Хорошо ему было на этой поляне. Покойно. Да и приютилась она как - то удачно на самом берегу весёлого ручейка. Потому, видимо и сохранилась, что нашла себе место за дальней межой широкого артельного поля. Доверчиво открыла зелёный бархатный лужок ласковому солнышку, полого скатываясь на юг к прохладной влаге ручья. От назойливой людской суеты укрывала её неширокая гряда молодых сосенок и берёзок.
Омытая ранней росой, полянка хранила свою природную чистоту, покой и уют. На весеннем рассвете лесная опушка оглашалась соловьиными трелями, и они не затихали до позднего утра. Летним днём поляна до краёв была наполнена ароматом цветов, трав и хвои. Полнилась басом трудолюбивых шмелей, отрывистым цоканьем кузнечиков, беспечным шорохом стрекоз и неспешным гомоном и вознёй всяких - разных жучков и паучков. В тени старой разлапистой ели, под её тяжёлыми ветками бугрился большой муравейник. От него, как от стольного града, во все стороны тянулись оживлённые муравьиные дороги.
Никто в этом укромном уголке никому не мешал, всем хватало места, света и тепла.
Изредка выходила на поляну пятнистая лань с пугливым оленёнком и, пощипав нежные побеги молодой травы, неслышно скрывалась в зарослях кустарника. Зайцы бегали по поляне вольно; изредка взглядывая косым сторожким глазом на косогор и убедившись, что старый лис ещё спит - прыгали и резвились во всю заячью прыть. Лоси вышагивали по поляне спокойно и галантно, словно проверяли, всё ли тут в порядке.
Хорошо было завернуть на эту поляну. Хоть ненадолго отрешиться от дел и хлопот. Остыть. Успокоиться. Передохнуть.
И природа, словно благодарила за нетронутый её последний приют, встречала нежно и ласково. Окружала первозданной тишиной. Словно говорила: "Посмотри, как всё у меня здесь просто и правильно. Сделай у себя всё так же – и ты избавишься от многих ненужных хлопот, забот и переживаний. Ты обретёшь покой и познаешь мудрость. Будешь обладать чистой душой и добрым сердцем. Тебе будет даровано долголетие".
И он чувствовал, как успокаивалось его загнанное сердце, переставали стучать по вискам молоточки вздрагивающих артерий, становилось глубоким и ровным дыхание. Смятение, обида и гнев освобождали его утомлённую душу, а на смену им поднимались волны доброты, бодрости и желания вершить дела добрые и полезные.
Ему снова и снова хотелось приходить сюда и слушать наполненную непорочной жизнью первозданную тишину. Словно подслушав его мысли, кукушка иногда пыталась распутать клубок его запутанной судьбы. Но и ей, местной вещунье, это было не под силу, и она сбивалась со счёта на первом десятке лет. В минуты полного расслабления он не знал, надо ли верить кукушке. Однажды, ещё в отрочестве, один из провидцев поведал его родителям, что их младшенький не доживёт до семнадцати лет...
Как родители ни пытались сберечь эту их тайную семейную печаль, волею случая она стала известна и ему. Тогда было грустно и тревожно. А сейчас? Сейчас это была уже давно перевёрнутая страница. Хотелось просто отдыхать от всего. И от этих мыслей тоже.
Он снова и снова заворачивал сюда, когда дорога бежала мимо этой поляны, приходил нарочно, когда душу переполняла нечастая радость. Брёл, как во храм, когда на душе было особенно неуютно.
Однажды ему захотелось остаться здесь на всё время. Навсегда. Он осмелился позволить себе представить себя живущим в этом райском уголке. Вместе со всем этим чудом природы встречать рассветы и провожать закаты. С подавленно-тревожным чувством смотреть вослед пролетающим стаям, словно далёкие пращуры его были крылатыми.
Хотелось броситься, упасть на траву-мураву и часами рассматривать, как в её зарослях партизанят несметные полчища букашек. Миллионы лет они живут в согласии с природой, следуя её неписанным законам и правилам, и здравствуют до сих пор. И всем им хватает места, света и тепла.
Здесь можно было, сколько захочешь смотреть в недоступное и неприступное для него небо. Дивиться его бескрайней голубизне и никогда не насмотреться на бесконечное множество узоров, силуэтов, линий и красок величественно и неспешно плывущих облаков.
Необычная его мечта поселиться на этой поляне могла бы превратиться в быль, когда крестьянам повсеместно даровали вольную, и можно было получить земельный надел тут же, в нескольких саженях от поляны.
Дом строить не было нужды. Два добротных каменных дома стояли почти рядом на этой самой поляне. Сделаны они были надёжно и основательно. Стены метровой толщины вершили бетонные крыши. Каменные же крылечки обеих домов выходили на южную сторону, к ручью.
