Повесть 12 из книги ТРУДНЙ ХЛЕБ П. Краснощеков.
Глава 5
ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ АЛЕКСАНДРОВКИ В БАЛЫКЛЕЙ
День первый.
С Владимиром Васильевичем Хлыновым мы решили проехать по местам его работы руководителем хозяйств. Надеялись встретиться с теми, с кем ему довелось работать, заодно и посмотреть происшедшие перемены в хозяйствах, за прошедшие десятилетия.
Александровка стала первой, куда мы и выехали. Я предварительно созвонился с фермером Осадчим Владимиром Васильевичем, попросил его найти, договориться о встрече с самыми старыми ветеранами труда в Александровке. С теми, которые ещё помнят своего председателя колхоза «Великий Октябрь» 1954-1961 годов В.В. Хлынова. И, конечно же, провести экскурсию по бывшему совхозу Александровский.
Было ясное весеннее утро, солнце поднималось над горизонтом, но уже к нашему удивлению хорошо прогревало нашу Заволжскую землю. Справа от асфальтированной дороги по зелёным полям, занятым уже настоящим подлеском мелколиственного вяза, паслось довольно большое стадо хозяйских коров, вдали, в метрах трёхстах сиротливо торчали несущие стойки хранилища удобрений, ядохимикатов районного аэродрома, бетонные плиты взлётной полосы были увезены в неизвестном направлении ещё в первые годы приватизации. Вдоль дороги тянулись километр за километром занятые многолетними сорняками поля, по которым ещё просматривались хозяйственные водоводы.
- Поля вроде бы орошаемые, а не заняты под овощи, арбузы?
- Поля числятся за районной администрацией, а не сданы в аренду из-за нехватки воды в конце водовода. Уровень хозяйственного водовода в конце несколько завышен, надо бы сделать ремонт, перепланировку, но кто же захочет вкладывать сегодня деньги в поля, которые завтра могут отдать в аренду другим, более «нужным людям»? Администрация, арендатор? Так и зарастают орошаемые поля который год сорняками и вездесущим вязом.
Слева в чеках бескрайними белыми полиэтиленовыми лентами были прикрыты от холодных ночных и утренних холодов нежные всходы арбузов, дынь. Где-то там под плёнкой раскатана капиллярная трубка для полива. По краям этих полей пристроились «бунгало» с печными трубами, в которых до осени будут жить хозяева с гастербайтерами из солнечного Таджикистана, Узбекистана. Рядом построены отапливаемые теплицы с рассадой помидор, перца, баклажан, здесь же вырыт небольшой водоёмчик для хранения воды для полива рассады. В основной канал вода ещё не подана, поэтому сейчас вода в них завозится водораздатчиками. Кое-где у канала уже установлены китайские мотопомпы с большими красными фильтрами для очистки воды, которая потом по пластмассовым распределительным трубам будет подаваться на поля. Дальше в поле, наполовину уже покрытого длинными лентами плёночных укрытий, медленно двигался трактор. Рядом с ним, монотонно взмахивая кетменями, шли два рабочих. Сзади за трактором оставалась белая лента узкой пленки, укрывшей борозду с уложенной капельной трубкой и засеянными в строчку семенами арбузов. Придёт время и живительная влага разбежится по трубкам с капельницами, давая жизнь пока ещё таким нежным и беззащитным от заволжских дневных суховеев и утренних холодов росткам арбузов, овощей.
- Новшество на поливном фронте – плёнкоукладчик. Раньше эту работу делала бригада рабочих в 8–10 человек, теперь работают 2-3 человека и скорость укладки увеличилась в два – три раза. Сейчас стали укладывать плёнку и под овощи. Сегодня уложат пленку, а дня через два, когда земля под пленкой хорошо прогреется, будут высаживать рассаду овощей прямо через плёнку, - пояснил я, хотя Владимир Васильевич об этом меня
и не спрашивал.
За корейскими полями виднелся посёлок Раздолье.
- А я ведь помню, что на этих полях росла кукуруза на силос, рядом с Раздольем был построен молочный комплекс, замечательный зерноток с большим хранилищем зерна, за Раздольем построили кирпичный завод, правда ни молочному комплексу, ни кирпичному заводу так и «не дали ума», не вывели на проектную мощность. А аэродром? Не пойму как сейчас ведут борьбу с саранчой? Да и химавиации сейчас, собственно говоря, в области уже и нет.
Он надолго расстроенный замолчал, а я не хотел его беспокоить, ему ещё предстояло за эти несколько дней расстраиваться и расстраиваться, повидать ещё более сущетвенное, более ужасное.
Мы перемахнули мост через оросительный канал и впереди показались Красные зори.
- Владимир Васильевич, в Красные зори будем заезжать?
- А чего туда заезжать? Мою мельницу ещё в 60-е годы закрыли и разобрали, не удивлюсь, что на дрова. А сад, что там закладывали, засох ещё в 70-е годы. Там, видимо, даже пеньков не осталось от яблонь, что с питомников Средней Ахтубы мы завозили. Не будем терять времени, поехали в Александровку.
Мы свернули на дорогу, ведущую в Александровку, асфальт сразу же стал «пожиже», пошли бесконечные выбоины, заплатки. Эту дорогу делало удивительно быстро Николаевское ДРСУ, но дорога так же быстро стала покрываться выбоинами. Её каждый год ремонтировали «латочно», но, видно, не в коня корм.
Справа от дороги раньше тянулись вдоль трубы-водовода корейские «халабуды» с печными трубами, над некоторыми из них в это время ещё поднимался лёгкий белесый дымок. Рядом с ними притуливались небольшие теплички с рассадой. Но.. ничего такого в этом году на этих полях нет. Остались брошенные туалеты, да рваные куски плёнки гонял и теребил по осиротевшим полям озорник ветер, да радовались появившемуся простору сорняки.
- Земля совхоза Александровский сдавалась в аренду корейцам?
- Сдавалась, но видно срок корейской эксплуатации этой земли вышел, и они перебазировались на свежую, ещё не отравленную землю.
- А земля? Что с нею будет.
- Лет на пять – шесть, а, возможно, и десять её переведут в богару под зерновые, может быть, и оздоровится она, а куски плёнки будут выпахиваться ещё лет 15 - 20 и разлетаться по округе. Но это земля уже не совхоза Александровский и даже не фермеров Александровки, это земля ЗАО «Семена», оно и сдавало её в аренду корейцам.
- Как же так случилось, что у земли сменился хозяин?
- Дело было ещё в засушливые 96 - 98-е годы прошлого столетия. Осенью совхозу сеять было нечем, не собрали с полей даже на семена, закупить семена не смогли – денег в кассе не было, а под будущий урожай ЗАО «Семена» дали только в конце сентября, когда уже уходили все сроки сева озимых. ЗАО согласилось дать семена с маржой в 100%. Но совхозники из 100 тонн смогли посеять только 30, остальные семьдесят начальство и их приближённые растащили по себе. На беду следующий год так же оказался засушливым, отдавать теперь уже 200 тонн было нечем, пришлось по условию договора отдавать технику, помещения отделения Красные зори. ЗАО «Семена» подсуетилось с пайщиками земельных долей у кого в аренду, у кого просто скупила земли этого отделения, а в результате оно полностью стало собственностью ЗАО «Семена». Но всё же, повезло жителям этого отделения, они хоть обеспечены работой на бывших своих полях, ведь у остальных бывших совхозников в другом отделении в настоящее время нет ни земли, ни имущественного пая, ни работы.
Мимо проплывают ухоженные поля фермеров, Волковой, Крютченко, Парчак, Лихолетова – Всё это бывшие земли бывшего колхоза «Великий Октябрь», затем совхоза «Волжский».
