рассказ
Обходя лужи, Настя шла по тротуару. Конечно, как не обходи эти лужи, но когда пройдешь до центра города от Давыдовского района в стареньких-то сапожках, то обязательно уж промочишь ноги. Денег у Насти, чтобы ездить на автобусе, не было. А идти в центр надо… На бирже по безработице денег уже три месяца не дают, «детские» тоже задерживают. Хорошо хоть соседка по лестничной площадке помогает, подкармливает. Пятилетнюю дочурку Настя оставляла у Клавдии Ивановны.
Настя мимоходом взглянула на мужика на костылях, стоявшего у Красных рядов. Греясь на мартовском солнышке, он приглаживал ладонью свои разлохматившиеся седые волосы. По лицу было видно, что мужик с похмелья. Он топтался на единственной ноге, ловко поддерживая тело костылями.
Глядя на инвалида, Настя вспомнила бывшего одноклассника, пропавшего на кавказской войне. Только память коснулась пропавшего Петра, сразу нахлынули воспоминания юности: их выпускной класс, как они едут в «Трифоныч», в своё заветное место в устье речки Кубань. Вот где была жизнь! Июньские белые ночи, Волга…, чайки, горлопаня, сопровождают теплоходик «Ом», на котором едут школьники. Настя, отламывая кусочки хлеба, бросает ломтики с кормовой палубы. Черноголовые крачки, небольшие чайки, крикливые в стайном заполохе, на лету хватают хлеб своими жёсткими клювами.
При упоминании о хлебе, Настя проглотила слюну.
– Красавица, а кра-асавица, дай погадаю! Ска-ажу всю пра-авду! Что-о на сердце было, скажу, что будет… Ай, кра-асавица! – гортанным говором цыганка вывела Настю из воспоминаний юности.
Из ларьков-магазинчиков летели разбитные песенки Шуфутинского, Токарева. В небе сияло солнце. В кустарнике, по обочине аллеи к памятнику Ивану Сусанину, где на высокой каменной тумбе выбито: «ИВАНУ СУСАНИНУ – ПАТРИОТУ ЗЕМЛИ РУССКОЙ», сновала стайка воробьёв. Птахи так громко чирикали, радуясь наступившему теплу, что порой забивали щебетанием полублатные песенки певцов.
Настёна шла к рынку. Помощи ждать было неоткуда. Ещё год назад умерла мать. При ней они как-то жили все, перебивались. Мать работала на фабрике. Отца Настя не помнила. Росла она красивой простодушной девочкой. Её каштановые волосы, зелёные глаза и тонкая фигурка волновали многих парней. Однажды в светлые июньские ночи у Волги, когда ещё не пропал черёмуховый настой округи от майского цветения, услыхала она от Николая заветное слово: «Люблю!» И всё закружилось, как в сладком сне.
Григорий стоял на низком парапете тротуара. В грязной толчее снега и талой воды вокруг валялись бумажки, обрывки целлофановых мешочков, пустые сигаретные пачки из-под «Примы». Заполняя торговые ряды тяжёлой людской массой, народ валил на рынок. Рядом на автобусной остановке толпились люди. На другой стороне улицы возвышалась пожарная каланча.
На груди у Григория висела бирочка с надписью: «Куплю золото». Он смотрел вдаль. Парень давно заметил бывшую одноклассницу, идущую ему навстречу: в чёрной шапочке, в поношенной кожаной куртке, с густыми волосами. Беспокойное чувство начало овладевать им при виде Насти, но, силой воли преодолевая его, он подумал: «Опять идёт побираться…» У Насти и Григория после случая с Николаем была непримиримая вражда.
Пять лет назад, когда окончили школу, ближе к ноябрю, Григорий увидел Настёну в центре города. «Ничего себе, – удивился юноша, – Настька-то… с брюхом?!» Бывшая одноклассница проходила по «сковородке»*. Было скользко. Осенний ветер свистал в голых прутьях деревьев. Настя присела на лавку. Здесь он и подошёл.
– Приве-ет! – сказал Григорий, всматриваясь в лицо Настёны. Оно было в каких-то коричневых пятнах, но глаза, как в школьные годы, ласковые и чуть растерянные. Как любил он смотреть в эти глаза! А когда Настя приходила с подружками на соревнования, где он выступал в ринге, всегда побеждал.
