Нашему Байкалу, светлой его памяти.
В какой бы отдалённый уголок вечности
ни был бы ты помещён волею Всевышнего,
знай, что мы помним о тебе, мы любим тебя,
дорогой наш Байкалкин.
Московские ночи в октябре пустые и холодные, как разрытая могила; бездонные и зияющие, как чёрные горные пропасти. Они полны безысходной тоски и отчаянья. Осень, наконец, снимает дружескую личину золотой листвы и обнажает своё настоящее лицо. Скоро, очень скоро за ней явится зима, несущая смерть, и всё, что росло, цвело, плодоносило, в чём кипела жизнь, превратится в мёртвый и пустой музей ледяных фигур, наполненный чужым, завораживающим очарованием неживого. А пока осень услужливо подготавливает дорогу своему сюзерену. Чёрные, голые деревья, словно измождённые заключением пленники, ломано протягивают исхудавшие руки к небу в беззвучной мольбе. Убогий их вид разрывает сердце, ассоциируясь с церителивским «Геноцидом», что пугает детей на Поклонной горе. А небо в такие октябрьские ночи! Оно такое холодное, высокое и непроглядно чёрное, чёрнее, наверное, того небытия, что восславил Малевич своим «Чёрным квадратом!»
В такие ночи хочется забраться как можно более глубоко под одеяло, укрыться в собственной маленькой норке, теплой и комфортной, оградив себя от хищного отчаянья царящей за окнами ночи. Жители одной московской квартиры, о которой пойдёт у нас речь, именно так и сделали. Забылась нелёгким сном пожилая семейная пара, погружённая в тепло пастели, дремал, не успевший ещё по-настоящему заснуть их сын, сопел на своём месте огромный серый пёс, кошки свернулись клубочками на диванных спинках. Недобро безмолвствовала ночь, наполняя сердце томительным предчувствием.
Если бы во дворе, прямо под окнами квартиры, о которой идёт речь, оказался бы некто, владеющим даром видеть мир иной, духовный, то он бы заметил, как из тёмной осенней ночи соткались три сгустка мрака, того, что темнее, чем ночь. Он увидел бы, как три бесформенных провала, окна в первозданное ничто, прорезавшие ночную темень, приблизились к окну описываемой нами квартиры; увидел бы, как они замешкались у окна, как одна тень заглянула внутрь, беспрепятственно пронзив собой стёкла пакетов, и вернувшись наружу, подала двум другим какой-то знак. Если бы в ту ночь во дворе нашёлся бы сторонний наблюдатель, видящий незримое, он почему-то сразу бы понял, что это был именно знак, хотя бесформенные сгустки мрака не имели конечностей, и даже различил бы в этом знаке определённое успокоение, позволение, сообщение о том, что всё идёт по заранее разработанному плану. А если бы он всмотрелся в эти чёрные пятна, напрягая зрение, то различил бы в каждом соткавшуюся из мрака зловещую фигуру тёмного воина в древних, необычного вида, доспехах. Он, скорее всего, почувствовал бы недобрую, сверхчеловеческую силу, исходящую от этих фигур, увидел бы мёртвенное, бледно-зелёное сияние, исходящее от заговорённого оружия: клинков в ножнах, стрел в колчанах. Он понял бы, что клинки, напоенные тёмной могучей магией, призваны нести скорби и беды, ужас и отчаяние, тем, кого поражают. Именно за этим, к слову, и явились сюда эти жуткие тени. Поздняя осень, угнетающая дух тоскливым однообразием холодных, будто бы выцветших в одночасье, своих вечеров, сливающихся в какой-то серый и унылый поток. Самое подходящее время для того, чтобы напасть на людей, мирно спящих за этой стеной, время для этого выбрано правильно. Если бы в казавшейся неизбывной пустоте той октябрьской ночи, до краёв наполненной мертвящим холодом, оказался бы кто-либо, умеющий проникать взглядом за границы нашего грубого мира, он увидел бы, как призрачные воины последний раз проверили связки доспехов, остроту клинков и стрел. Он увидел бы, как старший из трёх проверяет подчинённых, последний раз обсуждая будущую вылазку. Но, к радости ли, к несчастью ли, но не было там, ни такого, ни любого другого наблюдателя. Спали, укрывшиеся в своих малогабаритных норах городские мещане, и осенняя ночь была ужасающе пуста, холодна и тосклива.
-Они могут нас видеть? – Падший дух, один из трёх, обратился к своему замершему чуть впереди, у самого окна, собрату, который, видимо, руководил остальными двумя.
