1. Французский куртуазный подстрочник
Случай, о котором я собираюсь вам рассказать, произошел в 1533 году, когда Франсуа Рабле ещё не был великим человеком, классиком, зачинателем, основоположником и прочее.
Великим во Франции тогда считался другой, звался он Франциск Первый. Ничего удивительного здесь нет. Все императоры, короли и президенты - великие, пока не потеряли должность, а вместе с нею и голову. Часто теряют одну только голову, оставаясь при казне, фаворитах и троне. Безголовые цезари из разряда великих переходят в разряд выдающихся.
Король Франциск Первый к тому времени успел проиграть две войны (позднее он проиграет и третью), и ввергнуть страну в финансовый кризис. Несомненно, он оставался великим.
Более вам скажу. Придворное пиар-агентство присвоило ему звание народного короля. Душка Франциск с удовольствием принимал самое деятельное участие в любимой народной забаве того времени – сжигании еретиков на кострах. Фаер-шоу с еретиками заменяли тамошнему люду блокбастеры.
Но не король, а мессир Рабле - главный герой нашего рассказа. На тот момент (1533) будущий великий человек, классик, основоположник и прочее, прозябал в провинции, конкретно – в Лионе, зарабатывая на жизнь врачебной практикой. Предпочитая, однако, представляться не лекарем, а доверенным лицом епископа Жана Белля, каковой в свою очередь выступал доверенным лицом Папы Римского.
Простительная слабость для заурядного провинциального медика в век всеобщего благоговения перед титулом. Слабость к тому же весьма оправданная, памятуя об обстановке тех лет.
Время всеобщего помрачения умов. Реформация взяла в клещи страну и тужилась её расколоть, как орех, наступая с востока и севера. Хамоватое лютеранство укоренилось неподалеку у швабов, соблазняя из-за прозрачных границ добрых французских католиков простой экономической выгодой замены кюре на пасторов.
Мы любим бога, бог любит нас, а денежки любят счет. Кризис, время затянуть пояса. Благочестие благочестием, традиция традицией, но.
Помпезность католической церкви неуместна в период. Расточительность божьих слуг возмущает. Призывы их к скромности - лицемерие, уговоры поститься - ханжество.
Не тому учил Иисус.
Площади бурлили, нравы пали, мир катился в тартарары.
Волнение среди простецов передавалось в верха. На ум верхов закрадывалось и свербело. Не пора ли, пока не поздно? Тихой сапой убраться куда подальше, пока ретивая и жадная чернь не взялась за дубины?
Мысль уехать в Париж у героя нашего рассказа Рабле находила дополнительные основания.
Он не чувствовал призвания к медицине. Иметь дело с увечными и калечными, болезными, стонущими и смрадными; толочь коренья, как воду, в ступе, втюхивать порошок за гроши, заверяя клиентов: все в воле Бога? Приходилось, но отвращало.
Тем более, подозревая в себе талант сочинителя, марая втихомолку бумагу. Огромный такой талантище, достойный всемирной славы. Как водится, недооцененный в провинции.
В Париж, клокотало в висках, в Париж! От безвестности, прозябания и рутины, от опасностей вот-вот готовой вспыхнуть войны - к издателям, почитателям, лаврам, успеху, славе.
В Лионе ничего не держало. Кроме единственной малости: рекомендательного письма королю. Ибо, чего бы мы о себе не воображали, каждый из нас есть сумма мнений, всего лишь. Положительные из которых складываются, отрицательные вычитаются, результат под чертой.
Епископ мог бы отписать королю; однако, епископ медлил. Не желая расставаться с молодым остроумцем, мастером эскапад, кладезем анекдотов, записным шутником, весельчаком-балагуром, украшением любого стола, хотя бы и кардинальского, приправой к блюдам более аппетитной, чем заморская пряность.
Миром правят не страсти, а скука. И даже море мечтает выйти из берегов.
-- Франсуа, мой дорогой Франсуа! Ну, зачем тебе уезжать? Без тебя я помру от тоски среди всех этих постных рож, - скулил епископ, эгоист-себялюбец.
Короче. Пока Рабле находился у Его Святейшества в фаворе, не было у него ни малейшего шанса рекомендацию получить. А, оказавшись (вдруг) не в фаворе – ни единого шанса не оставалось. Получался заколдованный круг.
Выход, как всегда, предложила судьба. Под которой мы понимаем обстоятельства, что от нас не зависят. Чье второе имя: чужая зависть. Рука судьбы – почти всегда рука твоего врага. Грешат и ошибаются те, кто списывает неприятности на проявление случая или божественной воли. Случай накажет, но он же и наградит. Бог простит, смилуется и воздаст. Враг затаится, чтобы однажды припомнить.
Ещё короче. Рабле имел во множестве друзей, таких же зубоскалов, как и сам. Веселый нрав – пускай не лучшая рекомендация на должность, зато отличная сводня.
