Солнце, которое нельзя сожрать

               

                Пролог.
-…Когда-то много-много лет назад, когда деревья доставали до облаков, а земля текла и изменялась подобно реке, в грязных болотах чёрного материка жил огромный и злой крокодил Захар. Он жил в своей холодной и тёмной пещере: днём он отсыпался, а ночью выходил на охоту, и все животные в страхе лежали в своих убежищах и просили солнце, чтобы оно скорее вышло на  небо и прогнало злого Захара опять в его пещеру. И когда солнце поднималось в небо, злому крокодилу приходилось быстренько прятаться обратно в болото, потому что он не переносил солнечного света. Но вот однажды, Захар решил навсегда всё изменить, ему надоело, что он властвует на земле только ночью, а днём прячется в пещеру, он решил навсегда избавиться от солнца. И вот одной тёмной-претёмной ночью Захар взобрался на самую высокую гору Фуки-Фуки и просидел  там до утра, а утром, когда солнце только-только появилось на краешке небосклона, он открыл свою огромную пасть и проглотил солнце целиком, и тогда на земле наступила постоянная ночь.
- Надо ему по молду дать, Малина Алексеевна! – насупившись сказал маленький Саша.
- Хорошо, Саша, сейчас мы с ним разберёмся. А дальше, дети, было вот что. У злого крокодила Захара разболелся живот. Солнце пекло его изнутри, Захар терпел, терпел, а потом открыл пасть и выпустил солнышко на небо, а сам убежал обратно в своё болото, чтобы уже больше никогда не показываться на земле. А солнце светило ярко-ярко и светит по сей день, и будет светить вечно, потому что никому никогда не удастся его съесть.
Младшая группа детского сада «Дельфинчик» тесным кружком сидела вокруг своей любимой воспитательницы, а в окошко светило яркое весеннее солнце…
 

1
Соня.
«Каждый человек представляет собой конкретную личность, для которой характерно то или иное отношение к окружающим людям, явлениям, предметам, характерно определённое поведение в разных жизненных ситуациях».
В.С. Кузин
Психология.

Когда, где-нибудь на шестом этаже, с подветренной стороны, плохо заклеивали на зиму окно в комнате, оставалась маленькая щелочка, которую и находил ветер. Тугая струйка холодного воздуха с силой проникала внутрь, плохо приклеенная бумага мелко и часто вибрировала, и получалась заунывная песня. Звук напоминал сердитое жужжание большой зелёной мухи. Она то бешено билась между оконными стёклами, то, меняя тон, переходила на тонкий комариный писк. Временами мелодия резко обрывалась, наполняя комнату тягучей тишиной, но вскоре, с новым порывом ветра, с новой силой, взрывалась хаотичным движением мушиной экспрессии.
Соня, с крепко зажатой в зубах тлеющей сигаретой, мерно покачиваясь, старательно подвывал, пытаясь петь в один голос с ветром. Иногда жужжащий бас резко сменялся высокой нотой, и Соня, не успевая вовремя перестроиться, тихо матерился и снова ловил ускользающий звук.
Прошуршал на пол осыпавшийся пепел. Сигарета, дотлев до фильтра, тихо угасла, пустив последний тоненький завиток дыма. Соня выплюнул обслюнявленный фильтр, стараясь попасть на подоконник, и тут же закурил снова.
Снова тлел в сгущавшихся сумерках красный уголёк. Снова поскуливал человек, подражая ветру.
Зимний вечер наступает быстро и неотвратимо. В течение получаса сумерки влезают в людские квартиры и начинают там хозяйничать, пока их не прогонит свет электрической лампочки.
Соня не гнал сумерки. Он встречал их, как друзей, как самую любимую, самую некрасивую женщину, подставляя губы под усталые вечерние поцелуи. И темнота была благодарна ему за это. Она обнимала его, ласкала, покрывала лицо долгими страстными поцелуями, покусывала маленькими остренькими зубками, заставляя трепетать душу и сердце.
Время быстро перебирает минуты-чётки, складывая их в часы. Так же быстро за вечером наступает ночь, и так же быстро она уходит, освобождая место утру. Но для некоторых людей, ночное время способно остановиться, и тогда не видно конца-края ночи, и приближение утра становится похожим на многолетнее ожидание близкого человека. Из-за такого ожидания некоторые особи способны пойти на самоубийство, и тогда разлука с утром для них становится вечной. Такова игра времени. Утро коротко, как миг, день длиннее, вечер ковыляет мимо нас усталой лошадью, а ночь остаётся навсегда.
Соня спал, положив руки на подоконник и уронив на них голову. Между стёклами загнанно билась зелёная муха, а в нём жил один из его странных снов.
Вокруг него натянутая крупноячеистая металлическая сетка. Везде, куда ни поверни голову, сплошная сеть. Что-то должно произойти, что-то сейчас начнётся. Он напряжённо всматривается в маленькую дверь в сетке напротив. Оттуда должен прийти тот, кого он ждёт. А за сеткой стоят люди, много людей. Они все чёрно-белые, как на графических рисунках, исполненных карандашом. Люди все смотрят на него, оживлённо переговариваясь, друг с другом. Он не может понять их речь. Все слова, вроде бы, ему знакомы, но он не может расшифровать ни одну фразу, как будто все сразу стали иностранцами. Чего они хотят, эти чёрно-белые карикатуры на людей. Он поднимает голову и смотрит на ослепительно белое солнце в вышине. Оно опять будет жечь ему спину, пока в жилах не закипит кровь. Ненавистное солнце, оно похоже на нарисованный белый круг на альбомном листе. Кто изобразил этот сон? А может, это не сон? Может быть, вот это и есть реальность. Тогда кто нарисовал тот сон, в котором бьётся между стёклами жирная зелёная муха? Или это комар? А может дурацкий зимний ветер? Как и во всяком сне, нет ничего определённого, только несуразные превращения. Превращения в комнату с плохо заклеенными окнами.

В баре «У Потёмкина» мягко струился зеленоватый свет. Соня присел за столик, стоявший рядом с большим красивым аквариумом. Разноцветные рыбы бесшумно шевелили причудливыми плавниками. На Соню аквариум навевал лёгкую дрёму. Не было желания пошевелить даже пальцем. На столе стояла небольшая фарфоровая чашечка с коньяком. «У Потёмкина» в дневное время обычно было тихо. Он иногда заглядывал сюда. Он любил смотреть на рыб.
Соня отхлебнул полчашки коньяка, медленно сцеживая напиток в горло. Коньяк обжигал глотку и был отвратителен.
Лена за стойкой включила магнитофон. Музыка слегка наполнила бар уютом.
Соня закрыл глаза, он мысленно танцевал. Раз, два… мягкая рука на талии, плавное покачивание бёдер. Раз, два… «Танцы вдвоём, странные танцы, в переходе подземных станций…»
На плечо легла чья-то рука. Соня слегка вздрогнул.
- Э-эй. Ты чего, спишь, что ли? – Лена, улыбаясь, пыталась заглянуть ему в глаза. – Сон – наше лучшее лекарство?
- Мне не нужно лекарство.
- Тебе нужно лекарство, чтобы поспать спокойно. Измотанным ты выглядишь, слишком.
   Соня допил коньяк, задумчиво покатал пустую чашку по столу. Разговаривать не хотелось. За стеклом молча раскрывали рты фантастические птицы.
Лена, вздохнув, взяла чашку и ушла за стойку. Там уже крутился шустрый напарник, бармен Серёжа.
Соня пробарабанил пальцами по столу. Пора было идти. Рыбы прооткрывали ртами безмолвные слова прощания.
- Пока, - кивнул он им, вставая из-за стола.
Лена с Серёжей переглянулись. Лена недовольно пожала плечами.

Первый, второй, третий… Этажи мелькали с бешеной скоростью. Четвёртый, пятый… Соня постоял, восстанавливая дыхание. Около перил на площадке стояла консервная банка, доверху наполненная окурками. Рядом валялись два бычка. Кто-то бросил мимо.
Соня нажал чёрную кнопку звонка. Дверь открыли не сразу. Некоторое время его долго рассматривали в глазок. Наконец дверь распахнулась, и на пороге, подбоченившись, встал крупный взлохмаченный мужчина с маленькими красными глазками.
- А Веру можно? – негромко произнёс Соня.
- Чего?
- Вера дома? – повторил он.
- А ты кто такой? – Пьяные глазки сердито забегали по лицу. - Ты кто?
- Я? – Соня слегка замялся. - Я – друг.
- Чего?!
Из-за широкой спины мужика вдруг вынырнула Вера и начала отталкивать его в сторону.
- Всё, уходи. Это ко мне. Щас я выйду, погоди, - бросила она Соне, захлопывая дверь.
Соня отошёл к перилам, доставая сигарету. Подвинул к себе ногой банку с бычками. Он докурил почти до фильтра, когда, обитая дерматином дверь открылась. На Вере была знакомая чёрная шуба из искусственного меха и мужская нутриевая шапка. Соня бросил бычок мимо пепельницы и широко раскрыл объятия. Вера, шумно дыша, повисла у него на шее. Соня внимательно рассматривал её некрасивое лицо. Широкий, неправильной формы, нос, поражённые угревой сыпью щёки и подбородок. Он мягко, но уверенно отодвинул её от себя.
- Ой, я так рада тебя видеть, – затарахтела Вера, -  так рада!
Соня присел, облокотившись спиной о перила, пристально глядя на неё снизу вверх. В своей шубе она выглядела бесформенным толстым обрубком.
- Чего это ты расселся? – Вера игриво схватила его за шиворот. - Пошли куда-нибудь.
- Давай просто пройдёмся.
- Холодно, просто по улице-то ходить.
- Пошли, пошли. - Соня, встав, крепко поцеловал её в губы и увлёк за собой вниз по ступенькам.
На улице было холодно, сердито потрескивал заиндевевшими ветками колючий мороз. На канализационном люке, расположенном над теплотрассой, съёжился большеголовый дворовый пёс. Всё его тело, время от времени, сотрясала мелкая дрожь. Холодный или голодный озноб. Дворняга провожала их долгим заискивающим взглядом.
-… Я ей говорю: «Галка, дуй ко мне, у меня посидим, чай попьём». Ну, она и залезла ко мне. Пирожков притащила, которые утром в столовке брала. Прикинь. Мы так с ней у меня на кране почти до конца смены и просидели… - Вера тараторила без умолку, цепляясь иногда, на накатанных, на тротуаре местах, за Соню обеими руками. - У Галки, офигеть, жених новый – Мишка-формовщик. Тискает, падла, всё время её в цеху, где-нибудь за машинами. Я ей говорю: «Дура ты, Галка. На хрена он тебе - алкоголик - нужен. Он же каждый день заквашенный ходит». А она не понимает. Смеётся, зараза. - Вера, понизив голос, перешла на интимный шёпот. - Говорит у него ялда большая. У него, говорит, как у жеребца. Ни фига себе, да? Так мы с ней почти до конца смены и протрепались. В конце только ребята снизу покричали. Я им корыто зацепила крюком и в другое место перетащила. Ой, какой гололёд на улице. Ты, меня держи, чтобы я не упала, а то у нас недавно Ирка с четвёртой бригады на работу шла, уже почти к самому цеху подходила и как навернулась, представляешь. Ногу в двух местах поломала. Батя сегодня опять забуханный с работы пришёл, задрал уже всех дома, ходит, цепляется. Ненавижу алкоголиков. Ты у меня не такой. Молодец. - Вера ласково погладила его по плечу. - Тебя Танька как – то со мной вместе видела, ну, это которая со двора. Мы с тобой тогда в кино ходили. Говорит мне: «Где ты такого парнишку классного отхватила?» А я ей: «Уметь надо». Чем мы хуже других, да? – Вера дёрнула его за рукав. - Ну, расскажи чё-нибудь, что ты у меня такой молчаливый всё время?
- Пошли мороженого поедим, - предложил Соня.
Рядом находилось кафе-мороженое «Чебурашка».
Вера, быстро соглашаясь, закивала головой. Изнутри «Чебурашка» был разрисован известными сказочными персонажами. Как ни странно, несмотря на многочисленных посетителей, один столик у окна был не занят.
Соня усадил её на стул, а сам отправился к стойке. Вернулся он, неся в одной руке две креманки с мороженым, а в другой – бутылку «Кагора».
- Ой, а вино зачем? – удивлённо посмотрела на него Вера. - Ты что, тоже напиться хочешь?
- Этим не напьёшься. - Соня сходил за стаканами. - Это хорошее, церковное вино. Напиток христиан.
Вера недоумённо пожала плечами, она уже энергично принялась ковырять ложечкой оранжевое мороженое. Соня подмигнул нарисованному на стене крокодилу Гене и разлил по стаканам вино.
- И ничего в нём хорошего нет, - сказала она, выпив полстакана. - Галка мне сегодня тоже забухать предлагала. Пойдём, говорит, к слесарям, они там сегодня самогон квасят. Но я не захотела. Ну их со своим самогоном. Я последний раз их самогона, как выпила, так потом полдня из туалета не вылазила, думала – и рожу там.
Он молча выпил вино. Три розовых поросёнка весело погрозили ему своими пухленькими пальчиками.
- Мороженое класснецкое. Здесь всегда такое вкусное, Мне вообще наше мороженое нравится больше импортного. Импортное, какое-то пресное, а наше жирное, вкусное.
Соня разлил оставшееся вино по стаканам. С горлышка бутылки стряхнулись последние красные капельки. За окнами начали сгущаться сумерки. Сказочные герои строили рожи посетителям и показывали неприличные жесты.
- Вера, ты можешь меня выслушать молча?
- А чего, конечно могу. Я ведь много говорю от того, что ты молчишь. А если ты хочешь что-то сказать, пожалуйста, я могу и помолчать.
- Тихо, тихо, подожди. - Соня умоляюще поднял правую руку. - Подожди, не тараторь. Знаешь что? – Он сделал небольшую паузу. - Мне на некоторое время нужно уехать отсюда, из города. Я хотел тебе сказать, что нам придётся расстаться. Но это ненадолго. Я вернусь.
- Когда?
- Что когда? Когда уеду, или когда вернусь?
- Когда уедешь? – Она говорила непривычно коротко. Лицо, от унылого выражения, сделалось ещё некрасивее.
- Завтра. Это наша с тобой последняя встреча. Я давно тебе хотел сказать, но всё оттягивал, боялся тебя расстроить.
Он допил вино. Показал язык нарисованному волку. Волк в ответ скрутил дулю.
- Ну конечно. Я знала, что ты меня бросишь. Ты себе новую кобылу нашёл, да? – Вера говорила быстро, хриплым глотающим голосом. С соседнего столика за ними с интересом наблюдали молодые пацаны. - Ты же говорил, что любишь меня. Какого хрена ты мне свистел?
-  Я люблю тебя, успокойся. Я же сказал, что это ненадолго. Я буду тебе писать. Вот увидишь, мы с тобой снова встретимся.
  На стене, кривляясь, засмеялся Карлсон. От смеха судорожно дёргался маленький пропеллер на пухлой спине.
- Ага, конечно, встретимся, так я тебе и поверила. - Вера бросила десертную ложечку на стол. - Не бреши!
  Соня огляделся по сторонам. Пацаны за соседним столиком начали хихикать.
- Пойдём отсюда, - сказал он, вставая. - Пойдём лучше пройдёмся.
На улице вечерние сумерки окрасили снег в синий цвет. Морозный воздух был чистым и звенящим, как натянутая сольная струна. Казалось в вечернем воздухе звучит неповторимая ледяная музыка.
Соня постоянно слышал эту музыку. Иногда она становилась настолько громкой, что было невозможно разобрать все остальные звуки окружающего мира. Он, время от времени, встряхивал головой, пытаясь сбить этот слишком навязчивый фон.
Он остановился возле старого продрогшего тополя и прижал Веру к себе. Некоторое время они молча стояли обнявшись.
- Не уезжай - попросила она. - Ты обещал, что всегда будешь меня любить.
Соня пожал плечами
- А? – Вера непонимающе уставилась на него.
Они долго бродили по зимним улицам, пока на тёмном небе не рассыпались десятки звёзд. Она слишком много говорила ни о чём. Пустые фразы, пустые слёзы, нелепые слова обид. Соня улыбался, он чувствовал, что мир начинает становиться чёрно-белым. Это было плохо. Надо успеть отвести Веру домой.
В полутёмном подъезде была на удивление тёплая батарея. Он долго целовал некрасивое Верино лицо. Слишком сильно начала болеть голова.
- Поклянись, что ты не уедешь. - Она взяла его лицо в свои руки. - Поклянись, что не уедешь.
Соня скривился от боли. Музыка заиграла с оглушающей громкостью.
- Я не могу. Я потом приеду. Мне надо к родственникам. Я потом тебе напишу. Мне надо, короче. Я напишу…
- Иди ты! – Вера неожиданно сильно оттолкнулась от него руками. - Отвали, моя черешня! Скотина! Брехун!
Она побежала вверх по лестнице. На площадке второго этажа её попытался остановить спускавшийся сверху мужик.
- Э, Верка! Э! Шо такое!? Э! – Мужик долго орал вслед, наполняя гулким эхом подъезд.  Во, блин горелый. - Он наконец-то заметил стоявшего у окна с закрытыми глазами Соню. - Э, ты. Ты шо мою крестницу обижаешь?
- Что? – Соня непонимающе открыл глаза. В голове слишком долго ныло писклявое соло.
Мужик, подойдя, схватил его за куртку. Пьяной злобой тускнели маленькие, в красных прожилках белки глаз. Соню окутал устойчивый, тошнотворный дух самогонного перегара.
- Ты шо, сука, крестницу мою обижаешь? – Он резко потянул Соню на себя.
Музыка сменилась хаотичными криками: кто-то настойчиво звал его, пытаясь докричаться до сознания.
Соня, дёрнувшись вперёд, резко ударил головой в красное лицо мужика. В районе висков, что-то щёлкнуло и  музыка захлебнулась. Наступила тишина
«Ах, перестаньте, мадам».
Соня, с оттяжкой, вкладывая в удар вес своего тела, пригвоздил мужика к потрескавшейся стене. Мужик, встав на колени, вместе с кровью выплюнул несколько грязных ругательств. Соня, низко подсев, провёл апперкот, и мужик медленно завалился на выщербленный цементный пол.
«Вальсируйте, Машенька, вальсируйте. Вальсируйте, как будто это всё в последний раз. Так приятно, когда музыка звучит в голове, а в глазах ваше лицо. Раз, два, три..., раз, два, три…»
На улице стояла тихая, безветренная морозная ночь. Соня шёл по снегу, и от ног поднимались вверх бесноватые язычки красного пламени. Шаг вперёд: и оставшийся на земле дымящийся след, ещё шаг: и ещё один чёрный след.
«И снова тени танцующих пар
Переплетаются между собой.
В дрожащем воздухе танца угар.
Смывает образ твой, или мой…»
Пёс, на люке от теплотрассы, уже почти перестал дрожать. Стыли старые собачьи кости на лютом холоде. Скоро смерть. Над люком изредка вспыхивает тоненькая дымка пара. Скоро смерть.



2
Карьер.

-  Э, Зацепа, а ну иди сюда!
Возле старой, насквозь проржавевшей качели, засунув руки в карманы, стоял Сашка Мытин. Рядом нагло щерился Шнобель из параллельного класса.
Вовочка затравленно завертел головой, раздумывая, подходить к ним, или лучше ретироваться назад домой, пока не поздно.
- Зацепа, ты чё, дурак? – Сашка перешёл на угрожающую интонацию. - Иди сюда, я тебе говорю!
Шнобель весело загоготал, идиотски вращая глазами.
Вовочка обречённо поплёлся к качели. Выхода не было. Если убежишь сейчас, Сашка потом в школе проходу не даст. Подойдя, он нерешительно остановился, рассматривая носки своих грязных кроссовок.
- Зацепа, атас, пожар. - Шнобель быстро чиркнул неизвестно откуда взявшейся спичкой и кинул её Вовочке на футболку.
Вовочка испуганно дёрнулся в сторону. На футболке осталась маленькая жёлтая точка от горящей спички. Пальцы, сами по себе, нервно затеребили штанину.
- Кончай, не трогай его, - внезапно вступился Сашка. - Зацепа, не ссы. Всё нормально. – Он приобнял его за плечи. – Хочешь, пошли лимонаду попьём.
Мытин иногда бывал на удивление великодушным. На него, как будто, что-то временами находило. Он никого не трогал, даже Вовочку. В такие моменты Сашка мог кому попало раздаривать значки, жвачки, мог из агрессора превратиться в защитника слабых.
Вовочка чётко запомнил один эпизод из школьной жизни. Он тогда тихонько стоял у окна, с каким-то неясным беспокойством рассматривая бегающих вокруг футбольного поля на уроке физкультуры восьмиклассников. На бегу у девочек завораживающе колыхалась грудь. Вовочка чувствовал непонятное напряжение во всём теле. Внезапно сзади его больно щёлкнул по затылку Мытин. Вовочка вздрогнул и инстинктивно втянул голову в плечи, ожидая удара. Мытин молча стоял рядом, с жалостью глядя на него. «Слышь, Зацепа, тебя родители любят?» Паника усилилась. Голова лихорадочно пыталась сообразить, что надо ответить. «Хочешь, я тебе денег дам?» Сашка вытянул из кармана смятый рубль. Вовочке вдруг стало дико страшно. «На, у меня больше нет». Мытин сунул рубль ему в карман. «Ты не думай обо всех плохо, просто ты слабый, поэтому тебе и достаётся». Вовочка не отрываясь смотрел Мытину в спину, пока тот шёл по коридору. Он вдруг представил его полностью раздетым. «Интересно, - подумал он, - насколько человек может стать беззащитнее, если его раздеть догола».
- Хочешь, мы тебя с собой на карьер возьмём? – Мытин смуглостью немного смахивал на цыгана, только во взгляде читалось, что-то открытое, русское. - Пойдёшь с нами? Там, говорят, даже велик почти целый можно найти, или телевизор раскуроченный.
Вовочка робко пожал плечами, не зная, что ответить.
- Нафиг он нам нужен? – вмешался Шнобель.- Нафига мы этого чмыря будем с собой таскать? А вдруг там менты будут. Нас с этим придурком точно попалят.
- Чётко-о. – Сашка употребил слово с жаргонной интонацией. - Какие там менты. Там одни собаки облезлые и бичи лазят. Ну что. Пойдёшь с нами? – обратился он снова к Вовочке.
- Пойду, - робко ответил тот, сглатывая слюну.
- Нафиг он нам нужен, блин? – продолжал возмущаться Шнобель.- Саня, ты гонишь. Давай ещё корефаниться с этим чёртом начнём?
- Пускай идёт, упорствовал Мытин. - Он нам инструмент возьмёт. А вдруг там, что-нибудь открутить придётся. Понял, Зацепа? Дуй домой. Возьми отвёртку помощнее и плоскогубцы и сразу назад. Только смотри, не выйдешь, потом хуже будет.
Вовочка быстро закивал головой, затем, развернувшись, побежал в свой подъезд.
Дома, как всегда, все углы наполняла стерильная тишина. Мама в зале шелестела бумагой, проверяя тетрадки своих учеников. Тихонько, открыв кладовку, Вовочка взял большие плоскогубцы с красными ручками. Отвёртки нигде не было видно. На секунду замешкавшись, он достал с верхней полочки крепкий охотничий нож. Гулко стучит сердце. Надо только быстро прошмыгнуть прихожую.
- Владимир. - Голос с хорошо поставленной интонацией. - Владимир, будь добр, иди сюда.
Он замер на одной ноге, затем тихонько положил на пол плоскогубцы с ножом и, шаркая ногами, втиснулся в зал. Несмотря на дневной свет, в комнате горела настольная лампа.
- Ты снова идёшь на улицу? – Спокойный, ровный голос.
- Да, мама.
- Не вздумай брать в руки бродячих кошек и собак, а то у тебя опять будет лишай.
- Хорошо, мама.
- Чтобы к шести часам был дома. И не разговаривай с плохими ребятами во дворе. - Она прищурила глаза, пристально вглядываясь в него. - Ты внимательно меня слушал?
- Да, мама.
- Иди. - Она снова отвернулась к своим тетрадкам.
Вовочка, сутулясь, вышел из зала, медленно прикрыв за собой дверь. Стараясь не издать ни малейшего звука, он аккуратно поднял с пола нож и плоскогубцы.
На улице Мытин со Шнобелем катали по теннисному столу спичечный коробок.
- Ну, чё, взял? – Мытин перекатил коробок на руку и поставил его на «попа».
- Да, вот. - Вовочка выложил на стол плоскогубцы и нож.
- Ух, ты, класс. - Шнобель схватил со стола нож и, переворачивая, стал подбрасывать его в воздухе.
- А ну-ка, дай сюда. - Мытин забрал у него нож. Ну, ты, Зацепа даёшь. Ты чё, его втихаря из дома утащил?
Вовочка утвердительно кивнул.
- Молодец, чувак. - Шнобель похлопал Вовочку по плечу, а затем вдруг резко, с силой, пнул его ногой в бок. - А теперь вали отсюда, член ходячий.
Вовочка, чуть не упав, отбежал от них метров на пять и, втягивая голову в плечи, нервно затоптался на одном месте. Предательски задрожал подбородок. «Я вас всех ненавижу, сволочи! Я ВАС НЕНАВИЖУ!»
- А ну кончай. - Мытин ударил Шнобеля кулаком в плечо. - Чё ты его трогаешь? Пускай идёт с нами. Он тебе чё, мешает?
Шнобель недоумённо пожал плечами:
- Я думал, ты прикалываешься. Ну, пускай идёт. Хрен с ним. Только не нравится мне это чмо.
- Нравится, не нравится – спи моя красавица. - Сашка подошёл к Вовочке и взял его за рукав. - Пошли с нами. Не бойся, никто тебя трогать не будет.
- Не надо… Я здесь. Я тут…- Голос сильно вибрировал, полностью выдавая испуг.
- Пошли, сказал. - Мытин с силой дёрнул его за рукав. - Не ной, кишка.
Шнобель весело перебрасывал спичечный коробок с одной ладони на другую.

Карьер располагался на самой окраине города, сразу же за трущобами пятого Шанхая. Это была огромная городская свалка. Со всего города машины свозили сюда всевозможный мусор. Там можно было немыслимо долго плутать между холмами наваленного слежавшегося хлама. Мрачное место. В разное время суток на свалке постоянно копошились бомжи различных мастей. Вороньё и люди, как обтрепавшееся вороньё. И лишь иногда в лабиринтах холмов прошуршит испуганный ветерок.
Мытин был здесь первый раз. Идею полазить в карьере ему подкинул Шнобель, но Шнобель там тоже не был, ему об этом рассказывали знакомые пацаны, которые клятвенно заверяли, что там можно найти всё, что угодно, вплоть до теннисных ракеток и сломанных мопедов.
Ребята остановились на краю карьера, разглядывая в беспорядке разбросанные внизу холмы белого песка. Вдалеке шумными базарными тётками галдело вороньё.
Шнобель неуверенно пожал плечами:
- Чё-то нихрена я здесь не вижу. Тут уже всё травой поросло и песком засыпано. Нет тут ничего.
- Подожди. - Мытин задумчиво смотрел в сторону, на разгружавшуюся у общей кучи мусора машину. - Искать надо. Ты думаешь тут тебе на виду телеки и велики лежат. Пошли вниз.
Они, не спеша, спустились по проторенной песчаной тропинке. Откуда-то доносился запах горящей бумаги. Вовочка чувствовал нарастающее внутреннее беспокойство. Как будто в глубине души засел надоедливый шевелящийся червячок. «Беги отсюда», подсказывала интуиция. «БЕГИ, ПОКА ЕЩЁ НЕ СТАЛО ПОЗДНО».
Тропинка петляла между холмами жёлто-белого песка. Кое-где уныло возвышались кучи спрессованного мусора. Деревья в карьере отсутствовали, только изредка попадалась чахлая поросль жёстких кустов. Царство песчаных троллей.
Вовочка невольно вздрогнул, когда из-за ближайшего белого возвышения внезапно вышел пацан, лет двенадцати, волоча на спине наполовину наполненный грязный мешок.
Шнобель глупо хихикнул:
- О, чувак уже прибарахлился.
Пацан, несколько мгновений, пристально осматривал всех троих, его вспотевшее лицо местами было вымазано мелом, затем он быстро засеменил в другую сторону.
- Э, есть здесь чё-нибудь путёвое?! – крикнул ему вслед Шнобель.
- Заткнись, нахер. - Мытин толкнул Шнобеля в спину. - Чё ты разорался?   
- Чё ты лезешь? – Шнобель недовольно скривил рот. - Чё, сильно дельный, да?
- Чево-о? – Мытин сделал шаг в его сторону.
- Чё ты?
- А чё?
- Ничё.
- Ну и умри тогда.
Вовочка нервно озирался вокруг. Эта затея с карьером нравилась ему всё меньше и меньше. Это место ПАХЛО опасностью. Вовочка вдруг подумал, что он чувствует опасность. У него было какое-то звериное чутьё на, что-либо угрожающее ему.
Мытин толкнул его плечом:
- Пошли, Зацепа. Щас машину найдём.
- Ага, и телек с великом. - Шнобель весело загоготал.
Они долго шли вглубь карьера, петляя между немых холмов. Иногда попадались старые кучи слежавшегося мусора, наполовину засыпанного землёй. Ничего из того, что могло бы пригодиться пацанам, не было и в помине.
Мытин вскарабкался на пологий белый холм и застыл, медленно оглядывая карьер.
- Ну, чё там, Саня? – Шнобель поддел носком кеда ржавую консервную банку. – Видно, чё-нибудь?
- Нихрена тут нету.
- Слышь, а может, надо было там, где машины разгружаются, поискать.
- Там-то чё? Там отходы из города везут. Там вонь стоит, как на параше. - Мытин сбежал с холма и, споткнувшись, упал на левое колено. - Ух, ё! Блин, ещё ноги тут переломаю.
Шнобель замахнулся на Вовочку кулаком:
- А ты, чё стоишь, мудак?
Вовочка испуганно втянул голову в плечи, ожидая удара. За такие мгновения он ненавидел Шнобеля. Он частенько представлял, как бьёт Шнобеля кнутом. Он НЕНАВИДЕЛ ИХ ВСЕХ. Всех, кто его постоянно бил, пинал, оплёвывал, позорил перед девчонками, придумывал обидные клички…
Слева послышался короткий свист. Все трое одновременно повернулись в ту сторону. Метров за сто от них, на большом грязно-белом холме, стоял пацан и указывал в их сторону рукой.
- А это, чё за хер нарисовался? – Шнобель сплюнул сквозь зубы. - Саня, он на нас показывает.
- Вижу, не слепой.
Пацан быстро сбежал с холма, скрываясь из виду.
- Валить надо отсюда. - Мытин нервно потёр кулак. - Попали мы, пацаны. Это, сто процентов, местные козлы с Шанхая. Это их тот хмырь с мешком позвал.
- Ну и чё? – Шнобель пожал плечами. - Чё с нас взять? Бабок у нас нет. Плохого мы им ничего не делали.
- Шнобель, ты, в натуре, сука, дятел. Да они тут тебя похоронят под мусором. Просто так, за то, что ты из города. Ты чё, никогда на окраинах этим шакалам не попадался, что ли? Бежим вперёд, может с другой стороны карьера выскочим.
Вовочка бежал, пытаясь удержать в грудной клетке бешено стучащее сердце. Ноги от страха стали, как ватные, напрочь отказываясь двигаться.
Мытин развернулся и, подбежав к Вовочке, влепил ему звонкую затрещину.
- Беги, урод, - со злостью проговорил он. - Шевели костылями.
Сзади послышались приближающиеся крики. Вовочка захлебнулся горячим воздухом и заставил бежать себя изо всех сил.
Шнобель первый выскочил из-за большой мусорной кучи и буквально нос к носу столкнулся с двумя пацанами. Он, не сбавляя скорости, по инерции нёсся вперёд и мог бы проскочить, если бы не палка. Высокий костлявый паренёк, не раздумывая, с размаху влепил ему дубинкой по глазам. У Шнобеля полыхнуло в голове белое пламя, и он рухнул, как подкошенный, больно ударившись затылком об утоптанную землю. Мытин выбежал следом и тут же затормозил, примирительно поднимая вверх обе руки.
- Э, э, пацаны, вы чё? За что вы его? Чё мы вам сделали-то?
Шнобель на земле со стоном закрыл лицо руками. На переносице быстро вспухала багровая шишка.
Высокий наперевес держал увесистый дрын. Рядом с ним встал в стойку круглолицый широколобый крепыш с некрасивым щербатым лицом. На вид они были примерно такого же возраста, как и Мытин с друзьями.
- Стоять, чуваки! – противным голосом закричал круглолицый. – Куда бежим, а?!
- Да вы чё, пацаны? – Мытин нервно облизал пересохшие губы. – Мы просто зашли посмотреть тут раму от велосипеда какого-нибудь старого, а вы его палкой. Вы чё делаете-то?
Из-за мусорного холма стали выбегать остальные Шанхаевские гопники. Всего Мытин насчитал восемь человек. Ещё у двоих, кроме длинного, были в руках сучковатые палки.
«Попали. Вот это попали. Вот это, блин, попали…»
Мытин затравленно озирался по сторонам. Их с Вовочкой быстро взяли в кольцо.
«Шнобеля прибили. Ой, попали, Ой, блин, чё щас будет».
- Тихо, тихо, кенты, не суетитесь. Тихо, спокойнее. Не надо ребят трогать. Ребята спокойные, хорошие. – От круга отделился парень постарше и подошёл к Мытину вплотную. – Правда, вы же хорошие ребята. Никто вас тут не тронет. Просто пацаны погорячились. Друга вашего ударили нечаянно.
- Он сам на палку налетел, - осклабился длинный, показывая отсутствие двух передних зубов. – Бежал куда-то, как ошпаренный и стукнулся с разбегу о палку.
- Ай-яй-яй, ты смотри. – Тот, что повзрослее, притворно зацокал языком. – Ну, невезуха пацану. – Он присел около Шнобеля на корточки и отвёл ему руки в стороны.
У Шнобеля синяк уже разошёлся под оба глаза. В правый глазной белок затекла кровь. Шнобель судорожно всхлипнул.
- Ну-ну, перестань, не ной. – Парень потянул его за кофту. – Вставай, чё ты на земле лежишь, простудишься?
Шнобель медленно сел, опять закрыв лицо руками.
- Вы куда бежали-то? – Парень снова обратился к Мытину.
- Домой просто надо было скорее. – Мытин снова облизал губы. – Мы просто думали здесь на свалке раму от велосипеда найти, велик хотели сделать.
- Ага, раму от велика. А Жигуль вы тут не хотели найти? – Парень оглянулся вокруг. Все поддержали его дружным смехом. – А ты чё трясёшься? – обратился он к Вовочке. – Ты чё, больной, что ли?
У Вовочки от страха закружилась голова. Язык, как будто омертвел и не мог пошевелиться, чтобы хоть что-то произнести. На земле, с распухшим носом и синяками под глазами, сидел здоровый наглый Шнобель. Шнобель, которого боялось полкласса. Вовочка представлял, как этот удар достаётся ему, как ему ломают переносицу, как ему ломают рёбра. Ему хотелось тут же умереть от страха.
- Ты чё побелел, дурачок? Тебе сколько лет?
У Вовочки затряслись губы.
- Мы седьмой класс заканчиваем, - ответил за него Мытин. – Ему домой уже пора, у него мамка строгая. Она учительница.
- А ты, чё за него пишешься? – вступил в разговор толстый широкоплечий пацан. – Тебя кто спрашивал?
- Ну, он, это, испугался просто. Он болеет, у него эта, эпилепсия.
- Слышь, ты, адвокат, ты чё-то разговорился сильно? – Парень постарше, прищурившись, смотрел на Мытина. В глубине глаз сверкала злоба. – Так ты, говоришь, тоже семиклассник?
- Ну, конечно, мы все с одного класса.
- Чё-то ты больно здоров для семиклассника. Ты чё нам тут трёшь, а?
Мытин пожал плечами:
- Да, бля буду, пацаны, чё мне вам врать?
- Короче, так. – В голосе старшего появились жёсткие нотки. – Чё тут у вас есть: деньги, курево, часы? Давай, показывай.
- Ничё у нас нету. Вот только инструмент. – Мытин достал из кармана плоскогубцы и нож.
- А-ну ка, дай сюда. – Старший передал нож и плоскогубцы толстому. – Деньги давай.
- Нет у нас больше ничего, честно. – Мытин широко развёл руки. – Можете посмотреть.
- Ты чё нас за ментов держишь? Мы чё, обыскивать тебя будем? – Старший схватил его за руку. – А вон у тебя часы на руке. Зажать хотел? Нехорошо. Надо наказывать.
Мытин успел услышать сзади только короткое дыхание и в ту же секунду ему на затылок обрушился чувствительный удар палкой. Он обернулся, схватившись за затылок рукой. Пальцы почувствовали в волосах тёплую кровь. Сзади, играючи держа палку одной рукой, стоял улыбающийся пацанёнок, тот самый, которого они встретили с мешком на спине.
Мытин, отняв руку от затылка, удивлённо посмотрел на пальцы. Кровь, похожая на яркие чернила, вымазала руку. В мозгу, как будто перещёлкнулся маленький рычажок, раскручивая жёсткую пружину ненависти. Страх испарился. Мытин чувствовал зловещую пустоту в голове.
- Что, больно, брат? – Старший изобразил притворно-участливое выражение лица. – Что ж ты? Сам виноват. Не надо нам свистеть. Давай сюда часы, падла.
«Что, куришь, гадёнышь? У меня папиросы воруешь?! Да я тебе, щенку, башку откручу!»
Точно так же бывало и с отцом. Мытин знал это чувство, чувство пустоты.
«Убью, стервец! Убью!!!»
Он кидался в драку на отца, когда ему было ещё не больше десяти лет. В такие моменты он терял ощущение реальности. За это его знали и боялись в школе и во дворе.
Мытин расстегнул ремешок часов и отдал их старшему, невольно отмечая в себе полное спокойствие.
- Фиговые у тебя часы, брат, старьё. – Парень явно заводил себя на полную катушку. – И денег, говоришь, у вас нет. Так чё с вами делать-то? – Он вопросительно обвёл глазами свою бригаду. – Чё с ними делать будем, пацаны?
Все весело скалились, кроме трёх обозначенных жертв.
- Слышь, дохляк, иди сюда. – Старший поманил Вовочку пальцем. – Пыра, будешь с дохляком драться по честному, один на один.
Послышался одобрительный смех. Вовочка попробовал переставить ноги и не смог, они как будто намертво прилипли к земле. Стремительная дрожь пробегала по ослабшим коленям. Он, в состоянии панического страха, видел приближающегося к нему рыжего невысокого пацана. Движение вокруг происходило рывками, как при покадровом воспроизведении. Рыжий подошёл к Вовочке вплотную и коротко сунул ему кулаком в нос. Вовочка всхлипнул и сразу опустился на дрожащие ватные колени. Странное дело, он совсем не чувствовал удара или боли, сопутствующей удару. Был только страх, безумное полуживотное состояние ужаса. Вовочка коротко всхлипывал, закрывая дрожащими руками лицо. Его пытались поставить на ноги, но он снова безвольно опускался на подгибающиеся колени.
- Ну, ты и чмо, дохляк. – Старший толкнул Вовочку ногой в грудь, полностью опрокидывая на землю. – Отдыхай пока.
- А я давай с этим подерусь, - весело проговорил костлявый пацан, указывая на Мытина.
- Давай, - согласно кивнул старший. – Готовься, чёрт, - обратился он к Мытину. – А этим кто займётся?
Он подошёл к Шнобелю, по-прежнему сидящему на земле. Тот непонимающе поднял голову вверх. Старший коротко взмахнул ногой и пнул Шнобеля в распухший нос. Шнобель взвыл от дикой боли, падая на землю. В пыль струйкой брызнула тёмно-алая кровь.
- Ты чё делаешь, сука? – Мытин двинулся к старшему. Шнобель выл, лёжа на земле, закрыв лицо руками. Сквозь пальцы просачивались малиновые капли.
Толстый влепил Мытину тяжеловесный удар в правое ухо. «У-у, б-блин…». Пока толстый размахивался, для ещё одного удара, Мытин резко саданул ему в пах. Толстый, от неожиданности, чуть согнулся вперёд, и Мытин быстро заработал руками, разбивая ему в кровь лицо. В ту же секунду сзади на его голову обрушился град сокрушительных ударов. В ушах визгливо свистело чьё-то загнанное дыхание.
«На. Гадёныш. Я тебя заставлю родного отца уважать. Ты у меня научишься Родину-мать любить».
Земля вокруг вращается с бешеной скоростью. Хрип. Пыль. Во рту пыль, хрип, кровь, пот. Рука намертво вцепилась в огромный пучок чёрных волос. И перед глазами полный хаос из чьих-то тел.
В голове звучала далёкая тихая музыка. Что-то такое, что он когда-то слышал в детстве, и это навсегда осталось в его памяти..., и слова. Откуда это? «Приди, лесной олень, тра-там-та-там-та-та-та. Возьми с собой, олень…»
Сознание включилось яркой вспышкой белого света. Слух отсутствовал. Мытин увидел плачущего черноволосого пацана, над левым ухом у него был выдран огромный клок волос. Было похоже, как будто, кто-то пытался снять с него скальп. По грязной шее тёмными ручьями стекала кровь. Мытин увидел склонённое над собой лицо старшего. Под носом у него тоже были следы запёкшейся крови. Надвигающимся паровозом в голову вошёл слух, сразу вобрав в себя тысячу посторонних шумов.
- Лёха, прибей его! – кричал кто-то высоким визгливым голосом. – Прибей его. Он же бешеный, он сейчас опять встанет.
- Не встанет. – Старший, он же Лёха, приподнял голову Мытина за волосы и легонько стукнул о землю. – После такого сразу не встают.
«Бр-р-рум», у Мытина что-то со скрипом перекатилось в голове. Сипло скулил, размазывая по грязной шее кровь, черноволосый пацан с ободранным скальпом. «Это я его, - удовлетворённо подумал Мытин. – Это я его. ЭТО Я ЕГО». Потом он просто лежал и что-то покалывало при каждом вздохе, как будто равномерно тикал внутри болевой клапан. Он видел, как Шнобеля ещё два раза ударили палкой по голове, и тот потерял сознание. Потом принялись за Вовочку. Вовочка ползал на коленях и целовал им руки. Кто-то взял Вовочку за волосы и повёл его за собой на четвереньках, как собачку. Мытин находился выше всего этого, он парил, приподнявшись над землёй. Он был посторонним наблюдателем, с микроскопической точностью отмечая каждую мелочь. Он видел, как с Вовочки поснимали одежду и оставили лежащим на грязной земле в одних трусах. Вовочка подтянул колени к лицу и вздрагивая непрерывно плакал.
Мытин увидел над собой склонённое лицо костлявого паренька. «А ты, чё зыришь, падла?» Голову два раза впечатал в землю стоптанный башмак.
Сознание унеслось наперегонки со звёздами. Яркие вихреобразные вспышки мчались по неправильной спирали. Останавливающийся дух замер где-то глубоко в паху. Всё задёргалось перед глазами в дикой свистопляске. В голове в беспорядке перекатывались тяжёлые чугунные шарики.
Шнобель, склонившись над ним, с силой дёргал его за плечо. Лицо у Шнобеля изменилось до неузнаваемости, он был похож на ожившего упыря.
- Подожди, подожди. – Мытин умоляюще поднял руку. – Подожди. Где они?
- Кто?
- Ну, эти, все. Где они?
- Ушли все. – Шнобель с трудом ворочал распухшими губами. – И нам надо валить, пока мы тут не сдохли.
- Как ушли? – Мытин недоверчиво осмотрелся вокруг. Метрах в трёх, съёжившись, сидел заплаканный Вовочка. – Мне же только что на морду наступили… - Он внезапно поперхнулся от резкой боли в области спины, что-то прострелило до самой шеи. – Мне же только что…
- Не гони. – Шнобель устало, судорожно вздохнул. – Ушли все. Ты уже хрен знает сколько времени, как без сознания валяешься.
«Хрен знает сколько?!»
Мытин начал медленно вставать. Во всём теле сидела одна большая тупая боль. «Спасибо, друзья, что не убили». Мытин стоял, прислушиваясь к своим ощущениям в избитом теле, он подумал о том, что, наверное, сильно постарел за этот день, не повзрослел, а именно постарел.
- Эй, - негромко позвал он Вовочку, - Ты чё, педрила, перед ними на коленях ползал? Может, ты ещё и отсосал у них, сучонок?
- Дурак, - взвизгнул Вовочка. – Дурак, скотина! Я всех вас убью! Всех убью!
Потом, на следующий день, Мытин пожалел о том, что он сделал. Пройдут годы, но ему всегда будет стыдно за этот эпизод. Он никогда так и не поймёт до конца, почему он отыгрался в тот миг на Вовочке.
Но это будет потом. А сейчас… Мытин, забыв о боли, рванулся к Вовочке и с лёта пнул его ногой в лицо. Вовочка, перекатившись через голову, завизжал ещё сильнее, переходя на истерический крик. Мытин, заглушая крик, пнул его ещё два раза, затем медленно опустился на вытоптанную землю, чувствуя во всём теле страшную усталость.
Вовочка лежал, уткнувшись лицом в серую пыль, и по телу волнами пробегала сильная судорога. «Я всех убью, всех убью, всех убью, УБЬЮ…»
 

3
Дневник.

10 сентября
Сегодня такой же день, как и все остальные. Скука.

24 сентября
Этот день в моей жизни ознаменовался двумя очень важными событиями. Хочу их записать.
Первое событие – это Миша. Миша, Миша: сколько лет, сколько зим? Я уже начала забывать его черты лица. Всё как-то смазалось в моих воспоминаниях о том времени, всё расплылось, растеклось, затерялось в уголках памяти.
Миша загорел и, по-моему, ещё больше потолстел. «С питанием у них там, на заработках, наверное, всё в порядке».
Я, как всегда сидела на своём любимом кресле и слушала, как он с важным видом трепался о том, сколько он бабок заколачивает в сезон. Оно мне надо? Я сидела и думала, вот человек с которым меня когда-то связывали какие-никакие чувства (кстати, чувства всё-таки были). У нас были общие разговоры, наполненные философским смыслом, и мы вместе смотрели кино по телеку, иногда нас объединял секс – и всё. И всё. Что-то уж очень быстро всё проходит. Может быть, это потому что я такая некрасивая, хотя мой «самый большой» друг Миша, скажем, тоже далеко не красавец. Вот он пришёл ко мне, пьёт у меня чай, а я сижу и думаю, почему же ты вдруг так внезапно тогда пропал, сокол ты мой ясный. Хотя, впрочем, какая разница? Чая мне не жалко. Пускай пьёт.
Это было первым событием, ну а второе событие было намного радостнее (да простит меня Миша), нашёлся Кузя. Наш пропащий, неблагодарный, подлый, великолепный Кузя. Он отсутствовал ровно две недели. Мы с мамой уже не надеялись снова его увидеть. Мама даже, как-то всплакнула по поводу его пропажи, и мне пришлось её успокаивать. Я ей пыталась внушить, что все коты рано или поздно пропадают, такова их кошачья натура, слишком уж самостоятельный зверь. Но, тем не менее, (здесь трубят фанфары) наш зверь всё-таки пришёл домой. Господи, какой он стал худой и грязный и весь какой-то общипанный. Да-а, часто, видно, нашему Кузе приходилось доказывать своё мужское превосходство. Мы его выкупали в дусте, высушили, расчесали, накормили и… посадили под домашний арест. Пусть знает.
Вечером я позвонила тёте Рите в Киев, поздравила с днём рождения. У мамы к вечеру опять поднялось давление и она пораньше легла спать. А я сижу и от скуки пишу дневник. Рядом спит обожравшийся Кузя. Такие вот дела.

