Нелепый случай

Нодар Хатиашвили
     НЕЛЕПЫЙ СЛУЧАЙ   

Нодар Хатиашвили

В последнее время я много работал, и это не только потому, что я любил свою работу. Жизнь диктовала. Как любил говорить мой старый знакомый, «если хочешь жить, умей вертеться». Правда, когда мой знакомый это впервые сказал, это относилось только к тем немногим людям, которые хотели помимо зарплаты ещё подзаработать. А сегодня это стало правилом для всех. «Вертеться» приходится много и не только в своей области, но и далеко за её пределами. Стоит только убавить темп, как сразу оказываешься на обочине.
Я так «завертелся», что переутомился, но взять отпуск не решался. И если бы не случай в ремонтной мастерской, ничего бы не случилось. Дожидаясь, когда закончат ремонт моей машины, погруженный в свои заботы, я вдруг почувствовал, что кто-то ко мне приближается. Увидев протянутую руку, я схватил её и в знак благодарности  начал трясти.
Отпуск я решил взять, глядя во всё расширяющиеся от удивления глаза неизвестного мне мастера из сервиса, которому я с чувством пожимал руку и благодарил за свою машину, которую оказывается, он и в глаза не видел.
Мое решение об отпуске в семье приняли с радостью, особенно жена и мама. Боясь, чтобы я не передумал, мама предложила присмотреть за детьми. По-моему, ни одно событие последних лет не вызывало столь бурных обсуждений в нашей семье, как этот отдых. Каждый вечер к нам на чай приезжали папа, мама, брат с женой, и каждый старался узнать у своих знакомых, где нам лучше отдохнуть. Каждое предложение бурно обсуждалось. Даже наши дети принимали в этом участие.
 Когда мы, в конце концов, выбрали место отдыха, купили билеты, а также, купили всё необходимое для отдыха (в старые вещи ни я, ни жена уже не влезали), перецеловали всех родных у порога дома, и, наконец, стояли в аэропорту перед таможней, я вдруг почувствовал такую пустоту, что затошнило. Первый раз в жизни мне вдруг стало наплевать на все нормы приличия, и я не стал делать вида, что мне хорошо.
Таможенник долго смотрел на меня, потом позвал ещё кого-то, кто также уставился на меня. Они о чем-то посовещались и предложили мне пройти в другую комнату. Увидев растерянные глаза жены, которая уже прошла таможенный досмотр и  стояла в нескольких шагах от меня, я сразу опомнился. В один голос мы закричали, что опаздываем на рейс, на что таможенник невозмутимо ответил, что жена может лететь, а со мной им ещё надо поговорить. Меня вдруг понесло, я начал возмущаться, напоминать, что они не должны забывать о правах человека, что я не потерплю надругательств и обращусь куда надо, что они очень пожалеют, и быть может, некоторым придётся расстаться со своей работой. Мое возмущение нарастало как лавина. Меня не останавливало даже их спокойствие и выдержка.
 Ведя меня куда-то, таможенник посоветовал мне поберечь моё красноречие на случай, когда меня будут спрашивать. Его слова я пропустил мимо ушей, и продолжал возмущаться.
Меня ввели в комнату, где кроме стола и стульев ничего не было. Не успел я дойти до стола, как появился чиновник с бумагами в руке. Всё свое красноречие я направил на него. Реакция его была потрясающей. Не слушая меня, он протянул мне бумаги и попросил ответить на вопросы, которые там стоят. Я начал было возмущаться, но он спокойно произнёс: «Не отнимайте время ни у себя, ни у меня. Просто ответьте на интересующие нас вопросы». Сказав, исчез. Я сел на стул и начал читать. Обычные стандартные вопросы: фамилия, имя, пол и т. д. Всю мою сознательную жизнь, как только я видел или слышал эти вопросы, я сразу чувствовал, что начинаю играть в спектакле, где все всё знают, но делают вид, будто впервые видятся. Каждый раз во мне всё клокотало от негодования, но, подчиняясь необходимости, я принимал эту игру. Раньше я мог себе позволить отвечать не спеша, но сейчас времени было в обрез. Я быстро ответил на все вопросы. До отправления рейса оставалось двадцать минут. Но таможенники не спешили. У меня не было сил ждать. Нервы сдали. Я начал стучать в дверь. Когда на пороге появился таможенник, я почти набросился на него:
–  Я опаздываю на рейс, а вы…
– Да никуда вы не опаздываете,– спокойно произнес  он .
