Я добрался до гостиницы поздним вечером. Шел мартовский липкий противный снег. Он прилипал бук-вально ко всему: к столбам, ступенькам, автомобилям и милицейским воротникам из искусственного котика. К тому же дул промозглый ветер, который умудрялся проникнуть всюду даже в рукава пальто и брюки.
Не успел я слегка привести себя в порядок, как раздал-ся звонок. Звонил мой старинный приятель.
- Слушай старик. Можно к тебе в гости?
- Давай лучше завтра. Уже поздно. Могут не пустить в гостиницу после одиннадцати.
- Да брось, пожалуйста. Ты что не знаешь, как усыпить бдительность швейцаров и дежурных на этаже. Короче, я еду и буду у тебя через полчасика.
Он приехал изрядно окоченевший.
- Представляешь, печка в машине перегорела. Так что я прилично продрог. Ну ничего, сейчас согреемся.
Вытащив из карманов пальто бутылку водки, люби-тельскую колбасу, плавленый сыр, батон и два яблока он виновато уставился на меня:
- Это все. Дома больше ничего не было.
- Нормально. Или ты хотел еще кильки в томате, шпроты и печень трески в масле?
Он грустно улыбнулся.
- Ты извини меня за вторжение, но сегодня произошло событие, которое вывело меня из равновесия. Я включил телевизор и, собрался было посмотреть вечерние новости, как вдруг после анонса передачи диктор объявил о кончи-не известнейшей балерины, много лет бывшей кумиром зрителей всех возрастов. Я тоже принадлежал к числу ее горячих поклонников и даже был слегка влюблен. Мы не были знакомы, хотя жили неподалеку друг от друга и ино-гда обменивались вежливыми ничего не значащими улыб-ками при случайных встречах в близлежащем «Гастроно-ме». Я часто мечтал о том, как я заговорю с ней, но не бы-вало подходящего повода. Покупок своих она не роняла, не забывала дома кошелек и никто к ней не приставал, так что у меня не было возможности проявить рыцарскую га-лантность.
Я удивленно посмотрел на него. Он никогда не был робок с женщинами. Будучи известным хирургом и про-фессором медицины, он прилично зарабатывал, одевался в заграничные шмотки из «Березки» и центровых комиссио-нок, где имел большие связи. Был разведен и обладал внешностью утомленного радостями жизни плейбоя. Женщинам он нравился.
- Что ты уставился? Я же тебе сказал, что был слегка влюблен.
- Так это уже не слегка, мой милый, а как следует.
- Пусть так. К тому же она была замужем за известным артистом, и говорили, что они очень дружны. Во всяком случае, их семейные отношения никогда не становились предметом грязных сплетен и пересудов.
Я же имел возможность любоваться ею из зрительного зала и иногда тонуть в ее фиалковых глазах при случай-ных встречах. И вот ее нет. И не будет уже ни спектаклей с ее участием, ни редких встреч в магазине. Ничего не бу-дет! Буду только я, однажды незаслуженно оскорбивший ее, и у меня уже никогда не будет возможности замолить свой грех.
- Слушай. Это прямо сентиментальный роман XVIII века. А ты, великий рационалист и прагматик, его герой.
- Прекрати ерничать. Она умерла! Ее больше нет!
Он закрыл лицо руками и только вздрагивающие пле-чи красноречиво говорили о свалившемся на него горе.
- Может быть ты расскажешь, чем ее обидел. Тебе ста-нет легче.
- Я законченная скотина и мне нет прощенья.
- Прощенье – понятие весьма относительное и может трактоваться по-разному. Давай, выкладывай, что ты на-творил.
- Пару месяцев назад, перед самым рождеством меня пригласили на день рождения Ленки. Да ты знаешь ее. Она раньше работала костюмершей в Большом. Модельер она превосходный и имеет массу друзей в театральном мире.
Вооружившись роскошным тортом из «Праги» и парой бутылок полусладкого шампанского я отправился в гости. Цветов я не достал. Сам понимаешь - конец декабря и у Белорусского не было ни цветочка.
Собравшиеся гости уже были слегка навеселе и встре-тили меня шумными приветствиями. Я что-то говорил, пытаясь перекричать резвящуюся публику, и потихоньку оглядывал гостей. Многие были мне знакомы. Некоторых я знал только в лицо. И вдруг, я увидел ее! Она сидела рядом с именинницей и смотрела на меня. Улыбка тронула ее губы, и она застенчиво кивнула мне.
- Так вы знакомы? – Запричитала Ленка.- А я то дума-ла устроить тебе приятный сюрприз. - Ленка была в курсе моего увлечения.
- Мы иногда покупаем продукты в одном и том же гас-трономе, - ответил я. - Но не более того.
- И еще иногда улыбаемся друг другу, - добавила «моя мечта».
- Это становится интересно, - заявила Ленка и усадила меня рядом с ней.
Я был смущен и украдкой рассматривал ее лицо. Ей уже было прилично за сорок. Косметикой она не пользова-лась и лицо выглядело несколько увядшим. Но она все еще танцевала. Правда не Жизель и не Китри, но все же. Спе-циально для нее ставились балеты, не требующие адских усилий от примы, и ей удавались эти роли. К тому же она была талантливой драматической актрисой и, совмещая игру с танцем, производила неизгладимое впечатление.
Но глаза, ее глаза были полны какой-то мистической глубины и выражали массу эмоций и тайных желаний. Их необыкновенный цвет, меняющийся в зависимости от ос-вещения, придавал лицу фантастическую выразительность и нежность, смешанную с беззащитностью. Глядя на нее, хотелось совершить нечто особенное и защитить ее от всех и вся.
