Санта -клаус в дембельском чемодане (Юрий Николаевич Горбачев 2) / Проза.ру

Моим нежным и мистично-непостижимым Иринам -Эриниям: Мокрушиной и Вершининой в память о том вечере, когда мы шли по ночному Томску и совершенно нечаянно я ощутил, что нами, из 1974 года манипулирует сидящий в дембельском чемодане Санта-Клаус.

«Когда-то, давным давно,дети отправились в крестовый поход. И --затерялись на хрупких перекрестках мироздания…»
Курт Воннегут, «Бойня номер пять, или крестовый поход детей».

1

«Его перебрасывает во времени рывками, и он не властен над тем, куда сейчас попадет…»

Иточник утрачен

Неуютное, тягостное чувство абсолютной ирреальности происходящего возникло, когда лежа на койке в общаговской комнате и вороша страницы «Иностранной литературы», с романом Курта Воннегута «Бойня номер пять», Гриша Середкин, почувствовал -- это все про него. И про сумасшедшего горе-вояку американца. И про летающие тарелки с планеты Трафальмадор. И про возомнившего себя скитальцем сквозь времена помощника капеллана Билли Пилигрима, негероически сдавшегося в плен во время наступления вермахта в Арденнах, а много позже попавшего в авиакатастрофу и перенесшего трепанацию черепа, после чего, собственно, и начались эти одновременные пребывания сразу в двух или трех временах. Да ладно бы просто ощутил, чересчур эмоционально сопереживая и не успевшему отслужить ни одного фронтового молебна Билли, и его товарищу по несчастью , шарящемуся с чайником по руинам разбомбленного Дрездена старикану Эдгару Дарби, а то ведь прямо-таки провалился туда -- в этот весенний 1945-ый! В первозданную тишину его. В его пахнущий смесью гари, цветущих акаций и каштанов весеннюю гулкость.

Съезжая, как на салазках, с груды битого кирпича, гремя чайником, как потерявшийся бычок ботолом, Гриша услышал шорох. Обернувшись он увидел -- ветер шевелил страничку - прокладку в лежащем поверх груды штукатурки фотоальбоме. Белая, как фата невесты, полупрозрачная калька. Черный бархат обложки. Он отставил чайник. Присел на обломок перевернутой скамьи( на таких сиживают молящиеся в католических соборах) и, развернув страницы, увидел молоденького, одетого в красивую эсесовскую форму паренька, в обнимку с двумя жизнерадостно смеющимися арийками. Не смотря на то, что фотография была любительской, мутноватой, отлично различимы были и тени от ресниц, и ямочки на щеках -- у одной, и родинка возле губы у другой, и контрастный белый кант на форме, и уцепившийся в обрамленную лавровым венком свастику, раскинувший крылья орел на тулье фуражки. Совершенно неожиданно откуда-то донеся звук органа. Из холмов и холмиков руин того ,что высилось здесь ещё недавно в готическом великолепии, торчали напоминающие переломанные кости великана, обломки перекрытий. Сунув альбом за пазуху шинели, Середкин, обошел лежащего на боку каменного архангела с отбитым крылом, но с крепко сжимаемой в кулаке рукоятью меча , и, ступая по цветному крошеву витражных стекол, заглянул за курган рухнувшего храма. Посреди разбомбленной кирхи возносился к небесам чудом уцелевший орган. За клавиатурой трудился седовласый старик. Отделка органа кой - где отвалилась. Но зато трубы и механизм для нагнетания воздуха были целы. Видимо, старинные меха и приводы помещались в подземелье и, не смотря на то, что оборвало проводку и электродвигатели, кто-то сидящий сейчас в подвале мог нагнетать в инструмент воздух. Такие вот абсурдные мысли насчет конструкции устройств , являющихся в сновидениях, грезах и галлюцинациях вполне уместны: блуждающий в них не понимает того, что он грезит и, не обнаруживая у явившегося во сне телевизора электрошнура, ведущего к разетке, -- он недоумевает. Те же самые казусы на каждом шагу подстерегали по причине стечения обстоятельсв приобщившегося к путешествиям во времени Григория Середкина.

Блуждая по руинам готического собора, Гриша убедился, что уцелела и одна из опорных колонн с той частью алтаря, на которой видно было запорошенное осевшей после взрыва пылью распятие. Христос возвышался на кресте над холмом из щебня. Старик играл «Дорическую». Ту самую, где басы перекатываются по трубам, как громы под небесами. Органист двигал руками и ногами. Ногам-то как раз и были подвластны «громы». Руки же извлекали звуки, подобающие тем, что выдуваются из труб архангелов и флейт сатиров. Сбоку от старика, вскарабкавшись на выпавшую из недообвалившейся ниши в стене скульптуру евангелиста Матфея со свитком в руке, стояла девочка и перелистывала ноты.

