Кафешка была убогой, лоснились жиром столы, лишенные не то что скатертей, а даже и клеенки, многострадальный их пластик, столько вынес на своем веку, что уже потерял перворожденный цвет и теперь он угадывался с трудом. Сонный официант, с лицом не по возрасту изжеванным, вяло записал заказ и протер стол полотенцем так нежно, будто очень боялся хоть чуть-чуть потревожить священную грязь. Подхватил консервную банку, переполненную бычками, и поинтересовался:
– Пепельницу надо?
– Тащи! – согласился Дьяков.
Извлек из кармана пачку с синей полосой ,бросил её на стол и сам устроился острожненько, опасаясь замарать новый свитер.Коротков внимательно проследил за тем, как с полным сознанием своей единственности, удалился официант и повернулся к Дьякову:
– Тебе голову не открутят?
– За что?
– Райончик не самый спокойный, а ты машину здесь бросил.
– Чего ей станет? На глазах же? – мотнул подбородком Дьяков за окно, где поблескивала элитарными боками черная «камри».
– У-у-у! Ты умельцев здешних не знаешь! – отодвинулся, пропуская незаметно возникшего официанта.
– Два плова, два чебурека, салат «Бахор» – два. Четыре кофе. Сто тридцать восемь сорок – отчитался тот.
Мишка кинул на разнос две сотенных бумажки
– Приятного аппетита! – официант воссиял, так, будто узнал в Мишке знакомого или даже близкого друга, которого уже и не чаял когда-либо узреть.
– А это ты зря! – хмыкнул Ефрем, едва цветущий официант исчез, – Сдачи не будет.
– С чего это? – удивился Дьяков
– Ну, если поскандалить, то отдадут, – в голосе Короткова уверенности не было. И Дьяков только вздохнул, пододвигая к себе белую, пластиковую тарелку, край которой выгибался от духмяного жара рассыпчатого плова. И Коротков добавил:
– Зато кормят вкусно и на порциях не экономят. За сдачей идем?
– Мне через час у мэрии быть. – отмахнулся Мишка, бросил в рот ложку плова и зажмурился – он и в самом деле был хорош.
– Привыкаешь, смотрю? – Ефрем беспощадно заколотил перечницу над тарелкой.
– Не сгоришь? – дернул губами Дьяков – Черный все-таки?
– Я без перца только манную кашу ем. Так как тебе на новом месте?
– Так и не работал еще. Полдня в бильярд играю
Ефрем вытолкнул из горла коротко «Кха», избавляясь от избытка перца
– В какой бильярд?
– Обнакновенный, на четырех ножках. Мужики в гараже установили, с какого-то клуба отдали
– В гараже? – не верил Коротков – Бильярд?
– Угу, и еще телевизор с видиком. Комната отдыха, бляха , не охрана , можно было бы девок привести – и не работа, а чистый рай. С утра привез и стоишь приказа ждешь. Ну, вон иногда полируешь, чтоб она зараза, как зеркало была. На мойку сгоняешь три раза в неделю. В понедельник пока у них аппаратная – на эстэо – профилактика. И всё. Хорошо тёща книгами снабжает, читаю.
Ефрем покачал головой:
– Небожители… не скучно?
– Мягко, – фыркнул Мишка, ухватив изрядный кусок чебурека. – Ты чего не в рейсе?
– Да тормоза тупят и ума не дам. Побоялся что-то, идти..
– Тупят как? – спросил Мишаня резко, недослушав. И в эту минуту показался Ефрему похожим на собаку, взявшую след.
– Пустяки всё, так думаю, что исправить…
Но Дьяков опять не дослушал:
– Ну? Как тупят?
– Как? Как? Жму педаль, а он начинает вроде тормозить и стоп, пое-е-ехали. Неделю так откатался. И черт знает, колодки подведены, стояночный в норме, короче Миш…
– Короче у соседа …шторки. «Татарин» новый?
– Новый.
– Абэска мозги выносит. Предохранитель убери.
– Мне уберут…
– Так ты сам-то блок не убирай, предохранитель скинь, там делов на две копейки. Ыыыых! Ко-ро-тков! – заключил он неожиданно и пальцы его длинные, крепкие с еще не отошедшим следами мазута шевельнулись так, словно он вытягивал чертов предохранитель.
– Да ну нафиг, Мишка, поди если стоит, то не зря?
