Паники не было: в груди кипела только злость, жгучей кислотой разъедая сознание: и как такое могло случиться? С ним, со здоровым мужиком, на котором хоть дрова, хоть что: возить — не первозить? С ним, который в лесу, почитай, вырос?
Леха в который уже раз за эти чертовы два дня пытался понять, разобраться, где он скололся, где свернул не туда — и не мог вспомнить. А если даже бы и вспомнил, что бы это дало? Все равно дороги к тому месту ему уже не найти...
Леха сидел на сухой ветровальной сосне, сколупывая с мертвого ствола побуревшие от времени чешуйки коры и тупо смотрел на свои ноги в резиновых сапогах. Сидел он так уже долго: под ногами наросла целая кучка из отшелушенных кусочков. Мокрые носки сапог тоже были облеплены этой серой чешеуй. Почему-то вспомнил, как эти сапоги покупал: выбирал, что полегче, из мягкой, зеленого цвета пахучей резины, а литые, серые - дурак! - не взял. Тяжелы показались. Ему-то, лосю тюменскому! Вот тебе и результат: в первый же день о сучки-коряги резинки эти бабские разодрал. Теперь шлепай по лесу в худой обувке.
Только куда шлепать-то?
Леха поднял взгляд от сапог: сосновый бор-беломошник плавал в тумане. Оранжевые стволы побурели от сырости, висящей в воздухе, кроны казались погруженными прямо в молоко облаков, спустившихся почти до земли. Он перестал колупать кору, насторожился в надежде уловить в безмолвии леса хоть какие-нибудь звуки — тарахтение трактора, визг пилы или лай собак, выдававшие присутствие людей. Но вокруг было оглушительно тихо.
- Заблудился, едрит тебя за ногу! Мужики узнают — со смеху лопнут...
Искать его сейчас вряд ли кто подумает. Уехал в пятницу лес на выходные за брусникой, сегодня — воскресенье. Утро. Завтра только на работе спохватятся, да и то к обеду. А дома? Римма, конечно, забеспокоится...
А Иринка?
Сердце Лехино как кнутом перехлестнуло: Иринка, Ивушка-Иринушка... Белокожая, прозрачная, тонкая, горячая...
Как она без него?
Как он без нее?
- Не-ет! Нет уж! Выйду!
Леха решительно встал с лесины, закинул за плечи короб с собранной вчера брусникой, огляделся, выбрал, как ему показалось, южное направление и пошел сквозь туман.
Ему надо на юг. Из поселка он переправился на лодке на северный берег Пижмы, у них, на южном берегу, заросшим, в основном, пихтой да елкой, ягодников мало, да и ту ягоду, которая есть, еще белобокую подчистую вычесывают поселковые старушки да ребятишки. А здесь, на северном берегу, где народу всего человек десять живет, где угрюмые ельники с малой примесью корявых кедров растут только вдоль реки, где среди обширных сфагновых болот плывут каравеллами ленты-острова сосновых боров, здесь настоящему ягоднику — раздолье! Греби зубастым комбайном бруснику хоть центнерами, хоть тоннами.
Леха еще лет десять назад сварил из тонкой нержавейки здоровущий, литров на пятьдесят, короб с крышкой, приделал к нему брезентовые лямки и таскал ягоду каждую осень, как лошадь ломовая. А что: брусника — фрукт здоровый, витаминный, ребятишкам в зиму самое то; хранить — нет проблем; а лишнюю Римма в поселке продает, а друзьям-знакомым раздает за просто так...
А в этот раз еще и Иринке надо...
Он остановился и глубоко вздохнул... Иринка, Ивушка-Иринушка... Не хотела его отпускать, говорила:
- Так и оставишь одну? На целых три дня? Смотри, как бы за это время меня у тебя не отбили! - и капризно надувала пухлые губки, пунцовые, блестящие, тугие, как спелая брусника. - Хоть ягоды-то мне привезешь?
Постоял, прислонившись к сосне, вспоминая, как почти в беспамятстве целовал эти губы; улыбнулся, прошептал:
- Привезу, Ивушка, - и снова зашагал сквозь туман, хлюпая водой в драных сапогах.
Бор поредел, впереди замаячил просвет. Леха ускорил шаг, почти побежал, запинаясь о валежник, и выскочил на опушку. Перед ним раскинулось болото: сфагновые поляны, багульник, редкие чахлые деревца - все растворялось в туманной поволоке и казалось, не было у этого болота ни конца, ни края.
Но ведь не возвращаться же назад? Да и куда? Леха медленно двинулся по упругой сфагновой подушке. Отойдя немного, он остановился и взглянул на небо: оно было все того же непроглядного серого цвета. Солнце-то где? Нету солнца, как будто и не было никогда. Он долго крутил головой, пытаясь определить, в какой же своей части небо хоть немного светлее. И ему даже показалось, что такой край неба ему удалось определить. Там юг!