Гришу, словно подбросило с койки: в девочке он узнал свою мать! В разбухшем от фотографий семейном альбоме Середкиных был такой снимок -- его мама совсем ребенок, в костюме снежинки, с большеглазой куколой в руках, на фоне елки.    Бросив журнал на смятую койку, Середкин подошел к распахнутому окну. Выглянув, он увидел -- из дверей научной библиотеки выходил тот самый молоденький эсесовец. Только не в кителе с повязкой и свастикой в кругу на рукаве, не в галифе и сияющих сапогах, а в клетчатой рубашке с расстегнутым воротом, в джинсах и сандалиях на босу ногу. Следом за ним на ступеньках «научки» образовались две арийки, практически ничем не отличавшиеся от тех двух -- в альбоме -- такие же обворожительные хохотушки: две античных нимфы, живой мрамор молодых, сильных тел, едва прикрытых нижним бельем и легкими платьицами. Не самым приятным и даже шокирующим было то, что в белобрысом немце Гриша узнал себя. Удивило его и другое: двумя подружками немецкого офицера оказались две Ирины -- одногруппницы. Слово «группа» во всех этих прободаниях времени тоже, как видно, сыграло важную роль. На первом же после зачисления на филфак собрании, Григория избрали старостой. И тут же кто-то прилепил кличку: группенфюрер! Смех смехом, а получилось-то что-то вроде читанных в школе, в Журнале «Юность», виданных в армии «А зорь», отснятых по Борису Васильеву: на одного старшину -- дюжина девушек бойцов, среди которых кроме как на Бричкину с Комельковой и положиться-то не на кого при выполнении боевой задачи. «Можешь на нас положиться!» -- синея васильковыми радужками уверяли Григоря Ирины первогруппницы. Это, стало быть, если деканату будет нужен отчет о стенгазете, капустнике и других общественно-полезных затеях. Знал бы он заранее--какой смысл обретет коварное словечко. Прикрыв глаза, Гришка провел ладонью по лицу, словно желая избавиться от наважденья. Может, перезанимался? Экзамен на носу. Чтива -- невпроворот. Вон Севка Уханов -- спит себе, отвернувшись к стенке, -- и ухом не ведет. А явится на экзамены -- все пятерки в зачетку соберет, будто он в тех снах со всеми классиками встречается и ведет с ними задушевные беседы. Когда Гриша вновь открыл глаза -- он понял откуда этот дурманящий запах: акации!

2

Да. Так могли пахнуть только белой акации гроздья душистые! К их тончайшему, как вкус долек апельсинов в мороженом или крема на бисквите, аромату примешивались запахи роз и каштанов. Такие романсово-русские эти запахи помогали ощутить родство всего и вся, как и песни врывавшиеся в приемники во время поисков связистами нужной волны. Мажорная песенка про воскресенье -- радостный день, оказалась копией распеваемого на всех волнах шлягера «Sonnen abend”; тем самым хмурый славянский день приравнивался к солнечному германскому вечеру. Самым высоким поощрением по службе, кроме “отпуска на Родину” были санкцианированные начальством походы в Дрезденскую картинную галерею. По кайфу же к помывке в душе приравнивамому считалось побывать в зале с ню, где по стенам дразнились телесами фотографически выписанные кистью Энгра обнаженные. Другим кайфом эротического свойства были просмотры телеканалов, по которым транслировались как гэдээровские, так и западногеманские теле-фаблио. В “ленинской комнате” стоял телевизор -- и, отправив салаг драить и начищать, в компаниии с бюстом “дедушки ленина” “деды” комментирвали изыски германского юмора: муж в гараже пилит болванку в тисках, сосед то же самое делает за стенкой с его женой. Подобные вещи и в части были не редкостью. Прямо, словно бы “вылазили” из черно-белого телевизора с рожками комнатной атенны, чтобы обрести плоть и заиграть всеми красками. Герой-любовник капитан Чальников пользовался у поголовно замужних женщин популярностью Алена Делона времен “Фанфана-тюльпана”. Гаражей, тисков и рашпилей хватало. Впрочем, чтобы любая, кто с офицерами ходила, с салдатней гулять пошла -- краснознаменная гвардейская часть связи не могла припомнить.

Среди причуд, подбрасываемых Григорию преследующими его дежа вю
была одна, которую он переживал и во снах, и наяву особенно часто и мучительно. Случалось, окна выходящее на улицу, по которой бегали трамваи, становились интереснее телевизионных «декамеронов» в армейской ленинской комнате, походов в Цвингер или разглядывания оставшихся от прежних хозяев казарм полустертых изображений в предбаннике к помещению, переоборудованном под душевую. В окнах над вывеской «Аnkaufferkauf» что ни вечер творился бесплатный стриптиз. По смутным, доходящим до солдат сведениям, это было общежитие, в котором почему-то девушек было гораздо больше, чем парней. И вечерами они показывали бесплатное «кино». Зная, что у спрятанных за высоким забором солдатиков практически нет шансов за ними приударить, белокурые бестии специально раздевались до гола и разгуливали вдоль окон. Некоторые даже вставали на подоконник -- и принимали позы картин Энгра. Потом они пошли дальше -- завели кувшин, чтобы брать его на плечо --и стоять так застывшими «морскими фигурами».Это была инсталляция знаменитого, собирающего поломничесва туристов полотна Энгра «Источник». Проказницы подглядывали за румянощекими солдатиками во время экскурсий в Цвингер непременно задерживавшихся у картин с ню. Иногда, какой-нибудь смельчак, раззуженный запахами и этим самодеятельным стриптизом перемахивал через забор -- и в итоге был усмиряем в своих сексуальных притязаниях с помощью превращенной в гауптвахту «Тельмановки», тюрьмы, в которой, как говорили , сидел сам Эрнс Тельман.

Поступление Середкина на филфак Томского университета означало нечто вроде попадания по ту сторону окон "Ankaufferkauf". Мучительным же и ужасающим было раздвоение. Два параллельно присутсвующих времени, из которых его мотало туда- сюда, как каскадера пререпригивающего из кабины одной участвующей в сцене погони машины на подножку другой -- и обратно, создавали столь тягостные состояния неуверенгости в себе, что, оказавшись в общаговской комнате наедине со снившейся ему армейскими ночами ню, он панически боялся, что обнаженная истает, как дым, и он опять окажется в казарме, где сосед трясет одеяло стиснувшим свое мучение кулаком. Спасться он мог толко тем, что предсталял себя    сержантом Тоськиным, который лунным волком отрывался в самоволки. Как только нанизывалась на шпиль зазаборного собора полная луна- его начинало корёжить -он обрастал шерстью -и сиганув через забор -под поросшему лесом рву уходил в майсенские леса, где на лысых буграх собирались молоденькие ведьмы...Вазвращался Тоськин из таких походов за забор измазанный губной помадой, пахнущий духами и женщинами...Ему писала письма на поевую почту какая-то Магда из Магдебурга, с которой он совершил полёт наяву в магдебургских лесах, неподалёку от полигона...