1 декабря
Сегодня первый день зимы, и дует по-настоящему холодный зимний ветер. Давненько я уже не садилась за дневник. Опять, похоже, наступил период «ВЕЛИКОЙ» депрессии. Всё чаще задумываюсь: зачем я живу? Всё вокруг настолько однообразно и скучно, и не предвидится никакой перспективы. Я часто занимаюсь анализом своего душевного состояния и неизменно прихожу к одному выводу, всё моё упадочное настроение вытекает из моего одиночества. Да-да, всё настолько банально. Как сказала бы Анастасия Павловна (нянечка в нашем садике): «Мужик тебе хороший нужен, девка». Наверное, это действительно так. Если бы рядом был близкий человек, навряд ли было бы скучно. Хотя, кто его знает? Миша, что-то не очень вносил разнообразие в мою жизнь. Но, что Миша? Миша мне слишком часто казался серой невыразительной личностью, а раз я сама так считала, как же я могла получить удовлетворение от общения с ним (кстати сказать, удовлетворения не было и в постели).
Хочется чего-то такого, ТАКОГО, даже не знаю сама, какого. Хочется каких-то перемен в жизни, общения, новых знакомств. Господи, как бы я хотела быть красивой. Мне кажется, красивые девушки сами не знают о том, как им повезло. Они привыкли к своей красоте и поэтому принимают это, как должное. У меня бы было всё по-другому. Если бы на свете существовало чудо, и в один прекрасный момент я превратилась бы в стройную блондинку (можно и в брюнетку, главное – красивую), уж тогда бы я воспользовалась своей красотой на полную катушку. «Извините-подвиньтесь, господа. Весь мир должен лежать у моих ног». Увы, мечты, мечты. Из зеркала на меня глазеет конопатая толстушка с маленькими глазками, наполненными целой кучей всевозможных комплексов и полной неуверенностью в жизни. Конечно, как же тут найти по-настоящему близкого человека, если, извините, рылом не вышла. В мою сторону может посмотреть только какой-нибудь недоделанный тип (что-то вроде Миши), да и то ненадолго. И зачем мне Бог дал нормальные мозги, чтобы я лишний раз расстраивалась?
Кажется, мама пришла от соседки. Пора заканчивать выплёскивать своё депрессионное настроение.

4 декабря
Сегодня мы с моим маленьким «коллективом» до половины десятого разучивали песенку моего собственного сочинения. Я, конечно, не претендую на почётное звание поэтессы, но, по-моему, детям очень понравилось. Славик Сокуров каждый раз смеялся со слов: «Лягушонок прыг-прыг, зайчик ножкой дрыг-дрыг». Всё-таки хорошо, что я выбрала именно эту профессию. У порога детского садика я оставляю своё одиночество и только тут понимаю, что я всё-таки кому-то нужна (по-моему, неплохо сказано). Когда на тебя с любовью смотрят двадцать пар глаз, когда ты видишь улыбки на детских лицах, тогда-то ты и начинаешь понимать, что есть смысл в твоём существовании. Что-то я заговорила от второго лица? Возвеличиваюсь потихоньку.
Сегодня начала читать «Лолиту» Набокова. Достаточно непростое чтение, скажу я вам. Во-первых, непривычно читать произведение в форме монолога, а во-вторых: никак не могу понять, как я отношусь к Гумберту, как к мерзкому извращенцу, или, как к умному несчастному человеку.
Мама приготовила блинчики с изюмом и творогом. Необыкновенно вкусно.

7 декабря
Вчера был настолько пакостный день, что я сегодня решила сесть, и не торопясь записать всё, что я по этому поводу думаю.
На работе всё прошло, как обычно. В семнадцать ноль-ноль последний папа, Лотиков, забрал маленькую Люсю, и я, через некоторое время, тоже пошла домой. А в троллейбусе меня обозвали жабой. Я нечаянно наступила на ногу одному юноше или подростку, не знаю даже, как его назвать, и сразу за это получила. Примерно это выглядело так – он легонько оттолкнул меня рукой и сквозь зубы прошипел: «Под ноги смотри, жаба». А я стояла и молчала. Я растерялась настолько, что даже не знала, как себя вести. Сейчас мне кажется, что у меня на лице было какое-то подобие улыбки. Кошмар. Я сижу, пишу эти строки, и у меня с болезненным отчаянием стоит в глазах эта сцена в троллейбусе.
Дома я закрылась в своей комнате и, наверное, часа два сидела, тупо уставясь в стену. Я ни о чём таком особо и не думала, мне было просто плохо – плохо до такой степени, что не хотелось жить. Это трудно объяснить на бумаге. Я и не думала об этом, но, в то же время, во мне сидело знание. Знание того, что мне уже двадцать три года, что я одинока, некрасива, мы живём вдвоём с мамой, тянемся от получки до пенсии и от пенсии до получки, и так пройдёт вся жизнь. Всё, что у меня есть, это работа, которую я люблю, но, к сожалению, этого слишком мало. Почему я обречена на безысходность? Или, может быть, всё кроется во мне самой. Может у меня маниакально-депрессивное состояние души, и поэтому всё, что творится вокруг, тоже кажется таким безрадостным. Я не знаю. Я ничего не знаю. Мне просто хочется, чтобы рядом был умный понимающий меня человек. Чтобы я могла прийти домой, прижаться к нему и рассказать, как меня обидели в троллейбусе. Я, конечно, могу всё выплакать и маме, но я же уже, в конце концов, не ребёнок. Я ведь женщина, и мне тоже хочется, чтобы у меня был мой мужчина. Я тоже хочу любить и быть любимой. Как скверно устроен мир.
Мишка опять куда-то пропал без предупреждения. Наверное, умотал на свои шабашки. Вчера я была бы рада и ему, всё-таки какое-никакое, а разнообразие. Увы, мы остались в моей комнате вдвоём (мама пыталась ко мне ворваться, но я вежливо попросила оставить меня в покое) – я и моё одиночество.
А потом я ещё до двух часов ночи дочитывала «Лолиту», чем добила себя окончательно. После этой книги на меня навалилась такая горькая тоска, что я не на шутку испугалась за своё умственное состояние. Казалось, не хватает совсем немножко скверной жизни, чтобы я окончательно не сошла с ума.
Я часто думаю, для чего я всё это записываю. Показывать свой дневник я никому не собираюсь, и есть ли смысл описывать свои переживания, мысли, чувства, для самой себя. Тем более что мои «философские труды» явно слишком далеки от совершенства. Смысл. Опять этот чёртов смысл. Куда ни ткнись, всё упирается в одно – есть ли смысл в моей жизни.

24 декабря
Кажется, Новый Год я буду встречать в несколько новой для себя обстановке. Немножко боязно, но ужасно интересно.


4
ДАВАЙ!!!

Солнце ослепительно выжигало глаза. Бух-бух, стучит сердце, бух-бух. Жарко до степени потери зрения. В глазах только зыбкий мир без чётких очертаний.
Макс нервно оглядывается по сторонам. Слишком много вокруг людей. Это ему не нравится. Это вселяет беспокойство.
«У меня есть только хозяин. Все остальные – враги. Все – враги моего хозяина. Я знаю, что сейчас будет. Так бывает всегда. Я буду защищать хозяина от всех них. Я их хочу разорвать. А ещё я хочу жрать. Хозяин кормил меня последний раз слишком давно. Это тоже говорит о многом. Я должен разорвать кого-нибудь из врагов и напиться его крови. Это будет моей наградой за любовь к хозяину. Двуногие – запрет. Мне не дают добраться до двуногих. Я хочу жрать. Я разорву тварь, которая скоро должна появиться здесь. Так бывает всегда. Я должен убить лохматую четвероногую тварь. Это слуга всех остальных двуногих, кроме моего хозяина. Я хочу жрать. Проклятая жара».
Макс напряжённо подаётся вперёд. Слышно оживление вокруг сетки. А затем весь мир вдруг меркнет в его глазах. Солнце прожигает до самых костей. Вводят его. Вводят тварь. Враг. ВРАГ!!! Макс рванулся вперёд. Пора. Пора убивать. Что-то держит его. Макс бешено косит глазами. Хозяин. Его держит хозяин. Зачем? Макс загребает лапами по брезентовому покрытию ринга.
«Я хочу жрать. Хозяин. Зачем?»
ЗНАЧИТ ТАК. БОИ 22 МАЯ. ВЫСТАВЛЕНЫ: АЗИАТ, БЕЛЫЙ, КЛИЧКА РЕЙГАРД…
Солнце отражается от белоснежной шкуры и слепит глаза. Глазам больно, и от этого ярость ещё сильнее.
«Он белый. Его плохо видно. Ж-р-а-а-а-ть!!!»
…И ПИТ-БУЛЬ СТАФФОРДШИР – МАКС. МАКС – ЧЁРНЫЙ С БЕЛЫМ ГАЛСТУКОМ, ОТ ЗНАМЕНИТОЙ РОУЗИ, ПОБЕДИТЕЛЬ ТРЁХ ЧЕМПИОНАТОВ. МОЖНО ОБРАЩАТЬСЯ К ХОЗЯИНУ ПО ВОПРОСАМ ВЯЗКИ.
Макс рвётся, захлёбываясь собственной пеной. Он слышит голос хозяина. Хозяин отрывисто кричит слова, которые означают полную ярость. Выход ярости. Белый тоже загребает лапами. Он ослепляет глаза. Ничто уже больше не имеет никакого значения, главное – сожрать белого, пока солнце не выжгло глаза.
«П-у-с-т-и-и-и!!!, - Лапы яростно загребают ненавистный брезент. – Жрать! Я ничего не вижу! Убить! Эта тварь слепит мне глаза. Пусти!!!»
Макс захлёбывается в глухом бешеном лае. В эти минуты он сходит с ума. В эти минуты кажется, что это в последний раз в твоей собачьей жизни. В последний раз надо съесть врага. Ох, какая проклятая жара.
ДАВАЙ! МАЛЫШ, МАКСИ, ДАВАЙ! ДАВАЙ!!!
«Т-в-а-р-р-рь!!! Убить!!!»
Всё вокруг замерло, а затем просто исчезло из его мира. Существуют только: он, белая тварь, которая несётся ему навстречу и голос хозяина. Голос хозяина врывается в мозги подобно взрыву, от которого дымится шкура.
ДАВАЙ! ДАВАЙ! Д-А-В-А-Й!!!
Они сшибаются, как две сощёлкнутые с предохранителя пружины. Жжение горячей чужой слюны на твоих глазах. Столкновение двух упругих извивающихся тел. Макс отчаянно пытается удержаться на задних лапах. Очень тяжело. Белое солнце, которое накрыло его с головой, всей своей тяжестью давит к земле. Макс танцует на задних ногах, падает и снова становится в свечку.
ХОР-Р-РОШО, МАЛЫШ, ХОР-Р-РОШО! ДАВАЙ, РВАНИ ЕГО! ДАВАЙ, МАКС!
Бой переходит в следующую фазу. Макс намертво упирается в землю четырьмя лапами. Сверху его полностью накрыла белая тварь. Макс чувствует, как с треском надрывается его шкура на загривке под челюстями врага, но боли нет, есть только слепая ярость. Грудная клетка напряжена до состояния одеревенелости. Только вперёд. Надо двигаться только вперёд, к горлу врага. Белый рвёт его в разные стороны, пытаясь содрать живьём с него шкуру.
ДАВАЙ, МАКСИ, МАКСИ, МАКСИ, ДАВАЙ, МАЛЫШ! ВОЗЬМИ ЕГО! ВОЗЬМИ!
Пасть забила вонючая белая шерсть. Макс рывками продвигает клыки, миллиметр за миллиметром, секунда за секундой, к горлу противника. Главное – добраться до его плоти. Главное – устоять на земле и добраться до его плоти. Белый таскает его за загривок по рингу, пытаясь опрокинуть на землю и задавить. Его коренной клык разорвал Максу шкуру над левым глазом. Макс щурит глаз, залитый кровью, он упорно продолжает двигаться вперёд. Они кружат по рингу, изредка натыкаясь на сетчатую стену.
Д-А-А-А-В-А-Й!!! АЙ, БР-Р-РАВО, МАКСИ, Х-О-Р-Р-Р-О-Ш-О!!!
«Солнце. Убить. Тварь. Голос. Воздух. Возду-у-у».
Макс хрипит, заглатывая воздух и толчками выдавливая его через сдавленное горло. Белый перехватил челюсти поближе к глотке. Воздух просачивается между его клыков живым существом. Макс хрипит, полностью ослепнув от бешенства. Он чувствует, как с его брылей стекает горячая серая пена.
«Твар-хр-хр-р-р».
Несколько сумасшедших рывков и челюсти звонко клацают в пустоте. Макс заглатывает обжигающий воздух и вместе с воздухом хватает ненавистную морду белой твари. Они сцепляются челюстями. Твои клыки скрипят на клыках твоего противника. Белый несколько раз отчаянно выкручивает голову. Макс переворачивается на земле и снова встаёт, и снова оказывается опрокинутым, и снова встаёт. Затем они просто стоят, стискивая изо всех сил окровавленные челюсти, пытаясь с хрипом сглотнуть хоть немного живительного воздуха.
БОЙ ДЛИТСЯ ПЯТЬ МИНУТ. ХОЗЯИНОМ РЕЙГАРДА ЗАЯВЛЕНА МИНУТА ОТДЫХА.
Что-то инородное протискивается в пасть Максу, между сжатых челюстей. Какая-то ненавистная палка разжимает клыки и срывает с них шкуру белой твари. Макс бешено дёргается вперёд, пытаясь снова схватить своего противника, но кто-то держит его за задние лапы. Кто- то оттягивает его, отрывая лапы от земли, лишая его твёрдой опоры. Макс крутит головой и видит своего хозяина. Хозяин не даёт ему разорвать белую тварь.
«Зачем? Пусти-и! Пусти-и-и!!!»
СПОКОЙНО, МАКСИ, МАЛЫШ, СПОКОЙНО. ОТДЫХАЙ, ОТДЫ-ХАЙ, МАЛЫШ. СПОКОЙНО.
Макс стоит неподвижно, вытянув голову вперёд. Его глаза прикованы к белому псу, которого держат у противоположной стенки ринга. Грудная клетка с шипением гоняет в лёгких спасительный воздух. Макс замечает, что его противник уже не похож на ослепительное солнце, он больше не ослепляет, его шкура поменяла свой цвет с белого на грязно-серый. Макс начинает осознавать, что он уже выиграл.
«Я разорву эту тварь! Я разор-р-рву, разор-р-рву, разор-р-рву!!!»
Хозяин несколько раз дёргает его за поводок.
ДАВАЙ, МАКС, ДАВАЙ! ФАС ЕГО! ВЗЯТЬ! Д-А-В-А-Й!!!
«Тварь-хр-р-р!!!»
Макс первый кидается на белого. Он рвёт его морду, пытаясь вырвать глаза. Белый снова вцепился в загривок и снова давит на него всей тяжестью своего тела. Но Макс уже не обращает внимания на свою порванную окровавленную шкуру, он рывками пережёвывает плоть своего противника.
Х-О-Р-О-Ш-О!!! Д-А-В-А-Й!!!
Макс улавливает какой-то незнакомый звук. Это не неистовый крик двуногой толпы за сеткой, и не голос хозяина. Что это? Что это может быть? Это орёт белая тварь. Макс отчётливо слышит высокий звенящий скулёж. Он хватает тварь за лапу и рывками пережёвывает её, наслаждаясь еле слышным хрустом рвущихся связок. Белый истошно орёт, беспорядочно кусая упругое, мокрое от крови и пота тело Макса.
Д-А-В-А-Й!!! БРАВО, МАКС!!! БРАВМАБРАВМАБРАВМА!!!
Белый несколько раз вырывается и двигается кругами по рингу, уклоняясь от боя.
Макс рвётся на него, виснет на его морде, выдирая клочками грязную шерсть. Макс сожрал солнце, которое ослепляло его, теперь он видит перед собой грязного орущего пса, морда которого густо покрыта липкой серой кровью.
«Сожр-хр-храть, сожр-хр-хра-ать!!!»
Макс зацепил в пасть шкуру возле глаза и потрёпанное ухо белого, отчаянно мотая головой, он пытается вырвать это измочаленное ухо с корнем. Белый орёт и раскачивается из стороны в сторону. Он всё чаще заваливается боком на сетку ринга, пытаясь найти твёрдую опору для своих подгибающихся лап. Он ищет выход, спасаясь от подбирающихся к его горлу безумных клыков Макса. Наконец, он натыкается на дверь в сетке. Рейгард бросается на дверь всей тяжестью своего тела, открывается спасительный проём, и он рвётся туда изо всех сил, рвётся, понимая, что только от этого зависит в данный момент его жизнь.
Люди восторженно кричат, сливаясь десятками голосов в единый шумовой фон. Более высокой нотой выделяется пронзительный девичий голос. Девушка подпрыгивает, хлопает в ладоши и кричит, кричит, кричит!
«Сожр-ра-хра-а-а-а!!!»
Макс намертво вцепился в грязную лапу Рейгарда и тянет, тянет на себя. Он не хочет его отпускать, он хочет разорвать бывшее солнце, которое слепило его, на тысячу окровавленных кусков.
 В пасть снова проникает ненавистная палка. Максу разжимают челюсти и втаскивают снова на ринг за задние лапы. Рейгарда ловят метрах в десяти за рингом, он мечется среди разбегающихся в страхе людей.
 АЙ, МОЛОДЕЦ. АЙ, ХОРОШО, МАЛЫШ! АЙ, МОЛОДЕЦ, МАКС!
 Макс слышит над ухом ласковый голос хозяина, он счастлив. Он защитил хозяина от всех этих тварей, всё остальное сейчас ничего не значит. Макс напряжённо застыл, как каменное изваяние. Его глаза, полузалитые кровью, почти ничего не видят. В его собачьей голове не осталось никаких мыслей, только удовлетворение. Он защитил!
 Высоко в небе пылает жаркое солнце. Как жаль, что его нельзя сожрать.


5
Кругом только ночь.               
И луна из песка.               
Я напиться не прочь.               
Опрокину стакан.               
Забухав, как всегда,
Матом выблюю мрак.
Я безумный солдат –
Сам себе злейший враг.

Сигнал разрывал ночную тишину на части. Зеца давил на клаксон не переставая. Внутри оранжереи захлёбывались бешеным лаем собаки. Я выбрался из машины и сделал пару приседаний, разминая свои скрипучие кости. Вокруг было темно, хоть глаз выколи, только на территории оранжереи ярко светили два мощных прожектора.   
У дальней сторожки вышел из темноты Соня и медленно направился к нам. Он, как всегда, вышагивал слишком неторопливо, невзирая на яростный лай собак и вой сигнала.
- Шевели костылями! – заорал высунувшийся из окна машины Зеца. – К тебе братва приехала, а ты вроде, как и не рад.
 Соня, так же неторопясь, открыл ворота и отошёл в сторону. Зеца с пробуксовкой ворвался на территорию оранжереи и лихо смиллиметровал возле домика администрации.
-  Ну, чё, друг, солдат спит – служба идёт, - сказал я, пожимая ему руку.
- Я не спал.
- Ну, вот и отлично. Значит, мы, как всегда вовремя. Бухать будем Панасоник-джан?
- Без разницы.
Странный чувак Соня. Невозмутимый, как стадо слонов. Мне бы его нервы.
- Ну, если без разницы, значит, пошли веселиться.
Пацаны уже занимались разгрузкой машины. Сынок, подняв руки с пятью бутылками водки, величественно потрясал ими в воздухе.
- Э, поосторожней там, - крикнул я ему. – Уронишь – побежишь за следующей партией.
- Вий, ты гонишь. Я такие вещи не роняю.
- Завали хлебало своим псам! – заорал Соне Хорёк. – А то я их сейчас пойду, передушу всех собственными руками.
- Да? – Соня кивнул и направился к вольеру с собаками.
Я заметил, как он улыбается. Такая улыбка не сулит ничего хорошего, особенно, если улыбается такой тип, как Соня. Хорёк сразу же переключился на девок.
Соня с сухим металлическим треском отщёлкнул щеколду на сетчатой дверце вольера и распахнул её настежь.
- Давай, души, - сказал он, обращаясь к Хорьку. – Рекс, возьми его.
Я отреагировал моментально. Юркнуть в машину и захлопнуть дверцу, было секундным делом. Я превратился в наблюдателя. А зрелище было действительно великолепным. Из темноты, прямо в полосу яркого света прожектора, взметнулся крупный кобель серо-чёрной масти. Ночь обострила чувства, и происходящее напоминало замедленную съёмку фильма ужасов. Рекс в три прыжка покрыл расстояние до сторожки. Все бросились врассыпную. Над оранжереей повис истошный девичий визг. Я понял всё только, когда Рекс подлетел в последнем прыжке и, внезапно дёрнувшись, рухнул на спину. Глухо звякнула тонкая металлическая змея на его шее. Рекс захрипел, затем вскочил и снова дёрнулся вперёд. До людей он не достал на длину своего корпуса. Его крепко держала сзади длиннющая металлическая цепь.
- Ты чё, бык!? – заорал Хорёк, приходя в себя. – Ты чё, падла? Да я тебя убью сейчас. Ты чё, такой шутник, что ли охренительный, а?
Соня молча подтягивал Рекса за цепь обратно в вольер. Я выбрался из машины и пошёл успокаивать перепуганную толпу.
- Ладно, ладно, спокойно, пацаны. Всё нормально. Соня просто пошутил.
- Убивать надо за такие шутки, - не успокаивался Хорёк. – А если бы цепь порвалась, и эта псина меня бы покусала? Да я бы тут тогда всю оранжерею на дрова бы развалил.
- Да хорош тебе, - оборвал его Сынок. – Нечего было понтоваться. Ты тут передушить всех собак грозился. Чё ж ты орал тогда, как потерпевший?
Я их уже не слушал. Поманив за собой Белку, я пинком распахнул дверь внутрь сторожки. Там, как всегда, пахло землёй и цветами. Белка с восхищением рассматривала широкие деревянные лавки, тяжёлый, потрескавшийся от времени стол.
- Как тут классно, - прошептала она. – Откуда вы узнали это место?
- Сначала мы узнали Соню.
- А кто он? Он тоже с вами?
- Он сторож. Просто ночной сторож. Ты, короче, давай без вопросов. Расслабься, отдыхать будем.
Мы накрыли знатную поляну, даже мне понравилось. Люблю я это дело. В нашей суете всегда надо уметь расслабляться. Иногда до того всё плохо, и чувствуешь, что ты уже на пределе, и тогда хорошая пьянка просто необходима. Если бы я не пил, я бы, наверное, ходил и разбивал головы всем, кто подвернётся под руку.
Первым вырубился Зеца. Он нажрался до такой степени, что стал сползать со стула, и мы с Сынком забросили его на широкую деревянную лавку, застланную рваными одеялами.
Соня пил мало. Он всегда пьёт мало и не интересуется бабами. Я, когда его только узнал, даже подумывал грешным делом, может он пидар, но потом понял, нет, он не пидар. Он шизик, тихий, но опасный шизик. И этим всё сказано. Нам просто не понять, о чём он думает, что у него творится в его непробиваемой башке, а жаль. Я бы хотел покопаться в его мозгах.
Хорёк поволок захмелевшую Вику на второй этаж в красный уголок (охренеть, там ещё сохранился облупленный бюст Владимира Ильича). А мы с Сынком расположились прямо тут, не отходя от кассы. До чего же романтичная получилась картина. Белка по очереди лезла нам в штаны, у грязного подвального окошка храпел бухой в жопу Зеца, а Соня, засев в углу, среди цветочных горшков, неспеша потягивал пиво. Когда я устал от Белки, я вышел проветриться на улицу. Во дворе было необычайно тихо, ярко светила огромная полная луна. Я выключил оба прожектора и присел на шершавое бревно, наслаждаясь темнотой и покоем. Через некоторое время ко мне присоединился Соня.
Мы сидели вдвоём и молча курили. Нам не нужно было о чём-то говорить, мы и без слов прекрасно понимали друг друга. На втором этаже были слышны пьяные возгласы Хорька, терзавшего толстую Вику. Хорёк, сука, всегда любил поорать по синьке.
Я сходил ещё за пивом. Возле батареи Сынок с пьяной монотонностью дрючил Белку.
Мы долго сидели с Соней вдвоём, молча потягивая пиво и наблюдая за рассеянным лунным светом. Потом во двор вышла Белка. Она была в чём мать родила. Рассеянный лунный свет придавал её коже неестественную желтизну. Белка нетвёрдой походкой отошла к дереву и, присев под ним зажурчала.
- Ты чё, сука, совсем охренела, - рыкнул я на неё. – Хоть бы за угол зашла.
- Ой-ёй-ёй, какие мы правильные. – Белка с трудом ворочала заплетающимся языком. – Где хочу, там и ссу.
Я хотел было встать и потыкать её мордой в то место, которое она обоссала, но потом передумал. Неохота было портить такую лунную ночь.
Сверху низвергнулся со ступенек Хорёк:
- Белка! – заорал он сходу. – Мать твою, задница! Бэлла, не ломайся, не рассказывай мне мальцы… Чё ты ходишь, жопой водишь, на меня тоску наводишь?!
Хорёк был в том состоянии опьянения, когда на него нападал словесный понос. Лунная тишина была испорчена окончательно.
Я толкнул Соню в плечо:
- Пошли в парк, посидим побазарим.
Соня кивнул и сходил ещё за пивом. За воротами оранжереи, в парке, открывался ещё более величественный и таинственный вид. Деревья были похожи на сказочных великанов, готовых растоптать тебя в любую секунду.
- Я к тебе ночью кого-нибудь из должников привезу, - сказал я Соне. – Тут покруче будет чем на кладбище. Как ты считаешь, нормальная тут обстановочка?
Соня молчал. Даже не знаю, почему мне нравится этот неразговорчивый тип.
- А если надо будет, то мы его тут и зароем, - продолжал я. – И никто не узнает, где могилка его. Ты не против?
Соня молча пожал плечами. Уматовый крендель Соня.
В оранжерее вдруг начала визжать Белка. Что-то орал пьяный вдрызг Хорёк. Собаки захлёбывались надрывным лаем. Поднялся невероятный шум. Н-да, тишина была испорчена окончательно и бесповоротно.
- Пусть к собакам не лезет, - проговорил Соня. – Иди, успокой его.
Я вошёл в оранжерею и направился к вольеру. Там уже творилось что-то невообразимое. Хорёк подтаскивал голую Белку к вольеру с Рексом. Белка отчаянно визжала и пыталась вырваться из его цепких рук. Рекс с яростным лаем грудью бросался на сетку вольера. Бардак, да и только.
- А ну пусти её, - сказал я, подходя к ним.
- Иди нахер. – Хорёк держал Белку за волосы. Она стояла на коленях и уже не визжала, а просто ныла.
Довольно странное было зрелище: пьяный Хорёк, голая баба и рвущаяся в вольере собака.
- Отпусти её, - повторил я.
- Иди нахер, - повторил Хорёк. – Я её сейчас собакам скормлю.
Я сделал два шага вперёд и врезал Хорьку прямо в его пьяную морду. Он перелетел через Белку и начал орать матом в мой адрес, одновременно пытаясь встать. Белка быстренько отползла в сторону, а я начал слёту пинать Хорьку в голову. Он затих только после четвёртого пинка. Хороший пацан Хорёк, но когда напьётся, становится такой скотиной, что с ним по-другому, как через зуботычину, общаться невозможно. Соня поднял хныкающую Белку и повёл её обратно в сторожку, а я повёл Хорька. Хорёк держался за мои плечи и тихо бормотал что-то о том, как он вырвет мне сердце и отрежет голову.
Я втащил Хорька на второй этаж и кинул его в объятия спящей Вики, а сам спустился вниз. Белка, после пережитого приключения, уже прикладывалась к бутылке, Сынок богатырски храпел на лавке рядом с Зецей, а Соня снова устроился в углу возле горшков с домашними цветами.
- Ты бы хоть трахнул её для приличия, - сказал я ему, кивая на Белку.
Соня отрицательно покачал головой.
Что за человек? Всё время себе на уме. Он определённо шизоид; к деньгам относится равнодушно, бабу ему не надо, хотя кто его знает. Я вспомнил, как недавно видел его на бульваре с какой-то толстой уродиной. Кто его знает?
- Слышь, Соня, чё за толстушка с тобой недавно была? Может, у тебя невеста есть, а ты её от своих друзей скрываешь?
- Какая разница?
- Как какая разница? Мы же твои кенты. Свадьбу бы тебе справили. А, колись, братан.
Соня молча улыбался. Нет, если он говорить не хочет, то с ним бесполезно толковать. Всё равно, что с носорогом базарить. Я его, как только узнал, хотел к себе подтянуть, но потом понял – такой ни на кого работать не будет. Он, как волк-одиночка, ему никто не нужен. Но человек он полезный. Есть у него одно достоинство, которое с лихвой перекрывает все его недостатки. Он боец. Хороший, сука, боец, от бога. Он бился от нас уже раз десять и ещё ни разу не проиграл. Иногда я даже сам его побаиваюсь. Я думаю, смогу ли я, в случае чего, его завалить, или он окажется проворнее.
Как-то раз Фаловой рассказывал, что видел, как Соня шёл в обнимочку с какой-то крысой. Эта халява, с которой он обнимался, была похожа на бичёвку с физиономией страшнее атомной войны. Я, конечно, понимаю, что о вкусах не спорят, но, по-моему, это уже слишком.
Белка выбралась из-за стола и пошла к Соне. Со стороны было, похоже, будто она бредёт по палубе корабля во время сильного шторма. Она добралась до Сони и попыталась расстегнуть на нём брюки, воркуя при этом какую-то чушь о масеньком пупсике. Соня мягко, но уверенно придержал её на расстоянии. Посмотрев на болтающиеся Белкиным сиськи я взял её за руку и повёл на кушетку. Мне срочно понадобилась баба.
Утром Хорёк всё время косился на меня, ощупывая свою разбитую рожу. Я ему сказал, что он скатился по ступенькам с крыльца. По-моему, он не очень-то в это поверил. Ну, да и бог с ним. Тяжелее всех из состояния комы выходил Сынок. Пока мы собирались и приводили себя в порядок, он раз пять бегал за угол блевать. Говорил я ему, во всём надо знать меру. Белка никак не могла отыскать свои трусы, пока Соня не принёс их из дальней теплицы. Как они могли туда попасть, никто так и не вспомнил, вроде бы в теплицы никто не лазил.
Перед тем, как мы уехали, я отвёл Соню в сторону и потрещал с ним более-менее на трезвую голову. Я сказал ему, чтобы он был готов. У Мурзаевских пацанов появился какой-то непрошибаемый амбал, который ломает всех подряд. Можно будет драться за нормальные бабки.
Я стоял и смотрел на Соню. А он стоял и смотрел неизвестно куда.
- Ну, так ты будешь драться, если чё? – спросил я его.
- Буду, - сказал он.
И всё. Стоит и молчит и только щурится на утреннее солнышко. Хрен его знает, что он за человек. То ли у него нервы, как у агента 007, то ли он дурак. Хрен его знает.


6
Река.

Лена вышла из бара последней. Она попрощалась со сторожем, невысоким юрким дагестанцем.
- Давай, дасвиданья,- проговорил Асан.
Лена неспеша шла по узенькой тенистой аллее.
- Что-то ты слишком задерживаешься на работе. Непорядок.
Она присмотрелась, кто бы это мог быть? На лавочке, вольготно развалившись. Сидел Фонкин.
- Привет, а ты чего здесь сидишь?
- Тебя жду, естественно.
- Надо же. А почему в бар не зашёл?
- Не захотел. Здесь так хорошо. Ветерок. Листики шуршат. Красота.
Лена присела рядышком. Фонкин молчал, разглядывая листву под ногами.
- Ну что, пойдём тогда ко мне? – спросила она.
- Не-а. – Он помотал головой. – Поедем кататься.
- Куда?
- Прошвырнёмся за город, съездим на речку. Просто покатаемся.
- Поехали.
Машина, плавно покачиваясь, как маленький храбрый кораблик, проплывала кривыми окраинными улочками. Фонкин, как обычно, разговорился. Он с увлечением рассказывал о том, как весело они проводили время на курсах повышения квалификации. Лена слабо улавливала обрывки фраз. Она не обращала внимания на его трепотню. Фонкина можно и не слушать, главное, время от времени, кивать головой. Она вспоминала о том, как они познакомились, Фонкин тогда сорил деньгами у них в баре, направо и налево. С того дня прошёл уже почти год, и они изрядно поднадоели друг другу.
Машина неслась вдоль высокого грязно-серого забора из плит, скрывающих за собой коксохимический комбинат. Промелькнул ярко-красный плакат «КАЖДАЯ МИНУТА – ЭТО столько-то там ТОНН чего-то там!»
-…Так вот, этот самый Заиграев на самом деле довольно интересный психолог. Прикинь, психология начальника – это целая наука. На этих курсах мы обыгрывали всевозможные варианты различных форм поведения и тут же решали, в какой ситуации, какой вариант наиболее выигрышный. У Заиграева в основном всё построено на компромиссе. Он считает, что наиболее верный подход в общении с людьми – это беседа базирующаяся на понимании..
Лена в очередной раз рассеянно кивнула. Интересно. Если бы Фонкин не был женат, могло бы у них получиться, что-то серьёзное? В принципе, Серёжа вполне подходит для семьи и для любовника, кстати, тоже.
Она сильнее приоткрыла окошко. Несмотря на вечер, на улице было довольно душно.
Лена вспомнила, как они с Сергеем первый раз занимались любовью. Это происходило, как раз в этой машине. Она тогда была слегка пьяна. Он страстно покрывал поцелуями её тело, а в бок давила жёсткая подушечка откинутого сиденья. Всё было прекрасно, но почему-то не было полного удовлетворения. Его никогда не бывает полностью – этого чёртового удовлетворения. «Счастье есть – его не может не быть».
Машина свернула на извилистую сельскую дорогу, ведущую к реке.
- Ты помнишь Мишу-полтинника. Меломана: мы к нему месяца два назад в гости заходили, прикинутый такой парень.
- Помню.
- Представляешь, он с бабой одной три года встречался, а недавно женился. Они, где-то чуть больше месяца вместе прожили и разбежались. Теперь на развод подали. Видишь, как у людей всё быстро. Свадьбу сыграли, месяц пожили, надоело и развелись. Какая динамика жизни, а?
- Да, быстро, если не учитывать того, что они до этого три года встречались.
- Вот-вот. Я всё время думаю, неужели за три года нельзя было понять: подходят они друг другу или нет.
- Наверное, на что-то надеялись.
Сергей заглушил мотор, и машина продолжала по инерции плавно катиться к реке. Через заросли кустов уже просматривалась вода. Машина прокатилась между деревьев и остановилась почти у самой воды. На другом берегу с шумом и криками плескалось несколько подростков.
- Ну что, купаться будем?
- Ты что, я же без купальника.
- Какая разница. Здесь нет никого.
- А вон. – Лена показала на другой берег. – Или они не в счёт?
- Нет, конечно. Пацанва. Ты что, их стесняешься? Пускай смотрят и завидуют. Тебе есть, что показать.
- Да я, в общем-то, и не стесняюсь.
- Тогда вперёд.
Фонкин выскочил из машины и быстро скинул с себя одежду, затем с разбегу прыгнул в спасительную воду. Глядя на него, Лена ещё острее почувствовала, как ей жарко.
- Иди сюда, - крикнул Сергей из воды. Он плескался и фыркал, как весёлый тюлень.
Лена сняла с себя всё.
Вода приняла её тело прохладой и невесомостью. Вода качала и убаюкивала, ласкала и придавала жизненных сил. Сергей плыл рядом с ней, уверенно и неторопливо.

Они лежали на расстеленном покрывале под шепчущими деревьями, уставшие и успокоенные. Лена ощущала себя в состоянии полудрёмы, когда хочется лежать без движения, как можно дольше.
- Мне скоро в Свердловск придётся уехать, в командировку, - сказал Сергей. – Что-то, мне кажется, я начинаю уставать от постоянных разъездов.
- А жена?
- Что жена?
- Как жена относится к твоим постоянным разъездам?
- А что жена? Всё нормально. Она же понимает, что я не в казино выезжаю, добро проигрывать. Я еду зарабатывать деньги, чтобы она могла себя более-менее нормально чувствовать в этой сумасшедшей жизни, чтобы ребёнок был одет, обут и накормлен. Я думаю, этого всего достаточно, чтобы она была спокойна.
- Сергей, а можно тебе задать один нескромный вопрос? Ты в своих деловых командировках часто спишь с разными женщинами? 
Фонкин громко рассмеялся и игриво поцеловал Лену в губы.
- Как ты могла такое обо мне подумать? Неужели я похож на лавеласа. Леночка, я сплю только со своей законной женой и со своей любимой женщиной, то-бишь с тобой. И я счастлив.
- Серёжа, я серьёзно. Ты ведь знаешь, что со мной можно разговаривать откровенно. Я ведь не ревнивая, я всё понимаю правильно.
- Да, ты не ревнивая. – Он опёрся на локоть, вглядываясь в её лицо. – Это иногда меня даже расстраивает. И жена у меня не особо ревнивая. И вообще, я заметил, что мне по большей части все женщины попадаются не ревнивые. Я, бывает, даже задаю себе вопрос, что бы это значило? Может быть, правы те люди, которые утверждают, что любовь и ревность идут рядышком. А тогда, значит – раз нет ревности, нет и любви. Вот ты, например. Мы с тобой знакомы уже почти год, но мы никогда серьёзно не разговаривали на эту тему. Любишь ли ты меня?
Лена молча улыбнулась.
«А что от этого изменится? Только лишний раз утешу твоё самолюбие».
- Ну и как мне расценивать молчание? – Он выдержал паузу. – Ладно, можешь и не отвечать, я и сам всё прекрасно понимаю. Ты умная девочка, тебе не очень-то нужны охи-ахи при луне, тебя вполне устраивают наши отношения. На данном этапе жизни у тебя нет мужчины, с которым ты могла бы рассчитывать на какие-то серьёзные отношения, и я в этом плане тебе подхожу лучше всего. Разве не так? Со мной можно отдыхать, я люблю тебя, ну, конечно, я люблю тебя не той книжной любовью, а люблю, как может любить женатый, деловой мужчина девушку, которая устраивает его по всем параметрам. Но всё-таки, иногда мне хочется, чтобы ты совершила какой-нибудь сумасшедший поступок по отношению ко мне, устроила мне сцену ревности, что ли или потребовала бы, чтобы я разошёлся с женой.
- А ты разойдёшься?
- Нет, конечно, но сам факт.
Она так и лежала с закрытыми глазами, от этого весь разговор казался каким-то вымышленным.
- Ты так и не ответил на мой вопрос о других женщинах. Расскажи мне, что-нибудь свеже-интимное из твоей жизни, и есть шанс, что я тебе устрою сцену ревности. Ты же хочешь этого?
Он усмехнулся и встал. Заходящее солнце осветило его загоревшую фигуру.
- Ты знаешь, я не люблю рассказывать о своих любовных похождениях. Я тебе могу сказать только одно: я достаточно зарабатываю, чтобы иметь возможность потратить какую-то часть своих денег на женщин. От этого никому не становится хуже. У меня нормальная семейная жизнь, и женщины, которые бывают со мной, тоже не могут на меня обижаться. Я никому не приношу каких-либо неудобств.
Лена встала. Несмотря на жару, её слегка знобило, тело покрылось гусиной кожей.
- Ты слишком правильно говоришь, и сцену ревности я тебе устраивать не буду. Поехали домой. Можешь зайти ко мне, если хочешь. Я тебя накормлю.
- Лена, ты не представляешь даже, как мне с тобой легко и спокойно. Если бы я не был воспитан в традиции нерушимой семьи, я, наверное, бросил бы всё к чёртовой матери и начал всё сначала, с тобой.
- Не надо. – Она, встав на цыпочки, поцеловала его в щёку. – Дети превыше всего. Тебе надо растить сына.
Когда они ехали обратно в город, уже начинало смеркаться. Дома ложились на дорогу искривлёнными удлиняющимися тенями. Солнышко цеплялось красноватыми лучиками за телевизионные антенны на крышах. Потихонечку наступал вечер.
Лена устало откинулась на мягком сидении. Она думала о том, что всё относительно в этом мире: любовь и ревность, добро и зло, богатство и бедность. Она вспомнила ту грандиозную драку в баре месяц назад. Потом этот кошмар продолжался на улице. Она видела, как сокрушённо качал головой бармен Серёжа, когда затирал кровавые пятна на улице. Лена вспоминала лицо Сони в той драке. Всё происходило так быстро, что нельзя было уследить даже за людьми в потасовке, не то что за лицами. Но его лицо она видела. Это было как наваждение. Она видела, что он участвовал в этой драке, полностью отсутствуя. Он как будто находился далеко-далеко оттуда. Люди не дерутся с такими глазами.
Лена зябко повела плечами. Какого чёрта она именно сейчас вспомнила о Соне. Слишком уж он ненормальный, она не удивится, если он окажется психопатом. Лена вдруг испугалась, она не понимала, откуда пришло это чувство, но это было так же верно, как и земля, вода, воздух. Существовал страх чего-то очень плохого и близкого.
Она, наверное, выглядела подавленной. Сергей убрал руку от руля и мягко погладил её по волосам.
- О чём ты думаешь? По-моему, ты побледнела.
- Сергей, ты никогда не пугался от вида какого-нибудь человека?
- Кого именно?
- Ну, какая разница. Просто, я сейчас вспомнила одного знакомого. Я не могу понять, почему мне становится страшно, когда я его вижу.
- Я его знаю?
- Может быть. Но дело не в этом. Мне ничего не угрожает. Просто у меня появляется какое-то гнетущее чувство, когда я о нём вспоминаю.
Фонкин пожал плечами:
- По-моему, всё можно объяснить твоей слишком эмоциональной натурой. Но вообще-то, если тебя кто-то пугает, старайся держаться от него подальше. А вдруг у тебя развито шестое чувство или что-то в этом роде, и ты чувствуешь опасность. Кстати, ты слышала о том кошмаре с убитым мальчиком?
Лена отрицательно покачала головой.
- В Солёной посадке недавно нашли мальчика. Говорят, ему разбили голову так, что его нельзя было узнать, будто бы его голову превратили в сплошное кровавое месиво. Ну и насилие, вроде, там было. Об этом и в газетах писали.
- Я не читаю газет. Сколько ему было лет?
- Да мало, подросток. Интересно, если убийцу встретить на улице, можно ли почувствовать его чёрную душу.
- Можно. – Лена устало закрыла глаза. Иногда в этом мире случаются настолько дикие вещи, что никак невозможно воспринять это, как реальность. – Всё можно почувствовать.

 
                7
                Новый год.
«Говорят: под Новый год
Что ни пожелается –
Всё всегда произойдёт,
Всё всегда сбывается».
    С. Михалков

Новогодняя ночь. Третий подъезд пятиэтажного дома. Соня медленно потёр друг о дружку замёрзшие руки. Слишком всё было спокойно для Нового года, слишком холодно. Соня выждал ещё немного, пока стихнут голоса на втором этаже, затем вошёл внутрь. В незакрывающемся подъезде было так же холодно, как и на улице. Подвальная дверь тускло отсвечивала грязным маленьким окошком. Он слегка подёргал дверную ручку. Жалобно скрипнули петли под навесным замком, но дверь не поддалась. Соня некоторое время стоял, прислушиваясь к подъездной тишине. Где-то, далеко-далеко, чуть касалась слуха праздничная музыка. Сухо щёлкнул в руке крепкий выкидной нож. Соня неспеша отодрал полусгнившие планочки, удерживающие грязное окошко. Он аккуратно выставил стекло и прислонил его к стене. Вокруг было всё так же спокойно и холодно. Отогнув ржавые гвозди, он ужом юркнул в подвал.
В подвале тепло. Гораздо теплее, чем в подъезде. В ноздри лезет сырость и запах липкой паутины. Соня мягко пронырнул под влажными от осевшего на них конденсата трубами. За шиворот неприятно скатилась колючая капля, упавшая с трубы. Он тряхнул головой, продолжая упрямо двигаться вперёд. Он стремился быстрее достичь того места, где они собираются. Правая нога скользнула в неглубокую лужу. Соня остановился, напряжённо вслушиваясь в темноту. Кап-кап-кап – подвальное время тикало равномерно и неспеша. Глаза, понемногу привыкая к темноте, различали неясные очертания каменной перегородки. Он взял немного правее лужи и присел на корточки, шаря вокруг себя руками. Соня чувствовал, что они где-то рядом. Под ногами были лишь мелкие замшелые камешки и рассыпающиеся трухлявые доски. Он отряхнул руки и прошёл дальше, к темнеющей перегородке. Где-то рядом послышался неясный шорох и ещё что-то, как будто кто-то царапает когтями по ржавому листу железа.
Он медленно ощупывал руками каменную стену; она была сложена из шершавого, потрескавшегося от времени, шлакоблока. Наконец, рука вытащила из стены увесистый каменный обломок. Метрах в десяти от Сони послышалось хриплое мяуканье. Больше  медлить было нельзя. Он перелез через перегородку и быстро двинулся к белеющему пятну зарешечённого подвального окошка. На фоне тёмной решетки ярко светился жёлтый уличный фонарь. Соня перепрыгнул через трубу. К решётке метнулся большой грязно-рыжий кот со свалявшейся шерстью. Соня со всей силы швырнул в него обломок шлакоблока. Послышался яростный кошачий вопль. ПОПАЛ, сука. Надо добраться до этой вонючей твари. Рыжему коту повезло, он первый достиг узкого подвального окна. Соня успел только, кинувшись на решётку, схватить его за хвост, но рыжий дёрнулся, обезумевший от боли, и, оставив на Сониной руке несколько кровоточащих борозд от когтей задних лап, вырвавшись, понёсся по жёлтой от фонарного света улице.
- Твою, сука, рот! – Соня застонал от бешенства, прислонив лицо к ржавым прутьям подвальной решётки. Правая рука с тупой методичностью стучала по сырой кирпичной стене. На кулаке выступила кровь.
В соседнем доме кто-то полоснул среди ночи волшебными звуками играющей трубы. Как будто всплакнул на высокой мелодичной ноте. Стало очень грустно.
«Ушёл, сука. Да что ж, твою мать, такое-то. Ушёл. Ах ты тварь такая».
Подвал полон звуков. Кап-кап сменяется еле слышным шипением, пробегает по нервам журчание воды, и снова обманчивая тишина, и опять как будто коготки по цементному полу.
Небо расплылось цветами необыкновенной красоты. Кто-то бросал в звёздную черноту горсть светящихся монеток, и через мгновение они раскрывались пышными букетами небесных цветов. Б-А-Х – небо покрылось каплями расплавленного металла, б-а-х – бах.

Соня неспеша шёл вдоль длинного ряда тонких металлических прутиков, ограждающих Комсомольский парк. Прутья наверху оканчиваются острыми пикообразными наконечниками, хищно нацеленными в небо.
Он взял в руки снег и стал смывать грязь и кровь, пахнущие подвалом. Снег колюче шуршал по рукам, обжигая и оставляя воспоминание о холоде. Мимо промчалась небольшая компания спешащих подростков.
- Из-за тебя, в натуре, на улице будем Новый год отмечать. Смотри, Веня, если там сейчас никого не будет… - Голос замер далеко позади.
Соня, оглянувшись, некоторое время смотрел им вслед.
«В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла».
Он улыбнулся. Тёмная дорожка нырнула под старую арку хрущёвской пятиэтажки. Подойдя к своему подъезду, Соня минут пять постоял около двери, не входя в неё, оглядываясь по сторонам. Он искал подтверждение тому, что этой ночью был действительно Новый год. В глаза сразу бросилась великолепная ёлка на балконе соседнего дома, разукрашенная гирляндой разноцветных фонариков. Фонарики устремлялись вверх по спирали, к вспыхивающей красным огнём остроконечной верхушке. Соня, удовлетворённый, вошёл в подъезд.

