Мурка серия Жил отважный капитан

Евгений Кескюль
                М У Р К А
               

   Жизнь людей в деревянном бараке казалась такою же, как он сам: длинной, серой и скучной. Особенно осенью, которая приносила пронзительно холодный синий воздух, черные тучи и ледяные дожди. Земля раскисала, и ходить по ней было скользко и небезопасно. Несколько раз Вахруша вымазывал штаны так, что матери приходилось их застирывать. Водопровода в бараках не было и воду приходилось брать из колонки во дворе. Нести ведро, пусть даже пустое, в свои неполные шесть лет, мальчику было не по силам: слишком уж нужно изгибаться. А вот трехлитровый бидончик пришелся в самый раз. Четыре ходки - это, почитай, то же самое ведро получается. Слово: «ходка» Вахруша слышал от взрослых пацанов. Так они говорили про Кольку из второго подъезда. Буд-то бы тот сделал уже две ходки. Какие ходки и куда было неясно. И, потом, это для них он был Колькой, а для Вахруши – дядя Коля. Крепкий, жилистый, с папиросой в зубах со стальной фиксой , в надвинутой на глаза кепкой и особым прищуром глаз, он пользовался непререкаемым авторитетом у мальчишек. Они окружали своего кумира живой стайкой, стоило лишь тому появиться во дворе. А летом, когда Колька ходил в одной майке, на нем можно было разглядывать разные картинки. Больше всего Вахруше понравилась кошка на предплечье и солнце с лучами на самой руке. Когда он вырастет большой, тоже себе такое солнце нарисует. Вовка, вахрушин дружок-одногодка, говорил, что эту кошку зовут Муркой. Ему взрослые пацаны так сказали. Вовка тоже слыл своего рода авторитетом, потому что в квартире у него стоял настоящий телевизор с линзой, похожей на круглый плоский аквариум, но без рыбок. Летом вовкины родители позволяли иногда ребятишкам смотреть телепередачи. Но летом тепло и сухо, можно разуться у порога и пройти в комнату, а осенью сапоги в такой грязи, что в подъезд страшно войти. Можно вымыть их в луже, но, пока доберешься до двери, все равно испачкаешь. Взрослым пацанам жилось куда интереснее, чем малышне. Все лето они резались в «пристенок» и «ножички». Этим играм их обучил Колька. Осенью все, кроме него, пошли в школу. Весь двор залило дождевой водой так, что он являл собой одну большую лужу. Колька раздобыл где-то на стройке у сварщиков кусок карбида и соорудил из жестянки бомбу. «Бомба» не взорвалась, а только подпрыгнула над лужей. Тогда Колька соорудил ее из бутылки. А вот та уже грохнула! Да так, что стеклянные осколки вокруг разлетелись. Малышню от лужи отогнали, так что пришлось наблюдать все издалека. И то, потому что отца дома не было. Он бы ни за что подобные эксперименты производить не позволил. Вахрушин папа ездил в поездки. Он работал помощником машиниста на электровозе. А Колька, со слов взрослых, нигде не работал, тунеядничал, и поэтому у него были неприятности в милиции.
   Осенью в дождь гулять нельзя, и поэтому приходится все время следить за погодой. В один из дней, когда низкое солнце весело проглядывало сквозь быстро летящие по небу тучи, Вахруше удалось отпроситься у мамы на прогулку. День был по-обычному холодный и слякотный, так что резиновые сапоги пришлись в самую пору. Правда, ноги в них быстро замерзают, но что поделаешь? На дворе никого не было. Даже в самые ненастные дни все равно кто-нибудь да появлялся на улице, перебегая в соседний дом, или прячась в подъезде. А тут – никого! Вахруша не спеша отправился вокруг дома. Когда он поравнялся с последним подъездом, а всего их было в бараке четыре, до его слуха донеслось какое-то пение. Хриплый мужской голос под аккорды гитары пел необычно странную песню, от которой что-то сжималось внутри, а потом опять разжималось. Вахруша осторожно подошел к двери, слегка приоткрыл ее и заглянул в подъезд. Дверная пружина натужно звякнула, пение тут же прекратилось и сквозь полумрак к вошедшему мальчику обратилось около десятка лиц. Здесь присутствовали почти все пацаны, которые взрывали карбидную бомбу. По центру, на ступеньках, восседал, дымя папиросой, Колька. В руках он держал гитару, а возле его ног стояла такая же бутылка с водочной этикеткой, какую когда-то взрывали в луже. Вахруша знал всех присутствующих по именам, а вот его знали не все. Или не хотели знать. 