Проехали пруд, куда в восьмидесятых годах приезжали на рыбалку рыбаки из Быково, с соседних хуторов, не говоря уже о местных рыбаках. Сейчас он уныло серел многолетним сухим бурьяном.
- А вот здесь за прудом, когда-то, собственно говоря, у нас была плантация, покойные Питенко с моим тестем Крахмалёвым и женским звеном в 6-7 человек обеспечивали весь совхоз овощами. Интересно, а где в настоящее время александряне берут овощи к своему столу?
- Сами в своих дворах выращивают, другие на корейских плантациях в счет оплаты за подёнщину берут овощами.
Впереди перед Александровкой показался символ теперешней жизни, без которого не мыслима жизнь любого села в нашем Заволжье – православный крест высотой в 4 - 5 метров.
- Церковь разрушили, так хоть крест поставили, - с некоторым успокоением сказал Владимир Васильевич, сразу видно, что живут в селе православные люди.
- Сейчас в Александровке живёт больше половины мусульман: казахов, чеченцев, есть и турки.
- Да-а-а, дела-а, - только и сказал он в задумчивости.
Вокруг, сколько видит глаз, тянутся заброшенные и заросшие бурьяном земли влагозарядного орошения - ВЗО. Сколько не брали арендаторы эту землю, возвращали назад, промытая за время орошения земля не давала ожидаемой отдачи, а иногда даже и не возвращала затрат, да и вода из дренажных скважин была с повышенным содержанием солей.
Сразу же за крестом, стоящим у дороги, пошли кучи битого кирпича, лежащего вперемешку с битыми бетонными блоками, перекрытиями.
- А это что такое, здесь же были коровники, телятники…
Это руины от котельной.
- А ещё здесь были хранилища для фуража, кормозапарник, котельная. Это всё, что осталось от них.
- Ну и ну-у, - только и заметил он.
Мы въезжали в посёлок. Здесь-то нас и встретил наш добровольный экскурсовод, местный фермер Владимир Васильевич Осадчий.
- Павел Федорович, с двумя ветеранами я договорился о встрече.
С Чумаковым Иваном Александровичем 1930 года рождения, он в колхозе тогда работал трактористом и Бондаренко Александрой Васильевной 1928 года рождения в то время работала зоотехником.
- Бондаренко это не Белоусова Шурочка.
- Она, это моя тётя. Помнит многое и рассказывает хорошо.
- А мы с нею сразу после войны учились в Быковском техникуме. Помню её тоже хорошо. Давай сначала поедем к Ивану Александровичу, его я плохо помню, а потом уже к Шурочке.
* * *
ТРУДОВЫЕ БУДНИ ДЕТЕЙ ВОЙНЫ
Чумаков Иван Александрович в 1930 году родился в селе Александровка, всю свою жизнь прожил в ней, 55 лет официально работал на полях колхоза, затем совхоза и на сегодняшний день он самый старый механизатор, кто как не он может рассказать о тех годах становлении хозяйства, развития села за время его жизни. Сейчас живёт со своей супругой в том же небольшом домике в две комнаты, причём одна из них является одновременно и прихожей и кухней. Этот рубленый дом поставил ещё его отец Александр Чумаков перед своей свадьбой, давным-давно, когда ещё и колхозов не было, когда село было раза в три больше, чем сейчас. Когда в селе ещё работала паровая мельница, когда ещё махала крыльями ветряная мельница, когда церковный колокол ещё собирал прихожан к заутренней, и с окрестных хуторов ещё не разбежались настоящие крестьяне, настоящие хозяева земли – те, кто её обрабатывал, холил и лелеял её, нашу землю-матушку.
Пробежало с того момента без малого девяносто лет, почти век минул с его волнениями и тревогами, бедами и радостями и вот уже его сыну Ивану перевалило за восемьдесят. А отцовский дом стоит, и село стоит, за эти восемьдесят с лишним лет не очень-то многое изменилось. В село провели электроэнергию и газ, теперь в домах освещение, радио и телевизоры, мобильные телефоны имеются в каждом доме. Газовое отопление тоже почти в каждом доме, стало жить намного легче, особенно пенсионерам, к селу подвели асфальтированную дорогу – ежедневно в любую погоду ходит в райцентр автобус, построили двухэтажную просторную школу - не надо детей отправлять в интернат Кисловской школы. Но…всё это или почти всё было построено, проведено за годы Советской власти, за последние двадцать лет реанимации капитализма, проведена газификация жилых домов за счет средств самих жителей, да вот прокопаны ещё с осени глубокие траншеи по улицам села для замены сгнивших труб водопровода по федеральной программе «Чистая вода».
Мы подъехали к калитке Чугуновых так, чтобы старому председателю не вылезать из машины, не красоваться ему на своих костылях. Остальные уселись на табуретах рядом.
- Что же это вы Владимир Васильевич на костылях?
- Жизнь, Иван Александрович, бьет кого по голове, кого по сердцу, а вот меня по ногам ударила, теперь я без костылей и никуда. Да и тебя, я вижу, она не обошла, один единственный зуб оставила.
- Не только нас Владимир Васильевич она зацепила, но и всю нашу жизнь превратила в ни во что. Я 60 лет работал в колхозе, затем в совхозе, с детства голодал, с детства надрывался на колхозных полях. Вроде бы в 60-70 годах стали жить как люди, получали зарплаты, отпуска, ездили в дома отдыха, пенсии стали получать, по сути, по жизненному уровню стали жить не хуже, чем рабочие в городе. Совхоз неплохо обустроился, техника, орошение, животноводство. И вдруг, - бац! Перестройка, демократизация, приватизация, ваучеры, залоговые аукционы, не к ночи будь они помянуты. 20 лет куда-то нас вели и оказались мы у разбитого корыта. Здрасте вам, у нас снова капитализм!
- Иван Александрович, что же сделано за эти последние двадцать лет в Александровке?
- Павел Фёдорович, я уже давно на пенсии и плохо знаю, что сейчас происходит у нас в Александровке. Думаю, на этот вопрос лучше ответит Володя Осадчий он уже почти пятнадцать лет фермерует на полях бывшего нашего колхоза, косит сено в нашем лимане. А мне бы хотелось вот поговорить со своим одногодком, нашим председателем.
- Хорошо, Иван Александрович.
- Владимир Васильевич, а я ведь помню, как вы приехали на отчётно-перевыборное колхозное собрание. Я тогда работал трактористом в бригаде Бадаква, в то время мы с напарником в кузнице ремонтировали сцепки борон. Помню, был ты молодой, худой и длинный, в офицерском кителе, мой одногодок. Вначале я сомневался, что «потянешь» колхоз, но когда ты рассказал о своём военном детстве, о работе в своём детском звене в военные годы – я уже не сомневался, что «потянешь». Как же похожи наши с тобой военные годы.
- Иван Александрович, расскажи о своём военном детстве, я сравню со своим детством, а Владимиру и Павлу интересно будет послушать.
- Да с Владимиром мы работали бок обок почти тридцать лет, и о тех годах я частенько рассказывал, ему, наверное, и неинтересно будет?
- А сколько времени уже прошло, многое уже и выветрилось из памяти. Я, Иван Александрович, то же послушаю вас с интересом, - попросил Осадчий.
- А у меня до сих пор в памяти стоят те года, года потерянного детства, и не только моего, в наших колхозных бригадах летом работало до тридцати пацанов и девчат в возрасте 11-13-14 лет. Старше 14 лет переходили работать уже официально, пацаны трактористами, скотниками, девчата доярками, телятницами, словом, становились постоянными работниками колхоза. Но это будет потом, а тогда в 41-м…
- Иван Александрович, начни с начала войны, - попросил Владимир.