Ему приснился сон. Как будто он барахтается в огромной сочной траве. Трава намного больше его роста, мягкая и шелковистая. Он подпрыгивает, пытаясь схватить зубами верхушки стебельков. Клац – зубы, промахиваясь, щёлкают в пустоте – клац. Он прыгает и вертится, и всё вокруг вертится вместе с ним – клац. Быстро закрутившись на месте, он пытается поймать свой ХВОСТ – клац. Какого хрена? ХВОСТ?
Соня резко сел, всматриваясь в фиолетовую темноту. Жалобно скрипнули старые диванные пружины. Он сидел неподвижно в течение получаса. Мысль была жива, но отказывалась работать. Затем он встал, оделся, допил вино, оставшееся в бутылке ещё с прошлого года и, мимоходом взглянув на часы, пошёл к входной двери. Часы показывали половину третьего ночи.

На огромной университетской площади высоченная ёлка пылала разноцветными огнями посреди толпы. Площадь была застроена ледяным городом с лабиринтами и горками. В такое время, в новогоднюю ночь, веселье было, как раз в самом разгаре. Великое множество подвыпившей молодёжи, которой надоело праздновать Новый год в душных общажных комнатах, пришло в ледяной город, чтобы двигаться активно.
Соня вертел головой в разные стороны, тщетно пытаясь хоть на чём-то остановить взгляд. Вокруг царила праздничная неразбериха, треск огненных петард перемежался с хлопками вылетающих из бутылочного горлышка пробок. Шампанское весело плевалось во все стороны.
Над ухом оглушительно бахнула хлопушка, осыпая его разноцветным конфетти. Невысокая девушка в коротком светлом полушубке заливалась звонким смехом. Соня не отреагировал. Смех так же внезапно и прекратился, как будто поперхнувшись.
Соня выбрал самую  большую горку и три раза скатился по ней вниз. В третий раз, уже у самого основания ледяной горы, его сбила с ног толпа несущихся подростков. Соня больно ударился о лёд левым локтём и несколько раз перекатился, пытаясь поймать равновесие. Люди скользили мимо, весело смеясь и набивая себе шишки на локтях и коленях.
Соня дул на покрасневшие руки, пытаясь согреть озябшие пальцы.
«В лесу родилась ёлочка…» - навязчиво звучало в голове.
В лабиринте бегало несколько пацанов с искрящимися жёлтым светом бенгальскими огнями.

Соня неспеша двигался по узкой дорожке, обсаженной маленькими ёлками, ко второму корпусу общежития университетского городка. Ноги со скрипом пританцовывали на пушистом снегу. Раз, два, три, раз.
«Жрать охота, - подумал он устало. – Сейчас бы слопать курицу целиком с костями или здоровенную отбивную, или пару жирных котлет».
На крыльце общежития, схватив друг друга за грудки, выясняли отношения два молодых человека нетрезвого вида.
- Чё ты мне рассказать можешь?! – орал растрёпанный светловолосый тип. – Чё ты мне рассказываешь?! Чё?!.. Ты!.. Мне!..
- Я тебе сейчас расскажу, - упрямо бубнил второй, пониже и поплотнее. – Сейчас расскажу. Сейчас я тебе расскажу.
Соня автоматически ускорил шаг, приближаясь к спорившим, но в последний момент резко свернул к двери. Инстинкт непреодолимо тянул ввязаться в драку, но разум подсказывал, что это ему ни к чему. Он с разгона ударил локтём в дверь. «Умб», отозвалось потревоженное дерево. Он с силой пнул ногой, сбивая поперечную планочку, прикреплённую к двери. Распахивая дверь, Соня успел заметить удивлённые лица, повернувшиеся в его сторону.
Там-та-та-там-та-тата-там-та-та-та, музыка перекликалась ритмом с бликами разноцветных прожекторов. Вспышки больно стегали по глазам. Соня пробрался сквозь хаос танцующих тел к дальнему углу, возле огромной кадушки с покосившейся пальмой и, присев на корточки, замер, наблюдая за ритмичным движением человеческих тел. Электронный барабан в голове эхом отзывался на внешнюю музыкальную долбёжку.
Время текло слишком плавно, как полёт бумажного самолётика. «Я вылетаю и замираю». Он прицепил свой взгляд к стройным ногам в белых колготках. Под колготками плавно перекатывались мягкие женские мускулы. Он моргнул, стряхивая наваждение,… и увидел её. Она стояла, прислонившись к широкому коричневому подоконнику, такая некрасивая и одинокая. Казалось, бушевавшее вокруг веселье проходит мимо неё, только слегка задевая своей тенью, только чуть-чуть касаясь её лица. Соня облизнул горячие губы, он выбрал цель. Теперь он знал, что он будет делать.
Музыка ещё долго выдавала шквал быстрых ритмичных звуков. Соня сидел методично потирая ладони. Затем всё стихло. Кто-то звонко чокнулся бокалами. Соня был уверен, что он самый первый услышал музыку. Он услышал её ещё раньше, чем она начала играть. Высокий чистый голос подхватил плавную мелодию. «Пошёл!» Он встал, аккуратно положил куртку и шапку возле пальмы, и уверенной походкой подошёл к ней. Возле неё крутился какой-то маленький тип в очках, довольно мерзкой наружности. Он что-то рассказывал, похихикивая, всё время, пытаясь вплотную приблизиться к её лицу.
- Разрешите пригласить вас на танец. – Соня услышал свой голос, как бы со стороны. Спокойный бархатный тембр вежливого, сильного человека.
Она дольше, чем положено, смотрела на него с недоумением. Пауза затягивалась. Он мягко взял её за руку и увлёк за собой. Очкарик проводил их глазами, полными немым вопросом.
Раз-два, раз-два. Он держал в руках мягкое толстое тело, внимательно рассматривая круглое, в мелких конопушках, лицо.
- Как тебя звать?
- Марина. – Она тоже внимательно посмотрела на него.
- Ничего, что я перешёл на ты? Не хочется Выкать.
Марина растерянно посмотрела вправо, затем опять на него; не зная, что ответить.
- Ты учишься здесь или просто в гостях?
- Просто в гостях.
- Этот парень в очках, твой друг?
- Ну, знакомый просто. Танцуем, веселимся.
- Ты любишь танцевать?
- Не знаю.
Он чуть ближе прижал её к себе. Надо успеть понравиться. Медленный танец имеет обыкновение слишком быстро заканчиваться.
- Меня Саша зовут.
- Очень приятно.
- Мне тоже приятно. Вообще-то, я случайно здесь оказался. Заскочил погреться на огонёк, после горок.
- А там что, всю ночь катаются?
- Там такая толпа. В основном одна молодёжь.
- Надо же, я ни разу не была на горке в новогоднюю ночь. – Она улыбнулась, отчего лицо стало ещё круглее.
Соня улыбнулся в ответ. Он чувствовал, как из него лучится теплота и нежность.
- Ну, ещё не всё потеряно, вся ночь ещё впереди. Хочешь, пошли вместе, посмотришь, как там красиво.
Марина неуверенно пожала плечами. Она не знала, как себя вести.
Голос поющего плавно затихал, повинуясь последним музыкальным звукам. Медленный танец заканчивался. Соня смотрел на партнёршу не отрываясь.
- Марина, я тут вещи возле пальмы кинул, глянешь за ними?  А я выйду к «Осьминожку», что-нибудь праздничное возьму.
Музыка стихла. Марина остановилась в нерешительности. Что-то ей не нравилось во всём этом, но, что именно, она не могла сказать, Саша был само обаяние.
- Ну, давай, только поскорее.
- Пять секунд, Марина, пять секунд.
Соня прошёл совсем рядом с маленьким очкариком, слегка скользнув по нему взглядом. «Сбрейся, гад».
На улице к его лицу прикоснулся холодный воздух. Соня чувствовал себя, как гончая, напавшая на след. В возбуждённом состоянии стёрся даже голод.
Он перебежал через дорогу и вышел к светящемуся павильону ночного мини-маркета. На вывеске грустно перебирал щупальцами голубой осьминожек. Соня кивнул ему мимоходом, как старому знакомому.
Он вернулся невероятно быстро. Настолько быстро, что казалось будто бы ничего не изменилось за время его отсутствия. Марина так же стояла у подоконника, только в придачу к очкарику добавилась агрессивно накрашенная блондинка.
- А вот и я. – Соня поднял вверх руки с бутылкой шампанского и коробкой конфет. – Ну, как, я не долго?
Марина сдержанно улыбнулась в ответ.
- А что, молодой человек присоединяется к нашей компании? – Блондинка слишком резво взяла его под руку. – А вы Маринин знакомый, да?
- Ну да, конечно, знакомый. – Соня мягко стряхнул с себя её руку.
- Марина, а почему ты нам не представишь своего знакомого?
- Вообще-то, я сама с ним недавно познакомилась.
- Давайте, девчонки, за то, чтобы в наступающем году исполнились все самые наши заветные желания. За то, чтобы мы не знали, что такое разочарование.
Очкарик, движением фокусника, откуда-то из-за пазухи выудил белые пластмассовые стаканчики. Соня сорвал с бутылки фольгу и лихо отсалютовал пробкой в потолок. Блондинка весел визжала, подставляя стаканчик под вырвавшееся на свободу шампанское. Гремела музыка, заряжая ритмичной энергией.
Соня не переставал внимательно наблюдать за Мариной. Ему не нравилось её сдержанное поведение, он должен был завоевать её сразу и полностью.
Появилась ещё одна худенькая девушка. Она стала настойчиво зазывать всех в комнату. Соня занервничал, он ни в коем случае не хотел упускать Марину.
- Подождите, девчонки. Пока конфеты не доедите, никуда я вас не отпущу. Вы такие все классные.
- Пошли с нами, - радостно хлопнула в ладоши блондинка. – Пошли, пошли, пошли. – Она попыталась повиснуть у него на шее.
- Короче, давайте я ещё чего покрепче возьму и вернусь. Вы в какой комнате празднуете? – Он внимательно посмотрел на Марину. Она была слишком сдержанна.
Блондинка снова нетерпеливо захлопала в ладоши:
- Хорошо, хорошо, только давай поскорее. Мы будем ждать тебя.
Соня, взяв в руки куртку и шапку, нерешительно протянул их Марине:
- Возьми, пожалуйста, вещи с собой в комнату, неохота с ними таскаться.
Ужасно. Невообразимо долгие секунды сомнений. Марина медленно протянула руки и взяла вещи.
«Теперь ты МОЯ». Соня еле заметно улыбнулся, одними уголками губ.
- Триста тринадцатая комната! – крикнула ему вслед блондинка. – Триста тринадцатая! Не забудь! Мы ждём тебя!
«Тринадцатая. Нормально».
Лицо снова обжёг морозный воздух. В этот раз Соня не торопился. Зацепка есть, теперь лишь дело техники. Он зашёл в мини-маркет, взял бутылку хорошей водки и палку сухой колбасы. Голубой осьминожек всё так же перебирал щупальцами. Соня ещё минут пятнадцать стоял перед входом в общежитие, давая остыть разгорячённому телу. Новогодняя ночь плотно наполнена музыкальными звуками, доносящимися из освещённых окон. Он тщетно пытался выделить из музыкального хаоса спокойную мелодию неизвестного иностранного певца. Мелодия трепетала перед напряжённым слухом, как испуганный мотылёк, и тут же ускользала, прячась за громкими звуками танцевальной попсы. Соня несколько раз с досадой тряхнул головой, затем, распахнув настежь дверь, вошёл в тепло.
Триста десять, триста одиннадцать, триста двенадцать, триста тринадцать!… Он, не стучась, открыл дверь. В комнате собралось человек восемь, царило весёлое оживление. Орущий на полную громкость телевизор, перекрывали высокие женские голоса. Число девушек явно преобладало.
Он, широко улыбаясь, прошёл к столу. Марина сидела спиной к окну.
- Саша! – вскрикнула блондинка. – Я не ошиблась? – обернулась она к Марине и тут же про неё забыла. – Саша, ты почему так долго? Я тебя уже заждалась. – «Я» прозвучало с двойным усилением. – Это Саша, - обратилась она к остальным, - хороший Маринин знакомый.
Соня кивнул всем присутствующим и свернул золотую пробку с горлышка бутылки.
- Давайте выпьем за то, чтобы у нас у всех были только хорошие знакомые.
Очкарик, потянувшись за напитком, задел локтем нежный бокал зеленоватого цвета. «Бдзынь-нь-нь», тоненько звякнуло стекло, распадаясь неровными осколками. «На счастье», громко кричали подвыпившие голоса. Щёлк – в Сониной голове сдвинулся маленький рычажок. Он увидел всё в чёрно-белом цвете. Яркие краски как будто слизнула мокрая губка. Тускло отсвечивали на полу светло-серые осколки разбитого бокала. «Сейчас не время видеть всё так. – Соня болезненно поморщился. – Сука, не время сейчас». Постепенно цвета вернулись. Он посмотрел на Марину. Они как будто слегка прикоснулись друг к другу взглядом. Был протянут мостик.
Дальше всё шло, как и должно было быть. Все пили, ели, веселились, булькала в бокалах водка, мягко светилось вино, в ушах звенела громкая музыка. Они ещё два раза спускались вниз на дискотеку. Соня плотно приклеился к Марине. Он танцевал с ней, он заглядывал в её глаза, он гипнотизировал её, заглатывая целиком. Несколько раз его пыталась перехватить блондинка, но каждый раз он мягко отстранялся от неё, снова полностью переключая своё внимание на Марину.
Ночь кончилась. Наступило ясное морозное утро Нового года. Они шли ленивой походкой полусонных уставших людей. В ушах слуховыми галлюцинациями продолжали звенеть обрывки новогодних песен.
- Мне кажется, ты очень понравился Жанке, - проговорила Марина. – Почему ты не захотел остаться с ней?
- Потому что я захотел проводить тебя домой. Мне больше нравится быть с тобой, чем с Жанкой.
- Да перестань. Ты ведь шутишь? Ну, посмотри на меня. – Марина театрально развела руки. – Я же не могу тебя нравиться. Вот Жанка тебе подходит по всем параметрам. И я не пойму, зачем всё это нужно? Саша, почему ты мне оказываешь такое внимание? Мы же разные. Это же видно любому. Почему?
«Слишком умна. – Соня шёл и улыбался. – Это не очень-то хорошо. Н-да, не очень-то хорошо».
- Почему, зачем: «Посмотри, какая я? Посмотри, какой ты?» Ты всегда задаёшь столько вопросов? Ты что, не веришь людям?
- При чём здесь, верю ли я людям?
- Потому что ты видишь, что я сегодня весь вечер хотел быть поближе к тебе. Ты видишь, что я стараюсь тебе понравиться, и ты начинаешь задавать вопросы, вопросы на засыпку. Ты меня проверяешь. А ты задай себе вопрос: может ли быть человек, которому будет наплевать на то, насколько ты красива или некрасива? Да и что такое красота? Для меня есть только то, что я хочу общаться с человеком или не хочу. Я сегодня, в эту ночь, познакомился с тобой и захотел узнать тебя поближе, вот это и есть для меня красота.
Марина рассмеялась, потом смущённо замахала рукой:
- Ой, ой, прости. Какой ужас. – Она замотала головой. – Нет, нет, вернее не в этом смысле ужас. Ой, я просто не знаю. Ты так говоришь. Я не могу поверить. Саша, мне надо подумать. Тьфу, что я говорю? В общем, ты меня удивил. – Она боялась встретиться с ним взглядом. – Давай лучше ты завтра ко мне зайдёшь, ну или когда захочешь, и мы обо всём поговорим. Давай?
Соня кивнул.
«Я уже поговорил. Я только что наговорил столько слов, сколько не произносил за полгода. Но ничего. Всё хорошо. Ты глупеешь на глазах».
Соня кивнул. Он улыбался  своей самой простодушной улыбкой. Типа, смотри, какой я: ласковый и безобидный - я твой друг.
- А мы уже пришли. – Марина кивнула в сторону серой шестнадцатиэтажки. – я вот в этом доме живу. Если хочешь, можно зайти попить чайку.
«Нет, Марина, нужно время, чтобы отдышаться».
- Знаешь, я, наверное, уже не буду тебя сегодня сильно беспокоить. Надо же тебе хоть немножко поспать. Какая у тебя квартира?
- Первый подъезд, шестой этаж, шестнадцатая квартира. Приходи.
«Ты не придёшь. Я знаю».
- Пока. – Соня взял её за руку и продержал несколько дольше, чем это положено при расставании просто знакомых. – Давай. Завтра вечером заскочу.

Скрип-скрип. Снег успокаивающе поскрипывает под ногами. Очень хочется спать. Глаза, словно перекатывающиеся водяные шарики. Соня неспеша шёл мимо ярких витрин богатых магазинчиков, уверенно расположившихся на бульваре. Откуда-то из окна, прямо над большими буквами «PANASONIC», лилась удивительная мелодия. Он остановился, внимательно вслушиваясь в чарующие звуки трубы.
«Хорошо, блин, классно».
Он даже закрыл глаза. Труба выворачивала всё наизнанку. Хотелось поднять морду и громко запеть под музыку. Громко заскулить под музыку.


                8
                Подвал.

Он дрожал от пережитого. В груди испуганно замирало сердце, но не было предела ликованию. «Я снова сделал ЭТО». Сколько долгих месяцев он изнывал, ожидая, когда же ему представится возможность. Было ужасно трудно общаться с людьми, слушать их никчёмные разговоры, а, закрыв глаза, постоянно видеть одну и ту же зверскую картину. Ох, как это трудно, всё время душить в себе убийцу. Как трудно играть роль обыкновенного жалкого обывателя, являясь на самом деле не таким, как все. Он – орудие Господа.
Он засмеялся, удовлетворённо потирая руки. Да, именно так, только он и Господь имеют право отбирать жизнь, все остальные просто играют по законам этого ****ского мира, как никчёмные создания, которые убивают друг друга из-за куска хлеба. Он снова засмеялся. Дураки, они не понимают. Чтобы подарить кому-то смерть надо, прежде всего, иметь на это право, а чтобы иметь право на смерть, надо, прежде всего, это осознать, а без осознания всё это приобретает оттенок тараканьих бегов, не более.
Он смотрел на тело и не видел его, только чёрную кляксу посередине тахты. Как будто кто-то вымазал грязью белую простынь и разложил на ней куски мяса.
«Подох, дурачок. Не смог понять, что, даруя ему смерть, я избавляю его от всей его злобы, которую он уже накопил и которую ещё накопит за всю свою никчёмную жизнь. Так и не смог понять своим недоразвитым умишком, какое благо я сейчас над ним совершил».
Он поднял руки и прикоснулся к своему лицу. Горячее дыхание прожигало ладошки и капало на пол.
«Я чувствую их испуг, ощущаю, как дрожат тела. Господи, ты видел мучения, через которые я прошёл и за это даровал мне предназначение, с помощью которого я стал выше всех, и теперь я уничтожаю их зло в зачаточном состоянии, пока оно не выросло в реальную силу. АМЭН!!!»
Он опустил руки и снова долго смотрел на чёрную кляксу.
«Да воздастся вам по заслугам за несовершённые грехи ваши».
Он достал из кармана отрезанное ухо и долго мял его между пальцев. Когда глаза закрыты и чувства опустошены, есть ощущение, что в руках детский резиновый прорезыватель для зубов.
«Я вас всех поубиваю, грёбаные молокососы. Я поубиваю вас, а потом доберусь до ваших матерей».
Он вспомнил отравленные страхом глаза, как два огромных колодца.
«Вот так я становлюсь слугой творца, - думал он, разминая пальцами отрезанное ухо. – Вот был сучонок, который издевался над более слабыми своими сверстниками и нет его. Сдох, сука, и нет его».
Он положил ухо обратно в карман.
- И другое знамение явилось на небе: вот, большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадим!
Он плюнул на чёрное пятно посередине тахты.
- И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диавалом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним!
Почему он выучил именно эти слова из Нового Завета? Хотелось говорить, что-то наполненное истинным смыслом.
- Они победили его кровию Агнца и словом свидетельства своего и не возлюбили души своей даже до смерти!
Он встал на колени и замолчал. Тишина с болью стала втискиваться в уши, пробираясь до середины мозга. Каждое слово, сказанное до этого, показалось невообразимой хернёй.
«Жаль, что всё так быстро заканчивается. И приходится снова и снова возвращаться к этой долбанной действительности. Мне надо было родиться женщиной. Я был бы Мессией-женщиной».
И тут его осенила мысль, настолько простая, что он даже засмеялся тихим сиплым смехом. Он смеялся, положа руки со следами крови себе на колени.
«Всё очень просто. Как же я не догадался раньше? Надо убить женщину, кончить в неё и убить. И тогда ко мне перейдёт её сущность. Умирая, баба войдёт в меня, и я объединю в себе мужское и женское начало. Я стану полубогом!»
Он смеялся, обнажив неровные зубы. Звук шуршал в подвальной комнате и затихал в обклеенных толстым поролоном стенах.
«Как просто, нужно всего лишь убить женщину».
Он стоял на коленях и беззвучно смеялся.


                9
                Начало дневника.

28 сентября.
Ура!!! Наконец-то я решилась вести дневник.
Правда, я так ещё до конца и не поняла, нужен ли он мне. Хотя, нет, наверное всё-таки, нужен. Пройдёт так лет двадцать или тридцать, или… страшно подумать сколько ещё, и загляну я в свои записи, и опять вернусь в свою юность. Это класс!
А может быть, я стану знаменитостью, и тогда кто-нибудь найдёт мои дневники и занесёт мои мысли на скрижали истории (вот это я загнула, аж самой противно).
А теперь, для начала, краткий автопортрет-описание. Меня зовут Марина, я учусь в десятом классе, учусь довольно прилично. Внешность у меня так себе, фигуры никакой, я пухлая конопатая девчонка, на роковую женщину не тяну явно. М-да, что-то слишком грустно получается.
Начнём по другому. Я много читаю. Люблю думать, анализирую ситуацию и считаю, что всё-таки главное содержание, а не форма. Вот так, по-моему, гораздо лучше.
Странно, я начала вести дневник, записала какую-то чепуху, а теперь сижу и не знаю, что писать дальше (тоже ещё, Франсуаза Саган нашлась).
Когда я ещё думала, начинать мне вести дневник или не стоит, я всё никак не могла решить, что я буду записывать. Будет ли это у меня летопись каких-то событий, информация о том, что я сделала в то или иное время, или же это будет отражение моих мыслей, чувств, то есть отражение событий через моё внутреннее восприятие. В конце концов, я решила, что мысли важнее. Если я когда-нибудь стану знаменитой (скромняга, да), то мою жизнь и так распишут по дням и часам, а вот описать, что я, в то или иное время, думала, мои чувства, мои внутренние переживания, не сможет никто.
Итак, подведём итог. Сегодня я начала вести дневник, и сам этот факт я описала, как событие. Больше ничего такого особенного, на что стоило бы обратить внимание, за сегодняшний день не произошло. Бай-бай.

7 октября.
Сегодня у нас вместо урока литературы был урок внеклассного чтения, и к нам приходили наши местные городские поэты. У нас в городе, оказывается, существует литературно-художественное объединение «Феникс» (мне кажется не слишком удачное название). У этого «Феникса» уже своя семилетняя история, кое-кто из членов печатается в некоторых газетах, у них даже есть свои художники и барды. Выходит как-то не очень хорошо, люди активно участвуют в культурной жизни нашего города, а мы об этом даже не знаем.
Не знаю, как остальные, но я их старалась слушать очень внимательно. Я не скажу, конечно, что я ярая почитательница поэтического творчества, но я всегда старалась серьёзно относиться к искусству. Я всегда стремилась понять людей, которые живут в своём вымышленном мире. Эти люди не такие, как все, в них есть искра божья. Хотя, если честно, из наших городских поэтов мне не понравился никто. Слишком уж всё было напыщенно, казалось, что их стихи идут не от души, а из какого-нибудь пособия по изящной словесности. Ну, только, может быть, у одной девочки всё звучало более-менее искренне. Один из её стихов был о зелёных людях в коричневых лесах. Казалось бы, полнейший маразм по смыслу, но там было что-то такое непонятно-манящее в словах, что-то неподдающееся логике, но оставляющее след в мозгах. Там были такие слова: «Зелёные мысли, коричневый ветер беды». Что-то необычное в таких словосочетаниях. Мне даже захотелось немножко поближе познакомиться с творчеством этой девушки.
После того, как мы прослушали их стихи, у нас состоялось нечто вроде задушевной беседы. Тамара до этого нас предупредила, что за этот внеклассный урок кое-кто может получить хорошую оценку, всё будет зависеть от вопросов, которые мы будем задавать. Тому, кто сможет задать самый интересный вопрос поэтам, Тамара обещала поставить пятёрку. Ну и мы конечно постарались.
Зинчин спросил одного дядечку, как относится к тому, что он поэт, его семья. И тот ответил, что его жена смирилась с ним, как с чем-то неизбежным, вроде стихийного бедствия, умора.
Я тоже всё думала, думала, чего бы такого спросить поумнее да позаковыристее, но, как всегда, так ничего и не придумала. У меня так бывает, в мыслях я говорю невероятно гладко и красиво, но стоит мне только попытаться заговорить по-настоящему, как сразу всё начинает путаться, и вместо законченных фраз выходят какие-то путаные обрывки моих душевных страданий.
Так что, так я и не задала никакого самого умного вопроса и пятёрку не получила, но это не так уж и важно. Гораздо важнее то, что я сидела  рядом с этими людьми и пыталась понять, на самом ли деле они не от мира сего, или это просто они сами себе придумали такую игру. Может быть, они просто хотят видеть себя хоть чем-то отличающимися от остальной массы простых людей. В общем-то, гениальности я в их глазах так и не заметила.
Я вечером спросила у мамы, писала ли она в молодости стихи. Мама ответила, что, конечно, писала. Вот это да! КОНЕЧНО. Правда, я так толком и не добилась от неё, о чём они были. Она всё отнекивалась, ссылаясь на то, что не помнит. Так, говорит, о природе, о первой любви, глупости всё это.
Я тоже как-то пыталась что-то нацарапать, но у меня даже срифмовать нормально не выходит, наверное, не дано. А странно, я ведь достаточно много читаю, словарный запас у меня хороший, казалось бы, я должна легко подбирать подходящую по смыслу рифму. Нет, наверное, эти разговоры о поэтическом даре не просто слова.
Ого, что-то я сегодня слишком увлеклась своим дневником. До свидания,  о мои дорогие потомки, которые прочтут меня спустя десятилетия (ха-ха). Целую.

29 октября.
Три дня назад у меня с мамой состоялся неприятный разговор. И теперь, спустя время, я закрылась у себя в комнате, уселась за дневник и решила спокойно, без эмоций разобраться во всём том, что случилось.
Всё началось с того, что ко мне зашёл один знакомый парень из соседнего дома. Я его уже давно знаю, да и, к тому же, он знаком с моими подружками, и пару раз он ко мне заходил с нашими девчонками. В общем, ничего такого особенного, что он заскочил ко мне в этот раз, я не вижу. Просто парень был слегка пьян, дома ему не сидится, погода на улице отвратительная, никто его ни пригрел, ну и, как запасной вариант, он решил зайти ко мне. Булкин, сам по себе, довольно безобидный тип. Ну, любит иногда крепко выпить, ни о чём особо не задумывается, так себе, простой рядовой парень самой обычной внешности, ничего выдающегося. Но в этот вечер он, конечно, вёл себя отвратительно, развалился на моём диване, как у себя дома, рассказывал всякую ерунду о том, сколько и с кем он пьёт. Короче, за тот час или полтора, что он провёл у меня в гостях. Я от него порядком устала и была несказанно рада, когда он решил, что уже пора «выдвигаться».
Я проводила Булкина за порог и думала, что на этом всё и закончилось, но тут за дело взялась мама. Она позвала меня к себе в комнату и стала проводить со мной воспитательную беседу. Мама объяснила мне, что собой представляет пьяный молодой человек. Чем отличаются люди культурные от тех, у которых лица не обезображены интеллектом. Почему неприлично разговаривать слишком громко в гостях, и что мне не стоит принимать у себя выпивших, явно недалёких людей, и что я плохо разбираюсь в людях и могу запросто пойти на поводу у какого-нибудь алкоголика или наркомана. Короче говоря, учила меня, маленькую дурочку, жизни. Я пыталась вставить слово и объяснить, что я и сама всё прекрасно понимаю, но мама не обращала на меня внимания, она просто объясняла мне прописные истины, как маленькому ребёнку. Ну почему всегда так несправедливо бывает, сколько моих одноклассниц уже пьют, курят, проводят ночи напролёт на дискотеках, сколько уже побывали в постели с мужчиной и это всё в порядке вещей. Почти всё всегда сходит им с рук. А тут – сидишь дома, читаешь книжки, зубришь уроки, не можешь представить себе даже поцелуи с мальчиками, не говоря уже о постели, и стоит только произойти малейшему отклонению в твоей размеренной правильной жизни, как тебя сразу же обвиняют во всех смертных грехах. Но ведь это же несправедливо. Мало того, что природа наделила меня такой никудышней внешностью, так ещё ко всему этому и мама старается сделать мою жизнь ещё более серой и скучной. Я понимаю, что Булкину далеко до Грея из «Алых парусов», но человек пришёл ко мне в гости, и я считаю, что только я вправе решать, принимать мне его или нет. Мне кажется, что в шестнадцать лет нормальный человек уже сам в состоянии разобраться в своих знакомых. А тем более, как же мама не может понять, что мне так не хватает общения с друзьями. Я не слишком-то пользуюсь популярностью среди мальчиков, да и среди девочек тоже. Я маленькая конопатая толстушка, и если ко мне кто-то заходит, даже если этот кто-то такой тип, как Булкин, то всё равно мне становится чуточку приятно. Неужели же это так трудно понять?
Ну вот, я выложила всё, как есть, и мне кажется, что стало немного легче. Есть смысл вести дневник. Когда нет рядом человека, которому можно было бы рассказать, что творится у тебя на душе, что ты думаешь и что переживаешь, тогда дневник вполне может заменить тебе друга. Выскажешь всё в никуда, прочтёшь то, что ты насочиняла, и как будто ты стряхнула с себя частичку переполнявших тебя эмоций, и всё уже не кажется таким сложным и запутанным. Всё уже кажется намного проще.
Всё. Надоело. Пойду, съем яблоко и завалюсь спать.


                10
       Я бесшумно ползу                Я безмолвно скользил,
       По ночной тишине.                Натыкаясь на мрак.
       Я убил в себе звук.                Свою тень застрелил –
       Звук сдыхает во мне.                Сам себе злейший враг.

К вечеру стало явно холоднее, чем днём. В такую погоду лучше всего выпадать на хате с классной бабой, желательно с приличным запасом пива, можно и косячок забить, только чтобы дурь была не голимой, а чтобы классно пёрла. Вот это ништяк, твою мать! А тут сидишь на этой вонючей лавке, за этим вонючим столом, который покрыт идиотскими надписями типа: «здесь был Сидоров с Пидоровым» и ждёшь, придёт эта сучка или не придёт. Что поделаешь, «наша служба и опасна, и трудна». Ну-ну, чего это я ментовские песни вспомнил? Не к добру. И Хорёк, мудак, куда-то пропал, его только за смертью посылать.
- Сколько время на твоих «Сейко»? – спросил я Сынка.
- Половина седьмого уже. – Сынок зябко потёр руки. – Может, она вообще сегодня не придёт.
- Придёт. Точно придёт.
У меня было безотказное ощущение, что мы её дождёмся. У меня, наверное, есть шестое чувство, или как его там называют, не знаю. Я иногда наверняка уверен в том, что скоро произойдёт. Бывает, что мы стоим с кем-нибудь, разговариваем, и вроде бы ничего не предвещает никаких перемен, а я точно знаю, что скоро что-то произойдёт, а бывает, я даже знаю, что именно произойдёт, я, бывает, даже угадываю слова, которые будут произнесены тем или иным человеком. Во херня какая, да?
- Слышь, Вий, - неожиданно подал голос уже полчаса молчавший Индус. – А может, ну её, эту бабу сегодня. Хватит уже на сегодня таких дел. Давай её завтра выловим, или послезавтра.
Я усмехнулся. Индус был нашим щипачом. Малолетка, что с него возьмёшь, хотя катал он классно. Мы в этом городе, считай, только за счёт него и жили, ну и иногда ещё от гоп стопа кормились. Индусу было четырнадцать лет, он шнырял в метро и по троллейбусам, как какой-то нашкодивший семиклассник, а потом народ внезапно обнаруживал порезанные сумки и пропажу своих кошельков. Но, как правило, Индус со своим смуглым смазливым личиком уже где-нибудь спокойненько стоял, подпирая ларёк или столб с объявлениями. Вообще-то он пацан неплохой. Для своих четырнадцати лет, он прохавал жизнь уже намного больше многих тридцатилетних остолопов
- Не суетись, Славик, - сказал я ему успокаивающе. – Тебе просто надо будет тихо сидеть и не рыпаться. Ты нам здесь не нужен, но ты сам понимаешь, идти-то некуда. Ключи от хаты ведь у этой сучки. Так что сиди и жди. Сейчас Хорёк водки принесёт, согреемся.
- Слышь. – Это заговорил Сынок, - А если она во всём задку даст? Скажет: «Всё нормально, пацаны, я вам мешать не буду. Я отваливаю». Что тогда?
Я пожал плечами. Мне вообще не хотелось ни о чём думать. Надо сначала её дождаться, а потом посмотрим, как масть пойдёт. Но где-то в глубине своих ещё оставшихся мозгов я знал точно, после того, что сегодня произошло, надо идти до конца, по-хорошему тут не развести.
Я вспомнил того чувака, который подошёл к нам сегодня днём на стрелку. Мы с Сынком стояли вдвоём, а он подошёл один. Честно говоря, я не ожидал, что он окажется таким наглым, это меня тоже по-своему завело. Он подошёл один, как фраер, с бутылочкой пива в руке, пальцы были обколоты синими перстнями, а на безымянном пальце правой руки красовалась здоровенная золотая печатка. Сынок, как всегда, молча стоял в сторонке, а я разговаривал. Ох, и наглый был тип. Начал нам рассказывать о том, что мы тут никто, что мы беспредельщики, а он положенец, что нас тут даже убивать не будут, нас просто опустят, если мы и дальше свою шнягу на эту хату будем совать, короче, загрузил меня по полной программе. Я молча стоял и слушал, а сам уже начинал закипать внутри. Я, конечно, уважаю воров, и в другой ситуации, может быть, мы бы с ним и разошлись по-хорошему, но, в данный момент, жизнь заставляла меня действовать напролом. Мне с пацанами срочно нужны были деньги. В последнее время всё пошло как-то наперекосяк. Мы окончательно убили свою машину, нас заедали долги. Мы умудрились задолжать даже Ханою, а с ним шутки плохи, с ним воевать бесполезно, лучше сразу разогнаться – и башкой об угол. Его ребята не слишком-то изобретательны в придумывании наказания. Они либо отстрелят тебя ноги, либо потыкают ножом печень, так что тут особо выбирать не из чего. И тут нам подкатывают выгодное дельце. Нам показывают придурка в столичном городе, у которого есть приличная хата, и нам стоит лишь только аккуратно наехать на этого алкаша и забрать его хату себе. А такая квартира стоит штук тридцать. Пятьдесят процентов скидка на скорость, и пятнадцать штук у нас в кармане. По-моему, за такие бабки рискнуть можно…
Хорёк, подобно иллюзионисту, материализовался на фоне сгущающихся сумерек.
- Где ты, блин, бродишь, падла? – набросился на него Сынок. – У нас тут уже от холода зубы цокотят.
- Вот и я думаю, при чём здесь пальцы? – Хорёк, довольный своей шуткой, громко загоготал.
- Заткнись, не ори, - одёрнул я его. – Водку принёс?
- Конечно, принёс. Отдел тот в ближайшем магазине не работал. Пришлось топать аж на Киевскую. В ларьках-то водку сейчас не продают.
Хорёк достал из пакета две бутылки водки, пластмассовые стаканчики, колбасу и батон. Мы сегодня с утра уже приняли энную дозу спиртного, и к вечеру появилось неприятное ощущение сухости во рту, надо было скорее залить её новой порцией лекарства.
Мы выпили все почти по полному стакану, только Индус потянул грамм сто, не научилась ещё наша молодёжь нормально пить.
- Ну, где эта крыса? – недовольно пробурчал Хорёк. – Холодно уже и темно. А вдруг она вообще не придёт.
- Придёт, - уверенно сказал я. – А темнота нам на руку.
А впрочем, какая разница. Сегодня днём было светло, и люди ходили вокруг, но это уже не могло сыграть важную роль. Гораздо важнее было то, что он нас не боялся. Я спросил у этого положенца: чего он пишется за эту суку, какие он имеет на неё виды? Но он сказал, что это меня не должно касаться. «Вы здесь залётные, ребята, - говорил он спокойно, смотря мне в глаза, нагло прищуриваясь. – И поэтому, если не хотите, чтобы вас тут и похоронили, катите туда, откуда вы приехали. Мне совершенно безразлична эта чума, но к нам обратился человек и попросил, чтобы мы ей помогли. Он нам сказал, что вы там имеете виды на чью-то квартиру, чё-то там хотите забрать. Я вижу по твоему лицу, что ты пацан серьёзный, но вот что я тебе скажу, ты выбрось к такой-то матери…» «Слушай, что я тебе скажу, - перебил я его. – Мне всё равно, кто ты, что ты. Я сюда с братвой приехал для того, чтобы сделать дело, и я бы его сделал, но вмешалась какая-то вообще левая сука, какая-то, никому на хер не нужная, сожительница этого алкаша и начала нам качать свои права. Мы ей объяснили, что у неё есть только одно право, не показываться нам на глаза. И тут появляешься ты, набиваешь нам стрелу, и начинаешь нам объяснять, что мы здесь никто. Я так понимаю, ты хочешь послать нас на хер и сделать эту квартиру сам. Но я тебе сразу хочу предложить такой вариант, чтобы ты засунул свою улыбочку себе в задницу и валил отсюда, пока мы тебя прямо здесь не кончили». Мне нравилось наблюдать, как с моими словами он меняется в лице. Он стёр улыбку, лицо стало угрожающе бледным, глаза сузились до едва заметных щелей. Я понял, почему он нас не боялся, он был просто псих, он привык, что боятся его. И тут закрутилась такая карусель, что у меня до сих пор идут мурашки по коже, когда я об этом вспоминаю. Он вдруг выхватил длинную хорошо отточенную пику, я такую видел последний раз уже лет десять назад у местного дворового хулигана, Коростыля, и начал махать ею у меня перед мордой…
Мы допили вторую бутылку и закурили. Стало немного полегче. Откуда-то из другого двора доносился костяной стук доминошников. Индус выклянчил деньги на жвачку и побежал к ближайшему ларьку.
- Хуже всего, когда выпасаешь кого-то, - угрюмо сказал Сынок. – Торчишь, как дурак, на одном месте и расслабиться не можешь.
- Не. Чё? Когда в машине, то ещё ничего, - откликнулся Хорёк.
- Всё равно, безделье убивает. Мысли всякие в голову лезут.
- Да ну? – засмеялся я. – А я и не знал, что ты мыслитель. Ничё, пацаны, главное – терпение.
Я устало облокотился на столик. Слегка заныл правый локоть. Где это я его? А, это, наверное, когда на урну завалился. В голове снова пронеслась сцена той молниеносной драки. Я так и не могу вспомнить, как я уворачивался от его пики. Сынок, говорит, подумал, что мне хана. Он не сразу сообразил, что происходит. Если бы меня не спасло чудо, пока Сынок добежал до того положенца, я бы уже был, как решето. Всё-таки, я думаю, что я не такой уж и плохой парень, если Господь спас меня и в этот раз. Я просто не мог остаться без единой царапины, с учётом того, что тот псих орудовал своей пикой, как швейная машинка. Один момент я запомнил чётко, как на фотографии. Я завалился между урной и чугунными перилами набережной, я лежал и видел, как мне прямо в лицо опускается острое блестящее жало. У меня не было времени подумать, но я уже смирился с тем, что оно проткнёт меня насквозь. Чёрт его знает, как я вывернулся. Как может вывернуться человек, зажатый между урной и чугунными перилами, от сильного прямого удара пикой в лицо? Но я не только вывернулся, я ещё и вылетел из-под этого психа подобно пуле. Мне кажется, что он сам смотрел на меня удивлёнными глазами, не понимая, как я только что был под ним и вдруг уже стою в стороне. И тут его настиг Сынок. Сынок не слишком уж быстрый и ловкий парень, но если он попадает, он способен прошибить кирпичную стену. Сынок так лупанул того положенца, куда-то в височную область, что он крутанулся вокруг своей оси и, как подрубленный, завалился набок. Но пики он не выпустил и сознания не потерял. Здоровый оказался, гад. Я видел, как от удара Сынка люди падали на землю и уже не вставали, а только хрипели и пускали кровавые пузыри. А этот ненормальный перекатился по асфальту и стал подниматься. Пока Сынок примеривался для ещё одного пушечного выстрела, я уже был рядом с ним. Я мог бы просто запинать эту тварь ногами, но мне уже было этого мало. Я помнил, что этот человек секунду назад собирался, не раздумывая завалить меня насмерть, и поэтому я не хотел его пинать ногами или бить кулаками. Я хотел его кончить сразу, кончить так, чтобы он не вставал никогда. Я схватил железную урну, она была тяжёлая, старых добрых времён, покрытая изнутри земляным налётом, и с размаху опустил её ему на голову. Его глаз выскочил, как теннисный шарик. «Пупль», - хлопнулся он об асфальт. Я никогда и не думал, что так может быть на самом деле. Я всегда думал, что это голливудские штучки, рассчитанные на то, чтобы нагнать побольше жути на добропорядочного зрителя. «Пупль» - и глаз лежит на асфальте сантиметрах в двадцати от того, кому он только что принадлежал. И я ещё раз убедился, что кино есть кино, а жизнь есть жизнь. Все эти трюки, все эти ужасы с ломанием костей и выскакиванием глаз – всё это фуфло по сравнению с тем, что происходит на самом деле в жизни. В жизни всё гораздо проще, и трудно сказать, как, безысходней, что ли. «Пупль» - и уже на асфальте.
Сынок поднял лежащего без сознания чувака (вокруг его головы натекла небольшая лужица крови) и прислонил его к чугунному ограждению. В его голове была вмятина величиной с кулак. Похоже было, что положенец долго не протянет. Что поделаешь, он сам позвал свою смерть. Я хотел было добить его наверняка, но Сынок оттащил меня в сторону. Да я и сам уже понимал, что надо поскорее сваливать. Рядом с нами не было никого, но, оглядываясь по сторонам, я видел застывших людей. Видно было, что пока ещё никто не понимает, что же произошло. Да, скажу я вам, белым днём, в городе, на открытом месте убить человека – это вам не цацки-пецки. Мы с Сынком сразу ушли во дворы, а потом, пройдя несколько кварталов, нырнули в метро…
К столику подбежал неизвестно откуда взявшийся Индус.
- Идёт, - прошептал он. – В натуре, идёт, пацаны.
Я сказал ему, чтобы он отвалил в сторону, и встал. От долгого сидения в ступнях забегали маленькие ёжики.
Я сразу увидел её. Она шла своей халявной мужеподобной походкой, и в ней тоже не ощущалось страха. Это меня взбесило больше всего. Эта сука находит откуда-то блатного, который пытается продырявить мой череп и спокойно идёт на квартиру к своему трахальщику, и не видно даже ни тени страха в её походке. Она сама решила прибрать эту хату, подумал я. Она уже выжила этого алкаша и чувствует себя в его квартире полной хозяйкой, а на нас ей насрать, она думает, что мы писюны, которых можно не воспринимать всерьёз. Ну ладно, ладно.
- Привет, Валечка. – Людей вокруг не было. Двор там был хороший, достаточно тёмный и закрытый со всех сторон. – Чё ж ты ключик забрала? Мы же его всегда под подоконником оставляли. Нехорошо. – Я смотрел на неё и пытался догадаться, знает она о том, что произошло на набережной или нет. Похоже было, что не знает. Слишком нагло она себя ведёт. Мне уже стало надоедать, что меня никто не боится.
- Нечего вам тут ошиваться, - сказала она, не останавливаясь. Голос был громкий и немного истерический. – Я же тебя сказала, отвали от меня, а то сам об этом жалеть будешь, да будет поздно.
Я шёл рядом с ней и нервничал оттого, что эта шлюха не хочет даже остановиться.
- А где же наш общий друг? – спросил я её. – Где наш Павлик, хозяин квартиры? Куда ты упрятала своего алкаша-трахальщика? Ты, наверное, сука, решила себе эту хату забрать? Ты подставлялась ему, потом перетрахалась со всеми нами, а потом решила, что мы тут и на хрен не нужны, что нас можно шугануть, как мальчиков, да, пидар ты вонючий.
- Пошёл на хер! – заорала она.
Ну, до чего же они все глупые – эти суки. У неё был один шанс из ста остаться в живых, но она своими руками выбросила его на помойку. Я саданул ей прямо в горло, так, чтобы она уже не могла орать. Она странно так закашляла, как будто выдавливая из себя пережёванную пищу, и опустилась на колени. Я взял её за волосы, прижал голову к земле и ударил в горло ещё раз. Я бил с плеча, вкладывая в удар вес своего тела. Это должен был быть смертельный удар. Она всхрапнула и перестала дышать. Я закрыл ей глаза и повернулся к Сынку. Рядом с ним стоял притихший Хорёк.
- Видели, там, возле стола, кусок рельса валялся? Тащите его сюда. – Я встал, подошёл к дереву и, достав нож, чикнул от него бельевую верёвку. Отрезав другой конец от второго дерева, я вернулся туда, где лежала Валька, и швырнул верёвку пацанам. – Привязывайте её к рельсу. Сейчас оттянем к ставку.
Пока они с ней возились, я закурил. Пустыми глазницами желтели вокруг освещённые окна домов. Нас вполне мог кто-нибудь видеть. Но я почему-то не слишком на этот счёт беспокоился. Сейчас уже нет героев, которые выходят на улицу и крутят руки перепуганным бандитам, и в ментовку сейчас звонить не модно. Тёмные времена.
Хорёк вдруг резко повернул голову в мою сторону. Даже в темноте было видно, как лихорадочно блестят его глаза.
- Она смотрит, - прошептал он и нервно хихикнул. – Она смотрит. Я не могу. – Он, не вставая с корточек, отвалил в сторону.
Я подошёл поближе и склонился над её лицом. Глаза были широко открыты. Она видела нас и понимала, что мы с ней собираемся делать.
- Давай быстрее, привязывай, - процедил я сквозь зубы Сынку.
Не знаю, как себя чувствовал Сынок, но своё дело он сделал на удивление быстро. Мы подняли её с ним вдвоём и быстро засеменили со двора, потом через парк по направлению к ставку. Сразу за чахлой порослью тускло отсвечивала грязная вода. По-моему, кто-то ещё лазил в парке, но нам некогда было смотреть по сторонам, Валька показалась нам раза в два тяжелее обычного. Возле ставка, зайдя в камыши, мы присели, переводя отрывистое дыхание. Её мы положили лицом вниз, чтобы не видеть открытых глаз. Я не мог решиться закрыть ей глаза во второй раз. Ох и сука! В какой-то момент мне показалась, что мы связались с ведьмой, и её невозможно будет убить. Ох, и сука!
Откуда-то нарисовался Индус.
- Пацаны, может не надо, а? – заныл он плаксивым голосом. – Давайте бросим её здесь, а?
- Заткнись,- беря её, сказал я Сынку. – Пошли.
Перед тем, как зайти в воду, мы скинули с себя одежду, оставшись в одних трусах. Под холодным осенним ветром тело сразу покрылось гусиной кожей, и нас затряс колотун.
Мы зашли по колено в чёрное небо под ногами, и я сделал знак Сынку остановиться. Я чувствовал, что она всё ещё жива. Надо было её притопить. Я опустил её в воду и сел сверху, пытаясь унять свою дрожь. Сынок вдруг икнул и выскочил из воды, как ошпаренный. Было отчётливо слышно, как блевотина выворачивала ему желудок наизнанку. «Ну, ведьма, Ты запугала всех, кроме меня. Меня тебе не взять».
Из-под воды вдруг прорвались маленькие кипящие пузырьки, и тело подо мной конвульсивно задёргалось. Твою мать! Будь я проклят, если я когда-нибудь ещё буду топить человека. Я лучше вырву кому-нибудь сердце, задушу, прострелю черепушку, но только не топить. Будь я проклят! Она всё дёргалась и дёргалась, и казалось, этому не будет конца. Я держал её, намертво вцепившись в волосы, а в мыслях вставала картина, как она сбрасывает меня и поднимается. Я приготовился к тому, чтобы сойти с ума.
Наконец, всё было кончено. Она затихла. У меня ещё хватило сил на полуавтомате затащить её поглубже в воду и оттолкнуть подальше от себя. Тело, вместе с рельсом, глухо ткнулось в илистое дно.
На берегу меня вытерли насухо чьим-то свитером и помогли одеться, но я никак не согревался. Меня колотило так, как будто внутри находился старый раздолбанный холодильник. Я полностью потерялся во времени. Мне показалось, что я пробыл в воде никак не меньше часа.
Мы зашли в маленький ночной кабачок в центре города и сидели там часов до двенадцати, медленно попивая водочку и закусывая пережаренным мясом. Постоянно играла музыка, и это было хорошо. Музыка перемешивала мысли и мешала думать о количестве грехов, опустившихся на наши души.
- Валить отсюда надо, - сказал Сынок. – Теперь уже ничего не получится. Не блатные замочат, так мусора возьмут.
Я молча кивнул. Это попу понятно. Что он мне объясняет? Вот ведь как, сука, не везёт. Надо сходить в церковь помолиться. Ад мне, конечно, всё равно обеспечен, но, может, хоть черти позволят мне когда-никогда выкурить сигаретку. Может, хоть какую-нибудь послабуху себе у Господа вымолю.