К сожалению, для смеха требуется повод. К ещё горшему сожалению, самому этому поводу не нравится, когда смеются над ним. Врагов у Рабле, понятно, тоже хватало.
Епископу доносили. Распоясался ваш любимчик, подтачивает устои, смущает умы, сеет смуту. Практически еретик. На костер не мешало бы от греха. Учитывая обстановку; то, сё.
Деваться епископу некуда, соглашался. И чтобы не довести до греха, резюме на Рабле королю подписал. Рекомендацию вручил Франсуа - скрипя сердцем, от себя отрывая.
Будущий французский классик живо распродал имущество: склянки, ступки, коренья, стулья. Отложил монет на проезд, плюс на первое время в Париже. На остаток денежных сумм заказал друзьям прощальный обед.
Вечерок удался. Тосты, песни, пьяные разговоры, лобзания. В начале - с друзьями, к середине вечера – с итальянскими музыкантами. Компании после песен захотелось плясать, и Рабле - гуляем, братцы! - откуда-то пригласил квинтет. А где-то к финишу – с куртизанками, которых, возможно, никто не звал, те как-то образовались сами.
Проснулся Франсуа один, под столом. Не сам, разбудил хозяин-трактирщик. Требовал денег. Последних почему-то не оказалось. Мешочки-кошели – один с отложенными монетами на банкет, второй – с деньгами на проезд, оба оказались пусты.
Зову полицию, злобно сказал трактирщик.
Зови, равнодушно мотнул головой Франсуа. Башка разламывалась и трещала.
Трактирщик ушел звать полицию.
Погуляли, вздохнул Рабле. Вместо Парижа – в долговую тюрьму. Обидная, всплакнул он, перспектива.
И средствами, оказавшимися под рукой, написал на одном пустом кошеле «Яд для короля», а на другом – «Яд для королевы».
Ого, обрадовались полицейские, когда вошли, да тут хорошенькая государственная измена! Какая на хрен долговая тюрьма, скорей доставить государственного преступника в Париж! Нас ждет, ребята, повышение по службе.
Вот так Рабле и оказался в столице. Поспешно, в королевской карете, с эскортом - а самое главное! - ни гроша не заплатив за проезд.
Столь важного злоумышленника в Париже немедленно представили королю.
-- Ну, и где мой яд, супостат? – язвительно поинтересовался Франциск, потрясая пустым мешочком.
Рабле заплетающимся языком изложил обстоятельства. Резюме епископа Жана Белля, к счастью, сохранившееся у сердца, подтвердило доклад.
«…и пусть он веселит Ваше Величество также, как разгонял нашу скуку» - уже смеясь зачитал Франциск заключительные слова.
-- Снимите с него оковы, - распорядился король. – И зачислите в штат придворных. И немедленно накормите. Гость проголодался с дороги.
А Рабле заплетающимся языком:
-- Голова болит. Мне б вина.
-- И – вина! – расхохотался король.
Юмор ценится за остроту. Жалко, что ценители редки.
2. Современный авторизированный перевод
К тому прошло много лет и в совершенно другой стране случилось мне с бригадой ремонтировать здание, конкретно - муниципальный Дом престарелых и инвалидов. Дом как дом; ремонт как ремонт. По программе энергосбережения; вы, наверное, в курсе. Здание типовое, двухэтажное, времен брежневской оттепели.
Обыкновенное дело. Стены снаружи сайдингом занавесить, напустить по коридорам гипсокартон. Стеклопакеты, двери, подвесной потолок. Побелка, покраска, настелить ламинат.
На тендер выставлялась вдобавок замена кровли, на крышу бюджетных средств не хватило. Тут - как водится. Потому, что смета – сметой, но не резиновая она. Надо ведь и сметчику, чтоб смекнул; не мешало бы организаторам тендера, чтоб организовали; и совсем нелишне отстегнуть тем, кто потом будет акты подписывать.
В общем, осваивали объект, как обычно, как положено, как сложилось.
Работали мы "у ветеранов" зимой. Летом школы у нас, там приемка до первого сентября.
Больницы, те – весной, осенью. Лето занято, а зимой неудобно: негде отогреться с мороза. В кабинеты без белого халата нельзя. В коридорах медсестры с капельницами туда-сюда, ходячие больные сигареты стреляют, а посетители морщатся. Грязи, говорят, натащили.
Ветераны, старички и старушки, тоже нам докучают. Но глаза их добры и открыты сердца. Рады новому человеку. Поговорить с ним о жизни, помочь советом. Обсудить персонал, мировые проблемы. Между собой-то давно переговорено всё.
Мы сгоняем их в красный уголок к телевизору. Техника безопасности требует, все такое. Телевизора мы не видели, обижаются.
Эдак два ветерана пристали ко мне. Я панели верчу. А они мне: ровнее клади, кто ты есть, паренек, много ли получаешь.