– Ай, не зря! – Дьяков решительно рубанул воздух ладонью – Навороты эти на нашем «татарине», как на корове седло. Приляпали, чтоб цену накинуть. Тоже на новых пробовал, Мозгуй садил, такая хрень. Педаль не продавишь, по бездору только мешает. Ёбаэска твоя.
Ухватился за чебурек, жевал его методично, отхватывая крепкими зубами здоровенные куски, не замечая, как по дорогому подарку жены масляно течет жирный сок.
– Сейчас в Засинее с боссом переть, строят там что-то. – наконец проговорил Дьяков, отваливаясь от стола.
– Ты к машине то привык?
Ефрему показалось, что вопрос, точно кулак въехал Дьякову под дых.
–Привык. – ответил он каменно уставясь на машину за окном, – Тут чуть в поворот, как на фуре не заложился. Вовремя вспомнил, что не «татарин» подо мной.
И с каким-то свистящим презрением добавил:
– Пони породистая. Тесно в салоне, как рыжикам в банке.
– Тебе? В «камри» тесно? – Ефрем запрокинул голову и захохотал – Дьяков! Ты, поди, первый, кто там по КамАЗу тоскует?
– Да не тоскую я! – ответил Мишаня быстрее, чем это было нужно, чтоб Коротков поверил.
И тот подмигнул Дьякову:
– Вот как совсем заскучаешь, приходи – я покататься дам. А за отдельную плату можешь в движке покопаться.
Ему хотелось, чтоб Мишка улыбнулся в ответ, чтоб не сидел тут с таким лицом, будто близкого человека хоронит. И лицо Дьякова в самом деле просветлело:
– А что? Давай?! Я же КамАЗ как пять своих пальцев, он у тебя летать будет! К вам в выходные пустят?
Нет, никогда Коротков не понимал такой чудной привязанности к машинам. Сколько баранок он поменял в своей жизни? И любая техника принимала волю его безропотно, особым теплом не одаривая. Даже в пору самого злого одиночества, не была ему машина ни утешением, ни другом. Случалось, что слышал он, про то, что есть в машине душа. Но не верил, если не всем людям она дана? Разве же может обладать ей пусть и умная, но железяка? Без особого трепета садился он за руль, и оставлял его, не тоскуя. Работа была не страстью, но острой необходимостью. Он бежал в неё с головой от свалившегося одиночества. Так некоторые уходят в водку, или в интернет, мчатся от реальности, бегут, летят, спешат, заменяя мир реальный на видимость мира... Вот и Мишка, по глубокому разумению Короткова, притопив в пол педаль, пер в прошлое, догонял его, цеплялся, не понимая, что однажды надо найти силы и остановить этот бег. Иного выхода нет. Раз уж крутанула судьба вот так, и ведь успешно крутанула, чего уж брыкаться? Надо принимать.
И Ефрем смешался, сказать бы, что он шутил, что машина у него новая, и что там и смотреть пока нечего, но глаза Мишки светились такой болезненной надеждой, что Коротков вяло согласился:
– Ну, пустят. В субботу, давай с утра…
– В субботу? – Мишка точно себя под уздцы схватил. – Забы-ы-ыл! Мы в субботу новоселье затеяли. Ты приходи, я ж позвать хотел.
– С Ташкой? – напряженно выдохнул Ефрем.
– А с кем еще? А в воскресенье с утра.
– Да подожди ты. Как она там, с твоими дамочками? Может, ты к нам?
Но Дьяков сухо щелкнул пальцами
– Так-то она сестра мне. У меня кроме вас родни здесь нет. Ладно, Ефрем, пора мне. А то опять вякать будет.
Коротков только кивнул.
****
Здание мэрии походило на приземистого дракона о двух головах. Головы держались на крепких шеях, основательных, грубых и неестественно длинных, и окрас имели разный. Восточная – где обитали люди в дорогих костюмах, с одинаково непроницаемыми лицами – красовалась чем-то новомодным, светло-серым. В тон к серому, отливали густой синью остекленные лоджии, блистала серебром новенькая кровля и над всем этим великолепием лениво плескался триколор. И парадная золотозубая пасть скалилась в вечной улыбке достатка и надменности.
