1.
— (...) кажется, что ты и дня не проживёшь без наших разговоров, -- он улыбается. -- Как мне уловить ход твоих мыслей?
— А они есть?
— Есть, есть... — он легонько приобнял её.
— Да я и сама не всегда понимаю себя, -- она смеётся. -- Путаюсь. Будто бреду то в одну сторону, то в другую. Вдруг останавливаюсь и удивляюсь себе самой. И опять, и опять начинаю перебирать слова. Представляешь, вчера осознала до чего же смешно слово «люблю»!
— Да чего ж смешного-то? ты просто устала от него, оно тебе наскучило.
— Нет! послушай: «лю» — смешливое заигрывание, а потом резко: «блю»! Словно камешек ко дну пошёл. Будто и не было ничего, только круги… туда, к горизонту, в вечное «ничто»
Мне больше нравится «любимый». Нет… и здесь не так. Неправильно как-то. Послушай: «лю» — это мы уже знаем, а «бимый» похож на «битый».
— Не выдумывай, это всего лишь игра в слова.
— Игра? Ты заметил, как неуклюжи слова? В них нет изящества и лёгкости. Даже если слушать только звуки. Очень уж прямолинейно всё, без полутонов, получается грубее, чем хочется. Прикосновения нежнее.
— …чем-нибудь тяжелым, -- он пытается шутить.
— …просто взглядом
— …наповал
— …возможно
2.
В отделе -- это было заведено правилами понедельника -- сотрудники примеряли на себя власть.
Ритка, правая рука начальника, строила студентов:
— Журнал в зубы и бегом на замеры! А ты -- к фотографу. Профуфыришь съёмку с Николашей, будешь платить из своего кармана.
Молодняк мужественно молчал в ответ, чтобы чуть позже вывалить своё всезнайство на присмиревших старух-смотрительниц.
— Вася! Ты когда сдашь?
Дядя Вася — "полставки вечерами" — третий месяц корпел над картотекой, правда иногда пропадал на пару дней. Все знали, что пьёт, но прощали, понимая его тоску-печаль вдовца, к тому же успевшего поссориться с детьми.
— Ритка! Иди на…
— Сволочь! -- вздыхала "правая рука". -- Пошли покурим!
Они курили во дворе на лавочке под старой липой: Ритка нервно, то и дело вскакивая, Вася лениво, кажется иногда и вовсе забывая, что он всё ещё жив.
— Езжай в Лавры, там хутор не описан.
Вася поднимал на Ритку выцветшие глаза и выдыхал:
— Дура…
— А то! дура и есть! Тебя убить пора, а я — на! в экспедицию!
Она опять вскакивала, нарезала круги, потом плюхалась рядом с Васей и свирепо шептала:
— Мне, что ли, прикажешь катить туда?
— Зачем? От тишины оглохнем. Ленку пошли.
— Она ж ни уха, ни рыла!
— Нарисует. И поговорит! И получше тебя (ты ж сволочь!) поговорит.
— Да пошёл ты!
Вася вставал и шёл.
— Чайник поставь! Я к Игорю на минутку.
Дядя Вася усмехался про «минутку» и брёл в отдел.
3
Ленка трусила. Планы эти, замеры, чертежи — всё было не её. Хорошо, что Ритка разрешила просто карандашом набросать. Но размеры проставить надо чётко. Ждала-то Ленка другого. Ей рассказала Маара, что, мол, на хуторе том живут сето. Что серебряные украшения — редкой красоты у них. И что, если Ленка уболтает продать что-то из серебра музею, цены ей, Ленке, не будет.
— Маара, поехали вместе.
— Только до Печор. Ты, кстати, готовься пешком ходить много. Смотри по сторонам внимательно. Да и вообще, слушай больше, чем болтай. «За умную сойдёшь», — горько добавила про себя Ленка.
Её высадили на развилке, махнули рукой вправо и укатили.
Грунтовая дорога разрезала поле и терялась в перелеске. Солнце лениво карабкалось вверх, тишина усмиряла и звала в неизвестность.
Ленка поправила на плече сумку и пошла вперёд, прикидывая на ходу, что неплохо бы где-то перекусить.
Её догнал «козлик», из окна которого высунулся мужик, очень похожий на Ленкиного отца:
— Чья ты, дочка?
— Мне в Лавры, я из музея.
— Садись, по дороге расскажешь.
Мужик оказался каким–то местным начальником, который, к счастью, понял Ленку с полуслова и уже через какое-то время высадил у тропинки, ныряющей в лес:
— Не сворачивай, минут через сорок упрёшься в дом. А там… — он усмехнулся. — Ну, девонька, уж как повезёт.
Никаких лесных красот Ленка не видела: шла на задание, прокручивая в голове возможные ситуации, страшилась получить мгновенный «от ворот поворот» и уже сочиняла оправдательные речи.
В дом она воткнулась. Почти с разбегу. Вроде только что тишь лесная и вдруг — бац! Строение.
Выложенные из плитняка остатки ворот, мощённый двор, постройки, словно вкруг вставшие мужики: приземистые, крепкие, готовые отразить непрошенных недобрых людей и — глухое молчание.
Ленка поскреблась у двери, подошла к окошку, но заглянуть не решилась, растерянно опустилась на скамейку. «Ничего у меня не получится. Может они уехали куда-нибудь? Ведь и не мявкнет никто».
— Зовут как? — из сарая напротив вышел низкорослый мужчина.
Ленка вздрогнула:
— Лена. Из музея.
Чуть склонив голову набок — то ли сразу съест, то ли пожуёт? — тот впился в неё глазами:
— Ишь ты! Ле-ена. Одна?
— Да, но меня ваш председатель подвёз. — И, помолчав, с минуту, зачем-то добавила,— Он знает.