3

Запах акации , помноженный на запах каштанов! В густом замесе с запахами раскаленной брусчатки, ружейного масла, колесной резины, дизельного топлива и гуталина они порождали неожиданно накатывающие волны тревожного чувства ностальгии . Примешивающиеся к этому «ершу» озоновые запахи радиаппаратуры, фидеров и контактов обычные для войск связи, создавали тянущее ощущение вовлеченности в нечто, в чем ты лишь ведомый, увлекаемый куда-то, полевой фантом. Квант. Сгусток эфира. У тебя нет своей воли. Отсутствуют желания. Никогда не покидающее Григория фаталистичное чувство, что он принимает участие в том, где он лишь среднестатистическая единица живой силы и от него ничего не зависит, его угнетало. Ощущение ирреальности происходящего дополнялось и фантастичным перемещением из Новосибирска в Центр Европы, ежесекундным свидетельством чего был и вонзающий шпили в небеса готический собор за скроенным из досок забором, и сверкающий золотом барочный Цвингер, и ню Энгра в золотом багете, и ангелочки у ног рафаэлевой мадонны. Однажды мадонна и в самом деле явилась -- старлей Чальников влетел через КПП на мотоцикле. За его спиной сидела белоснежная невеста. В кирхе за забором играл орган. В части гуляли свадьбу. В тот день вся зареванная ходила жена прапорщика Крошкина, припухшие губы были у медсестры из «санбата» Наташи. Странно. Но в тот день, как до него дошло позже, Гриша опознал и в Чальникове -- немца с фотографии, а в его невесте и любовнице -- все тех же хорошеньких немочек из трофейного, привезённого отцом с войны, фотоольбома. Не даром что-то тревожное шевельнулось у него в душе в тот пахнущий акациями и каштанами день. Это было если даже не предчувствие, то предвидение.Это было почти как тогда, когда он словно бы со стороны увидел себя туристом, снимающим на видеокамеру то самое место, где ему доводилось ходит в караул на КПП. Американец прилетел в Дрезден полюбоваться проиведением архитектора-авангардиста - клином из стекла и железа , рассёкшим музей Бундесвера, чей фасад чуть ли не нависал над окнами казармы, в которой Григорию предстояло прокоротать ночи два года к ряду. Видеокамера запечатлела: сквозь переборки, раскуоловшего, как клин чурку, авангардистско-архитектурного инородного тела, как сквозь решётки рыцарского забрала было бидно то самое место, куда привезли Гришу осенним днём после путешествия от Новосибирска до Омска поездом, а затем самолетами через Москву до Гроссенхайна.Сквозь такие решётки забрала во время рыцарского турнира некого короля поразила отлетевшая от сломанного копья щепка, ставшая орудием сбывшегося предсказания Нострадамуса. Именно тогда впервые ощутил себя Серёдкин вовлечённой в поток щепкой, унсимой водоворотом соринкой, которая годна лишь на то, чтобы сбылись кем-то набормотанные бредни.

По ночам в замковой пустоте казармы возниками призраки. Это были едоки картофеля. Суть в том, что из наслаждений жизни спрятанным за забром пацанам оставалась лишь жареная картошка. Ее запах вплывал лунными ночами в казарму вместе с благоуханием окаций. Деды садились в кружок и, гремя ложками, как тролли каменными топорами, чавкали. Однажды Григорий попробовал и поставленной сержантом Коротченко бражки из вишен, ворованных в притулившемся к забору части садке -- его долго рвало и мутило и он предпочел хлебать солдатский кисель, а раз в месяц, когда выдавали пфенежки, баловать себя лимонадом и печеньем.

4
Вышагивая с АКМом на плече вдоль такого родного, крашеного зеленой «маскировочной» краской забора, о который временами гремели кирпичи, как-то не утолкавшиеся в стены как бы самого по себе регенерировавшего из руин города, Середкин представлял -- как, однажды рухнув, все это опять слепляется, склеивается, цементируется, словно втекая в заранее приготовленную форму. Сотворить подобное могли только виденные героем Воннегута над разбомбленным Дрезденом инопланетяне, энлэонавты и прочие существа, обладающие волшебной силой. Седобрадый средневековый маг в нетронутом бомбежкой замке Майсена или Эйзенаха призван был совершить колдовские манипуляции, прочесть заклинания -- и столица Саксонии во всем великолепии должна была подняться из дымных клубов, падающих обломков, осыпей и оползней битого кирпича и штукатурки. Горбатый органист, вышедший, как Лазарь из гроба, из подвала, заваленного кусками контрфорсов и архитравов разбомбленного собора, должен был исполнить фугу Баха на уцелевшем органе -- и храм -- от паперти до шпиля просто обязан был восстать из руин, вставив в каждый витражный переплет соответствующее цветное стеклышко, в каждую нишу алтаря -- скульптуру святого. Этот эффект часто используют, прокручивая военные хроники задом наперед -- и тогда обрушивающаяся стена, как по чьему-то мановению, собирается, подымаясь из руин.
Экскурсия в торчащую за забором кирху для легионеров атеистической империи -- это уж слишком. Такого замполит санкционировать никак не мог. Но, когда нам довелось помогать немцам таскать брусчатку для укладке на мосту через напоминающий заросший замковый ров лог, удалось увидеть и архангела с прилепленным на место крылом, и задумчивого, прячущегося в нише евангелиста -Матфея со свитком, и орган, и распятье.

