Дин-Дон. История одной семьи.
Лизавета, немолодая, здоровая женщина прибиралась в лазарете и, зло, чертыхаясь, орала на весь барак.
- И не просите, я ухожу. Почему, я не могу отправиться к своей семье? Я уйду и ни разу не пожалею об этом. И не просите, и не уговаривайте.
Уговаривать рассерженную женщину никто не собирался. Однако такая малость, женщину ни сколько не смущала. Она со смаком отпускала в адрес невидимого оппонента грубые эпитеты и при этом не забывала без устали тереть, скрести, натирать столы, полочки и стулья. В больничном корпусе должно быть чисто и, неугомонной женщине, удавалось добиться блеска везде. Услышав тихий голосок, женщина затихла, вытерла руки о серый фартук и, переваливаясь уткой, пошла в сторону маленькой комнаты. Там, на деревянном топчане, лежал ребенок. Очень худенькая, стриженная под мальчишку девочка что-то очень быстро бормотала. Давно работающая в больнице, Лиза безошибочно определила, девочка была в беспамятстве. Подперев ладошкой щеку, Лизавета Петровна несколько минут понаблюдала за страдалицей, а потом пошла за доктором. Роль местного врача, на момент отсутствия оного, занимал фельдшер Илья Семенович Скорунов. Седовласый мужик с могучим ростом и луженой глоткой производил солидное впечатление на всех. И, только она, глядела на него с издевкой. Илюшка, годился разве, что старушечьи чирьи заговаривать, роды у кобыл принимать, да зубы дергать. Поэтому-то, услышав его громовой голос, она перекрестила девочку и настороженно застыла в дверях комнаты. В каморку между тем ввалились два мужика. Сам Илья Семенович и его помощник, Гришка Фетисов. Зайдя в темное помещение, мужики остановились, наложили крест на грудь, и подошли к девчонке. Илюха погладил бледную руку девочки, потом поднял одно веко, за ним - второе. Глубоко вздохнул и сказал мрачно.
- Скончается ночью. Ты, Гриша, похорони девчонку по-хорошему. Жаль пичужку.
Фетисов, услышав пожелание, посветлел лицом.
- Как скажешь, Илья Семеныч, как скажешь. Все сделаю по чести. И домовину по размеру срублю.
- Ну-ну! Это ты правильно говоришь. - Он глубокомысленно взглянул на Лизавету и опять перекрестился. - Записать надо бы её, чтоб все, как следует было, чтобы ни путаницы, ни сомнений не было.
- Запишем, запишем, Семеныч.
Лизавета, услышав последние слова, не выдержала.
- Что говоришь-то, Семеныч! Живая ещё девчонка. Зачем же её раньше времени хоронить?!
Гришка, цыкнув на бестолковую бабу, погрозил ей пальцем, а фельдшера успокоил.
- Не переживай, Семёныч, всё сделаю, как для своей дочери, – и, повторил на одной ноте. – Вот и её удел закончен, скончается сердешная.
***
Вечером того же дня к лазарету подъехала телега. Остановив лошадок, чубатый извозчик озорно заорал.
- Лизка, ты где, душа моя, беспокойная!
Ждать пришлось долго. Женщина вышла с тяжелой ношей. В руках она несла ребенка. Уложив девочку на телегу, Лизавета накрыла её тулупом и отправилась в соседний дом, часть которого была отведена под контору. Она искала Скорунова и нашла его там, за столом. Несколько минут тихо постояла у двери, ожидая, когда на неё обратят внимание. Наконец, заговорила сама.
- Уезжаю я, Илья.
Мужик, обежал лица собутыльников, нервно дернулся, бросил вилку на стол и взглянул на бабу. Дорожная сумка, и то, как она на него глядела, Скорунова убедили - дело серьёзное.
- Куда это ты уезжаешь? Какое такое право ты нашла на это? Ты глупая баба, знаешь, кто тут работать останется? Как, я-то теперь?
Лиза успокоила.
- Свято место пусто не бывает, а уж на такое место, охотников будет много. Вот, хоть Веруню возьми. Детей куча и всех кормить надо. Верюня, местная бабёнка, вдова с четырьмя детьми, не раз обивала пороги конторы, жалуясь то на одно, то на другое, а ещё чаще, прося помощи. Тяжела жизнь женщины без мужика. Работы в городе не было, а при больнице, нет-нет, да вспоминали о шустрой и безотказной женщине. Когда наплыв больных увеличивался, её услуги были бесценны. Лизавете осталось только напомнить о ней. Так она и сделала. – И, прими к сведению, в перевязке она мастак.
Вздохнув, Илья смилостивился.
