Дождь с утра лил не переставая. Казалось, конца и края не будет этому серому холодному потоку. Люди ёжились, выскакивали из подъездов, раскрывая зонты, бежали сосредоточенно каждый в свой пункт назначения. Мокрые бездомные собаки тряслись от холода, стараясь спрятаться под скамейками и у стен домов. Разве может спасти такой непрочный приют от холода?
И только один человек во всем городе, казалось, никуда не спешил. Это была девочка лет пятнадцати. Она грустно и бездумно брела по улице, не пряча непокрытую голову от дождя и не глядя по сторонам. Странная девочка под проливным дождем. Милый ребенок с дурно накрашенными ресницами, с которых по щекам сползали тёмные дорожки недорогой неводостойкой туши.
Казалось, она не замечала ни дождя, ни луж, по которым шла, ни проносящихся мимо машин, обдававших её мутно-коричневыми брызгами. Куртка, колготки, вязаные полосатые гетры, ботинки- всё было мокрым. Чувствовала ли это девочка? Видела ли она всё, что происходит вокруг: весну, похожую на осень, улицы, похожие на реки и машины, похожие на корабли?
Одинокий ребенок в большом городе, которому нет дела ни до чьих проблем вообще. Никто не знал, что девочка идёт из дома в никуда. Потому что полчаса назад она поссорилась с мамой, хлопнула дверью и ушла. Просто ушла и все тут. Назло? Наверное, да. Но теперь она не думала о том, что осталось там, за громко захлопнувшейся дверью. Она не думала и о том, куда и для чего идёт теперь по этой холодной, неприветливой, серой улице.
Вчера она поссорилась с другом. Вернее, не поссорилась, а рассталась. И не она. А он с ней. Противно и обидно было слушать то, что он ей говорил. Ах, если бы она читала «Евгения Онегина», то прекрасно поняла бы, что ничего нового друг не сумел придумать. Всё уже когда-то и кем-то сказано. Девочка сама не заметила, как начала плакать и кричать: «Дурак! Дурак! Я тебя ненавижу! Дурак!» А он ударил её по лицу. И это видели одноклассницы. И весь урок девочка спиной чувствовала, как они шушукаются и переговариваются.
Терпеть не было сил. Не дождавшись звонка, она схватила сумку и выскочила из класса. Бежала домой и всю дорогу приговаривала: «Дурак! Дурак! Ненавижу! Ненавижу! Дурак!» Дома она в одежде повалилась на диван, орала и плакала, колотила подушку, снова орала и плакала, пока не устала и не заснула тяжёлым и неспокойным сном. Во сне девочка чувствовала тяжесть опухших от слёз век.
Вечером пришла мать и отругала дочь за то, что в доме не прибрано и не приготовлен ужин. Девочка лениво огрызнулась и спряталась в своей комнате. Мать громыхала на кухне кастрюлями и ворчала так, что было слышно даже за закрытой дверью.
-Ну что тебе надо, что тебе надо? – не вынесла наконец девочка и высунулась из комнаты.
-Обленилась, бесстыжая! Ни капли совести! Никакой помощи от тебя! Все пораскидано-поразбросано, хоть бы за собой убрала-то!
-Заткнись! Надоело!
-Это ты кому так? – девочка увидела, как мелко затряслись от обиды губы матери.- Это ты мне так?
-А ты мне как? Ты мне как?
Девочка захлопнула дверь и до утра не выходила. Она знала: мать будет воспитывать её презрением и молчанием. Пусть так. По крайней мере, хоть не будет приставать к ней с дурацкими советами и расспросами. Как будто она всё лучше всех в жизни знает. А что она знает? С отцом вот развелась. Он теперь на «Тойоте» ездит, а к ним даже не приходит. С матерью разошелся. Так и дочери, что ли, нет?
Девочка достала альбом с фотографиями и сосредоточенно начала его листать. Вот он, этот снимок. Здесь они со своим парнем пока ещё вместе. Вдвоем. Улыбаются. Он обнимает её за плечи. Высокий и сильный. И очень красивый. Ей все девчонки из класса завидовали. За ним много кто бегал, да ни у кого ничего не получалось. Потому что он выбрал её.