В воскресенье, на Рождество и в день рождения Гитлера орган оживал. И стоя на посту или находясь в казарме, можно было выслушивать концерты, подстать филармоническим. Согласно инструкциям -- в случае, если какой-нибудь вернувшийся на култышке из России эсесовец в сопровождении двух крепкотелых валькирий надумает совершить блицкриг на этот самый забор, Гриша, прежде чем передернуть затвор и стрельнуть, должен был сначала крикнуть «хальт вир да!», потом «ихь верде шиссен!» -- и уж тогда только стрелять по недомерзшему в окопах под Сталинградом потомку Рихарда Вагнера. И хотя по инструкции же автомат был снят с предохранителя, Середкин сильно сомневался, что после всех этих разговоров на неродном языке ему удастся сделать хотя бы( опять таки положенные по инструкции) предупредительные выстрелы. А уж, чтобы завалить немца, как кабана( кабанов пристреливали офицеры запрятанных в тирольских лесах похожие на недобитых эсесовцев офицеры--«гэсевэгэшники») об этом Григорий и не помышлял.

5
Но Сейчас, не по инструкции оказавшись сразу в трех временах, Григорий Середкин, все еще разглядывал трофейный альбом, вглядывался в фигуры сворачивающих вдоль университетской ограды развеселой студенческой компашки -- «группенфюрера» и двух девушек, направляющихся проветрится после библиотечной духоты, и в то же время, стоя у окна второго этажа казармы смотрел, как под вывеской “Ankaufferkauf” вдоль фасада дома с островерхими мансардами, улыбаясь, и прикладывась к бутылочке пива, шел тот самый молоденький немец с фотографии, обрамляемый с двух сторон стройноногими девушками. Дурея от весенних запахов, Гриша, которому во исполнение наряда поручили мыть окна в казарме, обмакнул тряпку в ведро, но так и стоял, уставившись на девушек. Он ничего не мог с собой поделать: они казались ему двумя ожившими фигурами виденной во время экскурсии в увольнении по городу картины, у которой он постеснялся долго задерживаться. Правда, у этих копий не было кувшинов на плечах. Но зато волосы лились по ветру, как струистая влага из энгровского источника. Когда же одна из девушек обернулась и, скалясь в хохоте, показала ему безымяный палец, а «эсэсовец» расхохотался и плеснул в его сторону пивной пеной из бутылки -- Гриша, избегая обострения международных отношений, схватился за мокрую тряпку -- и начал елозить ею по окну. Там, где он проводил тряпкой по стеклу и, струясь, стекала пузыристая пена, образовалось зеркальце -- и он мог видеть, как удаляется вдоль литой ограды беззаботная троица. По улице мчался трамвай. Немец похожий на интеллигентного Геринга, чью фотографию Григорий видел в музее во время увольнения, читал газету. Мамаша-немка толкала коляску с лялькой. Возможно, ее соорудил сосед, пока муж трудился с рашпилем. Но это ничего не меняло в яркой освещенности «зонненабенда». Громыхнуло -- и Григорий уже сидел в ленинской комнате, карпея над дембельским альбомом.
Иногда он засыпал за этим занятием. Сон был проходом в другие временные туннели. Вдруг ему примерещивался ужас- он -бомба , падающая на Дрезден. Он падал так, что захватывало дух, он падал , пробивая кровлю кирхи, чуть не задев стабилизатором спину органиста. Он весь сжимался от ужаса, он должен был взорваться, он чувстввал как в голове нарастает раскалённый ком - просыпался с криком. И поподал в другой сон, в котором он убегал от догоняющих его огненных вихрей, ревущих в небе крылатых машин, уворачиваяь от рущащихся на негообломков домов...
И вот он уже стоял в оглушительной тишине музеного зала и созерцал висящую над его головой оперённую стабилизатором "ляльку", а ниже витрину с бездвижными протезами ног, рук. Иногда ему снилось, что он и есть один из тех протезов во внутренне пустоте которых виднелись тяги, шарниры, шестерни...

6
Только много лет спустя, навсегда утратив свой дембельский альбом во время переездов из города в город столь не похожей на ухоженную Германию необъятной родины своей, Середкин, вспомнит про привезенные отцом с войны трофейный альбом. Только много позже, порываясь написать рассказ, но пресекая себя из-за явной банальности этой затеи, много раз возвращаясь в снах на одно и то же место, он стал постигать скрытый дотоле смысл мучительного дежа вю , в котором он оказывался то дейтсующим персонажем, то наблюдателем. Эсесовец на фотографии, его подружки, старик-органист, девочка, срхангел с мечом в кулаке, евангелист Матфей то и дело возникали в его жизни самых причудливых, порой ужасающих комбинациях. Другие преследовавшие его навязчивые образы -идеи образовывали какой-то до времени непонятный Григорию контрапункт, и чем больше он пытался угадать следующие вариацию тем это было невыносимее. Но больше всего его доставала банальность крутившегося в голове, так и просящегося на бумагу сюжета: с некоторых пор Григорию чуть ли не в каждом литературном журнале попадались рассказы «начинающих» ровесников о дембельских альбомах и чемоданах. Мнящие себя вторыми Хемингуэями и Ремарками дембеля, перли чемоданы, чемоданчики и чемоданища из ГСВГ, Польши, Чехословакии, Афгана, а позже и Чечни. Они пели, бренча на гитарах с гэдээровскими наклейками и автогрофами боевых товарищей, самовыражались в стихах и прозе -- и в сюжетах этого фольклора дембельские альбом и чемодан занимали такое же почетное место, как черный тюльпан, цинковые гробы( не путать с цинками, в которых до поры хранятся патроны!) или батяня -- комбат. В эпосе ветеранов советско-имперских оккупаций и войн этим артефактам воинственного мачизма отводилась примерно такая же важная роль, как в «Песне о Нибелунгах» -- мечу и щиту Зикфрида, в «Слове о полку Игореве» -- плачу Ярославны, а в «Персефале» -- Чаше Грааля. И только Курт Воннегут, отступив от канона, ввел в дембельский обиход шизофреника с чайником, летающие тарелки и армейский идиотизм.