Она застеснялась Григория, так неожиданно появившегося перед ней; отвела взгляд в сторону, поплотнее запахивая свою куртку.
– Здравствуй, – тихо проговорила Настя.
– Настька, ты чего это? Такая?! – спросил юноша, удивляясь на её большой живот. – А Колька-то где? Чего он тебя одну-то отпускает?! Ведь скользко?! – все в классе знали, что она любила Николая.
– А я уж давно его не видела… Он же теперь учится…
– Так ты бы домой к ним сходила?!
– Да-а ты чего-о?! Предки его на дух меня не принимают. Он же теперь студент!
Настёне вспомнился их дружный класс. Они все вместе ходили на боксёрские соревнования, где выступал Григорий. Девушка знала, что ему нравилась.
– Пойдём-ка, я тебя провожу… Скользко ведь…
– Нет-нет, – испугалась Настёна, – не надо… Я сама…
– Ну, я этому придурку покажу! Студент! – взорвался юноша.
– Гриша, ты его не бе-ей, – забеспокоилась Настёна.
Вечером Николая долго ждать не пришлось. Он возвращался из университета. Григорий знал, где можно было его встретить.
– Здорово, студент!
– Здравствуй! – голос Николая задрожал. Парень понял, что Григорий по его душу. Рука Николая тряслась, когда он подавал её бывшему однокласснику.
– Ты, учёный, знаешь, что Настёна беременная от тебя?!
– А почему ты думаешь, что от меня?! – нагловато ответил Николай. Григорий не выдержал, ударил студента. Николай рухнул на землю. Удар пришёлся точно по печени в живот...
Николай заболел. Его положили в больницу. У него из горла шла кровь. Своим родным он говорил, что упал и ударился о землю. Врач констатировал сильный ушиб в области печени.
Узнав, что Николай лежит в больнице, Настёна птицей прилетела к нему. Но кто она ему была? Жена, не жена, любимая девушка?! Он сторонился её, избегал встреч. Родные Николая не признавали Настю. «Ему надо учиться! Да и не пара она!» – так рассуждали его родители. Но сердцу не прикажешь. В больницу Настю пустили как бывшую одноклассницу.
Николай таял на глазах. Настя увидела его бледного, исхудавшего, не то, что в школьные годы – всегда чистенького, интеллигентного, с каким-то потусторонним взглядом. Растерявшись, она тихо присела у постели больного. Николай виновато смотрел на бывшую одноклассницу. Со студенческой жизнью он почти забыл её, да и родители всё долбили: «Какая она тебе пара?! Нищета. Всю жизнь хочешь с ней мучиться?! В наше-то время?!»
Николай умирал на глазах. Из его умных красивых глаз текли слёзы. Умирать не хотелось. Многое ещё не познано молодым сердцем на земле. Но жизнь уходила, будто кто-то далёкий звал в другую жизнь, совсем иную, загадочную.
Через месяц Николай умер.
Когда Настя увидела Григория, стоявшего на перекрёстке прохода в рынок, губы её невольно прошептали: «Убийца…» Прошло пять лет с тех пор, как умер Николай. Кое-кто из одноклассников догадывался, от чего он умер. Но, умирая, он никому ничего не сказал. Настя сердцем чувствовала, что Николая убил Гришка. И страх поселился в её душе.
Алёнка родилась нервной девочкой. Своего молока у Насти не было, приходилось кормить детским питанием. Денег хватало только-только. Жили впроголодь. Настя не слышала в себе радости жизни, которая так свойственна молодым. А не успеешь выйти на улицу из дома, как тут же попадаются на глаза нищие, калеки, пьяницы. Беда и горе кругом.