- Война. Помню, что машина, едущая из села Сталино обязательно привозила нашим колхозникам повестки о призыве в Армию. На следующий день мы провожали очередную партию наших старших братьев, отцов и даже дедов на фронт. Заплаканные лица наших матерей, озабоченные лица старших мужчин, наигранная беззаботность на лицах молодых парней, уходящих на фронт. Но у всех мысль была одна: «я скоро вернусь, обязательно вернусь, ждите».
В первый год войны меня уже в конце июля приставили к быкам с рыдваном – возить к скирдам скошенную хлебную массу. После жнейки на жнивье оставались длинные ряды кучек, их-то и грузили в рыдван, я вел быков между двух рядов, а две женщины вилами кидали в рыдван, третья наверху раскладывала, трамбовала, чтобы колосья не терялись по дороге. Женщины загружали следующий рыдван, пока я вёл своих быков с рыдваном к месту стогования хлебной массы. Стога ставили по десять – пятнадцать штук невдалеке от поля. Здесь уже я держал быков, а четыре – пять колхозниц разгружали прямо из рыдвана и стоговали. В сентябре я снова водил быков – перевозили зерно от комбайна «Сталинец» в тачанках, в Александровке их почему-то называли фургонами. Трое наших ребят, не намного старше меня, из стога перекидывали хлебную массу в приёмную камеру комбайна. Солома из комбайна выдувалась и уносилась ветром далеко назад и её никто не стоговал. Тогда соломой скотину ни в колхозе, ни на частных подворьях не кормил, всем хватало прекрасного лиманного сена.
В двух ящиках каждого фургона зерно перевозилось на колхозный зерноток, я выгружал зерно на весы, подвешенные на огромной треноге. В чашу рычажных весов насыпалось четыре пуда зерна, весы уравновешивались, поворачивались в сторону бурта и высыпалось, я снова насыпал в чашу ведром из ящика зерно.
Зерноток в это время был похож на муравейник. На нескольких ручных зерноочистительных веялках работало по 8-10 девчат, женщин на каждой, другие ворошили зерно в буртах, с другой стороны бурта зерно засыпалось в мешки и на телегах отправлялось в колхозные амбары, с другого бурта в конные фургоны засыпалось насыпью зерно и отправлялось в Быково для сдачи государству. По сути, все население Александровки, включая и грудных детей, были здесь, грудные дети тихо посапывали у работающих мамаш за спиной. Никого особо не приходилось подгонять – все старались как можно скорее убрать урожай под крышу, в закрома. Все знали народную поговорку: «Не тот урожай, что в полях, а тот, что в закромах».
Зимой мы, детвора, собирали по дворам в курени пустующих, заброшенных подворий золу. Перед весной ещё по морозу развозили на телегах и разбрасывали её по полям – вносили удобрения.
Ранней весной всех подростков раскрепили по двум полеводческим бригадам, с наших улиц за ериком все подростки попали в бригаду Грянченко, он у нас был пришлый, его прислали из района уже после начала войны. Для жилья нам сделали деревянный вагончик на санях, внутри сделаны двухъярусные нары, была и небольшая печка-буржуйка, сделанная из столитровой бочки. Утром в начале апреля мы с теплыми вещами, одеялами и матрацами собрались у вагончика заняли себе спальные места, причём девчатам отдали нижние нары, а пацаны заняли верхотуру. Так в вагончике трактор и потащил нас в бригаду, она располагалась в 14 километрах от села. На стане были загодя вырыты землянки, сделаны летние лапасы, Над летней печкой для варки пищи и длинным столом с врытыми в землю лавками для сидения была сооружена соломенная крыша. Вместе с нами в бригаде постоянно жили, работали и взрослые рабочие – наши матери, тёти, были даже бабушки. Старшей над нами – подростками назначили повариху тётю Машу Шаповалову. Частенько за столом шалунам попадало от неё половником по лбу. Но мы не обижались, это же в целях воспитания и зря никогда никому не доставалось.
Бригадир будил нас рано, в 4 часов утра, спать хотелось - просто жуть, а он стягивает нас с постелей и гонит на завтрак. Поднимал нас на работу словами НАДО и ВОЙНА. Есть ещё не хотелось, так мы по десять кругов вокруг вагончика бегом пробежим, ополоснёмся холодной водой, аппетит и приходит.
Весной 1942 года меня поставили уже погоняльщиком быков к Марии Крахмалёвой пахать землю под посевы. Впереди в упряжке тянул лямки верблюд, позади него в огромном ярме шли два рабочих быка, они тянули двухкорпусный рычажный плуг на трёх небольших железных колесах. Тётя Маша за две рукоятки сзади придерживала его, контролируя и регулируя процесс вспашки.
- Цоб борозду, цоб борозду, - время от времени покрикивал я на своих подопечных, а иногда и замахивался на них длинной палкой. Но верблюда я никогда палкой не бил – боялся этого своенравного и гордого огромного животного. Если он обидится, то постоянно будешь ходить оплёванным его жвачкой.
От меня требовалось, чтобы верблюд и быки шли ровно вдоль борозды, а не сворачивали в сторону пощипать на ещё не вспаханной земле молодую травку. Следом за нами и впереди нас шли упряжки с плугами, погоняльщиками которых были мои закадычные друзья Вася Хуртин, Яша Соколов, Вася Трегубов. Саня Бондаренко.
С Марией Крахмалёвой мы пахали почти четыре недели, следом на быках нашу пахоту бороновали Коля Бондаренко, Федя Осадчий, Вася Бондаренко.
Мы ещё пахали, а ранее вспаханные поля уже начали засевать, старшие женщины вперемешку с девчатами, пацанами. С мешками наперевес стройным рядом они шли по полю равномерно разбрасывали зерно. Иногда оттуда весенний ветерок доносил слова песни. Чаще всего это были протяжные украинские песни, а иногда были и современные про синий платочек, о трёх танкистах. Наша бригада управилась с севом и переходила на сенокос. Наконец-то мы вернулись домой, встретились с родными, помылись в бане, отдыхали целый день!
И снова подъём в четыре утра, в половине пятого телеги ехали уже по улице, собирая нас, некоторые выехали ещё раньше на рыдванах в лиман. Он начинался почти сразу за околицей. Лиман во время сенокоса представлялся развороченным ульем. Считай всё население Александровки от мала до велика было здесь. И у каждого было своё дело. Большая часть девчат, женщин скирдовала сено, пацаны – подростки управлялись с техникой, со скотиной. Впереди всех работали конные косилки, На них работали пацаны постарше. Стрекочущие косилки валили на землю толстый пласт лиманной духмяной травы. С отставанием на день конными граблями подвяленную траву собирали в валки, на них работали пацаны годом помладше, а иногда и девчата. Еще через день-два уже сено в валках сгребали в стожки и подтаскивали его к месту стогования деревянными волокушами. В волокуши были запряжены по паре быков с каждого конца. Быками управляли пацаны еще младше. В тот год мы Яшкой Соколовым работали на одной из волокуш. Подтащив стожок к стогу, мы разворачивали быков и шли за следующей порцией сена. Стожок тут же вилами женщины, девчата забрасывали на стог, у каждого стога работало по 10 – 15 человек с каждого торца. Одновременно в лимане стоговалось по 3 – 4 стога. В другом месте стожки грузили в рыдваны и увозили к скирдам у МТФ и ОТФ. Погоняльщиками верблюдов на рыдванах тоже были из младших пацанов. В конце сенокоса наш лиман становился похожим на город, где стога казались нам двухэтажными домами, а весь скошенный лиман представлялся нам зелёным стриженым городским газоном. В тот год мы застоговали в лимане 160 стогов.
