… действующих лицах (в порядке появления):
Эзра.
Второй.
Первый.
Негритянка.
Bass.
Старик за роялем.
Малазиец.
Влад.
Однорукий бармен.
Мужчина.
Мальчик-беспризорник.
Девушка в ночной рубашке с Борхесом наперевес.
David Bowie.
Четыре девочки.
Щенок Бледхаунда.
Sergio Cammariere.
Jack White.
Una brava donna.
…2-го мая.
18.09
Женщина спит. Одноместная кровать под ней ужасна: металлические прутья и пружины, любое движение спящей вызывает омерзительный скрежет. Спящая привыкла. Комната пока ничем, кроме спального места не обставлена. Стены свежевыкрашенны в серый цвет, запах эмали до сих пор не выветрился. Над изголовьем висит картина в стиле «дети пытаются с помощью кисти донести до смотрящего свой внутренний мир» (желательно, чтоб картина была написана взрослой особью мужского пола и настоятельно, чтобы завязанными глазами). Цвета не важны, главное – яркие тона палитры. Весь абсурд атмосферы комнаты сосредоточен в этой идиотской картине. Свет падает на полотно неравномерно, сгустками, выпячивая самые блеклые мазки.
Бесшумно входят двое в робах, но женщина уже пробудилась ото сна. Она свесила ноги и пытается разыскать под кроватью тапки. Первый из вошедших небрежно швыряет ей в ноги пару потрепанных туфель, Второй – он толще, можно сказать жирнее, мясистее, потягивает дым от сигареты и выдавливает из своего лба струйку пота; его рабочая одежда более грязная, чем у напарника – выкатывает тумбочку. Тумба дребезжит флаконами, лязгает овальным зеркалом на металлической ножке. Женщина обувается в неизвестного размера обувь и поднимается с постели. Второй отирает вековым по грязи платком испарину с шеи, и вместе с Первым хватают кровать за грядушки. Ни на секунду не прерывая разговор ( звука нет), Женщина подходит к небрежно поставленной тумбе с туалетными принадлежностями; если судить по цепкости взгляда, разыскивает что-то ценное. Мужчины волокут кровать с глаз долой - ложе неподъемно, колесиков нет, как и нет звука от соприкосновения с бетонным полом. Дама остается одна. Берет красную склянку с мутной жидкостью и металлическим колпачком. На мгновение возвращается тот, что сильнее потел, и выкладывает на тумбочку фигурку журавлика из бумаги. Исчезает. Тухнет свет.
3 мая.
Бумага журавлика цвета небесной синевы. По правде сказать, не столько важна сама составляющая журавля, сколь существенен факт: цвет выбран случайно, произвольно, наобум. Стоит отметить также, что Первый вынес героине не пару, а всего одну туфлю на высоком каблуке. Эта мелочь сразу же порождает цепь несуразиц, базис которых кроится в неудобстве ношения только одной туфли. Кривая походка – примитивное следствие из того «недосмотра» за наличием аксессуаров. Помимо сказанного следует конкретнее описать спальное место, даже, несмотря на то, что его скрыли из нашего поля зрения, и оно фигурирует только как воспоминание: наволочка и пододеяльник были цвета толстого слоя пыли (остается невыясненным, то был природный цвет ткани или приобретенное под натиском постоянного использования уродство). Четырехугольный вырез пододеяльника обнажал сердцевину, центр, солнечное сплетение толстого одеяла: оно было обито атласной тканью очень сочного цвета крови – артериальная алая жидкость.
19.09
Действие от пробуждения до тушения света повторяется шесть раз. Каждый раз с маленьким изменением. С каждым очередным повторением теряется крупица внимания к этим мелочам, но все:
1. Выломаны и согнуты третий и пятый прутья у жестяной кровати.
2. Выносят левую колошу вместо потрепанной правой туфли.
3. Журавлик «потерял» левое крыло.
5. В картину воткнут офицерский кортик.
6. Те двое в робах не прикасаются к кровати. Первый уходит сразу, второй – сделав несколько затяжек.
4 мая.
20.09
4. Запах точно в тамбуре. Прокурено и вязко.
Лампа с плетеным тростником в качестве абажура на полу, свет разносится только от нее. Лампочка с затуманенным белым газом внутри: спирали накаливания не усмотреть. Пыль по полу вокруг лампы в зоне досягаемости луча. Женская рука с кистью начинает схематично вырисовывать по абажуру вензеля. Линии и взмахи превращаются в узор тонкой нитки серого цвета (тут цвет важен). Рука давно держит кисть: вся левая кисть да запястье в рваных кляксах и подтеках.
Начинает петь женский голос. Аккомпанемент – контрабас, томный и неподъемный точно голубой кит, статный и величественно шаркающий по ступеням мелодии, рвано провоцирующий на урчание чеширским котом от удовольствия. Истинный тандем мужского и женского начал: мужчина рвет старость щепками, голос заставляет рыдать. Женская рука мазюкает по куполу лампы. Свет добавляет ясности: мужчина с лакированным инструментом по левую руку от лампы. Женщина с цветом кожи точно плавленый сахар – справа.
23.09
Ее платье до пят; душа до самого глубокого чувства одухотворенности парит обнаженной мелодической структурой, свет раздевает пыль и становится похож на парное молоко. Мулатка (голос) обрывается на самой верхней ноте, блондин в черном смокинге (бас) утонченным движением останавливает вибрацию струн контрабаса. Лампа тоже гаснет…
…
Рояль. За ним сидит старый мужчина. Седина на всем, к чему он прикасается. Клавиши укрыты крышкой. По вечернему, точно после закрытия на столах перевернуты вверх ножками стулья. Пол подметен. Заведение глубоко закрыто. На рояле мужчина пытается совладать с женским бельем, под мужчиной лежит бездыханная Эзра. Старик отдает последние силы, чтобы удержать на месте уезжающий рояль, бармен разменивает сексуальную энергию на разрывание черных шелковых трусиков под коричневой юбкой. Пианист ловит ртом пузыри воздуха, насильник ловит полупустой бутылкой «Мартини» в лицо от совершенно неприметного, вовремя оказавшегося в центре изнасилования молодого человека. Старик с трудом успевает прикрыть лицо, чтобы осколки не выкололи глаза. Его руки в крови, он на предельной для старости скорости удаляется промывать раны. Юноша стаскивает грузное тело с женщины, потом сбрасывает с рояля. Легкими пощечинами пытается привести в чувства потерпевшую. Бесполезно. В ход идет алкоголь в лицо (благо, он в достатке, не то что обыкновенная вода). Связывает своим безвкусно раскрашенным галстуком руки озабоченного бармена.