–  Как никуда? Да мой рейс…–  начал было возмущаться я…
– Написали? Вот и хорошо, – сказал он, пропустив мимо ушей, мои выкрики и, взял заполненные бланки. Просматривая их, небрежно спросил:
–  У вас есть машина?
–  Да, конечно! –  ответил я, и, хотя он меня больше не спрашивал о машине, ухватившись за понятный мне вопрос, как утопающий за соломинку, я начал рассказать все, что помнил о её приобретении. Когда я закончил свои излияния, таможенник попросил написать фамилию прежнего владельца машины. Я с непонятной для себя радостью исполнил его просьбу. 
Выходя из комнаты, таможенник попросил:
– И не стучите больше в дверь, пожалуйста.
 Я остался один в пустой комнате с мучающими меня вопросами. Что им надо от меня? Почему я здесь? Причем здесь машина? На каком основании меня здесь держат? И хотя я был уверен, что у них нет никаких оснований для задержания, что я ни в чём не виноват, всё это не успокаивало. Я никак не мог успокоиться
В молодости все вопросы я решал с позиции прав –  не прав, в последнее же время «выгодно – не выгодно». Как раньше правота меня успокаивала и придавала силы, так сейчас ориентировался на выгоду. Однако пока не знаешь, в чем тебя обвиняют, ни старая, ни новая мотивация действий не работала. Ну, в чём я прав? Во всём! А в чём не прав? Ни в чём! Хотя… Об этом смешно даже думать. Я гнал от себя эти мысли, как назойливых мух, но не мог успокоиться. Да и как в моем положении можно было быть спокойным.
Пока ещё оставалось время до отправления самолёта, я часто поглядывал на часы. И чем меньше его оставалось, тем больше нарастало моё возмущение. Точно в назначенное время взлетел наш самолёт.
Я перестал шагать из угла в угол и сел за стол обессиленный. Меня даже перестала раздражать и подавлять пустота в комнате, дурацкий вопрос о машине и мои излияния о ней.
Я устал.
Когда вошёл таможенник и предложил выйти с ним, я видел в нем самого заклятого своего врага. Все свои неудачи в жизни я готов был свалить на него, и, если бы у меня была власть, не знаю, что бы я с ним сделал. Самые страшные картины мщения, которые рождались у меня в голове, не вызывали во мне ни жалости, ни снисхождения к нему. Ведь я себя считал не только ни в чём не виноватым, но и оскорблённым и обокраденным. Кроме как грубейшей ошибкой эту ситуацию никак нельзя было объяснить.
За последние девять лет я привык, что за ошибки надо расплачиваться, и не только нервами, но и положением. Это стало уже настолько естественным, что я даже перестал замечать, что всё время держусь начеку. Поэтому я и наказывал «их» безжалостно, пока только мысленно.
 Через два часа после вылёта нашего самолёта я вместо предполагаемого отдыха на берегу моря оказался в камере предварительного заключения. У меня отняли всё: начиная денег и мобильного телефона до ремня на брюках. Деньги и ремень меня сейчас не беспокоили, брюки хорошо держались на мне, деньги пока были не нужны, а вот телефон нужен был как никогда. Сейчас я бы поднял на ноги всех друзей, от бизнесменов до членов правительства. Я бы…. Ох! что бы я сейчас закрутил. Единственное, что меня успокаивало, это то, что если не я, то это сделает жена или мои родственники. Меня также немного успокаивала мысль, о том, как я поиздеваюсь над ними, когда сильные мира сего, мои друзья, возмутятся и разнесут их начальство. Они ещё меня не знают, ну я им покажу, где раки зимуют. Они мою месть запомнят надолго. Я их научу, как обращаться с такими, как я.