   «А ну, мелочь, кыш отсюда!»,- первым подал свой голос долговязый Гоша.
   Этот Гоша не был таким видным, как Колька. Он тоже курил папиросы, но тайком от взрослых. Весной Гоша ловко стрелял из рогатки, а летом заявил, что это занятие для малолеток. Но рогатку всегда носил с собой и иногда, оставшись в окружении одной малышни, постреливал из нее по воробьям. Через год Гоша оканчивал школу-семилетку и собирался идти в ФЗУ. (Фабрично-заводское училище прим.автора) Там выдавали форму такую же, как в школе, с фуражкой, очень похожей на военную.
   «Ты чего?»,- оскалился на Гошу Колька,- «Это же сосед! Ты сосед? Верно я говорю?»
   «Сосед!», - еле выдавил из себя Вахруша.
   «Ну вот! Ты, сосед, какую хочешь песню, чтобы я спел?»,- Колька прищурил один глаз от струящегося из папиросы дыма.
   «Не знаю»,- смущенно отвечал Вахруша.
   «В лесу родилась елочка! Он других-то, наверно, не знает»,- осклабился Гоша, а ребята засмеялись. Все, абсолютно все они, кроме Вовки, были старше его. А Вовка тоже смеялся, как большой!
   «Про кошку!», - осмелев выпалил Вахруша.
   «Про какую еще кошку?»,- переспросил Колька.
   «Ну, про ту, что у вас на руке, летом»
   «Ты смотри! Подметил малец! Добро, Будет тебе про кошку», - Колька загасил папиросу, наступив на нее ботинком, затем сделал несколько глотков из бутылки, крякнул и понюхал рукав. В подъезде воцарилась тишина. Колькины пальцы заплясали в ритмичном узоре по струнам, и хриплый голос запел:

     «Раз пошли на дело, выпить захотелось,
      Мы зашли в роскошный ресторан.
      Там сидела Мурка с мусором на пару,
      Из под куртки виден был наган.

      Чтоб не шухериться,
      Мы решили смыться,
      Но за это Мурке отомстить.
      Сеньке-уркагану,
      Злому хулигану
      Поручили Мурочку убить"

   У Вахруши в уме выстраивалась фантастическая картина. Мурка – это кошка. Ресторан, это, наверно, застолье, как в фильме «Веселые ребята» Кожаные тужурки носили революционные матросы в «Депутате Балтики». И вот они все сидят в ресторане. А как можно сидеть с мусором? С кошкой еще куда ни шло…

      «В темном переулке
      Он увидел Мурку,
      И сказал ей: «Здравствуй и прощай!
      Ты меня любила,
      Ты мне изменила,
      Так за это финку получай»
      Сенька вынул финку
      И ударил Мурку,
      Заблестели карие глаза.
      И осталась Мурка
      В темном переулке,
      На щеке – кровавая слеза»

   Колька исполнял песню с надрывом так, что Вахруше стало очень жалко Мурку. А тут еще и слеза кровавая. Бедная Мурка! За что ей отомстили?
   «Ну, как тебе песня?»,- спросил Колька, слегка перебирая пальцами струны.
   «Понравилась!», - решил не задавать вопросов Вахруша.
   «Еще бы не понравилась! Так, все, давайте закругляться, бродяги!»,- Колька поднялся на ноги и небрежно бросил Гоше,- «Бутылку прихвати! Пойдем в дом»
   Пацанва бесшумно расступилась, давая Кольке пройти. Все дружно позавидовали Гоше, который пойдет с ним домой. Колька жил вдвоем с пенсионеркой-матерью. Старушка всегда носила белую косынку и, кланяясь, здоровалась со всеми, кто встречался ей по дороге, словно виновата была перед всем миром. Может быть, она считала себя таковой, потому что воспитала сына-хулигана? Но ее ли это вина? Если бы не война, то колькин отец был бы жив, и ни за что не позволил бы своему сыну стать вором. А так…
   В тот же вечер Вахруша полез к отцу с разговорами.
