Сейчас, когда прошло уже более тридцати лет, он не помнил какие именно мысли бродили в его буйной головушке, когда он входил в волны широкой сибирской реки. У берега было мелко, невеликие волны плескали нежной прохладой. Успокаивали.
Приглашали окунуть икры поглубже, чтобы знобкий холодок пробежал по разогретой солнцем спине. Ровный суглинок дна, вылизанный потоками воды и застеленный кварцевой пылью, не мешал вышагивать по мелководью.
Хотелось поскорее достичь глубины и погрузить в воду всё тело, избавить и его от настойчивых лучей ещё горячего, августовского солнца. Воды было много. Шла она широко и неудержимо. Другой берег, на всём видимом протяжении, был крут и высок.
Отливал краснотой. Мощным пластом глины лежал на пути реки, поднимался до восьми метров над водой, а с этой стороны виделся сейчас не выше крылечной приступки. Памятуя о травмированном в отрочестве сердце, он, прежде чем погрузиться в воду, несколько раз плеснул пригоршнями на грудь, поглядывая при этом, словно прицеливаясь, на противоположный берег.
Постоял немного. Проверил вколотую в плавки булавку и глубоко вдохнув, переступив с ноги на ногу, оттолкнулся. Проскользнув по поверхности, погрузился в податливую мягкость воды, словно бросился с разбегу в долгожданную перину. Грести он начал с правой руки, слегка откидываясь на левый бок, как это делал в любой воде. Другой берег, высокий и обрывистый, теперь временами совсем скрывался за набегающей волной.
– Мне измерять не приходилось, но считается что тут ровно, без четверти, километр. – Объяснил ему Вася Закоряжный, родительский дом которого стоял над берегом. – Только ты один не ходи. Не принято у нас по одному на тот берег плавать. – И на немой вопрос добавил, – мало ли чего бывает...
Один он и сам не решался плыть через Иртыш, полагаясь только на собственную одержимость и желание. Затея эта посетила его ещё весной, когда они всей бригадой приехали сюда монтировать электроустановки. Вася уже год работал в их бригаде.
Они скоро познакомились и установили хорошие отношения. В их ремесле это было залогом успеха и безопасности. Без доверия к напарнику- работа электрика теряла многое и была чревата очень нежелательными случаями. По вечерам было много свободного времени и ребята не редко прогуливались по берегу реки.
Иногда заворачивали к Васе посидеть - покурить на скамейке у калитки дома его родителей. Мать приглашала друзей в дом, но они – дети высоты, проветренные на мачтах и опорах гораздо уютнее чувствовали себя на природе. Кого-то стеснял вольный монтёрский говор.
В командировках по вечерам скучно. Местные жители незнакомы, да и для них ты – чужак, едва ли не проходимец. Видимо славно набедокурили везде командированные прошлых лет, если такое отношение к "залётным" было в России повсеместным. По вечерам вахтовый народ играет в шахматы и карты, читает книги, ходит в кино- если близко, пьёт водку или, если подфартит, тешит невостребованные романтические увлечения. Кто-то просто отсыпается за прошлые и будущие дни.
О реке Иртыш, он услышал в третьем классе начальной школы, когда учительница рассказывала о походе Ермака и о трагедии, разыгравшейся на берегах далёкой сибирской реки, прервавшей славный подвиг великого землепроходца. Она изложила этот учебный материал таким доходчивым языком, а рассказ захватил и увлёк его настолько, что он уже видел себя взрослым и сильным воином и нахдясь рядом с атаманом, помогал ему отбиваться от наседавших врагов. Ермак стал для него примером мужества.
Сколько раз потом они с мальчишками, размахивая деревянными саблями, штурмовали откосы! Кто - то зачислял себя в ряды Чапаева, кто - то Буденного, кто - то Пархоменко. А он сражался за Ермака. Вспоминал он великого атамана и взрослея, когда нужно было подхлестнуть себя, не сползти в болото безволия. Годы заштриховали остроту восприятия той трагедии, добавили к ней другие и всё это затаилось где-то в кладовых памяти.
Но, ступив ногой на этот берег, он почувствовал, как услышанная в детстве трагедия ожила в памяти и ещё не однажды напоминала о себе. Когда ребята уходили к строителям играть в карты, он приходил на реку один и сидя над водой, смотрел на озарённый лучами заката далёкий берег, словно там мог увидеть продолжение трагических событий, какие разыгрались на этих берегах почти четыреста лет назад.