Вечером принесли какую-то еду. Я, конечно, даже не взглянув, попросил унести её. К полуночи я пожалел о своём решении. Привычка есть на ночь, давала о себе знать, сосало в желудке так, что просто не было сил. Тщетно пытался я заснуть, и, чтобы хоть как-то успокоить себя, решил вспомнить что-либо приятное. В голове мелькали всевозможные сделки, деловые свидания, но не успевали они всплывать в памяти, как я их тут же, топил. И хотя именно из этих встреч была соткана моя жизнь в последние годы, и чаще всего именно они приносили радость и удовлетворение, тем не менее, сейчас мне хотелось чего-то другого. В голову лезли воспоминания всё больше для ума, а  хотелось для сердца. Вспомнилась молоденькая секретарша, это было, кажется, для сердца, но я помнил, чем это кончилось. По старой привычке я лез ко всем со своими чувствами, и… Увлечение быстро кончилось и дорого обошлось в прямом и переносном смысле этого слова.
К своему удивлению, я вдруг обнаружил, что в моей жизни не так уж много моментов, когда мне было хорошо, не говоря о счастливых минутах. С тоской я посмотрел на мир, через маленькое единственное окно, к тому же зарешеченное. За окном стояла глубокая ночь. В этом клочке неба звезд не было видно. И вспомнил…
Ночь. Сижу у костра. Уставший, грязный, голодный. Над головой чистое небо. Ярко горят звёзды. Потрескивают поленья в костре, выбрасывая, в разные стороны горящие осколки, подобные метеорам. Тогда мне казалось, что я этого не замечал, просто сидел, улыбался, обмазанный нефтью, и набирал силы, чтобы умыться, поесть, и отметить с товарищами свою первую скважину, дающую нефть. Даже сейчас, в камере, воспоминания далеких лет наполнили меня чувством гордости и сопричастности  всему прекрасному, что делалось в стране…
В камере стало не так одиноко.
Мне совсем не хотелось углубляться в это  прошлое. Было так, и было хорошо, хотя я стал совершенно другим. Многие участники той ночи не смогли приспособиться к новым условиям и остались без работы. Я и сам первое время висел на волоске. Об этом времени я не хотел вспоминать. Что было, то было. Я стал другим и пошёл в гору.
Вспомнился случай…. На второй день после провала моего друга Иосифа, претендовавшего на пост генерального директора, я, его правая рука, бросился к друзьям – журналистам и отрёкся от него…. За¬чем? Зачем я пошёл к ним? Спасти его или себя? Ведь меня никто не звал, не тянул за язык. А кто тянул за язык апостола Петра? Кто про¬сил его прийти и отречься от Христа?
А потом, как горели глаза у тех, кто занял место Иосифа, и сотрудников его «команды». Как слушали и как старались узнать причину, вынудив¬шую меня сделать этот шаг. Им я сказал, что «только сейчас осознал своё заблуждение, хотя уже давно во мне зародилось сомнение в его порядочности». И все поверили или сделали вид, что пове¬рили, и чтобы меня убедить в своей искренности, начали придумывать всякие истории, чтобы очернить его. Они делали это так фальшиво, что слушать их было про¬тивно. А ведь я им не сказал своей правды, да и они мне не го-ворили своей. Все играют в свою игру, не обращая внимания на то, как фальшивит партнёр. Возможно, при плохой игре так лучше? Ведь не мог же я им сказать: «Господа хорошие, ведь это я для вас так поступил, ведь вам нужен именно такой, чтобы вы могли меня держать на привязи, иначе как же вы будете обделывать свои дела, если ваши подчинённые будут чистыми, честными?» Один крупный бизнесмен сказал: «Бизнес и мораль вещи не совместимые». Он абсолютно прав, если к делу подойти с умом, а не с сердцем.