                11
                Малыш.

Он сидел на маленькой кухоньке, под ярким светом электрической лампочки, он сидел, дрожал и невыносимо вонял.
Максу было уже два месяца от роду. Он выглядел крепким породистым щенком без малейшего изъяна, с мощными прямыми лапами и широкой грудной клеткой. Вся его такая короткая щенячья жизнь, до сегодняшнего дня, состояла из одних удовольствий. Что может быть прекраснее жизни под тёплым ласковым небом, среди миллионов запахов родного дворика и мягкого уюта хозяйского дома? Макс любил жизнь, любил руки, большие сильные хозяйские руки, которые он помнил с того самого времени, когда он вообще стал что-то соображать. Что ещё нужно для маленького щенячьего счастья, если тебя любят, кормят, с тобой играют, ласкают, целуют? Как это ни парадоксально, но чёрно-белый собачий мир вокруг начинает переливаться всеми мыслимыми оттенками радужного неба.
До этого самого дня
Этот день начинался так же прекрасно, как и все предыдущие. Макс проснулся с первыми лучами утреннего солнышка, он всегда просыпался очень рано, он не понимал, как можно спать, когда солнце поглаживает твою шерстяную спинку и зовёт поиграть с ним в догоняшки.
Пройдёт совсем немного времени, чуть больше года, и, стоя в сцепке со своим противником, пережёвывая его шкуру, ощущая кровь в своей пасти, он возненавидит солнце, прожигающее его до самых костей. Солнце во время боя станет его врагом номер один. Но это будет потом.
Макс смешно ковылял из комнаты в комнату, переваливаясь на своих ещё не достаточно мускулистых щенячьих лапах. Дом был его огромным сказочным замком, где в каждой комнате были свои запахи, свои тени и по- особому шепчущие стены. Макс иногда слышал, как стены разговаривают: он ложился у одной из них, и его голова наполнялась еле слышными голосами, похожими на шорох ветра во дворе. Макс долго прислушивался, пытаясь разобрать, о чём шуршат стены, но никак не мог уловить единой связной картины, перед внутренним взором проносились лишь образы неясных силуэтов, никогда не виденных им, но возникших вдруг из ниоткуда, как будто пришедших из другого мира, не его, не собачьего мира. Но он вскоре возвращался опять в свою щенячью жизнь, как только слышал голос самого дорогого, самого желанного, любимого, умного, справедливого существа.
Хозяин. Вот смысл его собачьей жизни, вот то, для чего он появился в этом мире.
- КРАСАВЧИК, МАЛЫШ, МАКСИК. ИДИ КО МНЕ, МОЙ ХОРОШИЙ. ИДИ, МОЙ МАЛЕНЬКИЙ. ПОРА КУШАТЬ, ПОРА ВЫРАСТАТЬ В БОЛЬШОГО, СИЛЬНОГО, ЗЛОБНОГО ПСА. ИДИ КО МНЕ, МОЙ БЕЗУМНЫЙ МАКС.
И Макс бежал, смешно загребая по полу неуклюжими лапами, бежал изо всех своих ещё таких маленьких сил, потому что голос хозяина – это молитва, это религия собачьей жизни. Можно наплевать на всё, даже на собственную жизнь, но голос хозяина – превыше всего. Была ещё женщина хозяина. В голове у Макса для неё тоже было отведено своё место. Он уважал и любил её, но что могла значить эта любовь по сравнению с преданностью хозяину, это было всё равно, что сравнить большую мозговую косточку с куском старой вонючей резины, валяющейся во дворе.
В этот злополучный день всё было, как всегда. Макса покормили вкусным творогом и дали насладиться душистым мясным бульоном. Хозяин поиграл немножко с ним и с куском старой изодранной кофты. Макс крепко впивался зубами в кусок материи и грозно рычал, мотая изо всех сил головой.
- МОЛОДЕЦ, МОЛОДЕЦ, МАЛЫШ. ПОКАЖИ ЕМУ, ПОКАЖИ ЭТОМУ УБЛЮДКУ, КАКОЙ ТЫ СИЛЬНЫЙ. РАЗОРВИ ЕГО НА ЧАСТИ.
- А У НЕГО УЖЕ ХВАТКА ЧУВСТВУЕТСЯ, - сказала женщина хозяина. – СМОТРИ, КАК ВЦЕПИЛСЯ, НЕ ОТТЯНЕШЬ.
- ОН БУДЕТ САМЫЙ НЕПОБЕДИМЫЙ, САМЫЙ СВИРЕПЫЙ ПЁС В МИРЕ. БЕЗУМНЫЙ МАКС, ТЫ ЕЩЁ ЗАРАБОТАЕШЬ МНЕ МНОГО ДЕНЕГ.
Потом его выпустили во двор. Макс забыл обо всём на свете, отдаваясь могучей силе движения. Он носился по двору за глупыми воробьями, грозно рычал на большую чёрную шину у сарая, катался по мягкой траве, он бегал, неосознанно тренируя своё тело, чтобы в будущем оно помогло ему выжить в схватках с другими псами. Жизнь полна движения, особенно когда ты ещё совсем щенок. Собака семьдесят процентов богом отпущенного ей времени проводит в движении. Пёс должен двигаться, чтобы не быть больным, больные собаки никому не нужны.
Макс резко остановился, как будто наткнулся на невидимую преграду. Тёмно-серая ободранная дверь была чуть-чуть приоткрыта. Совсем чуть-чуть, так, чтобы в неё как раз мог пролезть двухмесячный щенок. Макс напрягся, принюхиваясь. Эту дверь он заметил давно. Как только его стали выпускать гулять во двор, он сразу заметил эту дверь. Там был запах. Только в этом месте за этой дверью был этот запах – за дверью пахло человеческими испражнениями. Запах в жизни собаки имеет огромное значение. Так уж устроены их глаза, что они всё видят в чёрно-белом цвете. И поэтому для собаки не важно, какой красоты объект находится перед её глазами, всё равно она не в состоянии оценить его по достоинству. А вот то, как он пахнет – это уже совершенно другое дело. Нюх для собаки – всё равно, что глаза для человека; всё то, что мы можем определить по внешнему виду, она определит по запаху.
По заложенному в него древнему инстинкту Макс знал, что он должен был подойти и понюхать то место, которое было отмечено испражнениями другого существа. Для собак это как паспорт, как заявка о том, что ты существуешь и оставляешь за собой право прийти на то место, которое пометил первым. Место за тёмно-серой дверью обладало таким сильным запахом, что оно одновременно и пугало, и притягивало Макса с непреодолимой силой. Он чувствовал просто болезненное желание сунуть туда кончик своего чёрного любопытного носа, хотя бы одним глазком взглянуть на то место, куда иногда заходили люди, и хозяин в том числе, и всегда плотно закрывали за собой дверь, не пуская Макса внутрь. Он частенько подкрадывался к двери и долго принюхивался, пытаясь просунуть нос в маленькую щель под дверью. Ему просто жизненно важно было приблизиться к месту, отмеченному таким сильным запахом.
И вот он стоял у двери, возбуждённо подрагивая всем напряжённым телом, и смотрел на приоткрывшуюся щель.
«Я должен войти туда. Я войду и тоже помечу это место. Пусть знают, что там был и я».
Макс осторожно просунул голову. Внутри туалета, в наступившем мраке, глаза его почти не различали ничего, а нос был сразу забит таким мощнейшим запахом человеческих выделений, что Макс вначале испуганно отпрянул, встряхивая головой, он почувствовал неосознанный страх, как будто в его маленькой голове ярко вспыхнул сигнал опасности. Несколько секунд он стоял, замерев на месте, но он был щенком, и, как у каждого щенка, его любопытство было сильнее его страхов.
Тёмное место. Скользкие гладкие доски насквозь пропитаны ЭТИМ запахом. Этим запахом… Макс наткнулся на небольшой порожек и осторожно взобрался на него. Его передняя лапка робко прошуршала по доске и провалилась в пустоту. Напрягая зрение, Макс увидел в досках круглое отверстие правильной формы.
«Надо вернуться к хозяину. Здесь слишком страшно».
Запах плотным живым существом поднимался прямо из отверстия. Вонь заглушила все остальные органы чувств, кроме осязания вони. Макс медленно, подрагивая от напряжения, чуть дальше продвинул голову над отверстием.
«Здесь страшно. Всё, я ухожу».
Он ещё чуть-чуть вытянулся над краем дыры. Его правая лапка прочно упиралась в самый краешек гладкой доски, а левая так и продолжала свисать в пустоту. Снизу, в глубине дыры, что-то тускло поблёскивало. Внизу было что-то невообразимо ужасное и, в то же время, такое манящее. Макс немного пригнул голову, всматриваясь в пустоту,… Правая лапа скользнула по гладкой доске и провалилась вниз, в чёрную вонь. Он отчаянно дёрнулся задними лапами, но зацепиться было не за что.
«Не надо!!!»
Макс звонко взвизгнул. Низ живота ощутил под собой скользящую мокрую доску.
«Не надо!!!»
Он полетел вниз.
Первые мгновения он пытался отчаянно визжать, но потом несколько раз хлебнул вонючую жижу и больше уже не мог произнести ни звука.
Ему было два месяца, и он начал своё первое настоящее сражение за жизнь, сражение внутри помойной ямы, барахтаясь в зловонии плотной массы разжиженных испражнений. Его потом ещё долго будет преследовать эта вонь. Уже став взрослым бойцовским псом, он не раз ощутит в своей собачьей глотке вкус перемешанного с мочой человеческого кала.
Дерьмо. Дерьмо вошло в него через кожу, через глаза, рот, нос, уши, кричащие от вонючего ужаса мозги. Дерьмо. Он нырял с головой, загребал лапами плотную жижу и снова протискивал своё тело на поверхность. Иногда он думал, что уже сдох, но инстинкт жажды жизни снова заставлял  работать его лапы. Мозг Макса уже давно отказался от борьбы, он был полон говна и смирился с тем, что его существование закончится именно здесь, в этой помойной яме. Но инстинкт был против. Инстинкт его знаменитого отца, злобного Блэка, заставлял его снова и снова выныривать на поверхность, инстинкт его матери, великолепной Роузи, хотел снова увидеть серое небо и траву. Макс был просто маленький слабый щенок, но его сумасшедшие псы-родители, порода его злых гордых предков не хотела смириться со смертью в помойной яме. Они были пит-бультерьерами, выведенными специально для боя, и они хотели умереть в бою, и дышать свежим воздухом, а не зловонием человеческого дерьма.
Хозяин курил на кухне, перечитывая, старый банальный детектив, когда услышал крики женщины. Он выглянул в открытую форточку.
- БЫСТРЕЕ, БЫСТРЕЕ! – Она стояла у двери в туалет, с широко открытыми испуганными глазами и изо всех сил махала руками, зовя его на помощь. – СКОРЕЕ, ЖЕНЯ, СКОРЕЕ! ГОСПОДИ, НУ СКОРЕЕ ЖЕ!
Он выскочил, как и был, босиком, в одних тренировочных штанах.
- МАКСИ ТАМ! – всхлипывала она срывающимся голосом. – ОН ТАМ! ОН ТОНЕТ!
- ДЕРЖИ МЕНЯ ЗА НОГИ! – Он влетел внутрь туалета и упал перед дыркой на колени. Внизу слышалась какая-то неясная возня и чавканье. «Бог ты мой!» - ДЕРЖИ ЗА НОГИ!
Дыра была слишком узкой для его мужского тела. Вцепившись руками, он с треском оторвал одну доску и просунул руки, а затем плечи, в отверстие. Женщина крепко держала его за ноги. Хозяин продвинул своё тело ещё дальше, по пояс, и затем его руки коснулись холодной жижи. Руки шарили в темноте, разгребая плавающее в воде дерьмо. Он почувствовал, как вонь входит в глотку и направляется прямиком в желудок, стараясь вывернуть его наизнанку. Макса не было.
«Утонул, ай блин, утонул, сукин сын, утонул!»
Вдруг ухо уловило еле слышный всплеск, как будто кто-то медленно взбулькнул среди застоявшегося болота. Хозяин засунул руки глубже в дерьмо и сделал ещё несколько круговых движений. Наконец его рука ухватила нечто плотнее и больше других плавающих кусочков говна. Он дёрнул это вверх, но оно выскользнуло из руки и снова обрушилось в жидкую вонь. Хозяин грязно выматерился и опять нырнул вниз. Он поймал Макса ещё раз, ещё не пришло его время умирать.
Хозяин медленно, при помощи женщины, выбирался из помойной ямы, прижимая к груди, маленький, чёрный, вонючий комок. Макс был в бессознательном состоянии, он почти не дышал, но он был жив. Он был в тысячу раз живее оставшегося в помойной яме плавающего дерьма.
А вечером он сидел на кухне, десять раз вымытый шампунем, но всё равно вонючее всех бродячих собак, вместе взятых. Он сидел, вонял и дрожал.
Макс долго смотрел на яркий свет лампочки, пока глаза не заволокло белой простынёй, а потом он увидел картину. Его щенячья голова ещё не могла осознать, что происходит, но он чувствовал, что что-то не так. Он видел картину в широкой золотистой раме… Картина была маленькая. Если сложить раму вместе, то она оказалась бы больше самой картины… Между жёлтых глинистых берегов текла ласковая голубая река… По бокам стояло три дерева… Три дерева с разными листьями… С листьями разных цветов… На одном дереве листья были жёлтые, на другом красные, а на третьем сочного зелёного цвета… А на первом плане был рухнувший в реку ствол коричневого цвета… Макс подумал, что это, наверное, ветер сломал коричневое дерево… ОН ВИДЕЛ ЦВЕТА… Он видел даже малейшие оттенки цветовой гаммы листвы на деревьях… Красный, жёлтый, зелёный, коричневый…
Макс закрыл глаза, и, устало, вздохнув, положил мордочку на лапы. Как страшно было умирать в вонючем чреве помойной ямы.
«Красный, жёлтый, зелёный, коричневый… и голубая река…»


                12
                Дневник.

16 января
Моя жизнь изменилась.
Так, надо собраться с мыслями и постараться высказаться чётко и правильно, что будет не очень-то легко сделать, учитывая то, какой сумбур у меня в голове.
Мне двадцать три года. Вся моя жизнь протекала, не очень-то радуя меня бурными событиями. Всё было буднично и банально, как и должно было быть в жизни маленькой некрасивой толстушки. И я постепенно уже так к этому привыкла, что это стало моим маленьким миром. Миром, где ничего не меняется, где самый близкий тебе человек – это твоя мама, где девять часов в день проходят на работе с маленькими детьми, а о своих детях ты думаешь, как о какой-то несбыточной сказке. Всё очень просто. Когда я перешагнула двадцатилетний рубеж, я стала понимать, что к жизни надо относиться чисто философски, а то можно сойти с ума, особенно если ты эмоционально-депрессивная натура. Я подумала: на земле уже больше четырёх миллиардов жителей и у каждого своя судьба, своя ниша. Просто физически не может быть так, чтобы все имели всё, о чём мечтают. Кто-то ездит на шикарных автомобилях, имеет идеальную фигуру, для кого-то окружающий мир полон приключений и любви. А другие, сидят по вечерам, уткнувшись в свои телевизоры, пережёвывая чужие страсти с сериальными героями. Это их жизнь – им предназначенное место. Вот так и я – сидела вечерами в своей комнате и думала, что же уготовано мне? И я понимала, что у меня нет ни малейшего шанса. Мне не летать на дорогих самолётах в дальние страны, не сводить с ума парней, этого просто не может быть. Так уж мне «повезло», что я родилась именно такой, в таком месте и с такими возможностями. Я оглядывалась вокруг и старалась внушить себе, что мне ещё не так уж и плохо живётся на этом свете. Вокруг масса людей, живущих гораздо хуже. У меня есть мама, которая меня любит, квартира, любимая работа, некоторые, правда довольно ограниченные, средства к существованию. Так чего же я тогда постоянно ною? Миллионы людей вокруг живут, не имея ничего. А скольких жизнь загнала в угол до такой степени, что они решились свести с ней счёты окончательно. Я думала о больных, искалеченных и обездоленных, и мне становилось стыдно за своё нытьё. «Ты просто толстая, сентиментальная дурочка, - говорила я себе. – Что ты вечно тоскуешь о какой-то нереальной приключенческой жизни, о каких-то сногсшибательных принцах сказочной красоты? Вернись на эту землю, глупышка. Всё идёт, как надо, как и предначертано тебе судьбой. Твоя жизнь – это тихая спокойная гавань. Ты должна воспитывать на работе чужих детей, призвание у тебя к этому есть. А может быть, если повезёт, ты встретишь, наконец, человека, с которым можно будет создать семью. Пускай он будет некрасив и даже не слишком умён, ведь это не главное, ты ведь тоже не красавица, посмотри в зеркало. Родишь своих детишек, будешь с ними нянчиться, потом с внуками, если доживёшь, конечно». Так я училась философски относиться к своему маленькому болоту.
И вдруг случается нечто, не укладывающееся ни в какие рамки моего сонного житья-бытья. Я встретила его (что-то многовато патетики).
Я первый раз встретила Новый год не дома. Я ожидала от него чего-то необычного, но такого – это уж слишком. Саша вошёл в мою жизнь, как что-то совершенно инородное, вообще несвойственное моему окружению. Что же случилось? Почему он выбрал меня? Откуда он взялся? Я взволнована, мне нравится, и, вместе с тем, я напугана.
Стоп. Начнём по порядку, а то я потом сама в своём дневнике не разберусь. Была весёлая новогодняя ночь. Этот Новый год я праздновала со своей подругой (или не столько подругой, сколько знакомой), вместе с её друзьями и знакомыми, в университетском общежитии. Я вначале слегка побаивалась того, как я впишусь в их компанию, вообще-то я не слишком весёлая и общительная девочка. Но на удивление всё было хорошо. Девчонки были компанейские. Ребят, правда, было не густо, и все какие-то смешные, но, в общем, всё шло нормально. Мы выпивали, танцевали, снова выпивали и снова танцевали – всё, как и должно было быть. Я веселилась, но в то же время я понимала, что Новый год пройдёт, настанут будни и всё будет как прежде, как всегда. И вот, представьте себе, в самый разгар танцевальной ночи ко мне подходит высокий симпатичный паренёк и приглашает меня на медленный танец. Скажу честно, к этому я была не очень-то готова. Я представляю какой у меня был глупый вид, кошмар. Нет, я, конечно, танцевала и до этого. Один раз меня приглашал Вася, и ещё какой-то парень, не помню его имени, по-моему, Люсин знакомый. Но это всё было не то. Это всё выглядело так, как будто просто надо же кому-то потанцевать и со мной. Кстати, Вася даже пытался меня лапать во время танца, но мне всё это было настолько неприятно, что я никак не могла дождаться, когда закончится музыка. И вдруг, меня приглашает некто, кто по моему представлению никак не должен был обращать на меня внимание.
Я закрываю глаза и чётко вижу эту картину. Большой холл, ночная дискотека, сотни разноцветных огоньков, вокруг столько симпатичных, красивых, прекрасных девчонок, а ко мне, откуда-то из глубины зала, подходит классный парень и приглашает меня на танец. Вот это да! Вначале я ему просто не поверила. Я уже пошла с ним танцевать, а сама всё думала, что это, наверное, какой-то розыгрыш, так себе, шуточка. Но что-то розыгрыш затягивался. Он меня о чём-то спрашивал, я как какая-то сомнамбулическая курица отвечала на автопилоте, а в голове всё крутилось: «Что ему от меня-то надо?»
Да, этот Новый год слегка растряс мою устоявшуюся тихую гавань. Саша как-то само собой оказался в нашей комнате, где мы гуляли всей компанией. Он выпивал вместе со всеми, кстати, нельзя сказать, что он к нам примазался, так как он несколько раз, по собственной инициативе, за свои деньги, бегал за выпивкой и закуской. Он о чём-то разговаривал со мной, мы с ним танцевали ещё несколько раз. Я никогда столько не танцевала с одним партнёром. Налицо были все признаки внимания ко мне. Он танцевал со мной, смотрел на меня, что-то мне рассказывал; он ухаживал за мной, делая всё скромно и ненавязчиво. Я несколько раз задавала себе вопрос: «Может быть, всё это мне только кажется? Выпила, разгорячилась, алкоголь ударил в мозг, а теперь я сама себе навыдумывала, что за мной ухаживает умный, красивый, влюблённый в меня парень». Я всё ждала той минуты, когда всё закончится, вот-вот всё должно закончиться. Ведь это смешно, я ему не пара.
А закончилось всё тем, что он пошёл провожать меня домой. Он проводил меня до самого подъезда, вежливо отказался от чая и ушёл. Да, ещё он узнал мой адрес. И всё.
И всё. Именно так я себе и сказала: «И всё». Просто случился небольшой «бзик» у мужика в новогоднюю ночь. Днём он протрезвеет и, с удивлением, будет вспоминать свою неудачную ночную подружку. И всё.
Через три дня он зашёл ко мне в гости. Я открыла дверь в своём голубом халате, в котором я кажусь ещё толще, и остолбенела. Н-да, жизнь решила выбить меня из колеи окончательно.
Саша познакомился с моей мамой, вернее, это она с ним познакомилась. Вообще-то он не очень разговорчивый, хотя умеет говорить красиво и даже, в некоторой степени, изящно. Мама всё пыталась расколоть его на его прошлую жизнь: где учился, где родился, с кем крестился. Но он не так-то прост, как может показаться с первого взгляда. Он умеет уходить от прямых вопросов. Мама почти целый час пыталась вызвать его на откровенность, а уж от моей-то мамы избавиться не просто, но мы так ничего о нём практически и не узнали. Я поняла только, что он живёт отдельно от своих родителей и учится заочно в каком-то экономическом техникуме. А в университетском общежитии, где мы познакомились, живёт его друг. Саша сказал, что ему стало скучно в их компании, а потом он увидел меня, и я ему понравилась. Надо же, Марина Бисченовская в роли пленительницы мужских сердец, непривычное для меня амплуа.
А если говорить серьёзно, в нём есть, что-то странное. Я не могу понять, что. Он красив, умён, спокоен, вежлив и всё-таки, что-то меня пугает. У него странные глаза. Я даже не знаю, как их можно описать. Они не как у наркомана, и не безумные, в них какой-то провал, как выход во что-то страшное. И ещё – они меняют цвет, я это точно заметила – они меняют цвет. Надо у нашей медсестрички в садике спросить, могут ли человеческие глаза обладать таким свойством. Господи, я не знаю, что я выдумываю. Может, я просто ошалела от нахлынувших чувств. Я его полюбила. Я дурочка. Я ничего, совершенно ничего не знаю о человеке, его действия по отношению ко мне не поддаются логике, а я почувствовала, что я его полюбила.
Вчера он заходил ещё раз. Он принёс мне цветы, пять прекрасных тёмных роз – это посреди зимы! Он сказал, что подрабатывает сторожем в оранжерее, поэтому для него это не проблема. Мне кажется, я вся просто пылала от смущения. Боже, я представляю, какая у меня была красная толстая рожа, и мне становится дурно. Вчера Саша был ещё более молчалив, чем обычно. Он просматривал мои книги, потом я показала ему свои детские фотографии. Когда мы сидели вдвоём над открытым альбомом, он положил руку мне на ногу. Нет, вру, он просто взял и погладил меня рукой по ноге, и его рука так и осталась там лежать. Я не знала, как себя вести, но всё было до того естественно, что я приняла эту вольность с его стороны, как что-то, само собой разумеющееся. У него вообще есть талант делать естественные жесты, которые запросто вписываются в этот вечер вдвоём, и в уют маленькой комнаты, и в старенький альбом с фотографиями.
Кошмар. Вот такая вот загадочная сюжетная линия в моей жизни. Всё, пойду, обрушусь на кровать и забудусь беспокойным сном.


                13
                Бар.
«- Мы просто бродим, шатаясь, в темноте и пытаемся как-то не убить друг друга».
Из к/ф «Пудра»

Сынок возвратился с тремя порциями горячих пельменей.
- Ух, как я хочу жрать. – Вий подвинул к себе одну тарелку и откупорил банку с пивом. – Соня, знаешь анекдот про пельмени? А, не знаешь? Короче, хохол сидит на берегу реки, скучает. А на другой берег баба голая выходит и кричит ему: «Иди ко мне, я дам тебе то, что ты желаешь больше всего в жизни!» Ну, хохол бултых в реку, плывёт и орёт: «Пельмени, пельмени, пельмени!» - Вий весело засмеялся, подмигивая Сынку, затем посмотрел на Соню и сразу осёкся. – Ну-ну, чувак. Тебе, наверное, сейчас не очень хочется смеяться.
Сынок на одном дыхании выпил банку пива и довольно рыгнул. Он достал из лежащей на столе пачки «Президента» сигарету и, привычно размяв её, закурил.
- Ему надо пластырями рожу залепить, - сказал он, показывая на Соню. – А то он людей пугает.
- Пошли они все. Пускай боятся. Давай ешь. – Вий толкнул Соню в плечо. – На, хоть пиво попей, кровь разгони.
- Ему её и так сегодня Туз погонял, - сказал Сынок. – Ему не пиво нужно, а водка. Для дезинфекции.
- Какой он Туз, пидар… - Вий смачно выругался. – Тузик он, а не Туз. Визжал там, как халява позорная.
- Ну, ни хрена себе. А если бы тебе кусок мяса из глотки вырвали, ты бы не визжал?
- Я бы так, как он, не дрался бы. – Вий сплюнул прямо на пол. – Дерёшься, так дерись, чё ты, падла, бороться лезешь? Конечно, он килограммов на тридцать тяжелее Сони. Хотел просто задавить пацана. Не тут-то вышло – на психа нарвался. – Вий громко засмеялся. – Да, Панасоник? Ты же псих стопроцентный, да?
Соня не отвечал. Он раздвоился. Одна его личность находилась здесь, в баре, с разбитым опухшим лицом и сбитыми саднящими костяшками пальцев, а другой, Он, завис где-то очень далеко, между небом и землёй, в плотном киселеобразном тумане. Тот, другой, он был слеп и глух, из чувств сохранилось только осязание. Он кожей впитывал мягкий липкий туман. Соне было уже знакомо это состояние. Когда голова получает слишком много ударов, личность делится пополам, и одна половина зависает в другом мире, в колышущемся белом мире.
- Э, ты чё, спишь что ли? – Вий слегка потряс его за плечо. – Водки выпьешь? Лечиться будем?
Соня с трудом разлепил правый глаз. Белок наполовину затёк кровью.
- На, пей. – Вий налил ему полную рюмку. – Хоть ты и не заработал сегодня.
- Кончай. Пацан классно дрался, - заступился за него Сынок. – Он бы убил этого грёбаного Туза, если бы тот бороться не полез.
- Ладно тебе, адвокат нашёлся. Шучу я. Молодец, Панасоник. Плевать мне на деньги. Я вообще-то думал, что я на штуку точно влетел, когда он тебя под себя подмял. Я уже попрощался с деньгами. У меня уже голова болела о том, где эти бабки доставать на отдачу. Мурза бы от меня хрен отцепился бы за такие деньги.
- Я вообще был против, чтобы ты его выставлял, - недовольно буркнул Сынок. – Есть разница: семьдесят пять килограммов и сто с лишним? Куда тут драться? Тем более Туз – он по жизни ломовик. У Сони ни одного шанса не было.
- Не бухти. Всё равно я не ошибся. Этот ублюдок, амбал, своё получил, и никто никому не должен.
- Это ещё бабушка надвое сказала. Ты слышал, что Мурза орал? А Мурза просто так воздух не сотрясает. Для него получается, что Соня не прав, по любому. Соня его бойцу зубами в глотку вцепился, а кусаться, глаза выдавливать – это не честно.
- Не гони, Сынок. Кто установил такие правила? Это что тебе, бои без правил? Если Мурза на рожон полезет, будем с ним кусаться. Мы не договаривались о том, что зубами драться нельзя. Правильно, Соня, пока на ногах стоял, лупил их мудака как положено, а когда тот его под себя подмял, ему деваться некуда было, и он в ход зубы пустил. Кстати, если быть честным, то до конца: Мурзаевский пацан драться отказался, а не наш. Так что, если разобраться, то ещё мы вправе от них бабки потребовать.
- Прав тот, у кого больше прав. – Сынок философски пустил плотное кольцо из дыма. – Мы сейчас никто. Нам с Мурзой ругаться не стоит.
- Ты смотри, какой ты рассудительный стал, - засмеялся Вий. – Ты запомни, Сынок, золотые слова – хлеб всему голова. Знаешь такую песенку? Так вот ты запомни, жизнь штука изменчивая. Жизнь – она, как халява: сегодня одному подставляет – завтра другому. Ещё год назад для меня Мурза был пустым местом, а сейчас он поднялся, а я уже, получается, никто, но это всё относительно. Пройдёт время, сделаем дело, будут бабки; будут бабки, и я опять же смогу сделать так, что этот крутой Мурза будет приходить ко мне и спрашивать разрешения на свои дела.
- Я не против. – Сынок поднял рюмку с водкой. – За то, чтобы мы трахнули удачу.
Вий удивлённо посмотрел на него:
- Ни хрена себе. Это ты сам придумал? Ты ещё, оказывается, и поэт у нас. Ну-ну.
Соня сложил голову на руки и, казалось, отключился от окружающего мира. Рядом стояли нетронутые остывающие пельмени.
- Соня погремуху свою оправдывает, - кивнул на него Сынок. – Вырубился пацан.
- Пускай отдыхает. При мне это ему первый раз так досталось. Головка, наверное, бо-бо.
К столику подошла Лена и поставила пепельницу в форме раковины.
- Виталик, не свинячьте тут, пожалуйста, - обратилась она к Вию. – После вас вечно куча окурков под столом остаётся. Курите в пепельницу.
- Ленчик, присядь с нами. – Вий поймал её за руку.
- Я на работе. Мне с посетителями сидеть не положено.
- Чего? – Вий расхохотался. – Ты чё, мать несёшь? Ты чё нас в категорию чайников зачисляешь? А хочешь, я сейчас твоему директору звякну, и он будет здесь сидеть вместе с нами и водку пить? Так как, позвонить Бобрику?
- Перестань, я же шучу. – Лена присела на свободный стул. – Что сегодня с нашим Соней? Очередной приступ тяги к мордобитию?
- Хорошо сказано. В натуре, у Сони тяга подраться. Я больше таких людей не знаю. Я думаю, если ему драться запретить, то ему крышу окончательно сорвёт.
- Она у него и так сорвана, - усмехнулся Сынок.
- Так она у него наполовину сорвана, а то он тронется совсем. Будет, как Челентано, дрова по ночам рубить.
- Или в колокола звонить. – Сынок захохотал так, что на него обернулись из-за дальнего в углу столика.
- Эй, ёжик. – Вий попробовал поднять Соне голову. – Ёжик, ты чё, сдох, что ли? Сегодня у него тяжёлый день, - сказал он, обращаясь к Лене. – Сегодня Соню убивал Дядька килограммов на тридцать тяжелее его. Но наш друг Панасоник не захотел сдаваться и вцепился дядьке в горло. – Вий улыбался, поглаживая Соню по голове. Соня никак на это не реагировал. – И вырвал у дядьки из горла здоро-о-овенный кусок мяса. – Вий налил в рюмку водку. – Выпьешь с нами, Леночка?
- Ты же знаешь, я водку не пью.
- Знаю, потому и предлагаю.
- Его домой надо отвести, - кивнул на Соню Сынок. – Он сам не дойдёт.
- А на фига его домой вести? Пускай здесь где-нибудь отдохнёт. Лена, определи пацана куда-нибудь. Пусть поспит здесь часок-другой, а то ты видишь, в каком он состоянии. А через пару часиков он уже в себя придёт. Соня быстро отходит, как собака.
Лена нерешительно пожала плечами:
- Ну, я не знаю, если у меня потом неприятностей не будет.
- Какие неприятности, милая? О чём ты говоришь? Кто сегодня твой напарник, Пашик? Я ему сейчас мигну, он тебе и слова не скажет. А Бобрик только рад будет нашему человеку услугу оказать, в своё время я немало его проблем на себя взял.
- Ну, хорошо, хорошо. Можно его в подсобку положить, там, где мы раздеваемся. Там сейчас диванчик классный поставили, шик модерн.
- Прекрасно, дорогая. Сынок, вот спроси у меня, кого я больше всех люблю, и я тебе отвечу: конечно, Леночку.
- Ты всех баб любишь, - усмехнулся Сынок. – Особенно по пьяни.
- Ну что ты меня обламываешь? Лена, не слушай его. Ты сногсшибательная девчонка. Может, я вместо Сони пойду на диванчике отдохну, а ты рядышком посидишь, а, Леночка? – Вий ласково взял её за руку. – Иногда так хочется пообщаться с красивой, умной девочкой.
- Конечно-конечно. – Лена, сделав притворно-серьёзное лицо, закивала головой. – Знаешь, Виталик, у меня бы от таких комплиментов точно голова кругом пошла, если бы я всё это раньше не слышала, только в различных вариациях. Ты забыл, наверно, я же официантка, я тебя обслуживаю, когда ты тут каждый раз новых девчонок охмуряешь. Так что, ты меня извини, парень ты классный, но мне нужно кое-что другое.
Вий некоторое время пристально рассматривал её лицо. На какое-то мгновение он вдруг стал серьёзнее обычного.
- Я согласен с тобой, Лена. Бабы – моё хобби, тут ты права: то, что ты хочешь, я тебе не дам. И всё-таки, я могу сказать тебе серьёзно, ты лучше других. Ты умнее, а это редкость среди девочек такой смазливой внешности, как у тебя.
Сынок, не тратя времени на тост, привычным движением опрокинул очередную порцию водки себе в рот, затем встал из-за стола и подошёл к Соне.
- Пошли, я его отведу в вашу каморку, - обратился он к Лене, - а то чувак сейчас точно со стула упадёт.
Соня на некоторое время выбрался из тумана, когда Сынок помогал ему вставать. Чёртово зрение. В мире опять не было красок. Всё чёрно-белое, как старое кино. Он вдруг остро почувствовал, насколько он уже стар. «Сколько же мне лет? Ни хрена не помню. Я ни хрена не помню. Что-то около пятидесяти или шестидесяти. Я не помню. Чёртово зрение».
Когда Сынок с Леной вернулись обратно за столик, Вий уже принялся за Сонину порцию пельменей.
- Ну что, уложили? – спросил он, тщательно пережёвывая пищу.
- Послушай, что-то он совсем плохо выглядит. – Лена озабоченно хмурила брови. – Может, ему в больницу стоит показаться? Мне кажется, он сейчас вообще ничего не соображает.
- Слышь, кончай ты эти свои бабские штучки. – Вий разлил оставшуюся водку себе и Сынку. – Не нужна ему никакая, на хер, больница. Через пару часиков ты его разбудишь, и он встанет, как ни в чём не бывало. Ну, синяки, конечно, на роже останутся, а в остальном всё будет нормально. Ты присмотрись к Соне, ему же драка в кайф. Это если Пашу из-за стойки достать и харю набить, он будет неделю отходить или сотрясение получит. А для Сони это, как допинг, как водка для Сынка.
- А при чём здесь я? – отозвался Сынок.
- Я вначале думал: на хрена он это делает? – продолжал Вий. – Ты что, думаешь, он из-за бабок дерётся? Ему плевать на деньги. Ему вообще на всё плевать. Он даже не ради спортивного интереса это делает. Он просто делает это, потому что ему это нужно делать. – Вий закурил и несколько мгновений сидел молча, рассматривая привязанный к сигарете голубовато-серый дымок. – А если честно, то я и сам его понять не могу. Мне иногда дико хочется разбить ему башку и посмотреть, что там у него внутри.
- Да дурак он просто, – сказал Сынок. – Тронутый. А у психа никогда не поймёшь, что у него на уме.
В бар зашло несколько человек.
- Ладно, ребята, пойду я работать, - сказала Лена, вставая.
Сынок с Вием доели пельмени и, некоторое время, сидели молча, попивая баночное пиво.
- Сейчас к Мумрику пойдём, - сказал Вий. – Чё-то он затаился. Может, у него товар возьмём. Надо деньги делать.
- Не нравится он мне. Я ему не верю. И наркота у него грязная. Я её пробовал, дерьмо полнейшее, трусит от неё. Я думаю, от его порошка и ласты завернуть можно.
- А ты чё, хочешь в домашних условиях чистый героин получить? Если дерьмо, так нечего его себе ширять, пускай другие придурки колятся.
- Плохо это, - сказал Сынок. – От этого не отмоешься. Мумрик – сука. Тебе решать, Виталик, нужен он нам или нет, я всегда буду с тобой рядом, но если он нам какой-нибудь косяк запорет, а так оно и будет, я его сам лично убью.
- Ты пьян, Сынок. – Вий ласково потрепал его по плечу. – Пора кончать эту твою пьяную трескотню, пошли на воздух проветримся.
Сынок смял в руке пустую банку из-под пива и бросил её на стол.
- Не нравится мне эта сука.

…Мелькает белая прерывистая разделительная полоса. Я бегу быстро, сохраняя ровное дыхание. По обеим сторонам петляющей дороги плотной стеной застыли, как солдаты, высокие деревья. Я бегу за чёрными узкими колёсами. Дорога похожа на серую извивающуюся змею. Я бегу по змее, плавно вписываясь в повороты. Чуть впереди шуршат колёса. Два узких колеса, соединённых тоненькими трубочками. Вся эта движущаяся конструкция не внушает никакого доверия. А сверху солнце. СОЛНЦЕ. Жарит в голову и спину. Печёт – сверху солнце. Я бегу за колёсами. Посередине белая полоса. По бокам солдаты-деревья. СОЛНЦЕ…
Соня открыл глаза. Сбоку светило маленькое солнце – хрустальные слёзы золотистого бра. Золотистое бра. Соня понял, что к нему снова вернулись цвета, как вестники того, что ты опять вошёл в свой старый привычный мир, а может быть, этот-то мир, как раз, и не твой.
Он слишком долго смотрел на маленькую лампочку, ватт двадцать пять, так долго, что в глазах осталось только яркое жёлтое пламя. Жизнь – как свет электрической лампочки, чем пристальнее смотришь, тем меньше видишь, только яркое жёлтое пламя. Так вот, блин.
- Ну что, тебе уже получше? Ты в состоянии разговаривать и двигаться?
Соня поискал глазами голос. Лена присела на краешек дивана, как будто боясь занять слишком много места. Вначале он не мог различить её лицо, вместо лица было расплывчатое жёлтое пятно. Потом пятно постепенно стало рассеиваться, он увидел чёрные точечки глаз.
- Я сейчас пойду домой. Ты ещё будешь здесь отдыхать? Тогда я сторожу скажу. Сегодня Гарик за сторожа, он тебя знает.
Соня сел. Он ощупал лицо руками. Как странно, опухоль на месте, а боли уже просто нет, нет и всё. Какое дурацкое чувство: невозможно причинить себе боль.
- Я ухожу. – Соня надел и зашнуровал туфли.
- Подожди меня.
Массивную металлическую дверь за ними закрыл Гарик, как всегда, с неизменной улыбкой на лице.
- Пока, Леночка. Пока, Соня. Брат, плохо выглядишь. Часто плохо выглядишь.
Соня молча кивнул. Они вышли под тусклый свет единственного фонаря, освещавшего лишь начало ночной аллеи.
- Сколько время?
Лена, вглядываясь, приблизила циферблат маленьких часиков к самым глазам. При недостаточном освещении стрелки выглядели размытыми трещинами на стекле.
- Уже половина двенадцатого. Время позднее. Ты как себя чувствуешь? Проводишь меня?
- Нормально.
Лена взяла его под руку. Некоторое время они шли молча, прислушиваясь к чёткому звуку собственных шагов – туп-туп-туп.
- Ты действительно быстро отходишь. Виталик был прав.
Туп-туп-туп – шаги звучали то глуше, когда они переходили на мягкие тропинки, то чётче на звонком асфальте твёрдых тротуаров. Они очень долго, невообразимо долго шли молча, тёмные лунные тени деревьев услужливо распластывались под ногами. Ночная тишина всё более тяжёлым грузом давила на плечи, оставляя на сердце отпечаток неясного беспокойства, как мазок чернил по чистой книжной странице. Лена начала считать в уме количество шагов. На пятьсот сорок шестом они свернули во двор её дома. Где-то на крыше несколько раз громко заорал ошалевший от ночной скуки кот. Лена крепче стиснула Сонину руку.
- Ну, вот мы и пришли, - сказала она, когда они подошли к её подъезду. – Здесь я живу. – Они некоторое время постояли молча. – А ты… далеко живёшь?
Соня пожал плечами. Кто его знает, где он живёт. Далеко ли, близко – высоко ли, низко. Не так уж это и важно.
Лена ещё немного постояла, разглядывая чёрный беззубый рот подъездной двери. Тишина преобразовывалась в осязаемое ватное облако над головой. «Какого чёрта я тут стою и молчу, как идиотка». Она отвела взгляд от провала в подъезд и направила его на полуразломанную лавочку. «Ну и что, долго мы тут будем торчать? Всё, милый Соня, иди-ка ты домой, мне пора спать».
- Ну что, может зайдёшь ко мне, на чашку чая?
«Господи, что я несу, идиотка? Какой чай ночью?»
Соня снова пожал плечами. Лена внимательно посмотрела на него и негромко вздохнула. Происходящее напоминало какой-то глупый, слишком реальный сон.
- Пошли. – Она позвала его кивком головы и, не оглядываясь, вошла в подъезд.
Соня шёл бесшумно, как будто его ноги были завёрнуты в верблюжье одеяло, но Лена знала, что он идёт за ней. Она чувствовала это пробегающими по спине мурашками.
В квартире Лена включила во всех комнатах свет, пытаясь возвратиться, таким образом, поближе к реальности. Электричество разогнало ощущение неясного беспокойства. Осталось лишь непонимание того, зачем она это делает!
Соня уселся на кухне в углу, между столом и коричневым буфетом. Его левая рука лежала сверху на крышке стола. Лена мельком взглянула на его пальцы, их как будто накачали воздухом; костяшки сглаживались единой вздувшейся опухолью.
Лена поставила чайник на огонь и уселась с другой стороны стола.
- Ты, наверное, сейчас испытываешь сильную боль?
Он отрицательно мотнул головой.
- Почему ты всё время молчишь? Это что, от большого ума или наоборот?
- Ты сама дома?
- Это моя квартира. Мама с отцом живут отдельно. Эта квартира досталась мне от бабушки. Знаешь, как я сильно любила свою бабушку. Она умерла в день моего рождения, когда мне исполнилось шестнадцать лет.
«Зачем я ему это рассказываю?»
- Я хочу лечь.
Лена молча смотрела на его руку. Пальцы были похожи на маленькие колбаски.
- Что, постелить тебе на полу?
Он вяло кивнул.
- Скажи, ты, наверное, ненавидишь женщин?
- Ненависть – чушь. Жалкая человеческая эмоция. Я не вижу кайфа в эмоциях.
- А любовь?
- А любовь – это сестра ненависти. То же самое отношение.
Сипло засвистел закипающий чайник. Лена насыпала в чашку заварку и залила её кипятком.
- Сколько тебе сахара: одну, две?
Он кивнул.
- Я что-то около года назад, видела тебя в фабричном парке. Ты там сидел на лавочке. – Лена перемешала ложечкой сахар и подвинула к нему чашку с дымящимся чаем. – С тобой была девушка. Вы сидели, обнявшись, как влюблённая парочка. Твоя девушка выглядела ужасно.
- Это необходимость.
- Необходимость в чём?
Соня вытащил ложечку из чашки и стряхнул с неё маленькие сладкие капельки на стол. Маленькие кап-кап на стол.
- Необходимость в чём? – повторила Лена. – Твоя девушка – она выглядела просто уродиной. Она выглядела некрасивой и ужасно глупой.
Соня усмехнулся, насколько ему позволяли распухшие губы.
-  Постели мне на полу, мне нужно ещё немного отдохнуть.
- Тебе нужно обратиться к психологу. У моей подружки мама профессиональный психолог. Хочешь, я тебе помогу? – Лена с каким-то болезненным интересом всматривалась в его разбитое лицо.
«Что со мной такое происходит? Я же боюсь его. – Она видела чёрную полоску ранки и запёкшуюся кровь над его бровью. – Зачем я стараюсь войти в его жизнь? Я, как ребёнок – боюсь страшного клоуна, но всё равно иду в цирк, чтобы ещё раз взглянуть на него».
- Твои друзья рассказали, что ты сегодня зубами вцепился в глотку своему противнику. Это правда? У тебя нет желания вцепиться зубами в моё горло?
- Ты слаба. Я могу тебя убить одним ударом. Мне незачем пускать в ход зубы. Дай мне лечь, или я уйду.
Лена кивнула. Быстро испарялось желание продолжать разговор. Она ему постелила чистую, пахнущую импортным мылом постель. Соня сбросил верхнюю одежду, лёг и тут же уснул, как будто моментально выпал в мир своих сновидений. Остывший чай остался нетронутым.
Лена ещё долго сидела на кровати в полной темноте.
«Странный мир. Когда тебе встречается что-то, не вписывающееся ни в какие рамки обычной жизни, ты вдруг понимаешь, что именно это тебе и нужно. Ты понимаешь, а изменить ничего не в силах. Иди ты, Соня. Живи в своих чёртовых молчаливых сновидениях. А как тебя, кстати, звать? Ведь тебя же зовут не Соня? Какое твоё настоящее имя: Саша, Серёжа, Вася, Петя, Миша? Или имя для тебя тоже ничего не значит, как и человеческие эмоции? Иди ты, куда подальше».