Закончили сенокос, а уже и уборка на носу. Снова мы на своём полевом стане, снова спим на двухэтажных нарах и едим, тёти Машин кулеш с дымком, а иногда бывало, что там попадались и жиринки.
На уборку меня поставили на пароконную жнейку кидальщиком, погоняльщицей поставили Лиду Никуйко. Кидальщиком до войны обычно ставили мужчин, но идёт война и нас 12-летних пацанов в колхозе уже считают за мужиков.
Сегменты косы стрекочат в пальцах сенокосного бруса, крылья мотовила укладывают скошенную хлебную массу на забрусную площадку, а уже вилами я сдвигаю массу на край площадки. Когда там собирается масса под самое мотовило, я сдвигаю её и сбрасываю на землю. Снова набираю порцию скошенной массы и снова сбрасываю с площадки, так 4-5 часов до обеда, перед обедом солнце нещадно палило, от работы и жары устали даже лошади. На вчерашних рядках подвяленные порции хлебной массы женщинами грузились в рыдваны и увозились на стогование. К концу дня я уже просил Лиду ехать чуть помедленнее, чаще останавливался на концах загонки якобы почистить косу, хотя она и не особо забивалась.
Моих силёнок на весь день явно не хватало для такой работы, всё же мне было всего 12 лет. Но с каждым днём я привыкал к тяжелой работе.
Вот уже и косим последнее поле, после уборки бригадир обещает дать всем нам выходные, целых три дня. Для себя я планирую все эти три дня проспать дома, сил уже не было никаких. Но отдыхали мы всего два дня, а на третий бригадир стал нас собирать на обмолот.
- ВОЙНА, хлопцы, немец прёт к Сталинграду, фронту нужен хлеб. НАДО, хлопчики, НАДО.
В бригаду притащили комбайн, надо молотить стога, отвозить зерно от комбайна, работать на зернотоку, закладывать на хранение зерно и вывозить его на сдачу государству. Трёх пацанов поставили к комбайну, а пять, в том числе и меня бригадир отправил на зерноток закладывать в амбары семена.
К нам прибавились ребята с другой бригады, стало нас десять человек и две конные телеги. С семенного бурта мы засыпали в мешки по пять неполных вёдер, их грузили в телегу и везли к амбару. Там с телеги мешки носили в амбар и высыпали. Сначала было почти и не тяжело, но когда в амбаре закрыли основные двери, а мешки надо было носить по боковой лестнице на чердак и оттуда сверху высыпать – это был просто ужас. Стали насыпать только по четыре ведра, легче вроде бы, но ведь и силы у нас не железные, чтобы целый день таскать мешки. В глазах к обеду и перед вечером уже начинали летать и круги, и метелики, и ещё чёрт те что.
Глаза страшат, а руки делают, амбар потихоньку полнился ячменём, заполнили один, начали засыпать в другой.
Тут у меня и впервые стало давить в животе. От подъема непосильной тяжести у меня стал опускаться желудок. Взрослые посоветовали в перерывах ложиться, а ноги поднимать выше головы. Помогало, боли уходили, но работать-то надо было. Работу не бросишь.
Ещё весной 1942 года мы с Васей Хуртиным в конце пахоты, решили на ночь сбегать домой помыться и переодеться. Перед ужином мы и дунули, а что, всего 14 километров, полтора часа и мы дома. На нашу беду вечером в бригаду чёрт принёс уполномоченного «Молодайко». Так он за нами гнался почти до самой Александровки. У самого села, мы от него всё же оторвались. Вечером помылись, поели, а в три часа утра за нами приехал бригадир Грянченко и нас забрал в бригаду. Простоя и прогула у нас не было, но уполномоченный говорил, что если бы догнал тогда нас, расстрелял бы на месте, как дезертиров трудового фронта. Что же, такая дисциплина, такие порядки тогда были. Война.
После работы на зернотоку Бригадир меня направил на зиму в плотницкую. Мне предстояло учиться плотницкому делу у моего крёстного дяди Коли Бадаква.
Я с раннего детства дома приглядывался к работе отца, бывал на работе у него в плотницкой. Дома помогал пилить, стругать, поэтому топор, пила и молоток были привычны для моих рук.
С дядей Колей мы сразу начали выполнять военный заказ – три фургона. На первом фургоне я просто поддерживал, подносил, подавал. Словом, приглядывался. На втором фургоне я уже делал простые заготовки, выполнял грубые работы топором, забивал гвозди, на третьем я уже был настоящим подмастерьем. Мы сделали три фургона, женщины его покрасили зелёной краской, конюхи в колхозном табуне выбрали и обучили три пары лошадей, из Быково привезли сбруи и фургоны отправили своим ходом в военкомат. А нам в плотницкую поступил очередной заказ ещё на три фургона.
В конце октября наш бригадир собрал всех бригадных пацанов и ранним утром по первому морозу мы ехали сеять горчицу. С сумками через плечо ровным рядом мы шли по мёрзлому полю и щепоткой засевали поле горчицей. Хотя и лёгкий был морозец, но со степным даже и лёгким ветерком легко пробирался под нашу одежонку, пальцы уже отказывались гнуться. На конце поля бригадир от кресала и трута зажигал нам костерок, у которого мы недолго отогревали пальцы, затем снова за работу. К обеду мороз ослабевал, становилось немного теплей, а от этого и веселей на душе, но, к сожалению, грязь налипала на нашу незатейливую обувь.
Отсеялись в бригаде, и я снова вернулся в плотницкую, теперь уже до весны.
Весной 1943 года я снова работал в своей бригаде, мне уже шёл тринадцатый год, а многим моим друзьям шёл четырнадцатый. Они поехали учиться на трактористов в Николаевку или пошли в скотники, девчата ушли на ферму телятницами, а к нам в бригаду пришли новенькие, младшие ребята и девчата. А мы теперь были старшими в бригаде, работу уже знали, втянулись в неё, и она нам уже не казалась такой тяжёлой как раньше.
Весной меня уже поставили за плуг, на сенокосе работал на косилке, в тот год впервые зерновые убирали в нашем колхозе комбайнами, а в 1944 году уже больше половины полей вспаханы тракторами, тяжёлой работы в бригаде вроде бы становилось немного меньше, но прибавилось количество полей, обрабатываемых нашей бригадой. Словом, работы меньше никак не стало, всё так же мы работали от зари до зари.
- Иван Александрович, а вас, ваших ребят наградили в 1946 году медалями «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 г.г.»?
- Нет, не наградили, видимо наше колхозное начальство посчитало наш недетский труд во время войны просто детской забавой, а, возможно, стыдно было за использование детского труда в колхозе. Больше того, сейчас обещают какие-то льготы, прибавки к пенсиям детям войны, но к ним относят только тех, кто родился во время войны. Получается, что во время войны мы были не детьми, а взрослыми? А с другой стороны мою работу до 16 лет так и не включили в мой трудовой стаж, пять военных трудовых лет я и мои друзья потеряли в стаже. Получается, нас трижды обидели.
Э-эх прибавили бы пенсию, - я бы зубы себе вставил, - он надолго замолчал, отвернувшись от нас, его немного трясущиеся руки достали из кармана измятый платочек, но он им так и не воспользовался.
* * *
Мы проехали по селу, по тем местам, где ещё не так давно стояли производственные помещения, двухэтажные жилые дома. Руины от коровников и телятников мы уже видели при въезде в село, в центре села мы осмотрели место от целого квартала двухэтажных жилых домов, двухэтажной конторы совхоза, в настоящее время здесь осталась высокая кора мусора да битых кирпичей. Только эта гора и напоминала об этом квартале двухэтажных домов. Поодаль ещё стояли стены общественной бани. За околицей виднелись торчащие бетонные стойки животноводческих помещений, а за северной околицей от складских помещений МТМ и мехтока и вовсе - ничего не осталось.