23.09
И возвращается к бездыханной Эзре – она постепенно приходит в себя. Открывает глаза, трясущимися руками приводит в норму свое платье, отбрасывает в сторону связанного ошметки своего нижнего белья. С трудом спускается с рояля, пока ее спаситель добавляет лицу насильника краски. Угомонился. Бармен поскуливает точно тахта под любовниками. Женщина, опершись на сильную руку, покидает с мужчиной место происшествия. Капает крупными каплями вермут, выходит тот же старик. Уже с забинтованными руками. Он садится за рояль, с трудом поднимает крышку – раскалываются осколки бутылки о лакированную поверхность. Начинает неловко, ноты сбивчивы, но постепенно аккомпаниатор справляется с волнением и играет увереннее. Ему удаются несколько сложных переходов, певица – мы видим ее в ином, темно-сером платье (оно ей совершенно не идет, стоит отметить) – вступает и выдает пару куплетов слезного содержания… Снова все тухнет и смолкает на полуслове. Слышно какое-то невнятное перешептывание. Точно кто-то опоздал к началу действа и пытается пробраться на свои места. Звук четкий, несдержанный и омерзительный. Полный мрак добавляет раздражения.
Свет вспыхивает, английский паб пьяных да разгульных посетителей, с натяжкой называемый «рестораном». Эзра и спаситель в центре пьяного угара, мужчина в чужой крови, что отталкивает подвыпивших посетителей; посетители не осмеливаются помешать паре нервно плодить и множить окурки в пепельнице. Бармен заведения – однорукий калека, увидев которого Эзра вспрыскивает нервным смехом.
5 мая.
24.09
Он: Как Вы себя чувствуете?
Эзра: Он что-нибудь успел со мной сделать?
Он: Видимо, нет. Я прервал его телодвижения в тот самый момент, когда скорпион был готов пустить в ход свое жало.
Эзра: Мне повезло быть последней посетительницей. Я не знаю, откуда бармены-малазийцы знают такие приемы, но он буквально «выключил» меня легким прикосновением к шее. Во всяком случае, это последнее, что я помню до той секунды, как вы оказались неугомонно хлестающим по щекам джентльменом.
Он: Вы одна? Вы были в заведении одна?
Эзра: Я всегда одна. Это неестественно для других, но не для меня.
25.09
Освещение вокруг с каждой новой репликой теряет силу, не ослабевает только свечение за столом у Эзры и спасителя. Ее восточный тип лица и мраморно-белая кожа контрастирует с огнем загара незнакомца; его манера сидеть глубоко в стуле с разбросанными под столом ногами твердят об эгоистичной самоуверенности характера. Левую щеку мужчины рассекает недавно зарубцевавшийся шрам, но он воспринимается на лице как данность, как пупок на каждом животе, если хотите. В общем, рубец крайне естественен. Даже красив.
Он: Мое имя Вам не интересно?
Эзра: Исключительно из-за неожиданности и напора последних ваших слов этот интерес во мне зародился.
26.09
Чуть ранее – список музыкальных тем, которые мог наигрывать старик с перебинтованными руками за роялем (рояль в «Мартини»):
1. Oscar Peterson “Young and foolish”.
2. Sergio Cammariere “Ferragosto”.
3. Michael Nyman “The heart ask pleasure first”.
4. A.C. Jobim “Desafinado”.
5. Pink martini “Tea for two”.
Он: «Любовь любит любить любовь».
Эзра: Вы обещали произнести свое имя, а несете несусветный бред.
Он: Это Джойс. Хотя, я сомневаюсь, что вы читали «Улисса»: не Ваша толщина книги.
Эзра: По крайней мере, у Гомера мне встречалось это имя. В отличие от вашего… Вы удумали поиграть? Вместо того, чтоб говорить на чистоту?
Он: Мне просто вспомнилась эта фраза, вот и все. Имя мое…
Мимо их столика проходит худой и аскетично сложенный (вылитый Кафка с семейной фотографии!!!) мужчина с темными строгими глазами, несущий на плече груду старых пальто.
29.09
Влад: На Вас я не вижу украшений? Не рук ли это бармена?
Эзра: Нет, не его. Мои руки (в частности) и весь организм (в общем) не переносят инородных тел.
Влад: А серьги?
Эзра: Навязаны матерью.
Влад: Ну а Вы смирились…
Эзра: А то вы б не смирились…
Влад: Согласен, Вы правы. Родители не заслужили нашего оспаривания их действий и стремлений. Вы помните, как измывались над Вашими мочками при проколе ушей?
30.09
Эзра: Естественно. Мне было около трех лет и это было самое эмоциональное потрясение в моей юной жизни… Жизни рюшичек, кукол, гувернанток, серебряных подносов под сладости.
Влад: Я же вырос без отца в рабочем квартале. В десять мы втроем с друзьями впервые убили человека. Золотую цепочку жертвы мы переплавили в 3 сережки и с помощью ржавого гвоздя скрепили нашу дружбу, проковыряв друг другу левые мочки ушей…
Эзра: Я вижу, у вас было очень веселое детство.
Влад: Ваш сарказм едок и неприятен. Будь Вы мужчиной, думаю, Вам б живым не выйти из дверей этого притона. Но так как Вы женщина, Ваши слова имеют интенсивную форму шарма.
Эзра: Странно – вы настолько кровожадны. Неужели сложно видеть в представителях своего пола не только потенциальных противников? А в женщинах не только объект коллекции, очередную галочку своего послужного списка?
Влад (после продолжительного молчания): А Вы вворачиваете нож все скрупулезнее и глубже в рану, получая большее удовольствие от своих действий, нежели я от убийства… Я наношу удар и, пока жертва корчится у моих ног, отираю о его галстук оружие, Вы же с садистским удовольствием измываетесь над уже бездыханным телом.
Эзра: Это особенность женщины.
Влад, прервав: Я б сказал, что не каждой женщины.
Эзра: Да и не каждый мужчина превращает истребление представителей рода человеческого в ремесло.
