Что-то не явился ко мне сегодня мой кот-обормот...
Он, конечно, не мой, а чей-то из деревенских, хотя подозреваю, что кот обитает в одном из заброшенных домов. Заслышав приближение моей машины, кот со всех ног устремляется к дверям моей дачи. "Ну что, обормот, явился? - спрашиваю я его, выгружая из машины городскую снедь. - Ну пойдём, дам тебе что-нибудь пожрать".
Он вламывается в дом, как в свою законную обитель,начиная с помуркиваниями обхаживать холодильник. Знает, что оттуда перепадает ему то, о чём он грезит в своих кошачьих снах всю неделю, пока меня нет. Однако уезжая, я обесточиваю дом и в холодильнике, конечно, ничего не оставляю. Это чуть позже я положу в него разделанную баранью лопатку или ребрышки, чтобы мясо за пару дней чуть созрело. При этом, конечно, что-то получит и кот. Но коль скоро мясо еще в пакетах, а кот, как всегда, изнывает от голода, для начала он обойдется сухим кошачьм кормом, который я держу в пакетике, подвешенном на гвоздь.
Пока я сыплю в миску корм, кот-обормот ласково трется о мои руки в знак благодарности. Тут уж лучше не хлопать дверкой холодильника, чтобы дать коту догрызть его сухарики. А то таким образом и сэкономить на гостинцах. Потому что, если теплынь за окном, кот, отъевшись, тут же садится у двери, чтобы его выпустили. И уходит, гордо подняв хвост и не реагируя на пристыжения. "Какая же ты сволочь, обормот, - кричу я ему в след, - хоть бы спасибо сказал!"
Кот-обормот - единственный представитель кошачьих, обитающих в деревне, который однажды, совершенно не пугаясь, явился на мой участок и потребовал пустить его в дом. Со мной была тогда моя покойная кошка Китя, побившая всех местных собак и перегулявшая со всеми местными котами. Правда, к тому времени, когда заявился кот-обормот, она была совсем старенькой и совсем не интересовалась сексом. Что, конечно, ни на йоту не убавило её агресии к чужакам.
Помню, лет десять назад ко мне приходили соседи - "на супчик". Две ну совсем уж старые девы, главной ценностью которых был такой же старый пёсик, едва стоявший от дряхлости на ногах. Я удалил Китю на второй этаж, дабы не "усугублять" и мы принялись за трапезу, болтая за жизнь. Вдруг откуда-то сверху метнулась молния - прямиком в чинно качавшегося на слабых лапках пёсика. И хотя я среагировал мгновенно, отодрав Китю от взвывшего от ужаса старичка, дело было сделано. Белая ухоженная шкурка пёсика была располосована так, словно её держали на гриле. Но главное, он выл и скулил до звона в ушах, как в предсмертном крике. Старые девы, побросав трапезу, тут же удалились лечить пёсика волокордином и больше не общались со мной. Мне потом передали их возмущение: "Как можно держать в доме такое невоспитанное животное!" Полагаю, что этим "невоспитанным животным" был всё же не я.
"А ну-ка, Китя, - сказал я своей кошке, когда в дом заявился кот-обормот, - задай-ка трёпку этому наглому юнцу". "Юнцу", судя по всему, был год с небольшим. Тем не менее, как и все коты, он уже обладал и массой, и размерами, раза в три превышающими параметры Кити. Особую мордатость ему придавали щёки, которые он как-то умудрился наесть. В мощных лапах таились отнюдь нешуточные когти. А величину и безжалостность его зубов я однажды ощутил на себе, когда неудачно погладил кота ближе к хвосту. Он оказался "наш человек", то есть нормальной сексуальной ориентации, не терпящий поглаживаний в районе задницы. Откуда ему было знать, что я тоже нормальный и что все другие нормальные люди гладят кошек и котов от головы, вдоль спины и до хвоста? Благо, мы быстро простили друг друга. Я его - за молниеносный укус. Он меня - за увесистый пинок под зад. Правда, я теперь стараюсь поглаживать только его голову. Чуть дальше - и кот-обормот предупреждающе обнажает клыки.
Вот и тогда, полагая, что моя кошка в силу возраста и комплекции (при наличии остатков агрессивного нрава) может серьезно пострадать от мощных когтей и зубов кота, не отличавшегося учтивостью, я запер её в комнате, а коту насыпал в плошку корм.
Но я запамятовал вот о какой вещи. Когда-то, когда Китя была помоложе, а к дому, на "столичную штучку", сбегалась местная шантрапа, одержимая мартовскими кошачьими озабоченностями, я точно так же запирал Китю в комнате. Каково было моё удивление, когда через некоторое время я обнаруживал её во дворе, милующуюся с котами вновь. Под аккомпанемент моих воплей и вопя не меньше моего, они тут же разбегались в разные стороны. А Китя, взятая за шкирку, водворялась в комнату за плотно закрытую дверь.
