Баба Ганя умерла когда мне было двенадцать лет. Я почему-то хорошо помню, что день был очень солнечный (было начало марта) и ещё, что в тот день было прощёное воскресение.
Мы сидели за столом и обедали. Я увидел в окно, что во двор к нам вошла какая-то старушка, она постучалась и попросила маму выйти к ней. Разговаривали они в чулане не долго, потом старушка ушла, а мать вернулась за стол с выражением крайней тревоги на лице.
- Ну что там, всё уже? – упавшим голосом спросил отец.
- Нет, но очень плоха, просит прийти проститься
Мы шли по Инкубаторной улице. Солнце, отражаясь от сугробов, слепило глаза и от снега пахло весной.
- Сынок, мы сейчас идём к Барышниковым, там бабушка Ганя сильно заболела. Она уже очень старенькая и может умереть. Ты не бойся, мы только попрощаемся, побудем у них немного и опять пойдём домой. А сходить попрощаться надо обязательно, они же нам родня.
Агафья Ивановна Барышникова родилась в 1896 году на хуторе Черёмухов, в семье старообрядцев. Порядки в семье были строгие, и баба Ганя соблюдала их неукоснительно всю свою жизнь. Я, например, хорошо помню, что пила и ела она, только из своей посуды, а при упоминании имён Никона и Петра первого, плевалась, крестилась и называла их антихристами. В 1915 году её выдали замуж за казака с хутора Кашулин, Романовсково Ивана Ивановича, который был родным братом моей бабки по отцу Хрестинии Ивановны. Бабке моёй тогда было 15 лет.
К 1918 году у Агафьи и Ивана уже три дочери. В год по ребёнку! Семьи у староверов традиционно были большими, детей рожали столько, сколько Бог даст. Но судьба распорядилась иначе. А всё этот восемнадцатый год! Сначала революция, а потом Дон восстал против большевиков, и началась гражданская война. Вот на этой войне и убили Ивана Ивановича. И стала баба Ганя вдовой. Свекор (мой прадед и, кстати, тоже Иван Иванович) сказал ей:
- Ты Агафья теперь сама решай, где тебе жить. Хочешь, с нами оставайся, а хочешь поближе к своим, так мы тебе дом в Черёмухове купим.
Баба Ганя выбрала родной Черёмухов. О том, как жила она с 1918 по 1945, мне известно очень мало. Очевидцы тех событий давно уже умерли, а у живущих ныне её внуков и правнуков остались только обрывочные воспоминания о рассказах, слышанных в детстве.
Была эпидемия оспы и две старшие дочери умерли. Младшая, Фрося, тоже болела, но выжила. Спасая последнюю дочь, баба Ганя, когда уходила на работу, привязывала её за руки и ноги к стулу, чтобы та не могла расчёсывать язвы. С Фросей оставался старый дед. Деду вменялось в обязанность водить гусиным пёрышком по язвам, что бы хоть как-то облегчить страдания ребёнка. Разумеется, на одном из дежурств дед уснул. Фрося освободилась от всех верёвок и разодрала себе лицо до мяса. Следы от оспы остались на всю жизнь.
У Фёдора Абрамова я читал рассказ (не помню названия) в котором описывается судьба женщины в северной деревне в военные и послевоенные годы. Эта женщина, для того, что бы выбиться в люди пожертвовала многим, прежде чем её назначили работать на пекарню. Что такое работа на пекарне в голодные годы, думаю объяснять не надо. Это я к тому вспомнил, что когда бабу Ганю «загнали» в колхоз, она работала именно на пекарне, пекла караваи для колхозных бригад.
Мне это показалось несколько странным. Назначить в пекарню, человека, которого в колхоз «загнали»!? И это в то время, когда цена куска хлеба порой равнялась цене жизни! Единственным возможным объяснением этому факту может быть только то, что баба Ганя была староверкой. Староверы никогда не пили, не курили, отличались трудолюбием и честностью. Наверное, в колхозном руководстве решили, что эта уж воровать не будет. А Баба Ганя - "воровала"!
И вот, что бы рассказать об этом "воровстве", я опять должен вернуться к своей бабке, Хрестинии Ивановне. К тому времени (а это уже середина 30-х) её выдали замуж за уроженца хутора Мироничев Василия Егоровича Мохова, то есть за моего деда. У них уже четверо детей, два пацана и две дочки. Один из пацанов - мой отец. Поселились они на хуторе Рахинка. Это примерно в 12 км. от Раковки и в 7 км от Черёмухова. Дед работал бригадиром в колхозе, когда на него написали донос и арестовали. Суд проходил в Раковке и был очень скорым и суровым. Сколько лет дали деду я не знаю. Знаю только то, что сразу после суда, его отправили на Урал строить Магнитогорск, даже не дав проститься с семьёй.