Ее голос смолкает, постепенно антураж бара тухнет, тухнет медленно и плавно, перетекая а жестяную кровать, кортик в раме и безголового журавлика. Эзра ближе, спиною к нам, полностью обнажена, линия бедра колышется под левой рукой, положенной на нее; Влад сидит на кончике постели, так же спиной к нам, но смотрит на лицо говорящей.
Влад: Можно перебью: в чем разница – ты лежала в два часа ночи на рояле под пыхтящим малазийцем или минуты назад подо мной?…
Эзра: Ну конечно, бармена я знала подольше, чем тебя, но, наверное, ключевая разница в обоюдном эротизме… Чуть-чуть, пара фраз об эросе, если ты позволишь… От рояля несло похотью одного человека, а в данной позиции – можно сказать позе; не беспокойся (прижав ладонь к губам Влада), твой рот еще мне понадобится для моих ласк – все по классическому согласию: мужчина предлагает, а женщина после некоторых раздумий оголяется…
Влад: Тебе даже не понадобилось времени обдумывать ответ, как я погляжу. Ты привыкла окунаться, не оглядываясь, в водоворот эротических приключений. Думаю, что классическая игра «все сделать по-быстрому, пока она не очухалась» была поучительна.
Эзра: Для любой женщины это глубокое потрясение, а для меня же это еще и декорация к знакомству с тобою, Влад.
6 мая.
Влад: Не исключаю, что все именно так.
Эзра: Мне нужен кусок бумаги. Все равно какой.
Влад: Денежную купюру?
Эзра: Если не жалко.
Влад наклоняется к своей валяющейся на полу одежде, достает потрепанное серое портмоне, открывает, вытаскивает одну бумажку, выпрямляется, протягивает купюру Эзре.
Эзра: Выглядит как плата за удовольствия. Потешно, не находишь?
Эзра складывает купюру по диагонали будущего квадрата, отрывает лишнее, с помощью сильной мужской спины укрепляет сгиб линии, используя мужчину точно стол.
Итак, журавлик.
Она швыряет его в сторону туалетного столика – он приземляется рядом на бетон. Выбегает, гогоча и улыбаясь, босой беспризорник в кепке на три размера больше, подбирает бумажную птицу и аккуратно, очень бережно кладет между бутылочек к синему собрату по перу.
Эзра: Мне никто никогда не читал вслух стихов. Доводилось быть в окружении поэтов-ухажеров-горе-обольстителей, но ни одна персона мне не преподносила стихов. Деньги (как сейчас): пожалуйста! А вот рифму в свое желание обладать мною никто не вплетал.
Влад: я написал однажды красивой женщине несколько стихов… Один из них был очень грустен. Я не помню целиком, я помню всего лишь начало:
Мое сердце…Моя любовь
Собрала ласки, удалилась,
Едва шепнув: «До встречи вновь».
Видеть: нервы накалились.
Слышать, как тихо ты ушла…
Дальше не помню. Давно, очень давно это было это было. Девушка успела за это время ступить на скользкую дорожку и скончаться от туберкулеза с двумя детьми от разных мужчин.
Эзра: А ты твердо стоишь на своих бандитских ногах?
Влад: Снова жалею, что ты не мужчина…
Эзра: А ты не жалей: пользуйся моментом. Как звали твою музу этого стихотворения?
Влад: От того, что я тебе отвечу, ничего не изменится. Я б мог даже придумать имя, но в этом случае ты не смогла б проверить, поэтому я не буду утруждать себя. Она – память – итак выхаркнула минуту назад лишнее. Слушай, а чем зарабатываешь на жизнь ты? Неужели журавликами?
Эзра: Художник, и довольно продаваемый: без искусства в общем и для сносного качества куска моего хлеба в частности это немаловажный факт.
Влад: Я так и думал: ты продаешься.
Эзра: откуда в отрепье из трущоб теплится принципы независимого самовыражения?
Влад: А я музеи грабил.
Эзра: Вот только не надо лжи.
2.10
Нет сил и далее продолжать этот бессмысленный диалог. Нет никаких сил раскрывать плоских персонажей, таких картонных и банальных… Ярых представителей своих типов.
Гангстер и Красотка. Оба обременены наличием интеллекта и задатками благоухающего внутреннего мира, но этот зачаточный аромат никак не удается передать. Попытки тщетны. Аналогично застопорился с «Шарабаном». Да, диалог мальчика и мима четко созрел в голове, но я боюсь его испортить прикосновением к листу бумаги, озаглавленному «Ответный реверанс». В моем случае чистый (почти чистый: название уже написано) лист намного ярче и красочнее готовой страницы. Надо остановить оба повествования (одно: уже начатое, второе – в идее), все взвесить, каждого персонажа препарировать – насколько позволяет мысли, - и попытаться нанести схему этих фигур на бумагу. Нужно время для этого…
...
Подышав воздухом, захотелось вернутся к эпилогу «Шарабана». Сейчас, после четких изменений, абсолютно открыто понятных самим собою ориентиров и векторов, по которому разложен десятистрочный кусочек разрозненного действа, мне кажется, он приближается к тому, что должен был донести, но не произнес:
Благодарение немногословному контуру причин и следствий
За подражание Борхесу и притче Экзюпери,
За взгляд исподлобья и едкий аромат мате у изголовья кровати,
За один день в 778 страницах и за закладки из засушенных ромашек,
За пятое апреля и прописные истины молчания,
За музыку итальянской речи и неугомонное тремоло итальянца,
За предрассветное спокойствие попыток заснуть в комарином писке,
За вакханалию ссор и неуместных обвинений,
За терпение к вспыльчивости и тепло в теплоте…
Есть четкое структурное представление о всех частях «Шарабана»: эпилог крайне интимен и довольно правдив относительно моего эмоционального состояния, но он абсолютно не входит в общую схему. Вроде все бисеринки тонкими ниточками должны переплетаться вокруг одной большой бусинки (эта бусинка- цирк), но вот одна, самая прозрачная и маленькая, валяется просто так, ничем не связана с остальными, лежит себе и гордо заявляет: «Уж я-то, по крайней мере, написана, а вам, тесно переплетенным, еще ждать реализации набело. Вы, подвязанные – только идеи, я ж такая осязаемая и хрустящая плотным картоном!» Без персонажа, проста, истинная благодарность. Без вылепленных из вязкого пластилина куколок по имени Эзра\Влад, нет ролей типа «ребенок». Или «Эквилибрист».Все четко и примитивно. Это чуточку радует, но и растет страх от того, что остальные (привязанные к большой) бисеринки останутся полыми, прозрачными, ничего не содержащими. Формой они, может, и привлекают, но содержание должно быть. И точка. Нужно взвесить и посмотреть все закоулки словесной оправы.