Западная же голова, где находились все хозслужбы, ютились архив и редакция местной газеты, еще носила жесткий панцирь из бетона и мелкого галечника. Грязно-бурое, тусклое, крыло могло бы служить декорацией для фильма о временах, которые обитатели крыла восточного изо всех сил старались забыть. Даже массивная доска почета, осененная бронзовыми серпом и молотом, уцелела. Вот уже лет двадцать сооружению пытались найти применение, а придумать не могли. Передовиков труда славить стало немодно, и под выцветшей надписью «Ими гордиться Сибирск» зияли пустые рамы.
Выше, обоих «голов» вздымалось упругое и совершенное тело из стекла и бетона, столь юное, сильное, что казалось его для смеха прилепили к коренастым шеям… И оно вот-вот готово оторваться и рвануть прочь, размахивая крыльями круглых тарелок кабельного телевидения, да два тяжелые головы, тянули его упрямо к земле.
Дьяков остановил машину возле парадного входа. Минут десять лениво наблюдал, как тяжело, с полным осознанием своей силы и предназначенности шагают в двустворчатую пасть чиновники в дорогих пальто. Выцокивают молодые женщины, недоступные, холодные, и какие-то неживые, как изображения в журнале. Робко шаркают обремененные нуждами просители. Обеденный перерыв истек еще тридцать минут назад.
И уже двадцать, как должен был Мишка мчаться победно к селу Засинему, но похоже никто не спешил, никто не опаздывал, и слова о напряженном режиме и невозможности опоздания были сказаны Валерием Аристарховичем исключительно для Мишки.
От нечего делать, Дьяков в очередной раз протер блистательную «камри», обошел вокруг неё в тщетной надежде отыскать хоть какое-то заделье, выкурил сигарету, пригладил волосы, но короткий ёжик совершенно не изменился за эти тягучие минуты…
И вот тут на крыльце появился шеф. Он не шёл, он п летел к машине и полы его длинного пальто, и белое шелковое кашне, тоже летело, точно задержись они хоть чуть-чуть и молодой их обладатель выскользнет из одежды и рванет по асфальту наг и бос.
Дьяков поспешил открыть дверь, Антон Владимирович обдал запахом дорого одеколона и… повернулся на каблуках, будто кто-то невидимый скомандовал над ухом «Нале-ву!» . Рванул минуя стоянку, стремительно молодея, теряя в росте, к разлапистому, темно-зеленому «Форду».
– Владимир Николаевич! Владимир Николаевич! – запел он, стараясь перекрыть рокот мотора.
Распахнул руки, готовый обнять капот автомобиля, а если надо, то и лечь под его колеса. И Дьяков подумал, что водитель «Форда» сейчас от души матерится, старясь затормозить так, чтоб не сбить начальство ненароком.
– Вы, за рулем? Вы на своей? Владимир Николаевич? Сами? А что же не предупредили.– зачастил шеф.
Но высокий, седовласый старик ответил четко:
– Не хотел предупреждать. Поеду с вами.
И уже не оглядываясь на Антона Владимировича, уверено направился к машине.
Мишка распахнул заднюю дверцу и едва не отшатнулся, обожженный взглядом бледно-серых, холодных, как ноябрьский снег глаз. Через секунду, почувствовал, как рванул Владимир Николаевич дверцу из услужливых рук.
Уже из салона старик окликнул:
– Садись ко мне.
Мишка вновь ухватился было за дверцу, но шеф, обычно крайне чувствительный к знакам внимательности, перехватил её.
– Вышколил ты их, Антон Владимирович…
Услышал Дьяков и почувствовал, как горячо пошел по скулам стыд.
– Я не отвечаю за подбор кадров, этот новенький – залопотал Антон Владимирович, и Мишка вспомнил, что в гараже молодого и энергичного шефа шофера называют «Антошкой».
– Ну, поехали, посмотрим, за что ты отвечаешь. Документы с собой?
Антоша прошелестел что-то.
– Плохо! Бегите!
И вновь невнятный шорох разбегающихся, как мураши, слов.
– Хорошо, по памяти. Сумма освоения?
Дьяков осторожно тронулся с места.
– Сто тридцать пять…. шур-шур-шур…
– Освоено? – негромко, но явственно, точно каждая буква имела вес и ложилась на пол салона камушком.