7
Вдруг, словно Гришу клюнул в темечко орел с эсесовской тульи, он задался вопросом : а был ли найденный Середкиным -старшим в дрезденских руинах альбом -- дембельским? Или фотография была вклеена в обычный, семейный? Середкина-младшего ни с того, ни с сего стали преследовать эти трое на фотографии -- молоденький немец в форме эсесовского лейтенента и двое девушек. Отец хранил эту идеологически чуждую реликвию в трофейном альбоме, рядом с фотографиями, где он -- бравый танкист в шлеме и с ППШ на груди обвешанной медалями в каких только ракурсах не был сфотографирован на фоне брони с надписями «За родину, за Сталина!», «На Берлин!».
Середкин прикрыл окно, вдавил в гнездо шпингалет, похожий на затвор от винтовки, с какой его папа начинал под Москвой. Закрывая окно он еще раз потрясающе явственно увидел в отражении двойных стекол стекающую с синевы белую пену акаций, трамвай, читающего газету очкастого немца.
-- Ты чо уставился в собственное отражение! -- устлышал он голос Севки Уханова. -- Хватит дуру гнать! Пошли в Лагерный Сад пить пиво! К зачету готовиться!

8

Второй курс. Летняя сессия. Героический эпос. Заморочки лингвистики. А он взялся за читку этого подсунутого Севкой романа -- и буквально перенесся в армейские времена. Рисование дембельских альбомов было для Середкина спасением от нарядов с утомительным выстаиванием у тумбочки, мытьем посуды на кухне. Подвал. Моечная машина. Неуничтожимые запахи порченных продуктов и каустика. Нескончаемые вороха алюминиевых тарелок. Едва надкусанные дедками-сержантами ломти черняги, выдраенные ложками салаг до блеска алюминиевые
Чаши Грааля. Крышка котла с варевом -- щит Зигфрида. Швабра с тряпкой -- его меч. И только письма -- сокровищами Нибелунгов. Правда, уже вскрытые по праву синьора прапорщиком -- блюстителем нравственности Крошкиным. Когда Крошина не бывало в части, красавец Чальников запирался с его женой Ниной в медсанбате и пока в клубе на десятый раз прокручивался банный эпизод «А зорь» и телесные достоинства ныряющих в клубы пара Камельковой и Бричкиной обсуждались «дедами» с таким же смакованием, как ню Энгра по возвращении из увольнения с щелканиями фотоаппаратом в обнимку с фроляйнами на фоне фонтанов и скульптур, они там. В общем -- тиски, болванка, рашпиль.
Альбомы продавались в специальных киосках для русских военнослужащих. И чемоданы тоже. И жевательная резина. И презервативы с усиками. И «Контарий» -- капли для повышения потенции.(Хотя этого добра и без того было в избытке). И переводки с красотками. И много еще чего. Среди всего этого изобилия как-то под Рождество и увидел Середкин несущего караул в хрустально поблескивающей витрине Санта- Клауса. Белая бородка. Колпачок. Хитрый прищур. Зипунчик с опушкой. И все -- цвета полкового знамени, при выстаивании у которого смежались глаза, давил ремень автомата на плечо, нещадно рубило в сон , в фантасмагорические чертоги которого невозможно было въехать даже на быстроколёскном, напоминающем санки Санты бэтээре. Тогда-то на свои 14 марок в месяц и купил Григорий Середкин картонный чемодан с пластиковой ручкой и никелированными застежками, несколько переводок, чтобы украсить его крышку и куклу Санта -Клауса. Поднимаясь в казарму и усаживая бородатенького гнома в чемодан, Гриша понял -- этот тролль -- старикашка с румяными щеками и есть тот самый маг и тот самый органист, силами которого поднялся из руин разбомбленный американцами Дрезден. И как только он обзавелся этим талисманом -- ему стало легче. И на турнике тащить свои мослы и кости к недосягаемой планке, и печатать на плацу шаг тяжеленными сапожищами, и бежать раздетому по пояс по утру, и нестись на БТРе в ночь кромешную на Брокен, где его ждали слетевшиеся на шабаш цветные ню Энгра, синевато-голубоватые телевизионные неверные арийские жены, юные общаговские немочки -бесстыдницы, Нина из медсанбата в белом халате на голое тело, славянки Камелькова и Бричкина с шайками и вениками и декламирующая Александра Блока евреечка Ступак с намыленной мочалкой и непременным волосяным треугольником под пупком.

Рисование альбомов превратилось в ритуал. Каждый шуршащий лист-прокладка( а в соответствии с законами дежа вю таковые имелись, как и в трофейном альбоме Середкина-старшего,так и в альбоме Середкина-младшего) становился чем -то чуть ли не куполом Сикстинской капеллы для Микельанджело. Походы строем, под строгим присмотром капитана Чальникова в Дрезденскую картинную галерю, не прошли даром. Экскурсия в музей национальной народной армии( сокращенно это звучало --ННА с намеком на русское «Н-НА -КО ВЫКУСИ!»), где у входа встречал тевтон в доспехе, а у выхода из под потолка на тебя пикировал настоящиий «Мессер», где Гитлер с Евой Браун и Геббельс в кругу семьи являли собою вариации на тему эсесовца и двух его подружек, -- раздвинули горизонт. Скрипучие фломастеры, пахучая тушь, вязкая гуашь, прозрачная акварель будили в Середкине вдохновение. Копируя через прозрачную бумагу, подрисовывая и подмалевывая, Григорий продвинул иконику дембельских альбомов от примитивных веньеточно- пошленьких украшательств до уровня «Герники» Пискассо. В его миниатюрах в одной плоскости сталкивались мифические герои, исторические личности и абсолютно необходимые в соответствии с канонами жанра образы Защитника на Посту и Девушки Ждущей.
-- А вот эти тетьки с крыльями нашто трэба? -- заглядывая через плечо казарменно-гэсэвэгэшному Пирасмани, не дыша, спросил как-то заказчик сержант Коротченко.
-- Это валькирии, уносившие героев с поля боя. -- раздраженно буркнул Середкин.
-- А! Вон оно шо! -- понимающе выпустил все-таки воздух из могучей груди Алариха наших дней братишка-хохол. --Када на дембель пойду -- буду знать шо дивчинам гутарить!