Он снова побежал во сне. Впереди два тонких колеса. Бегущая разделительная полоса. Изгибающаяся дорога с рядами солдат-деревьев по бокам. А вверху солнце. Жаркое ослепляющее солнце.


                14
                Магазин.

Жидкость в стакане отсвечивала красивыми кровавыми тонами, как будто взяли чистую воде, подмешали чью-то кровь, и получилось вино. Вовочка сделал два небольших глотка. Увы, на глаз вино было гораздо более вкусным, чем на вкус.
- «Ин вино веритас», - прошептал он негромко, почти не шевеля губами. – Если бы всё было так просто: «Ин вино веритас».
Вовочка залпом осушил стакан и подвинул к себе тарелочку с двумя аппетитными сэндвичами. «Это у НИХ там сэндвичи, а у нас обыкновенные бутерброды». Он на протяжении всего дня ограничился всего лишь двумя чашками чая и маленьким кусочком булочки с маслом, поэтому, так называемые, сэндвичи казались ему верхом кулинарного искусства. Он, повинуясь чисто спонтанному импульсу, решил зайти в этот магазинчик и сейчас, сидя в отделе, оборудованном под небольшое кафе, попивая вино и заедая его бутербродами, посчитал, что эта мысль была не так уж и плоха. Всё было просто, без ресторанной помпезности и кабацкого хулиганства. Как в старые добрые времена, просто зашёл в свой местный магазинчик пропустить стаканчик дешёвого вина. Маленькие, но такие приятные мелочи.
Вовочка краем глаза проследил за томной походкой продавщицы или барменши (в таком заведении трудно провести чёткую грань между этими профессиями). Она с достоинством продифелировала в дальний угол зарешечённого прилавка с грацией недавно подсевшей на диету коровы. Под форменным халатом синего цвета упруго перекатывались холмы обширных ягодиц. Вовочкин взгляд, приклеившись к ним, мягко подпрыгивал на этих холмах в такт их движению.
«Мисс грация» щёлкнула клавишей видавшего виды магнитофона.

                Твоя любовь, как свежий ветер.
                Твои глаза, как полная луна.
                Твои слова, как песня на рассвете.
                Улыбка – как весна.

Голос звучал достаточно чисто, особенно если учесть аппаратуру, которая его воспроизводила.
«Прекрасно, просто прекрасно. – Вовочка улыбнулся сам себе. – Наше время действительно имеет кое-какие положительные моменты».
Он плеснул себе ещё полстакана вина. В бутылке оставалось уже меньше половины. Продавщица явно скучала, навалившись объёмной грудью на прилавок. Вовочка пару раз задержал на ней взгляд, чувствуя какое-то неосознанное желание в глубине своей души. Встряхнув головой, он отбросил это чувство в сторону. Вокруг звучала музыка, сердце грело средней паршивости вино, на тарелке оставался ещё один сэндвич. К чему забивать себе голову какими-то неосознанными желаниями? Всему своё время.
В отдел вошёл парень неопределённого возраста в джинсовой куртке, немного мешковато висевшей на его плечах. Парень сразу прошёл к прилавку, заслонив обзор продавщицы. Что-то слегка знакомое было в его позе, и не только в позе, что-то неуловимо знакомое было во всех его движениях. Вовочка замер, напрягая память, но затем вдруг перехотелось вспоминать то, что он мог вспомнить. Просто перехотелось и всё.
Парень отошёл от прилавка со стаканом водки в одной руке и бледно-зелёным салатом на пластмассовой тарелке в другой. Он бросил быстрый цепкий взгляд на Вовочку и тут же отвернулся.
Вовочка откусил бутерброд и стал неспеша его пережёвывать, внимание его скользило по гладкой поверхности стола, пытаясь удержаться на нейтральной территории и не открыть дверь в собственную память. «Зачем тебе что-то вспоминать? – спрашивала уравновешенная частичка его сознания. – Сейчас тебе нормально, можно сказать, даже хорошо, а память может вытащить на поверхность кое-какие вещи, от которых появится привкус испорченного дня».
«Действительно, зачем мне, что-то вспоминать? Сейчас я живу совершенно по другим законам. Какая разница, что там существовало раньше в моей голове?»
Вовочка поднял глаза. Конечно, он вспомнил, а может, даже и не забывал, разве можно забыть своих старых школьных друзей? Их глаза одновременно рассматривали друг друга из разных концов небольшого отдела. Мытин улыбнулся (конечно, Мытин, старый добрый школьный друг) и встал из-за своего столика.

                Он уехал прочь на ночной электричке.
                В темноте шагов ты всё ждёшь по привычке.
                Осень и печаль – две подружки-сестрички –
                Рядом с тобой, этой ночью немой.

«Апина, - машинально отметил Вовочка. – Глупая попсовая ерунда».
Мытин подходил раскачивающейся реперской походкой, в руках он нёс наполовину пустой стакан с водкой и салат.
- Зацепа, Вовик! А я тебя сразу и не узнал, богатым будешь. Ну, как жизнь, приятель? Сколько мы уже не виделись? Лет десять, наверное? Ещё со школьных времён. – Мытин говорил с едва уловимыми приблатнёнными оттенками голоса. – А ты, я вижу, прифраерился, да? В струёвом костюмчике отдыхаешь. Ты где работаешь? Или сам по себе крутишься?
- Да так. – Вовочка неопределённо пожал плечами. – Безработный я.
- А, ну понятно. В наше время, если безработный, значит бандит или коммерсила. Ну, признавайся, по какой волне прёшь?
Вовочка внимательно изучал его лицо. Он отметил уставший, потасканный жизнью, вид человека. Этот человек когда-то был его одноклассником, который был сильнее его, как телом – так и духом, который, в то время, всегда ходил по школе с гордо поднятой головой, а Вовочка старательно прятал свою голову поглубже в плечи. Как, оказывается, интересно взглянуть на человека спустя годы.
«Ну что, Саня, ты такой же сильный, как и тогда?»
- Я слишком хорошо учился в институте. – Вовочка, как бы извиняясь, пожал плечами. – А потом оказался никому не нужен.
- Чё, на работу, что ли, не смог устроиться? Ну и что, в чём проблема? Сейчас главное, чтобы голова хорошо работала и можно жить припеваючи.
Чуть заметные красноватые прожилки на лице Мытина ясно говорили о его зависимости от алкоголя, как и его уставшие мешковатые глаза, и нервные подрагивающие руки.
«А ты, наверное, бухаешь, Саня? Вот оно как: из авторитетного пацана, которого боялось полшколы, ты превратился в заурядного алкоголика».
- Одна голова не всегда помогает устроиться в жизни.
- Конечно, неплохо ещё и кулаки хорошие иметь. – Мытин громко засмеялся. – Давай выпьем? Ты что, вином балуешься? А я водочки бахну, а то у меня от вина башка потом болит.
Они слегка прикоснулись стаканами, чокнувшись за встречу. Вовочка отметил, какими судорожными глоточками Мытин выпил водку.
«Да, я помню твои кулаки, я помню их на своей шкуре».
- Кстати, у меня тут завязки есть кой-какие с братвой. – Мытин доверительно перегнулся через стол. – Так что, если у тебя какие проблемы – говори. Я тебе по старой дружбе помогу.
Вовочка допил вино и поставил пустой стакан на стол. У продавщицы закончилась очередная музыкальная тема, и в отделе воцарилась тишина.
- Ну, чё, - Мытин нервно потёр ладошки, звук напомнил Вовочке шуршание вощёной бумаги, - надо бы за встречу ещё опрокинуть. Ты как, Вовик, не против?
Вовочка неопределённо пожал плечами.
- У тебя бабки с собой есть? – Мытин выжидающе смотрел ему в глаза. – А то я с собой не брал. Выпьем ещё по соточке?
- Сейчас я возьму. – Вовочка согласно кивнул.
«Ты любитель выпить на халяву, да, Саня?»
За прилавком мадам Неприступность смотрела лишённым малейших эмоций взглядом прямо перед собой.
- Уважаемая, дайте мне бутылочку водки «Классика» и четыре сэндвича.
«Уважаемая» ей понравилось. Улыбка слегка коснулась лица.
Расплатившись, Вовочка улыбнулся в ответ и, подавшись вперёд, попросил:
- И, если можно, включите, пожалуйста, музыку. С музыкой тут гораздо уютнее.

                Свет твоего окна для меня погас,
                Стало вдруг темно.
                И стало всё равно,
                Есть он или нет,
                Тот волшебный свет.

Мытин опрокинул свою порцию одним глотком. Вовочка лишь слегка пригубил.
- Э нет, так не пойдёт. – Движения рук Мытина сбросили с себя некоторую нервозность. – За встречу надо пить по полной. Чего это ты филонишь?
Вовочка, усмехнувшись, покачал головой:
- Нет, Саня, я по чуть-чуть. Не люблю большими порциями.
- А ты изменился, Зацепа. – У Мытина началась фаза захмелевшей откровенности. – Ты как-то стал увереннее, что ли. Возмужал, наверно.
- Время идёт, всё меняется.
«Хочешь сказать, что никак не можешь во мне увидеть прежнего трусливого слабака. Никак не можешь отыскать того ублюдка, в которого ты мог плюнуть просто так, от нечего делать».
Мытин налил себе ещё грамм сто и, уже не дожидаясь Вовочку, запросто влил их в себя. По мере того, как он пьянел, он становился всё более словоохотливым. Речь его приобретала, как прежде уверенность и наглость. Вовочка смотрел на него и видел того самого Мытина, смелого и бескомпромиссного, которого было легче убить, чем поставить на колени.
«А стержень-то в тебе остался, Саня, - думал Вовочка, слушая его рассуждения о жизни. – Ты, даже если окончательно сопьёшься, будешь всё равно сильной, целостной натурой».
- Слышь, Зацепа, ты мне денег не займёшь? – Водка была уже почти допита. – Я тебе через недельку отдам. Надо заняться: долги пособирать. Ты не думай, у меня бабок валом, просто не могу некоторых пидаров выловить, то, что мне причитается забрать.
Вовочка вдруг слишком отчётливо увидел сцену в карьере.
Голова на некоторое время ухнула куда-то в пустоту, и он снова увидел себя жалким и слабым, жалким трусливым слабаком. Его колени и руки упираются в сухую жёлтую глину: поза сломленного существа, которого били и унижали. Как долго он потом лелеял мысль о самоубийстве. А Мытин был в том же карьере, избитый до полусмерти, но такой же сильный и несломленный, как всегда.
«Но сейчас всё по-другому. Всё, что было в той жизни, уже давно выброшено, как ненужный хлам. Сейчас я обрёл понимание. Ты даже не представляешь, Саня, как сейчас всё по-другому».
- Конечно, займу. – Вовочка, улыбаясь, кивнул головой. – Пошли ко мне, я дам тебе денег.
«Я заплачу то, что тебе причитается».

                Остывает луна.
                Ты стоишь у окна
                И глядишь на зелёную вербу.
                У рояля весна,
                Но мелодия сна
                На горячем песке где-то, где-то. Где ты…

На выходе он последний раз оглянулся на продавщицу. Она всё так же подпирала массивной грудью прилавок.
«Мне хотелось бы тебя унизить. Я думаю, ты бы перенесла это гораздо спокойнее, чем тот слабак, в чьей шкуре я когда-то жил».
Вовочка свернул за угол магазина, направляясь к стоящим во дворе мусорным бакам. На улице было ещё светло. Вечер лишь слегка коснулся дворика удлинёнными тенями.
- Ты чё, где-то здесь сейчас живёшь?
Вовочка кивнул:
- Да, где-то здесь.
Мытин рассмеялся. Его смех был, как всегда, открытым и громким.
- Где-то здесь. Хороший ответ. Зацепа, ты мне сейчас нравишься больше, чем в детстве. Ты стал прикольным чудаком.
- Я не Зацепа.
Они поравнялись с большими мусорными баками.
- Что-что? – Не понял Мытин.
- Зацепа был трусливым слабаком. Я – не Зацепа.
Мытин подошёл к нему вплотную, не понимая, что он хочет этим сказать.
Вовочка чётко, как на тренировке, ударил его в пах. Мытин резко согнулся и тут же получил снизу под дых, от чего у него перехватило дыхание и потемнело в глазах. Вовочка раскладывал его не торопясь, со знанием дела. Когда Мытин уже корчился на асфальте в горизонтальном положении, он нанёс ему прицельный удар по мошонке. Мытин изогнулся и натужно захрипел, пытаясь протолкнуть сквозь разбитый рот отчаянный крик боли. Вовочка на секунду поймал в фокус его взгляд. Глаза Мытина, казалось, кричали от безграничного, вселенского удивления. Вовочка быстро перепрыгнул через корчащееся тело. Каждое его движение было рассчитано до миллиметра. Присев, он схватил Мытина за кадык, с силой сжимая его и одновременно дёргая на себя. Глухо всхрапнув, Мытин потерял сознание. Его губы моментально стали серыми и безжизненными.
Вовочка изучающе рассматривал лежащее на асфальте лицо. Серые губы на сером полотне. Потом он склонил голову к его груди. Где-то очень далеко сердце еле слышно ткнулось в грудную клетку.
Вовочка встал, отряхивая с отутюженных брюк пыль.
- Ну, что ж, живи. С одного пидара ты, всё-таки, должок получил.
Прежде чем покинуть это место, он обвёл взглядом окрестные дома. Из окна со второго этажа, отдёрнув занавеску, на него испуганно смотрела девочка, лет десяти или двенадцати, или восьми, трудно определить возраст по выражению лица в окошке. Пару секунд они смотрели друг на друга. Снизу – мужчина в хорошем костюме, и сверху – два испуганных глаза девочки. Потом глаза исчезли в глубине квартиры, лишь слабо всколыхнулась потревоженная занавеска.
Вовочка улыбнулся и пошёл прочь.
«Это, всего лишь, возврат одного маленького должка старому школьному другу».

 

                15
                Оранжерея.
«Было какое-то странное настроение. Словно время остановилось; оно уже не было рекой, вытекающей из мрака и впадающей во мрак, - оно стало морем, в котором безмолвно отражалась жизнь».
Эрих Мария Ремарк
Три товарища.

Соня открыл глаза, разгоняя остатки липкой дремоты. Правая тазовая кость чувствительно ныла от давившего на неё жёсткого дерева лавки. Он лежал некоторое время неподвижно, стараясь вспомнить, что ему снилось в этот раз. Но, похоже, сегодня не удастся. Соня взглянул на маленькое грязное окошко, находящееся как раз напротив лавки, на которой он спал. В окошко просачивалась чернота ночи. Что-то несколько раз стукнуло снаружи. Соня напряг слух. Мягкий перестук дождя. Как будто кто-то разбрасывает за окном маленькие горошины, размером со спичечную головку, нужно только представить, как горошины мягко ударяются в стекло и отскакивают на пыльную землю. Соня долго лежал, наслаждаясь шёпотом дождя. В голове отзывались неясным тук-тук обрывочные мысли и кем-то сказанные фразы. А потом ему вдруг непреодолимо захотелось выйти в ночь.
Холодные августовские капли, казалось, смывали остатки тепла сторожки. Соня низко опускал голову, а затем резко встряхивал мокрыми волосами, вздёргивая голову вверх, подставляя лицо под чёрные струйки ночного дождя. Оранжерея плотно укуталась мраком, спрятавшись от холодных звёзд и бледной полулуны. Всё вокруг дрожало и переливалось, искривлённое в преломлении льющейся с неба воды. Соня больше всего на свете любил такие ночи в оранжерее, когда ты никак не можешь определить границу, где кончается реальность и начинается мир, как будто пришедший из снов. Сны иногда исчезали, уступая место чему-то настолько непонятному, что было трудно уловить, где по настоящему, а где во сне.
Соня вдруг почувствовал на себе чей-то неподвижный взгляд. Он медленно повернул голову, всматриваясь в окружающую темноту, прорезанную в двух местах направленными лучами прожекторов. В коридоре яркого света тысячи маленьких капелек казались танцующими в огне мотыльками, миллионы стремительно танцующих к земле мотыльков.
Он внимательно посмотрел в темноту. Вот они. Он засёк глаза. Соня не видел их, но знал, где они застыли.
- Что смотришь? – Свой собственный голос показался ему странным надтреснутым шёпотом, жившим отдельно от него.
Он, не торопясь, подошёл к вольеру, не обращая внимания на образовывающиеся лужицы чёрной воды у него под ногами, и взялся обеими руками за крупноячеистую сетку. Металлическая сеть остро пахла мокрым ржавым железом.
- Что смотришь? – повторил Соня.
Рекс неподвижно смотрел, не обращая внимания на дождь. Застывшее в камне изваяние крупного пса под струйками августовского дождя.
«Твою мать».
- Чего? – Соня вцепился руками в ячейки сетки. – Ты что-то сказал?
Рекс был всё так же неподвижен.
Соня отодвинул расхлябанный металлический засов и широко распахнул дверцу в вольер. Он подошёл к Рексу и присел рядом с ним на корточки. Их глаза оказались в одной плоскости, на одном уровне, прямо друг против друга. Соня видел, как по потемневшей от дождя собачьей шкуре скатываются круглые капельки юркой воды.
- Слышь, может я тронутый, а? – Соня сдул чёрную капельку воды, повисшую на носу. – Да что с тобой разговаривать.
Соня почувствовал, что начинает замерзать. Холодные капли стекали по спине. Крупной рябью по телу пробежала дрожь.
- Пошли в сторожку, - сказал он, вставая. Он отсоединил массивный «карабин» от ошейника Рекса и отбросил в сторону длинную цепь. Она упала безжизненным металлическим кольцом, как издохшая гадина.
«Ненавижу эту змею. Сука.- подумал Рекс,- Всю жизнь болтается на моей шее. Сука».
Соня согласно кивнул головой.
– Это я понимаю. У меня тоже своя цепь, только она невидимая, но тоже надоела, сука.
В сторожке Соня включил круглую электрическую печку с открытой спиралью, чтобы быстрее согреться. Дождь за окном обрушивался на землю с новой всё возрастающей силой. В воздухе стоял устойчивый запах земли и домашних растений, иногда от этого плотного запаха у Сони слегка кружилась голова.
Рекс лёг возле стола, устало положив грустную большую морду на мокрые лапы.
Соня вскипятил чайник и заварил крепкий чай. Всё это время было очень тихо, настолько, что темнота прилипала ватой к лицу.
- Я ведь с тобой не разговаривал, да? – не выдержал, наконец, Соня. – Слышь, ещё не хватало с псом базарить. – Соня нервно усмехнулся. – Что-то я дохрена, наверное, всё-таки ударов в голову пропустил. Ты чё, жара, а.
«Сам с собой базарь. Дешевле будет».
Соня сделал большой глоток горячего чая и, ошпарив горло, сильно закашлялся. На глазах выступили прозрачные слезинки.
- Пошёл ты? – Соня кашлянул ещё несколько раз, прочищая горло. – Он вытянул вперёд руки и внимательно посмотрел на свои пальцы.
Рекс положил морду на вытянутые лапы и изредка посматривал на Соню, чтобы тут же отвести взгляд в сторону.
- Вот ты даже посмотреть мне прямо в глаза не можешь.- Соня выдохнул и чуть приоткрыл рот.- Пошёл ты.
«Пошёл ты сам. Я бы тебе сейчас в глотку вцепился. Что мне твои глаза? Что мне там рассматривать?»
Соня закрыл глаза и прислушался к тишине. «Что за хрень? - сказал он сам себе. – Что за долбанная хрень?».
- Ладно, давай спать. – Соня резко почувствовал усталость. – Если бы ты на самом деле со мной разговаривал, а то так, фантом, мистика. Понт мне от разговора с самим собой?
Соня подошёл к лавке с наброшенными на неё фуфайками, и улёгся, чувствуя, как ему всё сильнее хочется спать.
– Мне надо выспаться, а я тут пытаюсь услышать собаку. И что? И что мне с того, что я от тебя услышу? Да нихрена.
Он закрыл глаза. Из внешнего мира доносился монотонный шум дождя, как шорох миллионов маленьких крылышек тысячи прозрачных мотыльков.
«Как тихо они шуршат».
Соня еле различил этот голос в своём засыпающем сознании.
«Такое редко кому удаётся услышать. Миллионы крылышек маленьких мотыльков».
- Не знаю, Рекс, - пробормотал Соня, засыпая. – Я бы не сказал, что редко кому, скорее наоборот…
Рекс, положив морду на лапы, часто мигая, рассматривал старый потрескавшийся пол.
«Ненастоящий человек. На цепь тебя, как пса. На цепь».



                16
                Лес.

Он стоял в грязи осевшего талого снега, плотно прижавшись к шершавой коре старого дерева. Было очень холодно. Холод пробирался сквозь застёгнутую куртку, дотрагиваясь до напряжённого тела и вызывая дрожь. Но это такая ерунда, по сравнению с великой целью, которую он преследует. Он готов выдержать всё, что угодно, он готов преодолеть любые препятствия, лишь бы только Господь не отвернулся от него, а чтобы этого не случилось надо совершенствоваться. Он должен стать ещё выше всех остальных людишек. Он должен дойти до уровня полубога.
Он поглубже надвинул спортивную шапочку на глаза. Всё остальное время, среди тварей с их жалкими эмоциями и пороками, он проводил, как во сне. Он ел, пил, двигался, решал какие-то дела, но его сущность дремала глубоко внутри его сознания. Истина, сидевшая глубоко в нём, ждала своего часа. Можно было обходиться без секса, без алкоголя и даже, некоторое время, без пищи, но то, что было глубоко внутри, никогда не давало забывать себя. Наступал момент, когда он слышал Бога, и Бог говорил ему: иди и делай то, что тебе надо делать для достижения своего предназначения. И тогда он в очередной раз становился миссионером. Он брал жертву, на которую указывал Господь и совершал над ней священный ритуал; ритуал через смерть, смерть и муки. Иногда жертве удавалось уйти от суда, и тогда ослеплённое от ярости сознание бешено металось в почерневшей черепной коробке, вызывая жжение огнём изнутри.
В этот день он почувствовал, что пришло время. Но сегодня день был особенный. Сегодня он должен был перейти в новую фазу своего пути. Сегодня он должен был убить бабу и стать полубогом. И тогда он будет вершить суд над неугодными не, как исполнитель воли божьей, а как возвеличившийся до состояния божественного сознания мессия, и тогда не будет ему равных на этой земле, земле насильников, истязателей и прочей нечисти. Тогда он сможет с высоты своего духа неотвратимо казнить их в самом раннем возрасте.
- Господь царствует; - почти беззвучно шептали его губы. – Он облечён величием, облечён Господь могуществом и препоясан: потому вселенная тверда, не подвигнется.
Где-то рядом несколько раз каркнула ворона. Он поёжился, согревая себя молитвой. Приближалось время, когда замолкают голоса и начинается действие. Скоро придёт электричка и по этой тропинке, через лесополосу обязательно пройдёт кто-нибудь из людей, и если господь решит, что уже пора, то покажет ему женщину, приняв в себя которую, он станет полубогом. «И да свершится воля Божия».
Он взглянул на часы. От нетерпения, что-то остро заныло глубоко в паху. Он почувствовал кровь, закипающую внизу и устремляющуюся оттуда по всему телу. «Скоро, уже скоро. – Он глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. – Уже скоро я ей подарю смерть, потому что только смерть способна очистить погрязшие во грехе человеческие души, только смерть способна даровать прощение».
Прошло ещё некоторое время, а затем он услышал первые шаги. Всё тело моментально напряглось до состояния перенатянутой струны.
«Как сладок миг готовности к священным действиям. И как жалки те несчастные люди, которые не испытывают миг напряжения перед убийством».
Он ждал, превратившись в слух затаившегося волка, слившись с корой дерева, возле которого стоял. Он ждал, как всегда чувствуя возбуждающую дрожь перед исполнением воли Господней.
На прямой отрезок тропинки, из-за чахлой, ещё по-весеннему голой поросли, вышел дородный мужчина неопределённого возраста. Он торопливо мерял расстояние большими шагами, внимательно смотря себе под ноги.
Тот кто, немного в стороне, стоял, прислонившись к дереву, скрипнул до боли стиснутыми зубами.
«Нет. Это не то. Это совсем не то, что нужно мне. Это совсем не то, что нужно моему Богу. Кровь стучит в моих висках церковным колоколом, но это совсем не то. Дай мне, Господи, терпения. У меня должно быть в десять раз больше терпения, чем у всех вместе взятых человекообразных существ. Правило веры и образ кротости яви учителю своему».
И он снова услышал шаги. Человек ещё не был в поле его зрения, но он уже знал, что наконец-то дождался. Он видел это так же ясно, как видел всё более разгорающееся пламя святости у себя над головой. Он чувствовал движение женских органов, которые были готовы к слиянию с его миром. Она шла навстречу своей судьбе, навстречу своему предназначению.
Шаг за шагом. Всё ближе и ближе. Сквозь редкие веточки кустарника, за которым он прятался, он уже мог различить её лицо. На первый взгляд ей было лет сорок. Ничего привлекательного, простая невзрачная женщина в одежде, подходящей для какого-нибудь местного райцентра. Но это совсем не имеет значения. Какая разница, какого возраста и какой наружности эта ****ская половина рода человеческого. Он ненавидел женщин. Он ненавидел их как тварей, которые бросили другую половину человечества во все тяжкие грехи, существующие в этом мире. Ему не нужна была её красота. Ему нужно было впитать в себя её естество, чтобы быть не просто святым человеком мужского пола, а стать полубогом, который объединяет в себе всё, который неподвластен делению на пол, возраст и социальное положение. Он видел её всю. И не просто снаружи, он видел её всю изнутри. Он видел, как входит в неё, вспарывая её грязное тело.
Она прошла ту черту, которую он мысленно провёл от своего дерева до узкой тропинки. Теперь он внимательно рассматривал её спину. Ещё шаг. Ещё один шаг. Ещё один, и хрустнувшая ветка под её ногой. Он вышел из-за дерева. Дрожь прошла. Тело было настроено на один целеустремлённый бросок. Он знал точно, сколько шагов он сделает, прежде чем подмять её под себя…
Сзади послышался частый топот ног бегущего человека. Он мгновенно присел и прижался пылающим лицом к холодной коре. По тропинке, догоняя женщину, бежал крупный молодой парень в короткой кожаной куртке. Женщина, оглянувшись, испуганно сошла с тропинки в сторону.
- Не пугайтесь. – Парень, запыхавшись, подбежал к ней и развёл руки в стороны, как бы в знак своей доброжелательности. – Вы не в Зуевку идёте? А то я здесь первый раз. Вы мне дорогу не покажете?
Женщина пожала плечами:
- Тут всего одна дорога, не заблудитесь. А вы к кому там?
- Дядю Мишу, плотника знаете?
Женщина кивнула, оглядывая парня с головы до ног и успокаиваясь.
- Пошли со мной, нам по пути. Я через три дома от него живу…
Голоса, постепенно отдаляясь, становились всё глуше и глуше. Он встал на колени и уткнулся головой в показавшиеся из-под снега прошлогодние листья. От него отделились два человека и встали по бокам. Один, с вымазанным в крови лицом, с правой стороны. Другой, в белой ниспадающей одежде, с левой. «Догони их! – заорал тот, что справа. – ДОГОНИ их!!! Убей того молодого сосунка и займись с ней тем, что повелел тебе Господь. Ты же можешь убить его. Ты его раздавишь, как мерзкую тварь, которая вмешалась и нарушила законы священной миссии. Убей его! Убей его, а потом пощупай, что находится внутри у этой бабы. Ты же ждал этого. Господь благословил тебя на это. УБЕЙ его!!!»
Тот, что слева, хранил глубокое молчание. Он молчал, и лицо его было бледно, глаза горели жёлтым лихорадочным огнём. Он молчал, и только губы его дрожали от подступающих рыданий.
«Убей его! – орал справа, в крови. – Убей его! УБЕЙ!!!»
- Заткнись! – закричал он. Он поднял голову и с силой опустил её, ударившись о землю. И снова удар в грязную сырую землю с остатками снега и прошлогодней листвы. И снова головой в грязный вонючий талый снег. – А-а-а! А-А-А-А!!! – Он кричал, позабыв о страхе быть кем-то услышанным. – Заткнись! Я не убийца! Господь повелел мне стать полубогом, объединив мужское и женское начало! Я не должен убивать тех, кто не намечен в жертву! Я не должен убивать просто так! Просто так убивают грязные слабые ублюдки, которые издеваются над такими же слабыми ублюдками! Я не буду убивать просто так!!!
Белый человек слева положил ему на затылок свою лёгкую прохладную руку. От этого его прикосновения пламя отхлынуло от мозгов. Стал слышен мягкий шорох ветра в ещё голых после зимней спячки кустах. Белый человек, поддерживал его, кивая головой.
«Просто надо ещё немножко подождать. Так Господь испытывает, насколько прочен мой дух и велико терпение. Ещё немножечко терпения. Уже близко время, когда я встану над всеми людишками с их жалкими страстями. Терпения… Ещё чуть-чуть…»
Около старого оттаивающего дерева, уткнувшись лицом в остатки грязного снега, стоял человек на коленях.


                17
                Конец дневника.

28 января
Мы были вместе. Вдвоём. Я засыпаю, сидя за письменным столом, но во мне бурлят чувства, и я не хочу откладывать их выплеск до завтра. Я хочу записать всё, что я думаю, прямо сейчас. Надо только слегка поднапрячься и собрать все мысли, разбросанные по углам моей комнаты.
Я чувствую, как сердце наполняется любовью. И теперь я не боюсь красивых фраз, потому что они настоящие. Я не могу сейчас выражаться просто и ясно, потому что мысли мои прислушиваются к сердцу, а сердце скачет в грудной клетке, как заяц в поле (вообще-то я никогда не видела зайца в поле, но мне кажется, что сердце моё именно так и скачет). Я его люблю. Мне наплевать, что мы слишком разные, и что мы смотримся, как породистый граф и девушка из местной деревеньки. Мне всё равно. Если ему на это наплевать, то почему я должна об этом задумываться? Я его просто люблю, и всё.
Мы сегодня пили чай с пирогом все вместе: я, Саша и мама. Я пыталась к нашей компании приобщить и Кузю, но он забился в маминой спальне под кровать и наотрез отказался оттуда вылезать.
Кстати, насчёт Кузи. Что-то странное происходит с нашим котом. (Прям, как фраза из мультика про Савушкина: «Что-то странное происходит у нас в пригороде…») Я человек реальный и никогда не верила во всякую чертовщину. Но я вижу, что сейчас действительно происходит, что-то странное. Наш кот, Кузя, рос в атмосфере всеобщего балования и любви, поэтому он никогда никого не боялся, я имею в виду наших гостей. Он, конечно, мог вредничать, как и всякое существо кошачьей породы, мог вести себя нахально и независимо, но он никогда не боялся людей. Каково же было наше с мамой удивление, когда он с первого же раза невзлюбил Сашу. В первый раз, когда Саша зашёл ко мне в гости, Кузя всё время настороженно тёрся возле двери в мою комнату, а потом, в последующие дни, он, с приходом Саши, старался спрятаться как можно дальше. Я говорила Саше об этом странном поведении кота, но он только молча улыбался. Саша ни разу не сказал ни одного плохого слова в адрес Кузи, но мне почему-то кажется, что он его тоже не любит. Я вспоминаю фильм, который я смотрела года полтора назад. Он назывался «Лунатики» по Стивену Кингу. Там рассказывалось о матери с сыном. Они были, что-то вроде энергетических вампиров. Они высасывали жизненную силу из юных девственниц и были практически неуязвимы. Их могли уничтожить только кошки. Кошки сидели вокруг их дома целыми толпами и ждали своего времени, когда они смогут на них наброситься. Лунатики и кошки ненавидели друг друга лютой ненавистью. Я, как-то обозвала Сашу своим милым лунатиком. По-моему, он не понял, что я хотела этим сказать.
А после чаепития мы с ним закрылись в моей комнате и весь вечер целовались и обнимались.
Я как-то необычно себя с ним чувствую. С одной стороны, я вижу, что он совершенно искренен со мной, ему от меня совершенно ничего не нужно, ему нужна я сама. А, с другой стороны, я иногда замечаю, что он где-то далеко-далеко. Мы сегодня сидели, крепко прижавшись, друг к другу, он гладил меня, всё было так чудесно, а потом я посмотрела ему в глаза и не увидела ничего. Его просто не было рядом со мной. Я даже не могу это толком объяснить, как будто тебя обнимает пустая оболочка из плоти и крови, а всё, что должно находиться внутри блуждает где-то в другом мире. Я надеюсь, хоть как-то сумела выразить свои ощущения.
А вообще, всё это чушь собачья. Главное, что до него всё было скучно и однообразно, а теперь мою жизнь заполнила любовь. Моя жизнь как будто вошла в новую фазу, в сказочную фазу.
Глаза уже начинают слипаться. Я желаю всем любви!

17 февраля
Вчера он водил меня в свою оранжерею. Да, действительно загадочное место. У меня и сейчас, стоит только закрыть глаза, как перед ними встаёт эта фантастическая картина. За забором, в человеческий рост, тёмный, вечерний заброшенный парк. Деревья, как угрюмые застывшие великаны. А внутри все эти постройки и два ярких прожектора, прорезающие темноту, всё наводит на мысли о декорациях к какому-нибудь ужастику. Но Саша, по-моему, чувствует себя там, как рыба в воде. Он настолько органично сливается с этим странным фоном, что ты его начинаешь ощущать тоже, как неотъемлемую часть оранжерейных декораций. И вообще, он иногда до такой степени загадочен, что я порой его просто боюсь, хотя, вместе с тем, более спокойного и меланхоличного человека я ещё не встречала. За всё это время, что я его знаю, он ни разу, ни малейшим намёком не показал ни одной своей негативной эмоции. Может быть, это меня и пугает. Как бы мне не уподобиться Кузе, который прячется от него под кроватью. Саша для меня является полнейшей загадкой. Я всегда считала, что умею разбираться в людях, надо лишь повнимательнее присмотреться. Но сейчас я себя чувствую круглой дурочкой. Я уже два месяца знаю человека и не могу понять, что же действительно кроется за его всегда таким невозмутимым, немного сонным лицом. Я знаю наверняка только одно: кем бы он ни оказался, и как бы в дальнейшем ни сложились наши отношения, я его люблю и буду любить всегда. Может быть, это и слишком сильно сказано, но я себя чувствую именно настолько, чтобы так сказать.
Он меня познакомил с Рексом – крупный экземпляр овчарки, какой-то непривычной седой масти. Он сказал, что они иногда с Рексом разговаривают. Я попыталась поддержать эту шутку, но потом вдруг поняла, что он совсем не шутит. Я спросила: и о чём же они ведут беседы по ночам? А он ответил, что это касается только их лично, что их беседы лежат совершенно в другой плоскости. Я почувствовала себя слегка в дурацком положении, сидела и думала, что мне делать: улыбаться или сохранять серьёзное выражение лица. У меня иногда закрадывается беспокойная мысль, (я надеюсь, он никогда не прочтёт мой дневник) может быть у него, что-то вроде лёгкой формы шизофрении или, попросту говоря, сдвиг по фазе. Слишком уж странно он иногда выглядит.
А потом мы часов до одиннадцати сидели, обнявшись, и любовались пейзажем за окном. У него там, хоть и немного жутковато, но зато в сторожке тепло и уютно. Там такая мощная система батарей, что, если не открывать двери, становится даже жарко.
Мы в основном почти всё время молчали. С ним вообще легко молчать. Он из той породы людей, с которыми не нужно подыскивать слова, чтобы заполнить чем-то неловкую паузу. С ним просто молчишь и всё, и полная тишина становится вполне нормальной вещью.
Ночью он спустил с цепи Рекса и пошёл провожать меня домой. Я спросила его, не боится ли он бросать оранжерею пустой, вдруг кто-нибудь залезет. А он ответил, что ночью сюда никто кроме ханыг не полезет, а с ханыгами Рекс справится и сам.
Я шла, крепко держась за его руку, нас окружали сказочные деревья-великаны, сама ночь вокруг, в этом заброшенном парке, переполнялась таинственностью. Я шла и думала о том, что это всё очень напоминает романтику наших подростковых фантазий, напоминает так сильно, что просто не может быть реальностью. Я перечитываю свой дневник и замечаю слишком много грусти между строк.
Зачастую мы думаем, что любовь способна решить все наши проблемы, но она нам не может дать даже душевного равновесия.

26 июля
Вот так приходит жара. Я набираю полную ванну почти холодной воды, ложусь в неё и на некоторое время напрочь забываю о том невыносимом зное, который стоит в воздухе нашей квартиры. А потом я вылезаю из ванны и через пять минут опять покрываюсь противным липким потом. Благо, что сегодня выходной день. На работе всё ещё в десять раз хуже. Там нет возможности нырнуть в холодную ванну, там приходится терпеть это липкое пекло до самого конца рабочего дня. В эти дни мне даже общение с детьми не доставляет никакой радости.
О чём это я? Разве я, после такого долгого перерыва, взяла в руки ручку и села за свой дневник из-за жары? Конечно, нет. Какие мелочи.
Никак не могу сосредоточиться. Всё-таки не быть мне писательницей. Для меня всегда было очень сложно по порядку выразить свои мысли на бумаге, не говоря уже о чувствах.
Когда это было? По-моему, где-то недельку назад? Да, точно, уже прошло больше недели, он приходил в прошлую пятницу.
Саша, Саша, зачем ты появился в моей жизни? Вначале я просто не верила в то, что у нас с ним что-то может быть серьёзно, слишком уж он был обаятелен. Я так долго в своей жизни готовила себя к тому, что мне нужно, что-то попроще. И когда появился он, я была сбита с толку.
Вначале я не верила, потом влюбилась, потом поверила, а потом появились странности. Вернее, я с самого начала видела, что он не такой, как все, но я не знала, что это настолько глубоко.
Я теперь кое-что начинаю понимать. Судьба любит проделывать различные шутки. Моя судьба со мной тоже сыграла шутку. Она почему-то решила ввести в мою жизнь человека, который не может быть ни чьим. Он как призрак, если он входит с кем-то в контакт, то тот, с кем он находится в соприкосновении, вдруг понимает, что это, как стихия, а стихию невозможно подчинить своим меркам, её невозможно даже определить.
Господи, я, наверное, так туманно и сумбурно выражаюсь, но ничего не могу поделать, сейчас я не просто пишу дневник, как хронику своей жизни, а пытаюсь втиснуть в слова совершенную необъяснимость чужой натуры.
Я помню наше знакомство в новогоднюю ночь. Он тогда изо всех сил старался замаскироваться под нормального общительного человека, и ему это почти удалось. Но он не мог долго играть в эту игру. С каждым последующим разом он всё больше становился самим собой. Я не могу понять, что с ним происходит. Такое чувство, как будто он вообще не находится в этом мире, как будто его разорвали пополам и где-то, неизвестно где, бродит ещё одна его часть. Как-то слишком поэтично звучит. Да, так я тоже умею.
А иногда я просто вижу в нём больного человека. Я даже пыталась определить по специальной литературе, какие признаки шизофрении у него налицо. А иногда я пытаюсь найти у него черты, характерные для маньяков. И вместе с тем я теперь его уже не просто люблю, я люблю его с каким-то болезненным мазохистским чувством, как будто вот эти душевно-психологические вопросы делают мою любовь ещё сильнее. Это очень трудно объяснить. А то, чем я занимаюсь сейчас – пытаюсь показать свои чувства и его лицо при помощи чёрных значков на белом фоне – это вообще глупое и безрезультатное занятие. Да, в общем-то, мне на это наплевать. Сейчас я уже стала задавать себе вопросы: зачем я это пишу? Я никому не собираюсь показывать свой дневник, и что мне это даёт? Мне это приносит облегчение? Да нет, я не чувствую никакого облегчения. Всё это полнейшая ерунда. Очередная игрушка взрослого ребёнка.
В прошлую пятницу, наконец, произошло то, что давно уже должно было произойти. Я старалась не придавать этому особого значения, но всё равно, где-то глубоко внутри, я постоянно задавала себе этот вопрос: почему? Почему мы ещё ни разу не занимались сексом? Я очень сдержанный человек: честно говоря, я себя не представляю в роли чувственной гиперсексуальной партнёрши, но ведь должно же это быть, в конце-то концов. Он никогда не делал этого последнего шага. Всё время, когда я уже была полностью готова, он мягко уходил в сторону. Это какое-то сумасшествие: мы как подростки обнимались и целовались часами… и всё. И дальше нет никакого продолжения. И самое странное то, что я чувствую (по-моему, каждая женщина в состоянии это понять), что его не отталкивают мои объёмные телеса, я ему не противна, ему нравится меня трогать, но потом – всё. Он не хочет доводить дело до постели.
Я очень долго думала. Можно сказать, что я думала полгода. Я всё прикидывала и так и этак, что же происходит. У меня далеко не пуританские взгляды. Я не сторонница свободного секса, но я считаю, что без этого никакие чувства просто не имеют жизни, они выглядят, как кастрированная любовь.
И я решилась взять инициативу в свои руки.
И это произошло. Просто и без напряжения. Вернее, что я говорю? Ничего не было просто. Просто было только в том отношении, что он на редкость легко отдал себя в мои руки. Я ломала себе голову, как это будет выглядеть, я не привыкла быть активной в постели. Я всё думала, а вдруг он вообще отвернётся от меня, вдруг его оттолкнёт моя настойчивость, но потом я просто разозлилась. Я решила – наплевать. Если он этого не хочет, пусть уходит, а я хочу большего, чем молчание по вечерам.
Я не могу описать, как всё это происходило, это выше моих сил и возможностей. Я в какой-то момент почувствовала себя шлюхой (прочла бы это моя мама). Можно сказать, что я его раздела и затащила на себя, а потом всё стало ещё хуже.
Вернее, не то, чтобы хуже. Я отнеслась к этому спокойно, я даже, как это ни странно, стала его любить ещё сильнее. Я испугалась за него, я поняла, что я своими руками добиваю его окончательно.
Он импотент (ненавижу это дурацкое слово, от него за версту несёт бездушием). Когда я поняла это, вначале я совершенно растерялась, я ощутила, как по кусочкам разваливается мозаика нашей любви, а потом во мне проснулись силы, о которых я даже и не подозревала. Я стала выделывать с ним такие вещи, вспоминая о которых сейчас, я не могу поверить, что это была я. Я как будто снялась в порнографическом фильме-пособии: о том, как возбудить мужчину. И я своего добилась. Мы всё-таки занимались сексом. Конечно, ему было очень трудно. У моего Саши явное половое бессилие. Но ему всё-таки удалось кончить (кошмар, что я пишу, как брошюра на эротическую тему), и в этом немаловажную роль сыграла я.
Мы лежали на моей кровати, потные и уставшие, я гладила его, я очень боялась посмотреть ему в глаза. Я думала, что он будет болезненно осознавать свою слабость. Я прокручивала в голове фразы, которыми я буду его успокаивать, ведь всё это не так уж и важно, гораздо важнее сила человеческой души, по крайней мере, я так считаю.
Какая я глупая. Я забыла о его глазах. Когда я посмотрела ему в глаза, я прозрела. Все мои мысли о том, что важно и чего не важно – это всего лишь мои мысли, а ему всё это до лампочки. Он, как всегда, был где-то слишком далеко отсюда. А я-то, дурочка, собралась стать его вселенской утешительницей. Какая я, сто раз, тысячу раз, глупая. Его глаза даже не заметили нашей постельной возни.
Я первый раз увидела его тело без одежды. Оно очень странное (впрочем, как и весь он сам). Его тело прямо усыпано шрамами необычной формы. Его тело, как будто чем-то дырявили или кусали. Я не выключала ночничок над своей кроватью, и в его свете я чётко видела его потыканную шкуру. У него на лице тоже есть несколько отметин, которые я заметила давно, но на лице они почти невидимы, только если внимательно присматриваться.
У меня наступило состояние крайней апатии. Я ему не задала ни одного вопроса, хотя сейчас я сижу наедине с собой и мучительно обо всём этом думаю.
Что же ты за человек, Саша? Что ты скрываешь в своей прошлой жизни?
Мне надоело вести дневник. Мне вообще надоело вести дневник. То, что я пишу, не приносит мне облегчения, это всё является лишь слабой тенью того, что я чувствую.


                18
                Иисус.
«В определённом смысле мы есть ни что иное, как сложный сгусток ментальных, нервных и физических привычек, удерживаемых вместе несколькими управляющими идеями, желаниями и ассоциациями – амальгама из многих маленьких самоповторяющихся сил и нескольких основных вибраций».
Сатпрем
Шри Ауробиндо, или путешествие сознания.