   «Папа, а кто такая Мурка, про которую в песне поют?»
   «Мурка? Бандиты ее поют. А зачем тебе?»,- поинтересовался отец.
   «Низачем! Просто Вовка сказал, что есть такая песня. Про кошку…»,- попытался схитрить Вахруша.
   «Это, брат, не про кошку, а про женщину-воровку»
   «И что? Ее взаправду убили?»,- глаза мальчика внимательно смотрели на отцовское лицо с наметившимися у глаз морщинками.
   «Ну, если верить словам песни, то убили. Это все воровская романтика, и нормальным людям она ни к чему. Пионеры, к примеру, поют «Взвейтесь кострами синие ночи» И это – нормально!», насмешливый взгляд отца встретился с сыновним. В мальчике явно происходила какая-то внутренняя борьба.
   «А нам с Вовкой, тогда, какие песни петь? Мы же не пионеры!»
   «Ну а для вас – «В лесу родилась елочка»,- рассмеялся отец.
   Опять эта елочка! Они с Вовкой хотя в школу еще и не ходят, но буквы уже знают и даже в школьную библиотеку записаны.
   «Ты от этих «мурок» держись в жизни подальше. У них свои законы, от которых страдают другие, нормальные люди»,- продолжал поучать Вахрушу отец,- «Они в карты на жизнь другого человека играют. А у нас в лагере одному пуговицы прямо к телу пришили!»
   «А где он, этот ваш лагерь?»,- спросил Вахруша.
   Но отец, отсидевший пять лет в сталинских лагерях, не посчитал нужным вдаваться в подробности. Скорее всего, он тут же пожалел о сказанном и попытался выправить создавшееся положение.
   «Когда я служил в армии, нам пришлось охранять лагерь, в котором сидели такие вот воры, как твоя Мурка!», - объяснил отец.
    «Теперь не охраняешь! Теперь на электровозе в поездки ездишь. А где интересней?»
   «На электровозе, конечно! Как-нибудь я тебя с собой возьму, прокачу. Уверен, что тебе понравится»,- пообещал отец.
   На электровозе… Вот здорово! Вахруша давно мечтал прокатиться. Однажды отец взял его с собой и показал кабину, в которую очень тяжело взбираться по металлической лестнице. Поручни такие скользкие, что руки просто срываются с них, и можно упасть. Но Вахрушу поддерживали снизу крепкие руки отца, и потому не было страшно нисколечко. Мальчик тут же забыл о Мурке и отправился в свой угол, где можно было сидеть на маленьком стульчике, а табуретка заменяла ему письменный стол. Он достал карандаши, тетрадь для рисования и принялся за работу.  Электровоз получался почему-то длинным и зеленым и более походил на крокодила. Чтобы было понятнее, что на рисунке изображен именно локомотив, пришлось пририсовать к нему пару вагонов. А на следующее утро…
    Дождя не было. По небу очень низко мчались обрывки облаков. Казалось, что они вот-вот зацепятся за трубу котельной, которая отапливала новые пятиэтажки. В этих кирпичных домах было много детей, гораздо больше, чем в деревянных бараках. Но зато там некуда было прятаться, а за бараком росли кусты сирени и бузины. Летом среди них можно соорудить шалаш и залезть туда. Двор был пуст, Вовка, наверное, еще не вышел. А вдруг он опять там, в последнем подъезде с взрослыми пацанами? Вахрушу просто магнитом притягивало туда. Он подошел, осторожно приоткрыл дверь и увидел Кольку, в одиночестве сидящего на деревянных ступеньках. Колька смотрел своими серыми, ничего не выражающими глазами, на мальчика в упор, не мигая. Черная щетина слегка скрывала красный шрам на левой скуле, нос был немного приплюснут, тонкие губы кривились в усмешке.
   «А это ты, Мурка? Ну, заходи!»,- не смотря на холод, из одежды на Кольке была лишь одна голубовато-линялого цвета майка, заправленная в холщовые серые штаны.
   «Я не Мурка! Я – мальчик!», - обиделся Вахруша.
