Сталинград. 23 августа 1942 года

Юрий Рождественский
             
Рождественский Юрий Михайлович
Родился в Москве 19 марта 1932 года.
О СЕБЕ
Инженер по автоматизации технологических процессов. Работал в проектных организациях Министерств Обороны и Связи.
В годы Великой Отечественной Войны пришлось два раза соприкоснуться с военными действиями на границе с Польшей и в Сталинграде.








Ю.М. Рождественский

                «Пока я помню, я живу»

                Воспоминания
                Сталинград 23 августа 1942 года


          
          2 февраля 2012 года - 70 лет Победы в Сталинградской Битве
               


                Отрывок из книги «Что я увидел. Детство»

                Книга:  http://personlou.ru/index.php
                Видео:  http://www.youtube.com/my_videos


Город Самбор

   Войсковая часть уже была расквартирована в городе. Как мы приехали в город, и как нас встретил отец, не помню. Поселились мы в большой комнате маленького дома на окраине города. Дом одноэтажный сельского типа стоял на пригорке, внизу грунтовая дорога, дальше тоже дома с придворьями, ещё ниже узкая речушка, за речкой поле, вдали виден лес, за лесом в сорока километрах граница с оккупированной немцами Польшей. И всё это далеко видно из окон нашей комнаты.  Вниз к дороге  на откосе, сразу от окон дома, огород.

   В первый день утром я вышел во двор, затем спустился в огород и нарвал букет беленьких, хорошеньких цветочков, понёс букет в дом, чтобы поставить в воду на стол и порадовать маму с Тамарой. Каково же было моё огорчение, когда ещё с крыльца хозяйка, пожилая тётя, чуть ли не заголосила. Я понял, что она чем-то не довольна и возмущается. Из всех её речей с польскими и русскими словами я понимал только «Прошу пана, прошу пани». В конце концов, мне объяснили, что я нарвал цветочки клубники, и запретили заходить на территорию огорода.

   Но гулять было где. Перед входом в дом большая поляна, затем дорога,  спускающаяся к основной улице внизу. Если пойти направо по этой дороге, там стройка, в земле вырыт большой круглый котлован диаметром метров десять и глубиной метра три. Вдоль круглых отвесных стен установлены деревянные леса, видимо для будущих облицовочных работ. Почему-то рабочих давно уже не было, и мы с местными мальчишками лазили и бегали по настилам этих лесов. В  азарте бегания мне крупно не повезло, я упал на самое дно котлована между конструкцией лесов и земляной стенкой. Достали меня с помощью взрослых. В результате, вывих правой ноги. Мне ногу вправили, но пришлось потом недолго похромать. 

   Я бы не сказал, что местное польское население относилось к нам плохо. Польские ребята, сверстники Тамары, крадучись бросали нам в окно букеты сирени и катали меня на раме велосипеда. Всё было хорошо, но жить нам там пришлось меньше месяца, началась Великая Отечественная Война.

22 июня 1941 года

   22 июня мы проснулись в 4 часа утра от необычных звуков канонады в стороне границы. Выглянули в окно, послушали гул канонады и легли опять спать, отец всех успокоил, предположив, что очевидно начались учебные манёвры. Дальше под непривычный гул уснуть не удавалось, но через некоторое время наступила тишина, обеспечив продолжение сна. В 7 часов с нижней дороги услышали шум от колёс движущихся множества  конных телег. Раздвинув занавески окон, увидели вереницу конных упряжек, на телегах которых лежали и сидели красноармейцы, перевязанные бинтами в разных местах тела, причём у многих сквозь бинты проступала и видна была кровь. Кто-то из домашних сказал, что бинты и кровь хорошо выполненный камуфляж. Да, мы не верили, что началась война.

   Было воскресенье, сон развеялся, собирались завтракать и к обеду идти в гости к Заборским. Вдруг в дверях появился красноармеец с винтовкой. Как оказалось это посыльный из части отца. Он сказал, что отцу нужно немедленно явиться в часть. Отец быстро надел форму, и они с красноармейцем ушли. Мы позавтракали. Я вышел во двор и увидел низко летящий самолёт с крестами на крыльях. Быстро вкинув руки с мнимой винтовкой, я как бы прицелился в него. Из дома выбежала хозяйка и за руку втащила меня в дверной проём, бормоча на ломаном польско-русском языке, что так делать нельзя, что это опасно.

   Время шло, тревожное ожидание отца затягивалось. Мы обещали в обед быть в гостях у Заборских. Идти или нет? Уходя, отец сказал, что наш визит к Заборским не отменяется, что к обеду мы должны быть там, и что они с дядей Веней Заборским придут обедать туда. И мы пошли. Заборские жили в противоположном районе. Идти нужно было через центр города, мимо расположения части, где служил отец.

   Подойдя к шоссе, видимо пересекавшему город с востока на запад, мы увидели вереницу войск и военной техники движущихся в сторону границы. Шеренги строя красноармейцев, рычащих танков и машин с прицепами пушек, повозок с конными упряжками двигались настолько плотно, что напоминали большую зелёную гусеницу. Мы с трудом перешли шоссе на другую сторону.

   Город Самбор небольшой, чистый, асфальтированный, с квадратами  перпендикулярных нешироких улиц, с туннелями  тенистых зелёных деревьев над тротуарами. Дома в основном одноэтажные с палисадниками, огороженными аккуратными низкими одинаковыми заборчиками из штакетника, но у каждого дома заборчики покрашены в разные цвета. За штакетными  заборчиками обязательно посажены цветы. Проходя расположение воинской части, в штабе мы повстречались с отцом и дядей  Веней. Они  сказали, что произошло нарушение границы со стороны Германии, но обед не отменяется, и приказали нам следовать дальше к тёте Жене Заборской. Город небольшой, городского общественного транспорта нет, все опять двинулись пешком, за исключением маленького трёхлетнего Володи и меня. Володю мама по очереди с Тамарой несли на руках, а я поехал на детском двухколёсном велосипеде. Дядя Веня поручил мне Светкин велосипед доставить к ним домой. Почему велосипед оказался в штабе войсковой части? Не знаю. Я не умел кататься на двухколёсном велосипеде, но к моему удивлению и удивлению всех, после двух попыток, сразу поехал. Оттого что сразу получилось, испытал огромное удовольствие.
 
   Тётя Женя и Света ждали нас. Они сибиряки из Новосибирска и пригласили нас на обед с сибирскими пельменями. Дядя Веня и отец недолго задержались. Сибирские пельмени, конечно, были с водочкой. Из их разговоров я понял, что на время придётся уехать, что, может быть, и их часть должна отступить. Но они совершенно искренне говорили, что это ненадолго, поэтому много вещей брать не нужно, а вещи оставляемые спрятать за печку или в подвал. До сих пор удивляюсь, как им в такой момент удалось отлучиться на обед из части. Очевидно, ещё не доходило до сознания всех, что эта война всерьёз и надолго.

   Дом, в котором жили Заборские, находился тоже на тихой улочке окраины города расположенной на пригорке. Внизу был стадион с футбольным полем, воротами, круговой беговой дорожкой, с небольшим количеством рядов скамеек для зрителей. Стадион находился в треугольной ложбине, с одной стороны пригорок с улицей, где был дом Заборских, а с двух других сторон две железнодорожные насыпи. Стадион пустой, людей нет, видимо все были заняты случившимися событиями, кругом необычная тишина, внушающая необъяснимую зловещую напряжённость и тревогу. Мне, с разрешения родителей, удалось вдоволь покататься на велосипеде по спортивной круговой дорожке стадиона. Катаясь, я ещё раз увидел в небе два немецких самолёта, и они на сей раз стреляли из пулемётов. Не помню возвращение от Заборских домой.

   В понедельник 23 июня отец рано ушёл в часть. Где-то в полдень опять появился красноармеец с винтовкой и сообщил маме, что нам нужно быстро собрать вещи и вместе с ним срочно прибыть в часть, где располагался штаб. Помню, как мама и Тамара были встревожены и растеряны, как стали быстро и суматошно собирать необходимые вещи. Как оказалось потом, собрали не совсем то, что нужно, многое необходимое осталось, зато в суматохе забрали узел с новыми портянками отца. Мне вменили в обязанность нести пустой чайник. Эта была моя персональная обязанность.