Хорёк нажал зелёную кнопку звонка. Во дворе хрипло залаяла овчарка. Хорёк снова нажал на кнопку и не отпускал её некоторое время.
- А если его дома нет?
Вий раздражённо пожал плечами:
- Ты звони, звони.
Соня внимательно вслушивался в отрывистый лай собаки. «Првочь, пррвоччь!!!» Ему хотелось сцепиться с ней в честном бою. Зубы в зубы – клыки в клыки. «Тебе уже мало драк с людьми, решил переключиться на собак?»
Хорёк всё звонил. Вий пнул калитку ногой.
- Где ты там, твою мать! – Его пьяные, покрасневшие от недосыпания глаза, отсвечивали диковатым огнём.
Вовочка, чуть отодвинув плотную занавеску на кухне, некоторое время рассматривал их, не двигаясь с места. «Ну и чего вы припёрлись в такую рань? Да ещё порядком вмазанные. Что, опять будем крутить мутить, кто с чего больше поимеет?» Вовочка отошёл от окна и, выйдя из кухни, прошёл большую прихожую и направился к двери. Альфа на цепи в бешенстве захлёбывалась лаем. «Молодец, девочка, так их. Так их, чужаков. Незваные гости хуже татарина».
Он вышел из дома.
- Альфа, место! Иди в будку!
Собака, ворча, залезла в будку. Вовочка захлопнул деревянную дверцу и закрыл её на крючок, потом пошёл открывать калитку.
- Здорово, Мумрик. – Вий сразу, по хозяйски вошёл во двор, распространяя вокруг себя крутой перегарный дух. Следом за ним вошли Хорёк и Соня. – Ты чё, всё спишь, что ли? Полчаса дозвониться и достучаться не можем.
- Время-то ещё раннее. Все нормальные люди ещё спят.
- То ж нормальные. Где ты среди нас нормальных видишь? Вон у Сони глаза блуждают, разве он похож на нормального?
Вовочка улыбнулся.
«Не знаю, как Соня, а ты точно ненормальный».
- Ладно, пошли в дом. Посидим, чаю выпьем.
Хорёк извлёк из кармана литровую бутылку «Распутина».
- И не только чаю.
Они расположились в большой гостиной комнате. Вовочка не стал широко раскрывать шторы, из-за чего там сохранялся частичный полумрак.
Вий налил водку Хорьку и Вовочке.
- А вы с Соней что, пить бросили? – спросил Вовочка.
- Мы уже всю ночь пьём. Мне уже хватит, а то я начинаю в бешенство впадать. Знаешь, Мумрик, я иногда чувствую потребность чего-то покрушить, и чем больше я выпиваю, тем меньше я могу себя контролировать. – Вий потёр покрасневшие костяшки пальцев на правой руке. – А вы пейте, пацаны. Повод есть. Вчера похороны были, - сказал он, обращаясь к Вовочке. – Вчера мы хоронили своего кента, который был настоящим пацаном. Такая вот хренота, Мумрик. Такая вот хренота происходит в нашей жизни.
- А что такое? Кто-то умер? – Вовочка вопросительно посмотрел на них. – Я его знаю?
- Сынка зарезали, - буднично произнёс Хорёк. – Вчера похороны были. – Он поднял рюмку. – Царство небесное.
- Да ты что? – Вовочка удивлённо замер, переваривая услышанное.
- Закололи пацана. – Вий достал сигарету и стал её по привычке разминать. – Такая судьба, Вова. Сегодня жив-здоров, а завтра тебя в твоём же подъезде рубанут трубой по башке и зарежут, как свинью. Вон Соня говорит, что мы все так кончим. Он этой ночью мне много интересных вещей рассказывал. Да я, в общем-то, и не удивлён, я всегда знал, что Панасоник уматовый крендель. Да ты пей, пей. – Он подмигнул Вовочке. – Помяни братуху нашего. Ты же его тоже неплохо знал.
- Конечно. – Вовочка кивнул. – Пусть земля ему будет пухом. А кто его зарезал? Кто убил известно?
- Всё будет нормально. – Вий улыбался, но от этой улыбки не было весело. – Заплатим по всем счетам. Ничего не остаётся тайным, а тем более в наших делах. За всё заплатим.
Соня отошёл от журнального столика и полуприлёг на маленьком раскладывающемся диванчике. От выпитой накануне водки и от бессонной ночи у него сильно болела голова. Голоса сливались в единый монотонный бубнящий звук. Он подумал об Альфе, сидящей на цепи: у каждого пса своя участь, которую ему уготовили люди. Люди решают – псы только служат своим хозяевам.
- …Да я понимаю, что мы с тобой договорились. – Вий продолжал гнуть свою линию. – Ты осторожный тип, я это ценю, но сейчас я не могу ждать, пока всё вокруг успокоится. Меня душат, понимаешь, Вовик, душат со всех сторон. Кое-кто хочет сделать из меня фуфлыжника. Ты что думаешь, я буду просто сидеть и наблюдать, как режут моих пацанов…
Соня напрасно старался задремать. Усталость давила на темечко стопудовой гирей, но спасительному сну никак не удавалось забраться в его голову. Вокруг ночными мотыльками порхали обрывки полустёртых образов и мыслей. Соня вспомнил прожектор в оранжерее. Он иногда очень долго вглядывался в его ослепляющий свет, но видел нечто совершенно другое. Он не просто был ослеплён, он видел какие-то чёрно-белые картины чужого двора, большой поляны возле серого невысокого здания, непрерывно бегущей дороги, стремящейся вниз к водоёму.
- …Перестань, не надо мне рассказывать, чего у тебя нету, и чего ты не можешь достать. Я же знаю, что ты прекрасный химик. Ты можешь делать наркоту из любого дерьма. Дай мне список элементов, которые тебе нужны. У меня есть знакомые фармацевты, у меня есть люди, которые достанут тебе всё, что угодно.
- Да не в этом дело. – Вовочка медленно потирал подбородок. – Я сам могу достать всё, что мне для этого нужно. Дело в обстановке вокруг. Я сейчас не чувствую спокойствия. Я знаю, что под меня уже начали копать мусора. Зачем мне это надо? Надо затаиться, Виталик, хотя бы на время. Надо подождать.
- Кончай ты это фуфло. – Вий со злостью стукнул рюмкой о столик. – Чего тебе бояться? Я все хлопоты беру на себя. Я буду сдавать порошок от своего имени. Твоё дело только делать его – и всё. Дай мне белый порошок и больше ни о чём не думай. Ты получишь свои деньги и всё, и нет никаких проблем…
Соня открыл глаза. «Насколько было бы людям проще жить, если бы они поняли, что играют в пустые детские игры, наполняясь чувством собственной значимости. Они готовы умереть ради своих принципов, а когда приходит время умирать, приходит понимание, что их принципы – это всего лишь искусственно раздутые и деформированные глупые прихоти. Обыкновенные людские прихоти». Он встал с дивана, разминая затёкшую шею. Внезапно слегка заныла спина. «Я на самом деле уже чувствую себя стариком. Это не состояние депрессии – это ощущение физической старости».
- …Кое-кто объявил мне войну. Они думают, что я уже умер, что я рассосался в пространстве, что я стал никем. Сосали, суки! – Вий снова стал пить. Его глаза постепенно вылезали из орбит, покрываясь тонкой паутинкой капилляров. – Мне нужны деньги, чтобы я мог опять взять в руки оружие и тогда всё встанет на свои места, тогда просто не останется тех, кто пытается поставить себя выше меня…
Одну стену в гостиной полностью занимали стеллажи с книгами. Там было очень много специальной литературы по химии и высшей математике. Очень много места в центральных рядах занимали книги о религии и индийской философии. Соня медленно провёл пальцем по толстым переплётам суперкниг. «Новый завет и псалтырь», «Мифы народов мира», А.Давид-Ноэль «Мистики и маги Тибета», «Оккультизм», «Библия», Даниил Андреев «Роза мира», «Самый великий человек», «История китайской философии», Рудольф Штайнер «Христианство как мистический факт», Плутарх, Генрих Сенкевич «Куда идёшь?» Соня перевёл взгляд чуть ниже. На глаза попалась, брошенная сверху на стопку журналов «Зарубежная литература», газета «Альтернатива». Газета была перегнута на третьей странице. Соня наклонился и взял её в руки. «Владимир Зацепин», - прочитал он написанное мелким шрифтом в конце солидной по объёму статьи. «Путь в никуда, или, что мешает нашим социал-демократам претворять свои идеи в жизнь». Соня выхватил несколько строчек из середины статьи. «И тогда такие слова, как свобода, равенство, справедливость теряют свой истинный смысл. Становится просто несерьёзной дальнейшая предвыборная кампания, когда так явственно проступают несоответствия между словом и делом». «Зацепин. – Соня снова задержал взгляд на этой фамилии. – Владимир Зацепин».
- Это ты статью написал? – обратился он к Вовочке.
- А? – Вий непонимающе обернулся в сторону Сони.
- Да это так, баловство, - сказал Вовочка. – У меня есть знакомые среди социал-демократов, и они периодически пытаются втянуть меня в свои игры.
- Какие социал-демократы? – Вий раздражённо переводил взгляд с одного лица на другое. – Вы чё, гоните, пацаны? Соня, ты чё меня сбиваешь? Я знаю, что тебе насрать на все наши проблемы, но ты меня лучше не трогай сейчас, живи в своём грёбаном потустороннем мире. Так ты говоришь, у тебя кое-что есть? – снова повернулся он к Вовочке.
- Есть. – Вовочка кивнул. – Я дам тебе всё, что у меня есть. Товара не много, но что-то лучше, чем ничего…
Соня взял с полки средних размеров зачитанную книжку в мягкой обложке. «Шри Ауробиндо, или путешествие сознания». «Я становлюсь тем, что я прозреваю в себе. Я могу сделать всё, что внушает мне мысль; могу стать всем, что мысль открывает во мне. Это должно стать непоколебимой верой человека в себя, ибо Бог пребывает в нём».
Соня с интересом посмотрел на Вовочку. «Ты, наверное, совсем непростой парень, Владимир Зацепин. Как ты это всё связываешь воедино: науку, религию, политику, философию и Вия, который сейчас сидит перед тобой и договаривается с тобой о наркотиках?» Соня внимательно вглядывался в его лицо, в его немножко утиные черты лица.
- Чёй-то ты себе в ухо серёжку подцепил? – У Хорька уже начинал заплетаться язык. Он обладал талантом быстро пьянеть. – Ты чё, Мумрик, панком решил стать?
Вовочка спокойно смотрел Хорьку в глаза. Что-то проскочило в его взгляде такое, что заставило Хорька заткнуться.
Вий налил водку в четыре рюмки. Его лицо сильно осунулось от постоянных пьянок. Ему становилось всё сложнее выглядеть сильным в чужих глазах.
- Ладно, значит на сегодня всё решили. Панасоник, давай с нами по последней, и надо слегка отдохнуть перед великими делами. – Вий лично протянул Соне рюмку. – Мы с тобой сегодня неплохо поговорили ночью, да, брат без имени?
Соня присел за журнальный столик. Рюмка слегка подрагивала в руке.
- Вий, а может, к Белке заскочим, вздрючим её на двоих? – Хорёк пьяно щерился блаженной улыбкой идиота. – Я её недавно видел. Обижается Белочка, что мы ей мало внимания уделяем.
Соня прищурился, разглядывая в Вовочкином ухе маленький золотой крестик. Крестик представлял собой отличную ювелирную работу, на нём был очень точно, до деталей, выполнен миниатюрный Иисус.
Вий устало отмахнулся от Хорька рукой:
- У меня сейчас на ****ей не стоит. Есть вещи поважнее, чем какая-то задроченная Белка.
- Ты что так на него смотришь? – неожиданно спросил Вовочка Соню. – Тебе, безбожнику, незачем рассматривать Иисуса.
Соня отвёл взгляд от серёжки и посмотрел в его глаза.
- Откуда ты знаешь, что я безбожник?
На некоторое время они как бы столкнулись друг с другом над журнальным столиком. Две пары холодных глаз, пытающихся понять, что стоит за ними, пытающиеся проникнуть друг другу в душу.
Вий встал и, чуть пошатываясь, направился к выходу из гостиной.
- Короче, Мумрик, сейчас я иду спать, чтобы не умереть раньше времени, а в пять часов жди моего звонка. Я начинаю действовать. – По ходу он поднял, лежащую на кресле книгу в красном переплёте. – «Искусство убивать без оружия», - прочёл он вслух. – Ни хрена себе. Ты чё, тоже боец?
Вовочка скромно улыбнулся:
- В наше время надо уметь защитить себя.
У Сони стало быстро ухудшаться зрение. «Да, в последнее время это происходит всё чаще и чаще». Они стали уходить. В дверях он ещё раз посмотрел на Вовочку. Он уже не мог видеть ни глаз, ни тем более маленького золотого Иисуса, болтающегося в ухе. «Что-то ведь нас с тобой связывает, парень, как ты считаешь?»
Вовочка, проводив гостей, выпустил из будки Альфу и некоторое время стоял просто так, разглядывая её. На лице была мягко наклеена улыбка.
               


                19
                Вечер.
«Однажды вечером я посадил красоту к себе на колени. – И нашёл её горькой».
Рембо

Густо покрытая ковром из осенних листьев узенькая тропинка причудливо петляла среди молчаливых деревьев. Марина обошла высокий забор, огораживающий заброшенную сцену летней эстрады, и вышла на прямую дорожку, ведущую к самой калитке в оранжерею. Звук шагов тихо нашёптывал грустную песню шуршащих листьев. Марина, по мере приближения к красной калитке, всё сильнее замедляла своё продвижение. Она очень медленно подошла к калитке и некоторое время стояла, словно раздумывая о чём-то. Вечерние сумерки уже плотно укутали окружающий парк, всё начинало подрёмывать под тёплым одеялом из опавших листьев. Марина пыталась вслушаться в звуки, доносящиеся из-за ограды.
Первым её заметил Жук, невысокая дворняга чёрной масти, он кинулся к калитке, громко лая на непрошеного гостя. Марина вздрогнула и несколько раз постучала по железу.
- Саша, - позвала она. Её голос ей самой показался чуждым посреди этого осеннего парка рядом с таинственной оранжереей.
Через несколько секунд Соня вышел из сторожки и, не торопясь, направился к ней. Марина наблюдала, как медленно и, в то же время, с ощущением какой-то внутренней собранности он двигается. Было похоже на то, что под человеческой маской скрывается опасный зверь.
Соня отогнал Жука и открыл калитку.
- Я не думал, что ты сама сюда придёшь.
- Я тоже не думала, но пришла. – Марина стояла на месте, не решаясь вступить на территорию оранжереи.
- Заходи. Чего ты? – Соня взял её за руку.
От его прикосновения она, как всегда, почувствовала бегущие по коже мурашки, они выходили из центра позвоночника и волнами расходились по всему телу.
«Почему я всегда так глубоко реагирую на него? – подумала она. – Он имеет власть над людьми, или это только надо мной он имеет власть?»
Они вошли в сторожку, под свет электрической лампочки и тепло отопительных батарей. Марина удивилась жаре, которая была там.
- Тут у вас уже включили отопление? Ведь ещё рано. Я ещё ни у кого не видела, чтобы грели батареи.
- Здесь свой котёл. Оранжерея не зависит от того, когда включат отопление в городе. Ты чай будешь?
Марина кивнула. Соня вышел с чайником на улицу, чтобы набрать воды. Под полом слышался неясный скребущийся звук. «Крысы, наверное, - подумала Марина. – Тут, наверное, много крыс. Интересно, они питаются цветами?»
Соня вошёл вместе с кусочком холодного осеннего воздуха. Он поставил чайник на электрическую плитку и сел в углу на маленькую самодельную скамейку, рядом с толстой трубой отопления.
«Он старается держаться на расстоянии. – Марина присела за стол. – Не бойся, любимый, я не буду на тебя набрасываться».
- У тебя тут какая-то возня под полом.
- Крысы. – Соня достал из кармана сигарету и закурил. – Я иногда не сплю по ночам и вижу, как они выползают из щелей в полу на свет. – Дым голубыми струйками сплетался в дрожащие косички. – Они здесь полностью чёрные. Попадаются крупные экземпляры.
Марина задумчиво разглядывала шероховатые, плохо обработанные доски, из которых был сколочен стол.
- Ты давненько уже ко мне не приходил.
Соня выпустил изо рта несколько маленьких струящихся колечек, дымовые колечки расширялись и навсегда растворялись в окружающем воздухе.
- Ты снова начал курить?
- Я никогда не бросал и не начинал тоже. Я курю, когда мне надо курить и не курю, когда не надо.
- Как всё просто. – Марина слегка щёлкнула пальцами. – Надо – курю, не надо – не курю. Надо – люблю, не надо – не люблю. А почему ты решил познакомиться со мной? Так было надо?
Соня пожал плечами. На кончике сигареты держалась палочка из пепла.
Марина положила руки на стол и облокотилась на них подбородком.
- Я тебе хочу кое-что рассказать. Только не подумай, что я пришла к тебе для того, чтобы устроить сцену ревности или пытаться удержать тебя возле себя любыми путями. Нет, я просто хочу понять. Ты ворвался в мою жизнь, потом окутал всё какой-то нездоровой таинственностью, а потом стал потихоньку исчезать. – Марина закрыла глаза, так ей было легче стать искренней. – Я бы, наверное, никогда не решилась разговаривать с тобой об этом, но я совершенно случайно узнала кое-что о тебе, и теперь это не даёт мне покоя. Тебе интересно, о чём я пытаюсь с тобой поговорить?
- По-моему интересно тебе самой.
На печке закипела вода в чайнике. Соня встал и стал заваривать чай прямо в белых эмалированных кружках.
- Да, ты прав, прежде всего, это интересно мне самой. Я ещё раз повторяю, что я не пытаюсь тебя удержать, я давно уже поняла, что ты, как пришёл в мою жизнь – так из неё и уйдёшь. Нельзя удержать призрак без имени. Как тебя звать?
«Как домовёнок, шасть в свой уголок и ожидает, пока кто-нибудь споткнётся».
- Сейчас я уже не уверена, что знаю, как тебя звать. Ты помнишь, как мы с тобой прогуливались по проспекту Луначарского? Это было примерно месяц назад, ты тогда зашёл ко мне на работу. Не знаю, что тебя к этому побудило, ты сейчас всё реже появляешься мне на глаза. Мы шли с тобой мимо торговых ларьков и повстречали мою одноклассницу. Ты помнишь это? Я не разговаривала с ней, мы просто обменялись ничего не значащими фразами о состоянии здоровья. Ты не видел эту девушку раньше?
- У меня плохая память на лица. – Соня держал горячую кружку двумя руками, так, словно пытался согреться.
- Плохая память? А у неё память хорошая. Она заходила ко мне недавно. Я была так удивлена; она не появлялась у меня уже года три. Так вот, она зашла ко мне и рассказала кое-что о тебе. Хочешь узнать, что она рассказала?
Соня сделал глубокий обжигающий глоток ароматной жидкости. На его лице не было никаких эмоций.
- Она говорит, что ты одно время встречался с её двоюродной или троюродной сестрой. Она рассказала мне о своей сестре. Её сестра училась в школе для умственно отсталых детей, и ещё у неё уродливая внешность. Ты встречался с ней месяца три или четыре, ты даже занимался с ней любовью, эта девочка бегала и всем об этом рассказывала. Ты любишь некрасивых девчонок, да, Саша?
- Я никого не люблю.
- Спасибо за откровенность. Я спросила Ирку, так зовут мою одноклассницу; зачем она мне всё это рассказывает? Она сказала, что её семья считает тебя ненормальным, попросту говоря психом, и поэтому она посчитала своим долгом предупредить меня об этом. Как тебе это нравится?
- Мне нравится, что ты смелая девочка, не побоялась прийти к психу поздним вечером в безлюдное место.
Марина покачала головой:
- Нет, тут что-то не так. Если бы ты хотел со мной что-то сделать, у тебя для этого была масса возможностей. Ты ведь не сделал ничего плохого той умственно отсталой девочке, если не считать, что в один прекрасный миг ты просто смылся от неё и больше не показывался ей на глаза, а с ней потом было что-то вроде эпилептического припадка.
Соня маленькими глоточками допивал остатки чая. Батарея грела снаружи, чай – изнутри, от такой порции тепла свинцовой тяжестью наливались веки.
         - Я так и думала, что ты будешь просто молчать. Какая тебе разница, что я последнее время полночи не могу уснуть оттого, что думаю о тебе. Я пытаюсь понять, кто же ты есть  на самом деле?
- Жалко, что в нашей стране не пользуются популярностью частные детективы.
- Надо же. – Марина похлопала в ладоши. – У тебя, вдобавок ко всему, ещё присутствует и чувство юмора. Раньше я этого не замечала. А знаешь, что было самым интересным из того, что мне рассказала Ирка? – Марина изобразила театральную паузу. – Для них ты, оказывается, вовсе не Саша. Ты, оказывается, Вова. Вова, как выясняется, нигде не учится, а работает электриком на Электромеханическом заводе. Вот какой ты, Саша-Вова. Что скажешь?
Соня открыто улыбался. Он поднял кружку вверх.
- Твоё здоровье. Я всё больше начинаю тебя уважать.
- Спасибо. Спасибо тебе, Вова, или Саша, а может ещё кто-нибудь. Ты не хочешь сказать, как тебя зовут на самом деле?
- Да какая разница? – Соня поставил пустую кружку рядом с собой на пол. – Что тебе это даст? Какое значение имеет слово из нескольких букв?
- Может быть, и никакого. Тогда я хочу поговорить с тобой о другом. Я не собираюсь устраивать тебе допрос, это глупо. Ты можешь сейчас сказать, чтобы я уходила – я встану и уйду. Но если я тебе ещё не сильно надоела, можно я задам тебе несколько вопросов? Что ты скажешь?
- Задавай, только я не обещаю тебе, что я на них отвечу.
Марина некоторое время молчала, собираясь с мыслями. Она понимала, что если она чего-то не узнает этой ночью, она не узнает этого никогда. Она чувствовала, что другого разговора не будет.
- Зачем ты это делаешь? После того разговора с Иркой я долго не могла поймать ускользающую от меня мысль, она вертелась у меня в голове, но я никак не могла до неё добраться. А потом я вдруг всё поняла, всё стало чётким, как цветная картинка на рекламном плакате. Видишь, какими метафорами я уже заговорила? – У Марины был спокойный ровный голос. Волнение выдавали только руки, пальцы цеплялись друг за друга, как перепуганные зверьки. – Ты ведь меня выбрал тоже за мою некрасивую внешность? Ты выбрал меня, как цель, расположил к себе и вошёл в близость. Так поступают многие Дон Жуаны – это нормально: ненормально то, что ты выбираешь себе женщин по критериям некрасивой внешности. В тебе есть черты, которые непреодолимо тянут к тебе. Я считаю. Что в тебя может влюбиться любая женщина. Зачем ты выбираешь себе самое плохое? Что тебе это даёт?
- Ничего.
- Ничего? – Марина смотрела на него с каким-то болезненным недоумением. – Ничего? И это всё, что ты мне скажешь? – Она с каждой секундой становилась всё более растерянной. – Я, наверное, зря сюда пришла?
- Хорошо, я тебе кое-что расскажу, но это не будет ответом на твои вопросы. Ответы я не знаю сам. Да они мне и не нужны. – Соня смотрел на противоположную стену, глаза не выражали ничего. – Иногда я читаю книги. Что-то остаётся во мне, а что-то я забываю сразу же. Когда-то очень давно, не знаю, сколько мне тогда было лет, я вообще не знаю, сколько мне лет, я прочёл книгу про бравого солдата Швейка. Из всей книги я запомнил только один рассказ, про человека, который выбирал себе некрасивых подружек. По-моему он это делал из жалости. У меня нет жалости, но я почему-то решил, что я тоже буду так делать. Вот и всё. А женщины, как объект любви, меня не интересовали никогда, и мужчины, кстати, тоже. Зачем, почему: я не могу ответить на эти вопросы, я просто брал женщин поглупее и пострашнее и играл с ними в какую-то игру.
- Я что, слишком глупая?
- В тебе я ошибся. Я привык к стереотипу, что некрасивая внешность обычно говорит и о недостатке ума.
Марина молчала, переваривая сказанное. Разговор состоялся, а легче не было ни на грамм. «Всё-таки я зря пришла сюда».
В углу, возле окошка, послышался слабый писк. Марина и Соня одновременно повернули туда головы. Там, быстро двигая чувствительным носиком, сидела чёрная крыса. Соня свистнул. Крыса моментально юркнула обратно в щель.
- Раньше я иногда клал кусочек сала возле дырки в полу, выключал свет и садился караулить. Несколько раз я их ловил. И знаешь, что я с ними делал?
- Боже мой, только не говори мне, что ты их съедал.
Соня рассмеялся:
- Нет, я их душил, а потом отдавал собакам. Знаешь, почему меня боится ваш Кузя? Он чувствует, что я могу с ним сделать то же самое.
- Ну, понятно. А этим ты занимаешься после просмотра Булгаковского «Собачьего сердца».
- Собачье сердце. – Соня несколько раз кивнул головой. – Это точно.
- Ты больной. – Марина зябко повела плечами, как будто в такой жаре могло быть холодно. – Ты человек, больной шизофренией.
- Я дам тебе один совет: если ты в ком-то видишь психа – никогда не называй его психом – это вызывает агрессию.
Марина взяла со стула куртку. Под полом к ночи усиливалась крысиная возня.
- Выведи меня, пожалуйста, из парка, а то уже очень поздно. Я боюсь.
Соня кивнул. Его глаза были, как две маленькие чёрные дырочки, в них невозможно было даже выделить зрачок. Соня кивнул ещё раз.

 

                20
                Последний день.
                (часть 1)

Окно в электричке было слишком грязное, с какими-то ржавыми вертикальными потёками. Из-за грязного окна проплывающий за ним пейзаж тоже терял большую часть своих ярких красок. Уже сошёл весь оставшийся снег. Весна заявила о себе буйно распускающимися почками и пробивающейся зеленью травы. Весна напоминает рождение новой жизни, рождение любви. Лена пыталась вдохнуть полной грудью атмосферу весеннего веселья, и ей это почти удавалось,… если бы ещё в электричке были чистые окна.
«Неужели это так трудно, содержать стёкла в относительной чистоте. В наше время никому ни до чего нет дела. Какая разница обслуживающему персоналу этой электрички, что люди любят смотреть на мир через чистые стёкла. Это такая мелочь для них, по сравнению со сложностями окружающей действительности. Это такая мелочь, но мне кажется, что весь этот бардак, в котором мы живём, произошёл как раз из-за таких мелочей».
- А-ну, кто не взял шоколадные батончики с вафельками! – В начало вагона ввалилась толстая баба с огромной пластмассовой сумкой в руках. – А-ну берём, пока дают! Кто не успеет, останется без сладкого!
Баба, нигде не задержавшись, быстро прошла к выходу из вагона. В будний день эта электричка проходила всегда полупустая. Не было беспорядочной толчеи, создаваемой шумными мешочниками по выходным. Можно было спокойно ехать, погрузившись в свои мысли или забив мозги крутым детективом.
Лена часто поглядывала на часы, изнывая от вынужденного безделья.
«Надо было всё-таки попросить Фонкина, чтобы отвёз. Уже давно была бы у бабушки. Хотя, с другой стороны, наверное, лучше медленно трястись в электричке, чем общаться с ним. В последнее время при наших встречах меня одолевает такая скука, что я с огромным трудом сдерживаю зевоту».
Лена не слишком часто ездила к бабушке в Зуевку. Обычно содержали дом в порядке и занимались огородом её родители, которые бывали в Зуевке почти каждые выходные. Лена не любила ковыряться в земле и поэтому приезжала туда чаще всего среди недели. Последние два года её туда и обратно возил на машине Фонкин. Бабушка уже настолько привыкла к нему, что принимала его, как законного Лениного мужа. На машине дорога в деревню пролетала незаметно, подобно увеселительной прогулке, двадцать-тридцать минут езды проскакивали, как одно мгновение. И сейчас, не захотев видеть Фонкина, Лена изнывала от черепашьей тряски вагона с грязными окнами. Электричка ползла до Зуевки больше часа.
«Надо было книжку с собой взять, идиотка. С ума сойти можно. А тут ещё выспалась накануне, спать не хочется».
У Лены было три выходных дня в баре. Сегодня утром она спала до десяти часов. Она выспалась на неделю вперёд.
Телеграфные столбы мелькали перед окном, как безликие деревянные солдатики.
«Солдатики удачи. Как Вий со своей бригадой. – Лена снова вспомнила Соню. Его образ чётко стоял перед глазами. – Опять этот ненормальный. Прямо как наваждение какое-то. Мои мысли, словно всё время что-то притягивает к нему. Мы, как связанные между собой тонкими, но крепкими, нитями. Интересно, а он думает обо мне? Да ни о ком он не думает. Он сам, наедине со своими снами. Не зря его прозвали Соней».
За окном проплыла полуразрушенная водонапорная башня. Лена с облегчением вздохнула: «Ну, наконец-то, через пять минут будет моя остановка… Может быть я его люблю? А что толку? К нему не пробиться. Он воздвиг вокруг себя неприступный бастион. А что, если подойти к нему и просто сказать: «Соня, я люблю тебя. Ты не даёшь мне покоя». Ну конечно, он улыбнётся и промолчит, как всегда. В какой момент он вошёл в мои мысли? Вошёл, как прилипчивая жвачка для мозгов. Всё началось после той драки. После того я обнаружила, что постоянно думаю о нём».
Лена встала с жёсткой неудобной скамейки и медленно пошла по проходу к раздвигающимся дверям.
Она помнила ту драку скорее не как физическое событие, а как водоворот нахлынувших ассоциаций. Первое ощущение – шум, шум, моментально возвысившийся до уровня шума привокзальной площади. Она в это время находилась на кухне. Крики в зале почему-то подействовали на неё, как плеснувшийся на кожу кипяток. Сергей потом рассказывал, что всё начал Соня. «Кто бы мог подумать, он всегда сидел в своём углу, как какое-то полусонное существо. Сергей сказал, что Соня просто взял пепельницу и метнул её через весь зал в компанию веселящихся мужиков, их там было человек восемь. Крутые такие, прикинутые дельцы. Пепельница вроде бы вдребезги разбила несколько бутылок у них на столе. Это всё Серёжка рассказал потом, когда уже всё успокоилось, а тогда я выбежала в зал. Я стояла и никак не могла понять, что же происходит. Такое странное ощущение, как будто всё вдруг изменилось до неузнаваемости. Перед глазами идёт непонятное движение, движение тел и несмолкающий гомон криков. Похоже было на матч американского футбола, только все игроки почему-то в костюмах или в модных свитерах».
Лена одна стояла возле закрытых дверей электрички. Снаружи медленно подъезжала её заброшенная станция, даже не станция, а просто полузасыпанная граншлаком узкая платформа.
«Я никак не могла понять, что же происходит, пока вдруг не уловила взглядом Соню. Это было похоже на резкую фокусировку. Всё стало чётко видно и понятно. Я не помню, как происходила сама драка, но я отлично помню его лицо, его глаза. Хотя я понимаю разумом, что это полнейший абсурд. Как можно было увидеть чьи-то глаза в том постоянно меняющемся хаосе движения и криков. Но я их видела, я могу поклясться, что я их видела. И это не было человеческими глазами, это было нечто совершенно другое, и даже оно не находилось там. Сони там не было, он находился где-то совершенно в другом мире. Вот о чём я думаю постоянно». Сергей затолкал её обратно в кухню. Она стояла, сжавшись в комок около стены, отделанной кафелем, и зажимала уши ладонями. Потом всё стихло. Сергей потом рассказывал, что драка продолжалась и на улице. Там Соню просто втаптывали в асфальт. И её последняя ассоциация – Сергей затирает кровь на асфальте – звук мокрой тряпки похож на движения проволочной щётки по грубой шерсти. Откуда у неё возникло это ощущение, она так до сих пор и не смогла понять. «Шурхл, шурхл, шурхл», - щётка продирается сквозь спутанную шерсть, в кровь, раздирая кожу, находящуюся под ней. «Я тогда на полном серьёзе подумала, что его убили. Как-то всё странно вертелось в моей голове, я считала, что его точно убили. Я даже некоторое время не могла взять в толк, о чём мне рассказывает Сергей. Лишь потом до меня дошло, что он говорит, как Соня после всего этого шухера встал, отряхнулся и пошёл. Он как резиновый мальчик, которого били, крутили, мяли, но он только слегка припылился – встал, отряхнулся и пошёл». А через три дня Соня, как ни в чём не бывало, сидел за своим столиком. На нём даже не было синяков. Вий потом в разговоре с Бобриком после этого инцидента просто покрутил пальцем у виска. «Что с него взять? – сказал он с ухмылкой. – Больной человек. Скажи спасибо, что они с ним справились. Соня, в состоянии летаргического сна, мог запросто их тут всех уложить».
Лена прошла мимо заколоченного деревянного домика и вошла в чахлую лесную поросль. Тропинка причудливо изгибалась, плавно обтекая небольшие холмики, попадающиеся на её пути.
«У меня, наверное, тоже что-то слегка не в порядке с мозгами. Я ведь знаю, что я красивая. Ну, конечно, я красивая, сколько мужчин пыталось завоевать моё сердце. А в моём сердце постоянно вертится образ какого-то ненормального, который, судя по глазам, и на человека не похож, который на лавочке целуется взасос с ужасной уродиной. Что за связь у меня с ним? Почему я иногда просто уверена, что он будет что-то значить в моей судьбе? Это какое-то сумасшествие…»
Лена вдруг споткнулась. Ничего не изменилось вокруг. Всё те же корявые, истосковавшиеся по летнему теплу деревца, тот же, пока ещё голый, кустарник. Маленькая льдинка кольнула в сердце. Она ничего не слышала, но в какой-то момент подсознание или сверхсознание вдруг приподняло завесу реального мира, и она увидела не глазами, она увидела психическим существом, сидящим глубоко внутри, увидела обрывок своего пути в этом мире. Лена медленно, как в страшном, ужасном сне поворачивала голову, ощущая лёгкое прикосновение ледяного ветерка к своей шее. Ещё микрон поворота головы, ещё полмикрона… Они всмотрелись друг в друга, на тысячную долю секунды они внимательно всмотрелись друг в друга.
- Ты? – сквозь скованное пониманием горло, выдохнула она. – Что?…
А потом красные искорки сверкнули в глазах, вспыхнув в мозгу болезненным ослепительным шаром красного цвета…


                21
Я, как ****ь, закрутился                Я швыряю раскисшую
На мокрой земле.                Свою душу во мрак.
Я вчера застрелился,                Я, как сука поникшая –
А сегодня прозрел.                Сам себе злейший враг.

Я минуты две жал на кнопку звонка, пока не понял, что он у него не работает. Ну, всё у него не как у людей, любая мелочь с вывихом.
Я забарабанил в дверь кулаком. Деревянный стук гулким эхом отдавался по всему подъезду.
«Открывай, мерин, блин! Давай открывай!»
Наконец, послышались глухие щелчки открывающегося замка. Дверь распахнулась. Соня стоял в полосах тусклого электрического света, слегка осунувшийся, как всегда с отсутствующим взглядом. Он всегда такой, вроде бы находится рядом с тобой, а на самом деле, хрен его знает где, или наоборот. Сплошная путаница.
- Ну, чё, всё спишь, Панасоник? – спросил я его. – Всё блуждаешь неизвестно где? А я вот пришёл к тебе в гости. Не ждал?
Соня посторонился, пропуская меня внутрь.
Я прошёл через прихожую, не разуваясь. Думаю, Соне на это наплевать, как и мне тоже. Насчёт этого мы с ним полностью сходимся, нам насрать на все эти атрибуты мещанской жизни.
Я подвинул кресло к тумбочке у кровати и вытащил из кармана бутылку. В последнее время тяга к алкоголю становится всё сильнее, как бы не спиться.
- Садись, выпьем, - сказал я Соне.
- Что, днём не хватило?
Это он намекает на поминки. Соня любит говорить короткими полупонятными фразами. Мурый тип. Мы днём похоронили Сынка, потом помянули, так, что я только сейчас отошёл. Я вот не помню, пил Соня на поминках или нет.
- Ты на поминках бухал?
- Нет.
- А чё ж у тебя рожа такая опухшая?
Он пожал плечами. Из него трудно вытащить лишнее слово. Не знаю, почему я припёрся именно к нему. Соня плохо подходит к роли общительного собеседника, он наоборот, скорее выводящий парень. Но мне, наверное, именно это и нужно. Мне нужен сейчас тот, кто может говорить именно то, что думает, а Соня как раз такой человек. Он никогда не считался ни с чьим мнением. Он очень мало говорит, но если говорит, то ему наплевать, как другие отнесутся к его словам.
- Стаканы давай.
Он поставил два стакана. Я налил по половинке. Соня пошёл, принёс из кухни полбуханки хлеба и кусок сухой колбасы. Спартанский образ жизни. Я окинул взглядом комнату. Последний раз я у него был, если не ошибаюсь, года полтора назад. С того времени почти ничего не изменилось, только на полу появились какие-то дорожки, а в остальном всё оставалось по-прежнему: кровать, тумбочка, стул, кресло, ободранный шкаф у окна – всё, что оставили хозяева. Соня снимал эту квартиру уже три года, а всё выглядело так, будто он вот-вот съедет.
Мы выпили по соточке. Я почувствовал, как в желудке забродили старые дрожжи.
- Всё время хотел тебя спросить, куда ты деваешь деньги? – Я чуть-чуть подождал. Соня не собирался отвечать, тогда я продолжил. – Серьёзно. Ты ведь срывал раньше неплохие бабки. Мы все раньше имели неплохие бабки. Вот я, например, могу тебе популярно рассказать и даже показать, куда я трачу деньги. Я менял машины, купил квартиру, моя жена обута, одета, в хате есть всё, что нужно, видик, шмидик и прочая туфта, я подкармливал восьмую зону, содержал братву. Было время, когда деньги лились у меня сквозь пальцы. Теперь мне тяжело, наверное, наступило не моё время, я почти всё потерял, крысы, вокруг режут моих пацанов, но это всё преходящее. Я знаю, что придёт время, когда я снова своё возьму, и тогда опять будет бабло, и я буду тратить его, не думая, сколько там у меня осталось. – Я перевёл дыхание. Тяжело говорить такие длинные речи, когда несколько суток подряд не имеешь возможности нормально выспаться. – Ну а ты, что ты делал с теми деньгами, которые тебе перепадали? Ты даже не соизволил купить себе телевизор в хату. Ты здесь живёшь уже три года, а кроме твоей грёбаной картинки на стене, здесь больше ничего твоего нет. Может быть, ты всё кладёшь на сберкнижку, так у тебя всё сожрёт инфляция. У нас в стране инфляция, дурилка ты картонная.
Я налил ещё по сто грамм. С Соней разговаривать всё равно, что с его ободранной тумбочкой, эффект один и тот же. Ты можешь часами объяснять ему о том, какой он бык, а от него всё будет отскакивать, как от дубовой доски.
- Хорошо хоть ты пить со мной не отказываешься. Я бы тогда тут точно трёкнулся с тобой. У тебя курить есть?
Соня взял с подоконника начатую пачку сигарет. «Бонд», - прочёл я большие буквы. Пойдёт такая песня.
- Так я серьёзно, Соня. Если у тебя где-то припрятаны денежки, ты дай их мне. Мы расквитаемся за Сынка, а я потом верну тебе бабки вдвойне.
Соня открыл верхний ящик тумбочки и достал оттуда мятую бумажку.
- На. Мне не нужны деньги.
Я расправил её. Сотня баксов.
- И всё? Да мне это, как мёртвому Сынку припарки. – Я посмотрел на Соню. Этот сукин сын сидел и улыбался. И я вдруг понял, что он действительно не имеет денег, потому что они ему не нужны. И эта сотня, которую он мне подкинул, не напрягаясь, на самом деле последняя. – Ты иногда мне нравишься своим наплевательским отношением ко всему, но потом я понимаю, что ты просто идиот. Давай выпьем.
Мы кинули за воротник ещё по пять капель. Надо бы мне тормознуться, а то я опять вырублюсь. Я пью, не просыхая, уже третьи сутки, пью и нахожусь в постоянном напряжении. Так не долго и сломаться.
Я почему-то вспомнил тот первый день, когда мы познакомились с Соней. Мы тогда приехали в оранжерею, и Миша-Косой попытался там блатовать. Он, как король, пошёл к сторожке, пнув по ходу какую-то дворняжку. Соня его тогда стеганул с трёх-четырёх ударов. Миша толком и сообразить ничего не успел, как он его вырубил.
- Ты помнишь, как тогда, в тот первый день, когда мы друг друга узнали, помнишь, как пацаны хотели тебя убить?
Соня молчал, слегка постукивая пальцами по тумбочке.
- Если бы не я, тебя бы тогда в твоей оранжерее и закопали. – Я тоже замолчал, погрузившись в свои мысли. Что толку играть с ним в ромашку, помнишь – не помнишь, если ему неинтересны эти воспоминания? – Соня, расскажи мне о себе. Где твои папа, мама? Где ты рос, с кем общался, кто тебя учил драться? Кем ты был в своей прошлой жизни, пока ты не осел здесь, в этой ободранной квартире; в своей задроченной оранжерее?
- Я мало чего помню.
И всё. Сидит и молчит дальше.
- Ты не разговаривай со мной так, твою мать. – Иногда он меня выводит из равновесия. – Какого хера ты не можешь со мной поговорить нормально? Чего ты корчишь из себя долбаного инопланетянина?
Я замолчал. Я откинулся на спинку кресла и замолчал. Я устал. У меня уже не хватало сил даже злиться.
- Ты умираешь, Вий.
- Что? – Я снова приподнял голову. – Что ты сказал?
- Твоя душа уже вплотную приблизилась к своей смерти, поэтому тебе так плохо.
- А ты что, блин, провидец? – Я рассмеялся. Соня мастак сбивать с толку своим диковатым базаром. – Ты случайно не внучок Ванды? А я думаю, чё у тебя шары вечно куда-то запавшие? А ты, значит, зришь в корень, да? Я вообще-то спрашивал тебя о твоей жизни, а ты начинаешь рассказывать мне о своей смерти. Понимаешь, я не верю во всё это фуфло с говорящими головами и сбывающимися снами.
- Я тоже не верю.
- Ну а чё ж ты мне тут дурочку начинаешь ломать? Ух, как ты мне надоел.
Тут я, конечно, соврал. Если бы он мне надоел, то я бы к нему не пришёл. Но ничего, Соня не обижается на слова. Слова для него – пустой звук, он отгоняет их от себя, как надоедливую мошкару.
Я резко встал с кресла и прошёлся по комнате, стряхивая с себя захмелевшую усталость. Я подошёл к маленькой картине на стене. Это, наверное, его единственная вещь, которую он принёс с собой в квартиру. Картина висела, как раз посередине стены, обклеенной дешёвыми обоями. Широкая золотистая рамка, незамысловатый сюжет, написанный маслом: между глинистых берегов текла голубая река, по бокам стояло три дерева, все три были нарисованы разными цветами: жёлтый, красный и зелёный; на первом плане был рухнувший в реку ствол коричневого дерева. Так себе, мазня, ничего особенного.
- Это не ты, случайно, эту фигню нарисовал? – спросил я его, указывая на картину.
- Это не фигня.
- Да ну? И что же ты видишь в этом пейзаже, своим высокохудожественным пустым глазом?
- Это мостик. Одна из ниточек, соединяющая меня с моей оторванной частью.
- Чего? – Я опять ни хрена не понял, о чём он говорит. – Соня, мне надоели твои загадки. Ты лучше молчи совсем, я уже привык к твоей молчанке, но если ты говоришь, то говори так, чтобы и мне было понятно. Меня просто бесят твои идиотские высказывания.
- Я скажу, стараясь говорить понятным тебе языком. – Он сам взял бутылку и налил ещё по полстакана водки. На этот раз он не улыбался. – У меня были когда-то папа и мама, у меня была почти нормальная жизнь. Почти, потому что нормальной она не была никогда. Я много занимался спортом. Я умел драться с малолетства. А потом я всё забыл. Это как пелена. Я вдруг понял, что вся предыдущая жизнь ничего не значила, и я отодвинул её от себя подальше.
Он выпил водку одним глотком. Я внимательно его слушал. Это не часто бывает, когда Соня произносит такие речи. Это заслуживает внимания.
- И я начал искать себя. Я пытался получить ответ на то, почему так случилось, что я вдруг оказался, как призрак, в этой жизни. В то время меня носило где-то по Сибири. И однажды, я в какой-то занюханной деревне зашёл в дом на краю болота. И там был старик, который мне всё рассказал, или почти всё. Он мне сказал, что я не являюсь человеком. Я – пёс. Вернее, даже не пёс, а частичка его души, которую зачем-то оторвали от него и засунули в человеческую оболочку. Я, как странная игра Природы Вещей. По сути дела, меня не должно быть, и то, что я нахожусь здесь, среди людей, и веду себя, как человек, из этого ничего хорошего не выйдет. Понимаешь, я – нарушение гармонии.
Соня закурил сигарету. Он редко курит. Такая потребность может не возникать у него неделю, а может и больше.
- И тогда всё встало на свои места. Я понял, почему у меня нет ощущения присутствия в этом мире. Я понял, почему мне снятся чёрно-белые сны. Я понял, почему я иногда ничего не вижу. Я не могу понять одного – зачем это нужно? Зачем понадобилось разрывать собачью душу и делать карикатуру на человека?
Он сидел на кровати, спокойный, как стадо слонов. Я сидел напротив него и думал: ну что меня может связывать с ним? Я нормальный человек, как я могу сидеть и слушать эту чушь?
- Тебе лечиться надо, собака. – Я довольно глупо хихикнул. – А то ты скоро вообще перестанешь говорить, а будешь только гавкать. Теперь я понимаю, почему ты Тузу пытался глотку перегрызть.
Я снова почувствовал страшную усталость. Надо поспать хотя бы часок, а потом сходить к Мумрику, сходить к Мумрику и вытрясти из него всё, что у него есть в заначке.
- Пойдёшь со мной к Мумрику? – спросил я Соню. – Хорька возьмём с собой. Мумрик единственный, кто мне реально сейчас сможет помочь, надо только не терять время, пока ещё можно что-то сделать.
Соня кивнул, выражая согласие. Это ж надо: я, говорит, собака.
- Соня, а кто я? – Я легонько подмигнул ему левым глазом. – Я тоже иногда чувствую свою ненужность в этом мире. Может быть, ты и мне сможешь открыть глаза. Знаешь, как в анекдоте. Революция, говорит, открыла мне глаза. А рядом чукча, кивает: «И мне немноско».
Соня рассмеялся, тихо так, почти беззвучно.
- Ты никто. Ты просто искусственный солдатик, маленький безумный солдатик. Я даже могу рассказать про тебя стишок. Хочешь?
- Ну-ка, ну-ка.

- Шаг за шагом, топ-топ-топ,
  Пока не кончился завод.
  Я жёлтый заводной солдатик –
  Сзади ключик, похожий на бантик.

  Вперёд движение, сквозь напряжение,
  Сквозь живых препятствий возникновение.
  Маленький штык, как иголочка швейная,
  Колет так быстро – победа мгновенная.

  Иду по дороге, раз-два, раз-два.
  Рот нарисованный, ни к чему слова.
  Моё слово – мой маленький штык.
  Туда-сюда, вот всё, к чему я привык.

  Но бац – остановка, стоит шестерёнка.
  Штык туда – а сюда не идёт винтовка.
  Ключик торчит ненужным гвоздём.
  Он и я – застыли вдвоём.

  Вдруг сзади рука, круть-верть, верть-круть.
  Вперёд, мой солдатик. И снова в путь.
  И я по дороге, топ-топ, топ-топ.
  Вперёд, мой солдатик, пока есть завод.

Я прыснул в кулак, с трудом сдерживая смех. Да, такого я даже от Сони не ожидал.
- Ну, брат, ты даёшь. – От этого его очередного бзика я даже про усталость забыл. – Ну, ты даёшь. Ты ещё и стихи сочиняешь, собака бешеная. – Я громко расхохотался, не пытаясь больше сдерживаться. Я хохотал, наверное, целую минуту, пока не начал успокаиваться. На глаза набежали обильные слёзы. – Ты не обижайся за собаку, но ты сам мне в этом признался. Ну, ты даёшь. И давно ты стихи сочиняешь?
Соня тоже сидел, посмеиваясь. Всё-таки он молодец. Ему, как всегда, было глубоко наплевать, кто как реагирует на его слова. Изумительная выдержка у пацана.
- Я их не сочинял. Я не пишу стихи. Эти слова сами сочинили тебя.
Я некоторое время пытался переварить его бред, но потом отбросил это неблагодарное занятие. Соня опять подсел на своего любимого конька, начал накручивать полуфразы-загадки. Этого я не люблю.
Я взглянул на часы. Во, блин, мать твою! Стрелка уже двигалась к половине пятого утра. Ни хрена себе поговорили. Я разлил по стаканам оставшуюся водку.
- Ладно, поэт, давай по последней. Поспать опять не удастся. Сейчас вмажем, а потом попрём к Хорьку и вместе с ним – к Мумрику. Всё ясно, базара нет?
Соня пожал плечами. Это можно было расценивать, как согласие. Я влил в свою лужёную глотку спиртное и даже не почувствовал его. Так бывает. Иногда перепиваешься до такой степени, что потом водка похожа на воду, ты её пьёшь – заразу – и не чувствуешь ни вкуса, ни запаха. По-всякому бывает в нашей сумасшедшей жизни. Я вдруг, ни к селу, ни к городу, вспомнил Ирку. Она у меня уже на пятом месяце беременности, а я так мало провожу с ней времени. Бедная девочка. Она недавно сказала, что мы ещё официально не расписаны, а она уже чувствует себя вдовой. Но что я могу поделать? Я так зарабатываю себе и ей, и нашему неродившемуся ребёнку на жизнь. Как там меня обозвал этот придурок, Соня? Я солдатик, безумный солдатик. А солдату не положено видеть свою семью, его жизнь – вечный поход. Вот это я погнал. Это тот, который и в армии-то никогда не был. Вот так-вот, до чего доводит общение с психом. А он сидит себе, как ни в чём не бывало, и смотрит куда-то в свою пустоту.