Сколько было счастья, когда было получено приглашение на первое свидание! Как она крутилась перед зеркалом, причёсывалась, подкрашивала губы и глаза! Как волновалась, когда бежала к назначенному месту! Каким удивительным был этот нежно-яркий день уходящего бабьего лета! Тогда время измерялось вечностью, и она верила, что счастью не будет конца.
Он впервые взял её за руку в темном зале кинотеатра. Казалось, сердце вот-вот выпрыгнет. Она сидела тихо-тихо и чуть подрагивали её пальчики в его руке.
А теперь вот ничего этого нет. Нет счастья, любви и надежды на то, что он вернётся. Ну что было сделано не так? Что сказано не так? Ведь всё было хорошо. Очень хорошо. Девочка прижалась губами к фотографии и залилась слезами. Ей было обидно, больно, плохо. Больно и плохо. Обидно и больно.
Мать за дверью продолжала ворчать, грохала дверцами шкафов, но к комнате не подходила. Девочка легла на диван и бездумно уставилась в потолок. Изгибистые трещины догоняли одна другую, разбивались на маленькие лучики. Постепенно в этих изгибах ей стали чудиться фигурки людей и животных. Девочка успокоилась и стала сосредоточенно выискивать всё новые и новые рисунки в трещинах потолка. Рука всё ещё сжимала теперь уже не нужную фотографию…
Утро наступило резко и неожиданно – в комнату вошла мать и грубым неприятным голосом стала упрекать дочь за то, что та спит, как свинья, в одежде.
-Где ты видела свинью в одежде? – огрызнулась девочка и тут же получила затрещину.
Всё! Всё! Надоели все! Дураки! Уроды! Девочка схватила висящую на вешалке куртку и стала впихивать руки в рукава. Ни руки, ни рукава не слушались. Не завязав шнурков, девочка наскоро обула ботинки и выскочила на лестничную площадку, услышав вдогонку: «Домой можешь не возвращаться! Ты мне не дочь больше! И у тебя нет больше матери!»- «В гробу я видела такую мать!»- прокричала девочка в захлопнувшуюся дверь, из-за которой донеслось в ответ: «В гробу и увидишь!»
Дождь лил не переставая, идти было совсем некуда. Девочка спряталась под навесом автобусной остановки. Только теперь она почувствовала, как промокла её одежда и обувь. От нечего делать пришлось рассматривать стоящих рядом людей: марокканца в синей куртке, вьетнамца с печальными узкими глазами, бабушку в толстом вязаном берете и кургузом пальто, которое было ей впору триста лет тому назад.
Автобусы приходили, уходили, менялись люди, девочка бездумно продолжала стоять на одном и том же месте.
Рядом остановилась длинная серебристая машина, открылась дверца:
- Ну чего ты тут стоишь? Хочешь – подвезем?
Девочка поняла – к ней обращаются. И спряталась внутрь остановки.
-Чего ломаешься? Долго тебя ждать? – дверца захлопнулась, машина отъехала чуть в сторону.
Подошёл автобус, девочка впрыгнула в него, стараясь не смотреть в ту сторону, где стояла серебристая машина. Автобус тронулся – машина осталась стоять на месте. Девочка усмехнулась: глупым показался испуг и поспешное бегство с остановки. Мало ли чего рассказывают подруги!
Обида постепенно отходила на второй план. Было холодно в мокрой одежде и очень хотелось есть. Самое простое сейчас – пойти в гости к подружке. Там и отогреться можно, и одежду посушить, и чаю с пряниками надуться. А если её дома нет? Стоит ли выходить из автобуса?
Освободилось место, и она с удовольствием села у окна. Горячий воздух шёл откуда-то снизу, из-под сиденья. Девочка стала отогреваться. За окном мелькал серый городской пейзаж, размытый каплями дождя, косо стекающими по стеклу. Люди входили и выходили из автобуса, постепенно то пустевшего, то наполнявшегося. Девочка продолжала сидеть у окна.