Когда Настя впервые стала просить милостыню на улице, её подавляла мысль, что вдруг увидят знакомые или кто-то из бывших одноклассников: «Лариска увидит?! Она-то хорошо устроилась… Вышла за богатого! Ну, ей-то проще. Она всегда попкой с выгодой виляла. А Танька с родителями живёт, учится. Кажется, закончила на менеджера, папа пристроил. Вроде бы и за границу ездила! Девки рассказывали. А Людка?! Во даёт! Практику в Сорбонне проходила. Она ведь ещё в школе по-французки здорово шпарила. Кажется, собирается за француза какого-то. Даже, говорят, сюда приезжал. А вот Натаха! Да-а… Проституткой в «Пале»! Конечно, конечно, у них, поди, Гришка всем этим заправляет, кому же быть?!»
«Убийца», – вырвалось из груди Настёны. Стало тошно. Люди проходили мимо.
От безысходности, как-то незаметно, Настя всё же стала просить милостыню. Конечно, они с матерью всегда жили бедно. От такой жизни мать иногда запивала. К бедности привыкают, смиряются, но мысль, что увидят с протянутой рукой знакомые или кто-то из бывших одноклассников, выбивала её из колеи.
После первого дня нищенского стояния в переживаниях осталось и чувство успокоения, что наконец-то накормит свою Алёнку. Знакомые не встретились. Настя, приехав домой, забрала Алёнку у соседки, и втроём они устроили дома настоящий пир. После ужина Алёнка спокойно заснула. Сытая, довольная, счастливая. Настя накрыла дочурку одеялом, проводила Клавдию Ивановну и вышла на балкон.
Половина неба была светлой. Голубизна потихонечку густела, вспыхивая крохотными звёздами. И занялась малиновая вечерняя заря… Город со своими радостями и печалями готовился ко сну. Вспомнился Николай. По щекам Насти текли слёзы. «Может, душа его где-то превратилась в звёздочку? И горит, и смотрит на меня?! Николай!..» Слёзы застилали глаза. Вечерний воздух приглаживал волосы. «Где оно, счастье-то? Где?! Нету, нет, врут люди». Настя не завидовала счастливым людям. Она была подавлена своей жизнью. Взгляд её упал с балкона на землю. Она отшатнулась от края балкона – мысли поразили: «Кинуться вниз – и всё…» «Господи, прости меня грешную!» – вспомнила она слова Клавдии Ивановны, которая недавно помогла окрестить Алёнку.
Дочурка тихо посапывала. Настя осторожно прикрыла балконную дверь, входя в комнату. Скрип дверей вдруг неприятно отозвался в сердце. Почти всю ночь она не могла уснуть. Где-то наяву или во сне ей грезились звёздочки, плачущее лицо Николая и его голос: «Прости, прости…»
…Настя встала вместе с торговками с другой стороны рынка. Рядом, через дорогу, на склонах к Волге, возвышался сказочный Дворец кукольного театра. Он словно сошёл со страниц сказок Андерсена.
Здесь торговали спичками, сигаретами, рукоделием, грибами, картошкой, чесноком, капустой. Настя помогала знакомой женщине, у которой был свой огород, торговать огородной снедью. Милостыню она больше не просила.
Одноклассники всё же увидели, как она торговала. Конечно, зазорного в этом ничего нет. Только на душе было смутно. В голову лезли разные мысли. Она часто задумывалась над своим будущим, над будущим Алёнки. Ей казалось, что у них будущего нет. А знакомые одноклассники иногда подходили поговорить, кто-то пробегал мимоходом, махнув приветливо рукой. У каждого – своя жизнь. Сейчас нет никому никакого дела до других. Правда, Натаха звала в «Пале». В ночной клуб. «Мы ведь ещё молодые! Ты чего, дура?! Тебя ведь, если одеть! Отбоя не будет! – восклицала бывшая одноклассница. На такой напор подружки Настя виновато улыбалась. – И Алёнка будет сытая… Что?! Ты враг своему ребёнку?!»
В первый раз, когда Григорий увидел Настю в ряду торговок, у него возникло чувство досады. Пять лет назад, когда умер Николай, так никто ничего и не узнал. А дела Григория пошли хорошо. От армии он закосил. Сначала торговал водкой. Приобрёл торговый ларёк, затем продал его, занялся наркотой, скупал золото.
…Сегодня Настя простояла четыре часа и ничего не наторговала. Собственно, и торговать-то было нечем. Знакомой огородницы, которая поддерживала Настёну, на рынке не было. С булкой ржаного хлеба Настя спешила домой.