Получаю немного. Меньше Путина в адцать раз.
Зацепило их Путиным. Разговорились.
Одного ветерана Михалычем звали, другого Иванычем.
Первому за семьдесят, и второму - около.
Один лыс, другой худощав.
Первый Путина обожал, а второй ненавидел.
Тот, что Путина обожал, во времена СССР работал секретарем. Не как нынешние секретарши: заварить чай, поставить печать, заказать в ресторане столик; а райкома КПСС. Сельским хозяйством района руководил: когда сеять, когда убирать, сколько родине в закрома.
Когда КПСС потеснили, выдвинул себя в председатели колхоза. Втереться в новую городскую капиталистическую администрацию не сумел, а колхозы тогда ещё оставались. Решил: почему бы и нет? Зря жена не поехала на село, лет пятнадцать протянул на кредитах.
В заслугу Путину ставил, что не дал растащить страну. Поднял отчизну с колен. Коммунистам указал на их место. И дружкам их - жидомассонам.
В нелюбви к коммунистам Михалыча личное сквозило, глубинное.
Второй всю жизнь проработал кладовщиком. В СССР был большой человек, уважаемое лицо. Импортную сантехнику по звонку, по записочкам отпускал. Полгорода обустроил, все начальство через руки прошло. Разумеется, и к рукам прилипало.
Этот Путина ненавидел. Промышленность развалил, жуликов наплодил. И так далее.
Если у первого: жизнь прошла – не заметил; то второму – надо же! - повезло стать свидетелем настоящего ограбления банка.
Где-то в середине девяностых подходил наш Иваныч к Сбербанку. Деньги снять. Или наоборот, положить. А навстречу инкассатор с мешком. До машины два шага дойти не успел, как налетчик из пистолета: пиф-паф. Наповал. И с деньгами дал деру. До сих пор не нашли кто и что. Потому, что теперешние не могут. Потому, что сейчас вор на воре.
Ни минуты старички мне не давали скучать. Когда не лезли под руку с советом как ровнее положить плинтуса, вспоминали советскую власть. А когда оставляли в покое покойную власть, кипятились «за Путина».
-- Эх, какую развалили страну! – начинал кладовщик Иваныч.
-- Кто развалил? Кто? – горячо откликался бывший секретарь райкома Михалыч. – Коммунисты поганые развалили! Горбачев, Ельцин и Чубайс развалили!
-- Все, что создал советский народ непосильным трудом, присвоено кучкой жуликов и мерзавцев! – парировал бывший заведующий сантехникой.
-- Кем присвоено? Кем? - выпрыгивал из штанов Михалыч. – Жидомассонами Ходорковским, Березовским и Абрамовичем! По завету главного жидомассона Ленина: все отнять и между собой разделить! Ничего! Кой-кого Владимир Владимирович уже прищучил! И остальных замочит – дай срок!
Выплеснув раж, старички затихали, передыхая.
Чтобы через минуту схлестнуться опять:
-- Коррупцию развели! Взяточники кругом!
-- Много ты понимаешь! Коррупцию! Это при коммунистах была коррупция: ты мне продаешь без очереди шкаф, а я тебе из-под прилавка палку колбасы. Сегодня простому человеку взятки давать не с руки. Простой человек копейки считает. А вот кто нахапать успел, просто обязаны с государевым человеком делиться!
И такая ерундень целый день.
Я посмеиваюсь, работу справляю. Чем, мне кажется, ещё больше старичков заводил.
День мои ветераны переругиваются, второй. Никак договориться между собою не могут: что подлее? - недавнее прошлое или недалекое настоящее.
А на третий - на личности перешли.
-- Много ты понимаешь, засранец! – бывший секретарь райкома кричит. – Тоже мне нашелся авторитет! Жизнь просидевши на унитазах!
Оппонента за живое взяло.
-- А вот и авторитет! – отвечает Иваныч. – Криминальный высокий авторитет! Это я в девяносто пятом взял кассу!
-- Съел? – тычет секретарю под нос авторитетную фигу.
У того глаза на лоб.
Никогда я так не смеялся.
На четвертый день на работу являюсь – нет моих старичков. Где Михалыч с Иванычем, вопрошаю. Участковый, люди говорят, приходил. И Михалыч ему на Иваныча чё-то там настучал. И Иваныча повязали.
Посмеялся в другой раз - над ретивым участковым сержантом. Легкомысленно решив: завтра выпустят.
Не неделя, месяц с гаком прошел. Я уже на другом объекте работал. Выступал по ТВ полицейский начальник. И народу так доложил:
-- Своевременно проведенная реформа полиции уже дала результаты. Недавно нами, к примеру, было раскрыто громкое резонансное преступление семнадцатилетней давности. Убийство инкассатора Сбербанка.
Да, задумался я тогда. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Голосит народная мудрость.