– Нет, духовное сокрыто от них.
Пауза. Все трое продолжали находиться снаружи, как бы в нерешительности.
–Усердно ли чтут они Создателя? Посещают ли службы?
– Верует только молодой, но он – грешник, ему не снискать благодати!
- Надеюсь! Хорошо бы! А освящена ли квартира, ты не знаешь?
– Довольно потакать своим страхам! – Взорвавшись от нетерпения, рыкнул старший бес. – Как то да как это?! Проверить оружие! Проверить доспехи! Все усвоили, как действовать каждому? Мы сделаем всё быстро и легко, как и было предсказано! Чего сопли развесили? У Вас есть основания не доверять старейшим?!
Тёмные пятна у окна на некоторое, незначительное, время охватило молчание.
– Вперёд. За мной! Я займусь молодым, вы двигаетесь дальше, к родителям. Как закончу, приду, помогу. За мной!
Случайный наблюдатель, окажись он в ту ночь под этими окнами, и будь он способен наблюдать сокрытое, увидел бы, как три омерзительных сгустка тёмного, лишающего рассудка, ужаса, поплыли вперёд, и, не встречая сопротивления грубых мирских материалов, скрылись за кирпичными стенами. Но не кому было видеть это: ночь была пуста и мёртва, безлюдна и необитаема. Ветер, подобно стервятнику, хозяйничал на улицах города, казавшегося покинутым.
Первым ощутил враждебное присутствие Олег. Проснувшись, будто от толчка, весь в холодном поту, он с содроганием сердца почувствовал недоброе присутствие чужой воли, мертвящей, лишающей сил, ощутил исходящий от неё поток чёрной ненависти и презрения ко всему человеческому роду. Это чувство, что заставляло застывать, будто от врачебной заморозки, и трепетать, подобно наколотой на булавку бабочке, было уже знакомо ему. Это отвратительное ощущение ужаса и беспомощности, он ощущал и ранее. Он прекрасно помнил те ночи в прошлом, когда он мучился до утра, будучи не в состоянии ни забыться, ни, хотя бы как-то, повлиять на происходящее. В память накрепко врезался один случай. Ночь, он один в пустой комнате, лежит на кровати. При этом чудовищная, не умещающаяся в сознании, странность ситуации заключается в том, что его рассудок и все пять его чувств однозначно говорят ему о том, что комната, в которой он находится, пуста. Однако каким-то иным, доселе неведомым образом, он явственно ощущает чужое, враждебное присутствие, испускающее поток мертвящей ненависти, заставляющей цепенеть на месте без движения. Будь он менее твёрд рассудком, он усомнился бы в собственном душевном здравии, запаниковал бы, побежал к врачам за помощью. А закончиться всё это могло бы более чем плачевно: упрятали бы в спецучреждение, где залечили бы до растительного состояния. Однако, к собственному великому счастью, он всегда ощущал странную, непонятно откуда пришедшую, спокойную уверенность в собственном душевном здравии. Он хранил этот случай в памяти, не афишируя, но будучи уверен, что всё выяснится со временем.
По истечении нескольких лет, которые он не назвал бы лёгкими, лет, полных скорбей и испытаний, благодаря которым он и пришёл, в конце концов, к вере. Вера и дала ему новые знания и возможности. Со временем он понял, что всё, происшедшее с ним, было явлением нечистых духов. Понял он и то, что всё, что он чувствовал в такие моменты, объясняется действием на него их природы. Он видел, что только это объяснение позволяет расставить точки над «i»; он удивлялся, что ранее сам не пришел к этому, и радовался, что теперь обладает действенным средством против подобных гостей – молитвой.
Олег стиснул зубы и направил взгляд на незвано явившегося врага. Для незначительного движения головы пришлось приложить поистине титанические усилия: присутствие бесов обездвиживало, наполняя сердце парализующим, почти животным, ужасом, вытесняющим из сознания мысли, блокирующим память. К подобным встречам, однако, он был готов, уже не первый год. Собственными эмоциями он овладел довольно быстро и, прочитав несколько раз в уме «Иисусову молитву», начал бороться, не позволяя отчаянью и ужасу, которые внушались ему извне, себя контролировать.