– Освоено восемьдесят семь , отделочные …подрядчик…успеем. Шур-шур-шур…
– Почему доверили строительство «Сибстрою», в прошлом году он уже сорвал сроки… – камешки тяжелели…
– Семьдесят третий, фэзэ, закупки, аукцион…. Не в наших силах… - бледнел и выцветал звонкий голос Антоши
– Так торопите !
– Ш-ш-ш-ш-ш-ш
И чуть громче:
– Приложим все усилия…
– Прилагайте! – с нажимом на восклицательный знак.
Тишина, тишина. Только мотор ровнехонько, и машинка ретивой кобылкой…Полчаса тишины, час…
– К сельсовету, Дьяков – подал голос Антошка.
– К школе, – мягко поправил Владимир Николаевич.
– Ждут, я сказал им…
– Некогда.
Дьяков кивнул, радуясь тому, что возил он год назад в это Засинее зерно и школу и сельсовет знает, а то не дай Бог бы навигатор подвел.
Свернул сразу за клубом, и чуть не зажмурился. На месте старой школы высилось двухэтажное здание с красной черепицей, ,и дымок из котельной курился, и свет в новехоньких окошках горел, и в этих окнах суетливо метались люди. А на лесах споро, дружно, спешно крепили сайдинг уже на уровне окно второго этажа, и само здание выплывало, как белоснежный корабль, вздымаясь над серыми деревенскими домишками, величавое, яркое, крепкое. Да, год назад его не было, он был готов в этом поклясться…
– Неплохо, да? – раздалось над ухом.
И Мишка обернулся, но и Владимир Николаевич, и Антошка уже спешили, обходя лужи и груды мусора к школе.
Дьяков вздохнул с облегчением, уже неспешно приглядываясь к строительству. В приоткрыто окно влажно тянуло снегом, дождем, свежим деревом, запахом сырой земли. Мишка от души втянул деревенский воздух и выбрался из салона. Чавкнула под ногами грязь, ветер нырнул в ворот рубахи. И всё вокруг неожиданно показалось очень знакомым.
– Эй, браток, огоньку не будет? – окликнул он сухонького мужичка в комбинезоне цвета хаки.
Тот протянул зажигалку:
– Что, начальство пожаловало?
– Пожаловало, – согласился Дьяков.
– А эти кто будут?
– Из мэрии. Глянуть можно?
– Гляди. Только это. Грязь тут.
– Ничего…– затоптал Мишка и вполовину не выкуренную сигарету, но еще не решаясь шагнуть ближе к школе – Из цельного клали?
– Само собой. Клееный знаешь во сколько бы вышел?
– Шустро, – неодобрительно хмыкнул Мишаня. – Давно срубили?
– Да вот, считай, в августе под крышу подвели.
И тоже хмыкнул. Мишка головой качнул.
– Ну, что требуют – делаем. – развел руками мужичок .
Дьяков осторожно двинулся вкруг здания, примеряясь, где бы подняться на леса так, чтоб не шибко уж выделяться на общем разномастно гудящем, стучащем, деловито покрикивающем фоне. В ладонях нестерпимо засвербило желание ощутить шершавую поверхность дерева, теплую или сырую, но живую, еще не спрятанную белым равнодушным пластиком.
– Не упади, – окликнул снизу все тот же мужичок.
– Не упаду, – пообещал Мишка и почти бегом одолел путь до свободного от сайдинга пространства.
Да, стена под рукой откликнулась квелой влагой, и теперь вблизи он четко заметил мертвую, болезненную синеву бруса, и слишком широкий, слой желтой пены.
– Ты строитель что ли? – прокричал снизу мужичок
Дьяков заметил, что на него уже смотрят, и смотрят враждебно, как на пробравшегося в стан шпиона, а он и был для них вражеским лазутчиком, человеком способным ткнуть пальцем в недостаток, заставить перелопачивать, перекраивать пусть и халтурную, но все же работу.
– Слазь мужик, не положено! – обратился к нему парень в телогрейке щедро заляпанной смолой. И по тому, как уверено он выпроваживал Дьякова, Мишка угадал в нем бригадира.
– Брус-то волной пошел, – вместо покорного согласия выдал он.
Парень дернул шеей:
– И что? Слазь, нельзя на лесах посторонним.
Перегородил и без того узкий проход. Тот час за спиной встал уже знакомый мужик:
– Спускайтесь, товарищ. – ввернул он забытое обращение, потянул Дьякова за рукав свитера.