Он знал, что всё это происходило на четыре сотни километров ниже по течению, а не здесь – в Чернолучье, в неполной сотне километров от Омска. Но, что для российских просторов несколько сот километров? Чем было это расстояние для столь великой беды? – Стёжка, не более.
Размеренно выгребая поперёк потока, он прикидывал: далеко ли его снесёт течение. Кажется, рассчитал правильно. Он доплывёт до острова в то время, когда течение снесёт его к самому его окончанию. А там, чуть пониже бакена можно выходить на последний бросок.
Остров был невелик. Простирался он по течению метров на двести, а ширины имел метров двадцать и лежал в русле реки в полусотне метров от дальнего берега. Появился он здесь с незапамятных времён и успел порости деревьями.
И хотя остров был всего кроха, но реке и речникам доставлял не мало неприятностей. Реку теснил в самом неудобном месте, а навигаторам загораживал обзор фарватера в крутой излучине реки. До острова было ещё далеко и можно было плыть спокойно. А за островом надо будет держать ушки на макушке.
Река в этом месте вырывалась из дуги глубокой излучины, всей силой давила на высокий берег, старалась избавиться от этой несвободы. Следом напирала вода следующих потоков, прессовала и скручивала передние воды, сминала их в беспорядочное месиво.
Река вместо широкого простора, снова попадая в узкую горловину между берегом и островом, минуя её, ярилась и буйствовала; словно предчувствовала, что уже перед Тарой заманит её Сибирская низменность в такие лабиринты, петляя в которых она перепутает все стороны света. И будет длиться это надругательство до самой встречи с Обь-рекою.
Какие там голубые ленты сибирских рек! Иртыш в этом месте словно вспоминал своё изначальное имя- Чёрный Иртыш, и словно утверждая его, темнел свинцовым отливом по всему руслу, а по стремнине гнал вереницы зловещих водоворотов. Но это всё будет там, за островом. Там же, на стремнине, в полусотне метров от того берега, по самому ярилу пролегал и фарватер. А здесь, до острова, на середине реки течение было спокойно и почти не ощущалось. Несмотря на позднее лето, вода была тёплая.
– Наверное зря запасался, – вспомнил он о вколотой в плавки булавке. Вымахнув следующий гребок, потрогал её скользкую головку: – Вряд ли понадобится... Булавка бывает нужна в холодной воде, когда мышцы стягивает судорога. Сегодня вода была тёплая.
Стремление доплыть до того берега появилось как - то неожиданно. Он словно нечаянно наступил на него, закупоренное во что-то хрупкое, а оно высвободилось и поселилось в его внутреннем мире. Оно не теснило его, не мешало жить и работать – а приглашало отдать дань вежливости, словно поклониться. Переплыть не сидя в лодке, а достичь того берега вплавь, не прибегая ни к чему постороннему, отдавая дань уважения мужеству Ермака Тимофеевича.
Но вместе с желанием встал вопрос: "А как назад? Не тащить же следом за собой на верёвочке лодку." Стремление стало лихорадочно искать выход. И через несколько минут явило озарение: "Можно отдохнуть на том берегу, сколько потребуется для восстановления сил и потом вернуться назад." Это уже начинало походить на что-то реальное.
До конца мая вода была ещё холодна и купаться никто на реку, кроме гусей, не ходил. Донками ловили рыбу, замётывая их раскрученным на лёске грузилом. Привязывали за воткнутую в суглинок берега рогульку, подвешивали на слабину кроху-колокольчик и терпеливо ждали малиновый звон. Наверное они слишком строго стерегли тишину поскольку её девственная чистота так и оставалась ни разу не потревоженной.
Ни одного малинового перелива, даже всхлипа колокольчика, они так и не пождали. Вода в реке была ещё высока, а по дну гуляли бураны кварцевой и сланцевой пыли и редкие обитатели рыбьего царства, сторонясь их, не замечали жирных червей, гроздьями, усеявшими дно.
Тогда они решились на крайность и глухой тёмной ночью поставили на протоке, едва не на самом фарватере, настоящую браконьерскую сеть. Ночью же и подняли. Подняли удачно. Пять молодых стерлядей утиными носами воткнулись в ячейки редины, втаскивая себя, в колготки кошельков мелкой сети и накрепко упаковались в ловушках.