Эти стены - остатки от общественной бани.
Дорога в никуда.
Здесь было одно из лучших в районе
совхозным МТМ.
Останки от зерноскладов и крытого мехтока.
С каждым новым объектом настроение бывшего председателя колхоза ухудшалось, у него не было слов для обсуждения этой разрухи.
- В Сербии после американской бомбардировки меньше было разрушений, чем здесь. Но там, собственно говоря, хотя бы всё сделал внешний враг, а здесь… выходит, что мы сами враги себе…? Неужели такая разруха по всей стране? Да-а, дела-а.
- Дурное дело не хитрое, тем более что власти не запрещали, а наоборот советовали: обогащайтесь, мы обогащаемся и вам не запрещаем. Тащили все, и мне немножко досталось, - признался Осадчий. – Такое дело, знаешь, как затягивает. О-о-о! Соревновались, кто больше упрёт из колхоза.
- Владимир Васильевич, а вот мне на ум пришла такая мысль, это как же надо было ненавидеть свой совхоз, чтобы снести его до основания, нет, снести его вместе с фундаментом?
- А что ты хочешь, ведь почти шестьдесят лет колхозы и совхозы были, собственно говоря, государственным инструментом отъёма результатов крестьянского труда, принудительного тяжёлого почти рабского труда. Помнится, в революцию так рушили барские усадьбы.
- Такое уже случалось в нашем Заволжье и раньше, когда трёхсотлетнее Монголо-Татарское иго развалилось, их красавицы – столицы на нижней Волге были тоже разрушены до основания, так что сейчас даже их местонахождение документально неизвестно.
- Ну, ты и сравни-ил!
- А что, похоже.
* * *
ЦЕРКОВЬ
Объехав село и его окрестности, в полном молчании мы подъехали к высокому серебристому тополю, единственному в Александровке и крайне редко встречающегося у нас в районе. Под тополем валялись там и сям бетонные обломки от церковного фундамента и его цоколя.
- Узнаю место церкви Александра Невского. В моё время она стояла, хотя и использовалась не по назначению, под хранилище зерна, но она всё же, стояла. Здесь где-то и колодец был, наверное, уже и мусором засыпали.
Серебристый тополь – ровесник церкви.
Такой была Церковь Александра Невского. Но кованой ограды уже нет.
Только по серебристому тополю, что и сейчас растёт на заброшенном пустыре, да по бетонным обломкам прямо в центре села ещё можно определить место, где когда-то красовалась церковь Александра Невского.
- Заедем теперь к Александре Васильевне, - предложил Осадчий.
Так же подъехали прямо к калитке ее дома.
- Ба-а-а, да в этом же доме я с семьёй жил сразу после свадьбы и до переезда в Кислово. Дом ничуть не изменился, только построена во дворе новая летняя кухня.
- Да, Владимир Васильевич, вы как уехали в Кислово, его отдали нам, так с тех пор здесь и жили семьёй, а сейчас вот живу одна. Муж умер, а дети разбежались по своим семьям, - подтвердила хозяйка дома.
А.В.Бондаренко (Богатырёва).
- Александра Васильевна, мы хотим вспомнить то время, когда у нас работал председателем Владимир Васильевич, - попросил наш экскурсовод.
- Знаешь, Володя, мне больно вспоминать то время, да я как-то Владимиру Васильевичу уже рассказывала о своём военном детстве, лучше я вспомню о нашей церкви, об истории нашего села, о наших людях. Вспоминать это тоже больно, но немного не так.
На звон колоколов нашей церкви съезжались и сходились на молитву прихожане всей округи. Именно по имени церкви Александра Невского и переименовали деревню Кукуривку в село Александровка. Я, Александра Васильевна Бондаренко, на данный момент самая старшая по возрасту в Александровке и от старых людей знаю, что церковь перенесли из Николаевки, когда там на её месте решили построить каменную церковь Никольскую. А богатый житель Кукуривки, у которого длительное время болел сын, в 1795 году взял на себя обет перед богом перевезти и собрать эту церковь в своей деревне. Но сын так и не выздоровел, вскоре и умер, видно грехи были несоразмерно велики. А церковь он всё же перенёс в свою деревню. Строили её несколько лет, строили всем Александровским миром. В некоторых источниках указывается, что она построена в 1799 году, в других источниках в 1808 году. Но одно ясно, это была Николаевская церковь чудотворца Николая, построенная в 1747 – 53 годах. Она была разобрана, а на её месте построен каменный большой красивый храм. Храм остался с именем своей предшественницы, а собранной в селе Кукуривка церкви дали имя святого Александра Невского. При строительстве рядом с церковью по церковной традиции был посажен серебристый тополь, вырыт колодец с бетонными кольцами, Вокруг церкви была железная ограда с кирпичными столбами, на которых были установлены фонари. Ограда была с таким же рисунком, как и решётки на окнах. По великим праздникам к ограде зажиточные прихожане вязали пожертвования: овец, лошадей, коров и даже верблюдов. Вокруг церкви был посажен яблоневый вперемешку с грушами сад.
В Кукуривке жило много зажиточных людей, они строили большие рубленые дома, а своё состояние они сделали на животноводстве, ведь вокруг Кукуривки были обширные, богатые пастбища, рядом был большой лиман Пришиб с прекрасными кормами. Но некоторые лихие селяне, чего греха таить, промышляли ещё и конокрадством. Табунами они угоняли у киргизов лошадей, угнанный табун некоторое время стоял на отстое в лимане, в многочисленных падинах у Кукуривки. А дальше отстоявшись в схронах, его гнали на продажу в Царицын, Камышин. Если табун попадал в Кукуривку, то говорили, что табуну пришло «ку-ку», что означало - его не найти. Отсюда, наверное, и название деревни Кукуривка. Все в округе знали, если надо купить лошадь недорого – езжай в Кукуривку. Не брезговали конокрады и воровством овец, загнанная отара овец в камышовые заросли лимана была навсегда потеряна для киргиза. Потом, потом шли в церковь замаливать свои грехи, отчисляя законную десятину церкви, вязали анонимные пожертвования к церковной ограде.
Справедливости ради надо отметить, что кочевники киргизы то же испокон веку в Заволжье промышляли угоном скота, именно для защиты и обслуживания солевых караванов и создавались на солевом тракте умёты. Много позже, когда соль пошла с озера Баскунчак на Царицын, умёты (братьев Крахмалей, Трегубова, Чумакова, Осадчего, Вакуленко, Коцаря) стали объединяться, селиться вместе при больших лиманах, колодцах. Так и возникла процветающая тогда деревня Кукуривка.
До революции село было намного больше и очень зелёное, воды здесь хватало и подземной, и весенней – шесть оврагов собирали со всей округи талую воду и заливали ею лиман Пришиб. Но много воды из него сбегало в лиман Могута, расположенный на 5 – 6 метров ниже по уровню. Тогда Александряне вручную увеличили на двести метров дамбу, отделяющую Пришиб от Могуты. От этого площадь их лимана увеличилась почти вдвое.
До революции и до войны Александряне никогда не кормили свой скот соломой, даже ячменной, прекрасного лиманного сена всегда хватало всем, часто ещё и продавали излишки.