   С чемоданами и тюками, что могли унести с собой, мама Тамара, я (9 лет), Вера (4 года), Володя (3 года) явились в штаб. Там было уже много женщин и детей из семей командиров части. Через некоторое время нас всех собравшихся погрузили на открытые грузовики и отвезли на вокзал. Выгрузили нас на  товарной платформе с подъёмным пандусом для машин и подвод, привозящих грузы. Платформа была плотно забита людьми, в основном женщины с детьми, с чемоданами и узлами. Сопровождавший нас командир сказал, что к платформе будут подаваться составы вагонов, в которые нужно садиться и уезжать. Мы выгрузились на край внешней стороны платформы. К краю платформы со  стороны подаваемых вагонов пробиться невозможно.

   В небе появились немецкие самолёты с крестами, но не бомбили и не стреляли. На платформе шумно, напряжённо и тревожно. Наконец появился состав товарных вагонов теплушек. Платформа загудела от многочисленных криков, колыхнулась, все приготовились к посадке. Как только вагоны остановились, начался абордажный штурм, все вламывались в открытые проёмы вагонов с душераздирающими криками и в совершеннейшем  беспорядке. Вагоны заполнялись быстро и  до отказа плотно, там вряд ли можно было сесть.

   Так как мы приехали позже всех, кто был уже там, и расположились не в первых рядах от края платформы со стороны рельсов, то в первый состав эшелона эвакуированных мы не попали. Не смогли попасть все наши семьи во второй и третий составы. Одна из женщин наших семей увидела знакомого красноармейца по каким-то делам оказавшимся на вокзале, и попросила передать в часть о нашем бедственном положении. Прошло немного времени, и вдруг я увидел отца, шагающего впереди строя двенадцати красноармейцев с винтовками, висевшими на ремнях на плече. Помню, они шли строем по два человека, а шеренгу из шести человек я смог сосчитать.

   К четвёртой подаче состава, красноармейцы встали, так что сделали для нас коридор до открытого проема двери товарного вагона и пропустили нас. По этому коридору мы с вещами загружались в вагон бегом. После нашего забега вагон быстро заполнился людьми. Стоял крик, шум, перебранка. Так как мы, дети, забежали в вагон первыми, то успели расположиться на нарах наверху. Я, Вера, Володя, Света заняли место на нарах у окна. На нарах можно только лежать и сидеть. Вниз спуститься  невозможно, там места не было. Мама как-то, почти по головам, пробралась к открытой двери, я, Вера и Володя высунули головы в окно. Отец стоял на перроне и успокаивал маму, шутил, смеялся, говорил, что всё это ненадолго и что в конце войны привезёт усы Гитлера. В 1945 году  он приехал в Москву в отпуск из города Магдебурга в Германии. На его лице под носом были усы как у Гитлера, которые он носил всю жизнь.

   Состав долго не стоял, как только заполнились вагоны, лязгнули  буфера. На перроне стоял отец и ещё много людей не сумевших попасть в вагоны. Мы поехали, отец махал нам рукой. Впереди были четыре года разлуки, потерь близких, скитаний, лишений, страхов и голода.

Эвакуация

   Страх испытали в первую же ночь. Наш длинный состав товарных вагонов с беженцами прибыл вечером на станцию Перемышль. Смеркалось, но ещё пока всё хорошо видно. Станция разветвлённая, много путей, много составов и много наших красноармейцев. В окно вагона через несколько путей виден вокзал. Красноармейцы приказали закрыть двери вагонов, никому не выходить, сидеть тихо, громко не разговаривать. Такая команда поначалу была не понятной и удивительной. В вагоне полно народу, тесно и душно. В темноте вагона раскапризничался, расплакался маленький ребёнок, его успокаивали, но он стал громче плакать и просто орать. Вдруг громкий стук с внешней стороны по вагону и крик: «Заткни своего ублюдка, немец проснётся вам же будет хуже!» Ребёнку буквально заткнули рот. Стало страшно, все затаились, снаружи вагона слышны только звуки шагов красноармейцев. Примерно через час наш состав уже в полной темноте ночи потихоньку тронулся и мы поехали.

   Позже сопровождающий нас начальник состава рассказал, что город заняли немцы, а наши бойцы обороняли железнодорожные пути и станцию, чтобы пропускать составы с беженцами. Это была их боевая задача. Днём была война и бои за станцию, а ночью в начале войны немцы ложились спать, война прекращалась. Выходит, нам крупно повезло, вряд ли наши красноармейцы смогли долго удерживать станцию. Окажись наш состав чуть позже на этой станции, и мы могли бы попасть в плен.

   Что немцы в начале войны по ночам не воевали, а отдыхали, рассказывал потом отец. Отправив семьи, на следующий день 24 июня наши части оставили город Самбор. Им приказано было отступать. Военная часть, в которой служил отец, была инженерно-строительной и им была поставлена задача, прибыть срочно на позиции новой линии обороны, где срочно нужно строить фортификационные сооружения. Днём они еле успевали убегать от наступающих немцев, так как их части были моторизованы на машинах и мотоциклах, а ночью, когда немец ложился спать, наши все равно бежали, стараясь за ночь как можно дальше оторваться. Как он рассказывал, ночью бежать легче, тихо и не жарко, а днём донимала немецкая авиация.

  Однажды им встретился грузовик, так называемая полуторка, который упорно ехал в противоположном направлении к линии фронта. В кабине рядом с шофёром сидел дядя Веня Заборский. В части у него были снабженческие обязанности. Кузов грузовика, закрытый брезентом, был загружен продуктами для красноармейцев части. Отец с трудом уговорил его повернуть обратно, иначе продуктами он мог снабдить немцев, а их родная часть разрозненными группами каждая самостоятельно двигались к месту назначения. Группе бойцов, командиром которой был наш отец, повезло, теперь их вёз грузовик с продуктами и рядом с отцом его друг дядя Веня Заборский.

   Но вернусь к нашей эвакуации. Дальше мы ехали долго и довольно мирно без особых приключений. По пути мы видели сгоревшие вагоны и вокзальные постройки на станциях, результаты авиационных налётов, но наш состав за всё время пути ни разу не попадал под  бомбёжку. Маленькие немецкие самолёты, типа истребителей, пролетали над нами, но не бомбили и не стреляли. Ехали мы долго, целый июль месяц. Наш состав долго стоял на станциях, пропуская встречные поезда с военными грузами. На долгих остановках разводили костры, готовили скудную пищу, мизерно выдаваемую  эвакуированным беженцам на станциях. Наша жизнь в эвакуированном поезде очень хорошо показана в фильме «Станция Луговая». Очень точно и правдиво.

   Где-то в середине пути на одной из станций с нами расстались тётя Женя и Света Заборские. Они узнали, что через данную станцию проходят поезда на Новосибирск, откуда они родом и где живут все их родственники. Тётя Женя уговаривала маму поехать нам с ними в Новосибирск, но мама с Тамарой отказались, так как хотели приехать в Москву к нашим многочисленным родственникам. Уже, будучи в эвакуации в селе Горный Балыклей, тётя Женя в письме второй раз приглашала нас приехать к ним в Новосибирск. На второе приглашение мы согласились, собрались и даже приехали на пристань, но, как и в первый раз, чрезвычайная ситуация заставила нас отказаться от этой поездки. Оба отказа на приглашение тёти Жени - наши роковые ошибки. Если бы мы уехали в Новосибирск, Тамара не погибла бы в Сталинграде. Но об этом по хронологии позже.

Сталинград


   Через месяц, где-то в конце июля, наш состав прибыл в Сталинград. Город открылся неожиданно. Состав катился по рельсам в степи, потом поворот направо сквозь ложбину холма и вдруг прекрасный вид на город внизу, широкую реку и бескрайные просторы за рекой. Город располагался довольно узкой полосой вдоль Волги на несколько километров. Прекрасная панорама города стала возможной оттого, что степи расположены благодаря рельефу выше места расположения города, и поезд с холма медленно снижался к станции и вокзалу.

   Дальше сегодня провал в памяти, где и как нас высадили из вагонов, потом кого и  куда отправляли на постоянное местожительство, не помню. В результате нас пароходом забросили в большое село с названием Горный Балыклей.

Горный Балыклей

   Село Горный Балыклей расположено на высоком правом берегу Волги в середине между Камышином и Сталинградом. Как прибыли в село тоже не помню. Память зацепилась с момента распределения нас эвакопунктом на жительство. Распределили нас в дом к учительнице. У неё было двое детей, муж на фронте. Дом двухэтажный. Нас, пять человек,  расположили в одной из комнат на втором этаже. Запомнились в комнате большой комод, белые стены большой печки и большая кровать на которой я Вера и Володя спали втроём. Мама и Тамара спали на полу.