9

Но сейчас-то, двадцать пять лет спустя после того, как декан выдал Середкину «поплавок» в синей коробочке и сдвоенную картонку диплома, после того, как он трижды женясь, и трижды разведясь, сидел в темноватом кафе в каком-то параллельном главной магистрали университетского Томска улочке, словно проникнув еще в одно время -- четвертое, пятое или седьмое по счету, когда он смотрел и не мог насмотреться на двух уже вступивших в бальзаковский возраст женщин, отчего перед глазами опять всплыла та фотография? И вернулось ощущения, что он бродящий по разбомбленному города шизик , которого должны подобрать две инопланетянки-валькирии -- и утащить на какую-то свою планету. И они подхватывали под локотки и вели.

-- Ты чайник, чайник-то оставь! Да и альбом этот…Не к чему они тебе…

Давно уже стало очевидным, что старик-органист из развалин и декан --одно лицо. Он выходил на середину аудитории в главном корпусе, словно совершая ритуал. Он входил в зал, словно только что встав из-за органа, с помощью труб, клавишей и приводных механизмов которого он вел разговор с богами, к которым и ушел, как полагается, не попрощавшись, не сказав--что же будет дальше? А совсем недавно, мотанувшись из Новосибирска в Томск, Григорий обнаружил, что в органиста обратился Сева Уханов. Уже тронутые мохнатой сединой брови ученого-филина, ссутуленная спина, длинные тонкие пальцы с узловатыми костяшками и набухшие голубые вены на тыльной стороне ладони. Ноябрьский снегопад крылом архангела накрыл город студенческой юности, блестнул в темноте меч прозрения, Григорий ощутил, как спазм нахлынувшего волнения сдавил руку, словно ангел сжал рукоять, чтобы нанести последний удар. В лице стоящей над сумрачной перспективой улицы скульптуры проступил лик евангелиста Матфея. В эту грезу-реальность он влился, когда маршрутка переехала через мост -- и он мог ступить на тротуар этого города-грёзы, как на облако.

Давно уж не было ни того картонного чемодана, на который он клеил переводки с их, как оказалось, портретами -- две великолепных блондинки -- одна почти что Анастасия Вертинская, вторая не то вылитая Барбара Брыльска, не то Елена Проклова. Давно уж не было того альбома, в котором оказались вклеенными их фотографии. Только теперь, глядя, как они цедят вино из бокалов, как щебечут, склоняясь друг к другу, как бывало на лекциях, поглядывая на него, пока он отходил покурить, он понял: это они, пользуясь неведомыми им девушками-одноклассницами из его юности, как медиумами, писали ему письма из этого будущего, видя его, нуждающегося в их теплом слове через мутную, малопрозрачную четвертьвековую толщу. Это они -- его одногруппницы, произведшие его наконец в «оберштурмбанфюреры», потому что все равно получилось как в кино -- и «банный чад» и «пот оград» и шайки, и веники, и бедра Камелковой, и перси Бричкиной, и библейские виноградники суламифистой Ступак, а потом еще другие грозди--кислые, сладкие, наворачивающие слезу на глаза. А главное -- зал с ню Энгра, взяв который штурмом вступительных экзаменов, Григорий приобщился к блаженствам шахидского рая. А те две взбалмашные одноклассницы, чьими руками водили по бумаге авторучками -- они ведь в следующие же секунды уже ничего не помнили! Они, дойдя до почтовых ящиков и сбросив туда письма с адресом полевой почты, как ведомые неведомой им силой големы, шли на свидания с другими, выскакивали замуж, рожали детишек.

10

Чего уж там эпического в возвращении солдатика со службы! И все же дембель -- это рыцарский ритуал. Идальго возвращается из похода за частицами гроба Господня. Рыцарь должен воплотить в реальность грезы о Прекрасной Даме. Дама просто обязана бросить черную розу и воздушный поцелуй, даже если в этот момент ей, склонившейся из окна неприступного замка задрали платье. В общем все, как в пошленьком сюжете, виденном на черно-белом экране по ту сторону погона с тремя лычкми. Тиски. Болванка. Напильник. Но эта слесарная наука тут не при чем. Тут два года переписки. Тут гном-колдун в темноте чемодана листающий фолиант альбома и с помощью заклятий на иврите манипулирующий своими жертвами. Тут возмужавший, повзрослевший, отупевший дурень со ступой своего дембельского чемодана, который прется по адресам одноклассниц-заочниц, Прекрасных Дам, Дульциней, гремит доспехом в прихожей, воняет одеколоном «Айвенго» и гуталином, сияет надраеной немыслимо изогнутой пряжкой на ремне. Он жарко обсуждал с друзьями -- брать или не брать, очень остроумно прозванные "сомиками" презервативы с усиками, каких в Союзе -- днем с огнем. Он мучался решая дилемму --тратить или не тратить пфенишки -- на «Контарий», который поможет если вдруг после такой долгой паузы, а то и вообще отсутствия какого-либо боевого опыта, выйдет фиаско с ванькой -встанькой. Он идет в тот самый магазин, где одна из офицерских жен -- мучительниц его сновидений -- изучает его стервозным взглядом, он тычет пальцем в стекло, где лежат упаковки с противозачаточным. Он покупает экзотическую для начала семедисятых года «жвачку». Телок с ковбойскими замашками, он, жуя, снимает в прихожей панцирь и колчугу. Он готов возлечь со своей дамой сердца на ложе сладострастия,чтобы сорвать с девы-воительницы её запертый на амбарный замок пояс девственности, но тут появляются Ветряные Мельницы, Великаны и прочая литературная хрень.

