1.
— Мать! Мать! Да где тебя черти носят?! Маруся! — Илья, смахнув рукой кепку с головы, ввалился в дом.
Маруся застыла, спиной почуяв неладное.
— Помер. Вот утром и помер. Я, ёшкин кот, ему вчера… Мать, а? — Илья беспомощно смотрел на жену, будто выпрашивая другую правду, что ошибся он, что не так всё. Ждал, что Маруся рассмеётся, бестолочью назовёт, кивнёт в угол: садись, мол, чего разошёлся попусту… есть будем, делов куча.
Маруся молчала. Плохо молчала. Будто срезала насовсем, под корень. Не кивнула, сама опустилась на табуреточку Илюхину:
— Царствие небесное! Отмучился.
— Я, главно дело, иду, мать… А они, главно дело, мне машут. А я, главно дело, ему говорил вчера ещё, что приду. А он, мать, главно дело, мне «не придёшь... сволочь...» Вот сволочью меня и припечатал, ёшкин кот! А?! Марусь, как думаешь, а?
Маруся смотрела на Илью уставшими глазами, словно перебирала жизнь день за днём, зиму за летом.
— Ты что, мать, а? Ты не молчи! Ты что там думаешь в голове, а? Думаешь всё, да? Марусь?
— Сколько годов прошло, а ты …эх! Илья! — Маруся тяжело поднялась и шагнула к столу. — Снимай куртку, давай садись-ко за стол.
Они, как нужную работу делая, ели щи, вздыхали, не решаясь сказать друг другу важные слова, пока Илья не поднял на жену глаза. Маруся молча достала из шкафчика графин и стопочки. Выпили, как и полагается, не чокаясь. Илья тут же налил ещё, опрокинул в себя, посидел с минуту, закрыв глаза, потом потянулся за папироской.
— Ты бы сходил за ёлками-то, Илья. Кому там? Некому. А я пойду узнаю, чем помочь.
— Давай, мать… иди. Правильно.
2.
Поминки были, как поминки. Тихие после кладбища, глаза — в тарелки, молчком. Сын, правда, Колькин сказал, что батя сильный такой, как конь. Был. Вот, как конь, и отпахал своё. Что, говорит, не запрягут, всё тащит. Любую работу. Кивали. Так и все так! Вот и согласные. На Илью смотрели, что, мол, тот скажет. Илья попробовал сказать, встал даже. Мы, говорит, все трое были, потом уж ты, Надь, пришла… А поначалу-то… эх! Маруся вон скажет… Опять кивали. И смотрели на Марусю. Илья сел да так до конца и промолчал.
Бабы суетились с тарелками, мужики курить пошли. Вспоминать стали. Егорыч отца Колькиного вспомнил. Тоже, говорит, мужик сильный, пАхотный. Матюжный только. Вот, главно дело, тот матюжный, а этот - фиг! Аж злился! Ты, Илюш, помнишь, как Колька-то Петра гонял на сенокосе? Ага!
Егорыч расскажет, чего и не было. Все только рады: устали молчать-то. Давай вспоминать дальше.
— Да не за то! не за матюг! За валОк гонял! — встрял Саня. — Нарушил Петька тогда валок-От.
Егорыч ему:
— Сопляк!
Пошло-о…
Насилу бабы уняли. Выпили опять. Егорыч говорит, споём, мол? Саня ему:
— Ага! Свадьба!
— Свадьба у Прохоровых. Вот, ёшкин кот! Всё в кучу!
Затихли. Здесь Надя-то и запела:
Ночь была с ливнями,
И трава в росе.
Про меня "счастливая"
Говорили все.
И сама я верила,
Сердцу вопреки:
Мы с тобой два берега
У одной реки.
Надя хорошо поёт. Колька любил. Маруся рядышком села. Ревут вдвоём и поют.
Дело к ночи пошло, к концу, стало быть.
3.
Ночь молотила дождём по крыше. Будто голосила по Кольке-то. Приснувший было с вечера Илья, томился в своём углу, притянув рукой к груди коленку. Курил.
Два раза дрались с Колькой. Пацанами-то из-за яблок. Колька в дедовы яблоки залез тогда. Главно дело, своих полно, а нет: надо дедовых! Дед смолчал, матери Колькиной не сказал. Посмотрел только да спросил: «Коль, ну на кой они тебе? Натряс по саду… ни себе, ни людям»
Илья тогда Кольке и врезал. Дед старый совсем, пасечник, один жил, вреда от него никакого. Любил деда Илья-то. Колька замахнулся, было, в ответ, да потом развернулся и ушёл.
Вот, ёшкин кот, а ведь прибить мог запросто.
Другой раз - Маруся виновата была.
Они уж который год вместе жили. Неважно, правда: Маруся ругалась на Илью за глупости его пьяные. Мужики смеяться стали над ним, Ильюхой-то. Ну вот он однажды и показал характер. А Маруся метнула искрой из глаз, закрылась рукой-то, да потом как-то вдруг вся обмякла, повернулась да и побрела домой. Здесь Колька и объявился. Подошёл со спины, развернул Илюху-то да и…
Враз Марусины глаза вспомнил Илья.
Вот, значит, два раза: раз он его, потом тот… ага. Ровно. Правильно, стало быть.
Чего ж ты меня сволочью-то наградил, а? И не спросишь теперь! Не успел я. Он, вишь, ёшкин кот, успел сказать, а я — нет.
4.
Утро ошеломило светом. Илья смотрел в окно и не верил глазам: белым-бело! День, конечно, слижет снег этот, но сейчас утро, прикрытое свежим, будто просит писать начисто.
Колька, бывало, снежок такой любил. Ругал Илью: «Наследил, говнюк! Красоту сломал!»
— Илюш, Прохоровы зовут, — Маруся опустилась рядом с мужем и заглянула ему в глаза.
Илья вздрогнул:
— Не нагулялись ещё?
— Да кто ж знал? Городских сколько понаехало. Девчонки наши дружат. Зайдём, может, на чуток?
Свадьба за рекой шумела третий день. Егорыч говорит: доедают-допивают. Часть гостей уж разъехалась, теперь зовут тех, кто Кольку провожал.
Так, говорят, посидим по-соседски, да и ладно.
И то правда: надо пожелать молодым вперёд чего-нибудь.
По снежку с Марусей и пошли к Прохоровым.
Уселись. За молодых, за родителей успели выпить. Кольку вспомнили. Снегу подивились.
Тут Илья и сказал:
— Вы, ребята, главно дело, спросить друг дружку успевайте. Чтоб понимать. К примеру, другой раз «сволочь» будет добрее сильно ласкового слова. Но это вам пока не понять. Потом это всё. Пока только красоту, ёшкин кот, не ломайте, чтоб чисто было. И поровну. Да, Марусь?
Маруся подняла на мужа глаза.
— Зелёные, — подивился про себя Илья.
И шум за столом, и тихий снег за окном, и ночь, и Маруся, и Колька, и это странное утро... — всё в Илюхином сердце разлилось теплом, всё было неразрывным, дорогим, своим.
фото из интернета