Лен

Александр Васильевич Стародубцев
                Владимиру Рысинову посвящаю.
                Человеку - работяге в делах и мыслях,
                уважающему труд других людей.


Бригада, которую принял Семен, была не из слабых. Три бригадные деревни: Восход, Гальково и Паника разместились на полях по обе стороны автомагистрали Москва – Ленинград. Земли в бригаде было без малого тысяча гектаров. И еще сенокосы и пастбища.

Шесть скотных дворов вмещали около пятисот голов крупного рогатого и еще свинарник на две сотни голов. И десяток лошадей. Вот и все хозяйство. На мотоцикле за час обежишь и успеешь людей на работы нарядить.

А если пешком, в четверть дня едва управишься. Деревня Паника отстояла от Восхода в трех километрах, Гальково в километре. Но добраться до Паники было значительно проще и быстрее, чем до Гальково, потому что больше половины пути до Паники можно было проехать по автомагистрали, а еще километр по очень плотной каменной, десятилетиями утрамбованной насыпи. Раньше за этой деревней, на берегу Тверцы был известковый карьер. Потом его закрыли, а дорога осталась. 

В Гальково же приходилось пробираться по изрезанной в ленточки колесами тракторов лощине. Или в объезд по асфальту и насыпи. Но в насыпи то и дело прорезались колеи и приходилось не мало в них буксовать и перескакивать из колдобины в колдобину.
Самой населенной людной деревней был Восход. Так переименовали деревню Свининкино в одну пору с полетом Юрия Гагарина.

А до того звали эту деревеньку – Свининкино. Откуда это звание произошло, уже и старики не помнили. Так до них звали, так при них. А от чего и как – кануло в лету.
Все три деревеньки ютились в недалеком пригороде Торжка. За восточными его окраинами, в сторону Твери. Это не могло не влиять на жизнь и судьбу деревень.

Как рассказывал светлой памяти Николай Иванович Морозов, перед войной в деревне разом запрягали по тридцать семь лошадей. Таким обозом возили хлеб на сдачу государству. Таким же доставали сено с дальних сенокосов. Да и дрова в деревню везли на этих же гужах. А полвека спустя, могли запрячь при великой надобности во всех трех деревнях не более пяти подвод.

В довоенные и послевоенные годы, по всей стране, лошади состояли на учете в военкоматах и закреплены были за работниками. За здоровье коней спрашивали строго. Не дай Бог если районный ветеринар при очередном осмотре найдет сбитое копыто, неряшливо одетую подкову, или стертое плечо мерина. Без штрафа этот случай не проводить, а повторный - мог окончиться судом и принудительными работами.

Близость города деревне жить и развиваться не помогала, а скорее мешала. Город сманивал людей на более легкий и выше оплачиваемый труд. Работа и жизнь в городе не всем приходилась по душе, но не мало людей, отошло и в город.
В семидесятые и восьмидесятые годы молодежь исходила из села все возрастающим потоком и скоро на родине предков стали оставаться на жительство лишь единицы. Население деревень неуклонно старело.

А потому и пришлого народу в деревне жило не мало. Основная часть перекочевала сюда из западных районов губернии, спасаясь  от фашистского нашествия. Люди эти, сполна хватившие лиха, были на редкость сердечны и приветливы. В работе старательны.

И еще в Восходе жили люди пожелавшие по тем или иным причинам поменять место жительства. Кто в погоне за жар птицей, кто в избавлении от нее.
В деревнях бригады проживало более двух сотен человек, в Восходе -- большая часть.

Посевов льна в бригаде было много. Занимали им по полторы и более сотни гектаров. Площадь не для каждого колхоза подъемная. 
Лен культура строгая. Ухода и внимания требует большого. Это, пока посеешь да вырастишь. А потом убрать надо. До 1981 года убирали его только вручную. И на эту работу сила требовалась не малая.

А еще раньше и теребили его руками. То-то было нашим предкам истязанье. Теперь, в начале августа выходит в поле целая вереница комбайнов. Проворные машины хорошо и споро справляются с этой работой. Заменяют и спасают от муки сотни женских и детских рук.
Обмолотив семена, комбайны расстилают соломку ровными зелеными полосами. Но зелень эта не сочная а бледная, как у лимона и ещё только слегка отдаёт желтизной.

Уже с половины августа, как только начнет подсыхать и пожелтеет расстеленная комбайнами соломка, поле потребует большого числа рабочих рук.
Вязать снопы, работа не хитрая, но трудоемкая. На любом квадратном метре поля – больше снопа соберешь. А только в одном гектаре их десять тысяч. А все бригадные поля больше полутора миллионов снопов родят. Не зевай, успевай.

На уборку соломки выходили всеми деревнями, и стар и мал. Да еще и дачников, какие по деревням расселись, звали. Старшие работники снопы вяжут, а ребятишки, какие еще вязать не годны, эти снопы таскают. Двойными рядками устанавливают.

Мужики, сбиваясь ватагами по пять-шесть человек, грузят снопы в машины. Захватывают сноп за макушку и швыряют на верх кузова. После хорошего размаха снопы из рук в нужный момент выскальзывают и летят на свое место. К концу уборки кожа на руках у грузчиков настолько издерживается, что заскорузлая крестьянская ладонь и пальцы становятся нежнее и чувствительнее чем у самого трепетного музыканта.