Нет ничего величественнее дембеля, с его чемоданом. И нет ничего трогательнее, ужаснее, и несчастнее этого Рыцаря Печального образа. Этого диссонирующего символа распадающейся империи, посланца для защиты тех, кто не нуждается в его опеке, этого незванного оккупанта-освободителя, чей освободительский пыл давно простыл, а для того, чтобы ему быть истинным оккупантом -- бесцеремоным и циничным -- метрополии не хватает материнской любви к одному из заблудших своих сыновей. Как он мог компенсировать этот арктически-леденящий холод? Он просил друга провезти в каблуке часы или привезти транзисторный приемник, чтобы «толкнуть» его камраду и положить в чемодан гэдээровские джинсы для девушки, чья фотография, в обрамлении рисованного иконостаса красовалась на первой странице магического фолианта, являя собою нечто вроде культа Девы Непорочной. Но обретенные в дальнем походе мощи святой Девушки Ждущей оставались при дембеле, а во дворце уже дурачилсь шуты, проказничали жонглеры и одноклассница-прелесница приглашала на свою свадьбу. Ну а письма? Так их же писала не она. Ее ей надиктовали какие-то две колдуньи из будущего. Одиссей оказывался на свадьбе Пенелопы. Но не было Телемаха, чтобы натянуть лук, который повергнет в ужас женихов.

Сколь величествен и могущественен был Середкин, воцарившийся в общаге-галлюцинации, столь же жалок и неадекватен был он, доставленный в родной город санпоездом. Что-то с ним произошло. Что-не помнил. Вроде, была ночная тревога. Вроде, он куда-то бежал. Вроде они куда-то наступали. Айзенах, Ютербог, Майсен. Вроде, сказали будут забрасывать десантом в Сирию. А может в Ливию. Хотя он был не уверен, что даже куда-нибудь в Саудовскую Аравию или Ирак. Он выходил в эфир. Он бежал с катушкой на КПП. Он шарахался от наезжающего танка. И вот он шагал с чемоданом в руке. Мама открыла двери. Да. Это была одна из тех -- с фотографии, найденной в руинах. Отец обнял …

11

Кафе назвалось «Один». В зависимости от ударения оно превращалось в приют одиночества или место пиршества богов. Середкин остро ощущал, что он находится в Валгалле. И только отсюда -- сквозь зеленоватое свечение, рядом с фантомами оживших фотографий, он увидел в темноте дембельского чемодана истинное лицо и истинное предназначение Санта -Клауса. Он узрел, что в зависимости от освещения у него может быть лицо отца, Гитлера, эсесовца с фотографии, старика-органиста, декана. Да!» Еще была девочка в драных чулочках, которая стояла на скульптуре евангелиста Матфея, как на подставке и переворачивала ноты! Или даже две девочки! Так похожие на маму в детстве. Чемодан ему привезли в госпиталь. Он не успел дособирать его. Пустой чемодан. Санта-Клаус. Альбом. Сержант Коротченко сунул Григорию в руки фломастеры, гуашь, тушь.

-- Це от рэбят. Свой -то альбом ты так и не дорисовал.

В самом, деле, замышляя изобразить на листах своего альбома еще более философскую аллегорию, чем в растиражированных им по альбомам «дедов». Он пока что успел перевести из старого «Огонька» лишь шаркающего стариковской походкой по возникающей у горизонта дорожке морщинистого Эйнштейна со скрипкой в футляре, изобразить формулу E=MC2 , нарисовать рыцаря в латах, принцессу в замке, скопировать из томика Гете Фауста с Мефестофилем на одной странице и Фауста с Маргаритой -- на другой. Ему хватило «личного времени» наклеить фотографии двух писавших ему одноклассниц по бокам своей -- в форме со значками и знаками связи -- звездока, крылышки молнии -- в петлицах, в фуражке с кокардой. Рядом он перевел герб Дрездена: щит, лев с когтями , высунутым языком, хвостом, полосы.

13

Это началось на учениях. Они давали связь генералу армии. Танки шли армадой. Самолеты летели тучей. Он ничего этого не видел. Он был прикован к этим гудящим и грохочущим во вне машинам проводами и радиоволнами. Санта-Клаус сидел в пустом темном чемодане, задвинутом под кровать казармы -- и отдавал, отдавал команды, вычитывая их из зачитаного фолианта в коданой тиснёной обложке с позеленевшими медными застёжками. Апппаратура мигала лампочками и захлебывалась бульканьем «засавской» связи. Трое суток он давал связь за сержанта Коротченко и по праву сеньора вскрывавшего конверты прапорщика … -- на четвертые, выглянув из люка бэтээра, он увидел, что они стоят посреди разбомбленного города.
Никого не было. Ни Коротченко. Ни прапорщика. Провода были оборваны. Гриша вылез из люка. И почувствовал страшную жажду. Кажется это был какой-то город Аравийского полуострова. А, может быть, -- долина Нила. У колёс валялся чайник. Без крышки. Он взял чайник за ручку -- и слыша , как она поскрипывает в темноте, пошел. Двигаясь между куч щебня и груд искореженного железа, он увидел альбом. Наклонился. Поднял. Открыл. В альбоме была наклеена фотография -- отец в танкистском шлеме -- и две, похожие не то на Латынину, не то на Орлову, девушки. Интересное кино! Только сейчас Грише стало уже окончатльно ясно -- что его отец и тот эсэсовец -- одно лицо. «Неужели он всё- таки участвовал в египетском походе вермахта?» -- мелькнуло. Испытывая жажду, Гриня двинулся дальше. Кучи щебня не убывали. Да и что это за город? И что это за планета? И что это за грохот? И почему так холодно? Гриня поднялся на щебеночный холм -- и перед ним открылась панорама танкового сражения. Налетел светящийся вихрь. Завертел, потащил -- и вот уже Середкин -- в танке.