Враги, между тем, разделились. Большая их часть, как ему показалось, двое, отделившись, двинулись далее, в глубь квартиры, а один, оставшийся, значительно приблизился к кровати. Находясь в непосредственной близости от демона, Олег попытался припомнить что-нибудь подходящее для такого случая, на изгнание, «Честному Кресту», там, или псалом №90. Но вскоре он понял, что, ни одной молитвы он вспомнить не может, забылась даже «Отче наш». Находясь в полном сознании, и остро переживая унижение собственной беспомощности, он тяжело переносил близость мятежного духа, который почему-то решил на тот момент сделаться видимым, и стоял совсем рядом, молча, в облике молодого, одетого в оттенки белого мужчины.
Продолжая свои, без всякого сомнения, героические, попытки вспомнить что-нибудь, хотя бы несколько строк, приоткрыть рот, ну, хотя бы чуть-чуть, прочитать что-нибудь, ну, хотя бы шёпотом, Олег с ненавистью рассматривал кремовые брюки со стрелками, в которые на тот момент был облачён противник. Видеть выше не позволяла наведённое бесом оцепенение, вид на обувь загораживал угол кровати. «Белые брюки… причём тут белые стрельчатые брюки?» - С нарастающим раздражением думал он. – «Вот поймать бы тебя, взять за грудки и спросить: ты чего добиваешься?! Чего ты хочешь, дубина?! Чего ты в эти брюки белые нарядился?!»
В следующий момент накал его чувств достиг предела, и, подобно воде, прорывающей плотину, эмоции, долго копившиеся в нём, прорвали наведённую врагом недвижимость. И комнату огласили звуки самой родной, самой близкой, самой сильной молитвы. Немудрено, что в момент наибольшего напряжения наружу вылезла «Отче наш», более того, это прекрасно, так как данная молитва очень сильна.
Как только отзвучали святые слова, читаемые неровным, плохо контролируемым голосом, Олег почувствовал невероятное облегчение. Вскоре он с небольшим изумлением убедился, что наведённое врагом состояние прошло, да и самого врага в комнате нет. И тьма, казалось, перестала быть непроглядной и ослабила свой смертельный захват, выпустив на волю трепещущее человеческое сердце. И ночь за окном вновь наполнилась такими привычными городскими шумами, говорящими о том, что вокруг идёт жизнь, течёт себе неугомонной полноводной рекой. Тогда, ещё не пришедший в себя до конца, ошалевший, он, радостно восславив Господа и взяв в руки молитвослов, опустился на колени перед иконами. В его дом проникло зло! Враг, по всей видимости, отступил, но победу нужно было закрепить. «Да воскреснет Бог!» ему в след! Олег стал читать. Потом прочитал 90-ый псалом, потом ещё и ещё молитвы, и погрузился в чтение, намереваясь провести в молитвенном труде ночь.
Окажись в тот момент рядом православный святой, буддийский лама или индуистский брахман, он бы увидел свет благодати, нисходящий тоненькой, золотистой, струйкой на молящегося человека. Увидел бы, как, минуя преграды грубого мира, нисходящий лучик господней благодати распадается над самой головой Олега на множество частей, накрывая его защитным куполом, и заполняя всю комнату золотым сиянием. Но некому было любоваться этой красотой: герой был один в комнате и молился за родных, которые, ничего не подозревая, мирно спали за стенкой.
Вы знаете, где странствуют души во время сна? Наши, людские, скажу Вам, случается, что и довольно далеко. А души животных? Знайте же, что некоторые животные, и во сне не покидают дом, продолжая охранять хозяев и в мире духов.
Во всяком случае, когда два демона попытались приблизиться к спящим родителям Олега, путь им преградил немолодой уже воин в серой волчьей шкуре наброшенной на плечи поверх кольчужной рубахи с наборными стальным нагрудником. В духовном мире, ведь, все выглядят по-другому. Из-под его увенчанного рогами шлема вырывалась буйная, густая шевелюра, с изрядным количеством седых волос. Борода его тоже была седа, практически на половину, но чуть усталый и чуть насмешливый взгляд его серых глаз был твёрд. В этом взгляде сочетались бесстрашие и опыт, решимость и умеренность. В руках он держал меч в кожаных ножнах, деревянный, обитый стальными полосами щит был заброшен за спину, за поясом находились топор и охотничий нож.
С приближением врага он неспешно, с достоинством, встал, всем обликом выражая спокойную уверенность.
- Дальше Вам хода нет! – Твёрдо произнёс он. - Убирайтесь обратно!