На укладку снопов встает опытный человек и с первого ряда начинает снопы укладывать. На это дело не каждый работник гож. Особого умения это дело требует. На коленках с первого до последнего снопа человек полститься и сноп к снопу плотно коленом же притискивает. Как правило одних штанов ему на уборку не хватает. Не терпит бумажная ткань днями егозить на грубым, как проволока, льняным стеблям. Умение укладывать воз в бригаде ценится высоко. И человека этого в деревне уважают так же, как хорошего сталевара у доменной печи.

А укладчик свое дело знает. Укладывает снопы по кузову в разные стороны головами. Одной рукой предыдущий придерживает, а другой – следующий ладит. Втиснет сноп в кладку и коленкой его прижмет, а положив второй, другим коленом его давит. Так и двигается кругами по кузову, пока последний ряд не свершит. Ему в помощники нужен невелик человечек, который бы снопы ему под руку правильным концом подкидывал. Тут-то и незаменимы подростки.

А поскольку людей в поле, как всегда не хватает, то и приходилось на эту роль приглашать расторопных мальчишек. Но не каждого. Разгильдяя и неслуха бригадир ни за что на машину не поставит. Далеко ли до беды?
Ребята чувствовали доверие, с каким к ним относились взрослые и вольностей не допускали. Работали осторожно и старательно.

Безусловно это было нарушением техники безопасности, но бригадир, если допускал такое, сам ни на шаг от машины не отходил. Грузил воз вместе с мужиками. А главной его заботой было – не проворонить пацана на возу.
На большие машины, КАМАЗы и на их прицепы людей на погрузку нужно было в два раза больше. И на укладку и подкидку снопов тоже.

Шофера льновозов, понимая и свою долю ответственности за сохранность людей. Машины по полю передвигали осторожно и обязательно упреждали начало движения сигналом.
Не редко на поле под погрузку приходило сразу по две машины с прицепами, тогда на погрузку уходила основная сила бригады. И только старушки и малые ребята оставались на заготовке снопов для дня следующего.

Груженые машины на льнозавод уходили рано утром. Разгружать их ездили грузчики из бригады. КАМАЗы для этой работы были удобнее других машин. Кабины у них большие, а у некоторых еще и спальное место оборудовано. Рядом с шофером садились два грузчика, да еще один забирался на спальное место, за спинку сиденья водителя. В таком составе и ехали на завод.

А на поле, как только от ночной росы обсохнут стебли, с новым напором закипала работа. Женщины подхватывали охапки соломки и вязали снопы. Ребятишки тащили их и ставили в стойки. Работали азартно, на обгон.
Силы бригады едва хватало навязать снопов на два КАМАЗа с прицепами. Погрузить их на машины и разгрузить на заводе. Если бы не выходили помогать старики и дети, бригада смогла бы работать только с одной машиной.

Старушки трудились не спешно, но податливо. Издали поглядишь на любую – копается старая, копошится. А будет ли от ее трудов прибыток, сразу и не поймешь. А стоит подойти поближе и откроется главное.

Ни одного лишнего движения любая старушка ни рукой ни пальцами не сделает. Не порхают они как руки пианиста по клавишам, но каждое движение выверено и рассчитано. Вот она не торопясь нагнулась над лентой соломки и качнув рукой вдоль полосы словно горсть воды из ручья зачерпнула. А в руке у нее уже  прядь соломки, которую она пока поднимала к поясу, надвое разделила. Вторая рука уже помогает вершинки стеблей сплести и вязку приготовить. Вот уже и снопик пояском перетянут и завязан. Уже на поле упал. А сторонний наблюдатель только и углядел два неторопливых наклона. Ребятенок уже сноп подхватил и тащит его за волосы по полю. В рядок ставит и обратно уже готов кинуться. Весу в нем чуть побольше снопа, а старанья - воз.

Бабушка пока снесет сноп на место да обратно приковыляет, она бы за это время уже два-три связала. А дите вязать не годно, а снопики таскать – ни один взрослый не обгонит. Вот и снуют они в общем деле как иголка с ниткой. От обеих общему делу прибыток. Нитка без иголки – даже не фитиль; иголка без нитки – не лучше шила; а вместе – крепь.

Старушки, которые еще бодрость не потеряли, на работу с охотой идут. Еще загодя напоминают бригадиру чтобы на лен звать – её не обегал. А ребятишки еще с начала лета дяде Семену прохода не дают, возьми да возьми снопики таскать. Да разве их забудешь… Разве выкрутиться ему без них, когда льняная страда на бригаду накатит?

На сходе бригады, какой, если понадобится,  прямо в поле и устроят, рабочие разрешили ребятам зарплату начислять равно со взрослыми. То-то радости у ребят было! Шутка ли, при таком раскладе за осень парнишка на магнитофон заработать сумеет, а у которого не хватит, родители без оговорок добавят. Работает отрок. Кормилец в доме растет, а не шалопай. А не от этого ли артельного порыва у человека на всю будущую жизнь тяга к полезному делу рождается?

С 1981 года стали на уборку льносоломки пускать рулонные прессы. Как только ленты подсохнут и огрубеют, побежит вдоль расстилов маленький трактор и обернет соломку на другой бок. А когда и эта сторона зачерствеет до проволочной крепости, выходит в поле рулонный пресс. Машина эта мощная и много рабочих рук заменяет.
 Идет по ленте, подбирает ее и рулоном, словно длинный половик, скатывает. А как накрутит полный барабан, остановится и замотав рулон капроновым шпагатом, выронит на поле огромный барабан. Один рулон двадцать пудов весит. Грузи погрузчиком на машину и вези на завод.