   «И как же тебя звать, мальчик?», - спросил Колька.
   «Вахруша»,- губы плохо слушались, и, по-видимому, имя прозвучало нечетко. Но у Кольки был замечательный слух.
   «Это кличка такая, что ли, Вахруша?»,- спросил он.
   «Нет, это мама меня так зовет, и папа, и еще Вовка. А полностью будет Варфоломей!»
   «Во как загнули! Думаю, что когда ты вырастешь, то спасибо им за это не скажешь»
   «Дядя Коля, а можно вас про песню спросить?»,- неожиданно осмелел мальчик.
   «Про Мурку, что ли? А что тут спрашивать? Убили Мурку! И все дела!», - проворчал Колька,- «Хотя есть тут одна страшная тайна, про которую никто не знает»
   «Никто – никто? И даже вы?»,- Вахруша ловил каждое колькино слово.
   «Никто – никто! Только я!», - перешел на полушепот Колька,- «А хочешь и ты будешь знать?»
   Еще бы! Как не хотеть? Вахруша хотел и даже очень!
   «Хочу!», - прошептали его губы.
   «Так вот слушай!», - Колька сделал паузу, достал из кармана папиросы, закурил и продолжил,- « Мурка на самом деле был мужчиной. Вором фартовым и авторитетным. Он мог и карман подрезать, и в форточку залезть, и, если надо, любой сейф открыть. Но ему этого было мало, он хотел еще большей игры и риска. Никто не мог поймать Мурку, потому что все думали, что это женщина. В кабаках друзья рассказывали ему истории про ее воровские похождения, а он только молча слушал, да посмеивался. А на самом деле он был мусором! Отсюда и погоняло его: МУР – это сокращенно «Московский уголовный розыск», вот тебе и «МУР»ка» Колька глубоко затянулся и принялся выпускать кольца из дыма так, что они поднимались к лампочке, разбиваясь о нее и обволакивая вокруг сизыми кольцами.
   «Дядя Коля! А что такое «мусор»?»,- поинтересовался Вахруша.
   «Мусор – это милиционер, по-вашему», пояснил Колька и продолжил,-
«Да и сами мусора толком не знали всего, чем занимается Мурка. Он им подкинет какого-нибудь беспредельщика, а они и рады. Ну, чтоб ты понял, своих он не сдавал, только ссучившихся. Ну, предателей, значит. И вот однажды в Москве появляется неизвестная банда, которая без понятий. Ну, значит, с народом не считается, свою правиловку устраивает, и на местных авторитетов им начхать. А там, в МУРе думают, что это мы, честные фраера, оборзели. Ну, короче, получил Мурка задание в эту банду вступить, чтобы сдать всех скопом» Колька очень старался рассказать свою историю на нормальном языке, подбирая понятные слова, но у него это не очень получалось. Что-то Вахруша понял, что-то нет, но общий смысл уловил. Рассказ впечатался в его память каждым словом, и потом, по мере взросления, стал обрастать новыми подробностями, на которые прежде мальчик не обратил внимание.
   «Ну вот, сидит, значит, Мурка в кабаке. При нем всегда наган имелся, с которым Мурка ни днем, ни ночью не расставался. Кабак богатый, вроде «Интуриста», наши в такой никогда не ходят. А Мурка, он кураж любил. Ну вот сидит, значит, он в кабаке, а официанты его уважают. Он только на чай мог запросто сотенную отвалить. Подсаживается к нему опер, чтобы, значит, насчет банды перетереть. А тут кто-то из наших в кабак заваливает, смотрит, а там, за столиком, Мурка! Карман оттопыривается, и оттуда рукоятка нагана торчит. И мусор перед ним чуть ли не на цырлах. Ну и решили, что Мурка ссучился, и нужно его убирать. Один Сенька, его лепший кореш, против был. Ну, за то, что против, ему и поручили Мурку оприходовать. Ножом, конечно, тут дело воровской чести затронуто» И тут, будто бы в подтверждение своих слов, Колька задрал на себе майку, обнажив торс. Взору Вахруши представилась искусно выполненная наколка храма с куполами, разорванная на две части рваным белым шрамом.
   «Во, видал? Это тоже финка! Но не сейчас, еще по малолетке!»