— Ишь ты! Зна-ает! Напугала ежа голой жопой, — усмехнулся коротышка и вдруг потёр ладони.
Ленка не могла отвести взгляда от его рук. Огромные, будто нарочно расплюснутые до неестественных размеров, казалось с выкованными и оттого неживыми пальцами, с въевшейся чернотой неизвестного происхождения, они завораживали и пугали.
— Иван! Окстись! Ребёнок же совсем! — показалась из-за его плеча аккуратная голова немолодой женщины.
— Я — Лена, — обрадовалась девчонка.
— Да слышала уже. Что тебе?
У Ленки упало сердце, и, предчувствуя свою постыдную беспомощность, скорый и полный провал, она попросила:
— Можно попить?
— … и поесть, — усмехнулся мужик.
— Попить, — вдруг разозлилась Ленка. — Попить-то можно?
— А вон, — кивнул на колодец мужчина. — А то, может, молока?
— Похоже, не заслужила пока.
Те переглянулись. Ленка налила воды в стоящую рядом с ведром кружку, выпила залпом, еще раз налила, чтобы сполоснуть кружку и опружить её на вбитую рядом палку.
— Рассказывай теперь, — женщина села на лавку. Ленка встала так, чтобы видеть и того, и другого, и коротко поведала суть своего нежданного появления.
— Вы сами строили всё это?
— А что?
— Да очень удобно получилось: я вас не увидела, а вы меня, думаю, сразу, обнаружили, да?
— Прадед мой строил, видишь, остатки забора-то. А так-то, да-а, правильно подметила, молодец. Спастись здесь можно. И пристукнуть, чтобы концы в воду тоже можно, — усмехнулся хозяин. — Видишь вон там пониже-то? видишь? Зарастает теперь, а прежде большой пруд вырыт был.
У Ленкиных ног тёрся кот, щурясь от только ему понятного удовольствия.
— Нет у меня ничего, котяра, — нагнулась к нему Ленка. — Хотя… бутерброд-то!
Женщина улыбнулась:
— Ну вот что: отдохнули — и за работу. Ты покорми-ка кур, а мы там закончим.
Они вернулись в сарай.
«Чем покормить? Каких кур?» — только и успела подумать Ленка.
— В дальнем сарае, найдёшь всё там.
Вскоре Иван управился и поманил Ленку:
— Давай, спрашивай, что там тебе интересно?
Ленка вытащила блокнот и стала рисовать:
— а здесь что было?
— ворота…
— железные?
— деревянные
— а ставни?
Они чертили на бумажках, вырывая друг у друга карандаш, замеряли расстояние, спорили. Ленка один раз сумела точнее определить на глаз метраж, чем удивила Ивана.
К пруду не пошли.
Солнце коснулось макушек сосен, когда их позвали ужинать.
— Ночуешь у нас, — определил Иван. — А завтра отправляйся куда там тебе ещё надо.
На столе появлялись одна за другой миски: с кусками варёного мяса, капустой, сметаной и воткнутой в неё ложкой (стоит и не падает!), чугунок с картошкой. Побольше — с супом. Ржаные ломти Иван отрезал, прижимая к груди хлеб, большим ножом. И опять Ленка не могла отвести глаз от его рук.
За столом вдруг оказалась появившаяся ниоткуда дочь Ивана, девчонка лет двенадцати.
Перед всеми хозяйка поставила рюмки и налила самогон.
Ленка ахнула.
Девчонка и хозяйка, вслед за Иваном, опрокинули в себя мутное пахучее питьё, не моргнув глазом, и тут же закусили варёными кусками сала, из супа.
Ленка почувствовала дурноту, но боясь обидеть хозяев, попробовала сначала самогон, а потом и суп. «Хоть бы до чая дожить скорее! Хлеб со сметаной — и я спасена».
— Эта младшая, — ткнул в девчонку Иван. — Хорошая пока. Не то, что старшая!
Ленка подняла на Ивана глаза.
— Чай старшая пьёт!
— То есть? — вырвалось у Ленки, а в голове мелькнуло «чифирит, что ли?»
— А то и есть! Чай! А пить вот (кивнул на рюмку), молоко, воду — это да, а то — нет!
Ленка сглотнула: «не видать чая мне здесь»
Управились.
И когда за окнами стемнело вовсе, хозяйка вдруг будто распряглась и выдохнула:
— Хочешь покажу что?
— Хочу!
Они долго рассматривали ткани, замысловатые пояски-обереги, праздничные рубахи и сарафаны и — наконец! — серебро.
— Спать! Спать ложитесь! Ишь! — прикрикнул Иван.
Ночью Ленка заснуть не могла: «и концы в воду!» слышался ей шёпот, мелькали перед глазами страшные руки, метавшие за ужином хлеб, мясо, сало...
«…забора же нет, у дверей щеколду вверх поднять… не сворачивать с тропинки… всё прямо и прямо» — перебирала она про себя пока её не свалил сон.
Разбудили её солнце и кудахтавшие во дворе куры.
Она улыбнулась своим страхам и выскочила во двор.
У сарая стояли Иван с женой. Он нежно поправлял выбившуюся прядь волос из-под белоснежного платка женщины и улыбался. Глазами. Морщинки разбежались по широкому его лицу, радуясь новому счастливому дню. Ленка замерла.
4.
— ... наповал, понимаешь? Он сразил меня тогда наповал. Я видела счастье. Мне казалось даже воздух был пропитан его нежностью. И откуда что взялось?
— Такими-то лапами и нежно?
— Он кузнецом был. Она — его любимой.
— Серебро-то привезла?
— Нет. Не посмела. Стыдно стало почему-то.
— Ну и правильно. Ты моя умница, — он прикоснулся губами к букетику морщинок у её глаз. — Девочка моя… Моя ты девочка.