   Горный Балыклей очень большое село. От первых домов стоящих на берегу к воде нужно спускаться по крутому откосу. Завораживающий вид на широкую реку. Противоположный берег низкий с заливными лугами. Где то на той стороне село Нижний Балыклей.

   Дома в селе, как правило, на один манер, квадратные двухэтажные. Первый этаж низкий не деревянный оштукатуренный и обязательно побелен известью. Пол первого этажа либо на уровне земли, либо заглублен, окна маленькие низко над землёй. Помещения первого этажа используются для хозяйственных складских нужд хранения, там летом прохладно. Второй этаж для жилых помещений деревянный, высокий с большими окнами. Все окна со ставнями. Чтобы закрывать и открывать ставни, на втором этаже снаружи по периметру узкий  балконный настил. Очень редко у балкона были оградительные перила. Ставни двухстворчатые с металлическими затворами. Один конец затвора в маленькое отверстие проходил насквозь стену и щеколдой запирался изнутри.

   Улицы очень широкие, на которых кое-где виднелись островки жухлой травы, так как почва песчаная с примесью глины. Наезженная колея телег извилисто проходила по широкой улице, выбирая удобные участки не приспособленного для дороги рельефа. Телеги и машины, проезжая по колее, поднимали за собой дымовые завесы пыли.

   Каждый дом имел земельный надел, огороженный высоким деревянным или плетнёвым забором, с массивными воротами. Фасадная стенка каждого дома выходила на улицу, продолжая забор. У каждой калитки на врытых столбиках доска скамейка, на которой ближе к вечеру хозяева изредка лузгали семечки. Летом в нестерпимую жару ставни, ворота, калитки закрыты и с непроглядываемыми заборами каждый дом представлял собой непреступную крепость. Такое впечатление подчёркивалось, особенно в жаркий полдень, ещё и абсолютным безлюдьем. Прохожих на улицах всегда очень мало. Вся жизнь в основном протекала внутри огороженного забором надела.

   В центре села на широкой площади одноэтажные кирпичные дома, в которых располагались  различные административные учреждения: местная власть, школа, детский сад, библиотека, штаб и столовая войсковой части формировавшейся для фронта.

   В библиотеку я записался. На меня большое впечатление произвела книга «Что я видел», автор Житков. Книга большого формата, в жёстком переплёте, с цветными картинками. В ней, как бы от имени маленького мальчика, излагались события, происходившие с ним и в его семье, путешествия на поезде и пароходе, общение с природой и животными. Это очень мне нравилось, так как я был в его возрасте и все его откровения, удивления и впечатления меня так же волновали.

   Через переписку с тётей Женей Заборской мы узнали, что они со Светой благополучно доехали домой в Новосибирск. В письме тётя Женя очень настоятельно звала нас приезжать к ним. Уехать в Москву в то время было невозможно, въезд в Москву был запрещён. Надежды выехать в Москву нет, поэтому мама с Тамарой, поразмыслив, решились ехать в Новосибирск к Заборским. Железной дороги в Горном Балыклее нет, нужно до города Куйбышева добираться пароходом. Я с удовольствием  предвкушал большое путешествие, после прочтения книжки «Что я видел». Где-то в конце сентября мы собрались и, погрузив свой немногочисленный, легко уносимый скарб на телегу, поехали на пристань. Пристань располагалась поодаль от села, где был берег поположе. Разгрузившись, купили билеты и стали ждать прибытие парохода. Наконец он показался далеко вдали, но сначала, мы увидели его дым. Кроме нас людей на пристани очень мало. Вдруг видим, по дороге к пристани едет велосипедист, дымя маленьким шлейфом пыли за собой. Подъехав к пристани, велосипедист, женщина почтальон с сумкой через плечо, подходит к маме и вручает ей свёрнутый листок. Это была телеграмма от бабушки Поли, она телеграфировала, что срочно выезжает к нам. Нам ничего не оставалось делать, как возвращаться обратно. Я чуть не плакал, когда, сидя на телеге, с дороги, уже с крутого косогора, видел, как к пристани швартуется пароход. Ещё немного, и пристань стало не видно. Мои предвкушения от дальнего путешествия не состоялись.

   Несмотря на полученную нами телеграмму, бабушка по каким-то причинам так и не приехала. Получение телеграммы на пристани это фатальное событие в нашей семье. Если бы мы успели сесть на пароход, Тамара не погибла бы в Сталинграде. Но об этом потом.

   Не знаю почему, но хозяйка учительница обратно нас не приняла, и местные власти поселили в бесхозный заброшенный дом в конце улицы на берегу. Помню, от дома до крутого обрыва к реке было метров тридцать. Можно было сидеть на краю обрыва или прямо из окон дома любоваться видом реки и пространством на другом берегу.  Хозяев дома не было, мы поселились одни на втором этаже. Дом традиционной постройки, помню узкую лестницу туннель на второй этаж зажатую стенками. Поначалу было хорошо, мне нравилось выходить на балкон без перил открывать и закрывать ставни. С наступлением холодов в ноябре мы поняли, что в таком большом доме, продуваемом с реки всеми ветрами, в большой комнате с огромной печкой, пожирающей много дров, нам не перезимовать. Пришлось маме у местной власти выхлопотать нам переселение в другой дом, на этот раз очень маленький, низенький, но зато очень тёплый.

   Дом нетрадиционной постройки, однокомнатный, с холодными сенцами, большая русская печка занимала одну четверть площади комнаты. В двух стенах комнаты было по два маленьких окна, вдоль стен скамейки и две железных кровати, посредине стол с двумя табуретками. Огромная печка была замечательной, в доме в любые морозы было тепло. На печке мы спали втроём, я, Вера и Володя.

   Стол со скамейками был центром притяжения всей семьи. За столом коротали время, кушали, я выполнял школьные домашние задания и регулярно каждый день перед утренним умыванием вычёсывали гребешком на газету вшей из волос головы, с упоением прослушивая щелчок под ногтём, когда её, жирную гадину, давишь. После вычёсывания головы обязательно просматривались швы одежды. Не было случая, чтобы в швах не обнаруживали бельевых вшей и скопища отложенных ими гнид.  Мыла не было, мылись редко. Стирали и кипятили бельё в воде с дровяной  золой.

   Начали получать письма от отца. Находили друг друга через Москву, через бабушку Полю и родственников. Я тоже писал письма папе на фронт. Учился я во втором классе, писать уже мог. Конвертов не было, складывали листок письма треугольником. Письма на фронт отправлялись без марок. Было у меня в то время увлечение, я вырезал из газет и клеил в рисовальном альбоме карикатуры на немцев и их руководителей, Гитлера, Геббельса, Геринга. Эти карикатуры рисовались в основном художниками «Кукрыниксами».

   Хозяин маленького домика жил рядом в большом соседнем доме традиционной постройки. Видимо дом, в который он нас пустил жить, был временным, пока строился основной дом. Хозяин уже пожилой мужик, но ещё не старик. Частенько он нас угощал солёным арбузом. До этого я не знал, что арбузы могут быть солёными. Свежий арбуз лучше.

   В этом доме со мной произошёл смешной казус. Спали мы втроём на русской печке, я, Вера и Володя. Зима, тусклый свет керосиновой лампы, ложимся спать рано. По малой нужде нужно слезать с печки. Мама и Тамара ещё не спали. Они рассказывали, что я слез с печки, с закрытыми глазами прошёл к двери, ногами пощупал стоящий там валенок и пустил в него тугую струю. Наблюдая за мной, они подбежали и перенаправили меня в сторону предназначенного для этого ведра. Закончив дело, я опять залез на печку так и не проснувшись. Утром, когда мне всё рассказали, я мог вспомнить только то, как я щупал ногой валенок с полной уверенностью что обнаружил ведро. Хорош сон на тёплой русской печке.

   Не помню, по какой причине, но мы в конце зимы съехали из этого тёплого домика в совсем  плохой тоже маленький домик на другом конце села на улице поднимавшейся на крутизну холма. Это был домик бывшей бани. Домик очень маленький, одна узкая комната, низкий потолок, одно маленькое    низко расположенное окошко. Пол домика на уровне земли, очень маленькие холодные сенцы, двери низкие, взрослым приходилось наклоняться. Половину комнаты занимала русская печка, за печкой широкий топчан из досок, у окна маленький столик, две табуретки. В этом доме было тесно, неуютно и тоскливо. Однако жили, я выполнял уроки за маленьким столом,  ходил в школу, Тамара оставалась с Верой и Володей, мама устроилась работать официанткой в столовую военной части.