Оставшиеся стога в Пришибе на зиму к весне полностью не забирали, всегда оставалась испорченная подложка толщиной 10 - 15 сантиметров. Весной эта подложка плавала по лиману, а на них гнездилась водоплавающая птица, на сыром берегу кладки своих яиц устраивали чайки. Женщины частенько ходили на охоту в лиман вместе с мужчинами, пока те охотились на утку, что было и незаконно, но некому было запрещать, женщины собирали яйца на плавающих островах. На каждом островке было по восемь-десять гнёзд. Причём, собирали только свежие, их проверяли здесь же, яйцо опускали в воду, если оно тонуло, значит, яйцо свежее, а если плавало, то его клали назад в гнездо. Вечером из лимана возвращались с битой уткой и корзинкой утиных, чаечных яиц. Словом, лиман кормил и скотину александрян и их самих.
В революцию, затем в гражданскую войну, в смутное время военного коммунизма многие зажиточные люди Александровки своевременно покинули свои дома и уехали в неизвестность, а оставшихся насильственно выселили после, уже в коллективизацию.
Крахмалёва Алексея с семьёй выслали в Карлаг, они так там и остались жить, Крахмалёва Ивана, имевшего двухэтажный дом с большим садом на месте, где потом построили МТФ, выслали в Сибирь, семья Коломыйченко своевременно сбежала за границу. Загодя, почувствовав неладное в нашей стране, выехала семья Пархоменко, бросив и хутор, и сад. В то время многие хутора остались без хозяев, их стали грабить, и грабили не приезжие, не-ет, грабили свои же сельчане. Банда Хуртина, промышлявшая разбоем вся целиком состояла из местных жителей.
Дома зажиточных сельчан, а их было более сотни, долго ещё стояли с заколоченными окнами. Использовались немногие дома, поповский дом под сельский совет, церковная сторожка под избу-читальню, заняли дом под почту, медпункт, правление колхоза, церковь определили под хранилище зерна, в некоторые дома заселили многодетные семьи, а остальные… остальные дома в тридцатые годы разобрали, а брёвна сожгли в ямах. Для колхозной кузницы нужен был уголь.
В Александровке была и своя паровая и ветряная мельница, муку мололи здесь же, а располагалась паровая мельница там, где располагались ещё недавно зерноток и зерносклады. Ветряная мельница стояла недалеко от могилок. Яма от её фундамента и сейчас ещё просматривается там. Принадлежала она Яковенко Тимофею, моему деду по материнской линии. В работниках у Яковенко был молодой парень Миша из семьи Вакуленко. Однажды осенью налетел ураган, ветром сорвало два крыла, помощник мельника Миша пытался остановить мельницу, но одно из крыльев зацепило его за развевающий верблюжий шарф. Парня за этот шарф подняло на высоту, там он и удушился. А мельница работала вплоть до коллективизации, с началом коллективизации семья Яковенко переехала в Николаевку. Мельницу больше никто не смог запустить и, скорее всего, её постигла участь тех домов, что сожгли в ямах на уголь для колхозной кузницы.
Перед коллективизацией скончался батюшка церкви Александра Невского, его прихожане с почестями похоронили в церкви сбоку у амвона, где он длительное время нёс службу, похоронили вместе с золотым крестом в руках. Не прошло и недели лихие люди вскрыли могилу и забрали золотой крест. Многие прихожане в случившемся видели недобрый знак. Так оно и случилось. Вот уже почти век потревоженный батюшка не может простить своих слабоверующих прихожан. Но они всё никак не могут понять знаки, посылаемые им с небес их батюшкой.
В Александровке да ещё в Быково остались единственные церкви во всём Заволжье. В Быково церковь была занята под клуб, а в Александровке церковь устояла удивительным образом в воинствующем атеистическом 20 веке. Кроме как чудом, сотворившим их небесным защитником, этого не объяснишь. В других местах начались строиться и открываться церкви на пустом месте, в Николаевске, Кислово, намного позже в Балыклее. Батюшка ждал в сохранившейся александровской церкви своих прихожан с покаянием, но они так и не пришли.
В шестидесятые годы батюшка дал им ещё один шанс. Совхоз Александровский стал бурно развиваться, строиться производственные комплексы, жилые дома, школа, баня, детский сад. Он надеялся, что прихожане вспомнят о своей вере и придут в церковь. Но как только в 1986 году сверху пришло разрешение на её снос, приезжий директор совхоза В.Т Монахов с прорабом Квентель пригласили с Камышина четырёх иноверцев, которые тракторами и развалили церковь на глазах молчаливых жителей. Хорошо ещё, что не дали спилить на дрова церковный серебристый тополь. Простояла церковь в Александровке около200 лет, да в Николаевке почти полвека, получается, ей тогда было почти 250 лет!
А церковь? Церковь неразумные прихожане в одночасье по брёвнышку, по плахам, растащили по домам, вторично потревожив вечный покой своего небесного покровителя. И теперь в центре села, у высокого серебристого тополя красуется мусорная свалка, бетонный колодец с ключевой водой так же забит мусором. Рядом, стыдливо отвернувшись, расположились символы нашей новой жизни: администрация поселения (не села, не деревни – поселения) Александровки, памятник погибшему герою-односельчанину в междоусобной нашей войне, магазины, игровая детская площадка, а через дорогу и сельский клуб с современной крытой танцплощадкой, а их мусор сбрасывается на святое место. Именно мусорная свалка, да ещё верный серебристый тополь теперь остались надгробием батюшки. По всему видно, что не скоро дождётся батюшка покаяния своих прихожан.
Но мусорная свалка красуется не только на месте церкви, в мусорную свалку превратились все дела слабоверующих жителей села Александровки.
Неужели поэт прав, и именно о жителях нашей Александровки говорил: - «…Не созидать – разрушать мастера…», - с болью в сердце закончила свой печальный рассказ Александра Васильевна.
Как же не хочется верить, что российское село погибает без направляющей и указывающей железной руки, но ведь могли без неё селяне сообща, всем миром строить церковь, строить дамбу на лимане. Почему же сейчас все закрылись в своём маленьком семейном мирке, каждый у своего ящика-телевизора, а некоторые уже и у компьютера с Интернетом, каждый в отдельности стремится выжить в нашей сумасшедшей жизни. Но ведь не получится, именно в общем сельском мире тысячу лет выживало, жило и развивалось российское село… и Кукуривка – Александровка в том числе. Разобщенность, самоустранённость сельских жителей и ведёт к постепенной гибели села. Молодёжь разъезжается, детей становится меньше, в старших классах осталось всего 4-5 учеников. Значит скоро закроется десятилетка, а там и медпункт, почта, библиотека, клуб… Всё? Неужели впереди маячит скорбный конец селу? Как же не хочется верить в это.
* * *
ОГОНЬ, ВОДА И МЕДНЫЕ ТРУБЫ
Мы уже начали прощаться с Александрой Васильевной, с Владимиром Васильевичем Осадчим - нашим экскурсоводом, а он вдруг сказал:
- Владимир Васильевич, а я ведь помню вас. В 1955 году мне исполнилось всего пять лет, но это событие врезалось мне в память навсегда.
Осадчий Владимир Васильевич
Мой отец помощник бригадира, тракторист из второй бригады Василий Иванович Осадчий на тот момент пас рабочих быков вместо моей матери севернее Александровки, почти на границе с николаевским колхозом. Стадо быков было не столько большим, но они все были старыми и, можно сказать, себе на уме. То пасутся весь день на одном месте, а то вдруг не удержишь на месте.