- А, людской прислужник! – Раздалось ему в ответ. – Ты жалок! Ты прожил жалкую жизнь раба, исполняя хозяйские прихоти за миску пищи! Ощути же себя свободным хоть раз, прежде чем встретишь смерть. Найди в себе мужество жить самому, иметь свои собственные желания и бороться за их исполнение. Сейчас ты готов драться насмерть. Зачем? Пусть другие служат тебе, пусть жертвуют здоровьем и жизнями, защищая тебя. Жизнь раба не достойна тебя, пойми это! Разбуди в себе спящее достоинство, вспомни о воинской чести! Найди в себе мужество отречься от чужих интересов во имя собственных! Встать на путь свободы никогда не поздно, а погибших на этом пути ожидают честь и почёт!
- Нет, - отвечал серый воин бесу, - жизнь моя не была рабской! Всю жизнь я нёс стражу, следуя долгу воина. И в этом был смысл моего служения, освободить от которого меня может только смерть!
- Ты следовал долгу… хм! - Падший ангел откинул назад пышную, чёрную, как смоль, шевелюру, обнажив завораживающе прекрасную, неземную красоту лица, сплошь покрытого струпьями, болячками и гнойниками. – Хорошо, если долг влечёт туда же, куда и сердце! Ты, ведь, любишь этих людей. Оказался бы ты в ситуации, когда сердце и долг влекут тебя в разные стороны! Однако мы заговорились! – Демон двинулся прямо на пса, на ходу обнажая оружие.
На падшем ангеле была лёгкая парадная кираса, она была отлично подогнана под тело и имела дорогую серебряную инкрустацию. Под кирасой на нём была вычурная туника, выполненная в чёрном с вышивкой бархате. На ногах его были высоченные сапоги с отворотами, острыми, посеребренными шпорами и массивными, высоченными, каблуками. Туалет дополняли невероятно броские, пижонские, штаны. Шлема не было вовсе. Наряд этот, казалось, был слишком легкомысленным, не способным защитить в бою, но его было вполне достаточно. Наряд беса был пропитан недоброй, чёрной, магией, напоен нечеловеческой злобой, также как и древний его клинок.
Что мог простой домашний пёс противопоставить ангелу, пусть даже и падшему?
Давайте, однако, вспомним об искуплении через жертву, о жертве во спасение ближнего, которая является одним из наиважнейших положений христианства. Христианская жертвенность… жертва ближнему… жертва Богу. Это очень высокая идея, выше просто некуда! А этот длинноухий пёс, тыкающийся везде своим мокрым носом, был из тех собак, что бросались, под танки, обвязанные гранатами; принимали на себя первые выстрелы и ножевые удары; работали на пожарах, не щадя себя; взрывались, работая с сапёрами. Просто, именно для подобных дел и создана эта порода.
Вот он, заметив приближение противника, обнажает клинок. На этом клинке тоже есть защита, и на доспехах она есть, и везде он защищён. Слепая, безусловная, преданность – это всё, что у него есть. Это та самая собачья преданность, имя которой почему-то приобрело уже отрицательно-уничижительное значение. Но именно собачья, безоглядная, преданность служебному делу, слепая вера хозяину, в хозяина, безусловная собачья любовь – именно это и защищает сейчас его, крепит доспех, вострит клинки.
И, конечно, эффект многократно усиливается благодатью, что дарует Господь, вдохновлённый жертвенной собачей преданностью.
И вот, демон приблизился вплотную… один, два, три финта… пируэт, - он быстр, невероятно, нечеловечески быстр – это становится понятно практически сразу.
Ещё какое-то странное ощущение, ощущение, что его клинок отразить намного труднее, чем обычные, тренировочные клинки… странно!
Серый пёс-воин стал предельно внимательным, движения стали скупы и строго выверены. Фигуры, выходившие раньше, примерно, восемь из десяти раз, с этим противником получаются практически в два раза реже. Что это, магия? Да и противник сам атакует из неожиданных позиций, держит какой-то странный, взятый им с самого начала, темп. С таким не расслабляйся!
Но вскоре выяснилось, что и демону пришлась не по вкусу любовь, на острие собачьего меча. Дважды ещё они сходились почти вплотную в бешеной рубке, оставили друг другу по лёгкому порезу на щеках, и тёмный ангел отступил. Только сейчас его начала терзать догадка, что малой кровью им к цели не прорваться.
Появился третий, тот, что оставался в комнате.
- Ну, что там с ним? – Кивнул на закрытую дверь его соратник.
- Он будет занят собой, он не опасен! – Неохотно ответил старший демон. И, выдержав паузу. - А с этим чего?
Вопрос прозвучал риторически, так как к этому моменту он и сам успел уже оценить ситуацию, и, мысленно занимаясь тактическим и стратегическим планированием будущего боя, рассматривал в упор загородившего проход противника.