Умные хрюшки чушки

   Помимо обязанности учится во втором классе, мне поручили почти каждый день после школы ходить к маме в столовую, где она правдами и не правдами наливала мне полный чайник  сладкого заваренного чая. Иногда мне перепадала тарелка пшённой каши с подливкой и маленьким кусочком мяса. Приходил я с чёрного хода со стороны кухни, ел кашу за разделочным столом.
Однажды меня подкараулили две огромных свиньи, настоящие хряки и разлили мой чай. Зима, очень холодно, я иду с чайником полным горячего сладкого чая по извилистой дороге широкой улицы. Прохожу площадь развилки четырёх улиц, вдали уже виден наш домик. Вокруг ни одного человека. Прямо на развилке дорог гуляют две огромных свиньи, что-то нюхают, ковыряют рылом снег. Увидев меня, захрюкали и пошли навстречу. Я малость оторопел, но деваться некуда, налево направо глубокий снег, путь только прямо мимо них. Поравнявшись со мной и не переставая хрюкать, они обнюхали меня и стали тыкать своими пятаками в чайник. Они буквально кружили вокруг меня, намереваясь выбить из моих рук тёплый чайник. Я, как мог, увёртывался, не позволяя их пятакам дотрагиваться до чайника. Очевидно, они понимали, что я принёс им их очередное тёплое пойло. Увёртываться было всё труднее, их две здоровенные чушки, спина каждой выше моего пояса, чайник полный тяжёлый. Моё сопротивление их начало злить, они становились всё напористей и наглей, их хрюканье превратилось в поросячий визг. Не знаю, есть у них мыслящие мозги или нет, но, видимо, я их окончательно разозлил, одна чушка зашла сзади и легла, а другая пихнула своим рылом меня в живот. Я упал, перелетев через свинью, чайник разлился, чушки с удовольствием стали грызть подтаявший сладкий снег, уже не обращая на меня никакого внимания. Слёзы обиды брызнули у меня из глаз, я вскочил, схватил чайник крышку, пихнул ногой одну из них, но она на это только благодарно хрюкнула. Хорошо, что в чайнике осталось немного чая доставшегося Володе и Вере. Тамара меня утешала, как могла, так как я ревел от обиды. К счастью, больше эти чушки не попадались на моём пути.

Школа

   Не знаю почему, но само здание на центральной площади не работало как школа, ученики ходили в свои классы в различные дома жилого типа. Последний наш домик был недалеко от дома, в котором располагались два класса. Один из них был мой второй класс. Учеников в классе было мало. Сидели мы, правда, за настоящими партами. В комнатах классов холодно, видимо печку недостаточно хорошо топили, сидели в пальто и шапках.
Писали в школе чернилами перьевыми ручками. Чернильницы непроливашки носили с собой. У некоторых учеников за время дороги чернила замерзали. Помню, портили чернила карбидом. Кусочки карбида бросали в чернильницу, много пены и вони, чернила испорчены, выяснения с учительницей.
Около школы был переулок, круто поднимающийся в гору. По этой горе мы катались на ногах и самодельных санках. Самодельные санки это доска с одной стороны обмазанная коровьим помётом. На морозе эта придумка хорошо скользила. Примитивные аттракционы, но всё равно было весело.

Плеврит

   В Горном Балыклее я умудрился переболеть плевритом. У меня не было шапки ушанки. Зима, мороз, нужно идти в школу. Мама закутывала мою голову платком, как девочку. Ходить так мне было стыдно. За поворотом я срывал платок с головы, запихивал его за пазуху. Возвращаясь из школы, перед поворотом к дому ненавистный платок опять надевал на голову. В результате высокая температура, постельный режим. Очевидно, поняв в чём дело, мама всё-таки достала где-то мне старую шапку ушанку «малахай».


Переезд в город Сталинград

    Весна 1942 года, апрель. Судьба уготовила нам переезд. Горный Балыклей остаётся в памяти вместе с запахами обжигающего мороза зимой, нестерпимого летнего зноя, пыльной полыни и дыма растапливаемой печи. Сформированную войсковую часть в Горном Балыклее переводили в город Сталинград. Каким то образом маме   удалось уговорить командиров захватить нас с собой. Собраться нам, что бедным подпоясаться, а мы такими и были.
   
    В один из дней второй половины апреля подъехал к дому грузовик «полуторка», и мы со своим немногочисленным скарбом разместились в кузове вместе с каким-то воинским грузом. В этом переезде запечатлелись «роскошные» российские раскисшие грунтовые дороги, но мне от этого было интересно и весело смотреть на брызги из-под колёс и многозначительные объезды больших угрожающих луж.
   
    В Сталинграде нас подвезли и сгрузили в дом, который находился в центральной части города недалеко от площади «Павших Борцов». Дом небольшой, квадратный, одноэтажный, кирпичный, расположенный на углу пересечения улиц Пролеткультской и Большевистской. Двумя сторонами дом выходил на улицы, а между соседними домами размещался небольшой дворик, замощённый булыжным камнем. Со стороны улицы двор отгораживался большими высокими воротами с врезной дверью – калиткой. Вход в дом со двора оформлен крылечком с навесной крышей. С улицы дом имел и парадный вход с двумя красивыми дверями, который не использовался. Двор маленький, и его малость подчёркивали два дерева с большими раскидистыми кронами, создавая внутри двора постоянную тень и прохладу. Деревья с большими гроздьями семян летающих «пропеллеров», каждое семечко имело два крылышка заставляющие в полёте семечко вращаться. В доме четыре большие меблированные комнаты. И дом, и дворик были очень уютными. Хозяев не было, они куда-то уехали и появились только через месяц. Хозяевами оказались тётя Клава, в возрасте моей мамы, и её дочь Надя, года на два старше меня. Фамилия их Ильины.
   
    Сегодня, в 2006 году, когда всё и вся продаётся и покупается, напрашивается вопрос, по каким законам нас вселили в их дом  и  что от этого имели хозяева. Они имели все неудобства от временных квартирантов (5 человек), но только не деньги. Время было военное, дом не частная собственность, а государственный, на свободную площадь подселяли «эвакуированных». Однако мы все разместились и жили дружно.
   
    Мама продолжала работать, Тамара тоже устроилась работать в госпиталь, встала там на комсомольский учёт, тётя Клава тоже где-то работала. Те, кто работал, имели рабочие продовольственные карточки, дети карточки иждивенческие. По рабочим карточкам  положено 500 граммов хлеба, по иждевенчиским 300 граммов. По карточкам полагалось кроме хлеба ещё какое-то мизерное количество крупы сахара и подсолнечного масла. Всего этого так мало, так нехватало, постоянно хотелось есть.
   
    Учебный год в апреле ещё продолжался, и меня определили в школу заканчивать второй класс. Как таковой школы не было, я имею ввиду здание школы. Все здания школ были определены под госпитали, поэтому мы всем классом ходили заниматься по квартирам учеников. Каждый день был закреплён за определённым адресом, благо все шесть квартир были недалеко друг от друга. Не всем хватало места за столом, приходилось упражняться буквально на коленках. Количество учеников в классе было мало, человек десять.
   
   С наступлением каникул появилось всегда желанное  раздолье. Я познакомился с местными мальчишками сверстниками из соседних домов. Ходили на Волгу, в грузовой порт, иногда в кинотеатр. Волга и порт нас особенно привлекали. Плавать я тогда ещё не умел. Научился плавать, вот парадокс, следующим летом в арыке в городе Каган под Бухарой, куда нас эвакуировали уже из Сталинграда. Но об этом позже. По причине неумения плавать меня не очень привлекало купание, а вот грузовой порт очень привлекал. Там можно было бесплатно нюхать запахи различных продуктов, сгружаемые с барж и пароходов и нагружаемые на телеги и грузовики.
 
    Нас, конечно, не жаловали в порту, мы пробирались туда крадучись через заранее приготовленные лазейки в заборе, старались не попадаться на глаза работников порта и особенно начальства. Начальником для нас был человек  с сумкой на боку, с тетрадью и карандашом в руках, делающий голосом и руками грузчикам различные указания. А ещё больше мы боялись специальных дядек, которым, очевидно, было вменено в обязанности гонять всяких любопытных и охочих что-нибудь стащить. Они, наверное, были сторожами и нас очень не любили. К счастью сторожей было мало, а грузовой порт большой, его территория завалена грудами бочек, больших ящиков, штабелей мешков, досок, брёвен и другой всякой всячиной. Мы шмыгали среди этих высоких нагромождений как крысы, создавая конкуренцию настоящим крысам. Дядьки грузчики, на спине у которых была подвешена специальная подставка ступенька для груза, на нас не обращали никакого внимания, а даже порой подсказывали, где что плохо лежит.
   