Снабженную подвижной ручкой дверь можно было открыть, серьезно надавив на внутреннюю или внешнюю рукоятку, находящуюся на уровне пояса взрослого человека. Это было серьезным для животного препятствием, тем более что животное ростом от горшка два вершка и у него нет ни человеческих рук, чтобы повернуть ручку, ни человеческого соображения на этот счет. Однако, едва я занялся своими делами на участке, как Китя вновь уже восседала на крыльце в ожидании ухажеров. Озадаченный, я возвратил Китю в комнату и через окно проследил за её действиями. Это было что-то невероятное. Походив взад-вперед, кошка совершила мощный бросок прямо на дверную ручку. Две-три попытки - и ручка под кошачьим прыжком проворачивалась, а инерция удара слегка приоткрывала освобожденную от запора дверь. Дальше, понятное дело, - воля!
Нечто подобное случилось и в этот раз, пока кот-обормот дохрумкивал свои сухарики на веранде, а я жмурился под апрельским солнцем, выбивавшим из зацветшей ветлы ароматы миндаля.
Со стороны веранды послышалось характерное Китино мычание, которое она издавала всякий раз, готовясь к драке. Кот однако продолжал трапезу, не очень-то реагируя на Китю. Индифферентность обормота несколько успокоила Китю и она присела поотдаль в позе, предполагающей бросок. Подкрепившись и не удостоив взглядом кошку, обормот по обыкновению вальяжно растянулся на полу. Минут через десять Китя скромно улеглась рядом. "Эх, - пожурил её я, - с тебя песок сыплется, а ты туда же со своими ****скими наклонностями".
На самом деле всё было, вероятно, глубже. Китя провожала отъевшегося и отлежавшегося обормота взглядом древней кошачьей матери, у которой когда-то было множество таких вот обормотов, зачатых в этой деревне и рожденных, как правило, в моих ногах. За неделю до смерти, которая случилась в следующем январе, Китя вышла из дома в глубокие сугробы и тяжело обошла дом вокруг. Её качало от почечных колик и бил озноб, а в кошачьей голове, видимо, мелькали картины светлой и теплой молодости на здешних травах...
Прощальный круг замкнул для неё течение бытия. Через несколько дней, упакованную в обувную коробку, я вновь привез Китю сюда и, расчистив под дачной ёлкой снег, вырубил топором могилу в промерзшей земле.
Обормот, между тем, погуляв с какой-то залётной шлюшкой, словил стригучий лишай. Когда он в очередной раз ткнулся башкой в мою дверь, я пришёл в ужас от открывшейся мне картины. Лишай долыса выстриг шерсть вокруг ушей и всюду, куда кот не мог добраться, чтобы себя вылизать. Он был жалок и страшен, потеряв прежний лоск и, как минимум, пару килограммов. В дом я его не пустил, поставив миску с едой в снег. Кот плакал, не понимая, почему он не может обойти холодильник, а затем, наевшись от пуза, погреться несколько часов у камина, свернувшись калачиком на стуле. Но я был непреклонен. Надев перчатки, я разве что вертел туда сюда дрожавшего от холода, голода и обиды кота. Но ничего не мог поделать, а перчатки бросил потом в камин. В следующий приезд я каким-то чудом смог вколоть ему выданное мне ветеринаром лекарство. Но через пару недель, вымазывая очаги поражения зеленкой, таки получил свою порцию когтей. И вновь выписал коту пинка под зад, который, кстати, тоже был в зелёнке. Месяц он не появлялся. А когда появился, я облегченно вздохнул, отмечая, что дела пошли на лад. Но в дом кота не пустил, с чем он, впрочем, свыкся, сиротливо и дрожа поедая свой корм.
Минувшей весной, когда от лишая не осталось и следа, но кот был ещё тощ и слаб, я открыл ему дверь. Он вошёл, добежал до холодильника, получил своё мясо, наелся и, как всегда, попросился на выход. Я потрепал его за холку: "Ну ладно, иди...", и вдруг нащупал здоровенного клеща. Более детальный осмотр выявил ещё пару десятков этих тварей, и я взялся за пинцет и зелёнку.
Итог экзекуции оказался плачевным для меня, да и для кота тоже. Выемка последнего клеща закончилась стремительной атакой зубами и когтями, а бешенство переполнило меня настолько, что я уже не ограничился только пинком под зад. На следующий день, уже в Москве, дочь обнаружила клеща, впившегося в мою спину, когда я попросил посмотреть, что это там у меня болтается и болит. Пару недель меня потом гоняли по поликлиникам и лабораториям, а когда выяснилось, что клещ "чистый", ещё целый месяц донимали звонками: "Марат Равильевич, не появилось ли у вас припухлостей? Нет ли у вас температуры? Как выглядит сейчас место укуса?". Правда, это был другой, не "кошачий", клещ, и "поймал" я его в лесу, где сдуру разделся, поскольку было жарко. Но дружбе нашей с обормотом до осени пришел конец, благо он не появлялся.
Но в начале сентября он прибежал вновь и вновь мы друг другу всё простили. Теперь он подолгу сидит у меня, жмурясь и помуркивая, иногда даже ночует, пристроившись в ногах и вполне толерантно относится к моим ночным попыткам сбросить его на пол. Зима впереди... С длинными ночами и бушующим ветром за окном. Можно сказать, с неким аналогом ада за этим окном, когда огромные пространства вокруг занесены снегом, утоплены во тьме и скованы стужей. Зато по эту сторону окна - всегда потрескивающий дровами камин и одинокий придурок, кормящий и пригревающий незнамо какого кота-обормота.
Только вот сегодня он почему-то не пришёл.