Уху варили у Васи. Хлебали с водкой. Уха пахла керосином. А когда принялись за рыбу, керосином стало пахнуть дыхание всех сотрапезников. Объяснение нашли скоро, нефтепровод: "Сургут - Омск" ещё не был построен и нефть на Омский ЗСК тягали по реке буксирами, на огромных баржах. А поскольку это были наши баржи и наши планы на грузоперевозки, то и браконьерам, даже таким залётным, жилось не сладко. Не говоря о рыбе...
– Только ты один не ходи, мало ли чего бывает... – помнил он предупреждение надёжного товарища, и в средине июня, незадолго до отъезда домой, во время купания всей бригады, предложил совершить массовый заплыв на тот берег в честь подвига Ермака Тимофеевича. Холерики и сангвиники проорали:"Хоть сейчас!" Флегматики проворчали: "Чего ради?" Меланхолики обругали: "Сдурел?!"
В город бригада возвращалась с хорошим заработком и в хорошем настроении. Энергетик пообещал хорошую премию и две квартиры. Такое случалось не каждый год. О заплыве на тот берег в таком настроении друзей, не стоило и заикаться.
А жизнь, словно большая сибирская река, подхватывала и несла дальше изумляя новыми красотами неведомых далей и заставляя вздрагивать на перекатах. Прошло три года. Три раза по весне их бригада появлялась в Чернолучье на четыре-пять недель. Всякий раз он заранее просился в эту командировку. Три года по разным причинам ему приходилось откладывать задуманное. Не от того, что мужики не хотели лезть в реку.
Можно было и одному, но это было значительно сложнее и требовало подготовки и времени. Да ему и самому не хотелось выполнять это, не простое для него дело, кое-как, прыгая в реку как в омут головой. Он откладывал задумку до лучших времён.
Всякий раз из командировки ребята возвращались в приподнятом настроении, он – с чувством сожаления.
В конце нынешнего лета его жизненная дорога легла за Урал - горы. Собираясь в дальнюю дорогу он не мог отделаться от ощущения душевного разлада.
Не покидало подавленное чувство, что он всё делает не то и не так. Он знал причину этого состояния, но в суете сборов не находил времени на эту не простую затею. А накануне отъезда, неожиданно даже для себя, он сел на мотоцикл и снова появился на берегу Иртыша...
Острова он достиг как раз у окончания песчаной отмели и порадовался удачному расчёту. Значит не зря он часами сидел на вечернем берегу, выискивая в потоке уносимые водой щепки. По скорости их дрейфа рассчитывал место старта. Течение убыстрялось. Становилось неспокойным. Поверхность воды заметно бугрилась.
Водяные струи стиснутые берегом и островом заплетались на глубине протоки канатами немыслимой формы и размера и тянулись вслед за передними ускользающими за островом в широкое русло, тянулись сколько позволяла прочность водяной пряжи. Не выдерживали натяжения и рвались. То-тут, то - там высвистывались на поверхность реки лохматые кисти разрывов. В этих местах вода закипала, бурлила холодными донными ключами.
Натиск потока мял и перемешивал всю эту кипень и уносил вниз по течению а на их место вырывались новые, ещё более неспокойные выплески. В этом месте реки поток воды был подобен ходу тучи ныряющих дельфинов. Река закипала. Кожей живота и боков он ощущал, холод этих неспокойных струй, словно неведомый водяной водил по его бокам лейкой промороженного подводного душа.
Миновав стрелку острова, и только сейчас почувствовав на себе, скрытый в тёмных глубинах, крутой характер реки и её гнев, он понял, что сейчас и начинается настоящий экзамен. Но, берег был уже близко. Уже возвышался над водой и на груди его откоса видны были провалы подмытых рекой и ухнувших в воду больших пластов глины.
Невзирая на неизбежные трудности в такой затее, определённый риск и тревоги – заплыв его проходил удачно. Впереди и левее покачивался на волнах плот с установленным на треноге сигналом. Якорь надежно держал его в набегающем потоке. Воды реки с разгону наскакивали на неожиданную преграду, ударялись о ее бревна, расшибались, пенились. Вот уже и бакен скоро останется позади. Он уже готов был упрекнуть себя за излишнюю осторожность и за то, что не решался на этот заплыв целых три года. Но, гром среди ясного неба прогремел, и на этот раз – неожиданно...