   Легче всего было достать жмых от семечек подсолнуха, он лежал открыто штабелями на деревянных поддонах. Жмых это остаток от отжима подсолнечного масла, большие серые плиты размером 40 на 80 и толщиной 3 сантиметра, в нём было много шелухи, но и от зёрен там оставались выжимки. Жмыхом мы всегда обеспечивались, он был менее охраняемым. Вкус жмыха можно было испробовать, изрядно потрудившись, так он очень твердый. Его разбивали на мелкие кусочки и уже во рту обильно размачивали слюной, сосали как конфету и от непреодолимого желания заглотнуть дробили зубами. Со слюной проблем не было, её всегда было много, всегда, не переставая, хотелось кушать.

    Но главной добычей нашей охоты была селёдка. Не каждый день, но добывать её нам удавалось. Для этого приходилось проявить смекалку и сноровку. Надо было, крадучись среди бочек, обследовать и найти бочку с пробитой крышкой, запустить туда руку, схватить скользкую селёдку из рассола и быстро скрыться, не попадаясь на глаза строгих дядек. Селёдку съедали тут же под забором, доставалось каждому, и посылали за второй следующего.

    Однажды нашего соучастника заметили и погнались за ним. Убегая с селёдкой на ходу, он съел всю её спину. Догнавшим его дядькам достался хребет с кишками. Получив подзатыльник, он был отпущен, что с него ещё взять.
   
    В мае, июне месяце 42 года Сталинград был ещё мирным городом, дыхание войны его ещё не коснулось. Это время запомнилось жаркой летней погодой, цветущей акацией, тенистыми улицами. Помимо Волги и порта мы ходили в центр города на площадь Павших Борцов, захаживали поглазеть в главный универмаг и в кинотеатр,  когда появлялись деньги.

    Кинотеатр располагался в доме напротив универмага на противоположной стороне площади. Билеты в кино были очень дёшевы, к тому же маленькие деньги мы научились зарабатывать, о чём расскажу позже.

    На площади в сквере, где сейчас расположен памятник павшим воинам,  отстоявшим город в Великой Отечественной Войне, стояла стела в честь борцов оборонявших город Царицын от белогвардейцев во время гражданской войны. Рядом со стелой, ближе к универмагу, был расположен фонтан со скульптурами ребят пионеров величиной в настоящий человеческий рост детей.  Взявшись за руки, ребята как бы бежали вокруг фонтана, а за ними чаша, пространство с водой и круглым бетонным парапетом.

    В этом фонтане в воде мы дети купались, глубина в чаше была нам по пояс. Купающихся детей много. По договорённости мы начинали движение  в одну сторону, по часовой стрелке.               
    
    Сначала было трудно бежать, вода сопротивлялась. Потом всё быстрей вода начинала вращаться в чаше бассейна фонтана. Продолжая бежать, мы её разгоняли до такой степени, что некоторые не могли устоять и лёжа на спине или на животе вращались вместе с водой. Всех это забава увлекала и даже родителей, с которыми приходили дети. Когда мы начинали разгонять воду, родители сидели на лавочках, а когда появлялось сильное течение, подходили к парапету фонтана  и подстраховывали своих. Вода в фонтане от жаркого солнца была очень тёплой. Я там часто бывал с ребятами. Веру и Володю со мной туда не отпускали. Только под присмотром Тамары мама отпускала нас троих. Тамара сидела на лавочке, читала, а мы купались. Когда вода кружилась очень быстро, она подходила к парапету и следила за Володей и Верой. Кто тогда мог предположить, что судьбой совсем скоро, грядущей зимой ей уготовано лежать в земле рядом с местом этого фонтана (фото 16;7;8).

   Когда немцы в июле подошли к Сталинграду, Тамару мобилизовали в трудовое ополчение на строительство оборонительных сооружений, потом, судя по извещению о гибели, зачислили в Красную Армию красноармейцем. Помню, в 1944 году в Москве приезжала к нам молодая женщина с копной  пышных рыжих волос. Она была однополчанкой с Тамарой и рассказывала нам про её гибель.

   Она и Тамара пошли по заданию командования в разведку в окраинные районы города занятые немцами.  Пошли в гражданских платьях. Так получилось, что немцы их пригласили в дом якобы на вечеринку. Время для выполнения задания было коротким. Решили схитрить, и вышли во двор в уборную расположенную во дворе. Двор огорожен деревянным забором, во дворе часовой. Удалось выломать доску, побежали через огородное поле. Немцы делать погоню не стали, но часовой выпустил вслед автоматную очередь. Пуля попала в ногу Тамары выше колена. Добрались до брошенного блиндажа в окопе. Эта женщина, оставив Тамару в блиндаже, ушла за помощью. Когда она с красноармейцами вернулась, Тамара была мертва. Рана была лёгкой, но пуля оказалась отравленной.

   В июле в городе стало заметно всё большее количество военных. У нас, мальчишек, появился, выражаясь современным языком, своеобразный бизнес. Кто-то из нас обнаружил в продаже белый порошок, при разведении его в воде получалась чёрная кашица готового гуталина. Соорудив незатейливую скамейку и подставку под обувь, мы быстро приобрели профессию чистильщиков сапог. Обычно мы располагались на углу пересечении улиц. Охотников среди военных почистить сапоги было достаточно. Определённой таксы не было, довольствовались мелочью, кто сколько даст. Прибыль на билет в кино была каждый день всегда.

   Кинотеатр в большом доме на первом этаже за сквером, напротив главного универмага. В июле начались первые налёты немецких самолётов на город. Стали объявлять воздушные тревоги, к которым мы быстро привыкли и в кино всё равно ходили. Помню, когда во время сеанса объявлялась воздушная тревога, кино прекращали показывать и все зрители спускались в подвал в бомбоубежище. Это малость раздражало, так как казалось, что кино оборвали на самом интересном месте. По окончании тревоги все зрители поднимались из убежища в зрительный зал и кино продолжали.

   Запомнился фильм с двумя перерывами из-за тревог. Назывался фильм «Ястреб морской», с участием знаменитых тогда артистов кино. В главных ролях, тогда ещё совсем молодые, Переверзев и Файт. Сюжет фильма о моряках, по тематике действующей войны. Приморский город. Порт. Военная гавань. В штабе флота ставится задача потопить дерзко действующую немецкую подводную лодку, которая мешает ходить нашим кораблям. Выяснено, что лодка внешне маскируется под небольшое парусное судно и, в зависимости от ситуации, сбрасывает незатейливый камуфляж, торпедирует и уходит под воду. В роли командира подлодки артист Файт. В маленькой каюте командира находилась огромная белая с чёрными пятнами собака породы «Дог». Штабом было принято решение уничтожить подводную лодку тоже с применением маскировочной хитрости. На старом деревянном рыболовецком баркасе установили пушку, военные моряки добровольцы превратились в рыбаков. Командира экипажа рыбаков играл артист Переверзев. Конечно, в фабуле этого кино присутствовала девушка и любовь к командиру этой команды храбрых. Мотивом музыки, сопровождавшим действие в кино, была песня, припев из которой я до сих пор помню.

                На этой дубовой скорлупке
                Железные люди плывут.
                Уходит от берега
                «Ястреб  Морской»,
                Нам девушка машет рукой.
      
   Мотив этого припева на всю жизнь с тех пор засел в голове. Детская память цепкая. Нашли они эту подводную лодку, замаскированную под маленький парусник. Немцы и не думали перед маленьким рыболовецким баркасом снимать камуфляж. Сблизившись с мнимым парусником, наши моряки раскрыли пушку. На подлодке тоже была пушка. Завязался артиллерийский бой. Подлодка была повреждена и не могла уйти под воду, к тому же ей мешал это сделать не вовремя сброшенный камуфляж. В итоге лодка ушла под воду по причине метких попаданий нашей пушкой и, в результате несовместимых с живучестью разрушений, была потоплена. «Морской ястреб» тоже пострадал, были убитые и раненые, но своим ходом вернулся в родную гавань. Весь город на берегу встречал победителей, и вот здесь на всю катушку всем оркестром зазвучала песня «Морской ястреб» с застрявшем в моей памяти припевом, в конце припева появилось ненавистное слово «Конец».