-- Очнись Середкин! -- услышал он голос Санта-Клауса. -- Вставили мы тебе пластмаску в череп -- все будет хорошо. А мог и вообще стать жертвой танкового сражения. В мирное-то время!

14

- Не Середкин ты, а Селедкин - собрались однажды все твои бабы, сами того не ведая, сели кружком за стол, выпили твою жизнь по рюмашечке из мерцающего графинчика, разрезали тебя на кусочки, закусили - и разлетелись каждая в свое время. А ты так и остался - пустым графином на столе - ошметьями селедочного скелета, ползущей по краю скатерти мухой...

Вот какие речи нашептывал старикашка в колпачке, сидя в недрах чемодана. Чемодан имел изнутри форму комнаты в апирантском общежитии, называемом «Пятихатка». Они сидели за столом. Избавившийся от бороды Санта-Клаус, оказавшийся на поверку то ли молодым Эйнштейном, то ли Севой Ухановым и он - Григорий.
- Ты знаешь, когда в Челябинске, ты стоял у монумента с танком в костюме жениха , а рядом с тобой такая нежная - белоснежная, я не даром подумал: переедет она его жизнь или нет?

Зеленовато-светящаяся воронка летающим веретеном подхватывала Григория и переносило в кафе «Один».

-А я знаю эту часть. Я ведь тут выходила замуж за одного офицера - и уезжала с ним в Германию. Потом мы развелись!- казала ты, разглядывая фотки замызганного фотоальбома с выцветшими, похожими на осыпавшиеся фрески картинками.
- Знаю.
- Откуда?
- Так это был я.
- Гриша!
- Пойми с тех пор, как Дрезден был разбомблен, его накрыла колпаком зеленая светящаяся планета. И всё, что происходило под этим колпаком - порождения её сущности. Иначе невозможно было бы столь быстрое восстановление. Поэтому - всё , что там было - дома, люди, техника, русские и немцы - просто эманации этой сущности - ее отпочковавшиеся сгустки.

15

- Ты говоришь - отец рассказывал тебе, что перед тем как застрелить выскочившего из «Тигра» танкиста, он увидел, как тот совершает заклинания над вытащенной из за пазухи книгой? А в танке нашел непонятную чашу? Что эта чаша и старинная книга с готическими буквами и непонятными письменами были привезены им домой в качестве трофеев? Что ты как-то подслушал, как отец рассказывал матери - он почувствовал, что этот самый немец вселился в него? Иначе с чего бы ему вдруг заговорить на немецком? А ты не думал о том, что, понявший, что битва проиграна - хорошо знающий русский язык эсэсовец пересел из «Тигра» в «тридцатьчетверку» и, взяв документы Середкина, развернулся против своих же? Так что вполне возможно ты сын того эсэсовца! И «Аненрбе» с его жуткими тайными ритуалами тут не при чем. И на фотографии - твой отец. А то, что он нашел эту фотографию в разбомбленном Дрездене - легенда…Или так. Немецкий танкист произнес заклятие, обепечивающее реинкарнацию - и теперь - он часть вашей родовой кармы. В мистике действует закон взаимного притяжения. «Середкин» и «сердце» слова практически однокоренные. Может быть, у того немца была фамилия с корнем «херц»…Мин херц! И вообще… эсесовцы ведь были членами оккультного ордена... Ведомо ли тебе, что среди веровавших в ренкорнацию эсесовцев в конце войны происходили массовые самоубийства? Не один Гитлер с Евой Браун или Геббельс со своей семьей верили, что после смерти их души переселятся в новые тела…

Сдвинув мохнатые брови органиста, Сева Уханов подносил ко рту рюмку с мерцающим в ней коньяком -и замолкал.

«Мой санта-Клаус! Мой добрый Санта-Клаус, защитивший недавно докторскую диссертацию, в которой буддизм переплелся с филологизмом! Ты, конечно же прав, -- подумал Серёдкин. - Но лишь отчасти. Вот-вот. От части». С этой фразы и начинался его рассказ. Григорий Середкин вынул из кармана длинного демисезонного пальто один из набросков своего так и неоконченного «дембельского рассказа» и, скомкав бумажку, бросил ее в угол…

-- Под зеленым колпаком ищем клады Небелунгов, каждый -- призрак и фантом, и потомок древних гуннов,-- продекламировал он и шагнул сквозь стену, чтобы сразу обратиться в молящегося на купол с крестом над храмом на горе кленом.

16
«От части к готическому собору вел подземный ход. Мы наткнулись на него совершенно случайно. Сержант Безбородько был первым. Он отковырял плиту в полу на полковой кухне -- там начиналось подземелье. Опустившись в него, мы обнаружили скелет в истлевшей эсесовской форме. Мумию обнимали останки двух других, ссохшиеся, обратившихся в мощи трупов. Судя по длинным волосам и платью это были останки женщин. Рядом лежала чаша, валялась высохшая дохлая крыса. Страница развернутой книги была испещрена непонятными знаками. На картинке этой старинной книги был изображен юноша-вагант в средневековых одеждах и две обнимающие его прекрасных девы. В левой руке вагант держал куклу Санта -Клауса. Он как бы раздумывал --кому из них подарить талисман…»

2003-2004г.г.

© Copyright: Горбачев Юрий, 2012