3.10
Влад и Эзра. возможные варианты развития взаимоотношений:
a). Закончить так, точно он действительно монетой оплачивает любовные утехи, не шутя.
b). Взаимное умерщвление любви друг в друге.
с). Смерть физическая одного из них (кого - неизвестно), безразличие второго.
Данные варианты (вернее, практически полное их отсутствие) доказывает сказанное выше: Влад и Эзра как персонажи – различные тени от одного общего типажа массовки, у которого только два выхода на сцену и только две реплики, по неизвестной внутренней прихоти растянутые до бесконечности. Он смакует реплики, точно в них есть что смаковать.
...
После того, как я провел бессонную ночь над «Ответным реверансом» и выстроил непонимание в стройный диалог между ребенком и мимом, разум натолкнул меня на вот такую структуру:
«Шарабан».
«Благодарение» -эпилог, выше по тексту.
1. «Потому что иногда меня нет»- три письма, каждое отсылает к парализованному эквилибристу.
2. «Свечи на корме» - внутренний монолог или разговор безумца. Впаянные пируэты мыслей вокруг одного символа: розы.
3. «Ответный реверанс».
Можно я буду называть тебя мамой?
У тебя нет своей?
Не помню, какая из всех - моя.
Думаешь, ею могла бы быть я?
Я принес тебе цветы. У тебя очень красивые волосы.
Спасибо. Тебе было все видно со своего места?
Твое выступление - да. Мне мешали перья на шляпе у впереди сидящей женщины, но я встал со своего складного стула. Он так неожиданно хлопнул. Как хлопушка. Пуф…ф.ф.ф…..А глупые мартышки и недорослики-пони меня не интересовали. У вас под куполом столько всего висит. Трубки, веревки, дурацкий блестящий квадрат.
Этим пользуются эквилибристы.
Кто это?
Ну, ты их сегодня не видел. Они не выступали.
А почему?
Один из них поранился.
И было много крови? Я недавно покололся в кустах шиповника, рука болела, нянечка ее перевязывала и как маленькому приговаривала, что я герой.
Ты плакал?
Какой же я герой, если буду плакать? Я не девчонка. Почему у тебя лицо белое?
Это грим.
Как маска? Но тогда почему, когда ты говоришь, губы шевелятся? А когда улыбалась, улыбались и твои щеки?
Просто белая пудра, которую наносят слоем на лицо. Если хочешь, перед следующим представлением я покажу как гримируюсь.
Гримируюсь… Твой нос - настоящий?
Таких круглых носов не бывает в жизни.
А почему ты сейчас говоришь, а во время своего выступления молчала?
Я - мим. Мы молчим на сцене. Все показываем движениями…
Можешь показать змею или слона? Розу или ромашку?
А тебе чего хотелось бы?
Я хочу щенка. Воспитательница говорит, что он у меня умрет под кроватью в футляре из-под котелка. Я уже почти купил за семь шиллингов себе рыжего, но тут из мясной лавки выползла мисс Хили и сорвала сделку с чистильщиком обуви на улице…
Она злилась? Ругалась?
Нет, просто надулась точно мыльный пузырь и наказала разноской тарелок с перловкой да кружек брусничного компота для всего корпуса на вечернем ужине. А щенка я все равно найду. Подамся в беспризорники, буду с ним милостыню выпрашивать. Нам будут подавать монеты и червивые сливы, но зато мы будем вместе.
Где ты собираешься в таком случае жить?
Мне мальчишка - ну тот, что продавал щенка - сказал: когда ему приходилось бродяжничать, он ночевал под мостом. Название моста не сказал, нужно будет разузнать поподробнее при следующей встрече.
У тебя есть друзья? Настоящий друг?
Ты мой друг, ну и еще…
Почему я?
Ты красивая. Я вырасту, поведу тебя к алтарю, поведу тебя под венец. В руках у тебя будет букетик анютиных глазок (я такие цветы в парке видел), а человечек, бракующий нас, оденется в длинное смешное платье.
Не бракующий, а бракосочетающий, и не женское платье, а сутана.
Мне 1493 раза все равно. Важнее то, что я смогу тебя 1541 раз пригласить танцевать. На свадьбе я галантно поклонюсь перед тобою…
Я отвечу тебе реверансом.
А мимам разрешают разговаривать во время свадебного танца?
[23.08 – 03.10]
7 мая.
5.10
На столе четырехтомник Борхеса. В каждом томе по китайской палочке для еды. Наиболее потрепан (означает, что куплен первым) последний том. Выходит женщина – на ней ночная рубашка, она босиком – и выбирает нижний. Том второй. Наиболее объемистый и увесистый. Закладывает под подмышку. Уходит. Спешно, точно ее кто-то ждет. Мы видим только тома на столе.
Чуть позже: свет на Влада и Эзру, сидящих за этим столом.
6.10
Он в смокинге, смокинг нарисован крайне небрежно. Тени – а их предостаточно, они растекаются, рассыпаются на лоскуты – заштрихованы впопыхах, линия контура корява, бросается в глаза топорность, с которой рука выводила основную канву. Его волосы – несколько размалеванных грифельных пятен, по которым с огромным трудом угадывается легкий наклон головы. Голове не хватает конечного, четкого очертания. Лицо – пустой стертый кусок серого цвета. Катышки от интенсивности стирания резинкой точно оспинки. Я знаю, что меня можно было и четче нарисовать…Едим.