- Послушай, старик! – Вновь появившаяся нежить обратились к воину-псу. – Твоя огромная любовь, способная на жертву, и готовая жертвовать, воистину способна на многое! Твоё чувство очень высоко, и мы, признавая это, склоняем перед ним головы. Не верь тому, кто говорит, что мы не уважаем своих врагов и не отдаём им должное! Не верь, что мы бесчестны по отношению к врагам! Просто, пойми, у нас есть своя идея, идея о праве личности на свободу, о святости и нерушимости этого права, безапелляционного и априори принадлежащего каждому. – Недавно пополнивший компанию демон полусидел на прислонённых в стене досках, опираясь на своё напоминающее палаш оружие, снабжённое изящной глухой гардой. – Мы не растворяем себя в Творце, - продолжал он, - хотя мы помним, безусловно, о его существовании, а развиваем в себе способности к созиданию, культивируем творца в себе! – Его лицо, украшенное аристократически высокими лбом и скулами, с лёгкой горбинкой на носу, несомненно, могло бы считаться приятным, если бы не множественные следы порока. Неприлично огромные белые оспины, многочисленные дурно сросшиеся шрамы, явный след от перелома на носу, - это, не считая многочисленных гноящихся болячек, прыщиков, следов от укусов неизвестных насекомых, зон подозрительных покраснений кожи. Внешность его могла служить наглядной иллюстрацией прекрасного изначального замысла, получившего, впоследствии, отвратительное развитие. Впрочем, так оно всё и было.
- Пойми же, мы тоже считаем свою идею достаточно высокой для того, чтобы за нёё драться! – Излагал он, внимательно и пытливо вглядываясь в лицо противника. – Очень скоро, - продолжил он после паузы, - ты уйдёшь в вечность. – Поверь мне, это так: об этом я не стал бы шутить даже с врагом. Как ты думаешь, там, за чертой, пересекутся ли Ваши пути, твой и любимых тобою людей? Скажем прямо: это очень маловероятно. Так почему же ты так стремишься ускорить свой уход? – Старший демон всё больше и больше вдохновлялся собственной речью. – Я предлагаю тебе, разойтись по-хорошему! И ты получишь минимум неделю дополнительно для того, чтобы быть рядом с людьми, которых любишь. Ведь ты стар, нести службу тебе давно уже в тягость, и притом сильно. Сложи с себя ответственность за них, и никто, поверь, никто не будет вправе обвинить тебя!.. А?!
В этот раз Байкалу было действительно нелегко совладать с собой. Со стороны было хорошо видно, как ходит его кадык, и вздымается могучая грудь под доспехами.
- Да, я уйду, - проговорил он глухим от волнения голосом. – Да, я уйду, но я останусь с ними! – Закончил он уже твёрдо.
- Поня-я-ятно! – Отвечал старший бес с изрядной долей сарказма в голосе.
В этот раз они бросились на него, на удивление собрано, будто по команде. Этот, старший их, аристократ, атаковал в лоб, с самого начала навязывая бешеный темп, и превращая бой в безумную рубку. Остальные двое принялись растягивать фронт, явно замышляя глубокий фланговый охват.
Кошки, способные видеть тонкий мир, но не способные хоть чем-нибудь помочь, встревожено носились по квартире, срывая накидки с диванов, кресел, терроризируя остальную имевшуюся в наличии мебель. Людмила, разбуженная бешеным мявом и звуком двигаемых стульев, заглянула в кошачью комнату, но, не сумев определить причину, разбередившую посреди ночи её обожаемых питомцев, завернула на кухню выпить полстакана холодной воды.
Возвращаясь в спальню, она наткнулась взглядом на Байкала, лежащего в ванной комнате. Последнее время, примерно, недели две, бедный пёс проводил там всё своё время, укрываясь от жары на прохладном кафеле. Он всё чаще отказывался от еды, и не имел сил даже на прогулку, минут в пять-десять. Все понимали, что это значит, хотя в семье это и не обсуждалось, все ощущали печаль близкого расставания, и старались подарить любимому псу как можно больше ласки на прощание.
Людмила присела рядом с огромным серым псом и, не желая будить его, коснулась такой знакомой, такой родной, шерсти лишь взглядом, очень долгим, очень нежным и очень печальным своим взглядом. В этот момент из спальни вышел Владимир, также разбуженный звериным буйством. Увидев Милу, опустившуюся у порога ванной комнаты, Владимир подошёл к ней и заглянул через плечо.
- Смотри! – Мила указала ему на Байкала.