Бабка осталась одна с четырьмя ребятами на руках, и они были семьёй врага народа. На работу никуда не брали, и она рвала на себе волосы, не зная, чем накормить детей. Единственную овечку в хозяйстве власти забрали в качестве налога.
- Раз денег нет, отдавай овцу!
Младший сын умер. Наконец, правдами или неправдами, её взяли в Раковскую столовую на самую грязную работу, перебирать гнилые овощи. В жару и в стужу, в мороз и слякоть, 12 км туда и 12 км обратно, пешком. Ходить так каждый день было немыслимо: уходила на работу дня на три. А детям напарит в чугуне какой-нибудь свёклы, или что там на огороде было, вот и вся еда. Ни хлеба, ни молока, только свёкла. От такой еды подводило животы, и тогда, одурев от голода, мой маленький отец со своими сестрёнками отправлялись на хутор Черёмухов. Одни, через высокие бугры и глубокие овраги, цепенея от страха, шли к пекарне, где пекла хлеб баба Ганя. И та, под передником тайком, выносила им горбушки и корочки. "ВОРОВАЛА" КОЛХОЗНЫЙ ХЛЕБ! Страшно ей было, боялась ли она? Ещё как боялась! В те годы за несколько зёрен, за колосок, могли и посадить и расстрелять. Только вот дело в том, что больше власти и тюрьмы баба Ганя боялась Бога. А Бог и вера учили её помогать в беде своим ближним. Я вот иногда думаю, что не было бы тогда этих корочек и горбушек, может мой отец и не выжил бы. А если бы он не выжил, не было бы на свете и меня. Вот такая цепочка выстраивается. Так что, возможно, я бабе Гане жизнью своей обязан.
Прежде, чем перейти к годам послевоенным, мне хочется ещё немного рассказать про деда. После него остались всего две фотографии. Одна, видимо с какого-то документа, маленькая и сильно пожелтевшая. На другой он со всей своей семьёй во дворе. Сам сидит на стуле, брюки заправлены в высокие сапоги, светлая рубаха и пиджак. Рядом на стуле баба Хрестя возле неё обе дочери Фрося и Валя. У деда на руках младший сын, а рядом по правую руку стоит мой отец. Отцу на вид лет шесть или восемь, не больше. Вот и все фотографии, никаких шашек, донских рысаков и лихих чубов из под казачьей фуражки. Лихость деда проявилась в другом. Поработав на стройке Магнитогорска, он затосковал по родным степям и по речке Медведице. И так сильно затосковал, что сбежал из мест заключения. Сбежать-то ещё полдела, он сумел добраться с Урала до дома! Без денег, без документов, без запасов еды и нормальной одежды. Как ему это удалось я не знаю, наверное, пробирался ночами. Потом была жизнь дома на нелегальном положении. Но что это была за жизнь!? Днём жил под кроватью с низко спущенным пологом, а ночью выходил во двор и тайком работал по хозяйству. Как-то на рассвете у плетня столкнулся нос к носу с секретарём сельсовета. Оба разошлись, не сказав друг другу ни слова. Через полчаса дед ушёл в степь, а бабка, взяв что-то ценное в доме понесла секретарю взятку
- Не выдавай!
И тот не выдал! И не только не выдал, а ещё написал задним числом какую-то справку. С этой справкой дед ушёл пешком в Воронежскую область (после перехода с Урала плёвое дело!) в город Поворино. Там он устроился на работу, и в короткий срок добился таких успехов в этой работе, что сумел снять жильё и перевести к себе всю семью. Когда началась война деда забрали на фронт именно из Поворино. На войне он пропал без вести.
В конце войны в Черёмухов приехал бравый фронтовик Дмитрий Яковлевич Барышников. Приехал восстанавливаться после контузии. На постой его определили к бабе Гане, у которой к тому времени дочь, уже несколько засиделась в невестах. Кончилось всё это тем, что в октябре 1945го сыграли свадьбу, и Митя с Фросей стали мужем и женой. Я предполагаю, что примерно в эти же годы они все переехали жить в Раковку. Но ещё до этого переезда, ещё в военные и даже в довоенные годы, баба Ганя заняла в хуторском обществе положение, о котором мне хотелось бы написать особо.