Пустое, ничего не значащее раздражение… Комната холодна твоею ненавистью, стакан с вином лопается в ладони. Как в вычищенном алкоголем состоянии струйки обнимают куски стекла. Холка дальней линии стола искривляется под гнетом обоюдоострой злости. Моя – беспомощна, твоя – всесильна. Звук жизни размахрившейся ниткой просится в нашу молчаливую трапезу. Твое внимание полностью сконцентрировано на крупном осколке тарелки со вторым блюдом. Блюда расколото аккурат по границам содержащихся в нем продуктов: гарнир (осколок номер один), зеленый горошек (второй, гораздо меньший по размерам), мертвая конечность зажаренной птицы (третий осколок, с художественной стороны наиболее эстетичный). Воздух желейной массою мешает в полной мере оценить запах твоих духов; вязкая жидкость забивается в нос: проще не дышать. Палочки режут эту взвесь подобно двум острым мечам. Адская еда встает поперек горла, если поперхнуться – ты спокойно дашь умереть от удушья. Твой чертов локон искриться точно нежный металл в соприкосновении с камнем. У тебя закончились ножи, чтобы в меня метать, подошли к концу и острые копии трезубцев, поэтому уже который век мы едим китайским деревом. Я не смею делать лишних движений, мое естество боится зловещей расправы. Твоя искривленная рука раздавливает один за другим фужеры с моей корыстью, разноцветные жидкости смешиваются в ореолах брызг. Скулы твои выточены точно тесаком, глазные впадины пронзительно глубоки карою. Не могу спокойно заснуть по ночам. Мне больно думать, что я в тысячный раз явлюсь в твой мерзкий дом отдавать свои поступки, а ты, моя жгуче черноволосая совесть, изнасилуешь мой дух простою, но столь действенной совместной трапезою. У стула подо мною острыми клыками подточена почти на корню ножка: одно неловкое движение- и я водружу свое тело на острые пики гладкого паркета. Вынужден давиться сырыми крупицами букв алфавита, чтоб хоть на йоту унять дрожь в коленях. Ты еще ешь – понимаю это по скрежету столовых принадлежностей по пыли того, что еще совсем недавно было тарелкой. Бешено бьется сердце: в прошлый раз ты ела его под винным соусом, мерзко и остервенело чавкая. Что придумает сегодня твоя инквизиция, в миру именуемая самобичеванием, мне совершенно неведомо. Я облизываю одну палочку, случайно засаживая в нижнюю губу крупную занозу. Эту пытку придумала ты, моя дорогая. Твой источник неиссякаем. Мне остается только удивляться этой безудержной фантазии. Вот и со вторым блюдом покончено, как я понимаю по урчанию твоего довольного желудка. Готов: вперед, милая, вперед. Время замедляет считалочку, мой страх кровью вытекает из ротового отверстия: «Пощади…» Я закрываю ужасом, а не изможденными веками, свои глаза.
7.10
Эзра нанесена маслом. Она – Фрида, написанная Ф.Кало. Начинает стонать D.Bowie “bring me a disco king…” Запах разлитого «Мартини» тонок, как невнимательные удары по альвеолам поющего голоса.
9.10
Ее ладони можно уложить в два мазка, фактура кисти точно легла между пальцев. Показалось. Все по-иному. И цвет разложен по палитре на самые примитивные составляющие, без всяких вялых примесей или неуместных оттенков. Бедра тягучи и неспешны, стан вычурно дугообразен, мазок уменьшается в размере ближе к грудям, где снова обретает строгую величину подушечки мизинца и вытачивает четкую форму. Специально для передачи женских форм. Шея на первый взгляд не удалась, но…
10.10
Невыносимые, затененные участки придают ей жизни. Песочно-белый воротничок под самый подбородок испортили бы всю картину. Едва заметный черный пушок верхней губы, лоб высок и капельку скалоподобен: нелегко капле пота спускаться от корней волос к густым бровям. Ее путь тернист и витиеват. Волосы умелой рукой художника зачесаны назад.
12.10
Руки заняты спелым, только что сорванным шиповником. Эзра уже успела разделить его пополам ноготком, из-за небрежности художника более длинным, чем нужно (этот факт даже не мешает, отнюдь). Она выковыривает волосатые семечки, очищает от ворсинок половинку, и с наслаждением водружает алый полумесяц в рот – рот нарисован схематично, без чувства.
14.10
Эзра все меньше злилась на Влада, бросая в его сторону взгляды, замешанные уже на нежности, а не на ненависти. Окно напротив стола (он сидит спиной к окну) показывало поздний вечер, вплывающий в безликую черную ночь. Голос человека с разноцветными глазами устало нашептывал то, что творилось в душе измученного ревностью мужчины.
Эзру же обуяла леность. Ей надоело чистить шиповник, надоело сидеть на неудобном стуле. Даже более того: ей надоело сидеть напротив Влада. Хотелось побыть одной, хоть помолчать в одиночестве, пофилософствовать…
Эзра: Что тебе сегодня приснилось? Ты всю ночь ворочался (она отложила подальше тарелку с шиповником и отходами от него, взяла в руки желтую салфетку, сложила по диагонали, потом еще раз треугольник по медиане, собрала журавлика, бросила в миску с ягодами).
Влад: Это была трапеза… Да ладно, это просто сон и я не хочу его рассказывать. Я его забыл.
Эзра: Я была в нем? Мы были вдвоем?
Влад: Не желаю…
Эзра: Тебе не кажется, что если ты видел сон про меня или с моим участием, то я имею право его знать?
Влад: Неожиданный аргумент.
Эзра: Давай оставим за бортом нашего разговора аргументы, касающиеся женщин и логики. Поговорим о женщине твоего сна. Это была я? Или нет? Почему ты отказываешься рассказывать?
Влад: Вот это выражение лица и нападало на меня во сне с упреками. Тебе стало легче, что в моем сне была ты?
Эзра: Понятно, почему ты не желал о нем говорить. Из-за того, что я тебе сделала что-то плохое. Что именно?
Влад: Я не знаю конкретно, я четко чувствовал себя униженным. И, видимо, именно тобою. Я понимал, что избавлением будет закрыть глаза, но даже этого ты мне не позволяла… Я впервые ощутил ненависть по отношению к тебе, даже если это была и не ты, а образ сонной мысли с твоими чертами лица, с твоими линиями…
Эзра: Прости меня, как бы глупо это не звучало. Прости меня, Влад.
Тухнет все. Темно.
10 мая.
19.10
Свет. Выходят шестеро: четыре девочки, один мальчик и щенок (последний неуправляем).
Девочка первая: морщит носик, будто жует что-то кислое (рот пуст), глаза большие, возможно карие, но при таком слабом освящении не рассмотреть точного оттенка.