Тот крепко спал, лёжа на боку, но лапы его беспокойно дёргались во сне, и двигался в попытке залаять кадык.
- Бежит за кем-то, охотится, - улыбнулся Владимир.
Между тем, темп, навязываемый псу демоном-аристократом, всё более и более убыстрялся. Удары сыпались с бешеной скоростью, один за другим, и, к чести его противника будет сказано, довольно значительное их количество наносилось с весьма неожиданных и остроумных позиций.
Неожиданно пёс-воин осознал, что вынужден тратить всё внимание и все силы на противостояние этому бешеному стальному вихрю, разбушевавшемуся вокруг его противника. И в этой ситуации он совершенно бессилен воспрепятствовать охвату себя с флангов двумя другими противниками. Он понял, что через некоторое, довольно короткое, время он будет окружён; понял, что слабеет и вскоре уже не будет в состоянии совладать с постоянно убыстряющимся вихрем вражеских клинков. А поняв всё это, он внутренне содрогнулся.
- Тамара! Тамара! – Воззвал воин-пёс.
Небольшая женщина-лучница, одетая в защитный охотничий камзол, кожаные штаны и мягкие оленьи сапожки, появилась будто ниоткуда, спеша на зов. Выполнив продольный кувырок, она встала на одно колено и приступила к метанию стрел. Её убранные в крепкий пучок волосы были помещены под глубокую, до ушей, шапочку из тёмной замши.
Здесь надо пояснить, что ангелы, пусть даже и павшие, есть существа эфирные, принадлежащие тонкому миру. Они способны изменять собственное состояние, представая пред нами, то телесными, то есть полностью осязаемыми, то бесплотными; то подобными человеку, то вообще лишёнными какой-либо формы.
Но, тем не менее, для прохода сквозь стены, как в нашем случае, и для ведения боя они вынуждены использовать разные свои «агрегатные» состояния. Надо сказать, что в тонком мире тоже есть стены. Они существуют там, благодаря эмоциям людей: людей, их проектировавших, людей их строивших, людей, что натыкались на них в темноте с досадой, людей, что опирались на них, пытаясь дойти до кровати во время последнего сердечного приступа. Расстояния и размеры в духовном мире изменены, и, как правило, в большую сторону, но пропорции, всё же, остаются теми же. Так что, слева от четвероногого воина находилась дверь в спальню, где находились люди, которых он любил и защищал; за спиной его находилась ванная комната, которую он в последнее время облюбовал для себя, а по правую руку от него были ограждающие уборную стены. Их-то и должны были преодолеть демоны, чтобы зайти к нему в тыл. Таким образом, его противники были вынуждены терять время, в самом начале манёвра, и были ограничены в скорости в его конце. Преодолев все стоящие на их пути стены, они не имели возможности вступить в бой незамедлительно, скованные необходимостью перехода из одной своей формы в другую.
Стрелы же отважной маленькой лучницы поражали цели, шутя, как бы, не замечая препятствий. За последние пятнадцать секунд она выпустила двенадцать стрел, целясь в глаза и горло, и атака захлебнулась. Конечно, стрелы её не могли сразить бессмертных, существующих от начала времён существ, но благодать, коей напоены были наконечники, опаляла их бесплотную плоть, и, обжигая, заставляла страдать, приносила муки.
Если бы нашёлся в тот момент кто-то, видящий незримое, он увидел бы пример верности, называемой собачьей, и навсегда бы зарёкся называть этими словами что-либо пошлое, недостойное. Но некому было постичь благородную жертвенность собачей преданности, пуста была ночная квартира: в ней и так-то негусто бывало гостей, а уж посреди ночи-то!..
К своему третьему штурму порождения ночи решили подготовиться со всей серьёзностью. Они подтащили походные мешки, один из них вынул из своего мешка зачехлённый лук и колчан со стрелами. Примеряясь, он наложил стрелу на тетиву, и наконечник засветился в темноте зеленоватым гнилостным светом. Беда, отчаяние, нужда, немощь сидели на конце этой стрелы. Это оружие было приготовлено для живущих здесь людей, но сейчас они вынуждены были устранять с его помощью непредвиденное препятствие в лице бесстрашного защитника. Один из трёх, тот, что достал свой лук, принялся безостановочно обстреливать лучницу Томару, не позволяя той лишний раз показаться из-за укрытия, сковывая тем её действия и навязывая дуэльный, один на один, режим боя. Будучи против воли втянутой в этот стрелковый поединок, маленькая лучница была лишена возможности поддерживать Байкала своей стрельбой.