А время на месте не стоит. Уже расстилы льна потемнели. Потеряли цвет золотистой овсяной соломы. Стебли от корня черными чешуйками подернулись. Больше льна на соломку не возьмешь.
Теперь оставляют поле на тресту зреть под щедрыми августовскими росами. А как  ленты подернутся поверху цветом вороненой стали, пойдут по лентам люди и станут выхватывать из них пласты с цыганский платок величиной и свернув шалашиком, рядами расставлять по полю. Внутреннюю сторону наружу выворачивать. Чтобы и она в сентябрьских туманах тлела, волокно от костры отделяла, трестой становилась.

Недельку, другую постоит поле и зачинай и его в снопы вязать. И все опять как на соломке: бабушки вяжут, ребята в стойки стаскивают, мужики да бабы грузят, шофера везут.
И о шоферах в этом месте сказать надо. Лен не дрова. Его везти труднее. Труднее даже, чем коров и телок. Уж на что непокладист живой груз, а лен возить -- дело безрадостное..

Машину вести надо плавно, без рывков и не раскачивать на ухабах. Сильный крен тоже опасен. Хотя воз и уложен плотно и крепко затянут, но наши проселки… И много еще мест где с разгону бы надо прицеп вырвать, а для разгона места нет, да и опять того и гляди раскачаешь машину, растрясешь поклажу.

Наверное сильно устают акробаты эксцентрики, когда на арене цирка блистают своим умением на тонкой тростиночке фарфоровые блюдечки вертеть. Наградой – шквал аплодисментов. А шоферам на перевозке льна по нашим дорогам, наверное, еще труднее, но в отличие от эксцентриков, им никто, кроме дорожного инспектора не «аплодирует».

Но если на погрузку машину подогнал Саша Максименков Или Юра Иванов, Или Витя Цветков - знай, что эта машина будет и нагружена как надо и на завод доберется благополучно, да и лен будет сдан хорошим сортом.
В ту пору и у бригадира забот полон рот. Надо картофель копать. На комбайны людей ставить, Надо брюкву убирать,  а это отхват рабочей силы не малый.

На тресте мало людей оставишь, можешь тресту под снег пустить. А если картошку под снег пустишь, еще хуже. Застынет картошка. По весне запахивать в землю придется. Три гарантии, что бригада по итогам года на премию лишь еловые шишки получит. А от этого у людей вкус к работе на целый год испортится. Крутись бригадир. Змеем вертись, а поля к Покрову чтобы прибраны были.

Но, выручают студенты. Приезжают две группы, человек пятьдесят. И опять бригадиру юлой вертеться. Сила привалила большая. С таким войском не пропадешь, да каждого работника, кроме всего, еще и на постой определить надо. А в нынешней жизни это совсем не простое дело.

С той поры, как появились телевизоры в деревне, стал сельский народ замкнутее жить. Даже более того, отчуждаться друг от друга люди стали. И уже постороннего человека даже на время приютить для многих становилось в тяготу. Причин для отказа находилась масса и все они были прозрачны до такой степени, что с первого взгляда рассмотришь истинное нежелание стеснять свое привычное житье.

А расселить надо. И начинать делать это надо еще до приезда студентов. Не при них же деликатные торги и уговоры с нелюдимыми хозяйками затевать.
Надо оговориться, что всякое не гладкое дело в деревне нужно готовить заранее, а не в крайний срок. И если любой бригадир желает, чтобы его просьбы в миру не отказом встречали, обязан постоянно крестьянам жить помогать. Заботиться о них. Особенно о пожилых.

Каждый год на фермах ремонт ведут. Деревянный хлам и лом на тракторной телеге вывозят, да кострами жгут. А ты предложи бабушкам этот лом. Они с благодарностью его примут. Развозишь ли зерно по деревне, не под окном у старухи мешки сваливай, а не поленись в пристен занести. Невелика услуга, но приятна и памятна.
 Народная мудрость гласит: «Ни что не дается так просто и не ценится так дорого, как внимание». А старики на заботу, как никто – отзывчивы. И любое уважение в их застарелой памяти не вырубишь топором. А когда притиснет тебя нужда к неодолимому – иди к этим людям и глаз не роняя, разговаривай. Одного не оставят. И не только ли девчат по домам разберут, но и в других более трудных делах помогут. Вот и ладушки.

С дачниками другой разговор нужен. Они, в отличие от деревенских стариков, как правило, люди иной, более утонченной культуры и более высокого образования. Кроме чисто колхозного патриотизма их интересует и практическая польза. И пользу эту им полезнее тоже заранее припасти.

Еще по весне, как рассвободишься с посевными заботами и обозначится в делах бригады просторная неделька, увези на пилораму человек шесть своих орлов. А пилорама еще с зимы стоит обрезками и горбылями до крыши заваленная. Пожарного инспектора с содроганием ожидает. А ты со своим народом, да с тракторами во избавление.

 Тебе рады не только этот хлам бесплатно уступить, но еще и сторублевый наряд мужикам за спасение от пожара выписать. Ну и грузи эту баррикаду по телегам. И пусть везут, да дачникам и старикам под окошки вываливают. И начальство довольно и люди. И когда побежишь по деревне помощь кликать, не кукишем ответят.