21.10
Две косички, волос рыжий. Косы сплетены туго, видно, что опытные руки собирали воедино вьющиеся и непослушные детские волосы. Сарафан алого цвета, две деревянные пуговицы на груди. Левая коленка в зеленке, правая – в тени.
Девочка вторая: толстые и гнетущие, в черной оправе очки на переносице, один хвостик, волосики слабые и безжизненные, цвет тоже черный. Лоб высокий. Лопоуха. Клетчатые штаны (зеленая клетка), на коленках латки. Босоножки, белые носочки.
Мальчик: рыжий, веснушки – иными словами, традиционно английская внешность лондонского беспризорника. Подранный котелок. Такие сорванцы умело стреляют сигареты в колючих подворотнях и вынимают кошельки среди толпы. Серый пиджак висит на плече, медная цепочка на пуговке жилетки, уводящая взгляд в левый оттопыренный кармашек. Башмаки великоваты.
24.10
Девочка третья: берет из мягкой ткани (это если ощупывать) цвета мокрой грязи (если присматриваться); голос очень неприятный (если разговаривать). Рост – ниже среднего (если мерить). Ближе к «полная», нежели чем к «упитанная» (если взвешивать). Слезы как из ведра и скорее всего соленые (если доводить – или не потакать – и пробовать на вкус). Косолапа (если заставить бегать: при ходьбе дефект незаметен).
Девочка четвертая: волосы точно солома; глазные впадины чересчур глубоки (глубже только зеленые глаза); очень тонкий, но длинный нос (челка подчеркивает горбинку и как бы является его истоком); взгляд проникновенен и глубок; рот схож с маленькой щелкой из-за того, что губы бескровны; плечи узки; блуза цвета разбавленного молоком кофе, вырез открывает тонкую, хрупкую шейку (на ней серебряная цепочка и крестик; складывается четкое впечатление, что ребенок воспитывался один в семье, он замкнут в своей детской сказке и оторван своим молчанием от мира больших и взрослых людей).
26.10
Далее – по ролям:
Мальчик: Он выйдет из-за левой кулисы. Тверд его шаг, слегка наклонена голова, алого цвета шарф, обмотанный вокруг шеи (легкая, невесомая ткань у аксессуара), будет развиваться точно яркое пламя. На ходу он его размотает, обнажая не застегнутую верхнюю пуговицу кремовой сорочки.
Девочка вторая: Грациозность его агрессивной поступи зачарует Вас, заставит на долю секунды умолкнуть, притихнуть, замереть перед оглушительным, Вашим же ревом аплодисментов.
Девочка третья (шепелявя): Он остановится, повернется к залу, раскинет руки в знак благодарности за то, что Вы соблаговолили прийти на его концерт, обнажит манжеты с миниатюрными зелеными запонками и, растекаясь улыбкой, покажет перламутровые ровные зубы.
Девочка вторая: Щетка усов над верхней губой и клин под нижней, заостренные черты красивого лица Маэстро через мгновения забудутся, как только он положит пальцы на клавиши этого рояля позади нас. Заиграет… и тихо запоет…
Мальчик: Вас ожидает головокружительный полет в безграничную романтику, в страну, принадлежащую только Мужчине и Женщине. В мир, где нет блеклых тонов и где слово «…люблю…» не только нота песни на запоминающуюся мелодию, а душа души у влюбленных. Этот музыкант – истинно пылкий любовник.
Девочка первая: Дамы и господа, Встречайте: нежность и ласка итальянского джаза – Sergio Cammariere.
Дети спешно уходят, уводят щенка бледхаунда, а менее чем через минуту под руками виртуоза родится “Sorella Mia”.
11 мая, плавно вытекающее из 10-го.
27.10
Места 10 и 11, ряд пятый. Она по левую руку от него.
Освещение: омрачненно-тусклое, притупленное. Раздражают зеленые лампочки над главным и аварийными выходами.
Зал: скорее «заполнен», нежели «наполовину». Женщин значимо больше, чем представителей сильной половины человечества.
Кресла: довольно удобные, но как только рост сидящего больше одного метра восьмидесяти двух сантиметров, так сразу же подлокотник короток, холм под шею навязывает головную боль после 10-20 минут лицезрения концерта. Ткань обивки ворсиста, мягкая на ощупь и не агрессивна при сложении сиденья.
Влад (думаю, достаточно будет описать одежду): пиджак великоват в плечах, цвет – серо-пепельный. Пуговиц – включая и на рукавах - девять штук, каждая очень бережно выпилена из дерева, трепетно обработана и крайне неряшливо используется хозяином. Стоит заметить, что на манжетах диаметр детали одежды заметно меньше, нежели у пуговиц на передовой.
Сорочка: грубый покрой, ткань – холстина. Верхняя пуговица, как вы догадались, отсутствует. В брюки не заправлена. О последних: стрелки не наблюдаются. В тон с пиджаком. Из-за того, что нижняя часть костюма более популярна у хозяина, чем верхняя, можно ошибиться и объявить их независимыми от пиджака.
Туфли: 45 размера, неопределенной формы и цвета. Больше того - под сидениями их не видно.
Эзра мастерит из своего билета бумажного журавлика.
Все шепотом.
- Что ты делала, пока меня не было с тобою рядом?
- Рисовала по абажурам и выводила журавлей. Ушло много бумаги во втором, уйма времени – в первом случае.
- Но ведь я мог быть рядом?...
- Мне нужды были я, кисть и птицы. Что ж тут непонятного.
28.10
- Значит, сейчас тебе нужно посмотреть на итальянского Дон Кихота за роялем, потом тебе нужно будет покурить в одиночестве в холле «Англитера»… Интересно, где место мне в этих «хочется»?..
- Сейчас, например, я хочу тебя.
- Очень уместное, вписывающееся в обстановку полного концертного зала желание.
- Поправлю: вожделение.
- Мне от этого не легче. Я даже поцеловать тебя не могу.
- Нагнись, шепни мне ласковое на ухо и поцелуй. Всему учить… А то, что ты нашептал, правда?
- Естественно.
- Это все итальянец на сцене: все из-за него. Его желание романтично заражает… Он хочет обладать инструментом, на котором играет, я же хочу обладать тобою. В эту минуту.
- Это напрашивалось. Зачем ты привела меня сюда? Да, это потрясающий концерт, но я могу думать только о том, как избавлю твое тело от красивого нижнего белья и как буду смотреть на обнаженный изгиб твоей шеи, спускаться взглядом к материнским холмам… К черту романтический джаз. Я по тебе соскучился. По общей терпкой слюне…
- Тише, тише. Нас слушают не менее сконцентрировано, чем звуки со сцены.