Согрелись ноги, даже жарко им стало, понемногу отступил голод. Вот так бы ездить и ездить всю жизнь в автобусе. Только если бы зимы не было. Зимой холодно. Хорошо бы, если бы это была Африка. И автобус без крыши, как в кино. Сверху бы солнышко жарило, сбоку в окна дул ветерок. Нет, в Африке, наверное, нет ветерка. Там какой-нибудь самум, жёлтый и жаркий. Нет, самум не в Африке. В Сахаре.
А где Сахара? Где Сахара? Сахара где? Са-ха-ра, Са-ха-ра где? Жёлтая-жёлтая с горбатыми песками и верблюдами. С оранжевым солнцем, закатывающимся за барханы. А в Сахаре есть барханы? Бар-ха-ны есть в Сахаре? И верблюды… И песок… и оранжевое солнце… И автобус без крыши, набитый чёрными белозубыми людьми в цветастых свободных одеждах – есть? Есть…Есть…Есть…В Сахаре - песок, в барханах – песок, в песках –верблюды, печальные вислогубые животные с кривыми шеями. И отчего это у них такие шеи кривые… Кривые… Кривые…
- Миленькая! – сквозь песок и Сахару прорвался чей-то голос.- Чего это ты по городу всё катаешься и катаешься?
Девочка открыла глаза и увидела усталое и сердитое лицо с яркими малиновыми губами. Катаешься… Катаешься…
- Да я тебя, миленькая, спрашиваю, чего ты молчишь?
Девочка отвернулась к окну: «Катаюсь себе и катаюсь. У меня проездной. Что я, права не имею?» - «А вот я тебя в милицию сейчас сдам, тебе там твои права и объяснят».
Женщина уселась рядом. Караулить, что ли, будет? Дура какая-то. Дура тем временем осмотрела нахохлившегося ребенка и вздохнула: « С мамой, что ли, поругалась? Бывает… Мой тоже чуть что – дверью хлоп… Ты его потом ждёшь-ждёшь, всё сердце исколотится: где он, что с ним. В драку бы в какую не ввязался…»
Дверцы автобуса открылись, вышли и вошли люди, собеседница тяжело встала и монотонно произнесла: «Проездные, удостоверения, оплачивайте за проезд…» и пошла между людьми. Девочка смотрела на то, как женщина протискивается и пропихивается в другой конец автобуса, повторяя всё одно и то же: «Проездные, удостоверения, оплачивайте за проезд…»
Вспомнилась учительница русского языка и урок по стилистике. «Классический пример, - говорила Вера Ивановна тогда. – Вспомните-ка, что говорят кондукторы? Оплачивайте за проезд. А ведь это неверно. Оплачивают проезд, а за проезд платят. Вот и все за в пользу того, чтобы платить или оплачивать. Хорошо, что не оплочивать.»
Девочка улыбнулась и стала ждать, когда кондукторша вернётся. За окном стемнело, зажглись фонари, появился свет в окнах домов, автобус кружился по улицам, изрядно опустевший. Кондукторша подошла снова, села рядом: «Так вот я и говорю, - продолжила она, словно только что прервалась беседа, а не часа два назад. - И мой такой же. Чуть что – дверью хлоп…
Я понимаю, что сама виновата иногда бываю. Так ведь устанешь, как чёрт, на этой работе, надёргаешься. Знаешь, как в другой раз нагрубят-нагрубят, так бы вот им зенки-то и повыцарапывала.
Намотаешься вот так, придешь домой… Работы невпроворот… А тут он ещё… С музыкой своей…Словно по голове молотками бьют… И ведь замечания ему не сделай – нервный очень… Ну и накричишь… И он разорётся… А кому от этого легче? Сын ведь родной. И так вот обидно станет, что под горячую руку наговоришь ему… И он-то за словом в карман не лезет. Он дверью – хлоп, а я думаю: да и бог с ним… А потом в окна начинаю выглядывать: где этот проклятый шатается?
