***
То, что я, как и многие, знаю о существовании этой невидимой оболочки, отнюдь не означает, что мне удалось её порвать и выбраться наружу. Надеюсь, что когда-нибудь это получится, и я посмотрю на мир другими глазами. Но пока я вынужден довольствоваться только тем, что удалось сберечь: искажёнными отпечатками прошлого, которые ещё сохранились в глубинах памяти.
Лишь она одна позволяет не сойти с ума в этом круглом пенале из серого пластика, в этой искусственной раковине безмозглой одноклеточной фораминиферы, где я – живое ядро.
Вместе с окружающей оболочкой, «кормушкой», отхожим местом и скромным убранством камеры я стал действующей моделью «одноклеточной свободы». Раковой клеткой, изолированной от покорённого общества. Предметом для изучения степени её опасности для нынешней Системы управления народами России.
Но разве свобода бывает одноклеточно-внутриклеточной? Неужели тысяча подобных мне политсанов, заключённых в точно такие же наглухо запечатанные «соты» – это тысяча свободных людей? Разве мы не похожи на червячков? На расплод некоего полезного, но исчезающего вида больно жалящих пчёл, без которого Власть теряет интерес к жизни?
В той элементарной единице пространства внешней свободы, куда меня поместили инквизиторы, я, по их замыслу, должен неутомимой крысой – до полного изнеможения – бегать, ходить или ползать по замкнутому кругу, бормоча бессвязные слова и насылая на невидимых врагов проклятия.
Но может ли быть врагом миллионоликая Система, безумно возрождённая народами России от непреходящей тоски по рабству? Разве не на моих глазах под восторженное мычание толпы происходило постепенное восстановление и совершенствование адской машины партийно-полицейского государства? Разве не седовласые и осанистые бояре от искусства, разве не модные писатели с крысиным чутьём и не мои коллеги-журналисты ещё советской выучки, как вышедшие в тираж проститутки, приставали к поднимающей голову новой партийной номенклатуре, предлагая самые интимные услуги в подлом деле растления собственного народа?
Кому адресовать проклятия, если я сам – участник-соучастник и раб этой Системы?
Пусть мятежный, но – раб. С ярмом отведённой мне роли подопытной крысы. И с иллюзиями о внутренней свободе, тешащими самолюбие любого мало-мальски интеллигентного человека в России.
Что же мне остаётся, чтобы не сойти с ума на радость палачам?
Ничего, кроме иллюзий, бесконечного терпения и покорной памяти о прошлом.
***
Холодное утро в щелястом балагане Дим Димыча началось обыкновенно. Оно пахнуло махорочным дымом, керосином от зажжённой лампы, глухо закашляло голосом нового напарника и забрякало печной дверкой. Я тотчас же проснулся и услышал:
- Одного не пойму: как они тут зиму перекантовались?
Вопрос был явно не ко мне. Он и ответа не требовал, и, тем более, подробностей о нашей бессмысленно-героической борьбе за выживание в минувшую зиму.
Да и во все щели этого жалкого и тесного хотона уже дышала новая эвенкийская красавица.
Здешняя зима не обещала пришельцам ни мягкости, ни ласки, ни привычных русских забав. Днём она щедро дарила путнику ослепительную красоту и всепроникающий холод. А ночью – мертвящую ясность звёздного неба и полную определённость отношений: в обмен на тяжкую и мучительную жизнь-работу у таёжного костра она могла предложить только лёгкий и безболезненный сон-смерть в любом приглянувшемся месте, где обессиленный человек решил немного передохнуть.
После крепкого чая с деревенским хлебом и сливочным маслом, мы неспешно курили и обсуждали дальнейшее житьё-бытьё на ближайшие дни.
Разведка показала, что речной лёд недостаточно прочен, чтобы передвигаться по нему без риска, а потому мы не сможем добраться ни до незаконченного старого сруба на противоположном берегу Тетеи, чтобы его завершить, ни до ближайшего зимовья на Мандиките. Неизвестно, где сейчас Иван, но и он привязан к одному из своих зимовий по той же причине. И мы его не скоро увидим.
Нам остаётся построить лабаз для продуктов и снаряжения около того места, где относительно благополучно закончился «ледовый» поход. Там же придётся оставить на хранение израненный «ледокол». А уж потом, в зависимости от погоды, будем решать, что делать дальше. И, главное, даже не «что делать?», а где?
На моей части угодий есть всего одна жилая точка – «Нора». У Володи, если не считать этот балаган, где, конечно, ночевать всё-таки лучше, чем под открытым небом, тоже всего одна избушка. Но и она – неполноценная, так как стоит на границе нашей территории с участком Дим Димыча. С собаками там особо не разгуляешься и, в случае чего, без скандала на всю деревню дело не обойдётся.
Выбор невелик: либо мы идём на мою Верхнюю Пульваногну, спим у костра и строим избушку где-то в среднем течении речки, либо живём в этом балагане и доводим до ума будущее Володино зимовье. Работы с ним немного – сруб почти готов.
Напарник поскрёб бороду и сказал, что при любом раскладе сначала нужно прибрать продукты и лодку, а потом, пока морозы не прижали, идти на мою речку. Что хватит мыкаться по землянкам и вот таким балаганам – за добытых соболей здоровья не купишь.
На том и остановились.
К вечеру всё наше добро, исключая початую бочку с бензином, было поднято на нужную высоту и укрыто брезентом. Пробитая лодка нашла своё место недалеко от лабаза.
Вся работа обошлась без обсуждений и споров.
Продолжение http://www.proza.ru/2012/10/01/798