Стрелок-радист с Бостона

Борис Артемов
Иван Михайлов сидит на крыле своего "Бостона"

Фотографировал Иван Михайлов всю жизнь. Даже в самые тяжёлые годы. И фотоаппаратов имелось у него великое множество. Даже знаменитая «Лейка-II»! И, конечно, её не менее славная советская копия – харьковский «ФЭД» тридцать четвёртого года. А на фронте к ним добавился потёртый, исцарапанный, но надёжный работяга «Фотокор», который подарил лихой газетчик из «Красной Звезды».

Он снимал в полёте через открытый бомболюк результаты бомбежки и чуть не выпал во время манёвра под обстрелом. Иван тогда буквально с того света втащил его назад в самолёт. Как раз за кожаный ремешок аппарата.

И ещё была древняя, лаковая, красного дерева французская камера с гофрированным кожухом-гармошкой и треногой-штативом, к которой Иван приспособил трофейную оптику со сбитого «Хейнкеля». Эту камеру Иван любил больше всего. И, правда, – снимки получались, чудо как хороши: яркие, контрастные, выпуклые.

И они на этих снимках молодые и весёлые. Экипаж фронтового бомбардировщика А-20: командир Александр Сучков, штурман Лёша Шалютин, стрелок Илья Попугаев. И, конечно, он, Михайлов Иван Иосифович, двадцати трёх лет от роду, гвардии сержант авиации.

На срочную Иван призвался в октябре сорокового. Со смоленской станции Издешково. До призыва слесарем был на тамошнем льнозаводе. И в завкоме председательствовал. Без отрыва от производства. А служить отправили на юг. Далеко, конечно, но разве это важно, если Дуся, прядильщица со льнозавода, к которой всей душой прикипел, на проводах прилюдно ждать обещала?

Попал в Запорожье. Там тогда 31-ая окружная школа младших авиационных специалистов располагалась. К марту сорок первого с отличием курс стрелков-радистов закончил. Это уже в Кировограде, куда ШМАС перевели. Звание старшины получил. Только недолго четыре эмалевых треугольника проносил – разжаловали до «младшего сержанта». Не просто так: персональным приказом наркома обороны, маршала Семёна Тимошенко по 45-ой смешанной авиадивизии.

Тогда курсанты пехотного училища на танцах в городском саду бузу затеяли. Да ладно бы просто кулаками в охотку помахать. Финку в дело пустили. Лучшего штурмана эскадрильи покалечили. Как такое снести? Вот они с ребятами золочённую цементную вазу из этого сада с цветами и виноградными гроздьями по бокам на крышу училища и сбросили. Точно в печную трубу. С первого же захода.

Разжаловали за это весь экипаж их скоростного бомбардировщика. Но летать не запретили. Может, за точность бомбометания? И за то, что жертв не было? А может потому, что не время было авиаторами разбрасываться. Ожиданием войны жили. Ещё чуток и… в бой. На чужой территории, конечно, да малой кровью. Не зря же карты полетные до синевы в глазах изучали да подходы к целям рассчитывали. Так что – обошлось.

 В Аккерман экипаж перебросили. В 5-й бомбардировочный. Полк боевой. И в польском походе участвовал, и в войне с белофиннами. И когда Бессарабию освобождали, все пять десятков полковых «СБ» с прогретыми двигателями и полной бомбовой загрузкой на лётном поле стояли. Сигнала на взлёт ждали.

Так что когда большая война началась, времени на раскачку не понадобилось. Да и объекты противника на южном театре боевых действий давно известны. Чтобы там, в штабах и в сообщениях ТАСС, не говорили, а дело своё бомберы исправно знали. И воевать всерьёз готовились.

Уже в первые недели румынские переправы у города Галац под воду пустили. Задачу командования с честью выполнили. А как известно, мост разбомбить – самое что ни на есть трудное в их деле.

Только одной авиацией войны не выиграть. Её на земле выигрывают. А сухопутные командиры слабину дали. В августе на полковой аэродром Шайтаровка, под Херсоном, прорвался танковый десант немцев. А самолёт – он на земле беспомощный. И наганы экипажей против танковых пушек и пулемётов не сдюжат.

