Мечта

Ольга Неручева
     Пышный бюст и роскошные бедра. Ренессанс, казалось бы… Красота Данаи… Но они, эти формы эпохи Возрождения,   доставляли ей немало неприятностей. Зина не была красавицей, но считалась женщиной с изюминкой. Её подруга, тощая и слегка шепелявая, частенько говорила: «Тебе, Зинотька, замуф надо. Такой, как у тебя, грудью, дешятерых выкормить мофно». Можно-то можно, но один временный друг однажды сказал Зине то, что навсегда врезалось ей в память и мешало чувствовать себя нормальной женщиной: «Всё, что в руку помещается, грудь, остальное – вымя».

     Пышный Зинкин бюст не поместился бы даже и в трёх ухватистых мужских ладонях! Да и к тому же шепелявая подруга, смуглая брюнетка, ляпнула как-то: «Все блондинки – дуры…»  Не видела, будто, какого цвета волосы у Зинки?

     Она, конечно, не натуральная блондинка. Просто знакомая парикмахерша ей сказала, что сивый цвет лучше поменять на белый и что блондинки гораздо сексуальнее выглядят. Сексуальности Зинке и так не занимать, а вот прибавил  ли кому тёмный цвет волос ума - тоже неизвестно.

      Хотя… Над словами шепелявой подружки, может, и стоит задуматься: Зинка с трудом дотянула до конца девятого класса. Но в житейском плане она всё-таки далеко не дура. Так что тут подруга совершенно не права. Хватило же Зинке ума не учиться дальше, а пристроиться на рынок к знакомой тётке торговать куриными окорочками, спинками, бёдрышками, голяшками…Этим товаром торговля идёт бойко- не свитера из Китая. Мясо все есть хотят, а денег – не разгонишься. Кто один окорочок возьмет, кто три килограмма. Весы косенько поставишь – к вечеру  барыш набежал.

      А что до ума, он всё-таки у Зинки есть. И чутьё есть. И соображение – что, как, к чему, почему, и что из этого выйдет. Ведь отказалась же она жить с хозяином рынка, толстым армянином Эриком (почему имя у него прибалтийское – загадка века). Эрик не обиделся и всегда оставался приветливым – получилось бы так у кого другого? Правда, толстого добродушного Эрика чуть не ухлопали – может, по недоразумению,- а рынок перешел к другому армянину. Его Зинкины красоты не прельщают. Хотя он частенько повторяет: «Ты, Зиночка, красивая, вот не был бы я женат…» Да и хорошо, что женат: работа -отдельно, любовь- отдельно. Такие вот у Зинки нехитрые житейские правила.

      Жена нового хозяина представлялась Зинке крикливой чёрной тёткой с десятью детьми, а оказалась длинноногой брюнеточкой с осиной талией и маленькой, словно игрушечной, грудью. Вот тут-то и заколыхался от обиды пышный зинкин бюст. Вот тогда-то и показалась она себе уродиной. Что из того, что все мужики ласково оглаживают глазами пышные Зинкины формы? Разве могут они оценить суть её мятущейся души, сердце, рвущееся к большой и чистой любви?!

       Будь она худышкой, глядишь, и поговорили бы с ней, и в глаза заглянули. А так все лапать норовят. Успевай отбиваться! Правда, рыночные торговцы крутой Зинкин нрав знают и с глупостями не пристают.

        А шепелявая Наташка постоянно - и не надоело ещё?- твердит: «Дура ты, Зинка, не выкобенивалашь бы – давно бы замуфем была. Я вон в вошемнадцать с небольфым выфла, не зашиделашь…» Ага, вышла! Выскочила. За  Кольку из ЖЭКа №13, слесаря «три по сто» разряда!. И таскает теперь за собой сопливое тощее дитя. Утром на работу – растолкай его, умой, одень, в автобус протиснись. Стоит несчастной козочкой, Вовку к груди прижимает, а сама по сторонам зыркает: кто бы место уступил.

      А не уступят ведь, фиг, не уступят. Не тот народ пошел. Крепкий. Разве вон та дамочка в каракулевой аккуратной шапочке, учительница с виду. Нет, прижала к себе сумку, тетрадями набитую, и старательно что-то за окном высматривает. Новостроек этих, что ли, постылых не видела? А детей в школе, поди, разумному, доброму, вечному учит. Вот и стоит Наташка, держит Вовку на руках, подпрыгивает вместе с автобусом на ухабах. Знаем мы такое счастье. Видели. Не надо.

      Да уж, Зинка не дура. Этот  Колька сначала за ней таскался. Даже с матерью познакомиться приводил. Знающие девчонки говорят – к свадьбе это. А как увидела Зинка под свекровушкиным глазом сине-фиолетовый фингал – любовь как рукой сняло. Повременить можно. При желании ещё никто в старых девах не оставался.
А Наташка теперь хвастается. И чего радуется? Замуж – не напасть – замужем бы не пропасть.

      Однажды Наташка притащила газетёнку – местный брехунок. Притащила и затарахтела шепелявым своим голосом: «Шидишь вот тут и не видиф, школько муфикоф в бабах нуфдаютша. На-ка, почитай!»
     Объявления Зинке понравились. Стрельцы, скорпионы и прочая зодиакальная живность жаждали любви, ласки и семейного уюта. С того времени и родилась трепетная Зинкина мечта о семейном счастье с человеком, который не за бюст её оценит, а за сердце и душу. Но писать страшно: увидит семь ошибок на одной строчке и не влюбится.

