ВСТРЕЧА С АЙЗЕНШПИСОМ
Мне он всегда напоминал птицу, птицу старую, с уже сильно потрепанными перьями. Птицу, изрядно побившую и затупившую свой клюв о тяготы жизни. И руку он пожимал своему визави, всегда как—то немного боком, бочком, как грач, подскакивая к собеседнику. Аккуратно просовывал ладошку и, давая кусочки пальцев до второй фаланги, постоянно проверяя, как человек, пожимающий его руку, распорядится этой рукой. Не нужно ли руку резко выдернуть, в порядке ли, в безопасности ли она. И может быть, внутренне он оценивал себя, как старого мудрого ворона, но внешне не тянул больше, чем на грача пред пенсионного возраста.
Говорят, что маленькая собачка до старости щенок, и это верно. Верно настолько, насколько относится к подавляющему большинству людей небольшого роста. Но бывают и исключения. Юрий Айзеншпис, будучи человеком весьма невеликого роста, тем не менее никогда мне не казался маленькой (в смысле возраста) собачкой, то есть, молодым человеком. Наоборот, видя его, я всегда пытался угадать его возраст, как бы жалея Юрия, что он столько пережил и настолько старше меня. Потом оказалось, что наша разница в возрасте всего в 8 с хвостиком лет. Груз прожитых им нелегких лет настолько жал ему на плечи, что выглядеть молодым при его росточке ему не удавалось, несмотря на любовь к себе, ухаживанию за собой и постоянному подкрашиванию волос в черно—смоляной цвет. И не спасал весь этот шоу-бизнес, что крутился вокруг него, не молодил он Айзеншписа.
И в этот раз он подошел к столу, за которым мы расположились, аккуратно выдал всем присутствующим свои пальцы по вторую фалангу, на несколько секунд каждому, а затем, глядя мне прямо в глаза, стал натужно вспоминать.
— Послушай, э—э...
— Игорь, — подсказал я свое имя.
— Да, верно, верно, привет, — облегченно продолжил Юрий, — так вот, послушай. Давно хотел у тебя спросить. У вас раньше работал, этот, как его..... ну—у, Ёфик... ***фик... забыл, черт, имя.
— А что, есть такой, — удивился я,— его имя Тофик.
— О! Точно! Тофик—***фик, мать его, вот срань—то какая!
Сидевший рядом со мной Тофик сначала позеленел, затем мгновенно стал бурого цвета и вжался в стул.
— А что Тофик, что он тебе такого сделал? — еще больше поразился я.
— Да понимаешь, на хера подлезать к чужим артистам и песни им петь, как типа западные компании договора с ними заключают, да по сколько лаве отстегивают. Это ж в падлу! Он что, в Минпросвете работал что ли? Ему за такие дела по яйцам бы настучать.
Через несколько минут сбивчивого и эмоционального рассказа Юрика картина стала полностью ясна. Как выяснилось со слов Айзеншписа, его протеже, исполнителя, молодого певца с медовым голосом по имени НикитА, стал активно обхаживать наш маркетинг—директор Тофик Садыхов, расписывая в высоком штиле все прелести работы с западными продвинутыми лэйбл—компаниями. На золотые речи он не скупился. Выходило, что Юрика надобно бросать немедленно, потому как зачем такому красивому и талантливому исполнителю НикитЕ, с такими данными, экстерьером, голосом и фактурой как сзади, так и спереди, нужна эта уголовная ****ь Айзеншпис!
Юрик активно размахивал руками, отчего еще больше походил на птицу, что сидя на ветке рядом с другой, упорно бьется за лучшее место на этой ветке. Вид у него стал обиженным и злым, лицо посерело. В памяти неожиданно вспыли кадры какого—то старого, еще советского фильма, в котором матерый уголовник демонстрирует в камере свои преимущества перед молодой шпаной. И я тут впервые отчетливо понял, что слушки в тусовке о злопамятном и много умеющем в конкурентной борьбе Юрии Айзеншписе, далеко не пустой звук.
— Нет, ну ты въедь, блин! Ладно бы тер об искусстве, так он, падла, еще и сзади пристраивался!
Если в предыдущих словах Айзеншписа я еще как—то мог усомниться, то после последней сказанной им фразы последние сомнения пропали. У нас в компании давно гулял слушок об… определенной оригинальности нашего маркетинг—директора. В курилке шепотком рассказывали друг другу о недавно перенесенной им операции на прямой кишке. Злые языки утверждали, что пришлось срочно оперировать острую эрозию – внутреннюю натертость этого чрезвычайно важного в жизни человека органа. Зная по слухам звериный характер Айзеншписа, я всей кожей ощутил исходившую от него агрессию и опасность.
— И что, — замирая, спросил я, уже представляя, где завтра я смогу увидеть... частично... нашего Тофика.
— Да ни хера, — вдруг совершенно успокоился Юрик. — Ну что он на хер может против меня!
— Ну конечно же ничего, — поддержал я Юрия, — тем более, что я уже давно НикитУ не вижу ни на экранах, ни его концертов на площадках.
Юрик изобразил своими тонкими губами змеиную улыбку и доверительно добавил:
— Дык это я его прикрутил. Путь понимает, где блин высокое искусство и западные мэйджоры, а где реальность и бабло. Он уж приполз обратно, рыдает, просится под крыло, да я фасон выдерживаю.
Весь этот разговор проходил в кабинете в Останкино, который Юрик делил пополам с Сашей Толмацким. Вообще мы пришли к ним втроем, Денис, Тофик и я. Пришли по приглашению Толмацкого, и сейчас сидели вчетвером за столом. Мы втроем с одной стороны стола, Тофик посередине между Денисом и мной, а Толмацкий напротив. Юрик же до этого, в течение почти всего нашего разговора с Сашей, мирно сидел в другом конце кабинета за своим столом и чем—то занимался, и только услышав, что здесь руководство нашей компании, решил таким забавным образом поучаствовать в разговоре.
— И в общем—то, я не держу зла на вашего ***фика, он даже подмогнул мне. Теперь НикитА знает свое место и... для чего это место у него, — скаламбурил и тут же сам себе хохотнул Юрик.
— Позвольте представиться, — привстал Тофик, поняв что здесь его бить не будут, — я Тофик Садыхов, — я протянул так же, как и Юрик ладошку лодочкой, пальчиками по вторую фалангу.
Айзеншпис, нимало не смутившись, подержал Тофика за ноготки, и еще произнес:
— Ну, Тофик, все понял, ага? — И спокойно отошел к своему столу.
Наша беседа с Толмацким продолжилась.