- На тебе чарующе сидящее платье. Я поедаю каждую складочку, под которой ты обнаженная и белая, усталая и необузданная…
- Что ты делал все это время, что мы друг друга не видели?
- Я учился привыкать не думать о тебе. Пытался не думать, как думаешь ты. Не думать то, что в эту секунду думаешь ты.
- Ты достиг каких-нибудь результатов на этом поприще?
- Сейчас понимаю, что потерпел полное фиаско. Интересно, а слово «фиаско» имеет итальянское происхождение?
- Было бы нелогично в этой сложившейся ситуации считать, что нет… Ты думала обо мне вне «нас»?
- Я думаю о нас постоянно. Особенно интенсивно по ночам.
- Я боялся, что было по-другому.
- Ты изменился. Я не думала даже, что ты можешь бояться.
- Я тем более не знал, что у меня могут быть слабые места. Ты мое слабое место. Я боюсь за тебя. И главное: за «нас». «Нас» - это просто слово. Соитие букв, экстаз выпавших звуков из влажной щелки, именующийся ртом. Помню вкус твоих губ… Самый заманчивый у них после того, как ты выпила «Мартини» или стакан воды.
- Правда? Ты этого никогда не говорил.
- Я сметен тем, что могу поглощать твой запах, и мне дела нет, что я пьян твоим телом, твоими духами, твоим непослушным локоном.
- Ты еще способен на такие слова? Ты меня удивляешь, Влад, истинно удивляешь. Я не думала, что могу верить в твои слова.
- Почему?
- Потому, что до поры до времени они не содержали обращенной ко мне нежности. А женщина верит только в нежность.
- Но ты же не веришь в нежность пианиста на сцене? Он поет эротично и заманчиво, так почему ты его не слушаешь, а слушаешь меня?
- Потому что его слова слушают по меньшей мере сотня женщин в этом зале, а ты говоришь только мне и раздеваешь романтикой слов только меня.
Занавес. Бурные овации. Артист выходит на очередной поклон. Все аплодируют стоя. Влад с силой сжимает Эзру, лаская своим языком сначала ее губы, потом уголок рта, затем верхние зубы. Руки женщины проникают все глубже под ткань сорочки.
13 мая.
31.10
1. Мне стало «плевать на всех», и всем глубоко плевать на меня. Это и есть взаимопонимание.
2. Хочу выпить до дна твои слезы от моей любви, но, увы, мужчины по таким поводам не плачут: делаю глоток смоляного кофе из низкой чашечки, и сама лью слезы от табачного дыма.
3.Она постоянно гремит мелочью: карманы полны медяками, жетонами метро, пуговицами. И сложенными в виде журавликов банкнотами. Едкое пренебрежение к деньгам.
4. Как можно жалеть и подавать в переходе прыщавому юнцу с гитарой, треснувшей в семи местах? Да, он может и играет блюз, истинно тоскливый и беспризорно-грязный, но чистота его красно-белых штанов говорит о достатке.
5. Она умеет молчать и не подавать признаков жизни. Может исчезнуть, превращая все в ад. Неожиданность ее очередного появления стоит этих адских мук.
6. Целует меня всю. Каждый лоскут кожи, каждую складочку, каждый интимный уголок – иногда не знаешь, как реагировать на подобные ласки.
7. Ее руки в подтеках масляной краски. Манжеты блузок можно выставлять в музеях современного искусства как полотна импрессионистов.
8. Скулы выточены из гранита. Ямочка подбородка – таинственная расщелина. Громоподобный смех редок, но интересен не только своей уникальностью. Раскаты грома средь гранитных глыб. Если бы пришлось писать портрет с этой человекоподобной статуи, я б отказалась.
9. Зачем, уходя из ресторана, сгребать все деревянные зубочистки и сахар в пакетиках со стола, когда у самой нет проблем с дантистом да сахар не употребляется ни в чай, ни в кофе?
10. Пробита мочка уха. Не переношу мужчин в украшениях.
11. Пить молоко из бутылки. Неужели стакану будет совестно, если выпьют живительную жидкость из него?
2.11
12. Не читает художественных произведений. Пару раз видела в его руках биографии (чью именно – не запомнила), единожды увлеченно изучал содержимое ежедневной газеты.
13. В совершенстве владеет обеими руками. И за обеденным столом тоже. Одинаково левой и правой. Загадка: какой рукой она пишет письма? Как только я смотрю на ее руки, этот глобальный вопрос устройства вселенной лишает меня покоя. Не исключаю, что в зависимости от настроения и используются руки. Кисть – в правой, но пальцами по абажурам она пишет левой (эта догадка построена на дважды подсмотренном творческом акте созидания). Вся бумага – на журавлей.
16 мая.
5.11
Eros c’est la vie.
Каким же образом вернуть Тебя?
Ну вот, глупец, любовь ушла?
Хотел б я верить, что все еще любя,
Ты бы могла меня не покидать.
Но где же ты да как тебя догнать?
Что говорить и как тебе сказать?
Могу ль теперь я точно знать,
Что мои руки будут вложены в твои.
Которую из зол мне выбирать,
И кто произнесет: «Пари,
Ты сможешь небо обуздать»?
7.11
Море кровоточило закатом. Она очень мало знала о своем отце. Он был странным английским художником, склонным к самоанализу и сюрреализму, аллегориям и храпел во сне, да храпел так заливно и интересно, что Эзра нередко просыпалась, выбиралась из кроватки, подходила к ложе родителей, становилась около картин – картины стояли в углах, облокотившись на побеленные стены верхними горизонталями рам – и слушала «песню сна», как мать называла храп. Однажды Скотланд-Ярд посадил отца в тюрьму, с тех пор она его и не видела. Мама объясняла юной леди, что его заподозрили в шпионаже в пользу вражеского государства: на картинах главы семейства сыщики «увидели» заключенные в виде кодов сведения, и его, видите ли, сняли с теплохода «Marillion», который должен был отплыть в Новый Свет для сюрреалистической экспозиции. После этого в доме не было живописи, ни на полу, ни в уборной, ни на кухне. Маленькая Эзра могла спокойно любоваться белыми полотнами и неровностями побелки, не отягощая взгляд мракобесием машинного текста. Пример: у текста кружочками обведены буковки из разных слов, кружки соединены линиями от простого, грубо заточенного карандаша. В морях случайных букв и кривых линий, которым почти не было счетного числа, больше не тонуло неокрепшее воображение юной дамы.
