Колёса потрёпанного "Запорожца" неумолимо накатывались на примороженную поперёк асфальта белую "стоп - линию". Неопытный водитель запоздало давил на тормоза, и спотыкающаяся машина наконец остановилась, не доехав до запретной черты половину метра, задними скатами.
– Куда спешим? – спросил, приближаясь, широкоплечий сержант. Представившись, предложил предъявить документы.
– На базар спешим, товарищ старшина, – заискивающе проговорил страдающий от допущенной оплошности незадачливый водитель.
– Сынок, отпусти с миром, – жалобно пропела сидевшая в машине старушка. – Барашка вот продать надо. –
– Так будешь водить, и до базара бабулю не довезёшь, – нестрого пожурил сержант и, возвращая документы, добавил: – Будьте внимательнее.
– Ну, слава Богу, – умиротворённо ворковала баба Груша, – я думала, штраф сдерёт. Говорят, они вашего брата строго держат. А этот ничего. Обходительный. –
– Мы же с тобой, бабушка, не коммерсанты. Это они никакой управы не признают. Гоняют как ужаленные. А мы – законопослушные, – со значением произнёс, признанный всей деревней водила.
– А чего с лица сошёл, нешто не видела? – зачастила Груша.
– Так ведь, бабушка, права поболее твоего барана стоят. А как отберут? –
– Что ты, родимец, как это такие крохотные корочки дороже моего Борьки стоят? Ладно ли с тобой? Я вот барана продам да внучке приданое справлю. На всё, наверное – не хватит, а подвенечное платье куплю. Я ей уже в прошлую субботу пообещала. То-то девонька расцвела! После базара и заедем. – закончила Груша.
– Бабушка, милая, за венчальным платьем в город надо ехать не на "Запорожце" и везти туда не барана, а какого - нибудь бычка. –
Баба Груша оторопело взглядывает на Мишку и, не в силах вымолвить ни слова, беззвучно шевелит беззубым ртом.
– А ну, вертай назад! – наконец выпаливает она. – Задарма не отдам Борьку. Ишь чего захотели. Два года кормила... –
Мишка снова давит на тормоза и выключает мотор. Недовольно проурчав, машина затихает на обочине.
– Мишенька, неужели на платье не выручу? – потерянно спрашивает баба Груша.
– Ну, на какое-нибудь, наверное выручишь. Смотря как торг пойдёт. А на венчальное, не-е-е-а... – тягуче заканчивает Михаил.
Прикинув в уме всё своё имущественное состояние и понимая, что бычку, даже самому захудалому, на её дворе появиться неоткуда, старушка обречённо говорит: – Поехали. –
На городском базаре ещё пусто, но очередь от закрытых ворот растянулась до поворота. Ещё не светало. Машины светятся малиновыми огоньками. Мужики курят и неспешно переговариваются.
– Неужели за такого крепкого барана на платье Маринушке не соберу? – тревожится баба Груша. – Надо ещё Мишке за работу заплатить, да бутылку поставить, да на бензин дать. Да тут ещё, говорят, подати немалые. Хорошо, что Маруся деньжонок одолжила, а то от пенсии один пустой кошель остался. Что-то нынче очередь велика, как бы цену не сбили... "
Отворились ворота, и вереница машин двинулась на контроль. За анализ плату взяли не большую. На железном прилавке располосовали потроха, облепили барана чернильными печатями и отпустили в торговый зал. А здесь новая толчея и канитель. Платить пришлось за вес мяса, за место на прилавке, за весы, передник и вилку. Когда вымотанная и выпотрошенная до последнего гривенника Груша добралась до отведённого ей в самом дальнем углу прилавка, ноги уже едва держали. "Ну, ничего. Траты окончились, теперь уже и прибывать будет", – успокаивала себя измученная переживаниями старушка.
Соседкой Груши случилась разговорчивая, средних лет женщина. "Сейчас мясорубы придут Они здесь главные люди. Хорошим куском отблагодаришь, они тебе так барана разделают, что на ходу хватать будут", – заговорщицки вещает она с видом бывалого человека.
И правда, ловко распластали барана, ловко зашвырнули за тумбочку причитающееся за мускульную силу и сноровку, да только вот беда – иструпелые плахи брызгали древесной крошкой на каждый ломоть и густо прилипали к сочным срезам парной баранины.
Обрядившись в белый передник и нарукавники, старательно подоткнув под платок седые пряди волос, баба Груша стала дожидаться покупателей. Ей казалось, что пригляднее и наваристей её баранины на всём базаре не сыскать. Да ведь и Борька у неё был каков красавец, из сотни не выберешь. Жаль его, слов нет, но ведь и Маринушкино счастье всего важнее. Для себя она бы его не тронула.
Только, как на беду, негустой поток покупателей иссякал, не достигая её уголка. Редкий покупатель добирался до её места и, поковыряв вилкой щедро разложенный товар, поморщившись на прилипшие опилки и хмуро взглянув на её приветливое лицо, неспешно поворачивал в главное русло.
Груша принималась лихорадочно очищать опилки:
– Они ничего. Они не вредные. Бери, дочушка. Хороший обед мужу и деткам приготовишь. Такого барана во всей деревне не было, – зазывно приговаривала она, заискивающе заглядывая в глаза каждому покупателю. Брали и у неё. То - то была радость взвешивать и складывать в сумки оплаченную за её труды баранину!
"Вот и славно. Вот и хорошо. Помаленьку, потихоньку да как-нибудь и соберётся Маринушке на подарок",- радовалась нечастому покупателю Груша. Про усталость она забыла. "Только бы вышло. Только бы собралось", – постоянно пульсировала в голове тревожная мысль.
Половина мяса ещё была едва продана, а людской поток начал заметно редеть. "Как же остальное?" – снова нахлынули на неё тревожные мысли. Ещё несколько покупок. Ещё одна. Снова мимо...
"Наверное к обеду люди гуще пойдут. Горожане, знамо дело, любят в выходной день понежиться. Вот сейчас встанут, откроют холодильники, а на обед мяса нет, вот и заторопятся ко мне, А мне не жалко, я и подешевле уступлю. Только бы покупали",- тешила себя Груша.
Но, поток покупателей к обеду и вовсе растаял. Сколько ни топталась старушка, так никто к ней за мясом больше и не пришёл.
...Она и сама не знала, как это случилось и когда, но вилка нигде не находилась. Она перерыла все оставшиеся куски, переложила их в сумку и обратно, но вилки не было нигде. "Теперь надо и за неё платить..."
Этот удар оборвал последнюю ниточку её терпения. Она как - то разом и беззащитно оказалась наедине со столь откровенной людской подлостью, что одолеть её у Груши не хватило сил, и она тихо и безутешно заплакала.
Последние силы покинули её разом постаревшее тело, и только жжёная боль всё острее разгоралась в опустошённой груди.
Вернувшись в деревню и управив последние расчёты, Груша обречённо запихала в кошелёк жалкий остаток выручки.
Вечером она кормила кота и одиноко жаловалась ему на постигшее их дом несчастье.
Ночью Груша никак не могла уснуть. Горькие думы, одна тяжелее другой, никак не хотели оставить её истерзанную душу. Жжение в груди не утихало.
Она впервые не могла отыскать слов, какими встретит в субботу свою единственную в жизни радость. Груша знала, что ещё труднее будет перенести стыд, который будет жечь и душить её при встрече.
Наутро боль неожиданно отпустила.
Она успокоилась и затихла.
Навсегда...
Фото из альбома.