Нам с Жанной не повезло: наши счастливые девичьи судьбы – с веночками из флердоранжа, бутоньерками и фатой – разбились о мужское вероломство.
Правда, Жанна пострадала больше меня – ее сожгли.
Я – жива. Но сути женского невезения это не меняет: веночка и фаты нет.
Венок и саван – скоро будут. И охоты к чтению – не унять. Хоть убей!
Хотя…убить было бы гуманнее. Вырвать из рук «мою первую книжку» и ею же – в лоб.
С летальным исходом. Чтобы «разумное, доброе, вечное» ушло вместе со мной.
И тогда мы с Жанной были бы квиты. Ее нет и меня – нет.
Она – в матери - сырой земле. И я - там же.
Остаться жить – это быть неграмотной до крестика в ведомости о зарплате.
До легкого кретинизма во взгляде и розовых слюней.
До вопросов: Пастернак – это овощ? Дали – это курорт?
И утверждения: Все люди – братья.
За что, в принципе, Жанну и сожгли.
Я – другое дело.
У меня, в отличие от «Орлеанской Девственницы», крайне низкий коэффициент братаний.
В мужскую одежду не ряжусь, голосА не слышу, верховой езды боюсь.
И никаких авторитетов по жизни, кроме Большой Советской Энциклопедии.
И со словом «большой» - больше никаких ассоциаций.
В этом мы с Жанной тоже похожи.
Для нее «большой» - это поход и патриотизм.
А все остальное, что угрожает интеллектуальной девственности – словесный мусор.
Поэтому братья с «большими» могут идти на…впрочем, туда же могут идти и те, кто с маленькими.
И со средними – тоже. В ту же колонну.
Потому что если у женщины есть интеллект – он ее и удовлетворяет.
В разных позах.
Лучше – стоя на четвереньках под настольной лампой.
И, пока обладатели всех размеров захлебываются розовой слюной, мы – уже кончаем.
Многократно и феерически.
И фиолетово, кто там сзади со щитом или на щите.
С крестиками или нагрудными крестами – параллельно.
Оптом или в розницу – не суть.
Потому что нам и без них – орлеански.