Второй воин-демон, старший над остальными двумя, тот, что сражался в центре, достал из мешка небольшого размера арбалет с дугой из закаленной стали. На этот раз он не торопился вперёд, и стоял на недосягаемом для клинков расстоянии, медленно и вдумчиво заряжая своё оружие. Байкал перекинул вперёд свой висящий за спиной щит. Загораживаясь им от неожиданно появившейся новой и грозной опасности, он пытался сгруппироваться так, чтобы тело занимало как можно меньшую площадь. Он хорошо знал, что такое прямое попадание стального арбалетного болта, и всеми силами пытался его избежать. Враг, между тем, продолжал хладнокровно расстреливать его в упор. Остановленные щитом болты высовывались своими хищными стальными клювами из расщеплённых, прошитых насквозь дубовых досок, требуя кровавой добычи. Щит становился всё тяжелее и тяжелее, но бросить его было равноценно самоубийству. Бесстрашный серый защитник знал, что рано или поздно скреплённые сталью доски не выдержат, расколются. О том, что последует за этим, он запретил себе думать. Целиком и полностью захваченный этим противостоянием, он мог думать лишь о ненавистном противнике, что всё это время оставался недосягаем для его меча. И, конечно, он был не в состоянии помешать последнему из трёх бесов, преодолевать преграждающие путь стены, медленно, но верно заходя ему в тыл.
Через несколько десятков минут, каждая из которых несла в себе мучительно-бесконечную вечность, его дубовый щит превратился в ершистую кучу колких щепок. Осколки досок продолжали каким-то чудом держаться на полосках стали, продавленных множеством прямых попаданий, что позволяло дереву упрямо сохранять слабое подобие былой формы. Отбросив щит и подобравшись, он встал лицом к опасности, легко, почти беззаботно, поигрывая клинком, и понимая, что жить ему осталось совсем немного. Он и сам удивился, когда клинок его, рассекая со свистом воздух, отбил, один за другим, четыре арбалетных болта: руки помнят.
Так стоял он и думал, что единственным тактически правильным вариантом было бы броситься внезапно вперёд, на страшного стрелка, максимально быстро сокращая дистанцию. Перехватить инициативу, навязать ему ближний бой, пока не подоспел тот, что пытается зайти в тыл. Сокрушить их можно только поодиночке, и, если даже на исходе силы, а он это чувствовал однозначно, и даже если врага не одолеть, это всё равно лучше, чем покорно ожидать конца, отдав инициативу противнику.
Думая так, он готовился к последнему своему броску, ощущая, не смотря на смертельную усталость, радостный подъём и боевой азарт. Он был готов, он был почти что счастлив, когда, стоял, обдумывая последние нюансы плана, и глядя вперёд, в утренний полумрак, где затаилась смертельная угроза.
Резкий, небывалой силы, удар, нанесённый сзади под колени, отбросил его назад, заставив неуклюже выгнуться бесформенной стальной дугой. Он широко и беспомощно раскинул руки в полёте, и, спустя неуловимо короткое мгновение, с размаху ударился затылком о пол. Целый пороховой погреб, богатый, доверху заставленный бочками со взрывным зельем, взлетал сейчас на воздух перед его взором. И это было настолько красиво, что, на несколько секунд, он забыл обо всех своих хлопотах, и просто лежал, наслаждаясь. Он просто смотрел на этот небывалый фейерверк, думая о том, что наконец-то он свободен, и что он, бесспорно, заслужил право видеть эту красоту.
Придя в себя и оценив положение, он понял, что лежит спиной на полу, и руки его заблокированы противником, тем самым, который ударил сзади, опрокинув его на землю. Бросок, который он планировал, надо было делать пораньше, а сейчас… да, теперь, похоже, всё глухо. Его держат за руки, повалив на землю; он видит, как эта мразь с арбалетом беспрепятственно приближается с видом триумфатора, так медленно, всё ближе и ближе. Бес с аристократическим лицом подошёл к лежащему воину, заглянул мельком тому в лицо, и хладнокровно, с выражением безразличия на лице, разрядил в упор свой арбалет. Байкал, лежащий на спине, дёрнулся, повернувшись всем корпусом, и стальной болт, соскользнув по шлифованной стали нагрудника, ушёл в пол: броня выдержала. Гематома, конечно, будет огромная, но всё-таки приятно!