Я выпил несколько рюмок, и мне в голову пришла шальная мысль. Извинившись, я выскочил из-за стола, оделся и вышел на улицу.
Стоя на Ленинском проспекте я безуспешно «голосо-вал» всем проезжающим машинам. Наконец остановилось свободное такси. Водитель высунулся в окно и изрек:
- Я в парк у Киевского вокзала. Если Вам по пути, то подброшу.
- По пути, - заявил я, хотя совсем не представлял, куда ехать.
Помолчав минуту, я спросил его:
- Как Вы думаете, не могли бы мы сейчас достать при-личные цветы?
Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего.
- Сейчас? В Москве? В конце декабря в половине две-надцатого ночи? Ну, Вы даете! А впрочем, если поднату-
житься и заплатить, не пожадничав, то можно.
- Я согласен на любые условия.
- Поехали!- Заявил он с Гагаринской интонацией и за-рулил в сторону Новодевичьего монастыря.
- Надеюсь, Вы не суеверны и не боитесь покойников.
- Да нет. Я хирург.
- Мы приехали.
Он вылез из машины и постучал в окошечко охраны Новодевичьего кладбища. Оттуда выглянул мужик в ми-лицейском облачении.
- А! Это ты. Опять цветы нужны? Я сейчас.
Водитель вернулся к машине и изрек:
- Гоните полтинник.
Я подчинился. Тут появился милиционер с огромным букетом белых гвоздик, получил свои деньги и сказал:
- Ну если опять чего, то я всегда готов помочь. Дежу-рю я сутки через трое.
Мы поблагодарили его и уехали.
Водитель посмотрел на меня:
- А ничего, что цветочки с могилок? Покойникам они ни к чему, да и жалко, в такую погоду портятся быстро.
Мы подъехали к ленкиному дому. Я спросил:
- Сколько с меня?
- Сколько не жалко.
Щедро расплатившись, я поднялся к Ленке. Веселье было в самом разгаре. Гости стояли полукругом, а в центре Она танцевала что-то испанское, кажется Сарасате. Танцевала великолепно, с неподражаемой грацией.
Я, не раздеваясь, подошел и высыпал всю эту кучу бе-лых гвоздик к ее ногам.
Галдеж прекратился. Звучала только музыка и она продолжала танцевать наступая на цветы с отрешенным взглядом своих прекрасных глаз.
Танец кончился. Она подошла ко мне и поцеловала в губы долгим и нежным поцелуем. И тут раздался шквал аплодисментов. Я почему-то стал смущенно расклани-ваться с идиотским выражением лица.
Аплодисменты сменились дружным хохотом.
- Ну ты даешь! Ведь аплодировали не тебе, а ей за та-нец и особенно за финальную его часть.
Я пришел в себя и с надеждой посмотрел на нее. Она была смущена не меньше меня и отвела взгляд.
Присутствующие женщины были в шоке от зависти, а мужчины гадали, где я умудрился достать такие роскош-ные цветы…
Веселье продолжалось. И уже под утро я вызвался проводить ее. Мы пошли пешком, благо идти было неда-леко. Подойдя к подъезду, я собрался было раскланяться, как она вдруг тихо спросила:
- Может зайдете?
- А как же…
Мой незаданный вопрос повис в воздухе.
- Он на гастролях и вернется только через три дня.
Мы поднялись в ее большую роскошно обставленную квартиру. Во всем чувствовалась рука хозяйки. Обладая отменным вкусом, она обустроила свое жилище без всякой золоченой пошлятины, которой грешили жилища денеж-ных людей, и без вылизанных картин модных тогда ху-дожников, хотя многие писали ее. Я вел себя с несвойст-венной мне пассивностью, предоставив полностью ини-циативу ей.
Она переоделась в воздушный халатик, который ей шел необыкновенно. Я снял пиджак и галстук. Она обняла меня и прильнула к моим губам долгим поцелуем. Губы ее отдавали легкой горчинкой. Я не смог разобрать, что это было, а спросить постеснялся.
Когда мы очутились в спальне, я стал с нежностью обцеловывать ее глаза а затем всю и вдруг к своему ужасу понял, что целую не ту, которую много раз видел на сцене, а какую-то другую женщину. Бедра ее были очень худые и жилистые, руки, которые обвивали мою шею тоже. Грудь была всего лишь скромным намеком на эту замечательную часть женского тела, зато лобковая кость неприлично вы-пирала. В довершение ко всему горьковатый привкус ее губ приобрел какой-то неестественный химический отте-нок.
Мне стало не по себе. Я ласкал совсем не ту женщину, которую видел в своих мечтах. Воистину, не сотвори себе кумира! Но меня окончательно добили ее деформирован-ные ступни.
Почувствовав, что любовь не состоится, я стал лихо-радочно соображать, как бы мне поделикатнее смыться не очень обидев обладательницу очаровательных глаз.
Позднее, когда я узнал о ее неизлечимой болезни, все стало понятно: и неестественная худоба и горький привкус губ. Как врач я мог бы и сам догадаться. Но разочарование было столь неожиданно и велико, что я вообразил себя обманутым и обкраденным. Такова уж сущность мужского эгоизма.
Я как воришка на цыпочках спускался по лестнице с седьмого этажа, держа в руках пальто и шапку, в ушах у меня стояли ее приглушенные горькие рыдания. Стоят они у меня и сейчас.
- Наливай! Давай выпьем за упокой ее души и будем надеяться, что она простит меня когда-нибудь, может быть… в следующей жизни.
Я молчал. Мне нечего было сказать ему в утешение, да и кто знает, бывает ли эта следующая жизнь.
Август 2012.