                22
                Последний день.
                (часть 2)

…А потом красные искорки сверкнули в глазах, вспыхнув в мозгу болезненным ослепительным шаром красного цвета.
Боль, горящая боль, подавляющая сознание. Нет глаз, есть только два очага чёрной пульсирующей боли.
Сознание, получив болевой шок, укрылось под спасительным одеялом забвения.
Лена в чёрном полузабытьи чувствовала движение по ещё не совсем заросшей травой прохладной земле. Кто-то тащит её за воротник кожаной куртки. Её тело, как большая тряпичная кукла, наполненная песком, со зловещим шуршанием ползёт, продираясь сквозь чахлый кустарник. Ш-ш-ш-рш-ш-ш-шание приближающейся смерти.
Время растянулось горячей жевательной резинкой до бесконечности. Как всё расширилось в этой ужасной темноте.
А потом внезапное сужение всех чувств до микроточки на конце стальной иголки. Лена всё вспомнила. С этого момента прошла уже целая вечность. Она вспомнила, кто её ударил по глазам. Этого просто не может быть. Они же узнали друг друга.
«Не может же он убить меня – это нелепо».
Что-то странное происходило с её телом. Некоторое время она не могла понять, что именно. Ниже пояса она голой кожей чувствовала холодную землю: корявые веточки, как рыболовные крючки, цепляющиеся за её обнажённую кожу. И ещё что-то. Это что-то двигалось внутри неё, подобно чужеродному телу, ритмично вспарывающему её внутренности: раз-два, вперёд-назад, вдох-выдох.
Лена всё больше приходила в сознание. Красная пелена спала с глаз, и она с необыкновенной чёткостью увидела перед собой маленькие комочки земли.
Он пользовался ею, как резиновой игрушкой для секса. Он входил в неё подобно механическому животному, вдыхая и выдыхая в такт своему движению.
«Он насилует меня. Эта тварь трахает меня на грязной земле, в этом чахлом лесочке».
Лена резко вывернулась, ударив наотмашь рукой по его лицу.
- Ах, ты с-сука! – выплюнул он, хватаясь за ухо.
Лена рванулась из-под него, быстро перебирая коленями по сырой земле, но ноги запутались в её же собственных брюках. Она снова упала, машинально успев отметить чёрную приставшую грязь на ляжках.
«Как всё это плохо…»
Хруст вонзился в неё, доставая до самого горла. Она недоумённо повернула голову на этот странный звук.
Он ещё два раза взмахнул рукой, протыкая её чем-то блестящим насквозь.
«Что ты сделал?… Это всё…»
- Не надо, - почти прошептала она.
Рука сделала ещё один полукруг и вонзила хруст в её обнажённый живот.
«Очень стыдно так умирать», - подумала Лена.
- Молись, сучья дочь, дабы обрести вечный покой. – По его руке, живой материей, текла горячая кровь, казалось, она дымится.
Последним проблеском сознания Лена отметила, как окружающий мир сузился до тоненькой искрящейся полоски. Маленькие искорки пробежали по этой светящейся ниточке, удерживающей её сознание на земле, а потом ниточка лопнула со звуком взорвавшегося мыльного пузыря.
Хлоп – и пустота. Та, неизведанная пустота.


                23
                Маленькое солнце.
«Хромосферные вспышки (солнечные вспышки), внезапные (5-10мин) местные увеличения яркости хромосферы, сопровождающиеся выделением до 10 в 25ой степени – 10 в 26ой степени Дж энергии (в виде энергии рентгеновского, оптич. и радиизлучений и кинетич. энергии ускоренных частиц солнечной плазмы)».
Энциклопедический словарь

Совершенно темно, и в этой темноте слышатся неясные голоса. Какие-то далёкие неразборчивые звуки. Он пытается выбраться из темноты, но всё время натыкается на плотные сгустки чёрного киселя. Чернота местами настолько плотная, что он вязнет в ней, движения замедляются, и всё труднее становится дышать.
Его разбудил сильный стук в дверь. Соня полежал ещё некоторое время, щурясь от яркого солнечного света, льющегося внутрь сторожки через окно, затем встал и неспеша пошёл открывать.
У двери стоял тракторист Сизинин Лёша.
- Солдат спит – служба идёт! – радостно гаркнул он с порога. – Ну, как дежурство? Без проблем?
Соня нехотя отмахнулся рукой. Какие могут быть проблемы в ночной тишине заброшенного места? Он вышел на улицу и уселся на большое, положенное на шлакоблоки вместо лавочки бревно. Уже совсем по-летнему припекало ласковое солнышко. Постепенно оранжерея наполнялась гомоном голосов, собирающихся рабочих.
Соня перебросил свитер через плечо, поднялся с бревна и расслабленно пошёл на выход.
- Валера! – окликнула его кладовщица. – Там тебя друг какой-то спрашивает, возле хозяйственных ворот.
Соня послал ей воздушный поцелуй.
У хозяйственных ворот нетерпеливо прохаживался Хорёк.
- Здорово, брат, - радостно подскочил он к Соне. – А я сам заходить не стал, а то тут работяги уже тасуются. Я бабе одной сказал, чтобы тебя позвала.
Соня молча слушал. Он обратил внимание на стоящий сразу за воротами синий «Форд».
- Слышь, Вий тебя видеть хочет. Он сейчас всех пацанов собирает; дела будут идти по крупному.
Они вышли за ворота. В «Форде» за рулём сидел щупленький рыжий паренёк. Соня видел его впервые.
- Сейчас в Александровск съездим, там много нашей братвы будет.
- Я не из его братвы.
- Кончай ты. – Хорёк открыл дверцу в машине. – Вий меня специально за тобой послал. Поехали, прокатимся. Если чё, мы тебя и обратно привезём. Полчаса туда – полчаса назад. Что от тебя, убудет что ли?
Соня сел в машину на заднее сиденье. Хорёк весело хлопнул по плечу рыжего водителя:
- Поехали, Социк. Давай с ветерком. Люблю скорость, - сказал он, оборачиваясь к Соне.
Социк лихо развернулся, обогнул оранжерею со стороны оврага и, выехав на асфальт, резко рванул вперёд, оставляя позади машины дымящийся след поднятой пыли.
Хорёк достал из бардачка кассету и вставил в магнитофон.
- «Сектор газа» нравится? – спросил он, обращаясь к Соне.
- Всё равно. – Соня откинулся затылком на мягкое сидение и закрыл глаза.
«Форд» мчался вперёд, слегка вибрируя от внутренней силы двигателя.



«Водку я налил в стакан и спросил,
И стакан, гранённый, мне отвечал.
Сколько жил и сколько в жизни ты своей потерял
Этого никогда я не знал.
Сколько жил и сколько в жизни ты своей потерял
Не задумывался я и не знал».

Соня повернул вправо-влево шею, последнее время там сидела тупая боль, как будто кто-то постоянно давит на шею скрученным полотенцем.
Хорёк ловко зарядил коноплёй косяк, постукивая им о ноготь большого пальца.
- Драп курнёшь? – крикнул он Соне, стараясь переорать музыку.
Соня отрицательно покачал головой.
- Тебе не дам, - с улыбкой сказал Хорёк водителю, - а то хрен доедем.
Рыжий что-то пробурчал в ответ. Его слова потонули в звуках музыки, вылетающей из динамиков.
Хорёк «взорвал косяк», сразу наполнив салон автомобиля вползающим в лёгкие кумарным дымом.
Соня приоткрыл со своей стороны окошко. Ветер прохладной струёй прошёлся по лицу.

«В жизни я встречал друзей и врагов,
В жизни много всего перевидал.
Солнце тело моё жгло, ветер волосы трепал,
Но я жизни смысла так и не узнал.
Солнце тело моё жгло, ветер волосы трепал,
Но я жизни смысла так и не узнал.

Дым от сигарет мне резал глаза,
Мои внутренности спирт обжигал.
Много в жизни я любил, много в жизни презирал,
Но я жизни всё равно не узнал.
Много в жизни я любил, много в жизни презирал,
Но я жизни всё равно не узнал.

Не искал покоя я, видит Бог.
И не раз я покидал родной дом.
Выбирал я пред собой сто путей и сто дорог,
Но конкретной выбрать так и не смог.
Выбирал я пред собой сто путей и сто дорог,
Но конкретной выбрать так и не смог».

Мельтешением мгновений проскакивали за окном телеграфные столбы и отдельные постройки. И лишь только утреннее солнце, как привязанный воздушный шарик, следовало за машиной. Соня временами поглядывал на него и сразу же отводил взгляд. Солнце напоминало ему о жгучей жаре, которая заставляет кипеть кровь во взбухших венах, жара плюёт тебе в морду и застилает глаза.
Хорёк сильно закашлялся, хапнув от жадности больше положенного. Его маленькие глазки на покрасневшем лице уже светились нервозной лихорадкой изнутри.
- На, добей, - Он протянул Соне оставшуюся часть папиросы.
Красный огонёк на кончике папиросы тлел пламенеющим светлячком. Соня молча смотрел в окно, видя лишь пробегающую мимо дорогу. Ему не хотелось не то, что разговаривать, не было желания даже поворачивать голову.
- Как хочешь. – Хорёк сделал ещё пару хапок и выбросил «пятку» в приоткрытое окно. – Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт.
 

«Выйду я на перекрёсток дорог.
Я свободный воздух грудью вдохну.
Я смахну с лица, рукой, огорчения слезу,
Буду ждать свою счастливую весну.
Я смахну с лица, рукой, огорчения слезу,
Буду ждать свою счастливую весну».

Социк лихо проскакивал плавные изгибы дороги. В нём чувствовался водитель экстракласса.
Хорёк убавил громкость звука и снова полуобернулся к Соне:
- Слышь, а чё ты не бросишь свою сраную оранжерею? Вий тебя любит, как родного. Бросай, на фиг, эту дыру. Сколько тебе там платят? Наверное, и на пожрать толком не хватит? А с Вием жить можно.
Они пронеслись мимо ремонтируемого участка дороги. Люди в оранжевой униформе разбрасывали дымящийся асфальт.
- Прикинь, кто-то пашет, строит дороги к светлому будущему. – Хорёк громко заржал идиотским смехом. – А чё ты только… сторожишь?… Шёл бы ещё и асфальт класть… Ха-ха… Лишняя копейка была бы… в кармане! – От смеха Хорёк не мог связно разговаривать. Он, то и дело, вытирал слёзы, бегущие из глаз.
Соня пропускал его болтовню мимо ушей. Трёп обкуренного чувака, всё равно, что надоедливая болтовня местного радио – слова сыпятся, как горох из порванного мешка.
- Соня, держись нас, и у тебя всё будет на мази. – Хорёк потихоньку избавился от приступов смеха. – Мы скоро в городе самыми центровыми будем. Знаешь, как Вий с Мурзой разобрался? Он ему отрезал ухо при всех его кентах. И никто даже не пикнул. Я скажу тебе по секрету: у нас в городе есть ещё только один человек, который сможет, чё-то вякнуть против Вия, но мы и ему глотку заткнём. – Хорёк нервно почухал зудящий нос. – Так что не ссы, Соня, всё будет класс. Мы ещё покажем, кто чего стоит.
Соня устало вздохнул, облизывая языком горячие губы.
«Как упороть бы тебе в голову, чтоб ты заткнулся. Надоел, мудак».
Слева проплыла полуразрушенная водокачка. Уныло валялись на земле рассыпавшиеся кирпичи.
- Слышь, хочешь, покажу, где Ленку маньяк грохнул? – встрепенулся Хорёк. – Это тут рядом. А ну, Социк, сверни тут на грунтовку. Всё равно ещё рано. Пойдём, кости разомнём.
- Ты знаешь это место? – Соня, первый раз за всю дорогу, посмотрел на Хорька прямо.
- Знаю. Я с мусорами ездил. Меня тоже в ментовку вызывали по этому делу. Они всех блатных тягали, кто в этом баре ошивался.
Машина плавно подкатила к уходящей в чахлую лесную поросль узкой тропинке.
- А ну, тормозни здесь, - Хорёк на ходу приоткрыл дверь. – Жди нас здесь, - сказал он Социку. – Скоро придём.
Соня выбрался из машины и быстро зашагал за маячившей впереди спиной.
- Я с ними сам сюда напросился, - болтал Хорёк. – Легавые сюда несколько раз ездили, всё пытались концы вынюхать. Но вроде так всё на месте и осталось. Никто сейчас не будет какого-то дурачка искать. У мусоров сейчас своя мафия, они свои дела крутят, им на всяких ублюдков времени не хватает.
Тропинка огибала поросшие чахлым кустарником холмы.
- Жалко Ленку, - продолжал разглагольствовать Хорёк. – Такая баба была. Я бы этому пидару сам голову отрезал. Ну, трахни ты её, да, если неймётся. А на хрена убивать? Я её трупа не видел, но менты говорят, тихий ужас. Он её изнутри всю тесаком расковырял, разделал, как какую-то жабу. – Хорёк нервно хихикнул. – Хотя при чём здесь жаба?
Соня подумал, что если Хорёк сейчас снова засмеётся, он ему вышибет его обкуренные мозги.
- О, это здесь. – Хорёк указал на два причудливо растущих из одного ствола дерева. – Я вот по этому дереву запомнил. – Они прошли ещё метров двадцать в глубь лесочка. – Вот здесь, возле этих кустов. Прикинь, и место с тропинки просматривается; никого не боялся, падла.
Соня внимательно рассматривал кусты и траву, пытаясь представить себе её лежащее растерзанное тело. Мозг отказывался воспроизводить её в таком виде, она стояла у него перед глазами живая, с ласковой улыбкой на красивом лице.
- Менты говорят: это его не первое убийство, только до этого в основном мальчики были. Он от каждого себе по кусочку чего-нибудь отрезает. Прикинь, больной, сукин сын. – Хорёк сорвал с земли жёсткую травинку и поковырялся ею между зубов. – А у Ленки он волосы ножом срезал, под самый корень. Помнишь, какие у неё волосы классные были, светло-золотистые?
Соня прислонился головой к шершавому стволу дерева и стоял, отогнав от себя все мысли. Он стоял и смотрел прямо перед собой на уже подросшую траву и покрытые зелёными листиками кусты.
Хорёк, скучая, пнул подвернувшийся комочек сухой земли.
- Ну, чё, пойдём? – позвал он Соню. – Жалко бабу, но назад не вернёшь.
Соня посмотрел вокруг себя, словно бы запоминая это место, и вдруг почувствовал, как, что-то перещёлкнулось в его голове. Он внезапно почти полностью потерял зрение. Соня, подслеповато щурясь, водил вокруг себя глазами, видя лишь смутные тёмно-серые очертания застывших деревьев.
- Соня, ты чё? Тебе чего, хреново?
Голос Хорька едва доносился откуда-то из подземелья. Соня ещё раз повернул голову вправо, затем влево, пытаясь обрести хоть какие-то ориентиры, и вдруг яркая искорка маленьким жёлтым солнышком сверкнула в глубине его полуослепших глаз. Как маленькое солнце, настолько яркое, что Соня безошибочно двинулся к нему, не обращая внимания на отсутствие зрения. Маленький жёлтый маячок – посередине окружающего тёмно-серого моря.
- Что с тобой, блин?
Хорёк попытался взять его за руку, но Соня с силой оттолкнул его в сторону. Он подошёл к дереву, за которое зацепилось маленькое солнце. Соня чуть-чуть не дотягивался до него. Он вцепился в нижнюю ветку и, подтянувшись, схватил эту жёлтую точечку свободной рукой. Это был крестик, маленькая золотая серёжка в форме крестика, с миниатюрным распятым Иисусом. Она застряла в ложбинке между корявым стволом старого дерева и выходящей из него толстой веткой. Серёжку невозможно было заметить с земли, но Соня её видел. Он видел её своими полуослепшими мозгами, он даже рассмотрел глаза Иисуса, светящиеся жёлтым внутренним огнём.
- Ты чё, поехал, что ли, совсем?
Соня спрятал руку с зажатым крестиком в карман. К нему подошёл Хорёк, снова беря его за рукав.
- Что случилось? Ты сказать можешь что-нибудь?
- Всё нормально. Я иногда слепну временами. Ты отведи меня к машине. Скоро всё пройдёт.
Хорёк недоверчиво заглядывал ему в глаза.
- А на хрена ты на дерево полез?
- Не помню. – Соня покрутил пальцем у виска. – Провалы у меня. Ничего не помню.
Хорёк болезненно скривился, оглядывая Соню с головы до ног.
- Да, брат, недолго тебе уже, наверно, драться придётся.
Соня улыбнулся, пожимая плечами.
Когда они вышли к машине, у него уже почти всё нормализовалось. Цвета опять вернулись в его мир. Соня щурился от всё более ярко разгоравшегося солнца. А в кармане его пальцы жгло маленькое солнце с Иисусом на кресте.


                24
                «Полубог».

Он в десятый раз исследовал окружность, метр за метром, всё больше расширяя радиус своего поиска. Центральной точкой этой окружности являлось её тело, её истерзанное, продырявленное, взлохмаченное острым ножом, густо покрытое почерневшей кровью тело.
- Сука, - тихо бормотал он, обшаривая чахлую поросль травы. – Ах ты, сука, низкая, мерзкая сука.
Он, в который раз, дотронулся до разорванной мочки уха, покрывшейся подсохшей кровью.
- Какая тварь. Как ты посмела, тварь, украсть моего Иисуса? Как ты только могла посметь, так поступить?
Надорванное ухо саднило горячей болью. Он с силой ударил кулаком в прохладную землю, и ещё раз, и ещё раз, и ещё раз… Кисть тупо заныла от сотрясения ударов. И ещё раз, и ещё раз…
- Сука, мерзкая, подлая сука! – Он медленно завалился набок, ощущая щекой сухие колючие веточки, лежащие на земле. Перепачканный кулак продолжал оставаться в напряжённом состоянии.
«Успокойся. Успокойся. Всё хорошо. Всё нормально. Господь всегда будет со мной. Он всегда будет освещать своим божественным светом миссию, дарованную мне. Господь рядом. Я вплотную приблизился к нему. Через эту суку я вобрал в себя и женское начало. Теперь я выше всех этих людишек. И какое теперь значение может иметь маленькая серёжка с изображением Христа».
Пальцы кулака разжались: полусогнутые, они были похожи на когти большой хищной птицы.
«Серёжка – это всего лишь изделие рук человеческих, а я уже выше людей, я выше всего их грязного вонючего мира. И да пребудет вечно Господь в сердце моём»,
Он встал и, не торопясь, стряхнул с себя приставшие веточки и кусочки влажной земли. Солнце уже пыталось прятаться за верхушки невысоких деревьев.
«Как быстро бежит время, или это тоже неважно в моём теперешнем полубожественном состоянии».
Он подошёл к её обезображенному, покрывшемуся сероватым налётом, телу. Между голых, неестественно раскоряченных ног торчала чёрная, наполовину залитая кровью, ручка ножа. Он, брезгливо поморщившись, нагнулся и выдернул нож из холодного тела. Раздался звук, похожий на звук ножа, разрезающего буханку хлеба.
«Куда же девалась твоя красота, Леночка? Стоило коснуться тебя рукой слуги Господнего – и куда же девалась твоя красота? Воистину: все люди – ничто, пред Богом».
Он присел над её лицом и стал аккуратно, почти под корень, срезать ножом перепачканные в земле волосы. Прядь за прядью. Локон за локоном отделялись от некогда думающей, любящей, болеющей, а теперь лежащей холодным неживым предметом, головы.
«А это на память, Леночка. Я не знал, что выведу на путь истинный именно тебя. Видит Бог, я не знал. Но теперь я вижу в этом знамение, знамение моего перехода на более высокую ступень. Я направил к свету блудницу, которую знал в миру, и именно это является началом моего полубожественного состояния, и это вдвойне усиливает моё просветление. Я вижу в этом Высший Знак».
Он встряхнул зажатые в кулаке волосы, отряхивая с них налипшую землю. Лёгкие, такие золотистые волосы, они как бы продолжали жить самостоятельно. А внизу осталось её тело с неестественно вывернутыми ногами, обезображенная голова, с неровными пучками оставшихся волос: всё это напоминало куклу, куклу над которой поработал злой избалованный ребёнок. Жизнь – как театр абсурда.
Он отвернулся, пряча золотые волосы в карман. Солнце уже совсем исчезло, убежав за редкую поросль озябших деревьев.
- Я, азм еси, слуга Бога. – Вовочка быстро пошёл к тропинке, стараясь спрятать руку поглубже в карман, чтобы не было видно манжета перепачканного кровью. – Я вышел на путь! Я вышел к сверхсознанию! Я дам миру познания истинного блаженства, через муки и смерть!
Вовочка быстро шагал по виляющей тропинке среди лесных холмиков. Он улыбался. Он улыбался чему-то, что видел только он.


                25
                Маньяк и Пёс.
«Наслаждайтесь пока можно, - думал он, - потому что предстоит снова столкнуться со смертью. Мы достигли ручья, в котором течёт кровь. Он приведёт нас к реке, полной той же крови. Можно не сомневаться. А дальше нас ждёт океан. В этом мире могилы развёрзлись, и никому из покойников не хочется оставаться на месте».
Стивен Кинг
Тёмная башня.

Соня резко открыл глаза. Под потолком ярко светила неприкрытая лампочка.
К нему снова вернулся его сон. Его самый страшный, самый реальный, самый жаркий сон. Он видел сетку, миллион крупных железных ячеек, скрученных между собой. Он видел солнце, жар и свет врага, который поливает огнём твою спину. И он видел его, он тысячу раз видел его. Только слишком трудно разобрать, кто стоит перед тобой – мешает слепота. Какое-то пятно маячит на противоположной стороне ринга, сливаясь с пустыми лицами за сеткой…
У Сони слезились глаза. Было такое ощущение, будто туда засыпали крупинки мелкого колючего песка, но он всё равно держал их широко открытыми. Сверху надвигался белый потолок с паутинкой разбегающихся трещин. Он долго изучал эти трещинки, много-много дней и ночей. В последнее время прибавились новые. Он лежал неподвижно и старался проследить путь каждой трещинки в отдельности. Иногда ему это удавалось, а иногда взгляд путался в переплетении тоненьких ниточек и соскальзывал прямо в слепящую белизну потолка.
Соня сполз слезящимися глазами с потолка на стену. Взгляд упёрся в маленькую картину, как маленькую дверь в другой мир, где ты совершенно другой и смотришь на всё другими глазами. Дерево жёлтое, дерево красное, дерево зелёное. Иногда Соне хотелось с разбегу воткнуться в эту маленькую дверь, чтобы разбить сходящую с ума голову или оказаться по ту сторону. Он так и не смог решить, что лучше.
Мёртвое коричневое дерево, и голубая река, струящаяся плавным потоком времени. Красное, жёлтое, зелёное, коричневый и голубая: иногда цвета издевательски начинали плясать перед глазами, а иногда исчезали совсем, оставляя лишь чёрные полутона.
Какая-то тень мелькнула возле лампочки. Соня резко направил взгляд в потолок. Что-то вроде электрической крысы, как те, которые живут под полом в оранжерее, только гораздо быстрее.
«Эти крысы в твоей голове, - подумал он. – Они не дают тебе покоя. Ты всегда будешь пытаться поймать их и задушить».
Электрическая лампочка нестерпимо выжигала глаза. Совсем как ненавистное солнце в вышине. У него есть ещё одно солнце. Соня шевельнул пальцами, ощутив в них зажатый крестик. У него есть маленькое солнце с ликом сына Божьего. Он зажал грани крестика между большим и указательным пальцами.
«Так как, Господи, чьё я творенье?»
Он всё сильнее сжимал пальцы, ощущая тупую боль, достающую до самых костей.
«Неужели я чувствую боль? Мне её никак не могли причинить люди. Не попробовать ли тебе?»
Давление возрастало. Его кисть затряслась от напряжения. Тонкие грани крестика проткнули кожу и влезли в мясо.
Соня расслабил руку и поднял её к глазам. Крестик остался торчать в большом пальце; из указательного вытекла тёмная капелька крови.
«Дурак. – Соня мысленно рассмеялся, разглядывая торчащую в пальце серёжку. – При чём здесь Бог? Зачем ты пытаешься свалить свои проблемы на него?»
Соня сел, потирая рукой онемевшую шею. Он положил серёжку в карман, затем растёр выступившую кровь между пальцев. В окошко робко заглядывал сереющий рассвет. Соня повращал головой, разминая шею, потом расслабленно встряхнул обеими руками. Каждое движение давалось, как бы со скрипом. За несколько последних лет он растерял всю лёгкость своего сильного тела, как будто организм вдруг сошёл с ума и рванулся семимильными шагами, перепрыгивая молодость и зрелость и на полном ходу врубаясь в старость. Иногда Соня заглядывал в зеркало со стопроцентной уверенностью, что он увидит там лицо, густо изборождённое морщинами. Но нет, внешне он был всё так же молод, как и несколько лет назад.
Он ещё раз ощупал в кармане крестик. Пальцы видели каждую выпуклость тела Христова.
- Пора, - сказал Соня вслух. – Пора.

Макс ослеп полностью. Это происходило постепенно, всё плотнее и плотнее надвигаясь чернотой на глаза. Вначале он перестал различать предметы вдалеке, всё сливалось в единое бесформенное пятно. Он пытался стряхнуть это пятно, тряся мордой, густо покрытой шрамами от былых боёв, но всё было бесполезно. Чернота надвигалась неотвратимо, как крики возбуждённой толпы за сетчатым рингом, как серая лента дороги, стремительно бегущей у тебя под лапами. С каждым прожитым днём, неделей, месяцем, темнота всё ближе и ближе, и, наконец, наступил день, когда Макс не смог увидеть собственных лап. Всё кончилось. На этом свет закончил для него своё существование, остались только неясные блики светотеней, изредка пробегающие по его черноте в глазах.
«ЧЁРТ ПОБЕРИ, ДА ОН ЖЕ НИЧЕГО НЕ ВИДИТ, - раздался как-то голос хозяина. – СВЕТА, ПОСМОТРИ, ОН ПОЛНОСТЬЮ СЛЕПОЙ».
«А ЧТО ЖЕ ТЫ ХОЧЕШЬ? ТЫ САМ ВСЕГДА ГОВОРИЛ, ЧТО, ПОСЛЕ СТОЛЬКИХ БОЁВ, ОН НЕ ДОЛГО ПРОТЯНЕТ НА ЭТОМ СВЕТЕ. УДИВИТЕЛЬНО, ЧТО ОН ЕЩЁ ДО СИХ ПОР ЖИВ».
Макс часто лежал на кухне, устроившись под любимым стулом хозяина, слушая, что они говорят. Вместе со слепотой к нему пришло понимание их слов. Он очень быстро помудрел, буквально за последний месяц. Оказывается, люди не просто издают разные громкие звуки, являющиеся его именем или командой, которую он должен немедленно выполнить, люди разговаривают. Макс с удивлением несколько дней переваривал это открытие в своём собачьем мозгу. Люди разговаривают о многих непонятных вещах. Макс внимательно слушал, и до него доходило, что в мире есть ещё что-то помимо дома, где живёт он и хозяин со своей женщиной, помимо ринга, над которым светит ненавистное солнце, помимо дороги, по которой они с хозяином раньше бегали к воде. Существует всё. Мир моментально расширился до безграничных размеров.
И ещё сны. Когда Макс ослеп, он стал видеть сны, не его сны. Он видел улицы, на которых было очень много людей. В его реальной жизни он никогда не встречал столько людей, кроме как за сеткой ринга. Незнакомые дома и машины переплетались в его голове, и получалась странная каша отрывочных картин, которым он никак не мог найти объяснения. Макс потерял глаза, но почувствовал, как его внутреннее зрение раздвинулось в совершенно другом измерении. Его сознание раздвоилось: одно было старое собачье, а в другое вселился кто-то, пришедший извне. К Максу пришло видение цветных изображений, как это было в детстве, когда он чуть-чуть не утонул в жидком дерьме. Собачьим мозгам было трудно справиться со всей гаммой цветов, нахлынувших на него, но это было восхитительно.
Это было восхитительно, но жить уже оставалось недолго. Макс дышал всё тяжелее и всё чаще вслепую тыкался куда-нибудь в стену. Он буквально по запаху ощущал приближение смерти. Пора, Макс, старый бойцовский пёс, пора.
Оставались только сны.

Соня некоторое время неподвижно стоял возле ворот, вслушиваясь в отрывистый собачий лай, затем обошёл дом сзади. Забор был высокий и крепкий, без малейшей щёлочки между покрашенными досками. Соня вцепился руками в верхнюю планку и, подтянувшись, легко перебросил тело внутрь двора. Цепной пёс сходил с ума, бросаясь из стороны в сторону на длинной цепи.
- Ну-ну. – Соня быстро обогнул дом и подбежал к закрытой двери. – Ну что, хочешь отдать жизнь за хозяина, - сказал он, обращаясь к лающей собаке. – Хочешь.
Соня несколько раз с силой ударил в дверь. Пёс лаял, как бешеный. Проклятая цепь мешала ему добраться до непрошеного человека, посмевшего зайти на территорию хозяина.
Соня стал стучать не переставая.
- Кто там? – Голос был негромкий, но напряжённый.
- Это я, Соня. Я от Вия. Он с тобой поговорить хочет.
Дверь распахнулась. На пороге, внимательно вглядываясь в Соню, стоял Вовочка, На нём были спортивные брюки и футболка с флагом США слева, на месте сердца. Вовочка Зацепин, по кличке Мумрик, был слегка сутуловат, на худых руках выделялись небольшие, но жилистые мускулы.
- Я его недавно видел, - сказал Вовочка. – Он что, что-то просил передать?
Соня улыбнулся, улыбка получилась ласковой, почти детской, он давно уже так не улыбался.
- В дом пустишь?
- Я занят. – Вовочка не шевельнулся, но в глазах сквозило напряжение. – Говори, что хотел Вий?
- Ничего.
Вовочка стоял и смотрел. И Соня стоял и смотрел. Как игра в настольный теннис: пока ещё шарик не запрыгал по столу, двое стоят и смотрят друг на друга. Соня достал руку из кармана.
- Ты потерял. – Он протягивал руку ладонью вверх. На ней золотой искоркой блестела маленькая серёжка в форме крестика. – Представляешь, он сам меня нашёл. Он ослепил мне глаза, как маленькое солнце.
- Ты о чём?
- Да вот же. – Соня искренне рассмеялся. – Вот твой Иисус. Он хочет вернуться к тебе.
Вовочка сделал всего одно движение, он слегка потёр друг о друга пальцы на правой руке, как будто пытаясь стереть попавшую на них влагу.
- У тебя такая же точно серёжка, как и у меня.
Пёс на цепи уже перестал лаять и теперь только хрипло рычал, изредка подгавкивая.
Соня покачал головой:
- У меня нет такого Иисуса. Он твой. – Он протянул открытую ладонь ещё чуть ближе к Вовочке, ещё на пару сантиметров ближе.
- Где ты её нашёл?
- Там, где ты её потерял. Она застряла между ветками дерева. Там просто невозможно было её увидеть, но я не люблю солнце, и поэтому оно ослепило меня.
Вовочка тоже улыбнулся. Он отошёл от двери, пропуская Соню внутрь.
- Я не пойму тебя. Ты какой-то странный. Пошли, я покажу свою серёжку. – Вовочка дотронулся до мочки левого уха, на ней был слегка заметен тоненький белый шрам. – Я недавно случайно поранился, пришлось снять серёжку, сильно болело ухо.
Соня улыбался и кивал головой. Конечно, так всё просто, поранился и снял.
Они прошли в гостиную. Соня подмигнул, как старым знакомым, книгам, выстроившимся в ряды на стеллажах.
- Присаживайся. – Вовочка кивнул на кресло.
Соня остался стоять. Он устало массировал ладони, не отрываясь, глядя на Вовочку. Внутри всё было наполнено каким-то пустым успокоением.
Вовочка присел и засунул руку за книги на самой нижней полке.
- Сейчас я тебе покажу.
«Сейчас мы помолимся, мой друг».
Соня сделал два шага к нему.
«Куда ты полез? Твой крест у меня в руке».
Во дворе с новой силой залаяла собака.
Вовочка скорее почувствовал затылком, чем увидел удары. Он резко пригнул голову, но полностью увернуться не успел. Один удар прошёл вскользь по волосам, второй впечатал его лицо в его же собственные книги. Вовочка выдернул руку с пистолетом, разбрасывая собрания сочинений, как подраненных птиц, но ему определённо сегодня не везло. Пистолет стукнулся о нижний край полочки и выскочил из руки, как живая чёрная жаба. Соня ударил ещё раз сверху, профессионально выкладывая удар с плеча. На этот раз Вовочка успел увернуться. Он, сидя на полу, развернулся к Соне лицом и метнулся между его ног, как быстрая ядовитая змея, пытаясь вцепиться в мошонку. Соня чуть-чуть согнул ногу в колене, прикрывая свои гениталии, и нанёс точный боксёрский удар снизу, навстречу раскрывшемуся к нему лицу. Вовочку снова отбросило на книги, только теперь затылком. Несколько томов по астрономии, разбросав страницы, как крылья, обрушились возле него на пол. Вовочка перекатился по полу, резко вставая на ноги, отметив, как на линолеуме и на разбросанных в беспорядке книгах остаются следы крови, льющейся из разбитого носа. Он встал, находясь в полусогнутом состоянии, видя, как Соня делает к нему ещё два шага, два медленных уверенных шага с застывшей улыбкой на лице. Вовочка сделал обманное движение правой рукой, а левая рванулась к Сониным глазам. «Я вырву твои глаза, мразь!»
Соня слегка мотнул головой в сторону, ощутив прикосновение скрюченных пальцев к виску, и пнул Вовочку в живот. Зацепин согнулся ещё сильнее, почувствовав жгучую боль в паху. «Я не могу проиграть, - думал он, делая ещё одну попытку напасть на Соню проходом в ноги. – Он не может быть сильнее меня – этот чёртов бандит».
Соня накрыл его сверху, обхватив Вовочку за туловище и поставив его на колени. Вовочка, цепляясь за руку, попытался сломать ему безымянный палец. Соня только слегка поморщился, он далеко назад отвёл правую ногу, как для разбега, и нанёс мощнейший удар Вовочке по голове. Тот глухо застонал. Соня оттянул ногу и ударил ещё раз. Это было похоже на вколачивание деревянной сваи. Ещё один сокрушительный удар. Вовочка попытался развернуть голову, и боль вспыхнула в височной области, глаза накрыла плотная серая пелена. И ещё один взрыв в голове. У Сони тупо ломило коленную чашечку, но он и не думал останавливаться. Боль – это такая мелочь, когда ты занят делом. И снова удар с разбега. Тело под ним растеклось по полу бесформенной массой. Собака тоскливо подвывала на цепи.
Соня встал, массируя коленную чашечку левой рукой. Пальцы правой руки были судорожно сжаты в кулак. Он с усилием разжал их и взглянул на впившийся в кожу ладони золотой крестик.
- Всё-таки он твой.
Он склонился над Вовочкой и, прорвав мочку его левого уха, подцепил серёжку, затем взял его за волосы и повернул лицом вверх. Всё было густо перемазано кровью, открытые глаза светились подсинёнными белками. Соня отпустил его голову. Раздался тупой приглушённый стук.
Соня прошёлся около стеллажей с книгами, проведя пальцем по их корешкам, ноги мягко ломали кости разбросанным книгам на полу. По пути он пнул пистолет, зашвыривая его в дальний угол комнаты. Соня рассеянно остановил свой взгляд на книге «Искусство убивать без оружия». Он взял её в руки и раскрыл примерно посередине. На одной из страниц были схематично показаны приёмы ведения рукопашного боя. Соня закрыл книгу и отшвырнул её в сторону.
- Надо было внимательнее изучать эту литературу, - сказал он лежащему на полу телу.
Соня подошёл к Вовочке и присел, разглядывая его лицо. Глаза были закрыты.
- Ты у нас хитрец, - прошептал Соня. – Хочешь оставаться без сознания?
Бум-м – он ударил сверху локтём,… ударил сверху локтём, разбивая ему бровь.
- А-а-а!!! – Вовочка закрыл лицо руками, пытаясь сжаться в комок. Вместе с криком на губах повисли розовые пузырьки крови.
Соня встал и с силой ударил ему сверху ногой по почке… ногой по почке. Вовочка перестал орать, он медленно изгибался на полу, поскуливая от боли. Соня обошёл вокруг и наступил ему на лицо, сломав нос, затем снова присел, склонившись над ним. Рядом с головой валялся выпавший из уха крестик, Соня поднял его и положил в карман.
- Не теряй больше сознания, - зашептал он Вовочке на самое ухо, - а то я тебя просто убью. А это неправильно. Нам надо поговорить.
Безмолвными свидетелями валялись разбросанные по полу книги.
- Она тебя узнала?
Соня терпеливо ждал ответа. Вовочка несколько раз судорожно всхлипнул. Соня взял его рукой за горло и слегка сдавил, перекрывая дыхание.
- Я тебе задал вопрос.
- Да. Да, она узнала меня. – У Вовочки голос претерпел некоторые изменения. Он слегка шепелявил из-за двух выбитых передних зубов.
- Ты часто бывал у неё в баре?
- Нет.
- Но ты её тоже узнал?
Вовочка слегка кивнул головой.
- Ты ещё кого-то убивал?
Он снова кивнул.
- Тоже в лесу?
- Нет. – Вовочка тяжело вздохнул. – У меня тут есть подвал. Трёх мальчиков я убил там. Я тебе всё покажу, только не бей меня больше. Я не выдержу этого больше. Меня часто били в детстве. Я просто хотел отомстить.
Соня кивал головой. Слушал и кивал. Конечно, каждое действие вызывает противодействие. Кто-то бьёт тебя, потом ты бьёшь кого-то. Так и должно быть.
- Я отдам тебе твоего Иисуса. Где то, что не принадлежит тебе?
- Что? – Вовочка непонимающе уставился на него широко раскрытыми глазами. – Что тебе нужно?
- Волосы! – Соня приподнял его голову и ткнул в покрытый линолеумом пол. – Где её волосы, крыса? Я спрашиваю о волосах!
Вовочка скулил, захлёбываясь кровью, которая лилась струёй из его сломанного носа.
- Всё,… всё там, в подвале. Я всё тебе покажу, только хватит.
Соня встал, поднимая с пола и его.
- Пошли.
Вовочка повёл его в ванную комнату. Он шёл впереди, пошатываясь, как тяжело больной человек, иногда цепляясь за стену. В ванной он сдёрнул с пола коврик, открывая небольшой люк со скрытой внутри ручкой. Он отщёлкнул задвижку, вытащил ручку и откинул крышку. Изнутри струилась темнота.
- Иди. – Соня легонько подтолкнул его в спину.
Вовочка включил в погребе свет, его стены и пол были аккуратно выложены кирпичом. Погреб был слишком маленьким. Вовочка раздвинул доски, настланные на пол, и открыл ещё один люк, ведущий вглубь, под погреб. Внизу был просторный похожий на бункер подвал. Они стояли в помещении, отделанном кафелем, залитым ярким светом дневных ламп. Соня внимательно рассматривал стоящую посередине широкую тахту. «Прямо показательное подвальное помещение профессионального маньяка».
- Волосы вон в сейфе у той стены. – Вовочка говорил хрипло, держась правой рукой за сердце. – Там ещё кой-какие вещички, которые я взял на память.
- Пошли. – Соня толкнул его к сейфу.
Вовочка вдруг крутанулся на месте и попытался снова вцепиться Соне в глаза. Соня хлёстким ударом сразу свалил его на землю и стал с размаха пинать ногами, выбирая наиболее беззащитные места. У Вовочки не осталось сил даже корчиться. Звук ударов разносился по пустому подвалу, как шлепки палки по сырому мясу. Соня остановился, только когда Вовочка затих совсем. Он постоял ещё некоторое время над телом, выравнивая дыхание, затем обогнул тахту и подошёл к металлическому сейфу у стены. Это был странный сейф. В нём не было дверцы, лишь аккуратное круглое отверстие посередине. Отверстие было закрыто изнутри какой-то плотной материей. Соня стоял, рассматривая сейф сверху, чувствуя, как опять начинают сереть краски внутри головы. «Только не сейчас». Цвета покидали мир, в котором он находился. Он смотрел на сейф и не мог понять, какого он цвета. «Что-то здесь плохо, очень плохо». Соня присел и сунул руку в отверстие, ощущая плотную тяжёлую материю, мягко уходящую в сторону. Он просунул руку глубже. Послышалось секундное жужжание и стальной щелчок. Что-то холодное плотно обхватило его запястье. Соня мгновенно выдернул руку, за ней белой змеёй выскочила крепкая цепь, заканчивающаяся металлическим наручником, вцепившимся в кисть. Он с силой дёрнул руку, пытаясь вырваться. Цепь только лязгнула, показывая свою железную хватку. Соня ударил несколько раз по сейфу ногой, но это не дало никакого результата, ящик был прочно вмурован в пол.
Сзади раздался смех. Соня резко обернулся. Вовочка сидел на полу с распухшим окровавленным лицом, хлопая себя по ляжкам и громко хохоча, оглушительно громко хохоча. Он выплёвывал кровь, текущую из его разбитых дёсен и хохотал не переставая.
Соня полностью потерял цвета. Теперь он не видел даже серых полутонов, только чёрное и белое. Подвал стеганул по глазам небывалой контрастностью. Такую чёткость Соня ощутил впервые. Только чёрное и белое.

Максу становилось всё хуже и хуже. В последние дни он практически совсем перестал есть. Он лежал на кухне у батареи, на старенькой подстилке, не открывая своих слепых глаз, и почти всё время спал, лишь изредка прерывисто вздыхая.
Его одолевали сны, сумасшедшие цветные сны, в которых всё было перемешано, как в огромном овощном винегрете. Всё имело какое-то определённое действие и цель, и, в то же время, поражало хаосом сумбурных видений. Макс лишь изредка выходил в реальность к тёплым запахам знакомой кухни и вновь погружался в какие-то странные события, происходящие не с ним, а с каким-то другим существом.
Старый больной боевой пёс Макс чувствовал на уровне инстинкта, что происходят какие-то события особой важности. Действие происходит в мире его снов, но исполняется кем-то другим, являющимся и его, Макса, частичкой.
Сейчас ему было очень плохо, всё было плохо. В мозгу лаял чужой цепной пёс. Он уже совсем охрип, он бешено рвался с цепи. Максу было невыносимо собственное бездействие; с каким наслаждением он порвал бы этого пса в клочья. Но он был стар, он был слаб и слеп, и лежал на подстилке у батареи, а там, где лаял цепной пёс, вступил в драку другой, из другого мира, чуждый Максу, но, в то же время, целиком слитный с его сознанием.
На несколько долгих мгновений Макс вышел из полузабытья.
- СОВСЕМ НИЧЕГО НЕ ЖРЁТ, - услышал он голос хозяина. – НАДО УСЫПЛЯТЬ. ЖАЛКО, ГАД. ПО СОБАЧЬИМ МЕРКАМ ОН ЕЩЁ СОВСЕМ НЕ СТАРЫЙ.
- БЕДНЕНЬКИЙ, Я УЖЕ ТАК К НЕМУ ПРИВЫКЛА. – Это тонкий голос женщины хозяина. – МОЖЕТ ПУСКАЙ, ПОКА СВОЕЙ СМЕРТЬЮ НЕ УМРЁТ.
- ОН ТАК ТОЛЬКО МУЧАЕТСЯ. СОБАКА – НЕ ЧЕЛОВЕК, ЕСЛИ ПРИШЛО ВРЕМЯ, НАДО ОБЛЕГЧАТЬ ИМ СТРАДАНИЯ.
«Ты думаешь, я не понимаю? – Макс слегка шевельнул хвостом. – Когда я ослеп, я стал понимать всё, о чём вы говорите. Пришло, значит, время умирать. Тут нет ничего особенного. Собака живёт, пока надо жить, и умирает, когда надо умереть».
А затем он вновь перенёсся в другой мир, туда, где лает цепной пёс. Там бой продолжался, странный бой, не за проволочной сеткой ринга под палящим солнцем, а в странном незнакомом холодном месте. И там Макс проигрывал.

