Сесилль Ривгош, когда она была еще маленькой девочкой.
2 августа 1942 года.
Воскресенье.
У истоков любой интриги
ищите женщину (Бальзак, Оноре дэ).
Южное побережье Франции. Жаркий летний день второго августа 1942 года. Солнце, стоящее почти в самом зените, раскаляет крыши домов, нагревает тротуар так, что по нему почти невозможно бежать босиком. Но здесь, под самым церковным куполом, прохладно и торжественно.
Маленькая девочка стоит на невысокой длинной скамье. Вокруг неё – такие же, как и она, мальчики и девочки. Девочка взирает отсюда, с церковных хоров, на длинный, ведущий в белый свет проход и на узкую вереницу конфирмантов – мальчиков и девочек, которые уже стали взрослыми, которым теперь не нужно отчитываться перед мамой, потому что они больше не дети; и можно теперь будет бегать на танцы и возвращаться домой аж к десяти вечера. Маленькая девочка взирает на них со светлой завистью, совсем забыв про воскресный Псалом номер IIXVX. А мальчики и девочки вокруг неё старательно выводят: „Fortuna Imperatrix Mundi...“.
А вот та же маленькая девочка, опустив голову и печально взирая на доски пола из крашенного мареной дерева, стоит в кабинете Сестры Настоятельницы. «Ты совсем забыла петь, – отчитывает её Сестра, – в каких облаках ты опять летала, Сесилль?!!»
Уже к вечеру, дома, маленькая Сесилль стоит, всё так же склонив печально голову, и разглядывает на этот раз коричневые плитки, которыми выложен пол в гостиной. «Сестра Констанс жаловалась на тебя, Сесилль, всю службу ты простояла, не раскрыв рта. Ты не помнишь слов псалма или вновь витаешь в своих облаках?!!» Это голос её отца. Несмотря на мягкий тон, отец зол не на шутку. Она чувствует это – ей даже не нужно поднимать голову, чтобы увидеть слегка покрасневшее осунувшееся его лицо...
Летний полдень следующего дня. Б;ши разгуливают по улицам Лека, словно это их посёлок; но, говорят, это хорошо: пока фрицы здесь, Лек бомбить не станут. Маленькая Сесилль бежит вниз по узенькой, мощённой серым камнем улочке. На перекрёстке она сворачивает во внутренние дворы, затем – мимо грядок с капустой и горохом – к оврагу, за которым плещется море. Море можно видеть с высоченного обрыва. Поляна перед обрывом поросла густой травой, которая доходит Сесилль до пояса. Там, далеко-далеко – горизонт, за которым другие земли. Какие - Сесилль не знает. Зато она знает куда б;льшую тайну! Она знает, как по маленькой тропинке, осыпающейся горячим песком и заросшей диким виноградом и плющом, спуститься к самому морю. Тропинка ведёт в небольшой песчаный грот. Прямо у ног там плещутся ласковые, светлые и добрые волны; а над головой – та самая поляна с высоченным обрывом, на краю которого она сейчас стоит, всматриваясь в бесконечную водную гладь.
Оглянувшись вокруг, Сесилль набирает в лёгкие воздуха и сбегает вниз по этой тропинке – осторожно, чтобы не пораниться о сухие ветви, и при этом стремительно – так, что захватывает дух.
Теперь она одна. Она отрезана от всего остального мира – только сверкающее море перед глазами, чайки, мечущиеся над волнами, и обрыв над головой. Это её мир. Здесь никто не скажет: «Нехорошо, Сесилль... ты не пела со всеми вместе... Ты нехорошая девочка, Сесилль. Ты вновь витаешь в своих...»
Шум моря усыпляет, и Сесилль сама не замечает, как глаза её застилаются лёгкой дымкой, рот слегка приоткрывается... Она опускается на горячий песок и... улетает в облака.
...Просыпается она от голосов. Это взрослые мальчики и девочки, а может быть, женщины и мужчины. Они там, наверху, у неё над головой, на той самой поляне, поросшей травой, с которой она по тайной тропинке сбежала сюда, к морю. Голосов почти не слышно – всё уходит в пространство... А ей так хочется услышать, узнать – кто пришёл туда, на поляну?.. Конечно же, местные! А может быть, боши с девицами?!! От этой мысли по спине Сесилль пробегает холодная волна, и она покрепче вжимается в песчаную стену грота, освещённого косыми лучами солнца.