А один раз его в милицию забрали… Всю ночь его дома не было. И весь день. Я с работы отпросилась, бегала, искала его. Везде искала. И в милиции тоже.
Знаешь, какого его оттуда мне отдали? Лица видно не было…Да чего уж там, разве одна я на них управу найду? Был бы хоть отец …Заступился бы… Одни мы с Виталей. Вроде как приблудный он у меня. Говорят так. А ведь я не блудила – любовь была… Была да сплыла…А Виталька остался…»
Снова вышли и вошли люди, снова кондукторша села к девочке: «Ведь конец смены скоро. Ты бы шла домой, к матери. Думаешь, ей сейчас сладко?» Девочка помотала головой. Кондукторша вздохнула: «Да ведь не враги мы вам… Просто жизнь такая…Никто нас не пожалеет… Да и вас тоже… Кроме матери». Девочка упрямо насупилась и отвернулась к сине-фиолетовой темноте за стеклом. Жёсткая рука собеседницы легла на плечо подростка. Глупая. Вот глупая. Девочка снова расплакалась. Возвращаться домой было стыдно.
- Может, ко мне пойдешь? Я сама твоей матери позвоню. Объясню. Всякое ведь бывает…
Чувство вины сжимало сердце, но упрямство мешало сказать: да!
- Пойдём-ка, милая! Вот я сейчас смену сдам, и пойдём. А маме твоей я из парка позвоню. Скажу, что живая ты и всё-то у тебя в порядке…Какой у тебя телефон-то?
Кондукторша старательно записала номер на каком-то клочке бумажки. Они вышли из автобуса. «Ты меня подожди, я быстренько».
Действительно, быстренько. Смешно, вперевалку, по-утиному как-то, побежала кондукторша сдавать смену. И вернулась очень быстро.
- Дождалась меня? Ну вот и умница. А мамы твоей дома нету… Бегает наверное, ищет. Это в такую-то темень.
Девочке стало стыдно, и она поплелась за кондукторшей. Очень хотелось есть. А ещё больше хотелось увидеть маму и успокоить её.
В чужих домах девочка бывала редко. Только у подруги. Мама не разрешала. Говорила, что нехорошо это. У всех есть свои дела, и нечего мешать людям по пустякам. Дверь открыл кондукторшин сын. Огненно-рыжий. Конопатый. Антошка!
- Вот, Виталя, гостью я привела. Сейчас чай пить будем.
Мальчишка оторопело смотрел на девочку и постепенно заливался краской. Мать прошла в кухню и оттуда скомандовала: «Ты не стой, не стой, проведи гостью в комнату. Да спроси, как зовут её – я ведь не знаю…»
Оказалось, что девочку зовут Ирой. Из кухни донесся весёлый голос: «Да ведь и я Ира тоже! Надо же, как бывает!» Ира - старшая вышла из кухни и начала звонить. «Вот ведь! Не отвечает! Надо же!» Она заходила в кухню, перемешивала картошку на большой сковороде, затем снова отправлялась в коридор и настойчиво набирала один и тот же номер. Между делом накрыла на стол, заставила детей вымыть руки, идти в кухню. А сама опять отправилась к телефону.
-Алло! - услышала девочка. Сердце её заколотилось сильно-сильно.- Это Ирина мама? Вы не беспокойтесь. Всё нормально. Она у нас. Я мама. Подружкина мама. Она весь вечер у нас. Ничего не случилось, не беспокойтесь. Просто они тут с моей Танькой заболтались. Я стала звонить, а у вас никого не было. Она у нас ночевать останется. Ничего-ничего. Не помешает. А завтра придет. Вы же знаете, как с этими девчонками. Начнут болтать – не остановишь…
Девочка посмотрела на огненно-рыжего Виталика и улыбнулась: «Ну и выдумщица твоя мама!» Виталик по уши залился краской: «Она у меня классная! И добрая очень».
Классная мама со счастливым лицом вошла в кухню: «Ну вот. Всё в порядке. Давайте кушать!»
В. Новгород, апрель-май 2003г.