Это были заброшенные склады динамита, когда-то работавшего неподалёку известкового карьера. Окна одного дома выходили на восход, другого- на закат. Стекла в рамах уже не было, но рамы ещё сохранились, а на бетонном полу неразборчивые бродяги уже разводили костры.
Всё это можно было поправить, починить и устроить. Побелить стены, застеклить окна и , вдохнув жизнь в это запустение, доживать век в спокойном уединении. И жизнь эта казалась целебнее любой курортной. Полезнее для себя и других. Одно здание ему уже виделось уютным коттеджем, а другое, более просторное, тёплой и чистой фермой.
Стоило рядом с мостиком опустить ребром в ручей одну бетонную плиту – и бойкий ручеёк превратился бы в хороший проточный пруд. И, устроившись под ивовым кустом, на ранней зорьке можно было бы закинуть удачливую удочку, поймать отливающего калёной бронзой карася, или линька, или щуку.
На водосбросе можно поставить водяное колесо, невелика, а всё же дарёная природой сила. Живи, трудись и отдыхай. Всё рядом. Собирай на опушках грибы и ягоды. И тебе, и белкам, и ёжикам хватит.
В запруженный ручей, если не мешать, обязательно поселятся бобры. Какая забава и наука видеть их стройки! А понадобится в город – в версте остановка автобуса.
В своём намерении обжить эту поляну он уже дошёл до того, что однажды представил прибыли, какими будет оплачен его самостоятельный труд. Итог просматривался положительный.
Но...
Когда прохлынули первые волны вдохновения и очарования задуманным, он понял: всего этого делать не следует. Своим присутствием здесь, приверженностью к обиходу повседневного быта он закрепостит, загромоздит и засорит эту чистую поляну.
Лишит её своей целомудренности и первозданности. Крупный зверь остережётся человеческой возни. Зверушки, какие есть, разбредутся по сторонам, букашки уползут прочь от враждебных запахов.
И эта, единственная в округе заповедная поляна утратит обретённые за многие годы нетронутость и покой. Может быть, внешне она останется прежней, но он понимал, что она для него станет невестой, вышедшей замуж.
Пусть за него. Но и для себя он этого позволить не мог. Ему хотелось сохранить её такой, какая она была сегодня: светлая, чистая, целебная.
И он заставил себя отказаться от своей мечты. Очень не просто далось это ему, человеку, не привыкшему отступать от задуманного. И ещё сильнее его влекло на эту поляну. Какая-то необъяснимая сила заворачивала его мотоцикл на дорогу, что перебегала по мостику через ручеёк и полого грелась в жёлтом песке некрутого пригорка, совсем рядом с этой поляной.
Очарованный ею в столь не юношеском возрасте, он хранил память о её красоте где - то рядом с воспоминаниями о первой любви. Он не понимал - отчего это происходило, и всегда удивлялся тому, что эти воспоминания о столь разных событиях его жизни память хранит в столь близком соседстве. Его первая любовь, как непрочитанная до конца, даже до середины, книга, всегда вспоминалась с тёплой и светлой грустью.
А поляна?
Объяснения всему этому он, как ни искал в себе, как ни копался, так и не нашёл. Но какая - то неосознанная тревога нет - нет да и закрадывалась в его сердце.
Однажды, после долгого лечения он снова приближался к знакомому и до боли родному месту. То, что он увидел сегодня, едва не опрокинуло его мотоцикл...
Она лежала перед ним истерзанная, поруганная и неживая...
Он бросился к ней, но ноги, впервые за много лет, отказывались его слушаться. Присев на корточки, он словно сквозь туман, видел развороченные стены домов, из которых, словно кости переломанного тела, белели осколки известкового камня.
Зубчатые изломы разрушений впечатались в тёмную зелень хвойного леса. Обломки уворованных, в запале разрушения, плит уродовали и гадили ковёр поляны. Половина лужайки была вырезана ковшом экскаватора, и огромная безобразная яма рваной язвой разверзлась на том месте, где он обычно усаживался отдохнуть.
На раздавленном муравейнике валялась заляпанная мазутом, разорванная капроновая канистра. Чёрная смрадная жижа стекала в ворох по иголочке собранного муравьиного жилья. Доверчивая берёзка была заживо ободрана до половины ствола, жалобно и безнадёжно шуршала пожелтевшей листвой.
Ручей засох. Вместо его означился провал ржавой осоки. Было тихо и пустынно – словно на кладбище. Горькими слезами холодной росы обливалась единственная на мёртвой поляне осиротевшая девочка - рябинка.
Двуногим снова не хватило места, света и тепла... В душе.
Фото автора.