    Мы выходили из зала кинотеатра в прохладу вечернего бульвара с большим зарядом патриотических чувств, не сетуя на два перерыва по причине воздушных тревог, и только больше от этого веря, что устроителям этих тревог скоро устроят такое же, как в фильме.
   
    На всю жизнь, как память о Сталинграде, на правой руке, ровно между локтём и кистью, осталась наколка начальной буквы моего имени, буквы «Ю». В сорок втором году мне десять лет. Четверо таких же, как я и двое постарше решились сделать наколки. Во дворе соседнего дома, в сарае с маленьким окошком и маленькой дверью,  за маленьким низким столом у окошка, на маленькую низкую табуретку садились по очереди четверо как я, а двое постарше были накольщиками. На столе пузырёк с тушью, три обычные швейные иголки, обмотанные ниткой, чтобы высовывались кончики игл на глубину прокола. Не помню, что накололи мои сверстники. Подошла очередь моя. Сел на табуретку, положил руку на стол, один из старших стал её держать, другой намочил в туше кончик накалываемого приспособления. Что колоть они знали по нашей договорённости, слово «Юра». Я отвернулся. Первый укол, второй, третий, больно. Посмотрел на руку, кровь, перемешанная с тушью. Очевидно из-за того, что иголки глубоко опускали в пузырёк, тушь обильно кляксила и дальше писать слово можно было только по наитию. Наверное, по  явно выраженному моему поведению несогласия дальше продолжать наколку, мои накольщики отпустили меня с одной буквой.
   
    Помыв руку под водой крана колонки во дворе, я увидел, что кровь всё равно сочится. Появляться дома было нельзя, так как я был в одной майке и трусах. Под вечер кровь сочиться перестала, но место наколки опухло и покраснело. Вечером от мамы скрыть это действо не удалось, меня просто выпороли ремнём и получили моё согласие больше никогда этого не делать. Постепенно краснота и опухоль прошли, а буква «Ю» осталась. Получилась она универсальной. Одним я говорил, что это начало моего имени, другим, что это пропеллер самолёта, третьим, что винт и корма корабля.
   
    В середине июля и начале августа участились налёты немецких самолётов. В небе прямо над нашими домами мы стали свидетелями воздушных боёв и разрывов зенитных снарядов около немецких самолётов. В это время немцы ещё не решались низко летать над городом. Особенно красочно было ночью. Самолёты в перекрестье прожекторов, около самолётов множество облачков от разрывов снарядов, цепи трассирующих пуль из наземных крупнокалиберных пулемётов и пулемётов наших истребителей, шлейфы дыма от падающих подбитых самолётов, вой пикирующих бомбардировщиков и летящих на землю бомб. Вся эта картина с земли очень красива. Но, в результате этих картин зарево пожара района «Царица» расположенного в высокой части города за железной дорогой, где в основном частные деревянные дома, внушало жёсткое жутковато тревожное предупреждение. Становилось страшно.
   
    Во время таких налётов и воздушных боёв над городом на крыши домов частенько что-то падало, издавая звук заброшенного на крышу камня. Потом, уже на земле во дворе или на улице мы находили странные рваные железки толщиной и длиной с палец руки взрослого человека. Это оказались осколки разрываемых в небе  зенитных снарядов. Мы, мальчишки, стали подбирать их и коллекционировать, хвастаясь перед друг другом кто больше собрал.
   
    Стали появляться пленные немцы, их провозили на грузовиках в сторону Волги, видимо переправляли в тыл. Немцы были в серо-зеленой форме, на головах пилотки, на рукавах, на груди и пилотках какие-то нам незнакомые регалии. Так продолжалось до 23 августа.

Двадцать третье августа

    23 августа, в середине дня я стоял на бампере грузовой машины у нас во дворе и чистил тряпочкой блестящую крышку радиатора. Обратил внимание на необычный гул в небе. Гул, приближаясь, превращался в рёв, заставляя невольно вскинуть голову. В небе, со стороны центра от площади «Павших борцов», очень низко, широким фронтом над всем городом, как на параде, по три самолёта звено, летела громада немецких самолётов и из каждого самолёта непрерывно ручьём, переворачиваясь, сыпались маленькие бомбочки зажигалки. Что интересно, всё это произошло неожиданно без объявления воздушной тревоги, воя сирен при этом и отсутствия стрельбы зениток. Очевидно, из-за малой высоты зенитки не могли действовать.

    Я вмиг скатился в подвал убежища у нас во дворе. Надо отметить, что убежище у нас было персональным для нашего дома. Во дворе напротив нашего дома стоял ещё один маленький низенький домик похожий больше на хороший сарай. В нём располагалась маленькая типография. Внизу под этим домом был подвал, в котором хранились материалы типографии и большие рулоны бумаги. Подвал, в качестве убежища, использовали работники типографии. Нам, жителям нашего дома, тоже было разрешено прятаться там. В этот раз подвал быстро заполнился всеми обитателями убежища. Бомбёжка продолжалась минут десять. По окончании мы вышли во двор. Всё было как прежде. В наш двор ничего не упало.

    Ровно через пятнадцать минут, опять с юга на север вдоль Волги, широко во весь город, появился второй эшелон самолётов. Сталинград город узкий, но длинно тянется по берегу реки. Очевидно, немцы решили город сжечь, что им очень даже удалось. Методично, эшелон за эшелоном через каждые пятнадцать минут, с небольшой скоростью, очень низко самолёты делали своё дело, сбрасывая на город тысячи зажигалок.

    В четвёртом перерыве мы своими носами почувствовали дым и гарь от начинающихся пожаров. Очевидно, что малочисленные отряды специально обученных жителей по ликвидации пожаров от зажигалок не могли справиться с большим количеством возгораний. Методичные налёты продолжались и вечером и ночью. Пришлось нам ночевать в подвале, сидя на огромных катушках бумаги.

    Ночью бомбить не составляло труда, так как весь город был одним большим факелом пожара, лётчикам всё было видно. Зажигание города с воздуха продолжалось с пятнадцатью  минутными перерывами  суток двое.

    Дальше пошла бомбёжка фугасными бомбами, но уже не таким большим количеством самолётов и не по площадям, а по объектам. Бомбёжка фугасными бомбами, по ощущению сидя в подвале, была страшней бомбёжки зажигательными бомбами. Отпущенная с самолёта фугасная бомба летит к земле с диким рёвом и разрываясь содрогает всю землю и уши. Чтобы не заложило уши от взрыва, нас кто-то из взрослых научил открывать рот перед взрывом. Так, заслышав очередной вой падающей бомбы, мы сидели с открытыми ртами и ужасом в душе, не зная как далеко или близко упадёт бомба.

    В перерывах между бомбёжками мы не успевали покушать. Но каждый раз, не успевая проглотить жёвку хлеба во рту, я выплёвывал её, как бы ни было её жалко. Выплёвывал с сознанием. Мне страшно не хотелось, чтобы люди, увидев меня убитым с хлебом во рту, не посчитали меня жадным. А с каждым завыванием бомбы не было уверенности, что она не попадёт в нас. Страшен был не взрыв, страшен был её вой. Услышав вой, мы скукоживались, прижимались друг к другу и мысленно на век прощались.
   
    Наш дом был каменный с железной крышей, маленький, стоящий на углу перекрестья  улиц. Может быть, поэтому он долго оставался целым. А вот деревянный домик типографии не выдержал падающих на него головешек с соседних горящих домов. В подвале убежища от пожара наверху появился дым. Пришлось бежать. Собрав совсем небольшие пожитки, мы двинулись со двора. Мы, это мама, я, Вера, Володя, хозяйка тётя Клава и её дочь Надя. Кто-то сообщил нам, что бежать нужно в подвал главного универмага на центральной площади. Универмаг цел, его хорошо охраняли от зажигалок.

    Выйдя за ворота, мы ужаснулись. Улица уходящая к Волге была вся в огне. Сама улица узкая, два трёхэтажных кирпичных дома, стоящих напротив друг друга, с рёвом и напором выбрасывали через окна на улицу огромные факелы огня. Встречаясь в середине улицы, огонь с завихрениями и гудом устремлялся вверх, подхватываемый тягой, как в трубе. Картина страшная, наверху огонь, рёв тяги, а внизу по мостовой бегают люди, обсыпаемые головешками не увлечёнными тягой.