Пропал полк не за грош. И «СБ» на земле сожгли, и красавцы «Пе-2», которые перед самой войной получили. Для полётов на них даже экипажи переучить не успели. Тогда под Херсоном кто в бою не погиб и в плен не попал, в степь ушёл. К своим прорывался. Слезы в глазах –краснозвездные соколы как зайцы петли среди ковыля и полыни наматывают. А что сделаешь? Изо всей полковой техники один только аэродромный тягач «Сталинец» уцелел. На нём к своим и вышли.

Вернулся Иван в небо. Снова на «СБ» летал, на «Пешке». Бомбил. Разведданные добывал. Дважды выбрасывался с парашютом из горящего бомбардировщика, дважды садился на брюхо на нейтральной территории, уже на земле отстреливался от наседающих немцев и прорубался сквозь фюзеляж, чтобы вынести из-под огня тела погибших пилота и штурмана. В июне сорок третьего медаль «За отвагу» дали. И звание «сержант».

В канун Курской битвы полк получил ленд-лизовские машины. Новёхонькие «Бостоны». Так «Дуглас А-20 Хэвок» у нас называли. Надёжный самолёт. Неприхотливый. В управлении лёгкий. А главное – живучий.

 В декабре сорок третьего, уже в Белоруссии, над Коротковичами, во время разведки, взяли их в клещи шесть «мессеров». В бою «Бостон» получил восемь сквозных снарядных и более пятисот пулевых пробоин. Баки пробиты, винты, хвостовое оперение, тяги рулевые. Перестал работать правый двигатель. Все члены экипажа ранены. Особенно досталось стрелку Попугаеву и Ивану. Вывести неуправляемый самолёт из пике удалось лишь у самой земли. А немцы не отстают. Наседают. Отвалили, лишь когда один из «мессеров» врезался в землю, а другой ушёл за горизонт, оставляя за собой дымный шлейф. К тому моменту патронов у Ивана оставалось – разве что застрелиться. И нога вся осколками посечена. А топливо в пробитых баках почти на нуле.

Дотянули до своих лишь на упрямстве да на честном слове. Обычное дело для бомбера. Чуть ли не рядовой полёт. Может лишь пробоин на пару сотен больше нормы. Потом в представлении всему экипажу на орден Отечественной Войны I степени написали: за отличное выполнение задания и проявленные при этом доблесть и мужество.

Так и летал Иван до самого победного сорок пятого. Ещё два истребителя лично сбил. И один вместе со стрелком. А всего было таких боевых вылетов не много ни мало – сто тридцать шесть. По закону – уже за тридцать подобных золотая геройская звёздочка каждому члену экипажа полагалась. Только разве ради неё воевали? «Красную звезду» дали – и ладно. Как там у поэта Твардовского?..

А аттестат свой и положенные денежные награды за полёты Иван на Смоленщину посылал. В деревню Зимница. Дусе. Евдокии Степановне Чижиковой. Ей, сироте, в эти годы ой как не просто пришлось. Хлебнула лиха.

Когда после победы Иван на сверхсрочную остался и с полком в Таврический округ передислоцировался, Дусю к себе забрал. В Запорожье. Стала ему женой и в доме хозяйкой. Жильё ведь хорошее получили: военстрой, первый барак, квартира шестнадцать. Двух сыновей на ноги подняли. И даже ещё, перед демобилизацией в пятьдесят шестом, Иван на новых турбореактивных бомбардировщиках полетать успел. На илах двадцать восьмых.

…В середине девяностых, когда обезлюдел военный городок да всё рушиться начало, многие на посёлке Леваневского без работы остались. От безнадёги иные по соседским хозяйствам промышлять пошли. Металл, стройматериалы и всё, что плохо лежало, в дело пристроили. И не столь жалко, что воры нажитое со двора выносили, сколь то, что не нужное им портили. Бесценные фотографии, которые всю жизнь берёг Иван Михайлов изорвали да сожгли. Говорят, из пепла серебро добывали. Ценность, конечно, немалая, но ведь память-то дороже. Целая жизнь была запечатлена!

 Хорошо, что уже не узнал об этом Иван. А особенно жалко, что не осталось фотографий юной Дуси. Ведь на них её милая девичья улыбка. И ещё только предстоит вся долгая и, как тогда верилось, счастливая послевоенная жизнь…