Дело в том, что не только в Черёмухове, но и во всей округе, она была кем-то вроде старообрядческого попа. Причин, по которым такое могло произойти, несколько. Тут и два с половиной столетия гонений на старообрядцев, и гражданская война, и последующие репрессии, и расказачивание. и борьба советской власти с религией, и наконец, Великая Отечественная Война. В результате всех этих трагических событий, во всей округе остался единственный грамотный человек, умеющий читать церковные книги, изданные ещё до реформ Никона, и этим человеком была баба Ганя. Её никто не посвящал в сан, не назначал священником (да это было и невозможно!) Получилось, что люди как бы сами признали за ней право своего духовного лидера. Они шли к ней за помощью, за советом и наставлением. И тогда баба Ганя отстёгивала медные застёжки на огромных в кожаных переплётах книгах, находила там нужные места, читала их, а потом толковала прочитанное. Вообще-то вся эта история довольно удивительна и случай, можно сказать уникальный, но среди староверов не единственный. Достаточно вспомнить московские события середины 17 века, боярыню Федосью Морозову и её сподвижниц.
В середине 50х, отслужив пять лет на черноморском флоте, приехал в Раковку в гости к бабе Гане стройный и красивый морячок Фёдор Васильевич Мохов. Невест в те годы было хоть пруд пруди, война-то ведь всего лет десять как закончилась, а он влюбился в местную докторшу Раю Сухову. Рая была старше его на восемь лет, она раньше уже была замужем, но рано овдовела и у неё был сын Колька. Баба Хрестя ворчала:
- И чаво табе, девок мало? С дитём берёшь!
Но сердцу, как известно, не прикажешь, свататься Фёдор уходил именно из дома бабы Гани и с её благословения. Официально регистрировал брак он несколько позже. Пришёл в сельсовет один, с двумя паспортами
- Распишите нас!
- Вот так жених! А где ж ты невесту потерял? – смеялись над ним сельсоветские.
Тот только разводил руками
- Некогда ей по сельсоветам расхаживать. Дома она сейчас сидит, Ваську сиськой кормит. Вы же сами знаете, сын у нас недавно родился.
Так на свет появился я.
Насколько я знаю, родители мои крестить меня вроде как не собирались. Почему они так решили, объяснить сложно, особенно тому, кто не жил в то время, а отец с матерью были детьми своего времени со всеми плюсами и минусами.
Баба Хрестя приехала посмотреть на внука. Жила она не с нами, а со своей старшей дочерью недалеко от Поворино. Узнав о позиции родителей на счёт крещения, бабка с ними спорить не стала. Она просто дождалась, когда мать с отцом уйдут на работу, завернула меня в пелёнки и отнесла к куме Ганюшке, (так она всегда называла бабу Ганю) а та окрестила меня по старой вере. Должен честно признаться, что как проходил обряд я совершенно не помню. Какие молитвы надо мной читались, в купель меня окунали или в ведро, а может просто водой побрызгали, точно сказать не могу. Но одно я знаю точно, обряд моего крещения был проведён с соблюдением всех правил и в строжайшей последовательности. В этих вопросах баба Ганя была педантом, каких ещё поискать! Перед тем, как сесть за этот рассказ, буквально две недели назад, я был в отпуске на родине. Книги моей ещё нет, но по Раковке уже не первый год ходят листы с распечатками отдельных рассказов. При встрече, знакомые меня иногда спрашивали:
- Ну, ты там про Раковку больше ничего не написал? А то мы тут читали, интересно…
- В этом году пока ничего, но собираюсь написать про свою родственницу бабу Ганю. Вы может быть о ней что-нибудь помните?
Но её уже почти никто не помнил. Вспомнила только бывшая заведующая школьной библиотекой Матрёна Акимовна:
- Как же, помню, помню! Очень строгая была бабушка. Однажды после чьих-то похорон был поминальный обед, и она там присутствовала. Так вот на этом обеде не соблюли какое-то старообрядческое правило, или исполнили формально, или вовсе пропустили. Так она в гневе встала, и демонстративно ушла с обеда!
Когда баба Хрестя приезжала к нам погостить, она почти каждый день ходила к Барышниковым.
- Пойду к куме Ганюшке погутарить.
Погутарить им было о чём. Они вспоминали общих родственников, живущих ныне или давно умерших, вместе читали писание, потом обсуждали, а иногда даже спорили. Ну и наконец, их объединяло то, что судьбы их были абсолютно похожи, обе рано потеряли мужей и хлебнули вдовьей доли по самые ноздри.