    Мы побежали по другой улице в сторону универмага. Улица выходила к зданию мельницы, которое по сей день стоит разбитым как монумент, память тех дней. По дороге несколько раз приходилось забегать в подворотню домов и ложиться прямо на мостовую. Мама, как клуша, подбирала всех под себя, услышав вой бомбы. Мы падали на мешок с поклажей, а сверху мама. Моя личная поклажа это чайник с привязанной к ручке крышкой и топор. У Веры и Володи тоже что-то было по мелочи, а за спиной у мамы большой мешок, чехол от матраса, с нашей одеждой. Что меня поразило и запомнилось в этих перебежках. Когда в затишье после налёта мы поднимались и снова бежали дальше, по дороге на мостовой открывались круглые чугунные люки колодцев и оттуда высовывались люди подышать свежим воздухом. При очередном налёте люки закрывались.   
   
Универмаг
 
    В подвале универмага было много людей. Расположились мы недалеко от входа на полу, зато у стены. Вход в подвал со двора, вместо ступенек пандус, так как подвал был предназначен для разгрузки товаров. Что людей было много это хорошо, веселей. Недаром говорится, что на миру и смерть красна.

    Мама и тётя Клава в затишье между бомбёжками выходили на промысел добывать продукты, оставляя нас под присмотр самой старшей Нади. В это время добыть что нибудь съестное не составляло особых проблем, магазины были разбиты, охраны никакой, доступ к продуктам был открыт. С едой было хорошо, её было больше чем по карточкам. Я помню, мы были рады огромной голове сыра, что ни разу не перепадало нам раньше. С водой было хуже. Водопровод не работал. Пришлось воду брать из пожарных бочек, расставленных во дворе у каждого дома по правилам военного времени. На улице жара, воду не меняли, она зелёная, пахнет тухлостью. Ничего, кипятили в чайнике на костре и пили.

    Так как мы расположились почти напротив входа, мы были очевидцами всех входящих с добычей. Помню, как во время начавшейся бомбёжки вбежала на пандус тётка с огромной связкой воблы. В руках у неё ещё что-то было много и вобла тащилась по земле. Мы не удержались, и пока она бежала мимо нас, в руках у каждого оказалось по рыбине. Потом, задыхаясь, вбежал дядька, пожилой, лысый, в руках тоже что-то из продуктов. Сбежав с пандуса, он сел на пол, потом упал на бок и перевернулся на спину. Он часто дышал, стал задыхаться и вскоре перестал дышать. Мы, дети, пытались ему помочь, разводили его руки за голову и обратно к туловищу, имитируя искусственное дыхание, но он не пришёл в себя, умер. Он долго лежал там, где упал, никто не знал, что с ним делать, куда его девать.
   
    Было очень страшно, когда начиналась сильная бомбежка, а мамы и тёти Клавы не было. Однажды, когда их очень долго не было, мы все от страха по очереди разревелись, соседи нас успокаивали, но мы ревели в голос пока мама и тётя Клава не появились в проёме входа. В руках у них была добыча. Мы долго не могли придти в себя от страха.
   
    Мама, тётя Клава и другие взрослые, зная, что наверху универмаг, пытались проникнуть в торговые залы. В залах обсуживающего персонала не было, но зато вдоль прилавков была натянута стальная проволока, к которой на цепи были привязаны овчарки, они могли бегать вдоль прилавков. Никто, конечно, не осмелился приблизиться к прилавкам. Так было на всех этажах универмага. А вот в игрушечном отделе овчарок не было, бери что хочешь. Мама принесла Вере и Володе куклы, мячи, а мне ружьё двустволку. В каждом стволе пружины, патрон пробка на верёвочке. Я помню, с этой двустволкой уходил в дальний край подвала, где не было людей, забирался на подоконник и выставлял ружьё в щель среди мешков с песком загораживающих окна подвала, ждал немцев. Причём это действо я совершал на полном серьёзе. Хорошо, что тогда мне было всего десять лет, всё происходящее порой было очень страшным, но, в то же время, очень интересным и отчасти игрушечным.
   
    В подвале универмага мы находились дней пять, наконец, и его подожгли. Дым всех выкурил из подвала. Пришлось бежать. Куда? Напротив, во дворе стоял сгоревший, ещё дымившийся дом. Его называли домом лётчиков или домом специалистов. Мама и тётя Клава сбегали туда и решили перебраться в подвал этого дома. Каждый взял свою поклажу, и мы, выбежав из задымлённого подвала (фото 19), скорым шагом, почти бегом, двинули по двору к дому напротив.
   
    Универмаг уже горел во всю, из окон валил дым и огонь, падали горящие головешки. На всю жизнь в ушах застрял вой привязанных в универмаге собак овчарок, никто их не спасал, они сгорели вместе с охраняемым ими товаром.

Свидетель расстрела

    В подвале сгоревшего дома лётчиков было очень жарко и душно, зато в котлах отопления оказалось много воды. Сейчас я понимаю, что в котлах была техническая вода, может быть с добавками антинакипина, но мы обрадовались ей, она была намного лучше воды из противопожарных бочек.

    Затишья между бомбёжками стали намного продолжительней. В подвале душно и скучно. Я попросился у мамы выйти во двор. Получив моё заверение, что я от входа в подвал никуда не отлучусь, она отпустила меня.
   
    Я вышел, людей никого, весь двор усеян как будто строительным мусором, битым кирпичом, головешками. Впереди через двор ещё дымилось здание универмага, зияющее выжженными пустыми окнами, чёрное от копоти.
   
    Вдруг со стороны улицы  в проёме между сгоревшими коробками зданий универмага и дома лётчиков раздался детский плачь с причитаниями, слов нельзя было разобрать. Вскоре из-за угла дома показались три человека. Впереди шёл мужчина, руки сзади, очевидно связаны, за ним на расстоянии двух - трёх шагов другой с пистолетом в руке. Слева от них, не отставая, бежал мальчик моего возраста, он плакал и о чём-то умолял сзади идущего. Шли они в сторону Волги пересекая двор метров в двадцати от меня. Чуть пройдя меня, сзади идущий мужчина поднимает руку с пистолетом и стреляет в затылок впереди идущего. Тот падает. Стрелявший перешагнул его и пошёл дальше, мальчик с криком и плачем упал на расстрелянного.

    Картина была настолько жуткой, стремительной и неожиданной, что я, гонимый чувством страха и самосохранения, не побежал к проёму сгоревшей двери подвала, а прыгнул в свободное от рам и стёкол окно подвала, благо оно было ниже уровня земли с небольшим приямком. Мои ноги попали на рифлёную железную крышку зольника топки котла. Крышка перевернулась, и я оказался в приямке зольника.

    Ногами я почувствовал не твёрдый пол, а что-то мягкое. К только что полученному стрессу, ощущение под ногами чего-то мягкого ещё больше меня испугало. Я подумал, что это труп человека. Быстро выскочил, посмотрел в приямок там лежал мешок, как оказалось, с мукой. Кто-то заботливо спрятал его туда. Конечно, эту муку мы разделили со всеми, кто пришёл вместе с нами в этот подвал. О только что произошедшем случае на улице я ничего не рассказал маме, благо я не получил никаких увечий и ссадин, обнаруживающих моё непослушание. Куда делся труп убитого мужчины и плачущий мальчик не ведаю.
   
Эвакуация из Сталинграда

    Середина сентября, по ночам уже прохладно. Часто с улицы через громкоговорители, установленные на машинах, слышны предупреждения о том, что в городе возможны уличные бои. Стало ясно, по возможности нужно из города эвакуироваться. Организованной эвакуации нет, как говорится, спасение утопающих  дело рук самих утопающих. Теперь мама вместо пробегов по разбитым магазинам зачастила к Волге на переправу. С ее слов эвакуация дело туговатое.

    Переправа – это два больших катера, сверху деревянный настил, на котором помещаются четыре грузовика. Таких переправ и катеров по берегу несколько. Были и баржи тащимые буксирами. С левого пологого берега и днём и ночью непрерывно переправляют в город свежие войска, военную технику, на левый берег раненых. Волга широкая, время переправы довольно длительное. Несмотря на огонь с кораблей волжской флотилии, береговых зенитных батарей и пулемётов, немецким самолётам удаётся топить катамараны и баржи.