Повернув голову в сторону открывшейся протоки, он увидел большой буксирный пароход. С зеркала воды он показался громадиной. Буксир шёл на большом ходу, успел одолеть половину протоки и двигался прямо на него...
"Отрежет!"- молнией промелькнуло в сознании, когда он всё же понял, что пароход идёт по середине фарватера, край которого он уже начал пересекать. Он почувствовал себя, оказавшимся на широкой автомагистрали в потоке мчащихся машин. Движения пловца замедлились а мысли лихорадочно искали выход из этой не простой ситуации. Всего проще было повернуть назад и достигнув тихой воды, лечь на спину, отдохнуть, отдышаться и спокойно плыть назад. " А зачем плыл? " – тут же напомнила память.
Ещё раз растерянно глянув в сторону наползающего тяжеловоза, который на холостом ходу развивал по течению приличную скорость, он увидел неподалёку бакенный плот. Решение созрело мгновенно. Нужно добраться до плота, переждать пароход и достичь берега. В зачёт пойдёт теперь уже обратный маршрут, какой он надеялся выполнить без таких потрясений.
Умножив усилия, он двинулся против течения в сторону плота. Поток воды стаскивал обратно. Он прибавил скорость, течение удвоило свою. Он поплыл во всю мощь пока ещё сильных рук и продвинулся , наконец, метров на десять. Потом ещё на пять, ещё на два...
Оставалось совсем немного, всего около двух метров. Он грудью давил на толщу воды пытаясь продавить недостающее пространство и ухватиться за спасительные брёвна, но привычной земной тверди под ногами не было, они неустанно сучили в воде и не находили опоры. К ужасу своему он, заметил, что начинает отодвигаться от плота.
Он стал работать руками во всю силу, на какую был способен. Плот на время перестал отодвигаться. Но, в это же время он почувствовал, что силы начинают иссякать. Стоило немного умерить усилия, как плот стал уходить вверх по течению. Буксир надвигался ещё стремительнее и уже слышался шум его винтов.
Он напряг силы ещё раз и может быть, подвинулся ещё на несколько метров к далёкому уже плоту. Шум винтов буксира доносился громче и напомнил ему о беде случившейся в реке, когда человек выпал с катера. Несчастного затянуло под винт и лопастями разрубило голову. " А эта махина- как кильку засосёт и на фарш перемелет..." – как-то отрешённо подумалось ему и снова вспомнились слова Василия:"Только ты один на тот берег не ходи, мало ли чего бывает..."
Потеряв силы, барахтаясь перед носом идущего на хорошем ходу тяжёлого буксира, не зная, что предпринять, он увидел возле себя воронки водоворотов. Они появлялись откуда-то из-за парохода, проплывали мимо, словно подкрадывались, словно старались опередить буксир и первыми подобраться к вымотанному рекой человеку. Один, второй третий...
Он заглядывал в темную бездну их зрачков и ничего в них не мог разглядеть. Он знал, что при неудачной встрече с ними, если потянет под воду – нужно пойти на обман и нырнуть ещё глубже; а потом рвануться в сторону и вверх. Но на такое роскошное путешествие под водой, вымотанный и усталый физически и духовно, он сейчас был, наверное, не способен. "Куда вынырнешь? Под винт буксира?" – спросила осторожность.
Заметив беспомощного пловца на курсе буксира, палубный матрос уже спешил к спасательному кругу. "Ещё и хлопот людям наделал. – Не хлёстко ругнул он себя и попросив прощения у Ермака Тимофеевича, повернул в обратную сторону, к видневшемуся вдали невеликой крылечной приступкой – этому берегу.
Отплыв метров на десять жестом показал матросу, что помощь не нужна и взмахивая ватными руками, двинулся в обратный путь, попутно размышляя, что в жизни бывают случаи, которые удаются или не удаются один раз.
На берег он выбрался в версте от места своего неудачного старта и вернулся назад. Сел под ветлой, где весной провёл много вечеров и снова посмотрел на реку. Другой берег, крутой и высокий, далёкий и недоступный, виделся на всём протяжении не выше невеликой крылечной приступки и где-то там, за его кручей; за четыре сотни вёрст и четыре сотни лет разворачивалась большая человеческая трагедия...
Фотография Сергея Стародубцева. А зачем плыл?