И ещё у моей бабки в разговорах с кумой была одна обязательная тема, она непременно критиковала дядю Митю, и вообще считала, что бабе Гане с зятем не повезло. По правде говоря, водился за Дмитрием Яковлевичем один грешок, он совершенно не имел желания заниматься домашним хозяйством. Все заботы по дому, огороду, по уходу за птицей и скотиной, лежали на плечах бабы Гани и тёти Фроси. Скорее всего, он по своей натуре был создан для жизни в городе, а не в деревне, вот моя бабка его за это и точила.
- Эт што ж такое? Прийдёть с работы, в пижаму нарядится и на диван. «Фроськя! принеси то, да принеси это!» Ну, куда такое дело годится?
Отец рассказывал мне, что в те годы часто бывал у Барышниковых.
- Зайду к ним тётю Ганю проведать, а у неё и полведра воды в доме нет, ни скотину напоить, ни постирать. Ну, я возьму вёдра, и натаскаю ей воды из Казённого пруда (а это примерно километр и всё время в гору) А ей неудобно – Куда ты столько таскаешь? Хватить! Ему дела нет, а ты надрываисси! – Да как же я мог ей не помочь? Я тётю Ганю жалел.
Вот и я думаю, не мог отец не помочь ей. Видно крепко, на всю жизнь, запомнил он её горбушки и корочки.
А как же ко всему этому относилась баба Ганя? Вы не поверите, она дядю Митю защищала! Защищала и жалела.
- Ты, Хрестиния, Митю нашего не ругай.
- Что ж мне его, хвалить что ли, лодыря такого?
- И хвалить не надо, и ругать не надо. Бог его и так обидел – лишил любви к труду, а раз Бог наказал, что ж нам судить?
А вот лично мне, дядя Митя очень нравился и со своей бабкой я был категорически не согласен! А всё дело было в том, что, дядя Митя работал водителем председательской «волги». Роскошнее этой машины, с блестящим оленем на капоте, не было во всей Раковке. Многие раковские пацаны мечтали только подойти и потрогать эту машину, а я имел к ней свободный доступ. Я имел право забираться в кабину, крутить руль, нажимать кнопки и даже сигналить! Ну как при таком счастье, я мог разделять мнение бабки и осуждать дядю Митю? Это просто смешно!
Когда я подрос, баба Хрестя стала иногда брать меня с собой к Барышниковым. Пока старушки гутарили, я путешествовал по двору или заходил в дом. В доме у бабы Гани была своя комната, и в этой комнате, в углу, висел большой иконостас. Иконы были старинные, потемневшие от времени и, пожалуй бы, казались мрачными, если бы не горящая лампадка перед ними. Лампада висела на двух цепочках и горела всегда, и днём, и ночью. Огонёк был совсем маленький, он как бы озарял и иконостас и всю комнату, от него возникало ощущение теплоты и уюта. Я любил смотреть на эту лампадку. Во дворе у бабы Гани была маленькая летняя кухня. Две трети этой кухни занимала русская печь, а почти всё остальное пространство - стол, который всегда был усыпан мукой. В кухне летали мухи, и пахло опарой. Дело в том, что до глубокой старости баба Ганя пекла хлеб сама. Караваи у неё были большие и круглые, и она всегда угощала меня, отрезав ломоть от каравая. На мой вкус, хлеб был несколько кисловат, но пахло от него так, что слюни текли. Ещё в кухне висело бронзовое распятие, а на самодельной полке стояли старинные церковные книги. Книги были большие, в потрескавшихся кожаных переплётах и с медными застёжками. Всё, и распятие, и книги, и занавески, решительно все предметы на кухне, были припудрены мукой. А ещё я запомнил у бабы Гани деревянные чётки. Эти чётки она всегда держала в руках, перебирала пальцами, и что-то нашёптывала, шевеля губами. Однажды я спросил её - что это такое?
- А вот на каждую такую шишечку надо молитву прочитать, да поклониться, да перекреститься. А ты, када крестисси, как пальцы складываешь?
Этот вопрос застал меня врасплох, и я растерянно посмотрел в сторону бабы Хрести. Та, только сокрушённо махнула рукой
- Ой, ды никак он не крестится! У них в доме и образов-то нет, срамно войтить.
Удивительно, но мне показалось, что такой ответ бабу Ганю нисколько не расстроил. Она, улыбаясь, гладила меня по голове
- Ну ничё – ничё! А вот када ты большой вырастешь, да станешь богу молиться, ты пальцы-то вот этак вот складывай. – И она показывала мне свою ладонь, с двумя сложенными вместе, средним и указательным пальцами – Помни, что я тебя по нашей, по старой вере крестила.