Еще несколько раз Леха останавливался и глядел на небо. Он уже еле передвигал давно онемевшие от ледяной воды ноги, а болото все не кончалось. Наконец, в наливающемся стальным цветом вечернем воздухе Леха разглядел впереди темную полоску: прибрежный ельник! Он заспешил навстречу спасению, скользя на мокром мхе и то и дело падая в болотную жижу.
Скорее, скорее!
Там река!
Там, вдоль берега, хоть и редко, но жилье, там — люди!
Там, за рекой — горячая Ивушка...
Полоска деревьев оказалась лентой соснового бора. Из последних сил Леха взобрался на поросший соснами пологий холм и стал выбирать место для ночлега: где хоть маленько посуше да где дров побольше. Прошел с полкилометра и уперся в ствол поваленной ветром сосны. Под стволом дерева, на помятых кустиках ягеля неопрятной кляксой лежали наколупанные им утром мокрые кусочки коры. Леха горько усмехнулся: «Добро пожаловать домой, едрит тебя за ногу...»
Он скинул с плеч короб, наломал сухостоя, с трудом развел огонь — все вокруг было влажным от тумана, даже багульниковые веточки, обычно вспыхивающие как порох, занимались нехотя. Спасла положение бумажка, в которую был завернуты маленький кусочек сала и ломтик хлеба — его сегодняшний ужин, вся его еда.
Леха подбросил в огонь толстые сучья, подождал, покуда костер хорошо разгорится, сходил к замеченной им по дороге луже, набрал воды в маленький котелок, который он всегда брал с собой. Вскипятил воду, снял котелок с огня, бросив в кипяток вместо заварки горсть брусники. Поставив посудину в сизые ягельные кустики — пусть чай немного остынет и настоится, мелко порезал сало.
После ужина он разровнял угли и головешки в костре и уложил на кострище две толстые валежины. Огонь на несколько минут приутих, потом красные язычки пламени, просочившись снизу, стали облизывать дровины, прорываться узкими флажками через щель между ними.
Такой костер будет гореть долго — ночь Леха переживет без хлопот, а вот что делать, если завтра туман не разойдется? Куда идти?
Леха сидел у костра, прислонившись спиной к сосне, сушил мокрую от тумана и болотной сырости одежду и думал об Иринке. И что она в нем нашла? На десять лет ее старше, механик промасленный, а она... Леха прерывисто вздохнул: так только сказочных фей рисуют — гибкая, белокурая, легкая, не ходит, а, кажется, летает над землей. Он вспомнил, как увидел ее в первый раз: пришел в магазин, а там — новенькая продавщица в отделе промтоваров. И такая продавщица, что он забыл, что и купить-то хотел...
Уже полгода он уходит из дома почти каждый вечер и возвращается за полночь, пьяный от Иринкиного по-девичьи стройного тела, от ее губ, от ароматных волос. Римма молчит, хотя сразу же все поняла. А чего молчит — непонятно. Может, она и не против, что Леха на сторону бегает, главное, чтобы зарплату домой приносил.
А он, надо сказать, уже не все и приносит. За прошлый месяц Римме только половина получки досталась. Тут она не промолчала, пересчитала деньги, вздохнула:
- Похоже, придется ребятам в старых куртешках зиму встречать, на новые-то не хватает.
- Столько начислили. Работы сейчас мало, план не выполнили, - соврал Леха, не моргнув глазом.
Но зато как Иринка обрадовалась, когда он застегнул на ее шейке золотую цепочку с голубеньким камешком, а Иринка в ту ночь такая ласковая была, такая ласковая...
Леха набросил на себя подсохшую телогрейку, навернул теплые потрянки, обулся: хорошо-то как! За день ноги так окоченели, что и не чуял их вовсе, а сейчас - кайф! Он улегся у костра на заготовленный еще по свету лапник и уснул, как в яму провалился.
Под утро ему приснился сон. Не Иринка, как ему с вечера хотелось, — Римма. Стоит с Сашкой и Сережкой на крылечке, двойняшки в куртках рваных. А Римма только головой качает. Проснулся и вспомнил, как жена ему в пятницу говорила:
- Не ходил бы ты в лес один, Леша, мало ли что...
Он тогда только плечом дернул — и за дверь. Вот еще! Можно подумать, в первый раз. А, получается, баба беду, как кошка, чуяла.
Ладно. Что сделано — то сделано.
Леха подбросил тонких веточек на припудренные слоем пепла угли, раздул огонь, вскипятил воду, попил брусничный чай.
Туман разошелся, но было пасмурно.
Леха взял короб и пошел, вроде как, на юг.