- Я частенько на лошади заворачивал стадо, подменял мать или отца на час, а то и до вечера. Лошадь была смирная, когда надо мне залезть на неё, она ложилась, ждала, когда я сяду в седло, а чаще и без седла. Словом, мы с нею дружили. Отец после обеда оставил меня пасти, а сам пошёл к мастерской ремонтировать трактор СТЗ. Часа два быки паслись мирно, но потом вдруг пошли в сторону дороги, ведущей с Николаевки на Красноселец и далее в Зону. На меня и мои действия они ровным счётом не обращали никакого внимания, словно я был для них пустым местом. Они уже приблизились к дороге, я с кнутом носился от одного края стада к другому – ничего не помогало. А за дорогой располагалась бахча соседнего колхоза. Что делать? А быки уже хрумкают сочные ещё розовые арбузы. Прибежал сторож бахчи, бригадир.
- Чьи быки?
- Мои.
- Чьи мои?
- Колхоза «Великий Октябрь».
- Так, гоним быков на баз, а ты езжай за председателем, будем составлять акт на потраву.
- Я поскакал домой к отцу, отец сразу к председателю чуть ли не в ноги. Благо он тогда жил у нашего соседа Бадаква.
- Спасай, Владимир Васильевич, посадят, тюрьма мне.
- Вот что, Василий Иванович, беги в магазин, бери ящик водки, и поедем к председателю вызволять быков, а пацан пусть на лошади тоже туда скачет.
- Они на председательской «Победе» с ящиком водки уехали в бригаду соседнего николаевского колхоза. Пока я на лошади приехал к ним в бригаду, там шумело застолье из 10 – 12 человек.
Их пастух помог мне выгнать быков, перегнать на наши земли, а отец с председателем приехали домой уже поздно вечером. Больше всего мне врезалось в память и удивило то, что Хлынов Владимир Васильевич даже не повысил голос на моего отца, на меня, а ведь мы совершили проступок, за который в то время и посадить могли. Тогда наша семья была очень благодарна нашему председателю, а я запомнил этот случай на всю жизнь.
А ещё помню момент из того же лета, как я провожал из колхоза последний трактор СТЗ. Отец подъехал на нём к дому взять харчей на дорогу. Бригадир велел гнать СТЗ в Кисловку в МТС, там его сдать механику и получить новенький трактор ДТ-54. Через всю Александровку я ехал сзади отца, стоя на заднем мосту СТЗ.
Трактор СТЗ
Уже за околицей, у МТФ я спрыгнул с трактора и долго ещё молча стоял на дороге, провожал отца, а с ним и последний трактор СТЗ. Новые трактора, более мощные, более производительные полностью заменили на наших колхозных полях «Универсалы», СТЗ.
Трактор ДТ-54.
- Володя, а как сложилась твоя жизнь, по сути, ты относишься почти к следующему поколению александрян, послевоенному. Вы не захватили войны, послевоенного голодного времени, как же сложилась ваша жизнь?
В 1957 году я пошёл в Александровскую начальную школу, в это время мы, пацаны 7 – 11 лет, помогали родителям по хозяйству, носили воду, ухаживали за животными, по утрам выгоняли в стадо, а вечером встречали из стада корову, телёнка, бычка. Мой брат-погодок Генка был постоянно рядом со мной, и мы вместе выполняли задание родителей, ловили сусликов…
- И у вас суслики выручали крестьянские семьи?
- А как же без них? Это и мясо, и деньги за сданные шкурки. У нас шло негласное соревнование между пацанами нашей улице по сданным шкуркам. Наш бригадир даже вручал самым лучшим суслоловам приз – билеты на кинофильм в нашем клубе, ведь каждый суслик на зиму в норы утаскивал по пуду-два колхозного зерна. Кроме сусликов мы за околицей выкапывали и ели сладкие бузлики – клубни тюльпанов, на лимане по воскресеньям собирали яйца перелётных птиц. Домой мы приносили по корзине птичьих яиц – это тоже было дополнительное подспорье в нашей большой семье. Маленький Васька, а затем и Ванятка ждали сладеньких бузликов, вареных яиц с лимана. И сейчас вижу его глаза и тянущие к нам его ручёнки: «Вова, дай, дай ме».
- Подрастали мы с Генкой, и работа наша менялась, отец в шестых – седьмых классах брал нас уже на сенокос в бригаду в лиман. Работали сначала на граблях, затем на сенокосках, случалось, что отец доверял и свой трактор МТЗ-5. Я управлял трактором, а за мной на двух сенокосках сидели мой брат и сосед Витёк. Нам, пацанам, трудодни не начисляли – не положено было, их начисляли нашей матери. Но работать разрешали.
С 5 по 8 класс учился в Кисловской школе. Мы, школьники из Александровки и других хуторов жили в школьном интернате, а на воскресенье нас возила совхозная машина домой, к родителям. Восьмой класс я в 1965 году недоучился, весной сбежал со школы и заявил родителям, что учиться больше не буду, пойду работать в совхоз прицепщиком, а зимой пойду учиться на курсы трактористов в Кисловке, как это тогда делали многие пацаны. Удивительно, но отец с матерью восприняли моё заявление без особых эмоций. Только сказал:
- Ну, так и так. Завтра пойдёшь на ремонт косилок, грабель, поедешь вместе с нашим звеном заготавливать сено в зоне.
В нашем сенокосном звене кроме меня работали на конных граблях, сенокосках многие наши сельские пацаны, это было тогда нормальным явлением. Мы жили и работали вдали от села, здесь же нам наши родители, взрослые передавали свой опыт, по сути, это было трудовое воспитание. Мы начинали честно зарабатывать свой хлеб, не «сидели на шее» у родителей, не были представлены сами себе, не подвержены воспитанию улицы, как делается это у нас в селе сейчас.
В уборку пацаны, девчата работали на току, подрабатывали и отгружали зерно, позже перевозили к зимовьям скота заготовленное нами сено, солому, косили на силос кукурузу. Работы хватало до зимы. Зимой многие пацаны работали скотниками на МТФ и ОТФ, я же в декабре поехал в Кисловку на трёхмесячные курсы трактористов. Тогда руководителем курсов и нашим дядькой был Куркулака – Андрей Васильевич Крютченко. Работал он механиком по сельхозмашинам в совхозе «Волжский», а зимой готовил молодую смену колхозным трактористам. Ежегодно на курсах «Выстрел», как мы называли свои курсы, училось 20-25 пятнадцатилетних пацанов, здесь мы получали путёвку в жизнь. Конечно, за три месяца мы не становились классными трактористами, но на ремонте в бригаде, МТМ, самостоятельной работе в поле мы продолжали своё обучение профессии. В совхозе было поставлена и переподготовка трактористов на более высшую квалификацию. Через каждые два года главный инженер совхоза Мышаня – Михаил Андреевич Соколов, бригадиры тракторных бригад принимали у трактористов квалификационные экзамены, допускающие к работе на более сложных тракторах, машинах – колёсных тракторах, комбайнах.
В марте 1966 года, после экзаменов я ещё на неделю задержался в МТМ – заканчивался ремонт моего первого трактора ДТ-75 за № 72. В двадцатых числах я на СВОЁМ тракторе ехал домой в Александровку, в СВОЮ бригаду.
Два года я работал на своём 72 тракторе, пахал, бороновал, сеял, культивировал, а в 1968 году меня впервые поставили штурвальным на комбайн. Дело оказалось не сложным, и на следующий год уже работал самостоятельно комбайнёром. Ещё весной 1969 года к нам в бригаду пришёл новый, более мощный трактор «Волгарь», причём, из опытных трактористов никто не захотел работать на нём. Поговаривали, что нормы выработки на этот трактор будут завышены, а сам трактор ещё «сырой», словом, он достался мне. На нём я весной начал сеять пшеницу в чеках. Три сеялки мой «Волгарь» тащил по бешенному, на скоростях «чумовых»! На валу чека в стороне сидела нормировщица из какого-то института и всё фиксировала у себя в журнале, выводили нормы для нового трактора на простых полях и на чеках. Машина действительно оказалась «сырой», через два месяца движок «застучал», его отправили на заводской гарантийный ремонт и изучение причин выхода из строя. Через неделю прислали новый двигатель, и я снова в борозде, рядом со мной всё та же «пятница» - нормировщица. Осенью она уехала в город в свой институт, а я был призван в Армию. Мне было 19 лет, и более 3-х лет механизаторского стажа.