Что изменилось за двадцать веков? Ничего! Хотя трижды пытались изменить. И тогда обра-довались, что ОН ничего не изменил… и сейчас радуются, что всё вернулось на круги своя. ОН – пожертвовал собой ради человечества, ОНИ – множеством несогласных с ними… И что? Результат один. Человечество петляет, но идёт своей доро¬гой…
 Интересно, что испытал Пётр? Когда прокукарекал петух, он горько заплакал, уйдя в сад. А я… не плакал, для этого нужны условия, но я себя чувствовал скверно, как будто не допил. По¬сле интервью в шумной компании пил любимый коньяк, но не чувствовал вкуса.
А всё-таки, зачем он пошёл за Христом? Надеялся хоть как-нибудь помочь? И что? Отрекся. Почему? Боялся? За кого, за себя или за него? Или как я? шел без решения, но шёл… по-тому что не мог не идти? И всё решилось на месте. И апостол, и я, грешный, поступили одинаково. Инстинкт самосохранения, заложенный в нас, не знаю кем, заставил нас поступить так, а не иначе…. А может, ни инстинкт, ни страх… а жажда самоутверждения? Жажда доказать себе, что и я… и Я могу вершить людские судьбы.… А апостол?… Даже трудно себе представить…. Ну, чем я рисковал, обманывая новое руководство, когда оно жаждало обмана? Ничем. А Пётр знал, что если Христос посланец, то предательства не утаить… и всё же отрёкся… неужто гордыня пересилила страх? Ай да человек! Ай да  сукин сын!
 Неужели за столько лет в нас ничего не изменилось? Конечно, изменилось! И ещё как!
Вдруг в памяти всплыла реклама возле моего дома, напротив школы, мимо которой я проходил каждый день. На ней изображён мальчик с высунутым непомерно большим языком, выпученными от ужаса глазами, взъерошенными торчащими во все стороны волосами. Под рекламой  подпись:  «Grimaszoljon, aki k;r, h;rom FRUTTIS n;gyet ;r!» (Кто скорчит самую страшную рожу, тот получит подарок). Из-за громадного увеличения язык был пупырчатый, воспалённый….  Мне стало вдруг настолько неприятно, что я закрыл глаза, стараясь забыть этот кошмарный плакат, и лихорадочно начал вспоминать что-либо, лишь бы избавиться от этого видения.
Вспомнился другой случай. Как-то поздно вечером после работы решил немного проветриться. Гуляя по набережной вдоль Дуная, нашёл кошелёк, в котором были документы и много денег. Отправить в тот же день кошелёк не удалось. Я страшно расстроился, что время было позднее и всё было закрыто, но на другой день, как только пришёл на работу, найдя подходящий конверт, упаковал всё и попросил секретаршу немедленно отослать. Спустя три дня на моё имя пришло письмо. В нем сто форинтов и записка следующего содержания: «Если ты такой дурак, посылаю деньги на верёвку. Лучше повесься.
                Доброжелатель»
Всю ночь просидел не смыкая глаз. Было неуютно сидеть на жёсткой кровати. Вспоминал что удержала память.
Как-то иду к автобусной остановке. Вижу большую толпу ожидающих. Подъезжает автобус. Я замедлил шаг. Ехать было далеко, а в переполненном автобусе трястись не хотелось. Когда я был в нескольких метрах от автобуса, на остановке не осталось уже ни одного пассажира. Обрадовался, буду первым и в следующем, наверное, буду сидеть. Поэтому я даже не пытался войти в автобус, остался стоять возле него.  Водитель подал сигнал, что закрывает дверь. Вдруг из-за моей спины к автобусу проковыляла старушка, сгорбленная в три погибели, хромая. Она приподняла палку, прося помощи стоящих на ступеньках людей, чтобы влезть в автобус. Никто не обратил на неё внимание. Дверь закрылась. Автобус уехал. По мере того как я осознавал что произошло, во мне нарастало возмущение. Закрыть двери перед самым носом бедной старухи, да ещё калеки. Я готов был обрушить на водителя весь свой гнев, скопленный за несколько лет увиденной  несправедливости. Не успел я закончить своё гневное обвинение в адрес водителя, как подъехал следующий автобус. Я помог старушке войти в автобус, она уселась на самое удобное место. Автобус был пустой. Я выбрал место у окна. Там было теплее и более спокойно. Возмущение поступком водителя во мне ещё не утихло. Хотя я успокаивал себя, что нет худа без добра. В этом автобусе ей намного лучше, чем в том, который уехал. Но как он всё-таки посмел уехать, видя, что старушка из последних сил ковыляет к нему? Для успокоения я начал смотреть в окно. Почти у самого окна висело расписание движения автобусов. Я надел очки и начал изучать график. До отправления нашего автобуса оставалось две минуты.  И меня осенило, что тот водитель знал, что через несколько секунд подъедет следующий. И старушка сядет спокойно в нем. Тогда меня не смутили поспешные выводы. Я, сняв очки, устроился удобнее на сидении и закрыл глаза, чтобы никому не пришлось уступать место.