Вскоре начался дождь - занудливый, мелкий — такие сутками сыплют на землю водяной морох. Гряда леса отступила, и Леха снова оказался на болоте. Целый день брел он по зыбкому, мокрому мху, то и дело шаря взглядом по беспросветному, в завесе дождя, серому небу. К вечеру он снова пришел к ленте вчерашнего соснового бора, опять, получается, бродил по кругу, напрасно топтал ноги целый день.
Ночевал он у той же поваленной сосны.
Ему не спалось — мучил голод, он бросал в рот горстью бруснику, но от ягодной кислоты только сводило скулы.
Понедельник, вечер. Что Иринка делает? Небось, ждет его, глаза черным подвела, губы накрасила, волосы шелковые распустила, платье с вырезом надела. Камушек на груди блестит... Господи, как девка хороша! Не знает еще, не догадывается, что не придет ее Лешенька сегодня. И вообще, неизвестно, когда придет...
А Римма его уже, конечно же, хватилась и мужиков на ноги подняла. И верно: день прогулял, выговор точно схлопочет, а то и с работы турнуть могут, где ее, работу эту, потом в нашем поселке найдет?
А Сережка с Сашкой? Спят уже, само собой. Они привыкли, что папки все время дома нет, наверное, и не спрашивают, куда он запропастился.
Леха подбросил в костер дров, пододвинул котелок к огню. Вспомнил, что раньше по выходным ходил с парнишками на Пижму рыбачить. С ночевкой. Вот так же точно костер жгли, после рыбалки уху варили... Потом двойняшки в палатке спали как убитые — на зорьку палкой не поднять. Да оно и понятно: сам в девять лет такой был.
Леха с досады крякнул: как с Иринкой познакомился, про ребят забыл. Они сначала про рыбалку спрашивали, он обещал с ними сходить и обещаний не выполнял. А теперь они и проситься на реку перестали.
Все! Как вернется, сразу же с мальчишками на их любимые места, за хариусом!
...Ждали-то они тогда с Риммой одного, а двое народилось. Вот намаялись! Он-то ладно, а Римме досталось: только одного покормит-уложит, второй просыпается, концерт затевает. И так — сутками напролет, пока ребятишки не подросли, сами ложку держать не начали. Зато теперь — парни хоть куда, шустрые! Матери подмога: и дрова, и вода, и скотина, и по дому работа — все на них.
Да... А папаня-то про них полгода как не вспоминает.
Леха вздохнул: ох уж эта Иринка! Из-за нее все...
Как-то сказал ей среди ночи:
- Родила бы ты мне дочку, Ивушка!
Она откинула простынку, ослепив Леху сиянием кожи в слабом свете ночника, повернулась к нему лицом, подперла рукой голову. Взяла его руку и положила ее к себе на то место, где тонкая талия перетекала в плавный изгиб бедра.
- Девочку, говоришь? Глянь-ка, а такую фигуру не жалко брюхом да родами портить? Я — твоя девочка! Меня и балуй! - и рассмеялась.
Тогда он тоже рассмеялся, ощущая под ладонью гладкое, горячее тело, а сейчас, вспоминая и Римму с двойняшками, и этот разговор, он поймал себя на мысли, что с какой-то неприязнью подумал об Иринке: «Трицать лет скоро подкатит, а заводить детей и не думает, фигуру бережет».
Он уже привычно сходил к луже за водой, помешал дрова в костре, поставил котелок на огонь, бросил в кипяток горсть брусники.
А у Риммы фигура тоже красивая, хоть и двоих родила, хоть и третий десяток на излете. И домовитая, и характер у нее спокойный. Полгода знает, что мужик на сторону бегает, а не пилит его, истерики не закатывает, ждет, пока сам одумается. Не то что Иринка: как-то опоздал на полчаса, так она его и на порог не пустила!
Леха вспомнил, как однажды неслышно войдя на кухню, увидел, что Римма тихонько плачет, держа в руках его рубашку, - ту самую рубашку, в которой он накануне был у Иринки, и которую та замарала губной помадой. Да что там - специально испачкала: «Пусть твоя женушка попсихует!». Тогда он вышел так же незаметно, как вошел, оставив Римму в слезах, с опущенными горестно плечами — к Иринке спешил.
А теперь сам почти плакал: так хотелось обнять жену за эти поникшие плечи, вытереть слезы и голову к груди прижать...
«Прости дурака!»
Леха заснул только перед рассветом и очнулся от того, что его затылок напекло. Он протер глаза: полуденное, ослепительно яркое солнце сияло на чистом небе. Сентябрьский день был почти летним — теплым и радостным.
Леха резво подскочил с лапниковой подстилки.
Солнце! Солнышко!
Теперь он точно знал, куда идти.
И к кому.
Декабрь, 2010 г.
Фото из Интернета.