И вот эти самые оранжевые лучи возвращают ее в реальность. Мадонна! Она даже и не заметила, как промечтала здесь почти до вечера!!! Ей непременно нужно выйти из грота, подняться по потаённой тропинке и бежать домой, пока отец не начал волноваться, а ещё хуже – пока домашние не подняли тревогу... Но она продолжает прижиматься спиной к сухому песчанику и только слышит голоса там, наверху... отдалённые звуки голосов... Она даже не понимает, кто и на каком языке говорит, но она знает наверное: там, наверху, на поляне по-над обрывом собралась весёлая компания! Они пьют сладкий мускат, какой ей давали попробовать на прошлое Рождество, рассказывают друг другу всякие истории, подначивают друг друга... Она никак не может сейчас там появиться, Сесилль... Что скажут, о чём подумают те, там наверху, когда, выйдя в такой поздний час из густого кустарника, перед ними предстанет совсем ещё маленькая девочка?.. Что потом будут говорить по посёлку?..
И она ждёт, ждёт. Она устала стоять, прижимаясь спиной к уже остывшему песчанику. Ноги как-то сами собой подкосились, и теперь она сидит на земле, наблюдая, как волны в двух шагах от нее вылизывают пологий склон. Сесилль ждёт, когда компания там, наверху, на поляне, разойдётся по домам. Море плещется теперь уже у самых её ног – настало время прилива, – и она поджимает ноги, а волны, которые теперь кажутся совсем не светлыми и добрыми, а жестокими и жадными, подбираются всё ближе и ближе, так что вскоре ей приходится подняться, чтобы не замочить своё платье.
Проходит час, два... Сесилль теряет счёт времени... Огромный рыжий шар солнца уже касается своим краем кромки воды на горизонте, и вода словно плавится, раскаляясь докрасна и расступаясь, давая огромному солнечному шару прорвать морскую гладь и окунуться в бездонную пучину. На уроке физики они учили закон о вытеснении жидкости, открытый каким-то греком, и Сесилль знает: чем глубже опускается в море солнечный шар, тем выше поднимается вода. Теперь она стоит по колено в море, а за спиной у неё – грот, который тоже скоро затопит. А по тропинке вверх она не пойдёт.
Там, на поляне, и не думают прекращать веселье. Стоя по колено в воде, Сесилль слышит звук аккордеона и чьё-то пение... Пение прекрасное, но ей холодно, страшно... и ещё она понимает, что ей придётся утонуть. Так уж написано, видно, на её судьбе. Теперь, в мокром платье, с растрёпанными волосами и с лицом, перемазанным песком, она уж точно ни за что на свете не поднимется на поляну. Покойная матушка часто твердила: «Лучше смерть, чем позор». Тогда этих слов Сесилль не понимала. Теперь понимание пришло сполна: если днём она ещё могла, выбравшись из кустарника, пожелать всем приятного времени и отправиться восвояси, то теперь... Что скажут теперь про маленькую девочку, что вылезла, словно ведьма мокрая и грязная, из тёмного кустарника на поляну, где пьют вино, целуются и обнимаются взрослые?!! Теперь, когда смолкло оглушительное пение птиц и цикады, утомлённые жарой, не так громко стрекочут, она слышит голоса этих взрослых. Эти голоса изменились. Теперь парни не выкрикивают задорных тостов в промежутке между глотками вина, а девушки не хохочут так звонко им в ответ. Все они утомлены и настроены на мечты. «Люблю..." – слышит Сесилль чей-то жаркий шепот, – "Навеки твой», «Я буду ждать»…
Нет, она не сможет туда подняться... «Подглядывала!» – скажут парни. «Подслушивала», – скажут девушки. «Мерзкая девчонка! Она не поёт в хоре, она не выучила слов молитвы, она...» Лучше смерть, чем позор.
И вот над поверхностью воды видны теперь только её воздетые к Небесам тонкие бледные руки и лицо, устремлённое к заходящему солнцу.
Словно в каком-то оцепенении, Сесилль разжимает высохшие от жажды губы и тихо-тихо поёт: „Gloria Primo Vere... Fortuna Imperatrix Mundi...“ А затем тихо, вновь очень тихо, с горькими слезами, которые мешают ей видеть и дышать, склонив голову долу: «Я знаю, я знаю этот псалом... Матерь Небесная! Прости меня, пожалуйста! Отпусти меня отсюда! Мамочка! Папа!!!»
Слова эти переходят в отчаянные горькие рыдания, и маленькая Сесилль больше не слышит, как стихает вдруг пение на поляне, как трещат ветви кустарника... и не чувствует она, заливаясь горькими слезами обиды и отчаяния, как чьи-то сильные руки поднимают её над водой, почти дошедшей ей до горла... На одну секунду лучик солнца озаряет её рыжие кудри, и потом всё погружается в темноту...