перевернулась в гробу покойная, как на духу вам сказываю. Да так окаянно, что срам один на волю казался. Монументально белел зад, точно последний глумливый привет оторопевшим живым.