    Но вот всё же, где-то на третий день к нашему входу в подвал подъезжает пустая полуторка, водитель красноармеец, с ним рядом мама, в кузове тётя Клава. Удалось маме уговорить командира транспортной колоны ожидавшей своей очереди на переправу быстро захватить нас, благо переправа и универмаг  рядом. Мгновенно побросав в кузов свой немногочисленный скарб и прихватив с собой ещё одну женщину одиночку, мы поехали вниз к Волге. В кузове было ещё много места, но эвакуироваться с нами больше никто не пожелал, коренные жители Сталинграда не очень то хотели покидать город, несмотря на предупреждения о возможных уличных боях.

    Как потом оказалось универмаг и дом лётчиков, в подвале которого мы отсиживались, были захвачены немцами. В подвале сгоревшего универмага, где мы прятались, был штаб командующего  группировкой немецких войск в Сталинграде фельдмаршала Паулюса.

    Несмотря на действительно небольшое расстояние до переправы, нам пришлось два раза останавливаться, выскакивать из машины и прятаться в подворотнях домов из-за внезапных налётов самолётов. Помогая нам быстро убегать из машины, красноармеец, взяв Веру за руку, проволочил её по камням, исцарапав ей все колени. Вера не могла быстро бежать, но, понимая ситуацию, не плакала и не жаловалась.
   
    Подъехав к переправе, нам пришлось постоять в очереди. И вот мы, наконец, на настиле парома. Все взоры в небо, не появятся ли немецкие самолёты. Нам очень крупно повезло, за всё время нашей переправы налётов не было. Съехав с переправы, повернули налево на дорогу вдоль берега вверх по реке. На левом берегу своя очередь на переправу, войска красноармейцев, орудия, танки, машины, доверху загруженные необходимым грузом для войны.
   
    Отъехали недалеко, вдруг патруль останавливает машину, приказывает нас высадить и взять в кузов раненых. Водитель оказался из храброго десятка. Сделав вид, что отъезжает вперёд к обочине, чтобы высадить нас, он нажал на педаль газа и быстро уехал от патруля. Если бы нас высадили посреди необитаемого поля, и как бы нам пришлось, трудно себе представить. Благодаря поступку водителя, мы поехали дальше среди гусениц машин, двигающихся в оба направления.
   
    Слева, уже на другом берегу, горел Сталинград. Картина впечатляющая. Длинный по берегу город – это сплошной дым с проблесками огромных факелов огня в различных местах. На берегу у тракторного завода горели круглые цистерны с нефтью. Горящая нефть вытекала из цистерн в воду реки, и сплошной огонь плыл по течению огромным кострищем, извергая вверх клубы чёрного дыма. Весь дым общего пожара поднимался высоко в небо и ветром заворачивался в сторону юга вниз по течению реки, застилая город плотным одеялом огромного впечатляющего горя. Многим людям в жизни приходилось видеть пожары отдельных зданий, но далеко не каждый видел пожар одновременно горящих всех зданий города. Сталинград постигла именно такая участь, его подожгли сразу весь. Часто встречались сгоревшие пароходы, носом уткнувшиеся в берег. Это те кому удалось ткнуться в берег, надо полагать скольким не  удалось дотянуть до берега и они лежат на дне.

    Мы удалялись от города до самой темноты ночи, и все время был виден дым, а ночью зарево пожара города. В пути мы заночевали прямо на обочине дороги в кузове грузовика, укрывшись чем попало, так как было далеко не тепло. Так мы доехали до города Камышина. Опять уже спокойно не боясь налетов, переправились на правый берег в город.

Камышин

    В городе Камышине мы попали под опеку эвакопункта, второй раз в списки этого учреждения. Сначала нас разместили на ночлег в доме на окраине города. Мне и Володе досталась постель на топчане в сенцах. Сенцы это холодная часть дома, закрытое крыльцо. Ночью я проснулся от невероятной чесотки. Позвал маму, с помощью света керосиновой лампы мы обнаружили полчища больших жирных клопов. Такое количество одновременно я видел впервые. Бороться с ними поштучно было невозможно, поэтому пришлось стряхнуть на землю во дворе все тряпки и матрас, на которых мы спали. За всю ночь такую процедуру делали несколько раз.
 
    Зато  утром, как вознаграждение за ночные муки, в огороде в грядках с картошкой мы обнаружили множественные заросли чёрного спелого паслёна. Эту ягоду в народе прозвали «бзникой». Очень довольные мы объедались ей, несмотря на её сильную запылённость. Но, насколько помню, осложнений в животах не было.
   
    К вечеру эвакопункт посадил нас на пароход идущий с ранеными вверх по Волге в город Куйбышев, сегодня ему вернули прежнее название город Самара. Места были только на палубе, в каютах раненые, на палубе эвакуированные на своих мешках. На главной палубе, в салонах отдыха в носу и на корме, пассажирского парохода с огромными лопастными колёсами, расположились операционные. Большие окна салонов завешаны занавесками. Завешаны небрежно, поэтому сквозь достаточно большие щели можно было  наблюдать, как там непрерывно делают операции. Было очень любопытно и страшно, когда в таз бросали окровавленные куски ваты и бинтов.
   
Посещение Сталинграда

   В июле 1947 года отец получает назначение по службе в строительную часть, расположенную в большом селе Капустин Яр в Астраханской области. В то время там начиналась большая военная стройка ракетного полигона. Очевидно, военное руководство решило использовать его профессию строителя. Военному приказ надо исполнять, отец вмиг из должности  начальника штаба стал прорабом и уехал в Капустин Яр обустраиваться. В конце августа он приехал за нами в Каменск-Шахтинский, где раньше служил в должности начальника штаба понтонного полка. Полк в 1946 году был переведён в Каменск из города Магдебург в Германии. Собрались и упаковались по-военному быстро. Путь предстоял на поезде до  Сталинграда, далее до места на грузовой машине.
В поезде ехали недолго. К Сталинграду подъезжали также как в сорок первом году, сначала степь, затем после прорези сквозь холм вдруг неожиданно панорама города и широкой реки. Прошло пять лет, и всего четыре года после освобождения  города. Город заново отстраивался, видно много подъёмных кранов, но и следы недавней трагедии тоже повсюду заметны. Мы сложили в кучку свои вещи, привезённые с собой и полученные из багажного вагона, прямо на площади у вокзала. Машина из Капустина Яра пока ещё не приехала. Ждали недолго. Погрузив вещи в кузов полуторки, сходили к братской могиле на площадь Павших Борцов, где захоронена Тамара (фото 55). Площадь недалеко от вокзала. А вот к дому, где мы жили, почему-то не пошли.

   Через Волгу переправлялись опять, как в сорок втором году, на пароме, только другой конструкции. В сорок втором настил на четыре машины на двух быстроходных катерах, в сорок седьмом большая обыкновенная баржа, ведомая тихоходным буксиром. На левом берегу, как в сорок втором, опять путешествие в кузове полуторки, опять за Волгой панорама большого города, но уже без дыма и огня пожарищ.

   Обожженная детская память быстро восстановила все подробности страха сорок второго. Но в этот раз на душе было спокойно и радостно. В этот раз мы ехали не вверх по Волге к Камышину, а вниз к Капустину Яру. В кузове я, Володя и отец, в кабине мама с Верой. Впереди навстречу новая дорога, новое поселение, новая школа и большая надёжность. По дороге останавливались два раза для перекуса и разминки. Сухую еду запивали большими, спелыми, сочными арбузами. Дорога, походное состояние и встреча с новым поселением будоражило  и возбуждало отличное настроение.

Посещение Волгограда

   В 1986 – 1989 годах мы с Риммой, моей женой, три раза в отпусках плавали на теплоходах по Волге. Два раза до Ростова на Дону и один раз до Астрахани. В одном из таких плаваний до Ростова с нами был наш внук Егор. В каждом городе были длительные остановки с экскурсиями. Сталинград отстроен заново, теперь имеет другую планировку и новое имя Волгоград. Улиц с названиями Большевицкая и Пролеткультская, на углу которых стоял наш дом, теперь нет. Только площадь «Павших борцов» и универмаг остались прежними. Стела погибшим в гражданской войне сохранилась. Братская могила в которой захоронена Тамара, единственная девушка, судя по фамилиям бойцов там захороненных, оформлена красиво гранитом. В середине гранитного обрамления большой мраморный венок, горит вечный огонь, много возложенных цветов  (фото 9;10;11;12;15). Каждый день стоит почётный караул, осуществляемый детьми школьниками, два мальчика и две девочки, в военной форме с настоящими автоматами наперевес. Караул торжественно меняется разводящим. Каждые пятнадцать минут разводящий и четыре сменщика, чеканя каждый шаг, подходят для смены к почётному посту караула (фото13;14).