- Ааа, ну тогда, доброй тебе дороги, Лизавета. – И вдруг, вспомнив о чем-то, спросил. – За девчонкой-то прибрала?
Лиза не стала уточнять, что подразумевал под своими словами фельдшер. Она кивнула головой и успокоила.
- Прибрала Илюша, чисто в комнате.
- Вот и славно, а то, когда в помещении запах остается, то это не очень хорошо. Людям это не нравится.
Лиза перекрестилась, поклонилась мужикам и вышла. Здесь её больше ничего не держало. Развернувшись, она, все той же тяжелой поступью, вышла во двор. Груженая телега уже стояла у крыльца. Её ждали. Вздохнув с облегчением, она взобралась на телегу, отвернув полог теплого тулупа, взглянула на лицо девочки. Ребенок спал. Впервые за много дней, Машенька дышала ровно и спокойно. Кризис миновал. Лизавета села на телегу и похлопала мужика по плечу. Всё, можно ехать. Душа её истосковалась по мягкой рыхлой земле, душистой траве и дощатому полу с легким скрипом. Снимай лапти и ходи босиком, а воздух дома какой – взлететь можно.
Почти два года она без отдыха и перерыва на обед, работала в больнице. Вначале, это было связано с собственным интересом. Сыночка покалечили, а поднять его, на те деньги, что имелись у неё, было невозможно. Вот и работала. Не за хлеб. Не за деньги. Она лечила сына. Раны оказались намного серьёзнее, чем казалось вначале и, вскорости, сыночка она потеряла. Боли в ней было столько, что казалось, душа вырвется и полетит за ним. Но она выдержала. Сестер милосердия в больнице не хватало. Вокруг неё люди плакали, выли, стонали. Это были несчастные, которые, как и её сын, нуждались в заботе, и она осталась. Вначале задержалась на месяц, потом на год, а потом и вовсе об отъезде перестала думать. Она уже почти освоилась с мыслью, что здесь её место, как вдруг, грянула новая беда. У брата скончалась жена. А детей в доме: мал, мала, меньше. Посовещавшись с родней, больницу, она решила оставить. Решив это однажды, она уже не хотела медлить. Домой, домой, стонала душа: к родной земле, к родниковой воде, к зеленой травушке. И только одно беспокоило женщину. В клинику поступила Машенька. Болела девочка тяжело, но крепкое здоровье и бог, не отпускали её с этой грешной земли. Лиза взялась ухаживать за малышкой и, вскоре, прикипела к ней душой. Другие-то, вон, как быстро богу душу отдавали, а эта вцепилась ручонками, за тонкую материю души и боролась за каждый миг, за каждый вдох. Вот и удержалась. Видно не пришло её время. Хоть и предсказывал Скорунов скорую смерть девчонке, однако, Маша не только не умерла, но, после долгого метания по кровати, успокоилась и уснула. Здоровый организм победил. Обеспокоенная судьбой девочки, Лиза тот час же, отправилась на поиски её родных, но, дом, который был указан в метриках Маши, оказался нежилой. Забитые двери, заколоченные окна и покосившийся забор, красноречивее всяких слов говорили о том, что у дома больше нет хозяев. Посидев на завалинке, повздыхав о превратностях судьбы, Лизавета вернулась в больницу. Когда за нею приехали, она, собрав свои вещички, одела и девочку. Выздоравливающему организму нужен свежий воздух, домашние стены и забота. Всё это она могла и хотела ей дать. Она собиралась стать матерью трем малышам, а где три, там и четвертый не пропадет.
***
Утром следующего дня, Скорунов, сделав обход больницы, зашел и, в маленькую, опустевшую комнату. Лизавета, как и обещала, навела в ней порядок. И суток не прошло, а о том, что здесь кто-то лежал, ничего не напоминало. Скорунов вздохнул. Он, лучше, чем кто-то другой понимал, с уходом этой ворчливой бабы, все станет немного хуже. Его знаний на много не хватало, а она, по-бабьи, понимала нужду больных. Вот и эту крошку не оставляла до последнего момента. Сделав отметочку в потрепанной книжке, он, через час, внес фамилию ребенка в журнал Умерших. Скорбная книга захлопнулась. Её список пополнился ещё одной фамилией, и никто, на всём белом свете, не мог знать, того, что одним росчерком пера, этот мужик изменил судьбу человека.
***
Несколько месяцев спустя в районной больнице города Энска, Данилову Марию Олеговну, будут разыскивать братья, а чуть позже, родная тетка. Все будут уведомлены – девочка умерла. Сомнений это сообщение ни у кого не вызвало.