Дома было тепло и уютно. В однокомнатной квартире всё осталось так, как было при матери. На стене – фотографии. Мама с группой женщин у ткацких станков на фабрике. Над диваном фотография Алёнки. Рядом фотография Николая в чёрной рамке.
– А что ты мне принесла?! – бесхитростно воскликнула Алёнка, перебежав лестничную площадку от соседки Клавдии Ивановны, открывая дверь. Девочка увидела маму в задумчивости возле фотографии отца, и голос её осёкся.
Мать перевела взгляд с фотографии Николая на Алёнку.
Дочь остановилась у дверей. Глаза были в ожидании. Каждый раз, когда дочь задавала простодушный вопрос: «А что ты мне принесла?!», Настя терялась – этот вопрос дочери как бы заставал её врасплох. Мать не знала, что сказать. Хотелось, прежде всего, вкусно накормить свою девочку, что-нибудь подарить, например, красивую куклу, сделать ребёнка счастливым. Иногда нервы молодой мамы не выдерживали, и она срывалась на крик.
– Я кусать хосю! – вторила крику матери Алёнка.
За окном таял солнечный день. Дни теперь становились длиннее – не то, что зимой. Но легче от этого не было. Сознание свербил вечный вопрос: «Как проживём завтрашний день?»
Она укладывала Алёнку спать. Девочка хотела, было, попить чаю с хлебцем, но не попросила у матери, только вспомнила бабушку Клаву, как ела у неё дома пирожки с луком и яичком. С мыслью об этом и засыпала. Ещё снились горящие свечки в церкви, красивое лицо батюшки, когда он, наклонившись, что-то шептал, осторожно доставая золотой длинной ложечкой из золотой высокой чаши кусочек хлебца от Тела Боженьки.
За окном вечерело. В домах зажигались огни. Крупнопанельные дома своими огоньками были похожи на огромные пчелиные соты.
Настя сидела возле кроватки дочери. Алёнка заснула. Ей снилось море, чайки! И баба Клава… Девочка, когда была у соседки, всегда внимательно слушала её рассказы о том, как баба Клава ездила в отпуск на море. И как хорошо они жили.
Алёнка сладко посапывала. Мать смотрела на дочурку. Слёзы текли и текли из глаз молодой женщины.
– Что делать? Что делать?! Работы нет, денег нету, живём впроголодь. Никому мы не нужны! Столько народу помирает! – снова подступил страх. Вспомнился Николай. «Прости, прости…» – отчётливо слышался его голос, грезилось его лицо. «Может, к его родителям сходить?! Да нужны мы им! Были бы нужны, давно бы появились, предложили свою помощь...»
Сердце разрывалось от горя.
Мартовский вечер синевой заполнял необъятное пространство неба. Но синева, густевшая на глазах, не опускалась на землю, будто боялась её и всех живущих на ней. Огромным куполом ночи синева смотрела на землю.
Настя открыла балкон, обернулась назад, но скрипа двери не услышала. Страх пропал, а только слышался голос Николая…
Она оглядела свой дом прощальным взглядом. В вечернем полумраке всё же увидела дочку: ручонками Алёнка разметалась по кроватке.
Настя вышла на балкон. Здесь было хорошо. Повеяло морозцем. Путаясь в мыслях, Настёна устремила свой безумный взгляд к звёздам. «Прости, прости…» – слышался голос любимого человека.
Сквозь пелену замутнённого сознания Настя услыхала настойчивый стук в дверь квартиры. Это Клавдия Ивановна требовательно стучала к соседке. Сердце пожилой женщины словно почувствовало что-то неладное: она знала Настёну ещё ребёнком.
Стук в дверь отрезвил Настю от наваждения. «Господи, прости меня грешную!» Она отпрянула от балкона, выскочила в комнату, побежала мимо спящей дочери и открыла дверь. На пороге стояла соседка.
Клавдия Ивановна увидела обезумевшие глаза Насти и всё поняла.
– Да что ты, что ты, Настенька?! – соседка перекрестила перстью старческой руки. – Господь с тобою!
Настя прижалась к груди Клавдии Ивановны и заплакала.
2000 г.