А когда заранее все договорено и устроено, тогда девчонок за собой по деревне веди, и по две-три в домах оставляй. Как до околицы добредешь, глядь, а позади тебя уже ни одной не осталось.
Девушки-студенты, как правило, работают хорошо. А хорошего работника накормить как следует надо. Не зря на Руси исстари поговорка живет: «По еде – и работник».

Девчонки любят угоститься чем-нибудь домашним. И тут самое место  выписать в правлении колхоза, привезти в столовую муки и варенья или меду. А молока для блинов и на своей ферме нальют.
Наконец все приготовления и все замежные хлопоты управлены Пора на поле.

Да не вдруг, да не когда занадобится, пойдешь. Дождик в самую останную минуту наскочит и все приготовления – насмарку. Хорошо, что не большой дождишко случится. Хорошо, что скоро кончится и какой-нибудь ветерок пригодится. Тогда хоть какое-то дело на поле сможешь поделать. Хотя бы упавшие конуса поднять, поправить да ладом поставить.

А как конуса высыхать станут, можно к вечеру и вязать попробовать. На половину машины снопов припасешь, и то делу помощь.
А в который день и к обеду треста подсохнет. Тогда не зевай. И если в хорошей погоде до вечера уверен, машины сегодня на поле рано не зови. Под вечер пусть приходят, чтобы к утру нагруженными остались и пораньше на завод ушли. Тогда завтра они после обеда на погрузку поспеют. И пойдет и потечет рекой дело. Потоком хлынет. Только не плошай бригадир, правильно караван по руслу веди, чтобы на мель не напоролся.

Еще раз обежав поле и проверив свои выкладки, Семен понял, что сегодня им нужна еще одна машина. Лен вязаный есть. Погрузить до потемок успеют.
Проверяя еще раз свои прикидки, он взглянул на замежье и в реденьком перелеске увидел мелькающую среди редины олешника холстину выгоревшего брезента. Это белела крыша «бобика» агронома. Он пробирался на поле напрямик с недалеких полей соседней, Погореловской, бригады.

– Бог послал. –  Облегченно подумал Семен. – У него рация есть. –
Голубев Михаил осадил машину на полном скаку. Хлопнув дверкой и вынырнув из облака пыли, протянул сухощавую руку.

– Ну как? – Не дожидаясь ответа, вытащил сигареты и стал оглядывать поле: все ли тут как надо? – А что, неплохо сегодня потрудились. – Растягивая слова проговорил он и стал разжигать «стюардессу». Раскурил, еще раз осмотрел поле и повернувшись к бригадиру не преминул поназидать:

– Почище. Почище, заставляй подбирать. Вот посмотри. Посмотри! Опять пропустили. Опять клочки по полю волочатся… – Загорячился он распаляясь и взглянув на Семена,  остыл. – Завтра уберешь? –

– Если сегодня еще одной машиной выручишь, и погода не крякнет, уберем. – Испытующе взглядывая на агронома, проговорил бригадир.
– Сейчас у Зои спрошу. Санька Максименков должен с завода вернуться. – И открыв кабину и нажав кнопку вызова, зачастил в микрофон: «Связка центральная. Связка центральная! Вызывает второй… » – 

В ответ из динамика раздался треск разрываемого брезента и следом донесся приглушенный голос главного диспетчера Зои Андреевны: – « Связка два – слушаю Вас.»
– «Андреевна, подкинь на Восход еще одну машинку.» –
– Сашу, Сашу спроси… – поторопился напомнить Семен.

Матвеевич снова придавил кнопку микрофона и продолжил:
– «У тебя где-то Саша должен появиться. В Восход, за шоху, на 35 гектаров, пусть летит.» –
– «Сейчас отправлю.»

Хуже всего, когда во время уборки тресты нежданно-негаданно наползет циклон. Да, не дай Бог, остановится. Уже через несколько дней ненастья на поле без слез не глянешь. Ровные ряды конусов, какие на просушку собраны, ветром растерзаны.

Половина опрокинута и лежит сплющенными, сырыми лепешками. А которые устояли, под дождем намокают все больше и все ниже оседают, тонут в осмелевших порослях сорняков.
И когда прохлынет ненастье, нужно не теряя минуты каждый изувеченый непогодой конус заново поднять, выправить и на место  поставить.

 И погубленное поле вновь обретет свой урожайный вид. Ровные ряды конусов, бесконечной чередой тянутся от края до края огромного поля, стоят как солдаты на параде. Оживляют его. Радуют душу.
И снова не робейте работники. Торопитесь. Поспевайте. Не ровен час нагрянут холода и лягут первые снеги. Не те, о которых поэты, восхитив душу, лирические песни слагают. А те снега, которые стылой пеленой хоронят кропотливый труд сотен людей.

Сомнут, уронят и заметут зрелые  стебли. Выхолостят урожайное поле до безликой белесой пустыни. Заметут порошей. На такое поле и со слезами посмотреть, не малое мужество требуется.
И будут крестьяне по заметенным полям, словно отступающие французы скитаться и из под снега клочки годного волокна вытеребливать да в ворох собирать. Чего больше в этой маяте, пользы человеку или вреда здоровью – сразу и не сообразишь.

Но пока последний сноп не добудут – с поля не уйдут. Такова доля крестьянская, такова заповедь прадедов. А перед нею и любой селянин себе не господин.
А чтобы этого не случилось, не теряй драгоценных минут золотой осенней поры. Благословляй бабье лето и не забудь баб похвалить за то, что хорошее бабье лето у Бога заслужили и сами не плошают. И посмотри, полюбуйся, как расцвели от доброго слова трудолюбивые бабоньки.