– Пожалуйста, пройдите вниз – насел бригадир, но голос его утратил угрозу и стал почти любезным, Мишка не успел удивиться этому, потому что снизу рявкнуло знакомо:
– Дьяков! В машину.
Под ним на услужливо подстеленной доске стоял его шеф.
Дьяков и сам не понял, с чего ради он не кинулся выполнять приказ сразу? То ли не хотелось суетливо бежать вниз на глазах у строителей, то ли отсюда сверху казался Антошка маленьким и нестрашным. Но шагнул за парня, рискуя свалиться, пошел по периметру школы, чувствуя, как пружинят доски под ногами, и бьет в лицо ветер. Спустился Дьяков не торопясь и так же неспешно прошествовал в машину.
– Дверь! – рявкнул Антон Владимирович, возвращая Мишаню на грешную землю
В салоне шеф не сказал ни слова. Сипел и по гладкому, по-девичьи нежному лицу бордово расходились пятна. Он поминутно вскидывал к глазам часы, почему-то на правой руке. И все отворачивался к окну.
«Влетело видать» – определил Дьяков.
Владимир Николаевич появился гораздо позже, все так же твердо, точно не по мусору и влажной земле, а по красной дорожке, прошел в машину. Антошка распахнул дверь сам, но старик устроился рядом с Дьяковым.
– Ну, рассказывайте! – спросил он и Мишка не сразу понял, что рассказывать должен он, Дьяков.
– Что? –растерялся Мишка
– Что думаете обо всем. Этом, – махнул рукой собеседник туда, где скрылась новая школа.
– Что я думать-то могу? – пожал плечами Дьяков
– Думать могут все. Что-то же вы там увидели? На лесах.
Мишка уперся взглядом в дорогу. И почти физически ощутил, как заерзал шеф на сиденье.
– Красивая школа. Большая. – ответил Мишка.
– И всё?
– Я водитель, – промямлил Мишаня
– А по лесам скакали так, будто строить приходилось.
Мишка аккуратненько глянул на собеседника, глаза его не полыхали ноябрьским льдом, они смеялись
– Приходилось?
– Ну, было, дом строил
– Себе?
– Себе.
–Вот и скажите, вы бы себе так строили?
– Ну себе…
Он посмотрел в зеркало, пытаясь уловить от начальства хоть какой-то знак, но увидел лишь ровный пробор на склоненной голове
– Нет! – вырвалось.
– А почему?
– Брус синий, волной пошел, и сырой. Усадку срубу не дали. И потом болотина тут, а фундамент – курам на смех. И вроде пихта.
– Пихта? – раздалось сзади оторопело – Как пихта?
– Ну да. Сосна на ощупь другая и цветом опять же. А внутри не был.
– Вот так! – подытожил Владимир Николаевич – Курить в салоне можно?
Спросил, опять почему-то обращаясь к Дьякову.
– Курите, курите, – отозвался Антон.
Владимир Николаевич протянул Дьякову портсигар
– Я за рулем.
– Ничего, это не водка. А что бы вы сделали, вот сейчас?
Мишка подкурил и задумался.
– Ободрал бы обшиву, вытащил окна, пленкой затянул и оставил до лета.
Там домкратить надо, подливать, фундамент низкий. Хотя такую махину на домкратах? Еще как срубили…если в пазы то может и ничего. А если так на скобы!
– Антон Владимирович, в какую сумму все это обойдется, как вы думаете? – ледяно звякнуло.
– Считать надо, – прошептал шеф.
– Считать надо было раньше. – отрезал Владимир Николаевич и громохнул, негромко, как отдаленный, но уже явственный раскат грома – Значит, говорите освоение восемьдесят семь миллионов? Где они?
– Освоены, недоставки подрядчика, не досмотрели… – промямлил Антошка, и пробор его налился густо-розовым.
– Ладно, не здесь. Вас как зовут? – обратился к Дьякову Владимир Николаевич.
– Дьяков… Михаил…
– А по отчеству?
– Николаевич…
– Спасибо, Михаил Николаевич.
За лобовым стеклом неуклонно вырастал Сибирск, вздымаясь высотками, цепляя низкое тяжелое небо. Серый, скучный, закутанный в дым и слякоть город, потянуло выхлопами, бензином, суетой и бесконечной неизвестностью
«А ты дурак, Михаил Николаевич» – обругал себя Дьяков. – «Кажись, отработался»