Однако он знал, что так будет далеко не всегда. Вот нечисть перезарядила оружие, подошла, не торопясь, прицелилась. Огромной, чудовищной силы удар, с которым второй болт проходил его броню, он чувствовал всем телом, большей частью – грудной клеткой, конечно. Потом тело, будто что-то обожгло, несильно, словно дикая пчела, шершень или оса. Тут же ему стало трудно дышать, его дыхание внезапно и сильно затруднилось. А, буквально минуту спустя, рот начал заполняться кровью, и приходилось сдержано говорить, двигаться, дышать.
Падшие ангелы, все трое, окружили раненого воина. Бес, блокирующий руки сзади, уже отпустил их и вылез из-под него. Он полулежал на кафеле ванной комнаты, приподнявшись на локтях. Дышать ему приходилось сдержано, с оглядкой, чтобы не задохнуться, и они это видели. Нерешительное молчание повисло над ними. Байкалу было несложно понять, о чём думает каждый из них, но ему было всё равно. Старший демон, погружённый в раздумье, механически теребил спусковой крючок заряженного арбалета. Выстрелит? Не выстрелит?
- Ситуация, куда ни кинь, хреновая, - думал четвероногий воин. – Эти ещё… чего они тянут?
Сумел ли он выполнить свой долг до конца, или ему помешали это сделать сомнения и медлительность? Каких-то минут не хватило… обидно!
- А, может быть, я ещё… того? – Спрашивал он себя, лелея шальную, по-детски наивную, надежду. - Да нет, куда там: лёгкое пробито, во рту кровь! – Незамедлительно отвечал он себе. Страшно ему не было, было лишь немного обидно.
Вдруг царящий в помещении предутренний сумрак прорезали летящие брызги яркого, огнистого света. Попадая на стены, они дробились на более мелкие, себе подобные, капельки, наполняя помещение благодатным, животворящим, светом, бесам явно неприятным. Это Олег, завершив свой молитвенный труд, решил окропить квартиру. Втемяшется же такое в голову в пять утра. Но, как же замечательно, что втемяшелось! Напоённая благодатным светом влага, что в тонком мире выглядела сгустками огня, прошивала насквозь бесплотные тела тёмных воинов, творя в их рядах панику и разорение. Благодатный огонь, ведь, имеет свойство выжигать любую скверну, вот и бежали от него нечистые духи, сломя голову!
Обессиленный, пёс-воин осторожно опустился спиной на прохладный кафель.
- Милостив Господь, они в безопасности! – Блаженная эта мысль блуждала в его голове, наполняя сердце радостью, даруя покой душе. Пёс задышал спокойнее и глубже.
Ранним утром, в начале шестого, Людмила по привычке проснулась и встала готовиться к работе: умываться, кормить животных, завтракать, выгуливать собак… она любила всё делать, не спеша, потому и время на это брала с запасом. Она зашла в ванну, подошла к Байкалу. Тот, наверное, впервые никак не отреагировал на хозяйку: ни взглядом, ни голосом, ни поворотом головы, хотя бы самым незначительным. Она прислушалась к дыханию пса, очень слабому, едва уловимому, покачала головой.
Выйдя из ванной комнаты, она вернулась обратно, в спальню, и приблизилась к мужу.
- Володя, там Байкал умирает, - сказала она супругу, - иди к нему.
Поднявшись с кровати, ещё не отошедший ото сна Владимир покорно встал и подошёл к собаке. Огромный, соль с перцем, восточник, полностью обессиленный, лежал на кафельном полу, широко расставив передние лапы, и положив большую, такую милую, такую умную, голову прямо на пол.
- Байкала! – Ласково произнёс Владимир. – Байкала! Хороший! Хороший пёс! Байкал!
Владимир, как можно более нежно, положил руку на широкий лоб огромного пса. Голова пса чуть заметно дёрнулась в сторону хозяина, обозначая движение. А потом пёс скосил свои мудрые, почти человеческие, глаза к хозяину, с видимым усилием набрав воздуха в могучие лёгкие, и взгляды их на мгновение встретились. Что прочитал в этом взгляде Владимир? Наверное, благодарность, преданность… бесконечную усталость, по всей видимости, а может быть, прощальную грусть. Так Байкал попрощался с нами, и на дальнейшие прощания у него не было сил. Поняв это, Владимир убрал руку с головы пса, и бесстрашный четвероногий воин подарил этому миру свой последний вздох.
Через некоторое время за телом пса пришли из службы утилизации. Когда труп понесли в машину, мучительная боль сжала сердце Владимира. Он ощутил наивный, детский порыв: поехать с этими людьми, проводить до конца! Но куда?.. Владимир сдержался, и пёс впервые отправился в путь без хозяина.
13.10.11.
Москва.