 На лицах улыбки светятся, глаза лукавыми искорками зарделись. На щеках смущенные ямочки играют. А приласкай ее нежность на мужином плече, согрей и уважь ее трепетность -- расцветет желанная.
А ведь верно саксонцы и разные там гольштинцы подметили, что нет на свете пригожее красавиц, какие на Руси живут. Особенно в российских селах.
Душу на лирику потянуло, а дело требует разговора строгого.

Как высохнет треста, ноги сами бы еще на рассвете в поле побежали. Да не вдруг побежишь. Сыровата еще треста. За ночь обильные росы да глухие туманы на нее сели. Влагой, как забытую с вечера на заборе исподу напитали. Кусай губы и жди, пока просохнет. И кажется, что и солнышко в это утро в пол-накала греет. Тугое марево по горизонту стелется.

 И ветер куда-то запропал. И облака на небе словно приклеились. И на душе неуютно и мысли какие-то тягучие, липкие, нудные.
Чтобы время зря не томить снова людей по полю пускай, какие где случились непорядки исправлять. За делом и сухая пора скорее настанет.

А вот студенток на поле надобно попозднее выводить, когда треста почти совсем просохнет. Пустишь рано, вымочатся девоньки от сырых конусов и на завтра не досчитаешься человек пять-шесть.  Ангина и прочая простудная инфузория к неокрепшим организмам привяжется и убаюкает  в постельку не на один день.

И для работы им лучше на поле свою отдельную территорию отводить или на другое поле ставить. Это если группа дружная и настроение в ее коллективе на высоте. Тогда они по полю волной идут. Особенно в первые дни, пока еще надоедливое дело девчат не смущает.
И тут этот момент надо не упустить. Во время к их настроению чего-нибудь ободряющего добавить. А прозеваешь, сорвутся девчонки на уныние и апатию и себя истомят и бигадиру нервов убавят.

Уже давно замечено, что взбодрить людей в монотонном деле можно тремя способами: Обрадовать, удивить, испугать.
Обрадовать бригадиру чаще всего нечем. Пугать он их никогда не будет. Тогда остается второе. И тут охота тебе или не охота, а спеши к ним на перерыв и вспоминай или сочиняй какие-нибудь интересные или забавные истории.

Однажды подошел Семен к девчонкам на перерыве, смотрит, а они и на себя не похожи. Надоело им в наклонку который уже уповод по полю бродить. Да и спину  ломит. И руки кострой искололи. Да и вообще…
Поговорили они необязательные разговоры, посочувствовал он девчонкам, подбодрил, как мог, да и спрашивает:
– Девушки, а вы на преподавателей учитесь?

– Учитель начальных классов. – Едва ли не хором ответили студенты педучилища.
– Значит, до двадцати пяти в уме считать умеете? –
– Обижаете. – Насупясь, промолвили будущие учителя. Но интерес в девченочьих глазах уже мерцает.

– Тогда отгадайте загадку. – Проговорил Семен и принялся объяснять условие:
" незадолго, после войны,  возле большого городского базара, в невеликом домишке, жили старик со старухой. Старик шил сапоги и продавал на базаре. Цену брал умеренную – по двадцать пять рублей за пару. Вот спроворил он очередную пару и понес продавать. Подошел к нему покупатель и спрашивает:

« Почем сапоги»?
«Двадцать пять рублей пара».
«А один»?
"По одному не продаю. Пару бери - проговорил сапожник и тут только увидел, что у покупателя вместо правой ноги - протез".


«Бери оба или обожди, пока второй инвалид придет…»
Ждали-пождали они и вот появился еще один инвалид, у которого левой ноги нет.»
Примерил сапог -- как тут и был.
– Значит, собрали они столяру по… –

– Двенадцать с половиной рублей. – Хором откликнулась группа.
– Правильно, – соглашается Семен. –
Пришел старик домой, отдал старушке деньги и рассказал про этот не частый случай.
Старушка деньги берет и спрашивает:

« За сколько же ты им продал?»
«За двадцать пять».
«Так, может быть, хотя бы пятерку уступи, ради такого случая? Пощади калек.»
Старик согласился. Взял трешницу и два рубля и отправился догонять калек.
Поспешая на базар обратной дорогой, старый плут реши умыкнуть денег на чекушку и три рубля в другой карман отложил. Пришел на базар, нашел своих покупателей, благо далеко не успели уйти и вернул им по рублю».

– А вопрос загадки следующий: Почем калекам обошлись сапоги? –
– По одиннадцать с половиной рублей. – С готовностью отвечают студенты и удивляются такому примитивному устному счету.
– Одиннадцать с половиной да одиннадцать с половиной, будет…–
– Двадцать три рубля! – Хором гудят девчонки.
– И три рубля в кармане… –

Психология человека такова, что стоит ему рассмеяться или как-то отвлечься, как устаток с него словно с гуся вода скатится и он снова без ненависти к угнетателям на новую трудовую полосу встанет.
Не один день после того случая терзали девчонки бригадира – клянчили правильный ответ.
А ему где взять?