      Может, Наташка и права, что все блондинки дуры, но хватило Зинке ума и тут: наняла репетиторшу по русскому языку. За объявлением - «Опытный репетитор за умеренную плату…»- скрывалась студенточка-пятикурсница. Отказаться почему-то было стыдно, и Зинка стала заниматься. Да и деньги ли – пятнадцать-то в час? Другие, говорят, и по тридцать, и по пятьдесят лупят, а тут все экономия.

       «Опытный репетитор» оказалась девочкой старательной. Обнаружилось вдруг, что писать грамотно не так уж и трудно. Потом выяснилось, что правила можно и не учить, как этого требовала Серафима Парфёновна (имечко-то!), их можно по ходу дела понимать. Сроду в Зинкину голову не вдалбливалось, что такое причастие. А тут какими–то тайными тропами пробралось в её мозг понимание, чем это причастие отличается от прилагательного, когда писать одну «н», когда две, и в каком месте в разных там оборотах запятую ставить.

      И  полюбились  обеим эти занятия – время стало незаметно пролетать. Позанимаются, чаю согреют - пьют, болтают, обёртками от принесенных Зинкой конфет шелестят. Горка обёрток на столе растёт, а  домой не хочется. Но Зинка каким-то чутьём улавливала, когда нужно уходить; вставала, мыла чашки, прощалась и отправлялась в малюсенькую однокомнатную квартирку, где они ютились с матерью и полуслепой бабкой.

      Ночью Зинке снилось письмо, которое она писала далекому незнакомому мужчине. И слова у неё все такие хорошие находились, красивые, каждое в строке на своем месте. А утром они расползались, и всё получалось не так: некрасиво, неловко, неправильно.
«Опытный репетитор» сказала: это от того, что Зинка мало книг читает. Да и верно. Дома у них книг отродясь не было, а в библиотеке скучно выбирать: полки длинные, высокие. Что ни возьмешь – всё не то. Вот и не любила Зинка поэтому читать. А на уроках  литературы один только вид Серафимы Парфёновны вызывал непреодолимую зевоту.

       Казалось бы : ничего отталкивающего в учительнице нет. Высокая, в меру красивая. Ухоженная, аккуратная. А вот подишь ты… Откроет рот – словно паутина плетётся серая. Спать хочется. Зинкины сочинения Серафима Парфёновна читала ровным, хорошо поставленным голосом так, что  девочка с ужасом начинала понимать, какая она непроходимая дура: двух слов связать не может.

      Серафима Парфёновна никогда не ругалась – была выше этого. Но на лицо её словно надета была маска, под которую очень хотелось заглянуть, чтобы увидеть то, второе, настоящее, с естественным – злым или радостным выражением. Как это можно – никого не любить и никого не ненавидеть? Как можно, чтобы о тебе не знали, замужем ты или старая дева, любишь пиво или крепкий чай со сладкими гренками? Это в Зинкину голову не укладывалось, и потому литературу она не любила.

       Математику же она не любила потому, что Владимир Иванович, длинный тощий очкарик с руками, похожими на клешни, постоянно  повторял одно и то же:  «Вы, Зинаида, бесконечно талантливы в беспросветном непонимании чего-либо». Эта дурацкая фраза, по всей видимости, казалась ему оригинальной шуткой.

      Другие хоть физкультуру любили. Да так и было класса где-то до седьмого. Но разнесчастный Зинкин бюст ни с того ни с сего стал расти как на дрожжах. И к девятому классу, когда  девочка выходила на дистанцию, он так колыхался и прыгал под тоненькой трикотажной футболкой, что мальчишки буквально выли от восторга, придумывая глупые прозвища, от которых разбирала кипучая ненависть ко всему мужскому населению планеты. Физрук утешал: «Зиночка, они не понимают, каким богатством ты обладаешь – мальчишки зреют позже». Утешения не утешали. Ждать, когда созреют эти недозрелые мальчишки, не хотелось, и после девятого класса Зинка ушла, оставив в школе воспоминания о колышущемся своем бюсте.

      Рядом с «опытным репетитором» Зина чувствовала себя нормально. К ней уважительно обращались на Вы и не замечали, что, когда она пьет чай, ложку из чашки не достает, а придерживает пальцем.
 «Вы, Зина, не расстраивайтесь, что не любите читать»,- как-то за очередным чаепитием сказала ей «опытный репетитор» и дала книгу со странным названием «Овод».

     До утра Зинка не могла заснуть. Всё торопилась, хотела дочитать. На рынке, отвешивая окорочка, бёдрышки и голяшки, мечтала о том, что придет с мороза домой, наберёт полную ванну горячей воды, погрузится в тепло и чтение.
     Всю ночь она опять не спала: плакала. Жаль ей было и Овода, и Монтанелли, и того, что книга уже прочитана.

      С той поры далекий незнакомый мужчина представлялся ей человеком благородным, немного хромым, с лицом красивым, но изуродованным шрамом. Этот благородный мужчина не будет всовывать глаза в её лифчик, а возьмет за руку и поведёт в парк с шуршащими под ногами осенними листьями. Он спросит: «Не хотите ли вы, Зина, кофе?» И  они сядут за пустые по-осеннему столики уличного кафе. К кофе им принесут сливки в малюсеньких баночках (она видела такие у своего репетитора). Зинка ловко их откроет – и далекий незнакомый мужчина удивится, как здорово это у неё получается. Ёжась, они будут пить кофе из маленьких белых пластмассовых чашек. Далекий незнакомый мужчина будет говорить, а она - слушать.

       Письмо Зинка решила не писать: боялась испугать мечту.


                Смоленск. 03.11 1997