Стало неловко от вырвавшейся правды, которая перестала быть нормой повседневных отношений и поэтому давно перестала волновать меня.
«Как я всё-таки люблю себя, вернее, хочу выглядеть даже перед собой красавцем-героем, –  мелькнуло у меня в голове. – Это всё от прошлого, когда все либо старались, либо притворялись хорошими. Раньше, чтобы выглядеть получше, сравнивал себя с великими людьми, а сейчас с апостолом. Да ничего общего между нами нет. Пусть он даже предал Христа, как и я, своего друга… Но потом.…. Он жил так, что не побоялся смотреть людям в глаза. А я? Я перестал смотреть в глаза  не только своему другу и сослуживцам, которые оставались без работы, но даже жене. И не потому, что чувствовал себя виноватым перед ними…. Нет! Просто так стало удобнее жить. И ещё я усвоил простую истину. Каждому своё: Богу – богово! Кесарю – кесарево!
 Я стал терпим к тому, к чему раньше был нетерпим. Появилась самоуверенность, желание быть судьёй над людьми, не прощать им слабостей. Хотя я ведь прекрасно знал, что бывают слабыми и грешные, и праведные. Но сегодня не нужны слабые. Нужны сильные. И я им стал. И что дальше? Будь хоть раз честным, хотя бы перед собой. Стань сильным!.. Ну смелей!.. Став сильным, я потерял… друзей, да, но не это самое главное, что гнетёт меня, не даёт радоваться ни успеху, ни наступившему дню… Ну давай сначала. Став сильным, я потерял  внутреннюю свободу. И вдруг я осознал, что всё в мире ничтожно по сравнению с тем, что я потерял.
Сидя на жесткой кровати, я друг почувствовал, что это признание самому себе стало той каплей, которая переполнила душу, и поток воспоминаний как оползень рушил доселе выстроенный, как мне казалось, раньше прочный дом.
Робкие лучи начинающегося дня медленно наполняли комнату светом. В их свете в камере становилось всё неуютнее, так же, как и в моей душе. Я давно заметил, что по мере освещения все меняет колорит, но не ожидал, что настолько.
Огромные, чуть раскосые подобно малахиту глаза пристально смотрели на меня. И всё, что я за ночь придумывал себе в оправдание, рухнуло. Перед глазами всплыло то, что я так упорно старался забыть. Когда Иосиф застрелился, она позвонила мне сообщив: «Ты, наконец, добился своего. Он не выдержал нашего предательства».
Увидев её глаза, понял, она любила только Иосифа, а меня теперь возненавидела.
 Я уже не пытался убедить себя, что во всём прав. Я чувствовал, что во многом был не прав, применяя принципы бизнеса «победителей не судят» или «цель оправдывает средства» в сфере чувств.
Когда принесли завтрак, я спокойно подошёл к окошку в двери, взял поднос с бутербродом и начал есть.
Чуть позже мне принесли всё, что отобрали вчера. Недоверчиво посмотрев на таможенника, возвратившего мне мои вещи, подписал какую-то бумагу, и, не слушая его извинений и, не пожелав увидеться с начальством, узнав, где выход, не торопясь, направился к нему.
Бывший владелец моей машины оказался торговцем краденых машин.
Как ни странно, я ему был благодарен.