Когда мы пришли в дом к Барышниковым, там уже были люди.
- Проходите туда, к ней, уже собороваться начала – сказал кто-то, и мы вошли в комнату бабы Гани
Она лежала на кровати, у изголовья стояла тётя Фрося и поправляла подушку, а иногда наклонялась и что-то говорила. В комнате было несколько старушек, одетых во всё чёрное. Кто-то читал молитву, а старушки подпевали. Кроме лампады, горело несколько свечей. Мы по одному подходили к бабе Гане. Когда настала моя очередь, подошёл и я. Мне врезалось в память, что лицо и руки, у неё были воскового цвета, а одета она была в старушечью кофту в мелкий, тёмно синий цветочек. Глаза были прикрыты, а дыхание прерывистое. Тётя Фрося наклонилась к изголовью и не громко, но внятно сказала:
- А это Вася.
- Хто? – не поняла баба Ганя.
- Вася! Сын Феди и Раи.
- А… Вася, прости меня Вася, прости ради Христа.
Я совершенно растерялся и посмотрел на тётю Фросю, та кивнула головой.
- Говори, что прощаешь и сам попроси у неё прощения, так положено, сегодня день такой.
- Прощаю тебя баба Ганя, и ты прости меня.
- Бог простит. Ну, Христос с тобой!
Потом мы вышли в другую комнату. Родители ещё какое-то время поговорили с родственниками, и мы вернулись домой. Баба Ганя умерла в тот же вечер.
На похороны меня не взяли, и я их не видел, но точно знаю, что всё было сделано как положено. Покойницу обмыли, одели, прочитали над ней молитвы и на третий день предали земле. А на сороковой день её бессмертная душа вознеслась на небо и предстала перед Господом Богом. На счёт всех обрядов я знаю точно, а вот на счёт того, что душа вознеслась… как вам сказать? Ведь человеку знать про это вообще не дано. Мы можем в это верить или не верить. Баба Ганя верила крепко!
Почти у всех нас, тех, кто родился, рос и учился ещё в советское время, отношения с религией сложные. Порой мы сами себе не можем дать ясный ответ – верим мы, или не верим? В одной передаче я слышал, что всё это больше похоже на суеверие, чем на веру. Мы можем на Пасху или Рождество, отстоять в храме всю ночь, а потом весь год и носа туда не показывать. Во многих квартирах, особенно в городских, висят на стенах настоящие иконы в качестве украшения. Ну и уж совсем забавно, когда люди соблюдают великий пост для того, что бы похудеть. Меня раздражает, когда по большим церковным праздникам, показывают руководителей, которые стоят в церкви со свечами в руках. Почти все они совсем недавно сидели в высоких партийных кабинетах. Я вовсе не хочу сказать, что этим людям дорога к Богу заказана, просто меня смущает столь резкая перемена, произошедшая в их сознании, а ещё больше - вся эта публичность, хотя я и сам-то мало чем от них отличаюсь. Да это и не удивительно: почти всю жизнь нам внушали, что вера в Бога - это пережиток прошлого и удел старушек, и что Кодекс строителя коммунизма по всем статьям лучше Христовых заповедей. Но наши бабушки упорно продолжали верить в своего Бога, и молились перед ним за нас, дураков, и теперь вот стало ясно, что они были правы. С наступлением зрелого возраста, и в наших головах что-то начинает меняться. Особенно это заметно, когда нас постигает горе или возникает угроза здоровью или самой жизни, тут мы почти все вспоминаем про Бога. Я хоть и не считаю себя до конца верующим, но всё больше убеждаюсь, что вера человеку нужна. Нужна как нравственная опора, как путеводная звезда. И не важно, что ты всю свою жизнь будешь идти к этой звезде, и никогда её не достигнешь, важно, что она всегда горит над твоей головой и указывает верный путь.
С некоторых пор я, когда крещусь, складываю вместе два пальца. Только не подумайте, что это из- за того, что я хочу выглядеть оригинальным и отличаться от других, я уже не в том возрасте. Просто, наверное впервые за всю свою жизнь, я серьёзно отнёсся к словам, сказанным мне в далёком детстве:
- А вот када ты большой вырастешь, да станешь богу молиться, ты пальцы-то вот этак вот складывай, помни, что крестила я тебя, по нашей, по старой вере.
Вот я теперь так и крещусь, двуперстием, как меня баба Ганя учила.
Август 2012. Раковка – Санкт-Петербург.
-