Хорошо повышается групповой энтузиазм, если привезти на поле хотя бы полмешка, яблок и поставить на другом конце. А потом подкатить к отдыхающим студентам и сообщить, что на дальней меже стоит котомка с яблоками, но развязать ее можно только если полоса до нее пройдена безукоризненно. Иезуитство чистой воды. Но и результат…

Да мало ли всяких других пустяков требуется устроить, чтобы настроение работников раньше времени не таяло, а здоровыми чувствами прорастало.
Любят девчата неплановые походы в сауну, почему бы не организовать купанье. На ферме у доярок есть сауна и душ. Девчат это вполне устраивает. А уж о дискотеке в сельском клубе и гадать не надо. Это всегда встречается звонким и восторженным – ура!

Но вот погода прокуксилась. Посветлело. Ветерок потянул заметнее и увереннее. Уже стебли тресты в руках не мнутся, а шуршат и ломаются. Крошится костра, а помятые в руках волокна, свитые в тоненькую прядку, при растяжении не расползаются бестелесно – а врезаются в пальцы. Значит, волокно высохло и наполнилось крепостью.  Цвет тресты посветлел, ряды конусов словно стряхнули с себя обет недоступности. Кажется и на поле стало немного светлее.

Можно лен брать.
Люди цепью встают вдоль межи. На каждый рядок по человеку. И с Богом.
Все как на соломке. Так же в полунаклоне, сгибаются тела. Так же, словно горсть воды зачерпнуть, взмахнет рука и ухватит горстку стеблей. Слово у кота за ухом пощекочут пальцы и вот уже готов поясок, каким новый сноп подпоясан…

Двигаются по полю люди. Все дальше уходят в бесчисленные ряды конусов. Все дальше отодвигается от межи линия очищенного поля, густо усеянное стойками собранных вместе двудесятками снопов.

Не скоро люди достигнут другого края. Наработаются руки, натрудятся спины, заноют суставы. Другая межа на ином поле за версту лежит.  И ее надо не просто прошагать, а пройти как трудовую тропу, обозначив проход свой полосой убранного поля.

На дальней меже – перекур.
Старушки усаживаются на отдых подоткнув под себя пучёк тресты. Женщины следуют их примеру. Студенты и школьники, не взирая на постоянные напоминания взрослых, валятся на поредевший лужок опушки без всякой подкидки.

Передохнув и поделившись ближними и дальними новостями, старушки первыми начинают подниматься и идут занимать следующие рядки. Веками вросшая тяга к крестьянскому делу еще не выветрена из них до той степени, когда душа позволяет телу засидеться на поле.  Стайкой вспугнутых птиц подхватятся девчонки. Ворча и недовольно хмурясь на старух, встают бабы. И нет-нет да и сплеснет особо дремучая душа: « Ничем их и не заломаешь… Могли бы и еще посидеть…» И скажет это человек, который на поле ходит тише, чем обратно бежит.

Проход за проходом двигаются цепи людей. Проход за проходом очищается поле. И вид его, убранного и прибранного успокаивает и радует глаз. Скоро придут машины.
К концу дня большая доля тресты завязана в снопы, погружена на машины, увезена под  навесы.  Образовавшаяся пустота и чистота убранного поля радует глаз. Хочется постараться до завтрашнего вечера очистить все его пространство. Закончить эту площадь, ибо впереди ждут  несколько других.

Однажды перед концом рабочего дня, остановил возле Семена свой  МТЗ - 80 Евгений Яковлев, звеньевой трактористов работающих и в этой бригаде.
Предложил Семену:
– Нынешний закат на завтра погожий  день обещает. Ты завтра на поле людей как можно больше собери. Я рулонные прессы пригоню. Попробуем и тресту прессом убирать. Сегодня ребята на прессах боковые стенки раздвигают, чтобы под тресту подходили. А если получится, прикинь, сколько народу и времени сэкономим. –

– Поле в конусах стоит, – напомнил Семен, памятуя, что соломку пресс берет из ленты еще в конуса не поднятой.
– Вот для того и народу больше надо, чтобы конуса опять в ленту стелить и прессом в рулоны закатывать. –
– Оправдает ли? В конуса поднимали, а теперь из конусов снова в ленту. –

– Должно оправдать. Мы в ленту будем по два рядка стелить. Пресс с хорошей скоростью идет. Рулон за пять – шесть минут накрутит. А он не менее четверти тонны потянет. Да я два пресса привезу. –
– Соберу всех, кого можно. – Пообещал Семен. На том и расстались.
Уже ночь до половины по циферблату будильника проползла, а Семен никак не уснет. Все гадает да прикидывает, как завтра людей правильнее  расставить.

«Студентов на это поле не пущу. Пусть на соседнем работают. Дело новое, непривычное. Да и машин много будет. А молодежь народ заполошный, не ровен час заиграются да под трактор попадут.
А трактористу вперед смотреть некогда, у него пресс сзади прицеплен. Надо подборщиком точно по ленте угадывать, следить, чтобы рулон правильно закатывался, цепи не ослабли, ремни не захлестнуло. А тут не поле, а танцплощадка какая-то и народу на ней не протолкнуться.

Значит студентов ставить на соседнее поле. Там пусть вяжут, а с бригадой и пенсионерами к Домославльской роще с тракторами работать пойдем.»
На следующее утро первая на поле ушла бригада колхозников. Немного погодя, совершив утренние атрибуты и позавтракав, двинулись студенты, пенсионеры и дачники, какие проживали во всех трех деревнях. В поле  народу собралось едва ли не сотня человек.

