5.
Евграф Владимирович прожил счастливую жизнь. Да что значит – прожил? Он и не собирался пока завершать круг земной. Он жил полноценной, здоровой жизнью, и мысли о неизбежном конце не посещали полковничью крепкую, костистую голову.
Всё то, чем жила страна, и народ по лагерям и баракам великих строек, происходило будто не с ним, а где-то далеко; и даже минувшую войну он ухитрился просидеть в Уфе, правда, в звании капитана. Он любил свою жизнь в армии и почти никогда не вспоминал детство в фабричном бараке. Оно всплывало каким-то кошмаром, стертым, смазанным, пахнущим махрой, водкой, кровавыми соплями… Чётко – лишь последний взгляд: уходя в армию и садясь в полуторку, он обернулся. Запомнил голубую лужу, пьяного дядьку Федора, играющего на гармошке, и маленькую, сухонькую мать в переднике. Отца не запомнил – был тот в ночной смене, а может быть лежал пьяный.
Отслужив положенные три года, он остался на сверхсрочную при штабе делопроизводителем.
С тех пор и потекла жизнь ровно и счастливо. В части было хорошо. Сытно. Покойно. Окончил офицерские курсы.
Читая газеты, радовался индустриальным успехам страны, вовсе не догадываясь об их цене; на политзанятиях клеймил врагов народа и возмущался кулацкой психологией на селе.
Женился на Прасковье Митрофановне, им сразу дали квартиру с казённой мебелью.
А накануне войны часть с западной границы вдруг почему-то перевели в Уфу. В стратегические соображения высшего командования он не вникал, но то, что за время войны от куска-сверхсрочника вырос в Уфе до капитана и занял должность начальника штаба, казалось ему вполне справедливым.
После войны часть снова перевели, теперь ближе к Москве. Была тогда идея создать вокруг столицы непробиваемый пояс ПВО. В новом военном городке разместили с десяток зениток, которые несколько лет смазывали маслом, по праздникам палили из них салютом, но через несколько лет началось перевооружение. В космос понеслись ракеты, а зенитки куда-то увезли. Начальник части полковник Мартыщенко в новой технике ничего уже не понимал.
Часть расформировали, но у Евграфа Владимировича, к счастью, кончился и срок службы, пришло время заслуженной пенсии.
Для дальнейшей жизни осталась хорошая трехкомнатная квартира в добротном доме, построенном пленными немцами; казенную мебель постепенно меняли собственной; дочка Аллочка ходила в школу.
Прасковья Митрофановна в совместной жизни пыталась родить ещё дважды, но неудачно – дети погибали.
Будучи абсолютно здоровым, но не привыкшим к каким-либо конкретным делам, Евграф Владимирович на пенсии занялся общественной деятельностью. Встав на партийный учет при ЖЭКе, он стал считать себя комиссаром трудового фронта. Выступал на собраниях, читал лекции о международном положении и внешней политике, на общественных началах возглавил штаб гражданской обороны и, время от времени, пугал дворничих и сантехников ядерной угрозой. Лекции Мартыщенко начинал всегда одинаково: «В нашей стране самая низкая квартирная плата в мире, и поэтому на нас, работниках ЖЭКа, лежит огромная, государственной важности задача…» Ну и дальше, смотря по теме. К лекциям и докладам он всегда тщательно готовился, часами сидел за письменным столом, требуя в квартире абсолютной тишины.
Аллочку любил, мог подолгу играть с нею. Любимая игра называлась «развяжи». Он брал куколку-голышика и заворачивал в бесчисленное количество тряпочек, каждую завязывая на узелок, потом отдавал дочке, и та, чуть ли не полдня тихо сидела на диване и, сопя, развязывала узелки.
Ещё обучал строевому шагу, и она, смешно взмахивая невпопад ручками, топала из комнаты в комнату. Иногда отец поручал «стоять на часах» у двери кабинета, где готовился к очередному докладу. Аллочка стояла по стойке «смирно», потом начинала теребить пальцами подол халатика, у неё ломило спину, а на глазах наворачивались слезы…
- Вот и выросла Аллочка, вот и улетела птичка, – думал Евграф Владимирович. – А? Проооша! – звал жену, и та семенила из спальни.
- Ты, Проша, знаешь сколько время? А её всё нет, ты подумай только…
- Ну что ты, Граня, - отвечала супруга. – Пора уж ей, а то всё дома, да дома сохнет. С Лёней же она, пускай их погуляют. Ну что ты, в самом деле?
- Я ничего, ничего, а только не обидел бы кто, знаешь, хулиганья-то на улице хватает…
Проша, завздыхав, ушла к себе, а Евграф Владимирович решил ещё с полчаса поработать.
В минуты душевного смятения и беспокойства он мог делать только самую простую работу, например, готовить бланки.
Мартыщенко брал чистый лист бумаги и в нижнем углу писал: «Председатель домового комитета полковник в отставке», потом оставлял пустое место для собственной подписи и дальше в скобочках печатными буквами выводил – Е. Мартыщенко.
Бумажные листы, превращенные таким способом в бланки, он складывал аккуратной стопкой на угол письменного стола, чтобы были всегда под рукой.
На «бланках» он и писал различные заявления, распоряжения, жалобы и прочую белиберду, гудевшую в голове.
Аллочка все не приходила.
Где-то внизу лаяла и выла собака.
- Безобразие, безобразие! То крысы, то собаки … бешеные. Наведут в городе порядок когда-нибудь,- бубнил, ни к кому не обращаясь, председатель.
Продолжение: http://www.proza.ru/2012/10/25/810