   «А что такое «финка»?», - спросил Вахруша, правильно подозревая, что так, очевидно, назывался нож.
   «Финка? Нож! Но не простой, скошенный, с наборной ручкой. Он, как в масло, в тело входит. У меня сейчас нет, а то бы показал», - вздохнул, задумавшись о чем-то своем Колька. Потому как у Вахруши вопросов по услышанному было очень много, задавать их не имело смысла.
   «А можно, я Вовке про Мурку расскажу?», - единственно, о чем спросил он.
   «Если он тебе кореш, то корешу можно, но больше – никому!»,- Колька подмигнул Вахруше, поднялся со ступеньки, потянулся и сказал: «Пойду матери печь растопить помогу. Ты своей матери помогаешь?»
   «Помогаю!», - ответил Вахруша.
   «Правильно делаешь. Мать – это святое! Ну, бывай!», Колька улыбнулся широкой приветливой улыбкой так, что Вахруше перестало быть страшно. До этого было, а тут – перестало! Значит, правильно у Кольки на правой руке написано «Не забуду мать родную»
   Выйдя во двор, Вахруша увидел слоняющегося вокруг лужи Вовку. Он тут же подошел к приятелю и сообщил, что ему известна одна страшная тайна. О тайнах нельзя рассуждать где попало, но только в таинственных местах. Поэтому мальчики отправились за барак, туда, где летом они строили шалаш. Тут Вахруша пересказал своему дружку, как смог, историю про Мурку.
   «Ха! Тогда почему же в песне поют, что Мурка – это она? И Сенька в нее втрескался!»,-вызывающе возразил Вовка. Он явно не верил всему услышанному. Тайна превращалась в небылицу и рассыпалась прямо на глазах. Вахруше стало до слез обидно за себя, за колькин вспоротый живот и легендарного Мурку, он глубоко вздохнул и одним духом выпалил:
  «Потому что Мурка сам эту песню сочинил! Для маскировки!»
   Наступила минута тишины. Вовка сделал круглые глаза, словно его осенила какая-то догадка и прошептал: «Ну да… И как это я сам не догадался?» Чтобы не испортить хрупкое, едва установившееся перемирие, Вахруша промолчал и не стал задавать другу лишних вопросов. Главное – что Вовка с ним солидарен.
   Жизнь снова вошла в свое русло. Мальчишки играли, бродили по холодным лужам, строили кораблик с мачтой и палубой. В их жизни не было места для Мурки. А через неделю…
   Ночью жильцы барака проснулись от громких выкриков, яркого света автомобильных фар, бивших по окнам и топота ног в коридорах. Отец был в поездке. Мать поднялась, подошла к окну и, невзирая на холод, открыла форточку. Раздались выстрелы, потом треск ломающегося дерева вперемешку со звоном стекла, громкая неразборчивая ругань. Там, за окном, кто-то ломился, чертыхаясь, через голый кустарник. Потом еще выстрелы, но уже на улице. На следующий день мать не пустила Вахрушу на улицу. Она оставила его дома, а сама отправилась к соседке. Вернувшись, рассказала, что ночью приезжала милиция «брать Кольку», который оказался страшным преступником. Но тот, якобы, высадил окно и выпрыгнул прочь, и теперь его ищет вся милиция страны.
   Карантин продолжался целых три дня, до субботы. А в субботу дома был отец, с которым ничего не страшно, и поэтому Вахрушу отпустили во двор. Там его уже поджидал Вовка. Приятель сгорал от нетерпения обсудить происшедшее. Они уединились на своем секретном месте, где летом стоял шалаш, и Вовка сказал, что ему тоже известна одна тайна, еще пострашней вахрушиной. Он потребовал, чтобы Вахруша подставил свое ухо. Тот подставил, не без опаски, что Вовка попросту гаркнет в него. Но глаза у друга были такие безумно круглые, что подвоха не должно было быть. Срывающимся голосом, переходя на шепот, Вовка произнес: «Я знаю, кто такой Колька! Он – Мурка!»
   Стояла пронзительно звенящая осенняя тишина. Слышно было, как громко падают задержавшиеся на деревьях сухие листья. По голой коричневой ветке стекала красная, похожая на кровь капля.