Студенты на соседнем поле поправляли конуса тресты и готовы были начать вязку снопов. Бригада тоже поправляла рядки. Погода в этот день помогала льноводам. С востока, с самого утра тянул свежий ветерок. Скоро обдул тресту.

Сегодня уборку можно было начинать пораньше обычного.
Вот уже на поле выкатились два трактора с прессами. Из одного трактора выпрыгнул Евгений Яковлев. Он был командиром над трактористами звена, не первый год носил звание Героя труда. Никакой работы не чурался. Вот и сейчас прикатил на поле неведомый аппарат еще не зная что на нем пожнет – триумф или конфуз.

– Ну что, бригадир, готов? – Бодро спросил он здороваясь и оглядел людей и поле. – Что-то войско у тебя нынче очень уж пожилое? – Вопросительно глянул он на Семена.
– Полсотни студентов на соседнем поле снопы вяжут. Сюда не пустил, мало ли что. Машин много, тесно. – Неспешно объяснил Семен. – А здесь только бригада да старики. –

– Что ж, и правильно. Взрослые работники привычнее. А молодежь пусть там трудится. И нам спокойнее будет, а не управимся, тогда позовем. – Согласился он и подойдя к сгрудившимся на меже крестьянам принялся объяснять как лучше стелить тресту.

И вот уже люди встали по рядкам и стали конусы тресты опрокидывать в ленты. Вершинки конусов, чтобы стебли в ленте лежали параллельно друг другу, приходилось растягивать двумя руками как меха гармошки и такими растянутыми пластами укладывать в ленту, словно одеяла на бесконечные ряды кроватей застилать. Другой человек в эту же ленту стелил тресту из соседнего ряда.

Рядом с ними другие два человека стелили другую, для другого пресса. Позади цепи людей тянулись пухлые ленты расстеленной тресты.
Вот уже один из тракторов, крутнувшись по краю поля, выехал к заглавью крайней ленты. Включился привод пресса и громыхая и лязгая железом, двинулся по полю. Мелькали и стрекотали проворные пальцы стеблеподъемников. Заглавье ленты послушно и торопливо приподнялось и скрылось в утробе пресса. А в средине его, между бегущих ремней стало ворочаться рыхлое тело, свитое из стеблей льна.

Машина напрягалась и гудела все натужнее, все плотнее закатывала тресту, крутящийся клубок прибывал в толще и обретал форму барабана. Широкие ремни плотно охватывали его и крутили в своей железной утробе, с каждым оборотом добавляя в него новые порции тресты. Скоро рулон достиг своей предельной величины и трактор остановил ход.
 А рулон продолжал вращаться. Теперь машина опоясывала его  шпагатом, наматывая его на плотно укатанные бока льняного барабана. Обвязав рулон тремя лентами, пресс остановил вращение и стал разнимать железные челюсти утробы. Еще через малое время на поле ухнул увесистый рулон льнотресты.

И закипела работа. Крестьяне расстилали конуса, прессы закатывали ленты в рулоны. На поле появился невеликий тракторок с навешенной сзади вилкой и стал свозить рулоны к местам погрузки на машины.

Громыхая и лязгая стрелой, пришел на поле погрузчик.  Неслышно выкатились машины, на  грузовые площадки которых рулоны укладывались плашмя в три этажа, а потом скреплялись  иглицами и растяжками.

А люди подхватывали новые рядки конусов и расстилали их бесчисленными рядами лент. Прессы с натужным ворчанием споро закатывали ленты в громадные рулоны. Нагруженные в три этажа машины огромными неповоротливыми жуками, плавно покачиваясь на едва заметных развалах прошлогодней вспашки, потянулись с поля.

Глянешь на эти тяжеловозы и захватит дух от величия человеческого труда. И веришь в неодолимость силы такого народа. В его искусное мастерство и твердость духа. И вера эта светла и неколебима. А эта симфония совместного труда людей и машин широкой волной вздымается над полем. Победным гулом плывет по округе. Вершит гимн созидания.

Но ветер задувал все сильнее и сильнее. Озорные его порывы уже в нескольких местах подхватили и опрокинули на сторону тресту из свежепостеленных лент. Люди поправляли растерзанные постилы, пытались ногами притаптывать всклоченную ленту, но ветер налетал снова и снова портил работу. Тогда Семен запрыгнул в оставленный на меже маленький тракторок и повел его по лентам, приминая колесами расстеленные пласты.
Колеса трактора накатываясь на край ленты, припечатывали к почве. Слегка вминали в грунт, словно приклеивали их и ленты снова стали недоступны капризам погоды.

Волна людей и машин растекаясь по всему полю постепенно передвигалась от одного его края к другому. Позади этой неодолимой волны площадь была чисто прибрана и готова к новой вспашке.
Присевшие отдохнуть старушки с неподдельным удивлением смотрели на работу машин, на плоды своего труда и не скрывая гордости, повторяли:
– Эва, как мы сегодня! То-то… знай наших… Такие бы машины нам да пораньше… –

Завершив очередной рулон и высвободив его из пресса  Евгений Яковлев выпрыгнул из кабины трактора и подойдя к рулону, стал подвязывать кончик шпагата. Подошел Семен.
– Ну как, войско? Не подвело? –
– Молодцы! Молодцы старички. Все. Хватит стелить. Отпускай людей домой. До потемок едва закатаем. – И взглянув на ряды расстеленных лент, снова собрался залезать в трактор.
Его остановил скрип тормозов подъезжающей машины.