Вовочка продолжал смеяться, одновременно ощупывая свои рёбра, руки, ноги, голову.
«Ох, как сильно болит моё тело. Я ещё никогда не ощущал такую всепоглощающую боль».
Он медленно вставал с пола, кряхтя и постанывая, но, не переставая посмеиваться. Каждое движение давалось ему с трудом.
- А ты и правда, талантливый боец, - сказал он, обращаясь к Соне. – Не зря Вий так дорожил тобой. Да, хороший боец. – Вовочка уселся на тахту. – А я-то думал, что сумею справиться с кем угодно. Я думал, что достаточно овладел искусством убивать. Какой я наивный, да, Соня? Ты хорошо меня отделал, но это всё ерунда. Я привык к физическим унижениям, хотя так много боли мне ещё не доставлял никто. Но ты тупой ублюдок. Неужели ты думал, что на самом деле можешь справиться со мной? Прежде, чем я тебя убью, я объясню тебе, на кого ты поднял руку. Ты пошёл против полубога. Я – существо, приближённое к самому Господу Богу. И ты, жалкий человек, психованный бандит, осмелился причинить мне боль. – Вовочка снова засмеялся, но затем, вдруг охнув, схватился за правый бок. Смех так же резко и прекратился. – Ты сделал мне очень больно, но это хорошо. Я возвысился над остальными людьми, я узнал мужчину и женщину и объединил их в себе, но я забыл о боли, и Господь решил мне напомнить об этом. Спасибо тебе, Господи! – Вовочка возвысил голос.
Соня молчал. Его глаза, казалось, пробивали пространство и устремлялись куда-то вдаль. Было ощущение, как будто кто-то щёлкнул выключателем, и Соня превратился в манекена с пустым пластмассовым взглядом, смотрящим в никуда.
Вовочка на некоторое время замолчал, ощупывая опухший нос, потом снова хихикнул.
- Соня, кто-то говорил, что у тебя нет даже телевизора. Это правда? – Вовочка опять смеялся, загинался от боли и смеялся. – «Форт Баярд». Тебе ни о чём это не говорит? Есть такая телеигра. Ты попался на эту штучку. Сунул руку, и ты уже прикован цепью к стене, крепкой цепью, Соня. Когда я это делал, я не знал, для чего мне это понадобится, но, как видишь, я не ошибся. Я считаю, что это Бог подсказал мне. Хорошую шутку мы с тобой сыграли? – Вовочка медленно встал и подошёл к стоящим около лестницы массивным тумбочкам. Он раскрыл дверцы одной из них. – Ты спрашивал, где её волосы? Всё здесь. Все свои памятные сувенирчики я храню здесь.
Соня видел, как он что-то вытащил оттуда, держа двумя пальцами, но он не мог разобрать. Всё сливалось в сплошные чёрные линии.
- Вот видишь это маленькое засушенное ухо? По-моему это был мальчик Дима. Моя первая жертва, направленная через муки к истинному свету. А вот гениталии ещё одного плохого мальчика. Я уверен, он часто обижал своих сверстников. Ты слушаешь меня, Соня? А вот и Леночкины волосы, нашей с тобой общей знакомой. Ты знаешь, я вижу в этом особый знак, в том, что именно она должна была умереть во славу Господу. Она молода и красива. Она – первородный грех. И не случайно, что я её знал. Это было и моим испытанием. Ничего в этом мире не происходит случайно. Запомни это, Соня, на всю свою короткую жизнь, потому что жить тебе осталось уже считанные минуты. То, что ты сюда пришёл, тоже не случайно. Ты показал мне, что люди всё-таки ещё могут причинить мне боль.
Вовочка нагнулся и вытащил из-за деревянной лестницы чёрный увесистый лом полутораметровой длины. С одной стороны ломик заканчивался отточенным остриём.
- Представляешь, эта штука уже участвовала в одной святой смерти. Я проткнул им плохого мальчика насквозь, через задний проход. Я воткнул лом в его туловище и вытащил изо рта. Я спас этого ребёнка, теперь он находится в вечном покое нирваны. – Вовочка медленно подходил к нему, опираясь на лом, как на костыль. – Этим жезлом правосудия я буду очищать и тебя.
Соня вдруг забыл, кто он такой. Его человеческая сущность сползла, как использованный презерватив. Он ощутил себя псом, сидящим на цепи. Он видел цель. Он видел ненавистного двуногого врага, подходящего к нему с палкой. Соня кинулся на него, как пружина, соскочившая с предохранителя. Натянувшаяся цепь рванула за правую руку, вывихнув её в плече, Сонины ноги, по инерции, уже в воздухе, дёрнулись вперёд, и он с размаху ударился о плиточный пол. Он вскочил и снова рванулся, не обращая внимания на вывихнутую руку, и снова упал, стукнувшись головой о холодные квадратные плитки. Он перекатился несколько раз по полу, дёргая цепь и рыча от бешенства, потом успокоился. Соня сел на корточки. Вывихнутая рука безжизненной тряпкой свисала на пол, заканчиваясь вросшей в неё металлической змеёй.
Вовочка стоял, изумлённо наблюдая за ним. Его руки вцепились в лом так, что побелели костяшки пальцев.
- Господи, спаси и сохрани, - еле слышно прошептали его губы. – Я знаю, кто ты. – Вовочка опустился на колени. Он смотрел на Соню с выражением священного ужаса в глазах. – Ты – пёс! Дьявольское отродье. Ты – собака самого Сатаны! Он послал тебя, чтобы ты убил меня, слугу Божьего. Вот почему ты причинил мне столько боли.
Соня, прерывисто дыша, не мигая, смотрел на него.
- Я ошибался. Я-то думал – ты один из этих жалких людишек! Изыди, дьявольское отродье! – Вовочкин голос сорвался на визгливый крик. – И зверь, вышедший из бездны придёт сразиться с ним! Изыди, пёс Сатаны!
Он уткнулся лицом в пол, закрывшись руками, и наступила тишина. Было слышно только их прерывистое дыхание. Наконец Вовочка поднял лицо. Он был бледен, но спокоен.
- Почему ты молчишь? – спросил он Соню. – У тебя нет языка? Через тебя звериным голосом вещал сам Сатана. Я знаю, что я с тобой сделаю. – Он встал, поднимая лом с пола, и подошёл к Соне на расстояние вытянутой руки. – Господь защитил своего слугу от слуги дьявола, и он подсказал, как мне поступить с тобой. Ты служил Сатане, а теперь послужишь мне. Я буду твоим хозяином. Ты будешь моим цепным псом. Ты будешь свидетелем того, как я здесь высвобождаю светлые души из поганых тел. – Он покрепче перехватил руками лом, тупым концом вперёд. – Но прежде, я тебя накажу, как хозяин наказывает своего бешеного пса.
Соня, не мигая, смотрел на медленное движение чёрного железа. В этом было, что-то от неотвратимости падающей гильотины. От первого удара он увернулся, припав низко к земле. Но Вовочка, казалось, забыл о своём избитом теле, он орудовал тяжёлым ломом, как будто в руках у него была игрушечная деревянная сабля. Два удара попали по рёбрам, ломая их, перекрывая дыхание, третий пришёлся в район шейных позвонков. Соня распластался на полу, насквозь прокусив нижнюю губу. Не было ни малейшей боли. Всё выглядело так, как будто кто-то по очереди выключает твои органы чувств и движения. Кто-то щёлкал тумблерочками, и конечности отказывались служить своему хозяину. Щёлк – и ты не чувствуешь ног. Щёлк – и руки раскинулись по полу двумя безжизненными кляксами.
Вовочка сделал последний короткий полукруг. Тупой конец ломика с хрустом вмял надбровную лобную кость над левым глазом. Соня нырнул в темноту. В принципе, он уже не мог осознать разумом потерю зрения, все его мысли застыли на одном месте. Он ощущал то, что происходило с ним, кусочком более глубокого внутреннего сознания. Он плыл в темноте. Звуков не существовало, только мельтешение чёрных существ в самой черноте.
Вовочка бросил лом рядом с неподвижным телом. Левая Сонина рука была неестественно вывернута на короткой цепи.
- Наверное, ты всё-таки сдохнешь. – Вовочка опустился на колени, рядом с его головой. – А жаль, хотелось бы, чтобы ты служил мне верой и правдой. – Он тихонько рассмеялся, затем потрогал пальцами лежащую на полу голову, в том месте, где раньше был глаз, а теперь из почерневшей вмятины текла кровь. – Наверное, ты сдохнешь. Хотя собаки слишком живучие твари, чтобы сразу умереть. Ты пока полежи, а я принесу тебе подарочек. Ты будешь доволен.
Вовочка встал и, прихрамывая, пошёл к лестнице, ведущей наверх. Он щёлкнул выключателем, находящимся под самым люком и прошептал назад, в нахлынувшую темноту.
- Твоя служба дьяволу закончена, теперь будешь служить мне.

Максу внезапно перестало повиноваться тело. Он хотел встать, чтобы подойти к миске с водой, его ужасно мучила жажда, он захотел встать и не смог. Лапы не слушались его. Всё его тело не слушалось его. Он лежал в полной темноте, не издавая ни единого звука и не в силах пошевелиться.
«Что со мной? Что происходит со мной? Неужели я подошёл к самому концу своей собачьей бегущей дороги?»
Но он чувствовал что-то ещё. Где-то далеко, в другом мире, а может быть и в другом времени, что-то всё ещё происходило. Он ощущал, что где-то далеко драка продолжается. Драка, в которой он не принимает участия, но, вместе с тем, полностью от неё зависит. Это было странное чувство. Макс привык сражаться на ринге, хотя и там не всегда всё было просто. Он побеждал пса, а глаза были прикованы к солнцу. Вот враг, которого он всегда пытался достать, вот цель всех его боёв. И сейчас Макс как бы вступал в завершающую фазу всех своих предыдущих битв. Не было никакого солнца. Его солнце – это всего лишь ослепительная иллюзия, выход в другой мир. В мир, где существуют разноцветные нарисованные деревья и голубая река. Там сейчас шла последняя, самая важная битва в его собачьей жизни.
Макс начал вставать. Он упирался онемевшей мордой в тёплый дощатый пол и постепенно подтягивал под себя непослушные лапы. Пора было сожрать солнце.

«-…Ну и что же мне теперь делать? Объясни мне, Шаман, что мне теперь делать с этим знанием? Ты рассказал мне, кто я такой, ну а дальше-то что? Может мне уже пора сдыхать и соединяться со своей настоящей душой?
- Ничего не делай. Живи среди людей, существо. Живи здесь, раз кто-то этого захотел.
- Кто захотел, старик? Кто: Бог или чёрт, или ещё кто-нибудь? На чьей я стороне?
- Хватит, парень. Я и так тебе уже много сказал. Есть пёс, и он настоящий, а ты лишь тень. Раз ты здесь, значит так надо. Живи и не торопи события. Придёт время и всё станет на свои места. Живи одним днём, как бабочка-однодневка, это для тебя единственный способ, чтобы продержаться и не сойти с ума.
- Эх ты, Шаман. А туману-то напустил, не продохнуть. Я и так, как бабочка, только есть одно но. Бабочки не видят во сне железную сетку и жаркое солнце над головой,… это жаркое ****ское солнце над головой.
- Откуда тебе знать, парень, что видят бабочки во сне. Даже тайга не знает этого, даже сама бабочка…»
Соня шевельнул рукой прикованной к ящику. Едва слышно скрипнули металлические звенья. Он упёрся лицом в пол. Что-то непонятное было в ощущениях своего лица. Как будто ему рассекли голову надвое. Одна половинка могла ощущать холодную плитку на полу, он чувствовал движение глаза под опущенным веком, а другой половинки попросту не было, не было ничего, что можно было бы почувствовать, просто пустота и всё. И ещё темнота. Странная темнота окружала его: липкая и вязкая на ощупь, как смола. В такой темноте было очень трудно дышать.
Он опёрся на левую руку, приподнимая голову, но не смог удержаться, лицо тяжело ткнулось в лужу чего-то липкого, пахнущего кровью…

Вовочка тщательно умыл лицо и руки, затем долго держал голову под тугой струёй холодной воды. Боль от ударов отошла в сторону, но от ледяного душа заломило мозги. Он закрыл кран, поднял голову и посмотрел на себя в зеркало. С тёмных волос частой очередью спрыгивали прозрачные капли. Над переносицей вздулась большая багровая шишка, вокруг глаз образовались тёмные круги.
- Только не умирай, - прошептал Вовочка, глядя в зеркало. – Я прошу тебя, пёс, не умирай. И ты почувствуешь, как может наказать полубог. Ад Сатаны покажется тебе лишь разминкой перед настоящим страданием.
Он тщательно вытер лицо и волосы и пошёл в комнату переодеваться…

Соня провёл рукой вокруг себя, пытаясь найти твёрдую опору, чтобы подняться. Везде была только липкая пахнущая железом кровь. Железом. Рука ткнулась в круглое железо. Ломик, звякнув, откатился немного в сторону. Соня опёрся на локоть и встал на четвереньки. Боль совершенно отсутствовала. Это ему не нравилось. Тело как будто было покрыто холодным парафином: ни чувств, ни зрения, ни мыслей, ни боли, лишь желание освободиться. Он должен сбросить эту металлическую змею, вцепившуюся в кисть. Соня стоял на коленях, упираясь в пол левой рукой, слегка покачиваясь. Он вспоминал звук. Был звук, который должен ему помочь. Он передвинулся чуть-чуть вперёд. Звук откатившегося железного ломика. Ещё чуть-чуть вперёд. Короткая цепь натянула правую руку. «Ах ты тварь». Он снова лёг на пол. Опять в липкую пахнущую кровь. В этой темноте было так трудно дышать. Чёртова темнота. Он вытянул левую руку вперёд, шаря по холодным плиткам пола. «Где же ты?» пальцы коснулись круглого гладкого железа. Соня аккуратно подтащил ломик поближе. «Так ты говоришь: я буду твоим псом?» Что-то тёплое капнуло ему на руку держащую лом. «Что это? Кровь? Откуда это?» Он поднял руку и ощупал, сантиметр за сантиметром, кусочек за кусочком, своё лицо. Слева, на месте надбровной дуги, была неровная впадина. Соня коснулся глаза, но не смог разобрать, что там находится на самом деле. «Твоим псом, говоришь?» Соня подумал о том, что любой другой нормальный человек давно бы уже умер. «Живучий, пёс». Соня потрогал наручник, держащий правую кисть. У основания, к которому крепилась цепь, посередине было маленькое круглое отверстие для ключа. «Ты думаешь, я лежу и сдыхаю?» Он приподнял лом и прицелился для удара. Правая рука, с браслетом отверстием вверх, лежала на полу. Соня ударил, целясь в отверстие. Острый конец ломика скользнул по наручнику и воткнулся в кисть, разрывая кожу. Соня уронил лом на пол. Сил не хватало. Ему захотелось отгрызть себе руку. «Служить тебе, говоришь?» Он пошевелил правой рукой. Кисть была охвачена адским пламенем, но боли всё так же не было. «Боль решила со мной не связываться и убралась к такой-то матери. Ну что ж, пусть будет так». Он около минуты стоял, отдыхая, выравнивая дыхание. «Вот так, хорошо. Твоим псом, говоришь?» Левая рука, с невероятным усилием, тянула вверх стопудовый лом. Темнота давила на глаза. Соня выдохнул весь воздух из лёгких и наугад опустил лом вниз. Он вогнал себе тупое железо прямо посередине ладони. Чуть слышно хрустнули сухожилия, и чёрную тишину подвала разорвал хриплый стон:
- Ах ты, сука… - Он снова вздёрнул руку с ломиком и опустил её вниз. – Ты сука, сука! – Лом плясал вокруг наручника, попадая то в руку, то в звенящий кафельный пол. Соня не видел, но чувствовал, как под тупыми ударами в кровавое месиво превращается ладонь. Какая жалость, он всего лишь хотел попасть в маленькое отверстие для ключа.
«Давай!!!» В мозгу кричали голоса людей; стоящих вокруг людей. От напряжения, по левой стороне лица стекло ещё несколько струек: то ли крови, то ли слёз. Он хрипло закричал. «Д-А-В-А-Й!!!», - орал чей-то знакомый голос над самым ухом. Он швырнул лом в сторону и рванулся на цепи, хрустнув вывихнутым плечом. Он ничего не видел и не соображал, только голоса орущих вокруг людей.
- Ах!… С-сука!… Ё!… Мать!… - Соня сделал ещё два сумасшедших рывка под хриплые завывания собравшихся людей.
…Ещё один отчаянный рывок… Хрустнули сломанные перебитые кости ладони, и браслет соскочил, звонко ударяясь всеми звеньями своей цепи о нерушимый сейф. Соня резко откинулся назад и гулко ударился головой о твёрдые плитки. П-у-у-х-х, выстрелило в голове. Темноту прорезал сноп ослепительных искр, и на несколько мгновений вечности Соня забыл, где он находится…

Вовочка несколько раз позвонил в дверь квартиры под номером сорок восемь. В одной руке он держал платок, которым прикрывал распухший нос.
Дверь открыл взлохмаченный мужик в растянутой тельняшке.
- О, привет, - ошеломлённо сказал он.
- Привет, Михал Михалыч, как поживаешь? – Вовочке было чрезвычайно трудно говорить из-за забитого носа и болящей челюсти.
Михал Михалыч внимательно смотрел на его лицо.
- Да я-то поживаю ничего, а вот ты, по-моему, не очень. Что случилось?
- Всё уже нормально, Михалыч. Всё уже улажено. Я к тебе вечером заскочу, расскажу. – Вовочка вытер платочком слезящиеся глаза. – Я к тебе по делу. Помнишь ту вещь, которая мне у тебя нравилась? Та вещь, которую ты делал под заказ. Продай мне её.
Михалыч медленно почесал затылок. С его лица не сходило удивление.
- А чё такая срочность-то? Зайди, по рюмочке пропустим.
Вовочка вытащил несколько крупных светло-зелёных купюр и протянул Михалычу:
- Давай без вопросов. Сделай всё быстро, такие деньги тебе не заплатит никто.
У Михалыча округлились глаза до такой степени, что в них можно было увидеть собственное отражение, как в зеркале.
- Ты не заболел?
Вовочка сунул ему деньги в руку:
- Я считаю до трёх. Если ты не пойдёшь за ним, я ухожу и всё решаю без тебя. Подумай, помешают ли тебе эти деньги.
Михалыч молча смотрел на него, затем щёлкнул языком и отправил деньги в карман.
Вовочка устало прислонился к дверному косяку. Ждать ему пришлось недолго. Через пять минут Михалыч появился снова, в двух руках он нёс широкий металлический ошейник и длинную крупную цепь, приваренную к нему намертво.
Вовочка удовлетворённо улыбнулся.
«Тебя ждёт подарочек, мой верный пёс, хороший подарочек. Ты только не сдыхай раньше времени…»

Соня вынырнул из забытья. Вокруг была всё та же чернота и навязчивый привкус крови во рту. Он слишком часто чувствовал этот привкус, чтобы придавать ему значение. Он перевернулся на живот и встал на четвереньки, вернее на три конечности. Правая кисть болталась, как порванная мокрая тряпочка. Соня медленно продвигался в полной темноте, пытаясь нащупать какой-нибудь ориентир. «Как заживо похороненный, - мысленно усмехнулся он. – Заживо похороненный в своей собственной голове».
Единственная рука наткнулась на что-то гладкое и круглое. Лом. Соня ласково погладил его кончиками пальцев. Лом.
Он стал медленно продвигаться по подвалу, подтаскивая за собой увесистый ломик. Через десять минут его голова уткнулась в открытую дверцу тумбочки. «Это здесь ты держишь свои маленькие, дорогие сердцу сувенирчики?» Соня пошарил рукой внутри, сбив на пол лёгкую пластмассовую банку. Вдруг он почувствовал, что-то похожее на заплетённую косу. Точно. Это точно волосы. Он достал их и поднёс близко-близко к лицу. Ноздри защекотал запах сухой земли. «Привет, Лена. Ты, кажется, не смогла помыть голову. Давненько мы с тобой не виделись. Ну, ничего. Зато теперь всё будет хорошо. Сейчас мы с тобой подождём нашего общего друга. Я поприветствую его от твоего имени». Соня нащупал деревянные ступеньки, ведущие вверх. «Уже совсем близко. Устраивайся поудобнее, Леночка. Помнишь, как мы с тобой сидели за столом. Ты уж извини, что я не любил тебя. Просто я не способен любить. Я вообще не способен на какие-либо чувства». Соня подобрался к самому люку, втаскивая за собой по ступеням железный лом, становившийся с каждой минутой всё тяжелее.
«Вот тут мы и подождём нашего друга». Соня замер, наслаждаясь тишиной и покоем…»

Вовочка обмотал цепь вокруг шеи, на грудь свисал металлический ошейник.
Он откинул первый люк и влез в небольшой погреб.
- Долго я бродил среди скал, - прогундосил он нараспев. – Я твою могилку искал. Мне её найти нелегко. Где же ты, моя Сулико?
Бах! С грохотом откинулась вторая крышка.
- Ты ещё жив, сатанинское отродье?! – Вовочка свистнул в темноту. – Я принёс тебе твой любимый галстук!
Он наполовину влез в отверстие. Пошарив вверху под лестницей, Вовочка нащупал выключатель. Щёлк – громкое эхо пружинного звука. Щёлк – подвал залили потоки яркого света…
Соня инстинктивно прищурил правый глаз, боясь, что после такой продолжительной темноты, электричество просто взорвёт его мозги,… но ничего не произошло. Он нигде не видел света. В голове оставалась всё та же чернота.
«Наконец-то я полностью ослеп».
Вовочка, замерев, смотрел вниз. Он видел чёрный, острый кончик лома.
- О! – У него непроизвольно вырвался возглас удивления.
Соня выдохнул из лёгких весь воздух и взметнул на звук левую руку с зажатым в ней ломом. Он почувствовал, как ломик глухо ткнулся во что-то податливое и прошёл это насквозь.
Вовочка падал очень медленно, как при прыжке во сне, когда движения становятся плавными и липкими. Он медленно-медленно кренился вправо, хватая воздух широко открытым ртом, а затем рухнул вниз вместе с торчащей в груди железякой.
- Упс, - тихонько сказал сверху Соня. Ощупывая деревянные ступени здоровой рукой, он спустился к телу.
Вовочка лежал у самой лестницы. Его дыхание было хриплым и очень быстрым. Частые-частые вдохи-выдохи.
Соня слегка прикоснулся к нему. Вовочка лежал на боку. Ломик вошёл ему в область солнечного сплетения и вышел остриём из спины в районе позвоночника. Соня приблизил губы к самому его уху.
- Я не буду твоим псом, - прошептал он Вовочке, касаясь подбородком его щеки. – Где-то там, - Соня очень странно оскалил зубы в пугающей гримасе, - у меня уже есть хозяин. – Он достал из кармана маленький крестик и положил его Вовочке на лицо. – Помолись своему Богу перед тем, как умрёшь.
Прежде чем уйти, он ещё раз провёл рукой по его телу. Оно уже покрылось вонючим налётом смерти.
Соня начал медленно подниматься по ступеням.
Вовочка дышал часто-часто. Он слышал, как уходит тот, кто его убил.
«Как же так, Господи?! Как же так случилось?! Я же служил только тебе! Почему же ты позволил меня убить?!»
Кто-то ласково прикоснулся к его лицу тёплыми руками.
«Успокойся, сынок. Так надо. Так тебе будет лучше».
«Мама – это ты? Где же ты была раньше? – Из его глаз вытекли две крупные слезинки. – Почему ты не гладила меня по лицу в детстве? Ты знаешь, как сильно я тебя боялся».
«Всё хорошо. – Успокаивая, она поцеловала его в лоб. – Теперь всё будет хорошо. Скоро ты начнёшь новую жизнь».
Его частое дыхание становилось всё более прерывистым. Он судорожно хватанул воздух ещё несколько раз. Всё закончилось. Глаза застыли двумя холодными льдинками. На щеке лежал маленький золотой крестик с распятым Иисусом.

Максу стало полегче. Он всё так же не мог шевельнуть ни одной лапой, и чернота всё так же плотно окружала его голову, но ушло беспокойство, как кошмарный сон. Макс лежал в состоянии полудрёмы, спокойно ожидая, когда принесут дозу его смерти. «Ты думаешь, я не понимаю, о чём ты говоришь? – подумал он про хозяина. – Я, и правда, раньше многого не понимал. Люди вокруг всегда очень много всего говорили, а я лишь вилял хвостом, когда мне было хорошо или скалил зубы, когда мне было плохо. Но теперь всё не так. Теперь я вдруг стал понимать каждое ваше слово, как будто в меня вселился кто-то ещё, кто слишком хорошо знает весь ваш человеческий мир. Этот кто-то принёс цвета в мои сны и объяснил значение ваших слов. Ты хочешь меня убить, Хозяин. Но я всё равно люблю тебя, потому что ты тоже любишь меня. Тебе кажется, что я очень страдаю, слепой и беспомощный, и ты решил избавить меня от мучений. На самом деле не слишком-то я и мучаюсь, но раз ты решил, что мне лучше умереть, значит, это как раз то, что мне нужно». Макс вывалил из пасти красный подрагивающий язык. «Люди, как много противоречий в ваших словах». Макс судорожно вздохнул. Последнее время он с трудом разбирал, откуда к нему приходят мысли. Возникают ли они в его собачьей голове или их приносит тот, другой, с цветными снами.

«Что со мной творится?» Соня лежал на кровати с широко открытым невидящим глазом. Постель была вся перепачкана его свежей кровью. «Что со мной, твою мать, такое творится?»
Он плохо помнил дорогу домой. В голове мелькали лишь обрывки слов, движений и посторонних звуков. Как он добрался до своего дома? Кто-то поймал ему машину. Воспоминания состояли из сплошных белых пятен. Словно сознание сильно разбавили молоком. Кто-то упорно предлагал отвезти его в больницу. Соня, как автомат, снова и снова повторял свой домашний адрес. Как трудно добираться домой, когда ты слеп и над левым глазом у тебя проломлен череп. Сплошные белые пятна, мать их, сука, так. Он два раза ошибся дверью в собственном подъезде. Второй раз его сопровождал истерический женский вскрик.
«Я, наверное, похож на зомби из фильмов-ужасов. Чувак с проломленной головой и измочаленной правой кистью вслепую тычется в чужие двери. Странный уродец появился в нашем городе».
Соня начал подниматься с кровати. Ему нужно было воды. Горло напоминало полустёртую наждачную бумагу, которая противно шуршала при каждом глубоком вздохе. Соня встал на ноги. Он покачнулся назад, затем вперёд – слишком трудно удержать равновесие – он упал на пол, сильно стукнувшись лицом, как раз левой изуродованной половиной. После этого в голове разлилась очередная молочная лужа.

Солнце ярко поливало комнату, сквозь приоткрытые шторы. Всё было как всегда и, в то же время, появилось что-то совершенно необычное. Соня внимательно осмотрелся вокруг. Воздух был пронизан какой-то сероватой дымкой, слегка дрожащей под яркими лучами солнечного света.
Соня сидел, прислонившись спиной к прохладной стене. Он посмотрел на свои руки. Крови не было. Всё было в порядке. Обе руки были целы и невредимы. Он ощупал лицо, никаких дыр, всё на своих местах. Соня усмехнулся.
«Одно из двух: или я сплю, или я уже умер».
Зрение. Он широко раскрыл удивлённые глаза. Он же был полностью слепой! Совсем недавно он был полностью слепой! А теперь зрение снова вернулось к нему, ещё более острое, чем раньше. Соня повернул голову и увидел старика. Он сидел на стуле рядом с тумбочкой, седая жидкая бородёнка опускалась на открытый ворот клетчатой рубахи.
«А, это ты, старик. Это ты тут занимаешься всякими волшебными штучками?»
«Да, это я. Но я ничем здесь не занимаюсь. Я тут для того, чтобы помочь тебе перейти».
«Куда перейти?»
«Здесь твоя жизнь закончилась. Ты потерянная частичка души. Тебе надо вернуться в свою душу и начать следующий этап своего пути».
Соня обратил внимание на стены. Они тоже изменились. Они как бы пульсировали изнутри тусклым желтоватым светом. Всё изменилось. Это была комната, в которой он прожил четыре года, и, в то же время, он совершенно не узнавал этого места. Всё было по-другому.
«Где я, старик? Я уже умер?»
Старик усмехнулся:
«Смерти не существует. Это придумали люди. Есть только переход в другое состояние. Приготовься, тебе уже надо уходить».
Соня только сейчас заметил, что они разговаривают, не открывая рта. Светопульсация в комнате усиливалась.
«Да пошёл ты, - Соня нервно озирался по сторонам. – Скажи мне, кто я такой. Помнишь наш разговор на Севере? Ты тогда сказал, что я пёс. Объясни мне, прежде чем я сдохну, кто я такой?»
«Ты был никто. Частичка сознания в человеческом теле. Твоя душа находится в собачьей шкуре, в другом месте и другом времени. А ты, ты выполнил свою миссию и теперь должен вернуться на своё место. Ты обретёшь наконец-то душу, а потом продолжишь путь. Тебе суждено пройти ещё много миров, прежде чем ты получишь знание. А здесь, в этой комнате, останется лишь избитая мёртвая оболочка. Ты уже покинул её. То, что ты видишь вокруг – это уже не тот мир, в котором ты был человеком. Это граница – переходное состояние».
Жёлтый ослепительный свет полностью заливал всю комнату. Соня уже не мог ничего разобрать в этом свете. Он зажмурился. Он чувствовал, что находится внутри солнца, ненавистного жгучего солнца.
«Что мне делать, старик?! – закричал он, охваченный пламенем. – Скажи, что мне делать?!»
«Иди, - сказал старик. – Ты знаешь, что делать. Иди, возвращайся домой».
Соня открыл глаза. Он открыл глаза и увидел другой мир. Сквозь жёлтое пламя он видел небольшую тёплую кухню и свою, такую родную, подстилку, а вокруг только сплошной жёлтый свет, который сжёг всё пространство.
Соня посмотрел по сторонам. Старика нигде не было видно.
«Ну что ж, - подумал Соня. – Домой так домой. Пока, старик. Встретимся на других планетах».
Он шагнул в тот мир. Жёлтый свет остался за спиной, сокращаясь до размеров маленького солнца висящего в вышине. Соня лёг на свою подстилку.

Макс дёрнулся. Он ощутил, как что-то вернулось к нему.
В вену на задней лапе ввели лекарство, которое должно было усыпить его навсегда. Он этого даже не почувствовал.
Максу вдруг отчётливо открылись сразу две его жизни, две его боевые жизни: в одной он дрался с собаками, в другой – с людьми.
«Ну, надо же, - подумал Макс. – Сразу две жизни в одной голове».
Лекарство вошло в его мозги. Пёс последний раз вздохнул и замер… Тело неподвижно лежало на кухне, у ног расстроенного хозяина,… а то, что называется душой, обрело полноту и устремилось к солнцу, которое нельзя сожрать.


                26
                Маленький жёлтый солдатик.

В тот день с самого утра моросил унылый слабенький дождик. Ещё не наступила пора осенней грязи, но уже начался процесс увлажнения земли. Отсыревшие люди на остановке кучковались в основном под обширным металлическим козырьком.
Марина стояла чуть в стороне, наблюдая, как с её зонтика стекают редкие прозрачные капельки. Дождик лениво касался разукрашенного зонтика и кап-капал с него сверкающими бусинками. Кап-кап, прозрачный дождик, кап-кап.
Мимо остановки медленно проползла тёмно-синяя «Вольво». Марина скользнула по ней взглядом и продолжила наблюдение за маленькими капельками. «Вольво» притормозила и начала сдавать назад к остановке. Поравнявшись с фонарным столбом, возле которого стояла Марина, машина остановилась. Из неё вылез широкоплечий молодой парень с короткой спортивной стрижкой, с лицом явно уголовного оттенка. О таких людях обычно говорят – бандитская рожа, но говорят тихо, отвернувшись в сторону, потому что такие лица пугают наглым, готовым на всё взглядом.
Марина старалась его не замечать. Её-то, какое до него дело? Дождь был едва различим. Скорее, это уже был не дождь, а густая влажность, прилипающая к одежде.
Этот тип глазел на неё в упор. Марина посмотрела в конец улицы, нет ли там троллейбуса. Парень отклеился от машины и пошёл в её сторону. Марина с озабоченным видом взглянула на часы, ей давно пора быть дома.
- Слышь, дорогая, а я тебя знаю.
Какой кошмар, он обращался к ней. Марина посмотрела по сторонам, надеясь, что это всё-таки не с ней он разговаривает, но рядом никого не было. Она неуверенно пожала плечами.
У него были низко опущенные, будто перебитые, брови, глаза были жёсткие, но не глупые.
- Ты ведь Сонина подружка, да? – Он внимательно рассматривал её лицо. Ей показалось, что он изучает её, как нечто непонятное.
- Я не знаю, о чём вы говорите. Вы, наверное, ошиблись. – Голос звучал с какими-то идиотскими оттенками слабости.
- Да брось ты. Соня, или как он там тебе назывался? Валера, Валеру Силина ты знала?
Марина отрицательно мотнула головой.
«Что ему от меня надо?»
- Слышь, кончай. – Парень раздражённо скривил губы. – Ты сторожа из оранжереи зеленхоза знала?
Марина вдруг почувствовала, как что-то холодное сжало сердце. Она молча опустила глаза, не зная, что ответить.
- Знала. – Он широко заулыбался. – А, понимаю. Он тебе наверно, под другим именем представился? Странный был чувак Соня, да? Ты знаешь, что он умер?
Марина внимательно посмотрела ему в глаза. «Что ты такое говоришь, как умер?» Вдалеке показался спасительный троллейбус.
- Что, не знаешь? – Парень несколько мгновений постоял, как бы раздумывая, затем кивнул в сторону машины. – Поехали, я покажу тебе его могилу, будешь за ней ухаживать, а то у него никого не было.
Марина посмотрела на машину, потом на троллейбус и снова на машину. Она не знала, что ей делать.
- Не бойся ты. Мы тебя потом назад домой отвезём. Никто тебе ничего не сделает. – Он пошёл к машине. – Короче, решай, если едешь – садись в машину, а если нет, то пока.
Троллейбус тормозил, подъезжая к остановке.
«Ну конечно, так я с тобой и поехала. Я ещё только с бандитами на кладбище не ездила…»
Она села в машину и захлопнула за собой дверцу.
- Некогда, Вий, - недовольно пробурчал сидящий за рулём тип с наглой физиономией. – Нам через пятнадцать минут на другом конце города надо быть.
- Поехали, поехали. – Вий достал сигарету. – Не гунди. Плевать я на всё хотел. Поехали на кладбище.
Тихо урчал отлаженный двигатель. Машина, не останавливаясь, проскакивала на красный свет. Один раз на перекрёстке она вильнула перед самым носом у расписного «Икаруса». Марина вцепилась руками в мягкую спинку сидения. «Зачем я с ними поехала? Так и в аварию недолго угодить».
- Не гони, Хорёк. – Вий стукнул его в плечо. – Я тебе говорил, не гони, баран, разобьёмся.
- Да чё ты ссышь? – Хорёк вставил в магнитофон кассету. Салон автомобиля взорвался термоядерным роком изнутри.
Хорёк прокричал что-то ещё, но Марина его уже не услышала. Она сидела, слегка ошалевшая от такого неожиданного приключения. «Кому расскажи, в жизни не поверят. Я, и вдруг на иномарке с какими-то непонятными типами явно бандитской наружности, несёмся по городу, проскакивая на красный свет». А потом она вдруг чётко осознала, куда они едут. В груди снова всё сжалось и ледяной иголочкой кольнуло в сердце. «Не может быть. Как он мог умереть? Он же совсем молодой. Что же с ним случилось? А может быть, это какой-то другой сторож зеленхоза? Чертовщина какая-то».
Машина плавно вкатила на узкую кладбищенскую дорожку и, тихо шурша шинами, поплыла между невесёлыми надгробными памятниками.
Они остановились у самого дальнего конца кладбища. С одной стороны были свежие могилы – с другой чернели свежевырытые ямы.
Марина вылезла, зябко поёжившись плечами от налетевшего порыва сильного ветра. По полю шлялись крикливые вороны.
- А вот и твой друг, Соня, или как он там тебе назывался? – Вий подвёл её к двум мраморным памятникам. На одном из них была Сашина фотография.
- Силин Валерий Фёдорович, - прочитала Марина вслух. – Так вот как его звали по-настоящему.
- Это его паспортные данные. Купить себе новый паспорт – это не такая уж и проблема. Мы его звали Соней. А как его звали по-настоящему – одному Богу известно.
- Как он умер?
- Сдох, как собака, у себя на квартире. – Вий коротко рассмеялся. – Жил, как собака, и сдох, как собака. Это не я говорю – это он сам себя считал собакой. Он был психом, он думал, что его душа находится в собачьем теле. А вообще-то он умер от черепно-мозговой травмы, из-за обширного кровоизлияния в мозг.
«Вообще-то правильно будет наоборот, - машинально подумала Марина, - от кровоизлияния в мозг из-за черепно-мозговой травмы».
К ним подошёл Хорёк. Его обкуренные глаза не выражали ничего, кроме наглой усталости.
- Видишь вот эту могилу, рядом с ним? – продолжал Вий. – Это Мумрик – тоже мой человек. И он, и Соня иногда на меня работали. Он и Мумрик – они хорошо знали друг друга. И я их знал хорошо. Я их обоих считал в своей команде. И знаешь, что получилось? Как тебя звать, дорогуша?
- Марина.
- Ты бы в жизни сама не догадалась, Марина. И никто не догадался бы, потому что в этом случае жизнь так круто всё завернула, что я и сам охренел. Мумрик оказался маньяком. Ты можешь себе представить? Парень, который изготавливает для меня наркотики, которого я знаю, как облупленного, вдруг оказывается маньяком. Твою мать, что творится на этом долбаном свете? Он убил несколько мальчиков, убил и изнасиловал. А под конец выпотрошил девчонку, которую мы тоже все знали. Такая вот херня, Мариночка, такая вот херня. Не знаю, как Соня об этом догадался, но он пошёл и убил этого сукиного сына, он проткнул его, как таракана железным ломом насквозь, а потом сам подох в своей квартире, подох, потому что у него был проломлен череп. Представляешь, он лежал у себя на полу посередине комнаты и потихоньку испускал дух, он даже и не подумал вызвать скорую. Когда его нашли мусора, он был уже мёртвый. – Вий сплюнул на могилу. Ветер всё усиливался. – Я случайно тебя узнал, Мариночка. Я вас видел как-то вдвоём с Соней. Ты не обижайся, но мне кажется, у него был странный вкус.
- Я не обижаюсь. Почему их похоронили вместе?
- Это я их похоронил. И у одного, и у другого, никого не было. Я подумал, какая разница, всё равно, перед Богом все равны. Пускай лежат рядышком – два психа, которые убили друг друга.
- Поехали, Вий. – Хорёк нетерпеливо переминался с ноги на ногу. – Нас люди ждут.
- Сейчас едем, не колотись. Такие вот дела происходят в этом мире, девочка.
- Зацепин. – Марина прошептала фамилию на втором надгробии. – Это тот маньяк, про которого писали в газетах?
- Не знаю. Я последнее время не читаю газет. Знаешь, что мне сказал Соня в одном из наших откровенных разговоров? Он мне сказал, что я уже вплотную приблизился к смерти. Короче говоря, он дал мне понять, что я скоро должен умереть. Но видишь, жизнь всё решает по-своему. Я тут стою и разговариваю с тобой, а он лежит под двухметровым слоем земли и кормит червей. Судьба решает за нас; кому жить, а кому умереть.
Марина думала о том, почему у неё совсем нет слёз? Как всё странно: и жизнь, и смерть, и любовь. Всё, что связывало её с этим человеком, было окутано дымкой нереальности, или невесомости, чёрт его знает. Но всё-таки – куда подевались слёзы?
- Пойдём, Марина. – Вий обнял её за плечи. – Пускай лежит, отдыхает, твой дружок. Он был ненормальным, этот урод, этот псих, мать его так, но что-то меня к нему всегда тянуло. Я иногда мог его понять. Я мог его почувствовать.
Хорёк уже сидел в машине. Марина последний раз оглянулась на два мраморных надгробия. Вий так и шёл рядом с ней, обнимая её за плечи. Интересная это была парочка: наглый стриженый парень в кожаной куртке и маленькая толстушка с необычайно умными глазами. Очень интересная парочка.

Через четыре дня Витова Виталия Дмитриевича по кличке Вий, имевшего определённый авторитет среди преступного мира, расстреляли в подъезде дома, где проживала его сожительница с полугодовалым сыном. В него произвели три выстрела: два в область груди и один, контрольный, в голову. Первым Витова обнаружил сосед, пенсионер из тридцать второй квартиры, он выглянул, спустя некоторое время после выстрелов. Виталий Витов сидел на ступеньках, крепко вцепившись в перила. Задняя часть черепа у него была снесена, но лицо почти не изменилось. Глаза были чуть приоткрыты, на губах застыла обычная усмешка. Он сидел на ступеньках, держась за перила, как будто просто присел отдохнуть. Всё было в порядке, если не считать наполовину снесённого черепа и неестественной желтизны лица. Лицо и руки были искусственно жёлтыми, как у маленького жёлтого солдатика.

…Но бац – остановка, стоит шестерёнка.
Штык туда – а сюда не идёт винтовка.
Ключик торчит ненужным гвоздём.
Он и я застыли вдвоём…


                27
                Новая жизнь.

Марина закрыла за собой дверь и устало вздохнула. Полдня ходьбы по рынку вымотали её окончательно.
Она поставила сумку на пол и открыла молнию, оттуда сразу же высунулась смешная щенячья рожица.
- Мама! – крикнула Марина в комнату. – Мама, иди, познакомься с новым членом нашей семьи.
Мама вышла из кухни, вытирая руки о зелёный фартук:
- Бог ты мой! – тут же всплеснула она ими. – Ты что это, серьёзно? Ты на самом деле решила завести собаку?
- Ну, мама, я же тебе давно уже об этом говорила. Я хочу, чтобы у меня была собака. Ты что, думала – я шучу?
Мама пожала плечами, и устало покачала головой.
- А ты уверена, что ты его прокормишь? Он же съест и нас со всеми потрохами.
- Мама, мы уже тысячу раз об этом разговаривали. Если бы я была не уверена, я бы его не брала.
Щенок неуклюже выбрался из сумки и тут же споткнулся о кожаную ручку, лапы запутались между собой, и он ткнулся мордочкой в пол.
- Ну, смотри сама. Ты человек взрослый, работающий, раз ты берёшь на себя такую ответственность, я думаю, ты всё хорошо взвесила. – Мама старательно скрывала своё недовольство. – Он что, какая-то помесь?
- Ты что. – Марина подняла щенка с пола и поцеловала в носик. – Он принц, королевских кровей. Его папу звали Карлом, он был великолепным боевым псом, а мама была Элизой. Скажи классные имена?
- Так он что, породистый?
- Ну, конечно же. Он Стаффордширский пит-бультерьер, у него прекрасная родословная.
- Бультерьер – это что – собака-убийца?
Марина рассмеялась:
- Да ну, что ты? Это всё преувеличенные сплетни. Просто хорошая порода боевых псов. Да, маленький. – Марина потеребила его за мордочку. Щенок тоненько зарычал в ответ. – Хоть ты и боец, но драться ты у меня не будешь. Ты у меня будешь сильным и добрым.
Мама снова покачала головой. Весь разговор она только и делала, что качала головой.
- Не знаю, зачем тебе это надо. Не имела баба хлопот, та купила порося. И сколько стоит этот принц?
- Нисколько. Мне его подарила одна благодарная мама в детском садике.
- На тебе, Боже, что мне негоже.
- Ну, перестань. Это подарок от чистого сердца.
«Да, мамуля, если бы ты знала, сколько я за него на самом деле отвалила денег, ты бы, наверное, потеряла сознание».
Мама, махнув рукой, пошла на кухню.
- Ну и как ты его хочешь назвать? – спросила она на ходу, через плечо.
- Соня.
- Как-как? – Мама остановилась, обернувшись.
- Соня. Я назову его Соня.
- Что это ты принцу даёшь такое странное имя?
- Какая разница? – Марина прижала щенка к груди. – Что такое имя? Всего лишь слово из нескольких букв. Какая разница?
Она занесла его к себе в комнату и поставила на пол. Щенок смешно заковылял к столу, обнюхивая по пути палас. Подойдя к деревянной стенке письменного стола, он неуклюже присел и сделал свою первую лужу на новом месте. На паласе аккуратно расползлось чернеющее мокрое пятно.
«М-да, палас на первое время надо будет убрать».
Марина подошла к окну и прислонилась лбом к холодному стеклу. Она не смотрела на улицу, просто стояла, закрыв глаза. Из-под ресниц выкатились две мокрые дорожки.
«А вот пришли и слёзы. Я знала, что всё равно буду плакать о нём. Когда-нибудь я обязательно должна была заплакать».
Соня сидел, с трудом удерживая равновесие, и старательно чесал у себя за ухом. Впереди была целая собачья жизнь. Соня лизнул лапу. Целая огромная собачья жизнь.







                Эпилог.

- Ну и чё? Ты разнылся и пошёл домой?
- Чего я разнылся? Просто слёзы от боли выступили. Видишь, как он мне губу расквасил?
- Во, пидар. Так ты говоришь: подошёл и дал тебе по морде?
- Ну да. Я стоял, курил возле спортплощадки, а он шёл домой, у них вчера, наверно, уроки раньше кончились. Ну, подошёл ко мне и говорит: чё здесь куришь? Я говорю: ну вышел покурить на перемене, а чё, нельзя? А он мне – на, в морду. И сигарета в грязь упала. А чё я ему сделаю? Он на голову выше меня.
- Ну и чё, ты так и будешь терпеть, как он над тобой выделывается?
- А чё я сделаю-то? Он семиклассник, на год старше. Чё я ему сделаю-то?
- Да какая разница, кто семиклассник, кто шестиклассник. Чё, если на год старше, значит надо терпеть его зуботычины?
- А ты сам-то? Чё ж ты молчал, когда он на той неделе у тебя монеты отобрал?
- Так он же в морду меня не бил.
- Ну и что, что не бил? Не обязательно бить в морду, чтобы показать, что ты слабак. Он у тебя, как у щенка, монеты забрал, а ты стерпел, а на меня сейчас гонишь, что я трус.
- А что, не трус? Он тебе губу разбил, а ты даже не дёрнулся.
- А что я должен был сделать?
- В общем, так, Лёха, давай набьём морду этому мудаку. Давай это сделаем вдвоём, а?
- Ты чё? Да он же нас потом поодиночке поубивает. Он же здоровенный бугай. Его даже у него в классе многие боятся.
- Ну и пускай боятся, а мы его сделаем. Не будь ссыкуном, Лёха. Пускай потом ловит. Я пацанам со двора скажу, его потом вообще отпидарасят. Давай, прямо сейчас, пойдём и набьём ему морду.
В туалете воцарилась тишина. Лёха задумчиво кинул в раковину окурок и сидел, молча, рассматривая свои ботинки.
Открылась дверь, и в туалет вошёл Рыжий из четвёртого класса. Он испуганно посмотрел на шестиклассников и пошёл в кабинку делать своё дело.
- Ну, чё ты молчишь? Ты чё такой ссыкун, Лёха? Ты чё, так и будешь всё время терпеть, когда тебя по морде бьют?
Лёха тихо засопел, распаляясь:
- Я не ссыкун. Ладно, давай его отлупим, только если он сам ещё раз дёрнется.
- На фига мы будем ждать, когда он ещё завыделывается? Давай прямо сейчас, пока злость есть. Давай.
- Ну, давай после уроков, хотя бы.
- Короче, пошли, не будем мы ждать никаких уроков. Пошли, найдём его. Как раз, пока ещё большая перемена идёт.
Лёха плёлся за Хориным с гулко бьющимся сердцем.
- Слышь, - поймал он его за рукав, - а кто первый начнёт?
- Я начну. Ты только смотри, не сдрейфь. Как только я начну, сразу и ты впрягайся.
Волопин, по кличке Батон, стоял в холле второго этажа, положив перед собой на подоконник открытый дневник. Усиленно нахмурив лоб, он раздумывал над тем, как ему лучше исправить на четвёрку двойку, полученную на уроке литературы.
- Слышь, Батон, ты мне монеты принёс?
Волопин быстро обернулся. Он очень не любил, когда его так называли. Рядом стоял Хорин из шестого «Б» класса.
- Чё ты сказал?
- Я сказал, монеты гони, которые ты у меня забрал. Чё ты, сильно борзый, да?
- Чё ты сказал? – Волопин наклонился, чтобы засунуть дневник в портфель. – Чё ты сказал, чмо?
Хорин быстро размахнулся и врезал ему снизу прямо в нос. Волопин от неожиданности отшатнулся и удивлённо захлопал ресницами. Из левой ноздри вытекла струйка крови. Сзади подскочил Лёха и залепил ему два удара в ухо. Волопин прикрыл голову руками, а затем быстро кинулся на Хорина. Хорин успел ещё два раза ударить его по голове, потом Волопин сбил его с ног, и они оба грохнулись на пол. Вокруг моментально собралась толпа школьников, все с интересом наблюдали за начавшейся дракой. Так уж устроены пацаны, ничто не может быть интереснее, чем наблюдать за дракой таких же пацанов.
Волопин подмял Хорина под себя и сел на него сверху.
- Лёха, мочи его! Лёха, давай! – орал Хорин, пытаясь освободиться.
Лёха, как заводной, лупил Волопина кулаками сверху по голове, затем разбежался и пнул его в лицо. Волопин взвыл сквозь слёзы, и скатился на пол. Хорин быстро вскочил на ноги и стал пинать перекатывающегося по полу поверженного врага.
- На, сука, на, получи! Гад, падла, на, пидар! – Хорин несколько раз наступил ему на голову.
Войдя в раж, он не заметил, как куда-то в сторону быстро побежал Лёха. Хорина схватили сзади чьи-то сильные руки и оттащили от скулящего Волопина.
- Что ж ты делаешь, щенок? – Его крепко держал за шиворот Василий Михайлович, здоровенный детина, бывший баскетболист, а теперь школьный физрук. Все самые отпетые хулиганы с уважением боялись его за его огромные размеры.
Хорин попытался вырваться, но это было всё равно, что пытаться вырваться из медвежьих лап. Василий Михайлович приподнял его над землёй и сильно встряхнул.
- А ну успокойся, балбес. А ну пошли со мной к директору. Ты смотри, какой зверёныш.
Он с силой поволок Хорина в кабинет к директору. Волопин ныл, сидя на полу и размазывая по лицу кровавые сопли.
У стены, наблюдая за происходящим, стояли две школьные подружки.
- Слушай, а кто это такой? Что это за пацан, с какого класса?
- Ты что, Хорька не узнала? Это конченый хулиган из шестого «Б».
- Ну и псих. Такой и убить может.
- Да он дурачок. Я слышала, его в спецшколу отправлять собираются, а это всё равно, что тюрьма для малолетних.
- Ну, теперь-то его точно туда отправят.
- Туда ему и дорога.
Прозвенел звонок на урок. Любопытствующие стали расходиться по классам. Концерт окончен. Хорёк дал в своей жизни ещё одно представление. А сколько их ещё будет…

                К О Н Е Ц