Пролетели 2,5 армейских года, и я снова дома. Даже отдохнуть на дали, на другой день меня управляющий Василий Иванович уже направил стригалём на стрижку овец, и, скажу я вам, хуже работы у меня никогда не было. Овцы блеют, бабы ругаются, мотор тарахтит, стригальные машинки визжат, дополняет всё это жара, духота и вонь. Выдержал я всего неделю и запросился Христом Богом у Василия Ивановича на любую работу, лишь бы подальше от этого ада. Ну, не моё это, не моё.
- А на прессе потянешь? У нас тракторист рассчитался из совхоза, надо заменить, но дело сложное, трактор и пресс старенькие.
- На чём угодно, только подальше от овец.
Дали мне старенький МТЗ-50 с разбитым передком и таким же разбитым прессом для тюкования сена, соломы. Прессы тогда были еще с проволочной вязкой, если попадалась проволока некондиционная, пресс выходил из строя, ломались даже иглы вязального аппарата. Мы с отцом немного «подмарафетили» трактор, пресс и я на трёхдневном ударнике по заготовке кормов работал от души, вот это – моё, работа в удовольствие. Меня включили в кормозаготовительное звено Александра Михайловича Коляченко. Наше звено работало в основном на чеках ВЗО, выращивали кукурузу на силос, косили сено в запретной зоне, в лимане Пришиб. В звене были опытные механизаторы Иван Александрович Чумаков, Александр Михайлович Коляченко, Владимир Арефкин. Были в звене и помоложе трактористы, но все же, все они были старше меня, это Иван Крахмалёв, Анатолий Колотенко.
Наше звено на орошении устойчиво получало по 500 центнеров, а в иной год, как это случилось в 1973 году, тогда наше звено «гремело» на всю область, урожайность доходила до 800 центнеров зелёной массы кукурузы с гектара, на этой основе увеличивалось производство животноводства в совхозе.
В 1973 году весной мне дали новый комбайн «Нива», их тогда в отделение к нам пришло шесть штук и один «Колос». В это же время из Армии пришёл мой младший брат Геннадий, а, надо сказать, что он ещё до Армии закончил Николаевское ПТУ и был трактористом широкого профиля, комбайн там учили досконально. Словом, взял я его к себе штурвальным, хотя частенько именно он подсказывал, что делать в критических ситуациях. Комбайн мы протянули, проверили смазку, установили уплотнения, отрегулировали, это тогда было обязательно необходимы, заводские рабочие все делали «сподмолотка», болты не закручивали ключами, а забивали кувалдами, «гнали план», надеялись, что крестьянские умельцы доведут машину «до ума».
Уборка. Геннадий предложил взять с собой к комбайну мой трактор МТЗ с тележкой, как запасную ёмкость под зерно, когда будут задерживаться машины под разгрузку. Это было нашим «ноу хау», как сейчас говорят. У нас с Геннадием простоев при разгрузке не было ни утром, ни вечером. За рабочий день, мы на своём тракторе, случалось, дополнительно отвозили зерно три раза за день, а это шесть бункеров. Утром, пока все комбайны одновременно ждали машины под разгрузку, мы высыпали два бункера в свою тележку. Кто-нибудь из нас садился на трактор и отвозил зерно на зерноток, и снова тележка была в запасе под разгрузку. А в итоге наша работа с Геннадием увенчалась успехом, мы стали лидерами по всему совхозу.
Как-то в середине уборки мы с Генкой последними «добивали» загонку, смотрим, а комбайны кучкой все стоят у новой загонки. Подъезжаем к ним и спрашиваем:
- Чего стоите?
- Вас ждём.
- Зачем?
- Загонку нарезать.
- …
- Вовка, лучше тебя никто не нарежет, если и нарежет, то выйдет «пузо» или клин, метров на двадцать – тридцать. А потом и будем крутить «юлу».
- Так Петрович ровно нарезает, чего он не нарезает?
- Чеботарёву надо ставить маяк на том конце поля, а по жаре идти не хочется, да и ты уже тут как тут. Давай, Владимир Васильевич, не набивай себе цену, и так знаем, что глаз у тебя, ну чистый алмаз.
Мою работу в кормозаготовительном звене, работу на комбайне отметили, за это тогда награждали орденами нас, полеводов, животноводов. Думаю, что в 1973 году мне заслуженно вручили орден «Знак Почёта», вместе со мой такой же орден был вручен и чабану Сатик Танатарову. В этом же году меня назначили звеньевым кормозаготовительного звена, тогда смело продвигали комсомольскую молодежь.
В 1975 году ЦК ВЛКСМ наградил меня серебряным знаком «Молодой гвардеец пятилетки».
В те годы руководство совхоза, партком, комсомол старались повышать профессиональный уровень рабочих, специалистов. Приходила новая техника: комбайны, трактора К-700, дождевальные машины, зерноочистительная, комозаготовительная техника. Механизаторам уже необходимо было среднее образование. У нас в селе средней школы ещё не было, нас определили на очно-заочное обучение в Кисловскую вечернюю школу, каждую пятницу с обеда нас везли на учебу в школу. Из нашего отделения училось 12-15 человек. Директором вечерней школы был Дмитрий Васильевич Киселев – добрейшей души человек. Так я со временем закончил 11 классов вечерней школы рабочей молодёжи.
Наше звено вначале закладывало силос в траншеи, но они не пошли, весенняя влага затапливала траншеи и качество силоса весной резко ухудшалось. Тогда стали закладывать в курганы. Орошаемые поля давали стабильно высокие урожаи кукурузы, и, как результат, курганы с силосом высились у каждого МТФ, гуртов КРС, позже стали закладывать корнаж – косили кукурузу не в стадии молочной спелости, а в более поздние сроки, когда початки поспевали. Корнаж шёл в пищу всем животным, а не только КРС, этот корм мы закладывали в курганы и на овцеточках. Работы в кормозаготовительном звене хватало, но всё же, каждый год на уборку меня направляли на комбайн, где постоянно был в числе передовиков.
К 1975 году у нас в Александровке организован совхоз Александровский, в этом же году стали опытные комбайнёры брать по два комбайна, на них работал один комбайнер и два штурвальных. В первый год я взял два свальных комбайна, штурвальными были Алексей Тажиев и Алексей Иксанов, мы заняли снова первое место по совхозу и второе по району. На следующий 1976 год с этими же штурвальными взял два комбайна на подбор. Намолотили мы 15 тысяч центнер зерна, это было первое место по совхозу и третье по району. И снова мой труд высоко оценили, в 1976 году меня наградили орденом «Трудовой Славы» 3 степени.
Наш управляющий Василий Иванович Бондаренко тогда при награждении в клубе сказал:
- Владимир Васильевич, у тебя прямая дорога – получить три ордена «Трудовой Славы» и будет у нас в селе свой герой. Павел Васильевич Трегубов в войну немного не дотянул с «Боевой Славой», а тебе по силам. Молодой, энергичный и коллектив в звене отличный. Вперёд, а мы поддержим.
Оглядываясь назад, сейчас, по прошествии десятилетий, сожалею, что не прошёл я испытания «медными трубами», не смог я оправдать доверие односельчан. А ведь мог бы! Мог.
Он задумчиво замолчал, видно вспоминая те молодые свои годы.
* * *
Продолжение в повести 13.