– Привет труженикам передового фронта! – Проговорил молодцевато выпрыгнувший из УАЗика председатель колхоза.
– Здравствуйте, Николай Иванович! – Шагнул навстречу Семен.
Николай Попов, энергично пожал Семену руку, отстраненно махнул на Евгения:
– С тобой не буду. Утром здоровались.–

– Добрый вечер! – Неторопливо и невозмутимо, словно не заметил шутки председателя,  произнес Евгений.
– Ну, как? – Обращаясь сразу к обеим, полеводам, спросил председатель.
– Хорошо стелют. – Не скрывая похвалы, ответил звеньевой.
-- Хорошо катают. -- В то звеньевому, ответил бригадир.

– Они бы и на три пресса успели, – оглядывая поле, проговорил Николай Иванович.
– Да я и собирался на три работать. А этот «ударник», ремень порвал. Меняет. –
– Что же так долго? Наверное шляется там?.. И чего ты его до сих пор терпишь?! Давно турнуть пора! –

– Да нет. Работы действительно много. Половину пресса надо разобрать и всю натяжную раму. –
–До завтра успеет? –
– Успеет. –
– Васильевич, завтра людей на третий пресс наберешь? – спросил, уже усевшись в машину, председатель колхоза.
– Обещали все прийти. –
– Ну, вот и хорошо. – И снова взглянув на Евгения, – Завтра выводи все три пресса и…  флаг в руки… – Рев подхлестнутого мотора заглушил окончание его слов.

Один рулонный пресс заменял на поле более полутора десятков крестьян. Но работать с ним нужно умело и строго. Ленты нужно  стелить ровными и без резких поворотов. В неряшливо постеленной ленте ворох лежит рыхло и треста наматывается на карданный вал пресса, что вынуждает механизатора делать частые остановки.

А бригадиру на механической уборке тресты свободной минуты нет. Нужно успеть проследить чтобы ленты были расстелены как надо. Нужно посмотреть, чтобы между лент не осталось случайных потерь, какие клочками остаются под конусами, если при постановке на просушку какой-нибудь разгильдяй конус поставил не на голую землю а прямо на ленту.

И надо стелить споро, чтобы не остановить пресс. А это значит что в работе получится простой. Неудовольствие механизаторов. И все отсюда вытекающее.
И много настелить – тоже опасно. Если до ночи трактористы не закатают все ленты, а ночью случится дождь, хлопот и забот с этими лентами потом не оберешься. В конусы их снова не поставишь, поскольку стебли сырые и слабые, башенками конуса не стоят, оседают лепешками. А в ленте они никогда не высохнут. Уборка уже на дальний край отхлынет, а эти сырые рядки воткнулись на средине поля, как заноза на непопулярном месте.

Но дождь мог нагрянуть и среди дня. Мытарства связанные с непогодой до такой степени выматывают бригадира, такими потерями оборачиваются, что несколько лет работы видимо, изменяют его физиологию. Неведомо как другие, но Семен мог обостренным осязанием почувствовать приближение дождя. Да-да, именно приближение дождя способно было вывести его из равновесия. И что удивительно, ни в какую другую пору весны и лета такого тревожного состояния он не испытывал. Даже в сенокос.

Признаки, по каким он это замечал выразить и описать невозможно. Но, вышагивая по полю и время от времени озирая наплывающую из-за ближнего олешника череду облаков, он вдруг почувствует что налетающий ветерок пахнет дождем.

Какой это запах? С чем его сравнить, Семен не знал. Вероятнее всего был он как-то похож на запах, если таковой кому ведом, талой воды, какой клубится над первыми весенними ручьями. Что-то похожее на его налетало вместе с порывами ветра. Он тревожился. Внюхивался в неуловимое еще раз и снова почуяв знакомую угрозу, шел к людям и объявлял бессрочный перекур. Усталые люди не роптали.

А для него начинались терзанья главные. Без причины остановить постилку лент, это при исправных прессах было производственным преступлением.
«А вдруг дождя не будет. Не помлилось ли ему от лишних переживаний? Не напрасно ли он остановил работу? Не отменить ли перекур? А хорошо ли людей по полю гонять? Не детишки, не вспрыгнут и как ветром сдунуло…

 А прессы как на беду пошли еще быстрее… По два круга пройдут и встанут… А дождя нет. И облака, кажется, светлее стали. Вот-вот солнышко выглянет… А ты работу остановил… Как теперь посмотришь в глаза трактористам? А старикам? »

И он снова и снова оглядывал небо над гнилым углом. С той стороны, от Валдая, не редко подкрадывался к ним заклятый. Сейчас он его уже не пугался а проклиная себя за поспешность, вопреки здравому смыслу ожидал с нарастающим нетерпением.
Но... ветер доносил запах дождя!

Трактора обошли еще один круг. Теперь до их остановки осталось меньше четверти часа... Еще половину круга прошли трактора…
Вот уже старушки тревожно переглядываются и все чаще посматривают на небо и в его сторону.
Бабы сидят как вкопанные.
Студенты похохатывают очередную побасенку.
Ну, же…

Первые мелкие капельки он не заметил.
Укололо щеку. Нет, в самом деле, это дождинка. Еще не видимая а только осязаемая кожей. Но такая отчетливая.
Да, он пришел. Дождь.
Такой клятый и такой жданный в эту минуту им одним на этом поле.