8.11
Может быть, отца когда-нибудь перестанут считать шпионом и он вернется из тюрьмы к умершей жене и повзрослевшей до 21 годика Эзре. Или может быть, когда-нибудь взрослая женщина перестанет оправдывать своей фантазией отцовский побег из семьи. Картина с обведенными буквами и соединяющими их линиями будет сниться но ночам реже… Эзра тушила только что раскрашенный плафон, и море, нарисованное на нем, становилось почти настоящим морем. На долю секунды даже цвет становился почти тот.
17 мая.
18.11
Против: Природная скромность.
Воспитание, которое не позволяет при свете оголяться (тонкого свойства консерватизм).
Головная боль.
За: Естественное эротическое, обоюдоострое влечение.
Извечное стремление к красоте, а танец с последующей женской наготой – это академически красиво.
Легкий градус хмеля в слюне.
Эзра вошла в свою маленькую комнатку, которая тоже оборудована зеркалом, только заметно большим, чем у трюмо в спальне. Оно позволяло видеть себя в полный рост. Зеркало ли под женщину, или женщина под зеркало – не принципиально. Три стены были шкафами с одеждой, а четвертая непосредственно зеркалом. Собирание одежды было хобби Эзры. Нет, не всей подряд, не только мужской или только женской – вовсе нет. В двух или трех шкафах была развешена полупрозрачная одежда. И тут не важен был цвет – розовый, алый, зелено-серый, - важно было, что, надев хоть вечернее платье с неглубоким декольте или легкую на ощупь мужскую сорочку (которая, к слову, была Эзре великовата), ее гордые соски просвечивали через ткань, и она видела крохотную, едва различимую родинку под левой грудью. Нет, эту одежду она не одевала как повседневную: она надевала для зеркала, потом уже и чуть-чуть для своего удовольствия. Во всяком случае, самой себе приятно лгать, что надеваешь наряд для бездушного отражения в блестящем стекле.
Эзра расстегнула верхнюю пуговку блузки, затаила дыхание и направилась пальцами вниз по нисходящей… к кожаному ремешку, подпоясывающему платье. Блузка обнажила грудь, лифчик отсутствовал. Женщина бросила скромный взгляд в зеркало на нескромно колышашиеся под натиском глубокого дыхания соски. «Округлости слегка неправильной формы, но меня же не на станке ваяли» - подумалось Эзре, и она увела взгляд ниже, к мерзкому пупку (ей как и Коко Шанель всегда он был противен). Маленькая ложбинка виновато открывала путь к тайнам рождения… Традиционный шрам; века назад мать, без посторонней помощи перекусывала пуповину, освобождаясь от бремени девятимесячного единения. Наверное, Эзра не смогла бы, побрезговала б столь жестоко освобождать дитя от пут матери, наверное, у нее не хватило бы сил, наверное…
Блузка упала с плеч к ногам, женщина приступила к борьбе с ремешком и замком юбки. Война была не долгой: на Эзре остались только трусики. Она второй раз взглянула на свое отражение, левой ногой выпорхнула из круга одежды, а второй отшвырнула одежду подальше от неусыпного ока зеркала. Нижнее белье было опутано тонкими черными кружевами, многое скрывало, но и не так, чтобы уж насовсем. Не даром белье было очень важным экспонатом коллекции…
19.11
Ей не нравилось то, что она видела в зеркале. Каждой женщине не любо ее тело: она ищет в нем изъяны, сравнивает с тем, что могло бы быть… Любому человеку мало того, что у него есть… Эзра отогнула верхнюю линию трусиков, но снимать их так и не решилась: пусть Шахрезада будет в нижнем белье… Это позабавит Влада.
Через дверь, которая делила с зеркалом четвертую стену, волчками влетели мужчина и женщина. Совершенно не подходящая друг другу пара: он был худощавым, длинноносым и седым сорока или сорокапятилетним мужчиной с грязными ногтями и начищенными до блеска лакированными туфлями, она же, судя по всему, ела за пятерых, таз в диаметре был значительно скуднее бюста. Миллион шпилек вываливались из волос, когда она начинала злиться. Золотое обручальное кольцо вросло в фалангу, шарф повязывал почти отсутствующую шею тройным обметом…
Эта чета говорила с безумным пылом и на неизвестном Эзре языке. Обнаженная растерялась настолько, что не сразу скрестила руки на груди, упрятав стыд только тогда, когда ручки толстого карлика уже выгребали содержимое вещевого шкафа за спиной хозяйки. Мужчина остановил взгляд на наготе, наверное, сравнивая с аналогичными частями тела своей мутирующей в клизму супруги. Их беспрерывная речь дребезжала в зеркале, пуская волны по поверхности стекла. Толстуха принялась прикладывать к ошарашенной женщине разнообразные прозрачные юбки, хотя по идее должна б изучать ассортимент приталенных и подвязанных книзу штанов. Эзра забилась в угол, скукожилась… Мужчина вышел, оставив женщин наедине. Тут же страх у Эзры отступил. Не смотря на то, что женщина была неприятна ей, она была женщиной. Обнаженная Эзра начала успокаиваться.
20.11
Главная героиня пытается найти с женщиной общий язык – безрезультатно. Толстуха вешает на нее серебряное кольцо с рубином на серебряной цепочке, которое достает из нагрудного кармана блузки.
23.11
Прямая линия, построенная на 3-х точках: камень кольца и два соска по соседству с ним…
…19 мая.
30.11
Эзра выходит из своей коморки, одетая только в полупрозрачное нижнее белье, у нее никакого желания танцевать обнаженной даже перед любимым человеком… Она подходит к Владу – около места, где сидит мужчина, слабо теплится свеча. Эзра первый глубокий вдох отдает свече (та счастлива), второй – Владу (тот тухнет).
Мы знаем, что руки, только что до конца раздевшие Эзру, через секунду сыграют «Per ricordarmi di te»…
Темно, и только звучит «Per ricordarmi di te».
Я ароматно играю на рояле «Per ricordarmi di te».
Антракт.